Василий Колташов

Торжествующий разум

Фантастический роман

Часть 2. На борту истории.

Глава 1. Научный совет.

Зал, в который они прошли, был большим и светлым. Крупный прозрачный диск, расположенный в середине, был не чем иным, как столом без ножек, единственной вещью, которую можно было назвать здесь мебелью. Прожив в среде подобных явлений немало времени, Калугин успел привыкнуть к необычным вещами, и еще более необычному к ним отношению. Однако это было непросто.

В окружающем его новом мире не было фетишизма, да и вещи тоже практически отсутствовали. У людей, а всех разумных живых существ тут называли людьми, даже если они совсем на них не походили, не было почти ничего. Они имели одежду, ничтожных размеров портативные компьютеры, разные другие необходимые предметы и все. Все остальное, в чем они нуждались, возникало как будто из воздуха. Нужны были стулья, они появлялись, требовался стол или постель, они возникали. Но эти скупо перечисленные вещи были всем, в чем испытывали потребность эти существа. Продукты, которые они принимали в пищу и информация, вот то, в чем действительно испытывали нужду. Но с ней не было никаких проблем, глобальная инфосеть опутывала своими невидимыми каналами галактику и при помощи персонального компьютера, который являлся той суммарной машиной, с которой работал каждый можно было узнать что угодно. Пища, создававшаяся по индивидуальным заказам, появлялась там и тогда, где и когда она требовалась. Никакого культа из нее не делали.

Пожалуй, самым интересным местом в жизни людей были компьютеры. Эти ничтожные устройства, размеры и дизайн которых варьировались в зависимости от вкуса владельца, были, как правило, очень маленькими. Их носили либо на руке, там, где мы все еще носим часы, но ремешка у них не было. Это был легкий прибор цветомобильного пластика, весивший не более десяти грамм. Достаточно было прислонить его к руке или одежде, и он прикреплялся сам. Работать с этими устройствами было просто. Нужно было дать прибору команду, облачив мысль в слова, а не эмоции, или произнеся команду вслух, как она моментально выполнялась. То, что вам было нужно, можно было получить в виде изображения возникавшего перед вами, причем видеть его могли не все. Информация так же могла быть звуком, который, так же был слышен не всем. Текстовый вариант, как и образы, появлялся в воздухе, в виде листов его тоже можно было получить. Тонкие, почти прозрачные страницы мгновенно ткались в пространстве, облачая в текст линейного письма все что, вы искали и хотели иметь. Разумеется, Калугин знал, что ничто не берется ни откуда, но это не мешало ему терзаться вопросами о том, что и как образуется здесь, словно по волшебству. Однажды он спросил, откуда все возникает вокруг, словно из пустоты, у Эвила Эви. Тот долго смеялся, а потом пояснил, что воздух это не пустота и что переход материи из одной формы в другую может быть самым различным. Более точно разобраться в этих чудесах Павлу тогда не удалось.

Искусство пользоваться персональным компьютером, как мы уже заметили, было очень простым, эта полезная вещь понимала множество языков. Однако Калугин не скоро научился воспринимать информацию, направляя ее в мозг напрямую в виде мыслей, а не через свои сенсоры. Хотя как он отмечал позднее, в этом не было ничего сложного. Просто нужно было расфокусировать взгляд, ровно и медленно дышать и расслабиться. Искусство находиться в расслабленном, а не агрессивно напряженном состоянии так же открылось Калугину в этом мире.

В комнате, куда они зашли с Эвилом Эви, уже было несколько человек. Некоторые из них сидели в прозрачных креслах без ножек с задумавшимся видом, другие так же сидя или стоя совещались. Собравшиеся были одеты в разных цветах, но покрой, а их одежда не была скроена, а скорее была свита из тончайших нитей, был у всех очень похож. Это были легкие, простые брюки и куртки, обувь выглядела такой же элементарной. И между тем, во всем, что можно было видеть на них, явно усматривалась истинная красота прогресса.

Прекрасное в том виде, когда оно совершенно лишено излишеств было тут повсюду. Нелепый средневековый костюм Павла и Эвила сильно выделял их в общей среде. Эвил к тому же нес с собой большой черный саквояж.

— Время пришло, — произнес легким тихим голосом одетый в костюм синего цвета человек. Вернее это был совершенно не человек, он скорее походил на большого четвероногого зеленого спрута. Передние щупальца, бывшие по счету шестыми и имевшие раздвоенные концы казались чем-то вроде рук. Павел отметил, что тон его одежды хорошо сочетался с природным окрасом. Объявивший начало заседания был темно-зеленого цвета. Вообще, какие либо заседания были здесь редки и всегда происходили только по особым случаям. В основном все вопросы решались сквозь пространство. Здесь все друг другу доверяли.

Участники научной конференции стали располагаться вокруг диска. Павел заметил в общей массе, а здесь собралось около двадцати существ, пару красивых женщин. Собственно здесь все были красивыми, если не считать тех, кто в силу своей природы просто выпадал из земной эстетической градации. Но они не обратили на него никакого внимания.

— Не хотят удивляться, — подмигнул ему Эвил. Отметив для себя, как тонкий психолог, что Калугин его сотрудницам понравился. Он легко вычислил это по простому движению рук. Оно показалось ему излишне иррациональным, и он сделал вывод.

Между тем как все сели, зеленый спрут- "председатель", коснувшись немного рыжеватыми с обратной стороны щупальцами костюма, произнес:

— Мне приятно видеть весь наш коллектив собравшимся вместе. Есть причины, по которым наша сегодняшняя встреча имеет особое значение.

Все посмотрели на Эвила Эви и Павла.

— Нам необходимо решить один серьезный вопрос, — продолжал оратор. — Интересы научного познания, которым мы все занимаемся, требуют, чтобы мы остановились в своем вмешательства в дела планеты Перуло, или наоборот усилили его. Мне хочется услышать самые разные аргументы, прежде чем мы сделаем выбор, но нам стоит знать, что на Ено и Земле подобный нашему эксперимент провалился, и работы из-за неосторожности сотрудников вообще пришлось почти свернуть.

— Странно, что я его понимаю, — думал Калугин, — ведь он явно говорит не на своем языке. Впрочем, этому тут удивляться не стоит, здесь говори хоть на таробарском, тебя все равно поймут. Атмосфера такая, — продолжал думать он. Эта мысль почему-то понравилась ему.

— Что он имеет в виду, когда говорит это свое "почти свернуть", — шепотом обратился Эвил к своему соседу, сильно походившему прической на ирокеза.

Началось обсуждение. Говорили по очереди.

Внимательно рассматривая начавших высказываться ученых, Павел заметил, что те из них, кто явно относился к виду homo, выглядели очень молодо. И тут удивительная мысль пришла ему в голову:

— А ведь я тут самый молодой! Мальчишка, — он самодовольно заерзал, почувствовав себя как будто новорожденным.

— Классовая структура позднефеодального общества глубоко и детально изученная нами еще сто лет назад на Проло дала возможность аргументировать теорию Ле о задержке вызревания факторов социальной революции в условиях мягкого температурного баланса и полуторостандартной продолжительности года. К тому же длительность переходных сезонов на нашей планете довольно велика и составляет, напомню, четыре месяца. Все это указывает, что выдвинутый Эви и его коллегами тезис о зрелости буржуазной революции на этой планете не может восприниматься серьезно. Напротив, по оценкам нашего отдела Геобиологической фактурности истории, требуется еще как минимум двадцать местных лет, прежде чем, — тут высокий и худощавый докладчик остановился, внимательно оглядел встревоженный его выступлением зал и продолжил, — мы сможем говорить о таких изменениях.

Вслед за этим представителем незнакомой Павлу расы выступило еще несколько существ с подобными же оценками ситуации. В общем тоне прозвучало только несколько, не очень глубоко аргументированных, выступлений в поддержку Эвила. Правда одна из выступавших, по ее поводу Эвил шепнул ему, что это Реку, симпатичная девушка с короткой стрижкой и смелым взглядом быстро и решительно доказывала, что, судя по наблюдаемым признакам, классовая структура буржуазии уже созрела для революции, в то время как крестьянство еще не может выступить ей в поддержку.

— Кажется у Ленина "Великий почин", пять признаков класса, — крутилось в голове Павла. Теперь он хорошо чувствовал как глубоко, насколько лучше его эти люди понимают природу общественных отношений.

— Мое выступление отложено, — шепнул ему Эвил. — Ты готов высказаться?

— Может не... — засмущался он, но в мгновение, справившись с неожиданностью, твердо сказал:

— Я попробую.

И он попытался. Его слушали, и это было приятно, а ведь он был еще почти ребенком истории, он был младше их не просто биологически, ведь ему было всего двадцать три года, а им, даже самым молодым не меньше ста. Его возраст как явление общественной жизни означал, быть может, отставание от них на тысячу лет!

— Полагаю, есть кое-что, что выпало из вашего внимания. Это половая мораль риканцев, ее средневековый монолит дал существенную трещину. Об этом свидетельствуют внешне незаметные, но довольно популярные трактаты Жукора. Один, из которых называется "Гонение добродетели", а второй "Порицание целомудрия". Это очень острые произведения, в них высмеиваются не только пороки феодальной знати, но и безропотные тяготы жизни простых людей.

Благодаря бедствиям империи, в числе которых на первом месте война, благодаря распаду традиционной церкви и брожениям все эти мысли заметно изменили представление о мире передовых сил планеты, — Павел чувствовал, как ошеломлены окружающие и как доволен Эвил. Оглядывая всех, он видел, что его друг улыбается так, словно говоря: "Вот-вот милые детки, хотели поймать волка, а попали в капкан".

— Откуда вам известно все это? — не скрывая удивления, такого редкого в этом мире, спросил гуманоид сидевший недалеко от Павла.

— Я провел некоторое время в камере с этим человеком. Мне так же довелось встретиться и с другим творцом борющейся риканской мысли, поэтом Барата. Его "Ария свободных рыб", собрание стихов и рассказов, очень популярна.

Эвил открыл свой саквояж, вынул от туда несколько книг и передал их присутствующим. С большим интересом ученые стали изучать их. Это были те самые труды, которые только что упомянул Калугин.

После выступления Павла тема приобрела даже больше остроты, чем у нее было в начале. Звучали разные мнения, и вот пришло время сказать свое слово главного виновника торжества.

— Наши споры важны и существенны, но, увы, не актуальны. Все, о чем мы говорим как о возможным, так или иначе, уже является действительным, — начал Эвил. — Мы полагаем, что буржуазная революция на планете еще не созрела.

—Согласен, я сам в этом убедился, возглавив и доведя до победы восстание северных провинций. Да, имперские войска были разбиты, было развернуто крупное наступление, были успешно подготовлены и проведены восстания в крупных городах, но это, и мне жаль, не явилось буржуазной революцией. Да, ситуация еще не созрела. Но, — он сделал глубокую паузу, — нам удалось другое. Мы создали, без социальной революции в наиболее зрелых антифеодальных зонах, буржуазное государство, — при этих словах Павел понял, что Эвил превзошел всех, и аргументов контр никто уже не найдет.

— Виссинский архипелаг, благодаря успешно проведенному его захвату, ограблению Риканского королевства, а так же иной концентрации капитала, эмиграции на острова большого числа беглых крестьян и горожан, стихийному освобождению рабов, стал родиной первого постфеодального сообщества. По сути, все это привело к провозглашению республики. Сейчас на островах строятся верфи, создаются мануфактуры, открываются торговые компании и банки. Всему этому немало способствует налаживание контактов с большим аграрно-ориентированным раннерабовладельческим государством на Южном материке. Такое взаимодействие в условиях сохранения риканской военной угрозы гарантирует взаимовыгодное сотрудничество и форсированное развитие этих стран. Мы не только спасли отсталый народ юга от истребления, но и прорвали цепь феодального мира. Вы можете не считать это буржуазной революцией! — закончил он.

— Я немедленно сообщу обо всем Высшему совету развития и Совету истории, — радостно воскликнула Реку. Ее взгляд и гордые, добрые глаза Павла встретились. Они поняли друг друга, почувствовали уважение, тепло и нежность. Какой-то живой, ведомый одной природе порыв объединил их в этот момент.

Совет был закончен. Эвил принимал уверенные и спокойные поздравления. С некоторыми, особенно близкими ему коллегами он обнимался. Его гордость, не ускользнула от Павла, но он так же увидел, насколько благодарен Эвил своим товарищам и как хорошо он к ним относится.

— Они все тут любят друг друга, — мелькнула в голове Калугина мысль. — Черт возьми, приятно быть вместе с этими людьми.

— Никто не верил в то, что он сможет это сделать, — услышал он нежный женский голос и увидел подошедшую к нему Реку. Она ласково улыбалась и протягивала свою аккуратную белую руку.

— Кажется, так на Земле знакомятся? — спросила она. — Я Реку, занимаюсь искусством рабовладельческого общества. А ты, наверное, Павел? Я много слышала о тебе.

— Да, я Павел, — ответил Калугин, пожимая смелую руку красивой девушки. Ему вдруг неожиданно захотелось узнать, сколько ей лет, но он почувствовал странную неловкость. Она тоже пожала ему руку.

Глава 2. На борту "Истории A143".

Отдохнув после собрания, Павел и Эвил приступили к подготовке к полету. Собственно вся подготовка состояла из того, что они переоделись, выспались и поели. Калугин ел фасоль с ветчиной и белым хлебом, что ел Эви, невозможно было понять.

Во время трапезы Эвил довольно подробно объяснил Павлу, откуда берутся продукты. Дело в том, что все помещения станции и вообще любые цивилизованные места здесь были оборудованы специальными устройствами, которые, принимая сигнал на получение какой-либо вещи, генерировали ее. Для этого в их распоряжении имелось достаточное количество необходимых веществ. Вопрос с местом сосредоточения созданного объекта, так же решался с помощью этих машин. Тут имел место бытовой молекулярный транспространственный инженеринг, как выразился Эвил, сфера которого не была безгранична. Его применение распространялось только на простейшие вещи, например нельзя было таким образом создать живую корову или флаер, однако получить набор живых клеток в каком-либо продукте было делом простым. Совершенно невозможно было создать в бытовых условиях какой-либо сложный прибор, но вот сделать шкаф в стиле барокко было элементарно. Достаточно было, пользуясь персональным компьютером дать команду на генерацию вещи, как она мгновенно возникала в пространстве, там, где ты хотел ее видеть. Причем желание человека воспринималось, даже если оно не было облачено в слова, а носило эмоциональное значение. Иначе если ты чувствовал, что под тобой сейчас должен был возникнуть мягкий диван и давал команду, порой даже не отдавая себе в этом отчета, как этот самый предмет мгновенно возникал там, где это было нужно.

Поглощенные этим разговором и миновав целый ряд лабораторий прогрессорской станции, друзья, наконец, пришли к месту своего назначения. Им предстояло далекое путешествие и теперь, нужно было, встретив какого-то приятеля Эви сесть на корабль. Им не пришлось долго ждать. Едва только они оказались в порту станции, как нечто странное дало о себе знать.

— Старый проказник! — заревело тучное создание серого цвета, на вид мягкое и пушистое, а при сближении оказавшееся восьмиглазым чудовищем без каких бы то ни было признаком ног. Оно было облачено в длинный просторный темно-серый халат, края которого волочились по полу.

Калугин был удивлен, такого странного жителя вселенной он еще не видел. Но, похоже, его друг был очень обрадован:

— Миллион световых лет! Где носило тебя, этакий ты кашалот, все эти годы?

Эвил Эви и серый гигант обнялись, и Павел впервые обратил внимание на то, что вместо рук у этого существа были длинные тонкие щупальца, расходившиеся на концах и образовавшие целую кисть маленьких тонких нитей с острыми коготками на краях.

После двух суток проведенных на орбитальной станции казавшейся бесконечной в своих коридорах, многоликих обитателях и непрерывных событиях Павел совершенно не хотел ничему удивляться. Он попросту устал чувствовать себя пораженным и потрясенным. Он решил не удивляться и в этот раз. И удивился.

— Это Ло Моторосу Логошо, — обратился к Калугину Эвил. — Знакомьтесь он капитан научно-исследовательского судна, гостеприимством, которого мы воспользуемся, чтобы попасть на Дюрран, где и проведем некоторое время. Ты можешь называть его просто Ло, — улыбнулся Эви.

— Рад приветствовать вас на борту "Истории A143". Это отменный корабль, а я отменный капитан, — хвастливо проревело чудовище, всем своим видом давая понять, что оно радо видеть, что его высоко ценят.

— Мне очень приятно, — ответил Павел, искренне удивляясь, тому, что хозяин этого корабля оказался таким добряком, хотя выглядел настоящим монстром.

— Знаешь, Ло это Павел, он с Земли. Мы вместе работали здесь, и у нас все здорово получалось. Он дельный спец в вопросах исторической этики и культуры. Правда иногда увлекается, — Эвил незаметно подмигнул Павлу.

— А тот самый, о котором ты говорил в прошлый раз? Что же мне приятно в двойне. Не часто представители других эр прорываются в наше сообщество. Павел был польщен.

Корабль, на борт которого они поднялись, был не очень большого размера и легко помещался в ангаре орбитальной станции рядом с немалым числом других транспортных средств. И все же это космическое судно показалось Павлу внушительным. Занимая около ста метров в длину и около десяти в высоту, ширины его Калугин определить не смог, корабль этот внешне напоминал срезанный и примятый сзади перевернутый тарелкообразный диск, имевший к тому же обтекаемую форму. Он как будто был обшит войлоком серо-серебристого цвета.

Проникнув сквозь большое эллипсообразное отверстие Ло Моторосу Логошо, Эвил Эви и Калугинм оказались в длинном широком коридоре по левую и правую сторону которого вырисовывались отсеки, вход в которые был открыт. Павел не смог разобрать то, что находилось в некоторых из них.

Внутренность корабля, в котором они оказались, напоминала все помещения, в которых приходилось бывать Калугину в этом мире. Стены, пол и потолок, как будто были отделаны какой-то тонко-ворсистой тканью. Всюду было светло, и свет этот источали все предметы. Находиться здесь было спокойно и приятно.

Пройдя до конца коридора, путешественники оказались в просторной цилиндрической комнате, где, по-видимому, и находился цент управления полетом, а в других помещениях мимо которых они прошли, наверное, располагались технические и жилые отсеки. Все эти мысли целиком занимали Павла, внимательно разглядывавшего все, мимо чего они проходили, он даже попробовал коснуться стены и надавить на нее и был поражен тому, как легко она подалась его усилиям. Он предположил, что все тут сделано из какого-то эластичного материала.

— Это живая материя, корабль сам по себе, конечно, не является биологическим созданием, но в его структуре, как и вообще во всех наших вещах есть биочастицы. Правда, тут их использование носит совершенно особый характер, — сказал Эвил, видя какой неподдельный интерес вызвала у Павла структура стен. — Но, знаешь, без них мы, наверное, не могли бы позволить себе перемещаться в пространстве быстрее света. Это внутренняя обшивка, помимо генерации кислорода для нас, и одолона для Ло, она имеет еще немало функций, а вот внешняя обшивка защищает нас во время полета и это кроме генерируемых защитных полей судна. Все здесь сделано так чтобы и внутри, и снаружи мы находились в полной безопасности.

— Интересно, а корабль вооружен? — спросил Павел. — У вас вообще бывают войны?

Этот вопрос удивил всех. Эвил конечно знал, что его могут задать, но все равно был заметно поражен. И все же ответ на него прозвучал просто.

— Войн не бывает, они явление тех народов, которые еще не перешагнули грань материально ограниченного общества. Нам незачем воевать. Все, что нам нужно у нас есть. Есть у всех развитых народов. Мы дружим, обмениваемся знаниями и живем единым, ничем не разграниченным сообществом. Даже кулинария у нас стала удивительно схожа, — улыбнулся Эвил.

— А оружие, безусловно, имеется, — вставил Ло своим громовым басом. — Мало ли что может произойти. Но я не стал бы говорить, что вооружение тут носит военный характер.

Мысль эта поразила Павла, он и подумать не мог, что нечто разрушительное может не предназначаться для войны. Впрочем, он сразу понял, что бескрайний космос все же таит в себе некоторую угрозу, но угроза это явно исходила не от разумных сил мира, а от стихии, странного порядка бесконечности природных явлений.

— Разрушение есть одновременно и созидание, и потребность познания. Постижения нового иногда толкает нас на этот путь, — проговорил Эвил Эви, как будто по лицу прочитав мысли Калугина. -Но это не войны, разум никогда не станет уничтожать разум.

Они расположились в рубке, и Ло сообщил, что галактические странники отправятся через десять минут и у них есть время отдохнуть, пока он все приготовит. Впрочем, сделал он это довольно быстро.

Старт "Истории" произошел раньше назначенного срока и оказался почти не заметным, если не считать раскрывшихся в пространстве комнаты экранов обозрения, на которых можно было наблюдать первые минуты путешествия. Как увидели Эвил и Павел, а определить, куда смотрит восьмиглазый капитан, было нельзя, судно поднялось по вертикали, открылись заслонки космопорта станции, и корабль медленно вышел за ее пределы. Потом, развернувшись хвостом к планете, он дал настоящий старт и скрылся в черной мгле.

Полет начался.

— Сколько же времени займет наше путешествие? — спросил Павел.

— Через три недели мы уже вернемся, пока не знаю вместе или по одному, а полет будет длиться около часа. Мы больше времени проведем на всяких дурацких курсах. Впрочем, тебе они понравятся, у тебя будет особая программа пребывания на Дюрране. Там ты познакомишься с одним из образованнейших людей нашего мира, его зовут доктор Ноторимус. Когда-то почти семьдесят лет назад он был моим учителем.

— Только бы этот действительно оказался человеком, а не жирафом в розовой рубашке, — подумал Павел. В слух он произнес:

— Неужели путешествие сквозь всю галактику займет всего-навсего час?

— Теперь уже и того меньше.

— Все равно, так мало? — снова удивлялся Калугин.

— Мало? Да тут лететь всего ничего. Ведь мы путешествуем в одном большом скоплении, а не в галактике, и не сквозь вселенную.

— Да ребятки с вами не соскучишься, — пробормотал Ло. — Вы меня тут порядком веселите. Хоть бы уж, что другое выдумали. Вот правильно, а спросите-ка меня! Уж я сумею блеснуть умом!

— Ло, а чем занимается твое судно, да и ты сам?

— Это, как надеюсь, уже говорил мой старый друг, — спокойно начал капитан "Истории", научный поиск. Моя постоянная работа состоит в открытии новых планет во вселенной. Поскольку наша галактика еще недостаточно известна, то мне приходится отыскивать в звездном пространстве новые разумные миры. Это называется поисковик ближнего мира, есть еще дальние поисковики, они работают в соседних нашей галактике звездных скоплениях и других галактиках. Вот где по настоящему приходится рисковать, ведь можно погибнуть или пропасть без вести лет эдак на двести, — расхохотался он. -Впрочем, и у меня работка не сахар, бывает такой дури наглотаешься, ели ноги уносишь. Все же загадок то еще много, а тайны физики постигать это ребятки не мой удел.

— Ладно, хорош, хвастать Ло, лучше скажи парню, что ты на самом деле делаешь, — лукаво заметил Эвил.

Ло вздохнул, если это действительно был вздох, и, придав всему себе более серьезное состояние, продолжил:

— При помощи различного оборудования мы сканируем пространство, отыскивая те маленькие светящиеся точки вокруг которых можно найти планеты, на которых может быть жизнь, а быть может и разум. Я не занимаюсь контактами с местными чудаками, это дело других. Впрочем, пару раз я почти сталкивался с иными мирами, — снова расхохотался он. — Всей деятельностью, таких как я бродяг, руководит Совет внешних контактов. Ну и зануды же те, кто там сидят. Думают если они знают больше всех, то доброму рыболову нельзя уже покувыркаться в звездной пыли!

— Космос чудесная сказка, опасная и откровенная, — произнес Эвил. — Признаюсь, я иногда жалею, что посвятил себя прогрессорству, а не поиску, хотя и то, и то интересная наука.

Ло скорчил туловищем и кучей глаз ласковое, самодовольное выражение.

— За все время я видел столько людей знания, что можно подумать тут кроме как наукой никто ничем не занимается, — удивился Павел. -А вот неужели и правда никто ничем иным не занимается?

— Почему же, у нас есть и бездельники. Это те, кто считает, что нет смысла посвящать себя знанию, а можно только отдыхать и развлекаться. Если это молодежь, то тут нет ничего удивительного, и болезнь эта быстро проходит. Ведь, по сути, чем себя занять, если не делать что-нибудь? А у нас все кроме науки сделано. Стулья строгать? Зачем, это делают машины. Может собирать вещи? Если просто без ума то это глупо, просто фетишизм какой-то примитивный. Нет уж, коль хочешь чем-то себя занять, то раз ты человек изволь трудиться на прогресс. Ведь это самое важное. Ведь если мы что не придумаем, или не откроем, то какой нам в нас самих прок? Да и не интересно по другому.

— Боюсь без этих бедняг, которые из-за собственной глупости нередко сходят с ума, наши ученые психиатры оказались бы без клиентуры и материала для исследований, которого у них и без того, считай, нет. Если человек не трудится, а труд полезен лишь тогда, когда он помогает человеку становиться еще более разумным, то есть развивает его, то он обречен на регресс собственной личности. Впрочем, таких существ в нашем мире почти нет.

— Странно, — сказал Павел, — что вы всегда говорите о работе, о деле, как о науке. Я заметил, что в вашем обществе нет рабочих, нет крестьян, и вообще...

— И вообще отсутствуют классы, — прервал его Эвил. — Да их нет, а всякое дело, труд, носит ярко выраженный, ты это, надеюсь, уже заметил, нематериальный характер. Попросту никто не занимается физическим трудом, все это делают машины. Физическим у нас может быть только отдых, но не труд.

— Разум, а не сила основа нашего движения вперед, — заявил Ло, всем видом своим, казалось, опровергая этот тезис, таким он выглядел могучим. — Труд всегда интеллектуален, и если и приходится на что-нибудь наваливаться животом, то только из прихоти или в крайней необходимости, — уточнил он, не поворачивая головы.

Все засмеялись, так проникновенно выглядели слова Ло и так здорово подходили они его образу. Ло хохотал громче всех. И снова Павел удивился его непревзойденным звуковым порывам.

— Кстати Павел, а что ты собираешься делать с теми шрамами, которые остались у тебя после пыток в риканской тюрьме? Их можно легко вывести, как только мы будем на месте. Что думаешь?

— Пусть остаются. На память.

— Воля твоя. Но помни, в нашей здоровой атмосфере они очень быстро станут едва заметны. Тут что называется, воздух лечит.

— Вот мы и на месте ребятки, — пробормотал Ло. -Теперь я брошу свою красавицу в космопорт, мы сядем на флаеры и расстанемся в разные стороны. Я на свой отчет, вы на свой почет. И запоют песни скопища дюрранской пыли.

— A143, Дюрран рад приветствовать вас. Вы можете совершить посадку в 567 секции зоны F. Желаю вам доброго настроения.

— Вот слышали, проревел Ло. — как они меня тут все любят.

Друзья переглянулись. Вновь зажглись экраны обзора, и они поняли, что их путешествие закончено.

Глава 3. Дюрран

Космопорт был полон народу. Это была большая орбитальная станция научного назначения, куда непрерывно прибывали и откуда улетали самые различные космические суда. На одном из таких странников совершили свое путешествие и наши герои.

— Это еще маленький порт, — сказал Эвил, как только, попрощавшись с унесшимся куда-то Ло, они очутились в просторном внутреннем помещении станции. Все здесь бурлило. Повсюду было движение, показавшееся Павлу хаотичным. Самые разные существа наполняли собой орбитальный космопорт, но при этом нельзя было сказать, что здесь царил шум. Напротив, в просторных залах станции, сквозь которые проходили наши герои, было тихо.

Они уже несколько минут были на станции и Калугин, внимательно оглядывавший все вокруг, заметил, что те из прибывающих или отправляющихся существ, что походили на людей Земли больше остальных, а, несмотря на внешнее сходство, он не был уверен в том, что они идентичны ему, имели такой же худощавый склад тела, что и Эвил Эви, и у них была такая же светлая кожа и почти всегда светлые глаза, и волосы как у его друга. По видимому, как предположил Павел, они все принадлежали к одному с Эви народу, а, следуя из того, что их, тут было больше чем всех остальных, эта планета так же относилась к ним.

— Наверное, все местные жители на Дюрране собратья Эвила, — предположил Калугин.

Пройдя немного еще, в общем движении, они спустились по самодвижущейся лестнице на другой этаж, где сев в один из множества расположенных тут флаеров, отправились на планету. Но не успели они пролететь и нескольких секунд, как вновь пришло время наблюдать.

Вместо того чтобы, как ожидал Калугин увидеть большие города на поверхности планеты с гигантскими устремленными ввысь домами, их взору открылось бесчисленное множество грандиозного размера шаров, которые висели в воздухе. Они были белого с голубым отливом цвета и, по-видимому, служили жилыми и хозяйственными сооружениями.

— Мы не живем на поверхности планеты, — отметив удивление Павла, глубокомысленным тоном произнес Эвил. — Эти светящиеся, а на самом деле лишь притягивающие сейчас частицы света, шары и есть наши дома. Именно тут живут и работают жители планеты. Лишь малая часть ее населения сосредоточена на поверхности.

— Почему так?

— Просто здесь больше места и к тому же поверхность планеты состоит из музеев и заповедников, зон отдыха и прочих подобных культурных мест, где мы можем потом побывать. Это старая планета и тут будет на что посмотреть. Еще на поверхности расположены некоторые предприятия, но в основном промышленность, а не только корабельные верфи, размещается на орбите. Даже не в атмосфере как все что ты видишь. Посмотри налево, там находятся жилые центры. А вот тут, если видишь, прямо, в основном научные институты.

Павел продолжал внимательно вглядываться в обзорный экран. Их окружало огромное количество мечущихся в разные стороны больших и маленьких флаеров, они по какой-то непостижимой случайности не сталкивались друг с другом, проносясь один мимо другого. В целом вся картина вокруг напоминала стремительный поток пчел летящих из одного большого круглого улья в другой, только ульев этих, как и пчел было множество. Все здесь кипело и бурлило движением и Калугину уже начинало нравиться стремительное течение жизни на этой планете. Флаеры, каких бы размеров они небыли по своему внешнему очертанию напоминали капли непрозрачного, серебристого дождя. Только дождь этот шел вопреки законам физики, а капли его с невообразимой скоростью неслись вдоль горизонта, лишь редко взметаясь в высь к далеким точкам или ныряя вниз туда, где под облаками видно было желто-зеленое пространство, перемешанное, словно краски на мольберте художника, с голубым цветом. Их флаер, такой же быстрый, как и все здесь вокруг, неожиданно прыгнул в один из белых шарообразных домов. Дом этот был такого размера, что одновременно в него, как показалось Павлу, влетало и из него вылетало около тысячи летательных аппаратов.

— Это институт Прогресса, — сказал Эвил. — Вернее, если быть совсем точным, один из его секторов. Тут мы и поселимся.

Пролетев за долю секунды, которую Павел так и не успел уловить, широкую трубу в шаре их флаер неожиданно мягко приземлился на большом усеянном разными летательными аппаратами диске. В диаметре этот аэродром составлял около 1000 метров. В центре его можно было видеть расположенные по окружности выходы лифтов, но Эвил почему-то направился в другую сторону.

— Идем, — сказал он.

— Я потрясен, ответил Калугин, который был действительно потрясен масштабом всего им увиденного за какую-то четверть часа.

— Да чего там. Жаль вот, телепортации у нас пока нет, — пожаловался Эвил. — Вот у хенеку уже давно все планеты ей оборудованы. Говорят, что наши ученые приступили на некоторых планетах к ее бытовому внедрению. Но, все-таки мы пока от хенекунцев отстаем.

Двигаясь в выбранном Эви направлении, они вскоре увидели, за силуэтами спешивших куда-то людей, несколько входов в лифт. Вопреки ожиданию Павла, думавшего, что при таком скоплении народа все лифты должны быть заняты, они легко очутились в кабине одного из них. Кнопок в ней не было, но этот факт Калугин воспринял спокойно. К подобным вещам он уже привык. Но только он собрался спросить Эвила, как получается, так что лифт не приходится ждать, как тот заговорил сам:

— Дом устроен следующим образом: в центре у него расположены посадочные зоны флаеров, кстати, если последних вдруг не хватит, то произвести их можно прямо тут. Что называется сидя задом на песке. Продолжаю, диски, на которых совершаются посадки флаеров, соединены переходами с остальной, уже для людей предназначенной, частью шара, именно по ней мы и прошли. Кстати на флаерах можно прилетать с одного посадочного этажа на другой. Потом сам попробуешь.

— Эвил, а лифт? Ведь тут столько народа, а мы получили его так легко, — наконец задал свой вопрос Павел, когда оба уже вышли из кабины лифта и направились по широкому коридору в непонятном направлении.

— А, вот мы и пришли.

Перед ними исчез контур входа, и они оказались в светлом небольшом помещении, которое как уже знал Павел, предназначалось, для того чтобы здесь жить. Оно было совершенно пустым.

— Да, по поводу лифтов, — быстро продолжал Эви, видно было, что времени у него мало. — Тут все совсем просто, лифтов много. На каждый выход их может приходиться по сотне, а то и больше. Просто движутся они не по прямой траектории. Знаешь, ведь их не на веревочке поднимают, и скорость у них соответствующая. Устроены они наподобие флаеров. Ты, в зависимости от необходимости можешь ехать от одной секунды до нескольких минут, а этажей тут знаешь сколько?

— Не знаю.

— Триста, и это еще маленький домик. Помимо этажей он делится еще на сектора, первый второй и так далее. Тут их двенадцать. Мы находимся в третьем. Он, как и некоторые другие, всего их таких четыре, жилой. Адрес у нас следующий: 3-167-58.

— Это значит сектор 3, 167 этаж, 58 номер. Верно?

— Молодец. Лифты при помощи, которых ты можешь путешествовать по всей этой большой круглой красавице, имеют множество выходов и в своем маршруте, как я уже говорил, нелинейны, то есть куда хочешь туда на них и попадешь. На этом мы сегодня расстанемся, так как мне придется еще кое-что сделать, так что ты просто хорошо отдохни и если успеешь, то и развлекись. Для первого дня советую остаться дома, а с планетой познакомиться виртуально, воспользовавшись информационной сетью.

— Договорились, — согласился Павел, чувствуя, как он проголодался и насколько устал. Впечатлений для одного дня и одной головы было многовато.

— Встретимся завтра утром. Если что связаться со мной не сложно.

Они попрощались и, договорившись, что Эвил явится за Калугиным завтра утром, расстались.

Оставшись один Павел создал себе обстановку комнаты в стиле Людовика XIII, завалился в массивную резную кровать с крытым верхом, поел и принялся знакомиться с историей и географией планеты, а так же занялся выяснением иных интересующих его вещей.

Спустя два часа он уже имел представление о том, когда на Дюрран вступил первый цивилизованный житель, а произошло это двести лет назад, когда люди одного с Эвилом Эви народа колонизовали ее. Тогда, расположив поселения на поверхности своей колонии у далекой звезды, они стали заниматься тут добычей минералов, промышленным производством и наукой. Но по настоящему крупным научным центром Дюрран стал, после того как спустя сорок лет после колонизации именно его жители первыми вступили в контакт с представителями других народов галактики. Так началась для этой планеты Эра встретившихся рук.

Сейчас планета процветала, ее населяло три миллиарда человек, из которых тридцать процентов составляли представители других рас. Начав свой подъем как центр межзвездных контактов, Дюррон быстро вырос, превратившись из отдаленной колонии в крупный научный центр, где во имя всеобщего познания и благоденствия трудились рука об руку представители различных народов. С того времени как началась для этой части галактики новая эпоха, все здесь перемешалось, слилось воедино, превратилось в мощный поток всеобщего прогресса.

География планеты так же оказалась интересной. Несколько часов Павел изучал ее, просматривая один фильм за другим. Этот путь, казавшийся ему наименее утомительным, тем не менее, через несколько часов заставил его вновь почувствовать усталость. Решив что время закрыть глаза пришло и понимая сколько событий оставлял позади вчерашний день, Павел уснул. У него впереди было еще очень многое, и он отдался Морфею с чувством человека жаждущего постигать новое, трудиться, изменять себя и преобразовывать мир. Он уже спал, но дух новой силы, которой он наполнился за эти дни, бодрствовал и, как будто склонившись над ним, говорил: "Ведь это только маленькая, крошечная точка вселенной. Таких как она может быть миллион или больше, но посмотри, вглядись какой силой обладает разум, ведь он один облачившись в труд людей, может превратить малое в великое".

Глава 4. Неминуемое пробуждение.

Павел спал, но мозг его лихорадочно работал. В реальности он лежал в большой кровати выполненной в стиле барокко, на далекой от Земли планете и спал. Но, в другом мире, где разум человека вырывается из под власти силы его сознания все происходило само собой. Тот мир, который он покинул, стремясь порвать со слабостью собственного прошлого, не желал покидать его. Эта необычная стихия держалась в Павле каким-то странным, еще непостижимым ему способом. Наяву, там, где реальное царит не только как принцип, но и как факт повседневности он чувствовал себя хозяином своих чувств, он разрешал им то, что считал нужным и допустимым, и душил в себе, то, что виделось ему враждебным и страшным. Но так было лишь тогда, когда он бодрствовал.

На Земле Павлу почти никогда не снились сны, но даже если они приходили, то это было спокойное и ровное течение немного таинственных событий. Он властвовал над тем, что было в том, что снилось ему и силой чего-то, ему самому неизвестного, неподвластного, но все равно близкого, мог победить в своих снах все то, что казалось, несло в себе угрозу. Его сны не пугали его, и в них не могло произойти ничего, что могло бы потрясти его или заставить вспомнить о том, о чем вспоминать ему совершенно не хотелось. Но старое рухнуло.

С тех пор как несколько лет назад, еще на Земле, он встретился с Эви, все в нем стало меняться настолько быстро, что сам он был больше не в силах контролировать мир нереального, мир того, что может произойти только с ним и только там, где нет, и не может быть ничего. Он видел сны. И это были странные, болезненные сны, в которых его сила, а он всегда чувствовал, где во сне заключена его сила, терпела поражение. В сновидениях ему приходилось бороться с тем, от чего он предпочитал спрятаться, победив это, укрыв свой мир мощными стальными дверями.

Эти сны, всегда разные и всегда повторяющиеся снились ему часто. Он хотел спросить Эвила об этом, но так и не решился, отнеся все это к сокровенному, ему одному принадлежащему миру. В эту ночь, оставив утомление впечатлений, он видел сон. В нем он возвращался на родную планету, в далекий большой город, где вырос и жил.

Все было, как будто наяву и он чувствовал себя собой, себя собой прежним не измененным, одним словом не таким, каким он становился сейчас.

"Привет Красное Облако. Мои каникулы продлятся еще три недели. На днях приеду к тебе", — писал сидя у своего компьютера Павел. Он закончил семестр и чувствовал себя человеком, на чуть-чуть ставшим свободным.

Красное Облако, а таково было прозвище лучшего друга нашего героя на Земле, отвечал: "Валяй чувак, приезжай. Пока тепло выберемся на реку к горам. Время проведем отменно, а в следующем году я перееду работать в ваш чудный бардак- сарай".

Калугину было странно, отчего, узнавая этого близкого человека, самый близкий ему на родной планете разум он чувствует, что не может знать, не может угадать, не может произнести его имя.

— Только прозвище, — пробормотал он. — Кто он? Дрожь доброго охватила Павла, он глубоко вздохнул и почувствовал, что сон его, только начавшись, приобретает душевный стиль воспоминания.

Его мчит поезд. Он смотрит в серое от пыли окно и видит бескрайний зеленый простор, простор далекий и чуждый, родной и некрасивый. Он вновь вздохнул, все больше погружаясь в бессознательное происходящее и чувствуя, что-то, что должно было остановить память, но отступило, остановившись само.

Они обнялись, едва только Павел сошел с поезда. Поселиться решили у бабушки Калугина, которая хотя и слыла отменной дурой всю свою жизнь, тем не менее, была человеком гостеприимным и внука своего любила. Но жить у пожилой Алевтины Петровны не пришлось, события бросали Индейца и Калугина в разные места небольшого города, задавая им самые необычные приключения. Но все это было позже, а первым делом друзья отправились на тихие красивые берега, где они с наслаждением купались в свежей, уже начинающей холодеть воде. Они пекли картошку и много говорили, хотя не виделись всего месяц.

— Странно, — чувствовал Павел, — я признаюсь себе в том, что хотел бы скрыть, спрятать от себя и забыть. А может? Может хранить вечно...

Шум города, доносившийся ветром издалека, постепенно затихал с приближением вечера. Вечер был теплый и нежный, последние лучи прячущегося солнца радовали глаз. Деревья еще только начавшие желтеть приобретали в их свете какой-то по-настоящему осенний цвет.

— Будь, проклята эта учеба. Она надоела мне как лед пингвинам, — говорит Калугин. — Вот уж ума не приложу, как ее перебороть?

— Ерунда. Лучше подумай, что ты будешь делать, когда эта каторга прекратится. А она не закончится, она прекратится, сам не заметишь.

Эта мысль вдруг заставила спящего Павла задуматься, если только спящий человек вообще может задуматься. Он ведь, правда, не знал что делать, зачем и почему нужно жить и ради чего он должен совершать свои поступки.

От подброшенных дров огонь вспыхивал еще ярче, бросая в сторону реки живописные маленькие искры. Они сидели и смотрели в его священные брызги.

— Все это чушь, знаешь, чем я теперь занимаюсь? У меня образование журналиста, а я сижу и делаю эту скучную рекламу. Ты знаешь, я ведь ненавижу рекламу, — продолжал Индеец.

— Друг, ты помнишь Машу, я вас знакомил. Она ушла от меня, и это оказалось больнее, чем я думал. Я зол на нее.

Павлу вдруг стало немного страшно. Он испугался того, что, как и в прошлый раз, она может прийти и все испортить. Испортить все своим появлением. Зачем, зачем он это сказал? Быть может нужно, важно было сказать? Но нет. Нет! И все же нужно. Все-таки важно, необходимо, а значит да. Да!

— Мы все делаем что-то не то, понимаешь? И ты тоже делаешь не то. И еще. Мы не такие, какими должны быть настоящие люди. Вот ты переживаешь, и я переживал бы на твоем месте. А кто она? Сам суди. Она просто смазливая девочка, которая еще в школе учится и думает о себе и о мире черти что.

— Теперь в институте...

— Да хоть в женской семинарии. Настоящего нам не хватает, мы теряем дни в ненужной учебе ненужным вещам. Мы не имеем времени даже узнать то, что знать необходимо, да нас и не учат этому. Система, и не только образования, как будто нацелена против нас. Дышит нам в висок револьверным дулом.

Это было так. Калугин чувствовал истинность каждого слова, его вес и силу. Но, даже сейчас он знал, видел закрытым оком во тьме тот свет свободы, ради которого теперь жил. Настоящее радовало его.

— Я должен, должен принести этот свет людям в мой мир. Это мой долг, ведь не ради себя я теперь так далеко, в таком благополучном и светлом завтра, — говорил один его голос.

Другой, не такой близкий, но все же родной, относя смысл каждого слова, куда-то далеко, произносил иное, но возможно совершенно то же:

— Ты прав брат Красное Облако. Я думаю, может, стоит заняться политикой, попробовать самим изменить мир. Но только не видно того пути, встав на который мы могли бы сказать: "Это правильный путь".

— Может и стоит, но как мы можем изменить мир, даже при помощи этой чертовой политики, если сами все еще остаемся прежними? Как быть? Нужно стать другим, не пошлым мещанином, а свободным человеком. Свободным, какими были индейцы, и вообще все первобытные люди.

— Многие уходят в религию, ища перемен там. Но я не хочу.

— Их религия? Христианство, ислам, какой-нибудь буддизм?

Нет, Павел это не для нас. Мы, выбравшие идеалы свободы должны идти иначе. Язычество, вот то, что может подойти.

— Я православный, что это плохо? Чем плохо быть христианином.

— Отношения с высшим, само понимание бога у феодальных религий рабское. Мы овцы, паси нас отец небесный! Я говорю, нет. Иначе! Здравствуй бог, вот моя рука прими ее как равный. Я уважаю тебя, но я не раб. В моей земле нет рабов, и поэтому ты мой бог.

— Мне это нравится, но есть ведь и другое. Наше отношение к вещам, — говорил Калугин, закапывая в угли картофель, — мы фетишисты до мозга костей! Мы даже близких нам людей превращаем в вещи. В воображаемые вещи, они для нас наша собственность, как мы собственность наших богов.

— К черту таких богов, к черту такие отношения. Маша от тебя ушла? Пусть уходит! Мы лучшие, и будем еще лучше. А попробовать изменить мир стоит, мне этот хлам надоел. Вот что делать, я не знаю? Может, как Датов записаться в партию? Выбрать себе поближе к идеалам и действовать. Преодолевать неприемлемые противоречия!

— Он сам не в большом восторге. Говорит молодежи нет, и много скучного народа, с которым великого дела не сделаешь. Карьеризм, культ денег и власти, вот что там сегодня царит. И это у всех, в каждой из них. Есть ли нам место в среде таких стремлений?

— А выбор? Что от нас сейчас что-то зависит?

— Значит, все равно стоит, — неуверенно согласился Павел.

— Но выбирать нужно свободу. Не свободу торговли, а подлинную, настоящую свободу. Помнишь, как Джон Фаулз сказал в "Колекционере"?

— "В политике придерживайся левых взглядов, ибо только сторонники социализма — несмотря на все их просчеты по-настоящему неравнодушны к людям".

— Быть с людьми, делать тот выбор, что делают они. Учить их, помогать им. Так я вижу свой путь.

— Эрих Фромм говорил: "Коммунизм это свобода".

— Павел, я не знаю на счет коммунизма. Не уверен. Что-то в нем не то. Утопичность? Нет. Несбыточность, скорее.

Ночь сгущалась, и вместе с ней сгущались невидимые тучи неба. Собравшись, они начали проливать мелкий редкий дождик, и друзья, поужинав картофелем с сырым луком, отправились домой.

— Знаешь, еще что, — сказал Павел, когда они шли по старому мосту, — я беседовал с ангелом. Бес его знает, может он и не ангел, я не особенно то верю во все это, но он был с крыльями. Вальяжный такой, но, по-моему, не злой. Это, правда, было, когда я был, не совсем трезв, но это было. И было наяву. Не сон, не бред, а было.

Индеец внимательно посмотрел на него. Он молчал, и они уже прошли мост и были довольно близко к городу, когда он прервал тишину и что-то сказал. Павел не услышал его слов.

— Может, это я сейчас сплю, — металось в его голове, — ведь не может такого быть, чтобы так все оставить. Все эти разговоры, все эти мысли. Сколько мне сейчас лет? Что я сделал? Куда я иду и от чего прячусь? Да, я сильный. Нет, слабый? Кто я, за чем я, что я делаю сейчас? Может быть, сплю?

Павел вздрогнул, перевернулся и задышал ровнее, неожиданно обнаружив, что чувствует себя удивительно хорошо вопреки всем собственным ожиданиям. Сон продолжал властвовать над ним, но сновидения на время покинули его.

В какой-то момент сама, не спрашивая его о своем появлении, вновь пришла старая мысль:

— Почему я именно такой? Из-за чего я боюсь сейчас того, что лишь когда-то было мной, а сейчас перестало?

Она не ждала, да и не нашла ответа. Почувствовав ее силу, Павел сбросил решение в бездну, оно данное в те далекие времена казалось ему странным и неуместным. Он не чувствовал настоящего.

И вдруг, словно отвечая на все его вечно пробуждающиеся страхи и сомнения еще большими страхами и сомнениями, появилась Мария. Смятение охватило его, он не увидел черты этого создания грез, но голос ее прозвучал отчетливо:

— Мы слишком разные Павел, ты должен это понять, я хочу, чтобы мы расстались. Так будет лучше. Прощай. Слух спящего Калугина был обожжен.

— У нее есть другой! Нет, она просто... она не любит меня. Какой я дурак, зачем, зачем я совершал глупости! Но она... она, боже... прекрасное милое, любимое чудовище. Такая сильная, такая любимая, такая гордая и жестокая... Судьба, проклятое пятно фортуны на мне, — металось и дрожало в нем.

Мучительно, как мучительно было в те минуты, к которым Морфей вернул его вновь. Но теперь, в настоящем Павел чувствовал свою силу. Но это было сегодня, а тогда? Горек был первый миг. Какими страшными казались часы пришедшие потом. Он не удержался и заплакал. Но влага глаз не разбудила его, не вывела тело из лабиринта собственной души. Потом, когда содрогания его немного утихли, он понял, понял, что психика расстроена. Как он мог понять это во сне? Но было ли это сном? И вот он чувствует все как прошедшее, как минувшее, и от понимания этого уже становится немного легче.

Теперь он видел все как бы со стороны, его переживания приходили, словно не от первого лица. Он сочувствовал, тому, кто должен был нести их тяжесть.

Человек похожий на него с выражением истерзанной души на лице садится в рваное кресло. И перед ним словно призрак того, что он хотел превратить в вечность своей жизни, возникает Мария.

— Как хорошо, что они не видят меня, — мелькает мысль в голове Павла.

У нее черные волосы, но она призрак и борьба с ней бессмысленна. Чужой Павел одевает наушники и можно слышать печальную музыку "Наутилуса". Красивый черный взгляд глаз Марии и Калугин видит всю тяжесть страдания на лице того, другого человека. Но он не чувствует больше жалости к нему, он говорит:

— Хватит, вставай.

Все опять смешивается. Прошлое накладывается на настоящее, покрывая его свет вчерашней тенью. Он вновь чувствует себя собой. Встает. Снимает наушники, идет к уродливому письменному столу и берет на нем маленький листок. Текст записки гласит: "Парк, пятая левая скамейка от памятника Маяковскому, среда 24 декабря. Год этот, в 16:40. Уполномоченный Эвил Эви"

— Кто мог оставить это на моем столе?

Два чувства охватили его в этот момент. Одно из них, шепотом вызывало в нем еще робкое, но неожиданно странное и казавшееся неуместным желание жить. Другое было удивление, непонимание и стремление все же вникнуть в то, что было с ним рядом и быть может, было, им самим. Он задумался и, бормоча с энтузиазмом:

— Кто же ты такой Эвил Эви,... — направился в ванную.

Вы когда-нибудь чувствовали воду во сне? Нет, не нужно пытаться вспомнить первый ползки собственной жизни. Я говорю сейчас о другом. Вода это, даже если она не настоящая, всегда холод. Павел не мог сказать, почему он чувствовал воду во сне как холод, а не как тепло, например.

Время вновь перенеслось туда, где он когда-то уже был. Красное облако был рядом, а Мария уже была далеко.

— Знаешь, Индеец, мне иногда кажется, что мы не такие как все. Может это так, а может, нет, точно я не могу сказать.

— Никто не может сказать. Увидим сами, по тому, как будут развиваться события, и будем ли мы им нужны. Хотя возможно ты уже знаешь того, кто принесет ответ.

Неизвестно почему, возможно потому, что он очень устал (откуда взялось это чувство усталости?), а может из-за неожиданно таинственного ответа Красного Облака, но Калугин и Индеец вернулись к теме разговора лишь на следующий день. Он помнил это даже во сне.

Утром другого дня Красное Облако отправился навещать свою девушку, а Павел занялся выполнением, казавшихся ему нелепыми, поручений бабушки. Он купил молоко и хлеб, вычистил ковер и сделал еще что-то. Что конкретно он не помнил, считая все это ненужной мишурой.

Красное Облако и Калугин встретились только после обеда. Отправившись на прогулку, они принялись обсуждать фильм про казаков, который недавно смотрели.

— Знаешь, откуда взялось слово товарищ? — сказал Индеец.

— Нет, а что?

— Это доброе слово. И происхождение у него интересное, казацкое. "Товар ищи!", — это клич, ставший потом формой демократического обращения вольных людей, когда два слова превратились в одно. Так на Руси кроме казаков никто не говорил. Обращение "брат", как родовое, соединяющее по родству, а не по общему делу, сильно отличается от слова "товарищ".

— "Нет уз, прочней товарищества", — говорил гоголевский Тарас Бульба. Кстати мои предки из казаков, — добавил Калугин.

— И мои, они с Дона потом перебрались в наши края. Это было уже в ХХ веке. В последние дни пребывания Калугина в гостях "у бабушки" они с Индейцем, отрастившим бороду и длинные волосы, гуляли уже не по девственным лесам, охотясь с луками за разной дичью, а по сырым городским улицам. Им встречались знакомые и незнакомые, странные и обычные, скучные и забавные, в общем, попадались им самые различные люди. Они любили задворки. Ходили по ним, открывая разные новые миры и погружаясь в единственно здесь возможную тишину городских джунглей. Раз им встретились две проповедницы какой-то завезенной в нашу страну с Запада секты. Обе этих дамы, с назойливой скромностью говорили о боге. Всучив двум прохожим в майках с портретами кубинского революционера листки и книги про господа, они стали зазывать наших героев в рай и прочие гущи.

— Спасибо панычки, — поблагодарил их Калугин, с язвительной усмешкой беря толстый религиозный талмуд.

— Хоть мы с богом и на короткой ноге, но все равно возьмем, — не отпираясь, сознавался Индеец, — и в секту вашу непременно запишемся. Непременно, — вежливо раскланивался он.

Едва только пожилые агитаторы царствия небесного чуть удалились, как разорванные в клочья книжицы полетели в урну. Так подействовала чудотворная пропаганда посланцев неба на падкие к истине души Калугина и Красного Облака.

— Неужели нельзя было догадаться? — спросил Индеец.

— Вот и я не пойму, — смеялся Павел, — как это жены сии не видели что у нас на майках Че, что ли? Или они просто глупы, а может, свет неба заслонил от них истину? Нет, я не говорю, что я не религиозен там, нет, напротив. Но вот так ставить себя перед высшим существом, унижаясь и лепеча нельзя. Это рабство.

— Слушай! Я понял, эврика, понял, в чем фишка, — начал бурно радоваться Индеец, — я понял, вся старая религия хлам и ложь!

— О чем это ты, — смутился Калугин, который вовсе еще не был настолько уверен, что весь хлам есть к тому же и ложь.

— Эти люди, посмотри вокруг, — сделал он охватывавший вселенную жест. — Они, каждый в отдельности и все вместе, прячутся во лжи, которую придумали не они сами, а те, кто научился обману раньше их. Века назад, когда только и появилась потребность в одном боге и началась эта история.

— Не понимаю я?

— Поймешь! Это было еще при Птолемеях, — начал Индеец свой рассказ, — во времена Птолемея II Филадельфа, греческие языческие священнослужители в Египте спорили с иудейскими жрецами одного бога. Спор не выходил, и греки для порядка, ну и чтобы немного разобраться перевели библию. Прочитали и ужаснулись. Бог изгнал Адама и Еву из рая за то, что они ели яблоко с дерева познания. "Как это так, — говорили греки, — познание высшее благо, а демиург изгнал первых людей за это из рая". Демиург — то есть бог, творец, ремесленник — плохой. А змей — хороший, сделали они первый вывод. Офис по-гречески змея. В общем, греческие жрецы все как следует, обдумали и переосмыслили. Так родилась новая религия — Офиты. Секта, понимающая писание наоборот.

— Вот так история, — сказал Калугин, не переставая изумляться неожиданно открывшемуся ответу. — Знаешь, я тоже согласен с греками. Может, понимание всего, о чем мы так много думаем и говорим и есть подарок большой и мудрой змеи.

— А все эти странные книги, как выражается твоя бабуля, что мы читаем? Бог хочет возвратить людей в мир знания. Открыть, возможно, и с нашей помощью, новый путь, исцелить общество. На этой мысли друзья и остановились.

Незаметно прошли последние дни последних в жизни Павла Калугина каникул. Они провели их, путешествуя по гостям, у веселого народа этих мест и всего мира панков. И скоро поезд унес нашего героя в края, более густо засеянные зернами бетонных жилищ и во времена более скучные. Это был пятый курс университета и тоскливое сближение с реальностью тех отношений между людьми, которые так претили Павлу. Но он не знал еще, что вместо того чтобы защищать Федерацию в чине лейтенанта или торчать в мазуте повседневной работы механика, на которого он так долго и терпеливо учился, его ждет совершенно другое завтра.

Павел почувствовал, что он больше не спит, а просто вспоминает то, что было таким далеким в пространстве и времени, и таким близким в душе. Он открыл глаза. Вопреки его ожиданию зажегшийся перед ним экран обзора показывал не утренний, свежий, солнечно светлый город больших шарообразных домов, а черный фон, на котором как звезды разума светились жилища тех, кто, покоряя космос, смог найти в себе силы измениться самому.

— Это мой мир, — подумал Павел. — Я был не прав когда считал что мой мир это только Земля. Нет, мой мир это вся вселенная, все ее яркие и черные точки, все песчинки звезд, все то, что несет в себе свет познания и прогресса. И если мой старый дом, устроен дурно, если люди страдают на Земле, то мой долг помочь им. Познание и прогресс вот чем я должен заняться в своей жизни. Именно это и есть путь к счастью. Он еще раз оглядел этот город разума, повисший как бескрайнее мерцание силы человеческого ума, и увидел, что город этот не спит. Тысячи больших точек излучали бледный голубоватый свет, мириады мелких стремительных как кометы точек проносились повсюду. Это был город жизни.

— Ну, раз тут никто не спит, значит и мне нечего разлеживаться, — решил он.

Глава 5. Доктор Ноторимус.

Продолжительность суток на Дюрране составляла около сорока наших часов и не стоит удивляться тому, что, проспав добрую четверть из них, Павел, открыв глаза и включив обзорный экран, увидел ночь. Вдоволь налюбовавшись красотами ночного Дюрана, Калугин решил возвестить о своем пробуждении. Как он и ожидал, Эвил Эви уже не спал.

— А ты проснулся? — поинтересовался Эвил, как только Павел связался с ним по сети. — Что ж, ладно. Мы летим к тебе. Встретимся в зоне посадки флаеров #8470;8. Сумеешь добраться?

— Да.

Через пять минут он был на месте.

— Знакомьтесь, это Павел Калугин, а это доктор Ноторимус Фанааки, — Произнес Эвил, указывая одной рукой на нашего героя, а другой на высокого худощавого человека.

У доктора была короткая светлая борода, еще более короткие светлые волосы, ни одной морщины на лице, тонкий рот, прямой небольшой нос и смелый добрый взгляд перед которым казалось, совершенно ничего нельзя было утаить. Они пожали друг другу руки.

— Как спалось на новом месте? — поинтересовался Ноторимус.

Павел попробовал ответить, но не нашел что сказать.

— Сны? — спросил доктор.

— Да.

— Много впечатлений это не всегда хорошо, — шутливо произнес Эвил. — Поэтому предлагаю провести сегодняшний день где-нибудь, ну скажем, где можно чувствовать себя совершенно расслабленно.

— Думаю Нех-ме-рокусский заповедник, как место где даже животных нет, вполне подойдет, — предложил доктор. — Там тихо, спокойно, там море. И если забраться повыше, то можно сойти за древних философов, укрывшихся от мира в поисках истинны.

Павел согласился и, взяв флаер, трое покинули институт. Полет оказался очень коротким, но Калугин успел немного полюбоваться ночным пространством города в атмосфере, его яркими повисшими и мелющимися вспышками, его красотой движения, его покоем, излучавшим торжество разума.

— Давайте отправимся туда, где начинается утро, — предложил Эвил. — Там красиво и можно видеть, как древняя природа пробуждается вместе с планетой.

Проскользнув сквозь тонкую пелену странного тумана, про которую Эвил заметил, что она является защитным полем заповедной зоны, они увидели под собой зеленое пространство растений, желтизну песчаного берега, всплески воды и коричневую высоту гор. Совершив посадку на широком плато, они вышли из фляера и стали всматриваться в фиолетово-черную мглу, где светились бело-голубые огоньки домов, и у самой земли начинал загораться золотисто-багровый рассвет. Выныривающий словно из земли свет увеличивался с каждой минутой, словно вырываясь из подземного царства туда, где спящая природа ждала дневного тепла.

Лучи восходящего солнца уже осветили повисшее в воздухе море шаров, превратив их в едва заметные подобия лун. Павлу на миг показалось, что он дома и видит тот же горизонт, что привык видеть все годы своей жизни. Но это была другая, далекая планета. Планете где, так же как и на Земле жили люди, где они трудились, любили и смеялись, где было тепло и было холодно, где он спал и где ходил теперь по песчаной почве. Все было схоже, но вместе с тем Павел знал как велико отличие, он видел, что в этом мире, в отличие от его, не было горя, никто не страдал, люди радовались, жили свободно и наслаждались своим трудом как высшим благом.

— Я хочу, чтобы мой мир стал таким же, — думал он. — Хочу видеть радостные лица людей, видеть их повсюду и чувствовать, что во всем мире нет больше горя, и никто не страдает. Хочу знать, что никто не унижен из-за голода и страха, и что больше нет тех, кто может сделать больно другим. Хочу свободы для всех, а не только для себя.

— Я должен вас покинуть друзья, — неожиданно сказал Эвил, как только последний край яркой золотой звезды вынырнул из земли. — Наш визит на Дюрран Павел, носит деловой характер и вместе с отдыхом мы должны трудиться. Меня ждут мои дела, а ты должен заняться своими. Человек, чтобы быть прекрасным, обязан много учиться. Твоим учителем на эти три недели станет доктор Ноторимус Фанааки. Вы с ним подружитесь, ты многое узнаешь от него, и еще большему научишься.

Они простились, и Эвил сел в прибывший за ним флаер.

— Пройдемся, — предложил доктор.

— Пожалуй, — согласился Павел.

Они прошли молча несколько сот метров и спустились к морю.

— Здесь нет никаких животных, нет даже насекомых. Это заповедник определенного этапа эволюции планеты. Больших трудов стоило много лет назад создать все это благополучие. Тут, за исключением моря только растения. Когда планета начала колонизироваться, такой была вся ее поверхность. Потом все смешалось и более сильное поглотило более слабое. Сто лет назад ученые решили, что в интересах науки нужно восстановить хотя бы часть территорий в их прежнем виде. Так появился этот заповедник.

— А мы ничем ему не угрожаем?

— Нет, то странное облако, сквозь которое мы прошли и есть зона защиты, ни что вредное для этих теперь девственных мест не может сюда попасть.

Так они долго бродили по берегу, и доктор показывал Павлу разные странные растения, рассказывал, объясняя какие функции они выполняют в данной биосистеме. Потом, увидев, что Павел чувствует себя здесь комфортно, спросил:

— Ты плохо сегодня спал?

— Да, я вообще плохо сплю, с тех пор как познакомился с вашим миром.

— Это хорошо, — спокойно сказал Ноторимус. — Это значит, в тебе происходят серьезные перемены.

Прохладный запах, какой-то невиданной, первобытной зелени нежно висел в воздухе. Им невозможно было не наслаждаться.

— Почему Эвил назвал тебя доктором и почему, то, что я неспокойно сплю это хорошо?

— Мне будет просто ответить на твой первый вопрос, но на второй я смогу ответить только после того как ты немного расскажешь мне о себе. Я действительно врач, у нас не той ущербной практики, что у вас присваивать себе титул по прихоти, если человек историк, то все говорят историк, а не профессор или доктор наук. У нас нет степеней, но есть общественное признание и это выше. Физик у нас физик, а химик — химик. Правда, могут говорить, что он еще член совета. Скажем совета по физике микрочастиц, или прогрессор, член Международного совета прогресса, как Эвил Эви. Но это степень уважения, а не титул, ее можно удержать только новыми заслугами.

— Но какой сферой медицины ты занимаешься?

— Психикой.

— Душами? — удивился Павел.

— Да, но наша наука о внутреннем мире человека гораздо глубже вашей. Мы не запираем людей в психиатрические тюрьмы, объявив свое бессилие избавить человека от психоза или шизофрении. Мы не травим человеческий организм препаратами страшной разрушительной силы. Неврозы и психозы, ваш бич, для нас вообще решенный вопрос. Их нет, потому, что мы изменили свою жизнь. У вас же это просто эпидемия. Вот этими вещами я и занимаюсь, но это не значит, что я узкий специалист и не понимаю других наук. Невозможно разобраться в том, что скрыто в человеке не зная, например истории. Как можно помочь человеку найти подлинного себя в мире, если мне, например, неизвестны закономерности переходов одного общественного психотипа в другой? Мне предстоит передать часть моих знаний тебе, научить тебя властвовать над собой, не подавляя собственное я, а наоборот высвобождая его. Нам предстоит много поработать вместе Павел, и я надеюсь сам кое-чему научиться у тебя. Теперь твоя очередь говорить. Расскажешь о себе, о жизни в твоем мире, о своих интересах, увлечениях и стремлениях, а затем я отвечу на твой вопрос.

Пройдя еще немного по берегу, Павел начал свой рассказ.

— Дата моего рождения не имеет значения, сейчас мне двадцать четыре года, возраст по вашим меркам смешной. Несколько лет назад я окончил университет и стал инженером. Но все это не имело никакого значения, поскольку на пятом курсе я познакомился с Эвилом Эви. И возможно с этого дня говоря о себе, я сообщу вам мало нового. Поэтому начну по порядку.

Они остановились, вглядываясь в тенистую зелень больших растений внешне напоминавших тропические деревья и наслаждаясь каким-то таинственным ароматом древней природы.

— Наверное, стоит начать с моей семьи. Она, как и у большинства моих знакомых не была удачной, — продолжал Павел.

— Семья... Моя семья, мать, отец, старшая сестра, которая живет где-то далеко, и которую я вижу только раз в несколько лет, вот все те, в окружении кого я вырос. Это люди родные мне, но не близкие, кроме, пожалуй, матери, которая любит меня. Отец? Скандалист, пьяница, когда-то он, когда еще не был президентом Типун, и наша страна жила при "социализме", он был перспективным и талантливым инженером. Но это было очень давно. Мама — Тихая и добрая, простой школьный учитель. Моя семья, простая семья. Такие семьи, наверное, у всех.

— Твое детство было трудным?

— А как же, конечно. Там было вдоволь и побоев, и оскорблений. Помню, как боялся я прихода отца, с работы играя дома. Почти всегда возвращаясь злой, он бил меня. Так поступали отцы многих моих сверстников. Я поздний ребенок, вот мне и доставалось. Мои родители, люди простые, воспитывали нас с сестрой как умели, вот только ее, папаша драл не так часто. Еще у нас была целая куча каких-то родственников, но мы виделись очень редко, и я вообще не придавал им значения. Их для меня не существовало. Распад патриархального быта, чего тут желать?

— Пойдем в тень, — предложил Ноторимус.

— Хорошо.

— Что еще можешь сказать о детстве?

— Оно прошло вдали от реальных событий жизни. Только школьные годы оставили горячие капли добрых, нежных и иногда манящих воспоминаний. Впрочем, я не особенно им придавался.

У меня было полно и других проблем, посерьезней. Учился, признаюсь плохо, двоек и троек хватал массу, но зато нисколько не горевал и остался человеком. Прервав свой порыв откровенности на местах, которые он дальше считал тайными Павел, глубоко вдохнул, подняв и опустив руки.

Теперь они с доктором Ноторимусом бродили под сенью странных больших растений при сближении, с которыми Павел отметил, что они совсем не походили на тропические деревья. Это скорее была большая трава, очень большой папоротник в высоту достигавший 4-6 метров. Земля, по которой они шли, так же была покрыта какой-то мелкой ярко-зеленой растительностью, но рассмотреть ее Павел не мог. Его мысли в данный момент были заняты другим, а глаза блуждали где-то высоко.

— Школа поглотила меня, как и прочих юных, с семи лет. Там прочтя массу не внесенных в программу книг, я к одиннадцатому классу научился неплохо играть в покер, а так же вопреки программе обучения приобрел превосходные познания во многих гуманитарных дисциплинах. Вы позволите мне такую нескромность?

— Почему бы и нет. Разве говорить правду бывает нескромно?

— Вообще я хорошо разобрался в том, в чем не следовало разбираться, и почти ничего не выучил там, где нужно было вызубрить до мелочей. Свой труд, идя тем же путем, я продолжил и в университете. Особенное мое внимание привлекли с юных лет книги по истории. Потом я заинтересовался философией, культурой, увлекся даже психологией. И все это вместо того, чтобы мирно учить гайки и более сложные детали.

— Наверное, у тебя не было выбора? Ведь если бы ты мог пойти учиться на историка, или философа ты не оказался бы в таком положении. Во всем этом нет вины человека. Ответственность за такое унижение личности лежит на самой системе общественных отношений. Ты просто защищал свой внутренний мир от разрушительных вторжений в него.

— Вопросы общественного устройства, государства, политика и власть так же интересовали меня. Мне было трудно совмещать это с обязанностью заниматься техникой, но я справился с собой и затем все же мучительно выучился на инженера строительных машин и устройств, сделав это так, что в голове не осталось никаких знаний по теме. Прошли годы, а это были трудные годы, так как семья моя была бедна, отец пил все больше, но все это я вынес. В награду в моих руках оказался диплом.

Павел остановился и посмотрел на Ноторимуса. Тот ответил ему спокойным, но немного печальным взглядом.

— Ты любишь знания? — спросил он.

— Да очень. Но у меня не ко всем из них есть способности.

— Это нормально.

— Учиться приходилось, находясь меж двух огней, один из них истина — к нему я стремился, другой голод и армия. От него я убегал.

— У вас насильственная вербовка?

— Да.

— Коррумпированный чиновный произвол?

— Да. Но и это еще не все.

— Можешь пока на этом не останавливаться, мне известно как устроено ваше общество. Оно претит моему чувству свободы не меньше чем твоему.

— Официальное образование, особенно после контрреволюции в моей стране стало не особенно то демократичным. Я чувствовал насилие над личностью, противиться которому не имел возможности. Но я не сдавался. Приходя с лекций, я брал в руки книги, не те, что должен был брать, а те, что хотел и любил. Но все это не казалось мне реальностью. Моя деятельная натура рвалась к настоящему постижению мира.

— У тебя были друзья?

— Вы знаете, что такое дружба в моем мире? Но у меня были друзья. Их было не много.

— Хорошо, а женщины?

Этот вопрос смутил Павла, и волнение его не ускользнуло от Ноторимуса:

— Тебе больно об этом говорить?

— Да.

— Тогда не нужно.

Они бродили еще несколько часов, прежде чем нить прежнего разговора вернулась к ним. Доктор Ноторимус многозначительно коснулся своей бородки рукой и произнес, глядя на Павла прямым и открытым взглядом человека доброго, умного и смелого:

— Вот ответ на твой второй вопрос: ты плохо спишь и это сейчас хорошо, потому, что очень скоро ты будешь спокойно спать. Почему? Ты открыт миру, ты не цепляешься за мрак неведения и ты свободно воспринимаешь новое. Все это делает тебя сильным, и все это делает тебя сильным настолько, что старое, отжившее и вредное в тебе будет побеждено новым.

Исчезнут комплексы и фобии, рассыплются в прах предрассудки, твое сознание окрепнет, твое подсознание очистится. Когда мы закончим наше дело, ты будешь совсем другим человеком. Тебе больше не будут сниться дурные сны. Они вновь вышли на берег.

— Теперь мы можем искупаться, — предложил доктор.

— Хорошо, — проникаясь все большей симпатией к этому человеку, ответил Павел.

Они сбросили одежду, и яркое солнце увидело два утопающих в лучах человеческих силуэта, медленно идущих навстречу теплым и ласковым волнам.

Глава 6. Перемирие книг.

Вирк Режерон, как думали горожане, уже две недели жил в большом доме на улице Цветочников в самом центре Рикана. Вернее он провел там всего три дня, после того как его освободили, но об этом мало кто знал.

Разгромив лучшего полководца империи и буквально уничтожив имперскую, точнее риканскую, армию Эвил Эви в считанные дни развернул полномасштабное наступление. Лишенные гарнизонов, брошенные в панике разбегающейся после разгрома у Ше армией, крепости одна за другой переходили в руки восставших провинций. Более того, в эти же дни, сразу после военной катастрофы и смерти Нелера VI многие имперские князья заявили о своем отказе поддерживать риканскую армию.

Восставали города, сдавались без боя одна за другой крепости. Только одно могло спасти риканское величие — перемирие.

Во всех церквях Рикана молились о спасении государства, пока канцлер лично вел на севере империи переговоры с мятежниками. Это было очень непросто. Но Реке Нолузский был опытный политик, нужно было выиграть время, и он не мелочился с уступками. Помимо территориальных и финансовых потерь Рикану пришлось понести еще кое-какие издержки. Корона вынуждена была освободить Вирка Режерона, который решением восставших провинций назначался временным послом в королевстве. Перемирие было подписано. Срок его действия был определен в два года.

Закончив в несколько дней, после своего освобождения, все формальные стороны переговоров, Вирк, переехав в свой новый дом и сразу исчез.

Вид у начальника тайной полиции королевства был встревоженный. Он сконфуженно стоял перед восседавшим в кресле председателя тайного королевского совета канцлером. Всего в этом небольшом секретном зале дворца было еще три человека. Принц, к отсутствию которого уже все привыкли, где-то развлекался. За тяжелым резным столом сидела только одна женщина, это была графиня Квития Риффи.

— Мы следили за ним, мы следим и следили за его домом, мы подкупали слуг, но кто-то словно из невидимой бездны наблюдает за нами. Те слуги, что согласились служить нам, исчезли. Пропал даже сам посол-разбойник, — путаясь в словах, объяснял произошедшее самый ловкий шпион королевства.

— Вы просто плохо следили за домом, — разъяряясь от своего бессилия, что-либо изменить, бормотал всесильный канцлер Реке Нолузский. — Не может же человек провалиться сквозь землю? Ведь должен же он куда-то деться? Возможно, он и не покидал своего убежища?

— Небо может позволить и не такие вещи, — вставил слово старший отец королевства, седой морщинистый старик с глуповатым выражением лица. — Ведь если воля всевышнего, то возможно все.

— Отец Ироно, причем здесь все эти вещи, ведь этого не может быть. Ведь не может же бог вмешаться на стороне злодеев. Да, он за грехи может дать нам тяжелый урок, но стать на защиту ереси, нет! — произнесла с деланной набожностью Квития.

— И это лучшие умы королевства, — подумал канцлер, — хорошо хоть, что красавица графиня не так глупа как все эти животные. Неужели они и в правду могли проморгать Режерона?

— Если позволите, то у меня есть интересные сведения несколько иного характера, — таинственно начал полицейский. Канцлер оторвался от своих мыслей и прислушался. Даже святой отец прервал свою полудрему и волнительно улыбнулся.

— Нелерский материк, который считается нашей собственностью, как и все архипелаги юга, преподнес нам странный сюрприз, — продолжал начальник тайной полиции. — Эти сведения попали ко мне в ходе одной увлекательной операции здесь в столице! Пираты, эти грязные бунтовщики, с которыми, как и северными злодеями у нас теперь такое же перемирие, вступили в союз с государством дикарей. Они сговорились не только воевать вместе против нас, но и вести совместную торговлю.

— Эта новость меня воистину удивляет, — произнесла графиня.

— Действительно неожиданность, — подумал канцлер.

Ярко горели свечи на столе, роняя лепестки рваных лучей на большой старый портрет на стене. Эта картина оставшаяся от умершего монарха и былого могущества грустно смотрела на всех глазами лежащих у ног старинного короля собак. Висела необычная тишина.

Был уже поздний вечер, когда человек небольшого роста в широкополой шляпе скрывавшей в тусклом свете уличных фонарей его лицо подошел к старому трехэтажному дому и постучал в дверь. Открылось окошечко привратника, и послышался вопрос:

— Кто вы и что вам нужно в этот час?

— Я тот самый человек, которого ждет ваш хозяин. Море прислало хороший ветер.

Дверь открылась и едва заметно, скрываясь каждым движением от всякого луча света, гость проскочил в дом. Его провели в библиотеку, где маленький, еще меньше незнакомца, человек с огромным животом и ласковой улыбкой молча встретил таинственного гостя. Это был известный банкир Эдду.

— Здравствуйте дорогой друг, — обратился он к незнакомцу. — Что нового вы мне сообщите?

— Рад вас видеть, — ответил гость, с которым мы уже имели возможность немного познакомиться во время военного совета у Эвила Эви. — Пока нечего особенного, все идет хорошо.

Закупленное с вашей помощью оружие благополучно доставлено на север, еще четыре пятидесятипушечных корабля пополнили флот республики на юге. Наши дела идут неплохо, но все это вам уже хорошо известно, меня же сегодня привели к вам иные дела.

— Говорите же, раз дело важное, — предложил банкир.

— Война не закончена, это только перемирие, но в наших интересах растянуть это удовольствие подольше и вот... И вот я принес вам книги.

С этими словами он вынул из-под своего коричневого камзола несколько небольших брошюр и три книги. Это были сочинения Жукора "Гонение добродетели" и "Порицание целомудрия", и сборник стихов Барата "Ария свободных рыб", брошюры были посвящены критике духовенства, дворянства и короля.

— Опасные книжицы. Эти люди на свободе? — взяв одну из книг и прочитав ее название, бегло спросил Эдду.

— А как же иначе. Но сейчас они пишут уже другие сочинения. Впрочем, пока нам нужно издать только эти.

— Дело не простое.

— У нас достаточно денег — 32000 золотых, вот вексель вашего банка. Не сомневаюсь, что вы легко найдете, кому поручить издание этих книг, а распространение их мы возьмем на себя. Общий тираж, как сказал Вирк, должен оставить 2000 книг и 5000 брошюр.

— Что ж, считайте, что дело уже сделано.

— Времени у нас не много.

— Как здоровье господина Режерона, он в городе?

— Нет, господин посланник решил подлечиться на водах и незаметно покинул свою резиденцию, но через месяц, ко дню коронации принца он вернется.

— Передайте ему мои пожелания поскорее поправить здоровье.

Они расстались и незнакомец столь же таинственно, сколь и появился, исчез. Он вышел из дома, и в несколько минут затерялся в кривых силуэтах риканских улиц. Короткие, но быстрые ноги несли этого человека к старому кабачку "Соус святой девы".

Идя по темной узкой улице, незнакомец вдруг остановился, беззвучно прислонился к стене и прислушался. Еще раз, убедившись, что за ним никто не идет, как ему минуту назад показалось, он свернул налево в улочку еще более узкую, чем та, по которой он шел и двинулся дальше. Но вскоре его острый слух опять был потревожен.

Он вновь остановился и стал слушать. На этот раз ему почудилось, что он услышал чьи-то шаги. Его рука плотнее сжала эфес. Он притаился.

Все было тихо. Уже минуту он ничего не слышал, и уже начинал успокаиваться, как вдруг из-за угла дома, за которым он стоял, вышли трое. Они передвигались по мостовой настолько тихо, что только острый слух старого шпиона мог уловить их движение. Один из них, обращаясь к своим спутникам, едва слышно сказал:

— Ты уверен, что черный маленький человек будет идти к кабачку с этой стороны?

— Да, но мы, кажется, зря вышли из своей засады.

— Нет, я видел тень, это не мог быть никто иной, кроме как этот малый. Здесь в это время никто не ходит, а он явно парень шустрый, сразу и не заметишь.

— Какого черта мы вылезли? Можно было подождать, пока он вернется.

— Ладно, уж теперь куда?

Они говорили о чем-то еще. Притаившись у стены и словно став ее частью, путник не смог разобрать всех слов сказанного, но того, что он услышал, было достаточно. Он понял, его ждала засада. Возможно, он был предан, но скорее этот глупый поэт, с которым он условился о тайной встрече, чтобы передать ему деньги и взять рукописи просто проболтался кому-нибудь.

— О боже спаси меня, этот доверчивый осел всегда размахивает своим языком там, где не следует! Одним словом — поэт. Нет, чтобы лечь на дно, как всякая умная рыба, которую ловят, нет, он стремится общаться с народом, нести ему правду, будто не знает что в толпе всегда полно шпионов! Вот и попался! Что теперь делать? — машинально, разгоняя волнение, спросил себя он. — Нужно выручить этого осла, хоть он и олух, а в деле нужное звено, — мгновенно принял решение незнакомец.

Трое людей, чью речь только что смогло уловить острое ухо незнакомца, уже прошли немного вперед, когда маленькая, согнутая фигура вынырнула у них за спиной. Они мгновенно обернулись, схватившись за шпаги. Человек, столь неожиданно спугнувший их, держал в одной руке длинную рапиру, в другой у него сверкала дага.

Не успели ночные охотники обнажить свои клинки как, первый из них, стоявший ближе всего к почти невидимому в тени стены незнакомцу рухнул под его ударом. Рапира молнией вонзилась в его живот, нырнула, прошла насквозь, и уже спустя мгновение обрушилась на следующего врага. Двое других противников успели за это время отойти на несколько шагов и остались живы. Они переглянулись и со всей своей силой и ловкостью обрушились на так внезапно атаковавшего их незнакомца. Тот казалось, согнулся еще ниже. Парировав несколько ударов, он стремительно разогнулся, воткнув в грудь одного из атакующих свою рапиру. Ударив между ребер, клинок в мгновение свалил противника мертвым. Последний противник пал мигом позже, когда, отведя его выпад, незнакомец вонзил ему в горло свою дагу.

Оттащив тела в тень и пройдя несколько сот метров по темной улочке, незнакомец вышел к светящемуся и поющему кабачку на углу. Это и был "Соус святой девы", прозванный так из-за того, что тут готовили отличный соус к мясу и из-за того, что здесь частенько бывали монахи, собиравшие на улицах пожертвования. Тут было доброе вино, и они с радостью пропускали стаканчик-другой.

В кабачке, несмотря на поздний час, было полно народу. Незнакомец быстро пробежал взглядом зал и, увидев худого юношу в бедном костюме, направился в его сторону. Это и был Барат, поэт на встречу с которым он шел. Но, заметив сразу несколько подозрительных субъектов сидевших в левом углу заведения, незнакомец насторожился. Они расположились так, чтобы никто не мог их видеть, а они могли видеть всех и молчали, хотя все кругом гудело в веселье.

Проходя мимо столов, где, поедая отбивные с сильным запахом лука и чеснока, много пили и болтали, он сделал знак молчать бедному юноше. Тот ничего ни поняв, но, почувствовав, что происходит что-то серьезное, продолжал так же сидеть один за своим почти пустым грубым столом. Незнакомец сел за стол стоявший позади юноши и стал пить свое вино, которое сразу заказал у стойки хозяина заведения. Но, мигом раньше проходя мимо Барата второй раз, он едва слышно шепнул ему:

— Уходи.

Спустя минуту, юноша расплатился, встал и направился к выходу. Руки у него дрожали. Он был взволнован. Этот факт не ускользнул от внимания незнакомца. Заметили это и сидевшие в углу люди. Их было четверо. Но ни один из них не сдвинулся с места.

— Должно быть, вас тут куда больше чем я сперва подумал, — тревожно сообразил незнакомец. — Ну, нет, такая партия мне не по карману...

Подождав немного, он направился к стойке хозяина, но внезапно изменил направление и выскочил на улицу. Ночь была теплой, но он все равно почувствовал холод. Это был холод волнения.

На камнях в лужице свежей крови лежало тело поэта, нож с короткой узкой рукояткой торчал из его спины. Незнакомец все понял. Убежденный, что он не был узнан, он мгновенно свернул в сторону противоположную улице, по которой пришел и скрылся.

Глава 7. Не захлопнувшийся капкан.

То чего не знали даже его шпионы, хорошо знал Эвил Эви. Но никто не мог сказать, как попадала к нему эта информация. Так или иначе, он был превосходно осведомлен, и, отправляя Павла на Дюрран, уже предвидел, что перемирие будет коротким.

С самого утра, когда еще даже солнце не успело подняться над горизонтом, все улицы, ведущие к дому Вирка Режерона, были оцеплены. Две роты пеших гвардейцев из Бертейского полка стерегли каждый дюйм городских мостовых в этом районе. Время от времени то тут, то там мелькали конные патрули. Лаяли собаки.

В доме расположенном напротив купленного для Режерона здания, притаившись у приоткрытого окна, стоял небольшой человек. Его быстрый внимательный взгляд улавливал каждое движение, происходившее на улице. После вчерашних событий с поэтом, которому хотя и тайно, но все же покровительствовал Вирк Режерон, он ожидал чего угодно, но только не такого откровенного вероломства.

На улице становилось все светлее и светлее, и уже не тихие голоса, едва слышимый лязг железа, и не лунный блеск кирас выдавали притаившихся пехотинцев. Плотные шеренги солдат с пиками, алебардами и мушкетами были теперь видны каждому. Это уже небыли ночные тени. Поняв происходящее, маленький человек, который как мы уже успели убедиться, был особо доверенным шпионом Эвила Эви, отошел от окна и быстро оделся. Он нацепил шпагу, закутался в длинный плащ и, сунув за пояс три пистолета, стал ждать. Нужно было выбрать момент, когда улица немного опустеет, так как большая часть солдат отправится в дом посланника, чтобы схватить его, и в этот-то момент и можно было скрыться.

Солнце только что появилось, но город еще спал. Небольшая карета, запряженная четверкой серых лошадей, тихо подъехала к группе офицеров стоявших за оцеплением солдат. Из нее высунулся пожилой человек и, обратившись к старшему, попросил его подойти. Уже не молодой надменный верзила капитан с пышными усами подошел к карете без гербов. Узнав человека сидевшего в ней, он вежливо поклонился.

— Здесь все готово?

— Да, господин канцлер.

— Тогда пошлите известить остальных и начинайте через пять минут. Обо всем будете докладывать мне лично, и не проболтайтесь что я здесь.

Капитан, отойдя от кареты, немедленно отдал распоряжения, и через пять минут плотные колонны солдат и бертейских гвардейцев направились к дому Вирка Режерона. Карета медленно поехала за ними. Было уже совсем светло и некоторые рано проснувшиеся или разбуженные событиями горожане выглядывали в окна.

Кучер сидевший на козлах кареты все время потягивался и зевал. Этот немолодой с виду помятый человек, судя по его лицу, был совершенно безразличен к происходящему. Однако всего этого нельзя было сказать о тех, кто находился внутри экипажа.

Повернувшись к сидевшей рядом графине Риффи, нежно взяв ее за руку и туманно, по-утреннему улыбнувшись, канцлер сказал:

— Дорогая Квития, вот все и началось. Перемирие нарушено, вернее оно прервано с нашей стороны, командующий северными мятежниками уже получил мое извещение о причинах этого. Теперь мы снова находимся в состоянии войны и на севере, и на юге. Мы же делаем свое дело. Скоро этот посол будет в наших руках.

— Право, я не меньше вас убеждена в успехе сегодняшнего дела. Но, Реке, почему вы не стали извещать о прерывании перемирия республику пиратов?

— Эти морские разбойники не заслуживают того, чтобы мы считались с ними в той же степени, что и с имперскими владетелями. Ну, сами судите, разве обязаны мы принимать во внимание весь этот жалкий сброд? Теперь у нас достаточно сил, чтобы все изменить.

— Откуда же у нас взялись деньги на продолжение войны. Ведь все ресурсы, как я думаю, нами исчерпаны? — поинтересовалась очаровательная графиня.

Канцлер как показалось Квитии, нисколько не был удивлен подобным вопросом. Но, так или иначе, он на секунду задумался, отодвинув занавеску и глядя сквозь стекло экипажа. За окном происходило много интересного. Сломав двери, в высокое красивое здание из серого камня, выстроенной еще стол лет назад, врывались королевские солдаты.

— Новый заем. Вчера я встречался с председателем коллегии банкиров королевства Эдду, и он согласился предоставить нам еще 20 миллионов золотой монетой в долг на один год под 40% годовых. Эти деньги казначейство получит уже сегодня, все формальные стороны улажены. За год, я полагаю, война нами будет выиграна, мы вернем себе все потерянные владения, а значит, наши финансы поправятся сами собой. Сейчас главное выиграть время, обратить его в победу, а победу в золото.

Графиня Риффи нежно, легко скрывая коварство своих мыслей, улыбнулась, услышав от почти всегда молчаливого канцлера такой красивый оборот. Она не могла признать силу ума этого человека. Возможно только благодаря его коварству, его хитрости и его преданности интересам короны все еще существовало былое величие Рикана. Она знала, сейчас наступал момент, в котором и заключено будущее. Сегодня Режерон, завтра северные провинции и Эвил Эви, послезавтра корсары юга и Черный глаз.

— Многое должно произойти в ближайшие месяцы. Похоже, у нашего канцлера сегодня доброе настроение, это хороший признак, что же, будем надеяться, что все так и произойдет, — думала графиня. — Я же в этом деле извлеку свой улов.

Карета проехала еще немного и расположилась прямо перед парадным входом. Подъехавший к ним молодой драгунский лейтенант сообщил, что все в полном порядке и ни одного подозрительного человека не было замечено, а патрули его полка продолжают вести наблюдение.

— Да и вообще улицы совершенно пусты, все еще спят, — добавил драгун. — Нет никого, была парочка прачек, но мы их задержали, — тут он усмехнулся, — но они не оказались кем-то переодетым, это и правду были прачки. Мы их отпустили.

— Дурак, — подумал канцлер, — как будто не знает с кем разговаривает. Принц их избаловал этих своих любимчиков гвардейцев, наверное, не даром о нем говорят, что он не любит женщин. Что же он слабый мальчик, ему хочется сильных мужчин, эти рисуются такими. Мне здесь ничто не угрожает.

— Вы свободны лейтенант, — выговорила, прикрывая раздражение улыбкой, графиня. Лейтенант отъехал.

Где-то по близости кричали задержанные прачки, ругались с солдатами спешащие куда-то подмастерья. Всех тщательно осматривали и обыскивали. Канцлер и графиня ждали. Не было никаких новостей. Сломав дверь, солдаты ворвались в дом. Здесь оказалось почти пусто, перепуганная прислуга ничего не могла сказать. Всех охватил ужас. Никто ничего не мог понять. Растолкав служанок и слуг, разбуженных шумом, гвардейцы продолжали изучать дом комнату за комнатой.

— Гте ваш хозяин!? — орал бертейский сержант на дрожащую от страха девицу. Та надрывно рыдала, ломала руки и только мычала в ответ.

Всюду топали кованые сапоги и тяжелые кожаные башмаки. Переворачивали шкафы и кровати, чиновники собирали найденные бумаги, искали секретные документы, письма, договора. Все металось, дрожало, трепетало, ревело и кричало. Постороннему человеку было совершенно невозможно разобрать, что же тут происходит. Царил организованный и хорошо спланированный хаос разгрома.

На втором этаже еще не занятыми оставалось несколько комнат. Именно там и должен был сейчас находиться хозяин дома. Загнанному как зверю на охоте ему некуда было ускользнуть. Все было готово, капкан захлопнулся, и настало время охотнику взять в руки добычу, и посмотреть, как блестит ее мех на солнце.

Несколько солдат притаилось с заряженными мушкетами у двери кабинета Режерона. Дверь была заперта. Внутри кто-то был. Ни у кого из стоявших тут с оружием наготове не было сомнений в том, что это и есть их сегодняшняя добыча.

— Выходи и не вздумай стрелять! — закричал крупный усатый гвардейский капитан. Открывай дверь и выходи! Мы оставим тебе жизнь, если ты сдашься.

Десяток солдат, обнажив шпаги, приготовив алебарды и нацелив мушкеты на дверь, замерли. Все чего-то ждали. Так прошло пять минут. Ничего не произошло. Капитан повторил свои требования:

— Выходи мерзавец! Отсидеться не получится, открывай дверь! Немедленно!

И снова ничего не произошло. Весь дом шумел, но в этом его уголке было тихо. Из-за двери никто не ответил.

— Ну, берегись! — снова заорал капитан. Солдаты стали шептаться.

— Ломайте дверь. Несколько человек, отложив оружие, навалились на дверь, она не поддалась. Снова наступила пауза. За дверью послышался шорох и чьи-то стоны.

— Принесите что-нибудь! — заревел капитан.

Тишина. Несколько солдат волокут из соседней комнаты тяжелое кресло. Подбираются к двери, наваливаются. Глухие удары. Один, второй. Треск двери, не выдерживающей ярости людей. Вдруг чей-то неразборчивый крик слышится из запертой комнаты.

— Ломайте быстрее идиоты! — ревет разъяренный офицер.

Солдаты наваливаются сильнее. Стена вздрагивает под напором человеческой силы. Новые удары, один за другим.

— Чертовы врата!

Страшный треск и вместе с половиной косяка, сперва просев под нажимом, дверь вываливается в комнату. Гвардейцы врываются туда вслед за ней. Они готовятся встретить ружейный и пистолетный огонь, удары шпаги из-за баррикады, но ничего этого нет. Комната пуста. Как поток горной воды ее заполняют люди. Никто не сопротивляется, здесь пусто.

— Каппитан тут никого нет, — докладывает сержант, удивляясь этому не меньше других.

— Ищите, это последняя комната в доме!

Гвардейцы обшаривают каждый дюйм. Перешагивая вслед за своими солдатами, офицер входит в комнату. Здесь все обставлено со вкусом, красивая мебель с модной резьбой, дорогие ковры, безделушки с Нелерского материка. Он внимательно осматривает большой кабинет. Солдаты уже все здесь исследовали. Множество книг на столе, какие-то листки. Слева распахнутая дверь, там потайная комната, скорее всего спальня, она пуста. Справа он видит большую комнату, уставленную дорогой мебелью черного дерева, тут повсюду книги, это библиотека. Солдаты везде, они тщательно ищут. Их здесь несколько десятков. Он подходит к окну и смотрит вниз. Там, расположившись под окнами плотной массой, стоят пикинеры, человек сорок.

— Вот он! — кричит какой-то солдат.

Быстрым уверенным шагом капитан идет на голос. Шпага блестит лезвием в его руке. Он резко дышит. Жалкий перепуганный старик с перепачканными чернилами руками сидит, зажавшись в угол и укрывшись какой-то тряпкой. Он весь трясется.

— Да это какой-то дед!

— С ума сойти, а где же главный виновник торжества?

— Кто это? — удивленно спрашивает у сержанта капитан.

— Шерт его знает!

— Где Режерон?

Старик молчит. Слышно как стучат его зубы, пальцы путаются в длинных жирных седых волосах. Солдаты переглядываются.

— Отвешай! Как тебя зовут? — спрашивает сержант. — Гте Режерон? Гте он? Старик, косится на капитана, и еле выговаривая слова, произносит:

— Меня зовут Ж-ж-жукор. Я писатель. Р-р-режерона тут нет уде д-д-давно.

— Глупый старик.

— А што он зтесь телает?

Капитан, нервно проходя по комнате, идет к столу, садится, осматривает бумаги. В голове его путаются и без того бессвязные мысли. Много исписанных неровным старческим почерком страниц, почти ничего нельзя разобрать. Он протягивает руку к книгам и берет одну из них.

— Жукор "Гонение добродетели", — читает он. — Жукор, — повторяет он про себя. И вдруг, как будто что-то поняв, кричит:

— Где старик, приведите мне суда этого вольнодума! Где эта сволочь?

Гвардейцы ищут старика, но его уже нет. Он пропал. Солдаты носятся по комнате с обнаженными шпагами.

— Он исчез, его нет!

— Ищите! Ищите!

Старика Жукора не могут найти, он исчез, как будто растворившись в воздухе. Все поиски напрасны, его нет. Капитан в гневе орет на какого-то солдата:

— Идиоты, он не мог никуда деться! Где он? Где?

Никто не мог дать никакого ответа. Ужас удивления застыл в глазах людей. Что происходило дальше? Некоторые целовали священные амулеты, другие молились, третьи растеряно разводили руками. Все чувствами, что сегодня произошло что-то таинственное и явно недоброе.

— Это дурной знак, — тихо произнес кто-то.

Капитан сгреб со стола бумаги и вышел. Его ждал трудный доклад.

Как только солдаты направились к дому Вирка Режерона, и на улице стало гораздо меньше народу, незнакомец тихонько спустился вниз и, убедившись, что улица пуста, выскользнул наружу. Его никто не успел заметить, так быстро и осторожно он спрятался в тени соседнего дома. Перебравшись затем на противоположную сторону уходящей в нищий квартал улочки Стекольщиков, он быстрым шагом пошел в сторону таверны "Грезы путника". Приобретя там неплохого на первый взгляд коня, он уже спустя час мчался во весь опор по дороге в сторону границы.

Глава 8. Стать человеком.

Всюду мелькали золотистые серые капли. Проносясь параллельно горизонту, они уже в сотый раз очаровывали Калугина своим неукротимым потоком механической жизни. Он отошел от обзорного экрана, который тут же погас, и, обращаясь к доктору Ноторимусу, сказал:

— Не перестаю удивляться той рациональной красоте, что царит здесь повсюду. Я восторгаюсь, но так и не могу постичь ее. Откуда она берется и как возникает? И как мне научиться самому, быть ее частью?

Ноторимус улыбнулся, так ласково и смело, как он улыбался теперь всегда, и, указав на другой обзорный экран, тихо произнес:

— Посмотри, здесь создаются наши корабли. Это замедленный показ, и ты можешь видеть как в вакууме на орбитальных станциях технического образца, наподобие той, на которой мы сейчас находимся благодаря биоконструкционным технологиям, образовываются эти прекрасные существа.

Огромный экран, охвативший все вокруг, был совершенно обычным носителем изображений, какие использовались тут повсюду. Павел видел их уже множество раз, но только теперь обратил внимание на то, почему все изображаемое здесь было таким натуральным. Изображение было объемным, и он как бы находился в нем самом, а не наблюдал за происходящим извне. Такой натуральной точностью передачи можно было легко обмануться.

В большом светлом зале, даже немного раздражающе светлом, чего здесь он практически не встречал, висел, абсолютно не на что, не опираясь, скелет корабля. Совершенно невозможно было понять, что это корабль, но Павел знал это. Постепенно возникая как будто из света или быть, может из пустоты пространства, на светло-голубом скелете рождались разноцветные слои, и так, кусочек за кусочком из светящегося пространства возникал корабль. Зрелище захватило Павла, и он не мог оторвать глаз, загипнотизированный тем, как из безвестного неясного в своей природе света рождался новый житель вселенной.

— Таким образом, мы можем производить любое необходимое нам количество кораблей, — заметил доктор. — Тут используются самые различные технологии, в том числе и лазерные, при помощи которых осуществляется конечная доводка корабля.

— Корабль живой?

— Не совсем, тут имеет место соединение живой и неживой материи, так, например наши компьютеры все еще не могут работать как биомеханические устройства с высокой степенью задействования живых клеток. Но это временные трудности и со временем наши ученные устранят их, правда, тогда появятся другие, — Ноторимус улыбнулся. — Бесконечный процесс. Хочешь посмотреть биоконструкционную лабораторию?

— Конечно, — согласился Павел.

В пространстве зажегся новый движущийся рисунок. Но Калугин уже не смотрел туда с прежним вниманием, так как, то, что он там увидел, показалось ему уже знакомым. В принципе, все, что происходило на объемном экране походило на то, что они только что наблюдали, только вместо каркаса в воздухе висело красноватое облако, оно, как показалось Павлу, немного двигалось и под воздействием света изменяло цвет.

— Здесь вырабатываются различные вещества, микрочастицы. Обычно невозможно наблюдать этот процесс так запросто, как мы это сейчас делаем, но если дать много миллиардное увеличение...

— Так это оно и есть?

— Точно. Все что мы сейчас видим, это процесс биологического инженеринга. Здесь ставится эксперимент, смысл которого я и сам не совсем понимаю, но постараюсь объяснить. Некоторые вещества недавно открытые обнаружили интересные свойства, под воздействием MJ-излучения они способны выделять из своей структуры другое вещество обладающее странными свойствами. Иными словами происходит удивительный процесс их деления, в ходе которого появляется новое вещество. Оно, правда, уже известно нам из других лабораторных экспериментов, но так просто получить его пока никто не ожидал. Так вот, если использовать полученное таким образом вещество и произвести с его помощью "атаку на живые клетки" то их сумма, допустим, человек может проходить сквозь твердые вещества, например сквозь железную стену или даже сквозь всю планету не разрушаясь. А если сообщить этой "атаке" на клетки еще и ускорение сверх TY-светового, то мы сможем преодолевать пространства мгновенно.

— Иначе получится телепортация?

— Верно. Но только это пока начало экспериментов.

— Интересно, — согласился Калугин, действительно чувствуя, что все это захватывает его.

— Наука это превосходно. Мой сын занимается сейчас этой темой, и я горжусь, что он такой славный ученый.

Отмечая все особенности поведения людей в этом обществе Павел уже давно заметил, что гордость им не чужда и больше всего они любят доказать другим что способны их удивить, обрадовать, принести пользу обществу, и все страшно любили всем этим хвастаться. Только вот хвастовство это было неназойливое, аккуратное и доброжелательное, то есть совсем не такое, каким он привык видеть его на Земле. Оно никого не унижало, а напротив дарило только позитивные эмоции. И если быть честным, то это было даже не совсем хвастовство, но подобрать какое-то иное слово Павел пока не мог. Он не удержался и осторожно спросил:

— Нот, вот вы все, насколько я вас знаю, любите говорить о том, что мы сделали то, я сделал то, у нас на Земле принято считать, подобное нескромным. Обычно о заслугах кого-либо говорит у нас не он сам, а другие люди, а у вас и другие говорят, и вы сами не смущаетесь. Разве это допустимо? Ноторимус немного удивился, это можно было видеть по тому выражению, которое приняло его лицо. Глаза зажглись, рот доброжелательно искривился, и даже нос немного вытянулся. За время общения с доктором Калугин уже совсем привык к такому свободному проявлению своих эмоций. Впрочем, и Эвил и другие его знакомые, вели себя так же. Скрывать, что-либо корча из себя невозмутимость и неудивимость было тут совсем не принято.

— Но разве это не правда? Плохо врать своим товарищам и друзьям, но говорить правду, почему нет? И потом что это за скромность такая? Откуда она берется, ты знаешь? Ведь не сообщать к месту того, что нужно сказать может только человек эмоционально подавленный, депрессивный. То есть робкий по причине слабости собственной психики. У нас нет таких, а в буржуазном обществе полно.

Необычный оборот их разговора заинтересовал Калугина уже порядком уставшего от обилия научной информации, переварить которую он просто не успевал. Ему было интересно, но все что он видел настолько захватывало его воображение и мысли, что он не мог потом собрать силы своего разума, чтобы разобраться с новым орехом познания. Попросту говоря, разгрызть что-то новое было ему не так-то просто. Но, не смотря на все это, несмотря даже на свое понимание того, что он просто не успевает охватить разумом всего того богатства знаний, которое его окружало, он знал, так как ему об этом постоянно говорили, что он хорошо, продуктивно и неутомимо трудится. Это было приятно.

— Ты, Павел, должен научиться вести себя настолько свободно насколько это необходимо. У тебя не должно быть никаких предрассудков. Но принципы должны быть. То есть ты должен очистить себя от мнимых обязанностей и оставить истинные, те, что ты сам, исходя из собственного разума, выбрал и которые подчинил своим интересам, и потребностям. Ничто в тебе не должно мешать тебе, становиться лучше, тем более, если это общепринято и называется скромностью.

Павел внимательно слушал. Все в этом мире было ему интересно, и он чувствовал, открывая себя новому с каждым днем все сильнее, что старый земной Калугин постепенно становится новым, прогрессивным человеком, для которого истина, а не иные блага, есть смысл.

— Этика, то есть мораль, правила поведения человека в обществе бывает разной. Она продиктована общественными отношениями, корень которых скрыт в экономическом развитии. Есть первобытная этика, есть феодальная, есть буржуазная, а есть коммунистическая. Они все отличаются и степенью свободы личности, и самим характером психики индивида, но отличия эти продиктованы не сами собой, а объективной необходимостью существования той либо иной системы общественных отношений.

— То есть, каково общество, такова и душа?

— Именно так, особенности психики, в том числе и занесенные в нее нормы морали всегда соответствуют производственным отношениям вокруг. Они так же переменны, как и производственные отношения, порождающие их. Если больше не требуется совместного ведения хозяйства, воспитания детей и половая жизнь больше не нуждается в прежних ограничениях, то исчезает брак. Но об этом мы поговорим отдельно.

Несколько человек, что-то, бурно обсуждая, прошли мимо них. Станция, на борту которой они находились, продолжала вращаться, научный, технический, живой процесс возникновения нового не прекращался тут, как и везде здесь ни на минуту. Чувствуя себя частью его, Павел гордился этим.

— Мы вышли на важный разговор, — продолжал доктор. — Я немого расскажу тебе о том, как устроена психика, с деталями ты познакомишься сам, все это пригодится тебе на практике. Ноторимус удобно сел, и Павел последовал его примеру.

— Так вот, внутренний мир человека — психику, это касается не только нашего почти общего вида, но и других народов, правда там есть некоторые особенности, но сейчас это не важно, можно разделить как бы на три слоя. Первое, это сознание, та часть психики, что отвечает за наше понимание того, что происходит вокруг, высшая форма отражения действительности, способ нашего отношения к миру, к самому себе. При помощи сознания мы осмысливаем объективный мир. Второе, это подсознание, то, что не является в определенный момент центром смысловой деятельности, но оказывает влияние на нее. Это та часть внутреннего мира, где находится все то, о чем мы не думаем сейчас и даже, то о существование чего мы вообще не знаем. Существуя в различных формах, эта информация может оказывать влияние на нашу сознательную деятельность. И третье, это бессознательное, тут имеют место активные психические процессы неосознаваемые человеком и не участвующие в нашей сознательной деятельности. Первое и второе возникает в процессе нашей деятельности еще на самых ранних стадиях истории разумного существа. Ни у одного животного нет сознания, это и есть то, что отличает нас от остальной природы.

— Кое-что из этого я уже знаю, в целом такое слышу впервые, — признался Калугин. — Но как все это вместе работает?

— Очень не просто, сознание как бы отвечает за наше понимание, подсознание за то, что в нас есть. И то и другое невозможно без нашего общественного бытия. Бессознательное же соткано из инстинктов, из всего того, что дала нам природа. Все эти сферы связаны воедино, переплетены и неразрывно связаны. Они противоречивы, но они едины. Они, под влиянием объективного мира вокруг, борются и порой вопреки нашей воле побуждают нас поступать так как, руководствуясь сознанием, то есть холодным разумом мы никогда бы не поступили.

— Объективный мир, вся жизнь общества состоит из противоречий, и я так понимаю, что эти противоречия отражаются во внутреннем мире человека.

— Верно, все вокруг состоит из противоречий, непрерывного процесса их возникновения, развития и разрешения. Но в психике они носят совершенно особый характер. Происходя из материального мира, они в то же время сами являются, у нас внутри, не материальными. Эта их особая природа порождает их особый характер. От которого напрямую зависит психическое здоровье. Тебе все понятно?

— Пока, что нет. Давай чего-нибудь поедим, и затем вернемся к этой теме, — предложил Павел.

Они покинул коридор станции, и расположились в одном из кабинетов для посетителей. Тут Павел, всегда до этого выбиравший известные ему блюда предложил доктору Ноторимусу угостить его тем, что принято принимать в пищу на Дюрране. К удивлению Павла, ожидавшего, что еда окажется чем-то сверхъестественно вкусным, пища, которую он сейчас ел, была обыкновенной почти безвкусной кашицей. Он поинтересовался у Ноторимуса, все ли здесь едят такие продукты и, получив ответ, что каждый ест что хочет, а в основном старинные блюда наподобие того, что постоянно предпочитал Павел, получил в подарок еще один вопрос. На этот раз Калугин хотел знать, почему Нот ест такую невкусную пищу.

— Павел, я сторонник естественно биохимического движения и считаю, что организму просто необходим определенный набор веществ, независимо от их вкусового окраса, хотя в основном все думают, что надо выбирать, что повкуснее. Они так же не используют никаких приборов для приема пищи. То есть едят руками, пологая, что нужно воспринимать пищу всеми органами чувств. Кстати сколько бы ты у нас не съел все равно количество веществ в продуктах всегда определяется не тем, что ты хочешь съесть, а тем, сколько их действительно сейчас необходимо организму.

Этот ответ удовлетворил Калугина, и он попросил Ноториму продолжить свой рассказ о том, как устроен внутренний мир людей. Превратив комнату, в которой они были, в кабинет наподобие тех, к которым так привык Павел на Земле. Доктор встал из своего большого кожаного кресла и подошел к шкафу. Он взял с полки несколько книг и предал их Калугину.

— Зигмунд Фрейд "Видение в психоанализ", — прочитал Павел название первой из них.

Он осторожно открыл книгу в красивом тесненном переплете из темно-зеленой кожи, полистал ее и отложил. Затем, приняв из рук доктора несколько других книг, он так же прочитал их названия и немного познакомился с содержанием. Это оказались работы Вильгельма Райха, Эриха Фромма, Леонтьева, Рубинштейна и других авторов, фамилии которых он уже где-то встречал. Большинство книг было ему незнакомо, но некоторые он уже читал. Было приятно видеть, что земные ученые находили внимание так далеко.

— Это твои соотечественники. Нет смысла приводить в пример работы авторов с других планет, так как проще всего усвоить информацию из знакомых источников. Тем более что с некоторыми из них ты уже сталкивался. Ты не найдешь в их работах всего что я тебе говорю, но основы этих взглядов там есть.

Ноторимус загадочно улыбнулся.

— Так вот, противоречия объективного мира, отражаясь в нашем внутреннем мире, могут психически разрешаться. То есть, попросту говоря, мы делаем свой выбор, принимаем решение, и это ведет к тому, что в своей деятельности мы стремимся разрешить эти противоречия на практике. Но это не единственный вариант, поскольку в своем возникновении психические противоречия встречают преграду на пути своего развития и разрешения в виде догматов психики, например устаревших этических норм, то это приводит к их подавлению. То есть информация о них стирается из сознания, а сами противоречия вытесняются в подсознание, откуда время от времени прорываются их отголоски, нарушая сознательный характер наших действий.

— Кажется, основу этой теории заложил на Земле еще сто лет назад австрийский профессор Фрейд? Я читал некоторые его работы.

— Верно. Но это были лишь азы, а я сейчас учу тебя словам этого языка. Словам, узнав которые и научившись слагать предложения из которых, ты сможешь понимать людей. Но людей мало понимать в глубине всех их психических процессов, нужно еще и уметь видеть по ним самим всю природу психических движений.

— То есть понимать, что хочет человек, просто посмотрев на него?

— Да, но не совсем так. Точнее нужно уметь читать по лицу, позе, жестам, мимике, выражению глаз, даже по мебели и одежде разумного существа природу его души, улавливать его эмоциональное состояние, его слабые и сильные стороны. То есть понимать по всевозможным внешним выражениям не просто чувства человека, но все его особенности.

— Но ведь так невозможно постичь всего в разумном существе?

— Всего вообще невозможно постичь, но можно все постигать. Не жди что, даже овладев этим искусством, ты сможешь открывать каждого до конца. Но ты научишься заглядывать внутрь разумного и видеть в нем все, что там скрыто, видеть порой даже то, что не видит в себе сам человек. Умение работать так необходимо каждому прогрессору.

Павел задумался, сейчас он уже лучше представлял, почему тогда еще годы назад Эвил выбрал его для этой работы. Теперь, собрав все свои разнообразные мысли, все свои предположения и догадки в одну цепь, он охватил разумом каждое слово Ноторимуса и сказал:

— Я научусь.

— Рад, что ты это понял. Мы сейчас вместе именно поэтому.

Павел внимательно посмотрел на своего товарища, казалось ставшего за прошедшие дни его другом, такими прямыми, искренними и добрыми были их отношения, и вновь, как это уже не раз с ним здесь было, почувствовал к нему симпатию и расположение. Только спустя много времени, Калугин научился сознательно, так же как некогда показывал, не давая этого понять Ноторимус, вызывать в людях симпатию, дарить им положительные эмоции и получать их взамен. Это был мягкий, невидимый и аккуратный гипноз. Такой, каким и надлежит пользоваться прогрессору.

— Мне еще не разу не приходилось слышать здесь музыку, — заметил Павел. — Кругом тишина и мне кажется, никто не интересуется этим искусством.

— Нет. Музыку у нас слушают все, просто не принято включать в помещениях что-либо, что может хоть кому-то не понравиться. Но если ты хочешь, то музыка будет всегда сопровождать тебя, правда, боюсь, ты не всегда будешь иметь достаточно времени, чтобы слушать ее.

Эти слова оказались правдой. Павлу понравилось все многообразие звучаний, что он нашел с сети, но у него совсем не было сейчас времени. Приходилось много работать, постоянно узнавать новое и постоянно отказывать себе в праве хранит в себе старое. Это оказалось жизнью, которую он так долго искал. Но он знал, что все это только начало. Однако изучение музыки, которой он, по правде сказать, был занят очень мало, дало ему очень много. Пользуясь ей, он понял, что, рождаясь в истории, звуки являются выразителями человеческих душ. И чтобы понять эпоху, разобраться в чувствах людей нужно уметь понимать его музыку. И не только музыку, но и литературу, скульптуру и живопись, словом все то, что создавал человек, и что называлось миром искусства. Как только Павлу открылось это правило он приобрел возможность, не зубря слепых фактов понимать действительность.

С этих дней человек, и не только он сам, стал открываться его сознанию. Великие загадки прошлого переставали для Калугина существовать одна за другой. Впитывая в себя знания, как губка, Павел шаг за шагом шел вперед.

— Но почему вам просто не закачать все эти знания в мой мозг, — рассуждал он, — ведь имея все эти удивительные технологии это так просто сделать?

Павел не находил ответа на этот вопрос, пока однажды не решился задать его Ноту. Ответ, который он получил, многое ему пояснил, но в то же время породил немало новых вопросов:

— Ты должен быть человеком, а это значит, что ты должен работать над собой сам. День ото дня ты должен преобразовать свой внутренний мир, идя по пути познания. Я только помогаю тебе, я лишь подаю кирпичи, дом строишь ты. Стать человеком — большая работа.

Глава 9. Каждый выбирает сам.

Дети играли в пушистой зелени. Это были мальчики и девочки лет десяти, удивительно похожие и удивительно разные. Они бегали, кричали, взмахивали руками, о чем-то спорили. Они жили своей безмятежной жизнью маленьких людей. Все прелести природы и все достоинства искренних человеческих отношений были на их стороне.

Павел и доктор Ноторимус сидели в высокой мягкой траве. Им было хорошо видно песчаный берег реки, поляну, заросли низкого кустарника, гордые и высокие деревья. Они беседовали, наблюдая за тем, как подрастающее будущее человечества резвится в голубоватой зелени Дюррана и ярких, добрых лучах солнца.

— Знаешь Нот, меня всегда, с первых дней знакомства с вашими народами интересовал вопрос о том, как у вас устроены семьи, воспитание детей, одним словом половые отношения и их социальное продолжение.

Ноторимус улыбнулся, ему нравился живой неподдельный интерес Павла к тому обществу, в которое он так неожиданно попал и которое теперь даже признавал своим.

— Ты уже кое-что знаешь, должен был видеть, — заметил доктор, — наверное, ты просто не достаточно проанализировал свой опыт. Но, это интересный вопрос и в ответе на него ты найдешь много нового.

Какой-то мелкий пушистый зверек шмыгнул в траве.

— Наверное, начать стоит с того, что ты уже хорошо усвоил и уже, затем перейти к малопонятному и еще совсем тебе не известному. У нас не существует государства, нет официально провозглашенных законов, нет чиновников, нет армии, нет полиции, и совершенно отсутствуют любые репрессивные органы, будь-то суды или прокуратура. Здесь не бывает преступлений, за самые грубые проступки существует только наказание ссылкой. Но такое серьезное решения может принять только Совет по этике. Это известно. Наше общество находится сейчас на той стадии развития, когда полностью исчезло политическое, государственное управление. Есть только общественные институты.

— Об этом я кое-что слышал и читал в сети. Все руководство осуществляется при помощи советов, каждый из которых отвечает за определенною область науки, какой либо деятельности или хозяйства. Во главе всего общества стоит Общий совет, или Совет развития, иногда, но уже очень редко, его называют Высшим советом.

— Это название, некогда часто применяемое, практически вышло из употребления как выражающее неравенство. Никто не считает здесь кого-то выше себя, все равны и каждый волен, поступать, так как велят ему его принципы.

— Еще я знаю, что Совет развития является постоянным советом, в то время как большинство других советов, в основном нижнего звена, носит временный характер. Правда, это не касается большинства научных советов, например совета по физике или химии, а так же некоторых хозяйственных и социально-прогрессорских советов. В сущности, эти советы состоят из советов поменьше, но занимающихся определенными исследованиями в избранном направлении.

— Каждый человек сам выбирает, где и чем ему заниматься, только членов постоянных, то есть основных, советов избирают.

— Например, совет по истории опирается на советы по истории различных формаций: первобытной, рабовладельческой, феодальной и капиталистической.

— Да, но это постоянные советы, а есть и специальные, уже временные. Например, совет по изучению исторических материалов планеты Перуло, или совет по развитию этой планеты, в который ты входишь. Ни один совет не действует обособленно, контакты между ними непрерывны. Любая информация, за редкими исключениями открыта и доступна любому интересующемуся.

В это время на поляне приземлились еще несколько флаеров, из них выбежали дети и присоединились к играющим. Дети были одеты в яркие разноцветные костюмы, которые при желании легко меняли цвет. Они разделились на несколько команд и стали играть в какую-то подвижную игру с несколькими мячами.

— Тут такие счастливые дети, я не разу не видел их печальными, они всегда веселы, чем-то заняты, увлечены. Разговаривать с ними легко, они открыты и ничего е боятся, — заметил Павел. — Неужели в будущем и на моей родной планете юность будет такой же?

— Это закономерно Павел. Кстати ты ведь интересовался тем, как устроены у нас половые отношения, семьи, воспитание, развитие личности и ее реализация в обществе? Верно?

— Да это очень интересно.

— Ну, так вот, не удивляйся. Семья в том уродливом ее виде, с которым ты сталкивался с ней в своей практике, в нашем мире не существует. Ее нет уже давно.

— А как же вы воспитываете детей, у них, что нет родителей? — удивился Калугин, даже немного меняясь в лице. — Они что находятся в госучреждениях, или быть может, они отданы сами себе?

— Павел, здесь нет государства, да и в твоем мире, там, где все еще господствуют буржуазные отношения, разве родители вносят основной вклад в становление человека? Разве не уродуют они почти всегда юную личность? Кто если не отец и мать, бабушка и дед навязывают консервативные ценности слабой детской психике? Разве не все эти люди сами зажатые в тиски старого, эмоционально подавленные, измученные тяжестью социальных отношений наносят основной вред детской душе? Не секрет, что школы, колледжи и университеты вносят основной вклад в превращение маленького существа в личность и разум. Правда и они, подчиняясь общей системе отношений, зависят от власти, находясь в плену отвратительных вещистских ценностей, причиняют психике человека большой вред. Во многом благодаря им в душах людей закрепляется фетишизм, культ денег и власти, карьеризм и отношение к другому человеку, не как к личности, а как к скоплению вещей. Но без них, без их вклада в воспитание невозможно развитие общества.

— Это действительно так, — согласился Калугин, в памяти которого промелькнули старые воспоминания.

Он на мгновение перенесся в свои детские, школьные и университетские годы, почувствовал ту тяжелую атмосферу неравенства, зависти, собственных комплексов и страхов из-за отсутствия общепринятых вещей, нехватки денег. Ему почудилось что старые, давно умершие опасения вернулись к нему. Но все это промелькнуло быстро, как нечто принадлежащее теперь кому-то другому, он вновь ощутил себя сильным и свободным.

— Но молодое поколение и не брошено само на себя, — продолжал Ноторимус. — Нет, его воспитанием занимаются лучшие представители человечества. Мы изучаем наклонности каждого, анализируем его склонности, помогаем ему развиваться. Но свой выбор, с самого раннего детства он делает сам.

Постоянно находясь в коллективе, где все движется, где все живо интересуются чем-либо, ребенок сам улавливает свои интересы, учится овладевать собой. Открывает в собственном я новые и новые интересы, и потребности. Вместе с другими он сам создает себя. Это удивительно увлекательный процесс. Психика маленького человека в социуме, а мы всегда следим за тем, чтобы индивидуальные наклонности каждого развивались вместе с коллективными, постепенно превращается в подлинную общественную драгоценность. Открывая себя, познавая мир вокруг, маленький человек постепенно становится большим.

— Но, у каждого ребенка есть отец или мать, разве они не участвуют в воспитании своего потомства?

— Конечно, они интересуются тем, как растет и развивается их ребенок, но у них нет времени и они хорошо знают, что их главный вклад в его развитие состоит в том, чтобы самим непрерывно становиться лучше. Ребенок должен гордиться своими родителями, он должен видеть в них пример, иначе общаться с ними ему будет не интересно. Да и какой тогда от них будет толк?

— То есть Нот, дети живут отдельно от своих родителей, как я понимаю в неких коммунах, а общаться с родителями при помощи сети или в живую они могут когда угодно?

— Да.

В это время, несколько ребят сбросив одежду и совершенно не стесняясь своей наготы взявшись за руки, побежали по золотистому песку прямо к искрящейся отраженными лучами воде. Они весело что-то кричали, дружно перепрыгивая через зеленые холмики, песчаные кучи и сухие ветки. Преодолев желтый спуск, они все, так же дружно, что-то выкрикивая, бросились в воду, рассеяв ее прозрачные всплески в разные стороны.

Павел увлеченно смотрел на это очаровательное зрелище. Другие дети, последовав примеру своих, уже успевших очутиться с разбегу в воде товарищей, вновь расплескали воду реки в капли, и вот уже не пять, а все двадцать ребят резвятся в красивой воде.

Павел отвел взгляд от реки и посмотрел на Ноторимуса.

— Они не утонут?

— Нет, — улыбнулся доктор.

— Хорошо, — сказал Калугин, возвращаясь к их прежнему разговору. — Ты пока так и не рассказал мне о том, как у вас устроены половые отношения, я уже понял, что семьи не существует, но вот как все выглядит в целом, разобраться не могу.

Ноторимус пожевал травинку и выплюнул. Он мягко почти по детски улыбнулся, бросил короткий взгляд в сторону солнца, от которого их укрывала густая тень высокого дерева, и произнес:

— Если люди нравятся друг другу, то нет никаких причин, по которым они не могли бы не быть вместе. Они могут любить друг друга, могут быть все время вместе, могут встречаться тогда когда им хочется. Никто никому не обязан свыше того, что он сам готов подарить. Если тебе нравится девушка, скажи ей об этом Павел, и если ты так же ей интересен, то вы найдете общие интересы. Если у нее есть друг, она все решит сама, она может выбрать тебя или просто быть с тобой. У нас не существует ревности, но секс не является определяющим.

Главное это эмоциональная связь. Она строго индивидуальна. В общем, это называется свободная любовь. То, что в буржуазном обществе является лишь идеалом немногих в нашем мире вполне реально.

Павел был немного смущен, живя на Земле, он не привык к таким откровенным и прямым разговорам, и тем более не мог даже представить подобных отношений. Они казались ему, по меньшей мере, странными. Чтобы скрыть свои чувства он сделал вид, что ему в глаза попала пылинка. Но Ноторимус все понял и улыбнулся:

— Здесь нет ничего особенного, выброси эти дурацкие табу.

Думай о чем хочешь, говори, о чем думаешь. Ничего не бойся, ничего не смущайся. Будь прямым и открытым. Что ты еще хочешь узнать?

— А сексуальные отклонения, гомосексуализм, педофилия, склонность к животным?

— Всего этого нет. У нас гармоничные, свободные отношения: у всех здоровая психика. Раньше все эти особенности имелись и в нашем мире. Мы не делали никаких запретов в их отношении, но помере общественных преобразований они исчезли. Подробней ты можешь посмотреть об этом в библиотеках сети. Думаю, ты откроешь для себя много нового.

Так Павел и поступил, действительно найдя для себя много интересного. В конечном итоге он вынужден был признать преимущества таких отношений и, сдав еще одну крепость консервативного себя, принял их. Принял их решительно и безоговорочно, отбросив глупую скромность и отвратительный стыд. Человек должен быть свободен. Нет смысла уродовать себя предрассудками.

— Нот, а одежда, она у всех такая простая и никто не стесняется сбрасывать ее, вот как эти дети, — и он указал на резвившихся в воде мальчиков и девочек. — Это этично? Наши старики сказали бы, что это разврат, а я просто несколько удивлен?

— Справедливый интерес. Обнаженные? Ну и пусть, главное чтобы люди были счастливы, их не должны смущать такие глупости как-то: есть на них одежда или нет. Мы стараемся не подавлять сексуальность. Особенно в детях, ведь это самый ранимый возраст. Иначе, они не смогут стать полноценными людьми. Нас так же не пугает ранний возраст вступления в половые отношения. Что в этом плохого? Люди могут любить друг друга в любом возрасте. К тому же все это дает юным существам навыки общения и развивает в них доброе отношение друг к другу.

— Но ведь вы все-таки продолжаете носить одежду? Это традиция? Разве это не подавление сексуальности?

— Ты прижал меня Павел, осознаешь ты это или нет, — расхохотался Нот. — Конечно, использование одежды обусловлено и бытовыми целями, но с нашими технологиями мы могли бы обеспечить защиту тела и иным способом, и, разумеется, обеспечиваем.

— И все-таки?

— И все же это подавление сексуальности. Ты затронул актуальную тему, в нашем обществе уже давно идут споры о том, что, возможно, стоит вообще вывести одежду из употребления. Но пока она все еще находит своих носителей, — снова рассмеялся Ноторимус.

— Значит носителей? — ответил другу шутливой строгостью Павел. — Вот как вы это называете! Ага!

— Да, но есть места на планете, где ее вообще не носят. Если хочешь, можешь сегодня отправиться в одно из них. Там собирается наша молодежь, эти "хулиганы", — улыбнулся доктор. — Не знаю, как тебе понравится их музыка, да и вообще весь этический набор. Одно точно — ты будешь удивлен. Там все довольно свободно. "Атифетишкульт клуб" — так называется это движение, они конечно не только одеждой занимаются, вообще искореняют вещизм. У них там масса всяких мероприятий.

— Любопытно, что они борются с одежным стилем.

— Борются? Нет, делай, что хочешь, только не мешай другим и тебе некто ничего не скажет. Попробуешь?

— Да, — неуверенно согласился Павел, — но не сейчас.

— Мне хочется закончить свой рассказ о нашей системе общественного управления. Раз мы коснулись такого направления нашей культуры как движение радикальных противников вещистской культуры, стоит рассказать тебе немного о Совете по этике. Ты о нем ничего не слышал?

— Почти нет.

— Так вот, это организация, которая рассматривает наиболее острые конфликты. Нельзя сказать, чтобы у нее не было работы. Конфликтов хватает и у нас, но этот совет разбирает только самые острые из них. Основная масса противоречий разрешается в других советах. Но если встречаются такие, которые наносят серьезный ущерб общему делу, или какому либо человеку лично, не стану приводить примеры, то их разбирает Совет по этике. Самое страшное наказание у нас это ссылка. Есть несколько планет, куда высылают людей на временное, или постоянное поселение, но это происходит только в самых серозных случаях.

Павел слушал внимательно, но ему показалось, что доктор теперь рассказывал без особого интереса. Впрочем, Калугина этот вопрос пока мало интересовал. Уже наступал вечер, и Павел начинал чувствовать легкую усталость. День был проведен очень активно, с самого утра они с доктором побывали в различных интересных местах. Это были учебные заведения, где, расположившись прямо на полу, небольшими группами в сопровождении наставника дети смотрели различные научные фильмы, вели бойкие острые беседы. Друзья закончили свое исследование заповедников на Дюрране, живой интерес вызвали в Павле древние животные этой и других планет. Он осмотрел множество лабораторий, в которых мало что понял, хотя ему все подробно объясняли.

Дети, вдоволь наигравшись и, по-видимому, порядком устав разлеглись на траве, тихо беседуя о чем-то, друг с другом. Павел не мог разобрать смысл их речей, но он отчетливо слышал их голоса. Они были радостными и немного хриплыми от усталости.

— Тебе нужно отдохнуть, — заметил Ноторимус. — День был трудный, летим домой?

— Согласен.

Забравшись во флаер, они уже спустя минуту были в большом шарообразном доме, где в номере 58 на 167 этаже жил теперь Калугин. Простившись с уговором, что завтрашний день будет посвящен работе, они расстались. Павел прыгнул в лифт и спустя пять минут был уже в своей пастели и делал тщетные попытки уснуть. Ничего не получалось. Освободившись от пут необходимости постоянно что-то делать и говорить, он почувствовал себя лучше, и желание сна на время прошло. Он ощутил себя все еще полным сил.

— Тут-тук? — раздался за дверью женский голос.

Павел был удивлен, знакомых на Дюрране у него почти не было, да и вряд ли кто-либо из них стал навещать его.

— Кто бы это мог быть? — подумал он.

Дверь растворилась, в нее всунулась голова Реку.

— Павел, ты еще не спишь?

— Привет, — удивился Калугин. Он никак не рассчитывал, что девушка, с которой он успел видеться только раз и то по деловому поводу, вот так, запросто, преодолев бесчисленные расстояния, могла прийти к нему в гости.

— И тебе привет, от меня и от Эвила Эви.

— Проходи. Разве он не на Дюрране?

— Не-ет, — растянула она. — Он работает, то есть он сейчас у нас на Перуло. Кстати ты знаешь, почему его вызвали туда?

— Я тут совсем другим делом занимаюсь и ничего не знаю.

Реку взяла большое резное кресло и, шутливо кряхтя, перетащила его в центр комнаты, так чтобы сев в него быть напротив седевшего в своей огромной кровати Павла.

— Мебель у тебя дурацки, — ласково проворчала она. — Рикан нарушил перемирие, тебя пытались захватить в собственном доме в собственной кроватке, — она усмехнулась. — Вот только беда эти недотепы не знали что ты тут.

Павел слушал ее. С короткой стрижкой, худощавая, с небольшим вздернутым носиком, веселая, бойкая, добрая и искренняя она казалась ему странным воплощением всех здешних женщин, с которыми он так и не успел еще познакомиться. Он уже хорошо знал, что отношения между ними и мужчинами могут быть как деловыми, товарищескими, так и более тесными, причем грань между тем и тем лежала как-то едва заметно. То, что он знал о здешних девушках, заставляло его восхищаться ими. Они не стремились эмоционально перегрузить мужчин, были легкими и свободными, не навязывались, не требовали к себе постоянного внимания, были искренними и добрыми, преданными, но это была совсем непривычная преданность. Они удивительно походили в повадках на мужчин, но мужчины были, хотя и уверенными в себе, но мягкими и спокойными по характеру. Никто тут не пытался выдать свой невроз за личные качества. Отношения были открытыми, все говорилось прямо, и Павел решил действовать именно так. Действовать, так, как он совершенно не привык.

— Так ты здесь из-за меня? — спросил он.

— Я же тебе понравилась, — резко повернула разговор Реку. —

Ты мне тоже понравился, разница в возрасте не считается, — засмеялась она.

— Какая разница?

— У-у? Я же старше тебя на тридцать лет. Ничего?

— Да какая разница, — спокойно удивился он сам себе.

— Вот и отлично. А мебель тут все-таки надо сменить!

Глава 10. О том, как берут старые крепости.

Эвил Эви был занят. Он внимательно и напряженно слушал тихий, подробный, но тщательно подобранный в словах доклад только что прибывшего на измученной лошади незнакомца. Все краски произошедших недавно в Рикане событий открывались для него по-новому во взгляде на них этого человека. Все что произошло, он уже знал, но важно было другое, Эвил изучал психику незнакомца, он всегда интересовался людьми разных эпох и даже две недели назад, когда они с Калугиным только прибыли на Дюрран произнес ошеломляющий доклад об особенностях восприятия в позднем феодализме. Теперь он продолжал открывать для себя загадки души этого человека. По тому, как и что он произносил, исходя из того, что он выделял как главное, что смазывал, а что считал называть аморальным, Эвил делал для себя новые выводы. Будучи крупным ученым, видным прогрессором и обладавший острым аналитическим умом для которого не существовало никаких преград, Эвил Эви хорошо понимал этого человека, можно сказать видел его насквозь. Но все же этот субъект был ему не просто интересен, он вызывал симпатию своим умением приспособиться к миру вокруг, но в тоже время быть верным самому себе и бороться с тем, что он видел как вредное и уродливое.

— Я очень доволен, — произнес Эвил, обращаясь к незнакомцу.

Он только что выслушал его доклад и нашел его любопытно построенным. — Хорошо, что вы привезли мне все эти сведения, теперь полагаю, мы будем более осмотрительны. Кстати, а что вы думаете об этой крепости?

Неизвестный, казалось, был удивлен таким вопросом. Он развел руками:

— Не знаю. Я не селен в фортификации и потому судить не могу.

— Это неприступная крепость, — настоятельно вмешался Риве, бывший полковник тяжелой кавалерии, после сражения у Ше ставший генералом. — Нам не удастся ей так легко овладеть как городами Глосерской долины. Достаточно просто посмотреть на то, как она расположена и становится ясно, что тут можно поломать все зубы.

Они втроем стояли на небольшом холме. Невдалеке, позади, находился временно тут установленный шатер главнокомандующего. Там, на посту стояло около десятка солдат. Чуть дальше можно было видеть морем серого полотна раскинувшийся военный лагерь. Из лагеря доносился шум армейской жизни: людские голоса, ржание лошадей, звуки металла и дерева. Маленькими фигурками двигались пехотинцы, кавалеристы, обозные телеги и артиллерийские упряжки.

Был солнечный зимний день. Тонкий слой снега лежал на земле. Если посмотреть вперед, то на ближайших высотах можно было видеть, как артиллеристы сооружают батареи. Еще дальше громоздясь высокими стенами и башнями виднелась неприятельская крепость. Расположенная на возвышенности и располагавшая сильной артиллерией и большим, десятитысячным гарнизоном она была той твердыней, овладение которой означало падение риканского владычества в приделах империи.

— Знаете, что будет, если мы возьмем эту цитадель? — поинтересовался Эвил. — Нет? Перед нами откроются те земли, которые, будучи уже незащищенными, станут добычей тех, кто сможет овладеть этим каменным монстром.

— Думаю, старик канцлер заманил нас в западню, — заметил только что присоединившийся к троице генерал Гокер. — Этот Реке Нолузский просто бестия, он все рассчитал. Судите сами, сейчас зима и она продлится еще три месяца, но на юге она будет короче, а вернее ее совсем не будет. Что это значит? Можно разобраться с нашими морскими друзьями за это время, а затем взяться за нас. А пока мы упремся в эту глыбу из камня, огня и мяса, и будем тут ломать свои кости. У риканцев теперь не так много солдат, мы их порядком переколотили в прошлом году, но если выиграть время, а потом, подавив все мятежи на востоке империи то можно разделаться и с нами.

— Нужно еще вспомнить, что корабли, что они задействуют против нас, могут сильно помочь им в борьбе с республикой.

— Плохи наши дела, если мы не возьмем эту крепость. А как мы ее возьмем? Она вон на холмах, а мы почти все в низине? Ну, как? — разводил руками Риве.

— И времени то нет! — охнул старик Гокер.

— Все это неважно, — заметил Эвил Эви, внимательно слушавший своих собеседников.

Удивленные взгляды устремились на него, такого элегантного в своем небесно голубом камзоле с красивой перевязью, в высоких черных сапогах с серебряными шпорами.

— Нам нечего переживать, все это я предвидел и сейчас вас расскажу. Но сперва давайте осмотрим наши батареи. Кстати, — заметил Эвил. — Вы уже не раз виделись, но так и не знакомы с этим человеком, — обратился он к своим генералам, явно давая понять, что речь идет о незнакомце, которому по непонятным для них причинам оказывалось столь высокое доверие. — Так вот, этот неизвестный вам человек мой родственник, он приходится мне кузеном. Но не удивляйтесь тому, что я с ним вас знакомлю только сейчас. Это было необходимо, так как Мортис занимался нашей секретной дипломатией.

Поскольку все смотрели на Эвила, то некто не заметил, как сильно был поражен словами главнокомандующего сам их виновник. Всегда скрытный и неуловимо осторожный он раскрыл рот, обнажив свои некрасивые зубы. Его глаза бессмысленно, не находя вокруг опоры своим рассеянным мыслям, метались, он ничего не понимал.

— Прошу любить и жаловать мой двоюродный брат Мортис Эви.

Незнакомец, который теперь стал Мортисом и даже видным аристократом севера империи Эви, справился со своим шоком, и когда взоры удивленных полководцев обратились к нему, то никто не заметил, что эта новость для них была новостью и для него самого.

Наступила минутная пауза, которую прервал Эвил:

— Господа не забывайте, что мы на войне и давайте, займемся делом. У вас еще будет время пообщаться с моим братом, сейчас же нужно осмотреть наши позиции и неприятельские укрепления.

Им подали лошадей, и все четверо сопровождаемые сотней драгун отправились к ближайшей батарее.

— Теперь посмотрите вон туда, — предложил Эвил своим спутникам, как, только проехав мимо окопов, они взобрались на небольшой холм, на берегу реки. Он протянул Гокеру свою подзорную трубу и, указывая пальцем в сторону неприятеля, заметил:

— Только не сведущие в фортификации люди могут думать, что эта крепость безупречна. У нее есть слабые места. Эти ее слабые места в то же время есть и ее сильные места. Диалектика, — туманно прибавил он.

— Я право ничего не понимаю, — произнес Риве.

— Не волнуйтесь, мой брат сейчас все нам объяснит, — все еще пораженный, но уже начинающий входить в роль сказал Мортис.

— Все верно. Я все вам сейчас объясню. Начнем? У Тогерна превосходные, прочные старые стены, он стоит на возвышенности и поэтому считается неприступным. Его не просто взять приступом или штурмом.

— Так, — согласился Риве.

— Почти невозможен, — заметил Гокер.

— Однако, — продолжал Эвил, — что, по-вашему, является самым лучшим материалом для укреплений?

— Камень конечно, — удивился вопросу Риве.

— Так вот, нет. Лучший материал крепости это не камень, не кирпич и не цемент, а земля. Когда ядро попадает в прочный твердый материал — камень, то он разлетается в острые осколки. Он разрушается. С землей такого не происходит. Она впитывает в себя снаряд, и в лучшем случае немного разлетается, — Эвил нежно улыбнулся мягкому зимнему солнцу, подняв лицо, чтобы поймать этот луч. — Грунт не ломается так как камень. Укрепление из него можно легко восстановить. То есть наши батареи, без труда разнесут все эти вековые башни и стены со всей их толстой кладкой и со всеми их мифами о неприступности. Вот здесь мы расположим сорок восемь орудий. Теперь возвышенности, на которых стоит такой неприступный Тогерн. В ходе недавних боев мы ведь не просто так, не щадя людей овладели вражескими позициями на высотах по этому берегу. Сейчас вся наша артиллерия, которая, кстати, отчасти изготовлена в Рикане, — тут он с уважением посмотрел на своего новоиспеченного брата, — насчитывающая 294 орудия, направит свой огонь по вражеским укреплениям.

— Мы блокируем Тогерн, мы разрушим его стены артиллерийским огнем, но на это нужно время!

— У нас есть время, неприятель выиграл его для нас. Риканский канцлер думал, что мы увязнем зимовать под этими стенами, а мы возьмем их еще до весны и снова выиграем войну. Думаю можно попробовать подвести подкоп под некоторые участки стены. Это может дать хороший результат.

— Тихая сапа? — удивился Риве. — Зимой?

— Да тихая сапа, — продолжал Эвил, — зима теплая, влажность низкая, мы подведем несколько подкопов под стены крепости и взорвем их. Вместе с огнем артиллерии защита будет сокрушена. На этом берегу предлагаю сосредоточить большую часть артиллерии и начать подвод двух подкопов в местах, не совпадающих с точками артобстрела. Другой берег отдадим нашим саперам целиком. Там нет ни одного холма, и мы полностью в низине.

— Большая работа, вести мину под огнем, — заметил Гокер.

— На нашей стороне все силы природы и человеческого разума. Не так-то просто заложить контрмину, когда ты сидишь как идиот на холме, а под тебя копают. Трудный конфуз.

— В будущем мы должны строить свои крепости так, чтобы подобные штуки будущие враги не могли проделывать с нами. Предлагаю располагать укрепления в искусственных низинах, и строить их не из твердых материалов, а из грунта, и только облицовку — рубашки выкладывать из камня или кирпича, — предложил Мортис. — Нашей конфедерации такое нововведение будет очень полезным.

Эвил посмотрел на него с нескрываемой надеждой. Осмотрев все четыре батареи, побывав в окопах, посоветовавшись с инженерами, как и где лучше вести подкопы и раздав распоряжения Эвил Эви, как только разъехались генералы, обратился к своему родственнику:

— Вы превосходно выполнили все мои задания, вам удалось выбраться живым из всех трудных ситуаций. Я знаю, что вы не дворянин и уж совсем не богаты, хотя кое какие деньги вы смогли скопить на моей службе. Теперь вы мой родственник, это серьезное повышение, — усмехнулся он. — Более того, это беспрецедентное доверие, заслуженное доверие.

— Я благодарен, но все же ничего не понимаю, — не стал ничего скрывать Мортис.

— Это хорошо иначе как бы я заслужил ту добрую славу "Непредсказуемого". Вы умный, ловкий и в меру честный человек. Такое встречается не часто. Именно на таких людей я опираюсь в своих делах. Наш союз к весне упрочится, хотя некоторые склонны считать, что он расползется. Но, несмотря на все наши успехи, мы не сможем сокрушить Рикан.

— Иначе союз распадется.

— О, милый братец, вы даже еще умнее, чем я думал. Что же, буду откровенным до конца.

— Через неделю соберется союзный совет, он изберет новое правительство. Это будет не просто очередное собрание провинций, нет, тут будет проведена реформа. Вы поедете туда, и депутаты будут голосовать за вас. Через неделю вас назначат министром иностранных дел конфедерации. Готовьтесь! Кстати по дороге побывайте в своих владениях, я передаю вам половину всех моих земель. Вы теперь богаты и знатны. Мортис, решивший минуту назад больше не удивляться, снова был поражен. Эвил почувствовал его радостное недоумение и был польщен.

— Вот необходимы бумаги, вы свободны, скорее собираетесь и выезжайте, там все уже знают, что вы мой брат. Дела, великие дела ждут вас.

Они расстались, и Эвил обнял Мортиса как брата. Но если бы внимательный наблюдатель заглянул поглубже в глаза Эвила, то за кроткой слезой родственной преданности, он заметил бы и тонкую ниточку живого, хитрого юмора. Полог шатра опустился.

— Ты служил мне честно, но я вроде совершил ошибку? Сейчас ты мне благодарен, но месяца через четыре ты начнешь плести против меня заговоры и всячески оттеснять меня с поста главы конфедерации, который война преподнесла мне. Но ты умный человек Мортис и ты любишь, и понимаешь умных людей. К тому же ты не особенно то страдаешь аристократизмом, золото для тебя дороже, чем земля и именно на тебя я и возложу свою миссию прогресса. Из тебя получится великий политик, и лет через двести я с удовольствием буду читать о твоих делах, в каком-нибудь местном учебнике истории, ведь через пол года меня уже здесь не будет. Эвил сел за стол и погрузился в чтение сегодняшней почты.

Проснувшись рано, Павел с любовью посмотрел на Реку. Удивительно хрупкая в соей наготе она спряталась на его плече, завернулась в простынь и тихо спала. Она была необычной, он никогда в жизни не сталкивался с такой простотой отношений. Вчера не желая больше слушать все его рассуждения, она прыгнула в постель, что-то промурлыкала, и поцеловала его. Она была потрясающей любовницей, он боялся, был неуверен, но с первой минуты, когда они только еще обнялись, он почувствовал себя удивительно ровно. Ему было хорошо. Ощутив всю прелесть эмоционального контакта с Реку, он слился с ней физически. Она робко стонала от его ласк. Свившись ногами и смешавшись воедино, они со всей нежностью поглощали друг друга.

Ночь была бурной и сейчас, когда уже приближался рассвет, Павел чувствовал, что за это короткое время многое изменилось в нем. До этого момента, казалось, он был гостем в этом мире, неким посетителем музея недозволенных редкостей, потом стал его жителем, но теперь уже спустя многие месяцы работы, сперва на Перуло, затем здесь, и особенно после ночи с Реку, он почувствовал, что этот мир стал его миром. Нет, он почувствовал больше. Он перестал быть собой и превратился во вселенную, теперь его домом было движение, теперь он был жизнью, а не щепкой в ее течение. Он хотел творить. Он любил и был счастлив.

— Ты необычный, — сказала она ему. — Знаешь, ведь большой смелости требует жажда попробовать быть с человеком не твоего времени. Ведь ты с Земли, там у вас еще корпоративный капитализм, вы еще очень далеко от нас в развитии, но ты необычный, в тебе как будто есть что-то особенное. Наверное, ты как раз из тех людей про кого Эвил говорит, что они сами без нашей помощи могут перевернуть мир и поэтому мы просто обязаны им помогать.

Павел улыбнулся и нежно прижал ее к себе. Она охватила его своими гибкими руками и поцеловала в грудь.

— Знаешь, Павел, ведь я общалась с разными мужчинами, из разных эпох, на Перуло, я работаю с цивилизацией на Южном континенте, то есть Нелерском, и, в общем, я вчера сильно удивилась, когда почувствовала всю твою силу. Нет, я не про физическую силу. Кому это нужно? Нет, я говорю о твоей эмоциональной силе. Мне сразу стало с тобой хорошо и спокойно.

Она еще сильнее прижалась к нему, потом потянулась и, ухватив его губы своими, и едва коснувшись их, спряталась опять за его плечо. Павел был счастлив. Такого странного ощущения он не испытывал никогда.

— Откуда оно? — подумал он. И не желая сейчас искать ответа, решил:

— Черт его знает!

И вдруг со всей неожиданностью летнего дождя пришла мысль простая как белизна снега и легкая как подхваченный ветром лист.

— Да все просто, я просто, совсем просто с этой девушкой, я никому ничем не обязан, я не должен никому ничего, все будет, так как мы сами решим, она не станет навязывать мне себя, напротив она будет свободна. Ведь Реку не привыкла думать, что, оказавшись рядом с мужчиной нужно связать с ним себя или что еще хуже навязать ему свои недостатки, как это постоянно делают женщины на Земле. Мы сделали выбор и выбрали друг друга и ничего больше мы не обязаны соблюдать.

Долой дурацкие ритуалы, хватит нести бремя ненужных обрядов и делать всякую гадость, к которой принуждает нас общество. Да нас никто и не принуждает ни к чему. И именно поэтому мы сейчас вместе. Выбор свободных сердец.

— Угу, — сказала она, снова выглядывая из-за его плеча.

— Вчера мы были с Ноторимусомна берегу реки, там было полно детей. Это было для меня странно и интересно, я чувствовал, что ничего подобного я прежде не замечал или не видел. Я смотрел на здешних детей, и мне все больше нравились их отношения друг к другу. Я раньше вообще не обращал внимания на детей, и думать о таких вещах мне было некогда.

— Ты просто обретаешь свободу. Удивляешься? Ты можешь теперь делать все, что считаешь нужным. Ты свободен. Где бы ты ни был ты свободен. Никого не слушай зря и знай, самое главное в жизни это делать то, что действительно приносит людям пользу. От этой пользы ты будешь лучше, лучше себе и лучше другим. А твое ощущение это гармония, ты вступаешь в равновесие, противоречия в твоей психике, и те, что были подавлены, благодаря вашему обществу, и те, что остро требовали своего разрешения, все они уже разрешены, и ты стоишь на новой ступени. Иди вперед. Преобразуй себя. Становись лучше для мира, чувствуй себя единым с разумом.

Павел слушал ее, затаив дыхание. Все это он уже давно чувствовал. С каждым днем в нем пробуждалось новое, но он не понимал, что это. Он видел, откуда это исходит, он испытывал всю тяжесть внутренней борьбы и ощущал, что больше уже не будет тем, кем два года назад он покинул Землю.

— Важное дело, — сказала Реку. — Так жить нельзя. Поменяем интерьер? Закрой глаза!

Но он не успел закрыть даже один глаз, так быстро все преобразилось вокруг. Комната в один миг стала другой. Исчезла вся обстановка в стиле барокко, даже огромная кровать вдруг растворилась в пространстве и теперь окруженные цветом зеленого луга, укрытые чудесным летним небом они лежали в каком-то совершенно новом зеленом сне. Здесь было все и щебет птиц, и шорох травы и журчание ручья невдалеке. Одним словом Павел чувствовал, что все это настоящее. Тут было и небо, нежно обняв друг друга, и радуясь своей любви, они смотрели в него. Им было хорошо.

Небо бывает разным, оно то пугает нас своей чернотой грозящей молниями и потоком воды, то притягивает наш взор своей нежной голубизной. В этот теплый день для них обоих небо казалось прозрачным. Оно не было настоящим, но какое это имеет значение, если счастье зависит только от людей. Было светло, прохладно и горячо одновременно, это были очень важные минуты. Именно в них Павел нашел то, что так долго искал — гармонию. Он впервые в жизни мог доверять человеку до конца, быть с ним одним существом и одним миром. Его ощущение счастья дополнилось теперь чувством глубокого понимания торжества природы. Прежде он всегда без охоты отправлялся в лес или к реке, не изменил он своих принципов и на Дюрране. Но все это было в прошлом, новым теперь был каждый дюйм вселенной. И он с рвением был готов открывать его день за днем. Теперь любовь и природа, счастье и жизнь стали для него единым целым.

Павел снова уснул и когда он проснулся, Реку сидела и играла у него в носу тонкой травинкой. Он чихнул. Она засмеялась.

— Знаешь, Павел, — сказала она, — нужно скорее возвращаться к работе, я поговорила с доктором Ноторимусом, и он согласился отпустить тебя. Там сейчас начинается серьезная борьба, и ты должен быть там, и я должна. Так что считай свой отпуск законченным...

Но он не стал дальше слушать. Обхватив ее за талию, он притянул нежное, трепещущее юностью теле к себе. Их губы слились, и они остались вместе в этой траве еще несколько часов. Блаженство любить не знает ничего. Даже потом, в корабле, уединившись, они провели вместе все время. Это был сон. Сон наяву.