Василий Колташов

Торжествующий разум

Фантастический роман

Часть 4. Земля не рада вас видеть.

Глава 1. Вернулся.

За окном шел пушистый снег. Мягкими хлопьями он струился вниз, падал к земле и превращался в белый бесконечный покров. Город, усыпанный искрами горевших в вечере окон жил всей полнотой своей вечерней жизни. Гудели машины, хрустел под ногами снег.

Калугин выскочил из переполненного автобуса и зашагал по белой упругой дороге к дому. Он открыл дверь в подъезд, стряхнул с пальто пух и поднялся по лестнице. Лифт не работал.

Пятый этаж, где почти все время, оставаясь один, он жил, был мрачно освящен слабой мерцающей лампочкой. Павел вошел в квартиру, бодро сбросив одежду и развязав тяжелые английские ботинки, прошел в кухню. Было тепло. Он поел. Посмотрел на часы, было, ровно пять.

Перебрав на полке стопку книг и выбрав несколько нужных ему, Павел включил компьютер и проверил почту. Еще вчера он послал письмо Марии и теперь ждал ответа. Но его не было. По-видимому, ее адрес за два года его отсутствия на земле изменился. Он облегченно вздохнул.

В доме больше никого не было, и Калугин к этому привык. Почти все время зимой родители жили на даче, которая находилась недалеко от города. Они забрали с собой даже старого кота, такого же, как они пенсионера, и каждый день Павел просыпался в пустой квартире. Было тихо. Он еще раз просмотрел письма.

Вместо ответа, которого в глубине души он не ждал, Павел обнаружил в груде рассылочной мишуры письмо с сервера. В нем значилось, что ящика, на который он писал, не существует. К ответу было приложено его послание. Калугин открыл его и, обращаясь, как будто к какой-то внутренней пустоте прошлого прочел:

"Тук-тук! Это живой ящик? Салуд Мария!

Черт возьми, ты ведь знала, что так будет? Чувствовала? Знала, не отпирайся! Свобода это борьба с собой, а не с другими. Именно поэтому я осознаю, что сегодня это сейчас. Реальность? Разве бывает по-другому, когда человек избирает волю как путь?

Невозможно было по эмоциональным причинам сказать этого прежде. Вот почему существует данное письмо. Я не самый плохой человек на Земле, а возможно даже наоборот. :) Может быть это тому виной. Спроси об этом? Истина и красота.

Поздравляю с днем рождения!

С уважением из Внешнего круга Аляски, Павел Калугин".

Он облегченно вздохнул. Это было прошлое. Прошлое, оставленное им. Прошлое, каким-то странным образом заставившее его искать с ним встречи. Еще месяц назад, находясь на Дюрране, он не желал с ним встречи. Но, теперь вернувшись на родную планету, не мог уклониться от чего-то странно манившего его назад. Он знал, что это назад. Но сил сопротивляться у него не было.

— Хорошо, что она не ответила мне. Хорошо, что этого ящика больше нет, — подумал он, ложась на диван. — В конце концов, я здесь не для того, чтобы возвращаться в прошлое. Моя цель идти дальше — вперед.

Внезапный телефонный звонок прервал его размышления. Он взял трубку.

— Павел, привет! С возвращением! — ворвался в его сонный забытый мир добрый веселый голос старого друга.

— Датов, ты? Дат?

— Ага, я. Калугин, как дела? Где тебя эти два года черти носили? Мы с Литвиным тебя совсем потеряли. Сперва думали, ты переехал, но потом твои родители объяснили, что ты уехал учиться. Не то на журналиста, не то на философа. Мы так и не поняли. Впрочем, ерунда. Ну, как диплом дали? Справился? Ты насколько к нам?

— Спасибо, Виктор. Все отлично, — попытался ответить Павел на всю груду вопросов. — Диплом дали — магистр философии. Вернулся навсегда. Ты как? Как Индеец?

— Я нормально, — привычно заволновался голос. — Индеец, правда, его теперь так уже ни кто не называет, тоже в порядке. Он работает в турфирме и периодически кочует по стране. А я вот, — тут он засмущался, — короче политикой занимаюсь.

— Политикой? — как бы удивился Павел, которому уже многое наперед было известно. — Это как?

— Да так. Коротко говоря, работаю с левыми. Или ты забыл? С красными, в компартии. Понимаешь?

— Вспоминаю, мы еще с Индейцем, то есть с Красным облаком, то есть с Литвиным это как-то давно обсуждали. Мы тогда думали, правильно ты поступил, сделав такой выбор или нет. А что делаешь?

— В общем, возглавляю молодежную организацию — Первый секретарь.

— Ясно. То есть не совсем конечно, но да ладно потом разберусь.

— Кстати, и Литвин тоже с нами. Он недавно присоединился. Революцией занимаемся, — его голос снова зазвучал волнением.

— Дело хорошее, — с неожиданной для собеседника твердостью произнес Павел. — Я на вашей стороне.

Они еще долго беседовали, обмениваясь теплыми воспоминаниями и с радостной тоской погружаясь в робкие волны прошлых лет. Их многое объединяло, их троих — Калугина, Датова и Литвина. И этим многим не была общая школа, или одна парта университета, или соседство — нет. Что-то душевное, непостижимое разумом и близкое было их общим. Они не понимали этого, но, чувствуя его, тянулись друг к другу, даже сквозь годы разлуки и миллионы километров расстояния.

— Может, встретимся? — предложил Виктор.

— С радостью.

— Тогда давай завтра в "Ночных блинах", у Михаила есть пригласительные, так что мы втроем там неплохо отдохнем, да и пообщаемся. Ведь сто лет прошло! Сто лет! Они договорились, и Павел положил трубку, вновь оставшись в темной тишине комнаты. Но это была уже другая тишина. В ней он больше не чувствовал себя одиноким, рядом с ним были его друзья, его единомышленники. Навязчивая прежде мысль о Марии исчезла сама собой.

Павел включил телевизор. Он не смотрел его несколько лет, и теперь картинки и речи казались ему глупыми и напыщенными. Ощущение соприкосновения с чем-то примитивным охватило его. Он переключил канал. Здесь тоже шли новости, и здесь тоже выступал президент Типун. В кадрах мелькала милиция, сотрудники ФБС, депутаты от "Старой России".

— Наверное, очередной взрыв, очередной теракт, — подумал Павел. — Иначе, зачем вся эта суета и показуха?

— Устойчивый экономический рост, в котором вот уже несколько лет развивается Россия, не может быть подорван. В этом году мы планируем увеличить прирост экономики с 9 до 9,5 %. Даже если горные боевики хотят запугать нас, то в очередной раз у них это не получится, и мы будем упорно отстаивать наши конституционные нормы. Законность должна не позволить запугать наше правительство. Я уже сказал и говорил, что правительство работает и страна развивается. Мы не позволим беззаконию, хулиганству и фанатичному террору губить жизни людей. Порядок должен быть порядком, — говорил президент.

— Бред, — подумал Павел и щелкнул кнопку на пульте. Ему вдруг снова неясно захотелось взять в руки старые книги. Но желание это было вялым, и он остался у экрана. Уже давно ходили робкие слухи, что не горные боевики, а спецслужба — ФБС, совершает все кровавые дела, поддерживая панику законности и высокий рейтинг президента у обывателей.

По другим каналам шли фильмы. С примитивным сюжетом, слабыми персонажами и убогими масштабными спецэффектами — они не нравились Павлу. Он отвык от такого искусства, но делать было нечего, нужно было возвращаться в старую атмосферу, вновь учиться понимать этот мир и учиться понимать его глубже — по-новому.

Фильм кончился, и с бедной советской официальностью вновь в комнату с голубого экрана ворвались новости. Теперь главным образом звучали наивные комментарии к произошедшим событиям. Напыщенно и взволнованно официальные политики, чиновники, деятели искусства, просто какие-то чудаки высказывали свои мнения. Все выглядело глупо. Получалось так, что люди эти только и делают, что хвалят президента за его курс, даже не упоминая о том, что он все-таки делает.

— Как правило, люди, не боятся говорить общепризнанные вещи — банальности, — заметил для себя Павел. — Какого черта вы спрятали верблюда под одеяло? Неужели думаете, что никто не догадается, что все это спектакль и все ваши заявления лесть, обман? Ведь я вижу все происходящее насквозь, и еще многие видят. Зачем эта глупая ложь? Подумай, президент: твои поступки — это поступки к тебе и скоро многое переменится вокруг.

Снова разрезая тишину, зазвонил телефон. Калугин протянул руку и ответил:

— Ало?

— Готова статья? — спросил редактор.

— Да, завтра привезу.

— Договорились, пока.

Павел положил трубку. Сразу после возвращения он решил, что заниматься совершено неинтересным делом не будет. Решил и устроился журналистом. Ему самому даже показалось странным, как легко его приняли. Удивляясь себе самому, он с изумлением открыл, что умеет писать и совсем не плохо. Статьи рождались у него легко, одного порыва было достаточно, чтобы выдать стоящий материал. Два года назад он не мог ничего подобного. Что-то серьезно перевернулось в нем самом.

Глава 2. "Ночные блины".

Была зима, и это чувствовалось каждую минуту. По широкой улице, мелькая вспышками разноцветных огней, проносились автомобили. Куда-то спешили люди. Падал и прилипал к земле снег.

Павел поправил лямки рюкзака и посмотрел на большую светящуюся вывеску. На ее желтом фоне красовалась высокая стопа доскообразных предметов лунного ландшафта. Они были зеленого цвета, и если присмотреться напоминали нечто похожее на тонкие пшеничные лепешки или блины. Из всей стопы дисков только один — самый нижний был другого цвета. Это было странной формы белое блюдо. Надпись над рисунком гласила: "Ночные блины".

Павел еще раз правил лямки рюкзака и посмотрел на часы. Он пришел слишком рано и теперь должен был ждать. Он повернулся в другую сторону, вслушиваясь, как хрустит под ногами снег. Куда-то весело прошла группа молодежи.

Он немного прошелся, затем вновь посмотрел на светящуюся вывеску.

— "Ночные блины", — прочел он надпись и взгляд его вновь сам упал на часы. — Еще без пяти, нужно подождать, — подумал он.

Так прошло еще несколько минут. Город вокруг жил своей жизнью, метался человеческими фигурами и вспышками мелькавших огней. Жизнь вокруг не замирала.

Павел снова огляделся, ловя взглядом, мерный вертикальный ход снежинок и погрузился в размышления, на время, потеряв связь с реальностью. Он больше ничего не видел и ничего не замечал. Куда-то шли люди, мчались машины. Ему не было до этого никакого дела.

Внезапно новые звуки заставили его очнуться. Он всмотрелся и невдалеке, у светофора заметил две машущие руками фигуры. Они перешли дорогу и приближались к нему. Забытье прошло.

— Павел! — донеслись до него уже разборчивые голоса.

— Привет!

— Привет!

От неожиданно нахлынувшей радости он даже не разглядел их. Они обнялись все втроем. Улыбками озарились лица. Глаза у всех горели какими-то ночными, морозными искрами. Луна улыбнулась им еще одним ночным фонарем.

— Где тебя черти носили, Калугин, а? Поди весь свет повидал? Почему не звонил, почти не писал?

— Миша, Витек!

Павел радостно, оттесняя чувством слова, посмотрел на этих людей. Они были ему дороги. Он не учился с ними в одной школе, не вырос в одном дворе. Нет, их связывало что-то совершенно иное. Что-то совсем не похожее на место или время. Возможно, это были мысли.

— Ладно, пошли, потом расскажешь. Идем!

И снег снова, но уже радостно, а не тоскливо захрустел под ногами. Легкий теплый ветерок шаловливо подымал полы длинных пальто.

Они обогнули здание, обшаренные толстомордой охраной поднялись в кабак. Разделись в гардеробе. Михаил Литвин раздал билеты.

— "Распад души", — прочитал Павел.

Двери зеркального лифта открылись.

"Ночные блины" были одним из лучших музыкальных клубов города, но Павел, отсутствовавший дома два года здесь был впервые. Впрочем, он не особенно обращал сейчас внимание на окружающую обстановку. С ним были друзья. К нему возвращалось все то лучшее что, он знал в этой жизни. Здесь было слышно музыку. Они отдали билеты и, пройдя еще одну проверку охраны, прошли за зеркальные черные двери. Ловя последний луч света, Павел еще раз посмотрел на своих друзей.

Михаил Литвин, которого в прежние годы за внешность и повадки называли Индейцем или Красное облако, теперь больше походил на кельта времен Галльской войны. У него были длинные светло-русые волосы и густая темно-русая борода. За прошедшие годы в его лице что-то изменилось, появилось какое-то непривычное напряжение, но зато глаза стали еще более добрыми и смелыми. Он держался гордо и приветливо. А вот Виктор Датов, который и устроил эту встречу, не изменился за несколько лет нисколько. Его светлые волосы были по-прежнему зачесаны с пробором сбоку, круглые небольшие очки все так же обрамляли широкий нос, а рот приветливо и немного забавно улыбался.

Виктор был одет в однобортный костюм и водолазку, на Михаиле был драный серый свитер с затейливым первобытным рисунком. Но какое все это имело значение? У всех их были сильные лица. Они были похожи, и Павел привычным взглядом сразу отметил чем. Высокий рост, поднятая голова, спокойные властные движения, только у Датова немного как бы извиняющиеся, но все равно смелые. Во всем чувствовалась уверенность, которой два года назад он в них не находил. Но Павел и сам сильно изменился. Нет, его внешность осталась прежней, но манера держаться, говорить, двигаться полностью изменили его. Ушел в прошлое и любимый классический буржуазный стиль. Теперь Калугин больше походил на киберпанка. Но и это не имело сейчас значения.

Проходя мимо внимательно разглядывающих его глаз, Павел подумал, что они стали братьями еще больше. Все то, что произошло с ним в другом мире, казалось, произошло с ними на Земле. И возможно он никуда не исчезал, а жил все время здесь, среди всей этой веселой музыки, в этом городе. Второй этаж заведения где, собственно говоря, оно и находилось, встретил их шумным движением, голосами и странной атмосферой отсутствия радости. Экраны светились роликами, но музыкантов еще не было. Все как будто спало в мертвом звуке. Павел знал, что здесь все собирались, чтобы развлекаться, но скука не покидала большей части лиц. Сам не зная, почему он улыбнулся и подумал: — Спите, спите. Я здесь не зря, не просто вернулся. Скоро все проснется и станет движением.

Они выбрали пустой столик в глубине зала и, заказав выпивку, погрузились в разговор. Музыка была здесь не так оглушительно слышна, как в другой части зала, но даже тут приходилось говорить громко.

В первые полчаса Павел рассказал о своей учебе, о том, как, потратив немало времени и сил, он получил свой второй диплом. Затем Индеец, точнее Литвин поведал о своей работе и впечатлениях. Он много путешествовал, работая то на турфирмы, то на рекламные агентства. Бывал в разных городах и даже несколько раз за рубежом. Пришла очередь Датова.

Виктор глотнул пива, бросил усталый взгляд на поднявшихся на сцену музыкантов, на их приготовления и начал: — Вы знаете, что я левый...

— Мы все левые, — вмешался Михаил.

— Одним словом, еще студентом я вступил в компартию и включился в политическую борьбу. Сейчас, пройдя несколько лет работы в партии и в нашей молодежной организации, я стал региональным руководителем Молодого коммунистического союза. Уже почти два года.

— Ты марксист? — поинтересовался Павел.

— Да как сказать? Скорее патриот, коммунист, хотя теоретиков читал.

— Что читал? С чем согласен? С чем нет? — неожиданно задал вопрос Калугин.

Литвин с любопытством посмотрел на него. Он неожиданно отметил в интонации и постановке друга что-то новое, что-то чего прежде не было. Вопрос был задан уверенно и быстро, в нем чувствовалось глубокое знание, совсем не так говорил Виктор. Он все время как будто стеснялся своих убеждений, хотя и не скрывал их.

Датов назвал несколько книг, высказал свое мнение по ним. Павел задал еще немного вопросов и, получив на них неуверенные, нечеткие ответы, умолк.

Михаил сходил за вторым пивом для себя, и лукаво улыбаясь, сел обратно за столик к друзьям. Его глаза горели юмором: — Там у них бармен такой прикольный, типа неформал. Я к нему подхожу и спрашиваю: "Какое пиво самое дешевое?" Он хмурится, изображает из своего лица такой компот, что можно подумать я не человек, а дерьмо, и отвечает мне про пиво. Я говорю: "Одно такое. Все-таки не особо тут у вас одно пиво от другого отличается". Он жмурится, наливает, потом говорит, вроде как упрекая меня: "У нас отличное заведение и я горжусь, что работаю тут, это солидно". "А ты что, здесь хозяин?", — спрашиваю я. Он говорит: "Нет". Тогда я спокойно так замечаю: "Мне в разных местах приходилось работать, но я всегда различал свои интересы и интересы хозяина — капиталиста. На него и всякие его заведения, вместе с солидностью, мне было плевать. Вот ты, вроде рок-н-ролльный пацан, а, сколько в тебе всякой рабской хуйни". Он так и ошалел, смотрит на меня и ничего сказать не может. Вот так.

Друзья расхохотались, так забавно передал эту историю Михаил.

— Продолжай, — попросил Виктора Павел.

— Наша организация довольно большая, почти сто человек. Всякая молодежь, но в основном хорошие ребята. Взгляды, конечно, не одинаковые, но да у нашей партии тот же винегрет. Тут ничего не поделаешь...

— Любопытно, а чем вы занимаетесь?

— Работаем с молодежью и даже с подростками. Создаем пионерские организации, проводим военно-спортивные мероприятия, помогаем партии. Участвуем в демонстрациях и митингах, разных пикетах...

— Вот черт, и принесло же тебя как раз тогда когда мне уезжать, — неожиданно ворвался Михаил. — Очередная командировка на три месяца. Иной раз думаю, зачем? Жаль, а то я чувствую, тут интересное начнется. Мы тут всякие акции планировали, только пока не знали что да как.

— Слушай, Павел, присоединяйся к нам, — предложил Виктор.

— Возражений пока нет.

— Приходи в четверг?

— Договорились.

Солист затянул медленную грустную песню. Их соседи молча курили, глядя в дно пустым кружкам.

— Весело тебе? Без бабла с тоски можно издохнуть. Если бы у меня были деньги, я бы сюда не пришел, — донеслись до него, смешиваясь в одну общую мысль голоса.

— Почему никто не танцует? — поинтересовался Павел.

— Черт его знает? Скучают?

— Подожди, сейчас немного музыканты разойдутся, потом зажгут, и начнется, — вытягиваясь в кресле, улыбнулся Михаил. — Команда хорошая, играют бодро.

Внезапно сменив мотив, музыканты заиграли веселей. Баритон беловолосого солиста что-то запел по-испански. Барабаны и трубы ритмично оглушили зал.

— Под Ману Чао репертуарчик, — с лицом профессионального музыканта отметил Михаил. — Конечно скорость не та, но ребятки стараются.

Павел осмотрелся, заметив, что народу, прибавилось, и кое-кто уже танцует. На танцевальную площадку пустили дым. Игра света увлекала, гипнотизируя.

— Что будем развлекаться? — спросил Литвин. — Потанцуем, мисс? — предложил он Павлу.

Калугин усмехнулся.

— А что, самая подходящая ночка?

— Вы, ребята, идите, а я еще посижу тут, вы ведь знаете, что я не любитель кабаков, танцев всяких. Так что... — он добродушно засмущался, поправляя очки.

— Знаем, — добродушно съязвил Михаил.

Калугин и Литвин встали из-за стола и, двигаясь в такт быстрому резкому мотиву, ворвались в рой танцующих. Павел ловил глазами силуэты девушек один за другим. Он искал Марию, она любила такие места, и он зло надеялся встретить ее. Михаил, найдя себе русую подругу, кружился с ней, нежно обхватив тонкую извивающуюся талию.

Было уже почти совсем утро, когда, покинув друзей, Павел вышел из "Ночных блинов" и направился домой.

Метро еще не работало, и он решил пройтись. Дом был недалеко.

Улица была совсем пустой, и даже снег почти не хрустел. Ярко горели фонари, и редкие окна светились далекой жизнью. В ушах Павла все еще кружился веселый мотив. Он в отличие от Литвина не с кем не познакомился. Да и не хотел он ни с кем сегодня знакомиться. Шли его первые дни на Земле.

Ноги немного устали, но он не чувствовал этого полностью отдавшись полусну воспоминаний. Так километр за километром он шел по спящему тишиной городу. Вдруг его до этого рассеянный на линии горизонта взгляд упал на толстый, еще советский, фонарный столб. Лист с каким-то неясным рисунком бросился ему в глаза. Он присмотрелся. На листовке была изображена вертикально срезанная наполовину голова индейца с густым оперением. Надпись справа от нее гласила: "Будь настоящим индейцем!".

Павел улыбнулся, всматриваясь в перекрещенные серп и молот внизу рисунка. Он сразу догадался, чьих это рук дело. Идея и слоган явно принадлежали Литвину.

— Кайф! — подумал он. — Мне уже начинает нравиться мое новое дело. Если так пойдет и дальше то, Эвил, я не пожалею что вернулся. Кайф! — повторил он.

Воздух был свежим, холодным, ночным и родным. Павел глубоко вдохнул. Мотнул головой из стороны, в сторону оживляя веселый мотив и отгоняя слабый сон, он прибавил шаг. Новая дорого сама шла ему на встречу.

Глава 3. Знакомьтесь — Калугин.

— Это Белкин, Евгений — наш секретарь по идеологии, — заметил Датов. — Он неплохой парень.

Павел глубокомысленно посмотрел на худощавого молодого человека среднего роста лет двадцати. В его внешности не было ничего примечательного. Однако крупный нос, тонкие губы и немного оттопыренные маленькие уши вместе с бегающим взглядом создавали какое-то неприятное впечатление. Павел задумался. Он был здесь впервые, и потому разглядывая всех собравшихся, а было тут человек десять, сразу выделил свою антипатию к этому человеку. Впрочем, возможно речь Евгения повлияла на Калугина таким образом. Он не мог сейчас точно это определить.

Молодой голубоглазый оратор продолжал:

— Советский Союз был великой империей, могущественным справедливым государством в котором все могли трудиться — не было безработицы, создавать семьи, получали жилье — бесплатно, служить в армии и не быть искалеченным этой армией. Страна наша была великой державой, с которой считался весь мир. Советский человек мог ездить по всей стране, не за границу конечно, да и незачем туда ездить, и самое главное цены были низкими, и на зарплату можно было жить. И жить хорошо. Люди могли копить деньги, летом отдыхать на даче, воспитывать детей. Преступники сидели в тюрьме, а не разгуливали по улицам и кремлевским кабинетам!

— Какой бред, какой бред, — заметил про себя Павел. — Надо же говорить такие вещи, всю эту глупость, да еще таким уверенным и бескомпромиссным тоном. Империалистический дух пропитывает каждое слово, и слушать все это неприятно. И не слова о социализме, о свободе.

— У нас не было разврата, порнографии на телевиденье, — дальше звенел голос Евгения. — Семья была под защитой государства, а девушки были девственницами до двадцати шести лет. Именно поэтому мы и победили в великой отечественной войне. У нас был сильный русский — могучий дух. Все то, что реформаторы демократы, эти евреи сейчас пытаются разрушить.

Калугин поморщился.

— Вот почему наша главная задача сохранить целостность России, не дав Западу развалить последний оплот русского духа и социализма. Мы должны искать настоящих союзников, наша опора — это традиции, это православие, державность, патриотизм.

— А вот сказал, — заметил Павел. — Лучше бы не говорил. Он еще и религиозен. Страшный бред! Неужели все это в головах этих людей? Ужасно.

Павел посмотрел на своих соседей. Рядом с ним за столом сидело несколько угрюмого вида безвкусно одетых молодых людей и внимательно слушало оратора. Но среди этих печально неинтересных лиц, Калугин все же к своему удовольствию заметил несколько несогласных выражений. Это понравилось ему.

— Значит, и тут есть умные глаза, — подумал он. — Значит, будет с кем работать.

— Посмотрите, кто у нас мэр — еврей! Губернатор — еврей! Президент — еврей! — горячась, продолжал Белкин. — А при социализме все евреи должны сидеть в тюрьме, чтобы был порядок, а не бардак.

— Президент финно-угор, — неожиданно вмешался Павел. — Это хорошо видно по скелету, форме черепа, все, даже жидкие светлые волосы и не менее жидкие голубоватые глаза у него соответствует об этой племенной группе.

Все внимательно посмотрели на нового человека осмелившегося бросить вызов пламенному Евгению. Павел заметил, что удивился и сам Белкин. Возможно, поэтому, удивившись, он не рассердился.

В кабинете, где, плотно составив столы, сидели молодые люди, было душно. Два больших портрета Ленина сурово взирали на новое поколение революционеров.

— Послушай, Евгений, — вмешался новый голос, принадлежавший небрежно причесанному сутулому юноше. — Что ты скажешь на счет Советского Союза? Почему он распался?

Разговор принял новый оборот, и это заинтересовало Павла.

— Товарищи! — начал Евгений, — Советский Союз никогда не распался бы, если бы его не развалили заговорщики. ЦРУ — вот главный виновник наших бед. Именно оно, руководствуясь коварным планом Алена Даллеса, нашло в среде руководства страны и партии предателей, подкупило их, кого деньгами, а кого обещаниями, заманило возможностью присвоить себе государственное имущество. Эти люди предали Родину, предали советское государство...

— "Средством, благодаря которому просвещенные правители и мудрые полководцы выступали и покоряли других, а их достижения превосходили многих, было упреждающее знание", — процитировал Павел Суньцзы. Древний китайский военный философ, был любимым писателем Даллеса. — Неужели все дело во внешних причинах и предательстве руководства? Не слишком ли это просто? "Склонность к заговорщическому пониманию политики в позднем капитализме свойственна социально ограниченной психике, индивидам эмоционально подавленным и депрессивным в связи с отчужденностью от объективных процессов развития и невозможностью понять единство объективных и субъективных процессов", — вспомнил он слова Ноторимуса. Похоже, все было именно так.

Но внезапно ход рассуждений Павла был прерван появлением нового человека. В комнату, осторожно стараясь не помешать проходившему здесь теоретическому семинару "Распад СССР" вошел мужчина средних лет, среднего роста с суровыми, даже грубыми, но живыми и подвижными чертами лица. Он знаком пригласил Датова выйти. Виктор встал и последовал за ним в смежную комнату.

— Как я уже говорил курс, взятый товарищем Сталиным на усиление нашей страны, был брошен из-за измены некоторых высших руководителей и отстранения Берии от руководства страной. Затем, это был правильный шаг, троцкиста Молотова убрали тоже, но, увы, внешняя политика и расхлябанность в стране привели нас к экономическому отставанию от Запада. Восток, то есть наша страна слишком много средств расходовала зря — помогая всякой Африке, Кубе и тому прочему. Только Андропов попытался поднять дисциплину и навести порядок, но его отравили. Горбачев, подкупленный вместе со своей женой агентами Запада, предал СССР и развалил его под видом перестройки.

— Ну и бестолочь, — про себя рассердился Павел. — Мелет чепуху и не морщится.

— Евгений, а ты не думаешь, что в крушении СССР были более серьезные причины, — робко с несогласием голоса вмешалась рыженькая коротко стриженая девушка. — Ведь для советской номенклатуры существовали западные, буржуазные ценности. То есть имела место идейная борьба: капитализм против коммунизма. И эта борьба закончилась поражением советской попытки социализма...

Павел прислушался, это было интересно. Оглядевшись, он заметил интерес в глазах и других людей.

— Виктор, нужно два человека, надежных человека. Нам предстоит ехать в соседний регион по одному важному делу, там сейчас идут выборы. Это очень важные выборы в них решается судьба местной партийной организации. Вождь звонил мне и буквально требовал, чтобы я ехал туда сам и брал с собой еще трех молодых людей. Ты тоже едешь. Кто у тебя есть?

— Нужно два человека? Не больше?

— Дело очень серьезное — только двое. Кого рекомендуешь?

— Белкин, конечно, Литвин вчера уехал, — тут Датов сделал паузу и задумался. — Можно взять Калугина. Он очень надежный, правда, еще почти не участвовал в нашей работе.

— Ты за него можешь ручаться?

— Да, знаю его с детства, человек порядочный.

— Хорошо, ты поедешь с Белкиным, а я с этим... Как его зовут?

— Павел Калугин.

— А я поеду с Калугиным, так будет надежней. И никому пока не слова. Сказать можешь только тем, кто едет.

— Куда и когда выезжаем, я скоро сообщу.

— Хорошо.

— Чтобы навести порядок в стране, сейчас нужно запретить половую распущенность, разврат, пропаганду секса на телевидение, побороть преступность и выгнать всех американских шпионов из страны, защитить семью. Затем необходимо избрать народного президента, то есть, конечно, нашего вождя и национализировать все крупные предприятия, назначить на них честных директоров, и тогда мы восстановим социализм, — с прежней скоростью и напором продолжал Евгений. Кое-кто задавал ему вопросы, получая туманные и неаргументированные ответы, но большинство молчало, принимая слова оратора на веру.

Павел решил получше присмотреться к собравшимся и, подмигнув Ленину, принялся за дело. Люди здесь действительно были разные.

Глава 4. Традиции вопреки.

Перевернутый джип был сильно помят. Краска на корпусе содрана, стекла вывалились, верх автомобиля был сжат.

— Жаль беднягу. Тормоза отказали, да и машина хорошая, еще только вчера из ремонта. Прям и не знаю, как такое могло случиться, — произнес чей-то голос.

Павел обошел место аварии. Тело районного прокурора только что увезли, но, всмотревшись в вывалившееся лобовое стекло, Калугин заметил какие-то красновато-белые пятна.

Металлические обломки и куски битого стекла валялись вокруг. Весна была ранней и необычайно теплой, но, тем не менее, утренняя прохлада давала о себе знать. Кругом было сухо. Ярко светило солнце и молодая, первая трава тонкими зелеными лепестками пробивалась в земле. Снега уже не было. Он как-то вдруг растаял.

Павел застегнул верхнюю пуговицу куртки.

— Ремни безопасности... Если бы он только ими воспользовался, тогда бы остался жив, — услышал он слова бородатого журналиста местной газеты со старым фотоаппаратом. — А так вот погиб почем зря. Смотреть больно было, что от человека осталось, просто куча кровавого мяса. Насмерть, насмерть разбился.

— Да чего там ремни, и так все понятно — политическое убийство. Он ведь красным сочувствовал. Вот его и убрали. Связь с выборами стопроцентная, — заметил молодой человек с блокнотом. — И как он до своих лет вообще дожил?

Павел достал из кармана телефон и позвонил.

— Алексей Николаевич?

— Да, — отозвался голос.

— Встретиться не получилось, бумаг тоже нет. Прокурор убит.

— Как?

Повисла пауза.

— Я сейчас соберу всю информацию и приеду к вам в Территориальную комиссию. Он разбился в машине, отказали тормоза. Насмерть.

— Давай. Жду.

В город они приехали только вчера. Сперва поезд, потом автомобиль. Поселились в гостинице и договорились встретиться с прокурором. Это был как нестранно честный человек, возможно, поэтому его все время переводили из района в район. У него были доказательства крупных предвыборных нарушений, но поведать о них он не успел.

— Хороший был мужик, — вздохнул маленький седой человек. Это был зубной врач, секретарь горкома Серов Иван Яковлевич. Ему было около шестидесяти лет, и он был весь белый.

— Я все рассказал, — уточнил Павел, теребя ручку кресла в котором сидел. — Похоже, убийство, хотя официальная версия несчастный случай.

— Так всегда бывает, — заметил Алексей Николаевич.

Партийному руководителю вместе, с которым сейчас работал Павел, было около пятидесяти лет, впрочем, возможно и больше, хотя седых волос у него почти не было. Он был среднего роста, худощав, немного резок в движениях, с быстрым открытым взглядом.

— Сильный, но нервозный человек, — подумал про него Павел, как только Белкин, рассказав ему о предстоящем деле, познакомил их. — Хотя впрочем, к людям он относится хорошо, а такое в нашей партии встречается не часто. Проработав в молодежной организации, став ее членом и кандидатом в партию, Калугин уже успел изучить кое-какие здешние особенности людей и отношений. Многое ему не понравилось, кое-что он отметил как хорошее. Люди тут были разными, были честные патриоты, были откровенные карьеристы, были марксисты, и не только по взглядам, но и по духу. Но большинство независимо от взглядов и особенностей психики были людьми искренними и добрыми. Впрочем, последние годы политическая атмосфера этому способствовала. Борьба обострялась. Демократия отступала, президент все больше забирал под себя власть.

Павел осмотрелся, потом бросил взгляд на висевшую над диваном картину "Три охотника". Их тоже было трое. В маленькой комнате для отдыха больше не было никого.

— Ну и дела, — многозначительно заметил Серов.

Врач и Олехов закурили. Павел сделал себе бутерброд с колбасой, налил еще чаю и посмотрел на часы. Было еще совсем мало времени.

В дверь постучали.

— Заходи, Артур, — сказал Серов.

В комнату уверенным шагом вошел человек лет тридцати в клетчатом пиджаке и полосатых бело-синих брюках.

— Это Артур Элирганов, — представил гостя Серов. — Возглавляет местное отделение либерал-демократов. Мы сейчас, на эти выборы, союзники по контролю. Ты Павел с ним вместе поработаешь.

Они познакомились.

— Вам сегодня нужно побывать в двух участковых комиссиях, это рядом, — продолжал Серов. — А после обеда встретиться в штабе с несколькими людьми. Это должно быть важно.

— Если что значительное, то я буду здесь в комиссии, поработаю с документами, — заметил Олехов. — Телефон знаешь, звони если что.

Калугин и Элирганов вышли на улицу.

— Мне нравится ваш город, — заметил Павел. — Небольшой, тихий, чистый и симпатичный.

— Ты чем занимаешься? — поинтересовался Артур.

— Журналистикой. А ты чем?

— Я юрист.

— Тоже неплохо.

Они миновали небольшую рощу, и вышли не главную улицу города. Была суббота, и масса молодых пар вышли на прогулку. Многие были с колясками.

— Почему так много детей? — заметил Павел.

— Традиция, — усмехнулся голубыми глазами спутник. — Лет в двадцать у нас все женятся, заводят детей и создают семьи. Потом все летит кувырком.

— Кувырком? Мне кажется, здесь просто тишь и благодать, город окружен лесом. Всюду сосны и пятиэтажки просто тонут в зелени. Просто какой-то маленький индустриальный рай среди природы. Одно предприятие, все на нем работают, почти нет безработицы. Мне здесь, например, нравится.

— И все же я не оговорился. Все свойственное западному влиянию в России есть и у нас. Парни спиваются или скалываются, это притом, что нет безработицы, как ты говоришь. Да ее нет, — горячо выпалил Артур. — Нет, но если человека уволят с завода, то податься ему будет некуда. Многие боятся, в общем, у нас тяжелая атмосфера.

Павел покачал головой в знак понимания. Артур закурил и грустно улыбнулся, от внимательного взгляда нашего героя не ускользнуло, что ногти у либерал-демократа были покрыты лаком. Впоследствии, делясь подмеченной особенностью провинциального адвоката с Олеховым, Павел услышал интересный комментарий: — Это у них общепартийное.

Так они добрались до первой комиссии. Калугин предъявил свое удостоверение и, ознакомившись с документами, сверив число бюллетеней и избирателей, а также посмотрев сами бюллетени, убедился, что все в порядке. Затем они побывали еще в нескольких комиссиях и также ничего странного не обнаружили. Подготовка к завтрашнему голосованию шла своим чередом.

— И все-таки мне нравится здесь, — не согласился Калугин, когда они обошли уже пять комиссий.

Артур затянулся и подмигнул, в этот раз он не стал заходить в помещение, а ждал Павла на улице:

— Скоро обед, в городе всего три точки, где мы можем перекусить, они все работают до часу, а потом закрываются на обед. Поторопимся?

— Обед у тех, кто готовит обед? — удивился Калугин.

— У них не так много клиентов у этих кафе, разве только всякие парочки в выходной день. Знаешь ведь чтобы встречаться с девушкой у нас нужно сперва пригласить ее в кафе. Платит, разумеется, парень. Голубки поедят, выпьют чего-нибудь и только после такого ритуала она станет с ним встречаться, — усмехнулся Артур. — Благо, что я женат.

— Странный обычай. И что совершенно нельзя его обойти? — заинтересовался Павел.

— Никак!

— Хм, а если я познакомлюсь с леди, приглашу ее в кабак, а потом откажусь платить, дескать, прости милая я не привык платить за дам. Мол, всегда платит женщина, — пошутил Павел, театрально разводя руками и кристаллизуя на лице недоумение. Артур раскрыл рот, но слова не сразу вывалились наружу.

— Так нельзя... Она же сразу убежит!

Калугин расхохотался.

— Пойми это ведь глупый, глупейший обычай. Прям средневековье какое-то, — произнес он, уже сидя за столом в кафетерии "Увитый плющом". — Нужно бороться с подобными глупостями!

— Угу, — хмуро согласился Артур, прожевывая пельмень.

— Вот ты говоришь, создают семьи, родят детей, возят их в колясочках, а потом все разваливается. И остается мать-одиночка. А дальше-то что?

— Дальше все наоборот. Нормальных мужчин почти нет, и женщины после 20-25 начинают на нас охоту. Уже не мы приглашаем их в кафе, а они нас, и знаешь, все как-то упрощается.

— Ясно, — заключил Павел, подмечая, что пельмени здесь вкусные и, по-видимому, не на соевой основе. Это радовало. После обеда поседев немного во дворе какого-то дома на лавке и подметив, что основное развлечение здешних жителей сплетня приятели отправились в штаб.

Трехэтажный кирпичный дом, укрытый пушистыми елями, где располагался городской предвыборный штаб компартии, был недалеко. Впрочем, в этом небольшом городе все было недалеко.

Поднявшись на крыльцо и пройдя в неосвещенное помещение, Павел повернул налево, а Артур на право.

— Зайду к знакомому, к вам не пойду, — уточнил он.

— Ясно, когда встретимся?

— Завтра, наверное, мне тебе больше нечего показывать, ты все вокруг теперь знаешь, а я пока своих проинструктирую. Договорились? Ну и может, буду располагать некоторой информацией.

Павел пожал ему руку.

Впрочем, они встретились вечером, и либерал-демократ с отшлифованными ногтями кое-что сообщил Калугину. Правда, к тому времени Павел и сам кое-что уже знал.

— Оказывается, делом убитого прокурора уже занимается его бывший зам, какая-то женщина. Но она абсолютно не оппозиционна, полностью лояльно властям. Основная версия — авария. Хотя какая тут к черту авария, машина-то только после ремонта?

— Тормоза отказали, — заметил Павел.

— Кое-кто сообщил мне, что бумаг о нарушениях, что собрал прокурор, в его кабинете не найдено. Их якобы ищут, но нигде не могут обнаружить, даже дома под видом сбора информации у него искали. Ничего, ничего не нашли!

Дверь в комнату, где располагался штаб, была открыта. Павел зашел и внимательно осмотрелся. Это было небольшое помещение, обставленное и украшенное в ветеранском духе памяти Великой Отечественной войны. Пожилая женщина в кружевном наряде встретила его. Медленным старческим шагом она, отложив подшивку газет, подошла к гостю. Павел поздоровался.

— Вы Калугин? — поинтересовалась бабушка.

— Да.

— Хорошо, что вы пришли, — начала она и дальше уже не переставала о чем-то говорить. Слушая ее, Калугин быстро устал. — Тут какая-то женщина приходила и принесла папку, просила передать Серову, он, мол, знает что делать? Там какие-то заявления? Я так одним глазом посмотрела, — продолжала пожилая женщина, произнеся уже тысячи слов и предложений без всякого смысла и пользы, — вижу много их и все от пожилых людей, мол, я такой-то, такой-то отказываюсь участвовать в губернаторских выборах, так как получил...

— Что за женщина?

— Пожилая, только вот неразговорчивая, что-то буркнула и сразу убежала. Я даже лица ее не разглядела.

—А где бумаги?

Нарядная бабушка протянула ему небольшую папку серого цвета на шнурке. Павел сел поудобней и погрузился в чтение. Он быстро сообразил, что это были за расписки. В этих бумагах люди отказывались участвовать в выборах, либо голосовать за красного кандидата, получая в качестве вознаграждения по 50 рублей. Он ухмыльнулся. Расписки были пронумерованы, и их было штук тридцать, номера, вероятно учетные, начинались с 1289 и заканчивались 1321.

— Видимо, — предположил Павел, — таких бумаг было много.

Он сунул папку в рюкзак и позвонил.

— Есть очень важные документы, — сказал он. — Скоро принесу.

— Я в комиссии, тут тоже не все чисто, — ответил голос.

— А что-нибудь еще важное есть? — обратился Павел к старушке.

— Нет, хотя если вам интересно? Серов эти бумаги видел, но что-то они его не впечатлили. Наверное, ценность у них не велика.

— А что за бумаги? — поинтересовался Павел.

— Да тут заявление одной нашей коммунистки, мол, ее подруга с завода, сама она пенсионерка, рассказала, что на голосование их повезут на автобусе. Это законно?

— Можно взглянуть?

Бабушка, попутно поправляя кружевной воротник, открыла маленьким ключиком шкафчик и вынула оттуда исписанный с двух сторон лист.

Павел вновь погрузился в чтение. Текст был несуразный. В нем излагалась история Советского союза последних лет, имелось множество уклончивых жалоб на плохую жизнь, низкие пенсии и зарплаты, высокие цены и произвол чиновников. Также в заявлении, написанном на имя депутата городской Думы Серова, значилось, что правительство губит страну, и народ вымирает, особенно вымирает деревня и что идет геноцид русского народа. Его беспощадно истребляют пьянством, наркотиками, развратом и пагубным влиянием запада. Так и было написано "пагубным влиянием запада". Пенсионерка просила депутата Серова все это остановить, попутно жалуясь на писающего в замочные скважины соседского мальчика, с которым-де нет сладу. Дочитав до середины, Павел вздохнул.

— Она у нас сумасшедшая, — заметила старушка. — Бегает, кричит все время, а понять ничего нельзя. Какой толк?

Калугин посмотрел измученным взором на бюст маршала Жукова стоящий в углу и подумал:

— Все-таки зря в 1930-е мы ввели все эти военные звания. Это не демократично, если есть необходимость разделить людей, сделать их неравными, пусть и в общих целях, то ведь можно было и должностями обойтись, зачем все эти титулы, золотые погоны? Неправильно это, не по-коммунистически. Барство какое-то, — мысленно заключил он.

Он стал читать дальше. Ругая местные власти, пенсионерка, тем не менее, яростно защищала президента Типуна, возлагая на него все свои старческие надежды на исправление ситуации. Создавалось впечатление, что только этот человек, да депутат городской Думы Серов могут спасти страну, и от развала и от коррупции и от самого страшного зла — разврата, который, по мнению пенсионерки, всегда сопутствует наркомании. Павел забарабанил пальцами.

— Все ведь правду пишет, аж плакать хочется, но все как-то бестолково излагает, — подола голос работница штаба, теперь она нацепила на голову синий бант и как девочка-школьница красовалась у зеркальца.

Павел дочитал бумагу и ничего в ней не обнаружил. Он просмотрел ее еще раз и, убедившись, что ничего такого, о чем говорила пожилая штабистка здесь нет, спросил:

— Ничего про автобусы тут нет?

— Ох, я, должно быть, перепутала! — воскликнула модница.

Оно вновь открыла шкафчик. Порылась в нем и извлекла оттуда другой такой же исписанный со всех сторон лист.

— Вот, должно быть тут.

Павел прочитал его. Это была жалоба на отсутствие горячей воды, но в конце ее, тем не менее, содержалось нужное сведение о предстоящем голосовании и использовании административного ресурса для формирования "правильного выбора".

— Можно взять с собой?

— Берите! У меня этих жалоб знаете сколько? О-го-го!

Павел не удержался и спросил: — А что вы с ними делаете?

— В шкафчик складываю, иногда Серов запросы пишет, но все без толку. Разве чиновники что-нибудь делать будут? Если народ сам не выступит, если сам не заставит?

— Правильно, — согласился Павел, но не удержался и еще раз спросил: — А молодежь у вас в парторганизации есть?

— В горкоме-то? Нет, раньше была, но что-то они все... Ленивые, наверное? Листовки они клеить не хотят, газеты тоже разносить томятся, нас не слушают. А вот анархисты у нас в городе есть, Серов говорил. Маркса обчитались и в анархисты, мол, свободу им подавай! А надо, надо чтобы порядок был! А то один разврат, да порнография, а вырядились то, как в наше время было одно благолепие и таких сволочных нарядов никто не носил. А парни-то, парни патлы себе, что девки поотращивали!

— Ну и дура, — подумал Павел, вежливо выслушивая последний словесный залп старушки.

Он поблагодарил за помощь, вежливо попрощался и вышел.

Глава 5. На экране.

В дверь резко позвонили. Павел протер глаза и, не нащупав на стене выключателя, вышел в коридор. Тут было проще. Он зажег свет и спросил:

— Кто?

— Свои, — ответил знакомый голос.

— Кто это может быть? — попытался сообразить Калугин. — Алексей Николаевич спит, может Артур или Серов?

Он открыл дверь.

Внезапный свет телекамеры врезался в глаза и Павел отступил, закрывая лицо руками, и соображая, что стоит перед телевиденьем в одних трусах.

Последним в комнату вошел Серов.

— Удивились, — спросил он?

— Конечно, — пробурчал Олехов.

— А я НТВшников привел.

— Молодец, — подметил Калугин, натягивая на себя одновременно брюки и пиджак.

Гости прошли на кухню и принялись устанавливать оборудование. Предстояло дать интервью.

Еще вчера познакомив своих руководителей с обнаруженными и уже известными бумагами, а так же поделившись полученной от Артура информацией по делу прокурора, Павел заметил, что сами они мало что могли ему поведать. Правда Олехов сообщил, что фальсификаций не будет, все меры приняты, а вернее просто они не понадобятся. Серов же вообще ничего не сказал. Но, по-видимому, уже тогда, сразу решил связаться со СМИ.

— Hasta la victoria siempre! — произнес Павел, обращаясь к оператору, на майке которого красовался Че Гевара.

— Угу, — буркнул тот, видимо не поняв испанской фразы.

— Всегда до победы, — уточнил Павел.

Оператор улыбнулся.

— Меня зовут Сергей, — вмешался в их скромный диалог молодой человек в модном костюме. — Мы час назад прилетели и сразу в машину и к вам. Тут говорят, такое творится! Расскажете?

— Конечно, — признался Павел.

На кухне он пока был один. Олехов одевался, а Серов засел в туалете. Павел ухмыльнулся, пощупал рубашку и застегнул оставшиеся пуговицы.

— Начнем, — предложил Сергей, когда все трое уже сидели за столом.

Ярко слепил свет.

Начал Серов, но от его путаных речей, а он и без того всегда чем-то взволнованный теперь вообще растерялся, было мало толку. Олехов все время ссылался на закон о выборах, мотал головой, и мало что можно было понять. Только Павел, возможно, это была его профессиональная — журналистская черта смог дать связанный и даже острый рассказ. Про автобусы и комиссию все уже было сказано, и Калугин решил поведать о странных расписках. Это действительно вызвало интерес. Налицо, как отметил Павел, был серьезный заговор с целью устранить от голосования нелояльных избирателей, административно выстроить робких и слабых, и тем самым добиться высокого процента за действующего главу администрации. Все это приобретало особый смысл, если добавить сюда и то, что в городе губернатор был особенно непопулярен.

— Снято, — уточнил Сергей и яркий свет погас. — По-моему, все здорово получится. Материал обалденный! Сенсация. Выборы и заговор...

— Только вы там, где я в трусах дверь открываю, не показывайте, — попросил Павел.

Все расхохотались.

Завтракать пришлось пельменями, их купили килограмм и по причине отсутствия холодильника съесть решили сразу. Хотя пельмени были хорошие, но ситуация усугублялась еще и тем что имелся еще килограмм помидор, а едоков было только двое.

— Ну и деньки, Павлик, — пошутил Олехов.

— Ага, Алексей Николаевич, меня вот ночью еще никогда не снимали, — согласился Павел. — Прямо какое-то путешествие в зазеркалье.

— Наверное, уже началось голосование, — заметил Олехов. — Сколько времени?

— Девять, Серов обещал в полдесятого нас забрать.

Серов не опоздал. Вместе с тучным, резким, с повадками гонщика шофером он прибыл ровно в назначенное время.

— Поехали все вместе по избирательным участкам? — предложил он.

— У меня документы фальшивые, то есть я не член территориальной комиссии с совещательным голосом, у меня просто представление, а удостоверения нет, — признался Павел. — Я вчера, правда и с их помощью шорох наводил, но зато теперь не знаю что делать. Ведь не может же быть два одинаковых члена комиссии от компартии. По закону не положено.

— Ладно, кто там разбираться будет, — заметил Олехов.

— Конечно, — согласился Серов. — У нас тут народ темный, а особенно председатели участковых комиссий.

В первой же комиссии, где они устроили переполох (просто одного визита было достаточно), Павел заметил, как небрежно председатель относится к избирательным бюллетеням. Эти важные документы, за потерю которых грозил солидный срок, лежали пачками на всех столах, так что он даже подумал стащить десяток-другой этих ценных бумажек.

— Простите, а вы кто такой? — обратился к Калугину председатель Комиссии, когда, тот указал ему на небрежное отношение к документам.

Павел предъявил свое представление и уточнил:

— Я член территориальной комиссии с правом совещательного голоса.

— Ага, вижу, — признался председатель, в чьей некомпетентности больше не приходилось сомневаться. Никаких крупных нарушений не было замечено. Только одно бросилось сразу в глаза, на каждом участке сидели наблюдатели от завода — представители руководства и тщательно фиксировали, кто из их сотрудников пришел проголосовать.

— Вот собаки, — заметил Серов.

— Административный ресурс? — спросил Павел.

— Именно так, — подтвердил Олехов. — Тут попробуй, не проголосуй, или неправильно проголосуй, мигом работы лишишься. Страшно оказаться в шкуре простого человека. С работы выгнали, денег нет, семья голодная, тут хочешь, не хочешь "правильно" проголосуешь.

Результат был заранее известен. Партия проиграла, ее кандидат получил большинство голосов только в крупных городах, поровну было в небольших городках и в деревне поражение было полным. Измученные безденежьем, нищетой, тяжелым трудом сельские жители не во что не верили и рады были отдать свой голос любому, кто хоть что-то пообещает. Одним словом, выборы были проиграны.

Но это стало известно только на следующий день.

Старенький автомобиль все с тем же ворчливым резким шоферов увозил Олехова и Калугина на вокзал.

— Не верят нам люди, — ворчал шофер. — А все потому, что идеологии у нас нет. Вождь что хочет то и лопочет, с попами якшается, газеты наши мерзкие, читать их нельзя. Пишут всякую чушь, тухлые новости и те там никуда не годятся.

Хуже всего то что, молодежь к нам не идет, да и одна ли только молодежь? Рабочие запуганы, крестьяне обнищали настолько, что совсем разум потеряли. Некоторые думают, что во всем только телевидение виновато. Так я вам скажу, нет! Люди у нас дураки безвольные, народ — скотина, вот за границей, мы ее все клянем да клянем, там чуть только налоги поднимут или цены, или зарплату понизят, так сразу все выходят на демонстрации, митинги, забастовки устраивают. Одним словом люди! Джек Лондон, как писал: "Жизнь это преодоление препятствий". А наши перед этими препятствиями пасуют. Но главная наша беда, тут может, я повторюсь, это идейная убогость нашей партии. Что мы предлагаем людям? Что? Государственный патриотизм, клянем олигархов, а о всесторонней сущности капитала молчим, а она повсюду. Поднимаем крик о внешней угрозе, а хоть кто-нибудь предложил сократить рабочий день? Нет. За такой тухлой спичкой никто не пойдет! Вот отсюда и все наши беды.

Сказать на это было нечего.

В университете было полно народу. Все заканчивали учиться, штурмовали библиотеки, сдавая горы нечитанных книг, прогуливали пары последние и наполняли бурлящими молодыми телами коридоры и аудитории. Надвигалась сессия. Именно здесь в этих стенах и договорились встретиться Калугин и Белкин. Евгений опаздывал. Павел, скучая, он всегда приходил раньше времени, шарил глазами по робко суетящимся девушкам. Некоторые ему нравились.

— Ну, все, сдал все зачеты, — сообщил Женя. — Теперь надо о сессии подумать, попробую опять все на отлично сладить.

— Молодец, — похвалил товарища Павел.

Нельзя было сказать, что они подружились, но отношения у них были нормальные — товарищеские. Хотя Белкин по прежнему не нравился Павлу. Что-то в нем чувствовалось не то, какая-то фальшь.

Не раз, разговаривая с Белкиным на серьезные темы, как правило, об идеологии, стратегии и тактике развития комсомольской организации, Павел замечал, что тот его не слушает, не хочет слушать. Это казалось странным. Но, так или иначе, уже несколько месяцев они работали вместе. Общее дело заставляло отбросить глупые предчувствия, хотя Павел продолжал присматриваться к этому человеку.

— Пока вы с секретарем ездили в этот южный городок, мы с Датовым в той же области побывали в Дамбовке. Вот это было действительно забавно, — похвастался Белкин. — Знаешь, мы там настоящий переполох устроили. Датов все время фотографировал, а я записывал. Так в комиссиях, они агитацию прямо в день голосования на стенах участка повесили, паразиты, просто паника была. Красиво сработали!

— Молодцы. Жень, а вот Виктор рассказывал, что там мало мужчин, в этом городе, а в основном женщины и, причем доступные.

— Да ладно тебе, — смущенно усмехнулся Белкин и Павел уловил, что мимика у него немного заторможенная.

— Похоже, эмоциональная подавленность, да и уровень интеллекта не очень высокий, — отметил про себя он. — Подавление сексуальности, сразу видно сильное. Жаль человека.

— Врать не стану, правда. Там девушки не особенно робкие. Что поделаешь, если все парни пьют, инстинкт. Вот они и кидаются на всех подряд. Виктор, конечно, теперь такое любит, но только не я. Разврат это плохо, надо чтобы по любви и для создания семьи. А так за бутылку пива... Разве это правильно? Вот нас мужики и запихали сразу в машину, прямо с поезда, да и говорят: "Из дома никуда, а то вас эти мегеры быстро совратят, глазом моргнуть не успеете, как останетесь в нашем городе жить". Так и сказал "мегеры".

— Слова секс избегает, не любит, — подметил Павел. — Странно, что он вообще о таком говорит, обычно ведь просто тему меняет, стесняется. Наверное, не хочет выглядеть закомплексованным, ведь об их поездке Виктор уже всем рассказал.

Еще до поездки Павел включился в работу комсомольской организации. Изучил ее сильные и слабые стороны, обнаружив, что последних гораздо больше. В короткие два месяца он познакомился с левой молодежью. Потом была дерзкая поездка. Природа просыпалась. И не замечать этого было нельзя. Даже в городе, влажном и грязном чувствовалось пробуждение жизни, наступление весны.

— Давай обойдем это болото с той стороны дома, — заметил Женя, указывая на огромную лужу, раскинувшуюся посреди улицы.

Павел согласился. Он кивнул головой и подумал, что стоило выбрать другой маршрут. Но он знал, что Белкин любил короткие маршруты. Философия дороги была ему не понятна. И в отличие от Павла он всегда ходил быстро, не обращая внимания на окружающий мир.

— Есть два вида ходьбы, — вспомнил Павел. — Первый из них — обычный, когда путник движется из пункта А в пункт В. И цель прибыть из пункта А в пункт В. Значит главное скорость. Второй способ — индейский. Здесь цель не прибыть, а двигаться из пункта А в пункт В. В таком виде ходьбы теряет значение и время и расстояние и обретает смысл ощущение мира и себя в нем. Движение здесь осуществляется как бы нелинейно. То есть не в пространстве, а в понимании пространства.

Эту теорию изложил еще несколько лет назад Литвин, и Павлу она сразу понравилась. В те дни он много думал над ней и не мог насладиться всей глубиной мудрости первобытного человека.

— Ведь если ты не замечаешь того, что вокруг тебя, не видишь предметов и людей, разве можешь ты успешно постичь мир? — продолжал он свои беззвучные рассуждения. — Познание должно быть непрерывным, не отчужденным, свободным.

Уже полчаса Калугин вместе с Белкиным шел по как-то неожиданно расплавленному жарким весенним солнцем асфальту пыльной дороги по направлению к Клоповой роще. Там, в кругу сумасшедших приятелей-коллекционеров он собирался уничтожить, как он сам говорил, несколько часов времени и приобрести какую-нибудь приятную и бесполезную вещь. Белкин же преследовал более конкретную цель и возможно потому торопился больше обычного. Ему нужно было, пользуясь помощью знавшего всех в этих местах Павла приобрести сотню пионерских значков.

В роще было полно народу.

Они долго рылись в монетах, значках и старых дисках, иконах, разных наградах и таких же древних книгах. Евгений утомительно не решался купить какой-то советский значок, пионерских фетишей он к тому времени уже набрал больше нужного. Он ходил кругами, сомневался, все время звал Павла и спрашивал его: "Стоит или нет?" Получив утвердительный ответ, он продолжал сомневаться. Так тянулось примерно полчаса, пока, наконец, Белкин неожиданно не купил его за пять рублей.

— Неужели нельзя было решиться сразу? — подумал Павел. — Вот странный человек?

Пока Женя терзал себя и всех вокруг колебаниями, Павел не терял время. Он выбрал себе значок с изображенным на нем доброго вида вампиром в профиль и надписью, и проворно сменял его, прельстив хозяина с большими висячими по-польски усами значком депутата молодежного парламента, которым месяц назад стал от комсомола. Надпись на приобретенном Калугиным значке гласила: "Демон".

— Подарю кому-нибудь, — решил он. — Подарю и спою песенку: "Где ваши руки? Бейте в ладоши, суки!" Белкин такие не любит, ему больше советские 30-50-х нравятся. Кому что.

— А я тебя видел, парень, — неожиданно обратился к нему продавец военных аксессуаров, — ты по телевизору про выборы рассказывал. Только у тебя теперь другая внешность: прическу изменил, да и борода исчезла. Но я в разведке служил, так что сразу тебя узнал.

Павел улыбнулся, признавшись, что это действительно был он.

— Иногда бывает приятно почувствовать себя телезвездой, — ехидно подумал он и сам себе улыбнулся уже во второй раз. — Конспиратор хренов, сколько имидж не меняй, тебя все равно кто угодно узнает.

— Смотри, сколько я пионерских значков набрал, — ворвался в тишину его мыслей Белкин. — Можно сто сорок пионеров принять!

— Молодец, — иронично похвалил Павел, прекрасно понимая, на какое бесполезное дело пойдут все эти блестящие предметы. Пионеры были особым местом комсомольской работы, постоянно общаясь с Виктором, Павел знал, что никаких пионеров на самом деле нет, а есть только публичный ритуал приема в пионеры. Действовала даже формула: "один пионер — одна шоколадка". Эта формула реализовывалась так: детям церемониально, под щелчки фотокамер и гудение горна, повязывали галстук, цепляли значок, одним словом принимали в пионеры и давали шоколадку. Пионеры сжирали шоколадки на месте. Дальше дело не шло, некому было с ними возиться.

— Расход не велик, зато можно рапортовать по инстанции или хвастать где-нибудь на съезде, мол, у нас в области 8000 пионеров. Ну, или еще поболее, — про себя уточнил Калугин. — Белкин такое любит, одно слово фетишист.

Павел усмехнулся.

Глава 6. Продолжающие бой.

Летний комсомольский лагерь уже прошел. Воспоминания о нем были неприятны. Каждый год, всякое лето, молодежная организация партия устраивала недельный пикник на природе. Это мероприятие не имело почти нигде того смысла, который в него вкладывали. Попросту это была пьянка. Нет, здесь не было теоретических семинаров, не было спортивных эстафет. Одним словом, не было всего того, что должно было быть.

— Датов, ты что? Какой пример ты подаешь! — кричал Павел на изрядно захмелевшего друга. — Подумай! — Несколько пьяных комсомольцев у костра орали старые советские песни. Не было никакого смысла трясти сейчас Витьку.

Павел сплюнул. Горячо развернувшись, он пошел к одному из домиков, в которых жили комсомольцы.

Здесь тоже пили. Он сел на крыльцо и задумался. В который уже за многие месяцы раз задумался о том, как можно победить, идя таким сложным, противоречивым путем. Литвин сел рядом.

— Злишься, Пашка, — спокойно заметил он.

— Как можно сочетать одно с другим? — пламенно возмутился Павел. — Зачем устраивать все это? Зачем декларировать работу и просто пить? Какого дьявола все это делать? Почему Виктор тоже...

— А что ему делать? Вот я согласен с тобой, и уверен завтра он будет согласен, но что делать? Как его поймут товарищи, если все это не устроить?

— Не знаю.

— Никто не знает. Сейчас такое время. Уверен, через год все прояснится. И изменится тоже. Уверен изменится.

— Куда изменится Мишка? Куда?

— Не знаю. Все говорят выборы, скоро выборы — парламент, ГосДума. Вождь обещал победу — 51% голосов за партию.

— Сколько? Мы наберем не больше 14%. Кто станет голосовать за таких вот комсомольцев? А как работает партия, да и молодежная организация, это же позор. Разве можно так?

— Ладно тебе, ты еще коммунистов не видел.

— Не коммунистов, а членов партии, — успокаиваясь, поправил друга Павел.

— Да какой черт разница...

— Нужно искать выход, иначе мы так все дело погубим. Вот ты, почему в партии, почему ты коммунист? Скажи?

— Я хочу жить при коммунизме, хочу быть свободным, быть счастливым, хочу видеть счастливыми всех людей. Не могу терпеть несправедливость, не могу переносить человека товарно-денежного. По-моему должен быть только один человек — человек творец. Именно поэтому я коммунист.

— Вот и я так. Так в каждом должно быть. Как огонь должно в сердце гореть. Гореть, каждой буквой отдаваясь в мозгу. И еще, не знаю, замечаешь ты этого или нет, но большинство наших товарищей стесняется того, что они коммунисты. Понимаешь? Стесняются, вот ты гордишься, и я горжусь, а им стыдно.

— Понимаю.

— Да никакие они не коммунисты. Просто патриоты какие-то непонятные. А большей частью вообще фашисты, только и кричат, что евреи их погубили. И потерялись они во времени, их место в прошлом, а они в настоящем болтаются. Не место им тут. Не место, а уж тем более таких уродов в будущее брать нельзя.

— Павел, я все понимаю. И согласен я с тобой, но не вижу я пока другого пути, не вижу. Поэтому вступай в партии и думай, вместе давай думать.

— Рад, что ты понимаешь. Датову надо объяснить. Он умный, честный, надо чтобы тоже все понял и нам помогал.

Было уже совсем темно, и только огни яркие костров делали наступившую ночь похожей на день. Комсомольцы, горланившие песни, стихли. Многие ушли спать.

Литвин взял гитару и предложил:

— Споем? Пусть мир идет к черту.

Это была настоящая песня настоящего — свободного человека.

Они не легли спать. Сидели у огня. Утро пришло само.

— Повестка нашего сегодняшнего дня будет такая, — начал секретарь райкома. — Во-первых, мы рассмотрим итоги выборной кампании. Во-вторых, обсудим ситуацию с подпиской на газету "Трудовые будни народа". В третьих...

Павел сделал усилие, чтобы не закрыть глаза.

— Рок-н-ролл мертв, — постулировал он.

— И последний пункт повестки — "Разное", — живописно продолжал косноязычный секретарь. — Говоря об итогах прошедшей предвыборной компании и самих выборных процессов, хочу вам всем сообщить, что дело это наше непростое. Мы с вами, товарищи, еще десять лет назад тому вступили в борьбу, и теперь нам отступать незачем...

Пожилые коммунисты слушали, внимательно наморщив лоб и насупив брови. Почти все члены самой крупной в районе первичной партийной организации были пенсионеры. Молодых лиц здесь Павел еще не видел. Было грустно, так как он уже бывал на партсобраниях. Сегодня его должны были принять в партию. Внезапно пожилая, горячая женщина с невротическим выражением лица перебила секретаря: — Петр Викторович, а как же вопрос о взносах! Некоторые товарищи не платят взносы уже много месяцев. Усилия партийной дисциплины требуют от нас быть суровыми. Мы...

— Спасибо, я знаю, — в свою очередь перебил ее секретарь райкома, который сейчас был председателем этого заседания. — Мы проголосовали уже повестку, поэтому предлагаю этот вопрос рассмотреть в "Разном".

Теперь давайте товарищи внимательно поработаем над вторым вопросом, — председатель почему-то пропустил первый вопрос. Его никто не поправил. — У нас сложилась прямо-таки сложная ситуация с подпиской на нашу газету...

— Газета дрянь, — заключил про себя Павел. — Кто ее читает? Она ведь омерзительно сверстана, в ней нет ни одной фотографии, а уж статьи вообще отвратительные. Не удивительно, что никто на нее не подписывается. Мертвое издание.

Зал закопошился. Здесь было человек сорок.

— Областной комитет поставил нам ряд задач увеличить число подписчиков и тем самым расширить поле наших сторонников — патриотов и беспартийных коммунистов. Именно благодаря нашей работе мы смогли одержать победу на прошедших выборах в городской совет, — перешел к первому пункту повестки секретарь райкома. — Вот если не пользоваться нашими агитационными материалами, то невозможно вообще никаких голосов не собрать. Когда в Великую Отечественную войну враг, тот, что сейчас захватил нашу страну, стоял под стеной, мы смогли поднять народ и победить. Если мы и сейчас не сможем поднять народ, то тогда даже наши враги смогут развалить государство. А это, я вам скажу не просто государство, мы его с вами создавали, наши отцы и деды. Так что наоборот нельзя и нужно вести настоящую борьбу...

Павел потерял смысл рассуждений.

— Давай создадим революционную организацию из проституток, — предложил Литвин. — Помнится, Дзержинский в Варшаве смог создать такую, и она принесла большую пользу РСДРП.

— Мишка, ну ведь она не из проституток была, а из модисток.

— Да какая разница?

Они только что познакомились на набережной с тремя девушками и сразу догадались по их речи и поведению, к какой профессии относятся барышни. Да они и не скрывали особо. Но Белкин, который гулял с ними, этого так и не понял, полагая, что это просто обычные девчонки. Ну и что, что пьют, как лошади? Теперь он ждал их, в компании трех немного кривоногих дам, развлекая их своими рассуждениями.

Литвин только вчера приехал, и Павел по нему сильно соскучился, да и впечатлений была масса.

Они купили запланированную выпивку и закуску, и повернули к роще, где их ждала вся компания. Собственно, это Павел познакомил всех с девушками. Сперва они не пожелали общаться, но потом сами пригласили молодых людей присоединиться.

— Ты Белкину не доверяй, — неожиданно сказал Литвин и прямо посмотрел в глаза Павлу.

— Почему?

— Он в финансовых вопросах ненадежен. В прошлом году сильно этот "друг" меня подвел. Любит он деньги и сильно любит, и вообще говорили, он несколько человек кинул в серьезном деле. Из-за денег. Ручаться не могу, но будь осторожен.

— Странно, мне он казался неплохим парнем, — наивно соврал Павел. — Может, я ошибаюсь?

— Ты его мало знаешь, да и Датов тоже неосторожно его выдвинул в секретари. Я в людях разбираюсь настороже надо с ним быть, настороже.

Женя встретил их перепуганным взглядом закомплексованного моралиста. Оставшись наедине с девчонками, он, наконец, понял, к какому роду ремесла они принадлежат. Вернее не понял, а поинтересовался, так чтобы поддержать разговор. Немного притворно смущаясь, они ему все рассказали. Белкин побелел и теперь смотрел на вернувшихся друзей отчаянными глазами.

Парторганизацию, да и вообще организацию, из проституток создать не удалось. Получилось просто откровенное общение, простое и добродушное, если не считать потерявшего язык Белкина.

— Надо было сказать им, что при коммунизме у публичных домов будет самоуправление, — признался потом Ливин.

— Миша ты что шутишь? При коммунизме будет свободная любовь и никакой проституции не будет. Любовь перестанет быть товаром, а подавление сексуальности исчезнет. Незачем людям врать, — заспорил Павел.

— Знаешь... А ведь ты прав, Калугин. Ребята понравились девушкам, кроме, конечно, напряженного Белкина. Расслабляться он не умел, хотя временами крепко пил. Но никакого продолжения из их знакомства не последовало. Они просто расстались в метро.

— Не люблю продажных женщин, — проворчал Белкин. — Надо непременно запретить проституцию.

— Ты что, думаешь, это они от хорошей жизни на панель пошли, — возмутился Павел, уже составляя в уме план статьи, беспощадно бичующей капитализм, конечно бичующей скрытно, ведь писать приходилось в буржуазную прессу.

— Знаешь, каково это? — рассердился Михаил. — Может, они первый раз в жизни вот так с обычными парнями общались? Одна из них, конечно, была уже смирившаяся, вернее сломленная, но две другие совсем не плохие: Катя и, кажется Ира. Они ведь люди! А их жизнь ставит в такое положение, будто они не люди, а животные. Это ведь ужасно. А самое главное для них знаешь что? То, что мы к ним как к людям отнеслись, а не как к шлюхам, не как к товару.

Белкин что-то буркнул.

Ропот в зале вырвал Павла из воспоминаний вчерашнего дня, оборвав нить такого трогательного времени. Пожилая бедно одетая женщина что-то шепнула ему в ухо. Он поморщился. Смысл произнесенных слов невозможно было разобрать.

— Теперь, товарищи, давайте серьезно и существенно поговорим о приеме в нашу партию молодого коммуниста. Его фамилия Калугин, зовут Павел. Он уже несколько месяцев работает с нашей первичкой и в комсомоле, — продолжал секретарь. — Рекомендации этому горячему смене поколения дали: наш коммунист Михаил Литвин и Первый секретарь обкома комсомола Виктор Датов. Вот значит их рекомендации...

Дальше безжалостно уничтожая время, были зачитаны все рекомендации, заявление Калугина, его автобиография и еще какие-то бумаги.

Павел встал и представился. Нудная процедура ответов на вопросы началась. Он ждал ее предупрежденный и готовый рассказать о своем понимании программы партии, поделиться знанием устава и выразить готовность работать вместе со всеми.

Но ничего не произошло. Его не спросили о том, что такое коммунизм, капитализм или классы, никому не было интересно его мнение и знание либо незнание устава. Павла спрашивали о совершенно ненужных вещах: где и когда работали родители, где он учился, как учился, женат или нет. В общем, задавали совершенно лишние для определения убеждений человека вопросы. Но видимо этого и не требовалось.

Когда истомленный ответами Павел сел, то сразу задумался о судьбе партии. Из этих размышлений его не вывело даже голосование по поводу приема его в компартию.

— Большие беды ждут нашу организацию. Мартовский принцип формирования партии непременно принесет вред. Нельзя считать членом партии человека имеющего просто билет, но не понимающего сути борьбы, да и не участвующего в ней, — думал он. — Ленинский тип партии совсем другой, здесь членом партии считается тот кто работает в ней, а ведь большинство этих людей уже давно ничего не делает. Я уже не говорю о том, что многие из них вообще даже на собрание не ходят, взносы не платят, наконец.

Собрание шло своим чередом уже третий час. Кругом о чем-то спорили. Что-то неразборчиво доказывали.

Павел покрутил головой, чувствуя, что вспотел. Воздух был сжатый и едко невкусный.

— Нужно работать по-новому, учиться прошлым, да, но все равно по-новому, по-новому, — думал он. — И начать нужно с комсомола. Все эти пьянки, летние лагеря, фиктивные пионеры — пожиратели сладостей, все это не годится. Да и скучные пикеты с плакатами в духе "Власть ты плохая" никуда не нужны.

Эти мысли еще сильнее вырвали Павла из кипучей, но бессмысленной для него действительности и он стал рассуждать. Мысли сами, под влиянием хаотичной реальности проносились в голове: — Надо провести собственную акцию. Не скучный традиционный пикет, а яркий, захватывающий экшен. Ведь нашу молодежную организацию никто не знает, никто. Да и никто бы не знал ее вообще, если бы не здоровские листовки Литвина. Если бы не они, вообще никого бы не было. Значит, хороший вкус? Верно. Война на Востоке набирает силу, американские интервенции развиваются в нескольких азиатских регионах. Эта проблема волнует многих — волнует всех. Необходимо захватить ее и реализовать в акции. Сделать, именно сделать имя нашему движению. Показать всем этим пожилым, забывшим о настоящем, о настоящей борьбе людям, что бой продолжается.

Так родилась новая идея.

Глава 7. Выбирай новый.

Губернатор отошел от окна. Там за двумя слоями стекла, нацелив острый красный нос в его кабинет, красовалась пятиметровая ракета. На борту ее рядом с Американским флагом белели две буквы: "US". Александр Александрович поморщился и опустошил простуженный нос в синий платок.

Раздался непродолжительный резкий звук.

— Да не волнуйтесь вы так Александр Александрович, — пролопотал маленький сутулый человек. Она ведь не настоящая, да и уберут ее через час.

Короткошеий толстяк губернатор прошелся по кабинету.

— Издеваются, — рассуждал он. — Мальчишки, устроили тут, понимаешь балаган. Весь город на ушах. Одних журналистов толпа. И чего им далась эта война в Ираке? Она ведь не первый день идет.

Был теплый сентябрьский день. Выставив картонную ракету как символ Американской угрозы миру, комсомольцы организовали сбор чиновников-добровольцев для отправки в Ирак, а для пущей красоты разложили еще и тела — манекены американских солдат, которые обильно, под визг собравшейся толпы, и при пристальном внимании телекамер поливали красной краской.

Народ шумел. Милиция роптала, переговариваясь друг с другом по рации. Датов и Калугин, одолеваемые группой журналистов с музыкального радио, комментировали случившееся.

— Непорядок, непорядок это, — бурчал губернатор, еще раз выглядывая в окно администрации и пугливо поглядывая на оскаленный белыми акульими зубами нос ракеты.

Легкий ветер развивал флаги с команданте Геварой. Группы молодых людей в масках раздавали прохожим листовки и газеты. Настроение у всех было приподнятое. Это была первая акция, которую устроили комсомольцы, и которая не просто произвела бы такой фурор, но и принесла бы столько положительных эмоций. А их был шквал. Люди радовались и шутили.

— Сегодня, — объяснял Датов, — американские оккупанты понесли серьезные потери на Востоке. Это послужит Вашингтону уроком. Послужит уроком Москве, бросившей иракский народ в такой важный для всего мира час. Это не просто война одного государства против другого, не просто оккупация чужой территории, нет. Это охота за главным ресурсом планеты — нефтью. А кто владеет нефтью, тот хозяин Земли.

— Павел, как коллега коллеге, — вырвал Калугина из короткой паузы какой-то журналист, — расскажите, что означает эта огромная ракета, почему вы сегодня разложили здесь зеленые манекены и поливали их красной краской и зачем записывать чиновников-добровольцев? Разве они хотят воевать?

— В том то и дело, что нет. Но чтобы показать эту их сущность, их природу трусов и предателей, нужно предложить им выбирать. Точнее навязать выбор. То есть поступить с ними так, как никто не поступает, как с людьми. Ведь они никогда не выбирают, всегда слепо выполняя приказ. А тут им предлагается выбрать... Нужно помочь другим людям. Помочь, понимаете, не забрать у них хлеб или деньги, а помочь. Совершить реальный, нужный поступок.

— И что происходит?

— Мы видим, что они не способны. Люди, живые и разумные существа им безразличны. Такова сущность буржуазной бюрократии.

В это время другой журналист, точнее это была худенькая, но бойкая девушка, одолевал другого организатора акции: — Виктор, что вы думаете, о том, что сегодня происходит. Какой символизм вы вложили в это действие?

— Ракета — это символ угрозы, символ страшной смерти, которая может выпасть на долю каждого народа, в земле которого есть ресурс нашей цивилизации, топливо ее развития — нефть.

— Настоящий символизм жизни и борьбы, — подумал Павел, как только волна интервью прошла.

Он облегченно вздохнул. Теперь было время осмотреться и оценить детище почти месячной подготовки. И Павел взялся за это дело. Первым в глаза бросился плакат "Нефть дороже крови?". Затем красные всполохи знамен закрывавших низ картонного сооружения. Людей даже теперь, когда основное действие завершилось, было много. Акция удалась. Все были веселы и бодры. Улыбались люди, улыбалось светлое безоблачное небо, улыбался золотой шар. Улыбались прохожие.

И все это придумал он, Калугин.

Когда все закончилось, участники разошлись, площадь опустела, и только одно напоминание о прошедшем осталось на ней — большая розовощекая ракета.

— Что мне с ней делать, — развел руками молоденький сержант.

— Возьми на память, — пошутил Павел.

Но экспонат прибрал к рукам какой-то коммерсант.

Вечером вышли репортажи. Их было так много, и они были такими увлекательными, что зритель или слушатель не мог не восхититься остроумием молодых коммунистов. Они улыбался их делу и проникался симпатией к их идее. Именно в этот день многие узнали, что есть красная молодежь. Потом пошли газеты. В них тоже нашлось немало.

Теплые осенние дни сменились прохладными. Не редки, становились дожди, и зеленые деревья сперва пожелтели, а затем начали сбрасывать листья, печаля взоры вечно спешащих людей. Но комсомол работал, и если вокруг была осень, то в сердцах молодых борцов было лето, и горел огонь.

Павел задумал эту "басню" месяц назад, тогда когда еще он работал в редакции, то есть до того, как ему предложили делать вместе с Литвиным сайт обкома. Теперь работа над мини-пьесой была в полном разгаре. За свою короткую жизнь произведение сменило уже несколько жанров. Впрочем, смысл все равно был политический.

Редактор не хотел отпускать Калугина, но Павел всегда сам выбирал свой путь. Теперь его дорога лежала через информационную политику партии, и ее молодежного крыла. Жизнь в нем бурлила, и он изливал ее в своих репортажах. А писать было о чем, судьба человека, заботившая его всегда, теперь была основным его материалом.

Дома как обычно не было никого. Калугин наслаждался. Радовался тишине после кипучей недели в обкоме. Выборы уже начались, и дел было невпроворот.

Внезапно к нему пришла забавная мысль. Он перестал расхаживать из угла в угол, словно лев в клетке, и сел за компьютер. Пальцы с профессиональной быстротой ударили по клавишам, выправляя текст. Превращая его, словно метал под молотом кузнеца в достойное произведение литературы.

"Охотник (человек в маске Типуна) — выходя на сцену: — Дремучий лес, как в дебри сказок я пришел. Искать добычу, крови силу. Все то чем бездну сотворил природы дух неутомимый.

Появляются звери — выглядывают из-за деревьев. Звери: — О, он пришел! Мы в страхе жизнь свою спасем. О, он пришел! Беги, спасая робкий мех.

Смех Охотника, звери прячутся.

Охотник: — А ну добыча берегись! И сколько шкурок, мяса, сала сколько! Все мне. И в этот день чудесный мой, мой пыл охотничий со мной!

Охотник хватает ружье и в напряжении ищет зверей. Все звери разбегаются в разные стороны. Мышонок пытается помешать Охотнику стрелять.

Мышонок: — О нет, в друзей! Ведь он в друзей не стрелять станет! Нет. Ведь мы ему друзья!

Охотник: — Друзья?

Мышонок: — Конечно, как же по другому!

Охотник (обращаясь к себе): — И верно слишком дичь мала. К чему расходовать заряды, когда мне рады?

Звери их кустов: — Рады! Рады!

Перепуганные звери сбегаются к охотнику и мышонку.

Охотник (лукаво): — Пусть будет мирным разговор. Ведь в дружбе, в близости сердечной нет место выстрелам слепым. Нет места злобе бессердечной. Я добр и буду мил. И буду, щедр, коль эти ротозеи мне помощь смогут оказать и дар волшебный показать. Сокровища в лесу седом хранятся тайные. Так, где они?

Соловей: — Здесь нет монет, кристаллов дорогих, изделий ценных — нет. Но разве это то, что мы открыть должны святому человеку? Ведь по лицу я вижу ты святой! Ваш клад в другом он голосе волшебном и пенье чудном!

Попугай: — Вы так умны и в речи вашей столько аргументов!

Лиса: — И нежный мех и искры серебра и красный лоск!

Лев: — А храбрость — львиная порода, у вас в крови!

Медведь: — И сила медведя!

Охотник умиляется, находя все это в себе. Звери радуются и больше не боятся.

Верблюд: — Какой отменный горб!

Охотник: — Разве я горбат?

Змей: — И хвост зеленый — как трава.

Лягушка: — И бородавки тоже!

Охотник хватается за голову.

Осел: — Таких ушей, нет в целом мире у других зверей!

Лось: — Рога отменные!

Охотник (в ярости): — Так я урод?

Звери (хором): — Ты чудо из зверей!

Соловей: — Не слушай их!

Охотник (теряя самообладание): — Урод я?

Мышонок: — Бойтесь звери!

Охотник хватает ружье. Два выстрела. Все звери падают мертвыми. Улетает соловей и ускользает мышонок.

Автор: — Кто начал эту песнь? Они остались живы: один в траве другой в ветвях — дрожат. Молчат сурово.

Без глупых тварей горя нет. Без мудрых — нет забвенья. Без робких — радости, без сильных -утешенья. Но в этом ль смысл, иль только ухищренье? Охотник в лес пришел не ради правды, лжи не ради. Он жаждет крови. Лишь тот способен жить кто правде рад и в лжи не ищет искупленья. Беда минует тех, кто силу мудростью питает. Но если нет? Их сила тает".

— Вроде готово, — подумал Павел.

Он вновь пробежал глазами текст.

— Нужно еще придумать мораль. Ну, сыровато пока, но я еще многое исправлю, будет время, а пока пойду гулять.

С Михаилом они встретились в парке Славы. Было хорошо. Погода все еще хранила отпечатки лета, согревая друзей своим теплом и купая их в золотых листьях.

— Любишь осень? — спросил Литвин.

— Люблю. Любое время года люблю.

— Вот и я так. А выборы мы проиграем.

— Знаю. Уже проиграли. Нашей вины нет.

Они сели в парке на скамейку и Литвин закурил.

Странными, разными бывают люди. Одни из них добрые и честные. Другие лживые насквозь и трусливые. Для одних все значение жизни — это власть, деньги, что-то иметь, что-то решать, решать за других. Иным хочется просто спрятаться. Другие хотят счастья, пусть неясного, пусть не понятного, но живого и торжествующего.

Есть плохие души. Но как бы не было много подобных людей, всегда есть другие — настоящие. Их бывает совсем мало, но они есть. Но почему так бывает? Кто смог бы это объяснить? Павел уже знал ответ на этот вопрос, но боялся произнести его даже в уме. Возможно, для этого еще не пришло время и семена, посеянные Ноторимусом, еще не дали свои всходы.

— Евгений, ну вы ведь умный человек. Патриот, о государстве нашем радеете. И я вас очень уважаю. Но поймите, мы ведь с вами одно дело делаем — доброе дело. Если бы не мы, то американцы бы уже давно нашу страну распродали, — говорил спокойный, мягкий человек с бегающим взглядом и бородавкой на носу. — Вы одно делаете, мы другое.

— Конечно, Константин Игоревич, полностью с вами согласен, — добродушно признал Белкин.

— Вот видите как хорошо. Нам с вами какая разница, какой будет президент, главное это Родина — Россия главное. Дума? Нет, конечно, важно чтобы честные, хорошие люди были депутатами. Вот такие как вы, например, но ведь мы же с вами понимаем, что есть общие проблемы, — продолжал майор ФБС Изверин. — Ну, я понимаю вам надо пиарить организацию, но зачем же проводить вот такие изуверские акции. Зачем пугать граждан масками с лицом президента в Макдоналдсе раздавая им какие-то дурацкие, совершенно не в вашем стиле, не патриотические, а какие-то анархистские листовки?

— Троцкистские, мерзкие троцкистские листовки.

— А у администрации города, зачем мертвых рыб в узоры выкладывать? Разве это годится? Но хуже всего это листовка, что расклеена по всему городу — "Впиши себя в историю России". Ведь на ней наш президент нарисован. В прицеле, а ведь это главный лозунг переписи, и люди его знают. Ну, вот вы мне скажите Евгений, вы ведь умный человек, кто это у вас такие дела вытворяет. Что это за троцкисты такие?

— Да есть у нас, — злобно хмыкнул комсомольский идеолог. — Калугин, Литвин, Датов. Датов меньше, Павел больше всего, он у нас самый деятельный. С прошлого месяца его секретарем по информационной политике выбрали. Плоды приносит.

— Нужно, наверное, вам помочь, а то ведь эти герои вас быстро за сталинизм или фашизм, они ведь так нас патриотов называют, вычистят. Нехорошие люди и закон не уважают. Вот на прошлой неделе выпустили в Ростиксе живых цыплят, наверное, сотни две, а ведь там порядочные граждане курицу едят. Неприятный инцидент. И ведь таких много. Поможем.

— Буду признателен.

Майор хорошо знал всех этих людей. Курируя молодежную организацию партии в политической полиции, он, быстро убедившись в несостоятельности штатных агентов, вышел на контакт с человеком, казавшимся ему идейно неустойчивым — с Белкиным. И не ошибся. Евгений активно помогал органам, даже не подозревая, что вредит этим делу и предает товарищей.

Спустя час, подробно сообщив обо всех планах, деятельности и явках организации, Белкин вышел из кабинета майора ФБС и направился мимо парка к остановке.

Павел и Михаил продолжали гулять. Они ждали еще Датова, но он не пришел. Позвонил и сказал что заболел. Белкина тоже не нашли, его бабушка сказала, что он еще утром уехал на дачу. Приближался вечер и воздух и без того не горячий стал еще больше остывать. Литвин снова закурил. Он давно хотел бросить, но пока не мог.

Вдруг Михаил заметил Женю, тот, торопливым согнутым шагом, не поднимая глаз, переходил улицу метрах в двадцати.

— Смотри — Белкин, — заметил Литвин.

Павел крикнул: — Белкин!

Внезапно ссутулившийся человек, так сильно походивший на их товарища, бросил на них короткий взгляд, в котором невозможно было не узнать Евгения. Но он опустил голову еще ниже и прибавил шаг. Павел удержался и не крикнул ему еще раз.

— Странное поведение? Ведь это точно он. Что он здесь делает? — спросил Литвин. — Неужели он нас не заметил?

— Он заметил, — мысли Павла работали лихорадочно.

— Тогда почему не подошел?

— Поехали в другое место, я все расскажу, — сказал Калугин, неожиданно ему захотелось снова оказаться в парке, где он так часто гулял с Марией. Почему так произошло, он не знал. Возможно, волнение сковырнуло рубцы на старых ранах, и они ударили его в память.

Литвин согласился. Было еще не много времени. Но когда они вышли из метро и только добрались до места, пошел дождь.

— Проклятый ливень. Кстати что с Белкиным, с этим напыщенным дураком? Что ты там хотел сказать?

— Не уверен в том, что это справедливая мысль, но мне кажется, он был в управлении ФБС.

— И, правда, оно ведь там, рядом, — согласился Литвин. — Если это так, то это объясняет его поведение.

Дождь усиливался, превращая все в плавучий мир. Нужно было идти обратно. Эта идея вместе с подозрениями Белкина пришла им обоим. Воды вокруг становилось все больше и больше, а идти в хлюпающих башмаках все труднее и труднее. Пришлось срезать дорогу, но Павел, сам, не отдавая себе отчета, почему-то хотел идти тем же путем. Мимо дома, в котором жила Мария. Мимо прошлого.

— Вдруг я увижу ее? — терзала его мысль, не отдавая отчета в том, что это невозможно, да и не нужно больше. Это было влечение. Его манило, и он уступал.

Дождь, на миг, затихнув, снова усиливался, и они заспорили каким путем идти до метро. То жар, то холод сменялись чувствами и погодой в душе Павла. Воспоминания были неотступны. Он словно перенесся в тот день когда, уже потеряв ее, он шел здесь влекомые той же неведомой силой и пошел дождь. Было больно и страшно, мир казался тонущим, а он разбитым, превращенным в обломки кораблем. Он плакал. Но другая вода смыла тогда его слезы.

— Нахуй одной и той же дорогой ходить! — рассердился Литвин. — Всегда выбирай новый путь, если не к черту старый. Идем.

И Павел пошел. Подчиняясь не столько воле этого человека, сколько звучной силе его аргументов. Он больше не помнил ничего, старое утонуло в бесконечных потоках массы и казалось, дождь перестал.

Глава 8. Съезд.

Делегаты захлопали. Докладчик перевернул лист, образовав шуршащую паузу. Все напряглись, ощущая, что экзекуция еще не закончена.

— Жалко Витя заболел, не видит этого балагана, — коротко заметил Литвин.

— Уж лучше от гриппа изнемогать, чем видеть все это.

Павел обвел взглядом пространство. Зал был наполовину пуст, куда-то делись недавно присутствовавшие здесь люди. Оставшаяся часть делегатов откровенно скучала.

— Наверное, сбежали, — подумал он. — От такого сбежишь. Атмосфера была нудная. Уродливо украшенный плакатами и транспарантами зал утомлял еще больше чем выступление оратора. Смотреть было не на что.

— Зря они лестницу убрали, — словно читая мысли друга, заметил Михаил. — Она была бы тут единственным украшением. Все-таки индастриал, какой никакой.

— И, правда, — согласился Павел.

Большая алюминиевая стремянка стоявшая до начала заседания в правом углу сцены действительно придавала атмосфере III Съезда некоторый нонконформизм. Теперь ее не было.

— Безвкусицу, — процедил Михаил. — У этих людей — организаторов, только и хватило ума, что на этот полотняный транспарант "Молодежный коммунистический союз, III Съезд", да на этот уродливый значок с Лениным. Не понимаю, как можно иметь так мало вкуса и так испортить профиль вождя, ведь в советском комсомольском значке не было такого уродства.

Калугин грустно с бесцеремонной простотой потянулся. Первый секретарь ЦК комсомола продолжал свой монотонный доклад. В нем не было ничего важного и уж совсем не было ничего интересного. И поэтому его никто не слушал, все знали: ЦК, а, прежде всего секретари ЦК работают отвратительно.

Главный комсомолец был человек недалекий и неглубокий, насквозь пропитанный буржуазной этикой и лишь цинично изображавший левого. Он получил свою должность в результате протежирования некоторых лиц из высшего партийного руководства. Все это знали. К тому же глава молодежной организации партии славился своими финансовыми махинациями. Так он мог запросто оставить делегатов без денег на обратную дорогу, присвоив их себе и скрывшись. Так было не раз.

— Предлагаю признать работу Центрального комитета удовлетворительной, — сообщил из президиума нескладный юноша с отталкивающим взглядом.

Это был Райский, про него было известно, что он пассивный гомосексуалист и редкий подлец. Павел нормально относился к сексменьшинствам, но этот человек вызывал у него только отрицательные эмоции.

— Райского никто не переносит, — отметил Михаил. — Мне-то это хорошо известно, ведь я уже второй месяц тут живу, и со всеми комсомольцами познакомился. Очень много хороших ребят, есть музыканты, есть поэты, и все в один голос говорят: "Райский дерьмо, Раскому не верь, Райский подхалим и лизоблюд". В общем корыстолюбивый малый, типичный безыдейный карьерист, да среди секретарей нашего ЦК немало ему подобных, один "первач" чего стоит.

— Это ты про господина только что выступавшего с докладом о том, как все у нас хорошо?

— О нем.

В прениях по докладу ничего существенного сказано не было. Все знали, что выборы проиграны, что партийная, да и комсомольская стратегия плохи, но никто из выступавших ничего такого не произнес. Прения прекратились. И сонная, загипнотизированная речами пустота зала проголосовала. Только несколько рук поднялось против.

— Чувствуется сценарий? — спросил Павел.

— Из всех щелей сквозит, — ответил Литвин. — Надоело мне это, зря я сюда приехал. Ничего важного нет, тоска одна. Да и делегаты вон уже каленые.

— Это как?

— Пьяные, аж глаза горят.

— Я всегда говорил, что отсутствие идейного багажа нас не доведет до добра.

Наступил перерыв. Они вышли на улицу. Морозный, влажный осенний воздух ноября трепал их волосы и нежно покалывал лицо. Тонкий поток табачного дыма легкой пеленой застилал красивый пейзаж санатория. Это был одно из лучших мест Подмосковья. И, видимо, вся эта роскошь стоила немало денег.

— Сколько до голосования осталось? — спросил Павел.

— Полтора месяца. Но тут считать нечего нам ведь все и так понятно.

Вернулись в помещение. Сразу почувствовался прилив крови. Тут было много народу. Расположившись кучками, делегаты о чем-то шумно совещались. Хлопали двери, шелестели раздаваемые всюду газеты.

— Пойдем в бассейн, — предложил Михаил.

— Нет, я здесь должен еще найти одного человека.

— Ладно, ищи, а я пойду, искупаюсь. Хочешь, потом приходи, это в левой части здания. Найти не трудно.

Литвин ушел, а Павлу какая-то проворная девушка всучила некую газету. Он немного полистал ее и, отметив, как она дурно сверстана и какие бездарные статьи содержит, куда-то сунул.

Время немного успокоило холл, погрузив его в тишину. Началось второе заседание. На него Павел решил не пойти. Постепенно народ рассосался, и он обнаружил того, кого уже несколько минут отчаянно искал в густой массе.

Среднего роста парень, лет тридцати, светлый и голубоглазый, с ласковым выразительным взглядом и густой черной бородой, стоял возле колонны, беседуя о чем-то с неизвестными Павлу молодыми людьми.

Калугин приблизился и поздоровался. Но прежде чем он успел переброситься хоть одним словом с бородатым человеком в модном с маленькими обшлагами костюме, девушка стоявшая рядом сунула ему все туже неудачную газету и выпалила: — Как вам нравится эта газета?

Павел с неохотой развернул ее еще раз.

— Так как?

— Явная дура, — подумал Павел, разглядывая газету и вместе с тем девушку. Про бумагу он уже все решил, но, присмотревшись к молодой особе, вынес схожий приговор. — Судя по заторможенной мимике и по ограниченному радиусу движения глаз, а также по отставанию взгляда от поворота головы интеллектом эта голова не богата.

— Что скажете про данный экземпляр, это молодежная газета? — поинтересовался странно схожий с девушкой, как тут же отметил Павел, юноша.

— Плохая газета, очень плохая.

— Почему? — поразились до странности синхронно оба вопрошателя.

В их интонации Калугин мастерски отметил удивление, преклонение, страх и раболепие. Он коротко, но с профессиональной ясностью изложил свое видение газеты, указав на все сделанные ошибки. Их оказалось так много, что на всю процедуру ушло минут двадцать.

Все это время бородач внимательно следил за всем происходящим, и казалось, одобрял каждое произнесенное Калугиным слово.

— И последнее, левую газету нельзя называть "Компас", использование географических предметов типично фашистский стиль, — закончил свою речь Павел. На секунду повисла лицемерно восторженная пауза.

— Вы, наверное, специалист? — почтительно с ярким подхалимажем спросила девушка.

Павел кивнул головой и слегка развел руками, как бы говоря: "Вы уж меня простите детки, но это так".

— Нужно поговорить? — улыбаясь, спросил бородатый парень. Они отошли в сторону. Калугин, занимаясь информационной политикой обкома партии и комсомола, знал этого человека только по деловой переписке. Это был Алексей Хрисовул, широко известный в левых кругах интеллектуал, он уже почти год успешно возглавлял информационную политику партии.

— Приятно познакомиться лично, — произнес Алексей.

— Мне тоже, а кто были эти назойливые особи?

— Это Лена и Коля, — усмехнулся Хрисовул. — Газету они сделали. Молодец что все им объяснил, а то эти персонажи меня порядком достали. Кстати о вашей организации, ты, небось, не знаешь, но вы уже легенда. Мне очень приятно видеть, что работа у вас поставлена профессионально — по-новому. Кстати у тебя сейчас какой титул?

— Второй секретарь обкома, — заметил Павел.

Вторая часть Съезда уже закончилась, застав Павла и Алексея в столовой одновременно за обедом и разговором. Кормили делегатов и приглашенных хорошо. Речь шла о символике. Павел рассказал, какой символ по предложению Датова они используют в своей работе, и теперь с интересом слушал оценку Алексея. Символ комсомола, разработанный товарищами Павла сильно походил на символ игры Квэйк. К кольцу была приделана ручка, превратив, его в серп. Молот был необычной формы. Его ручка была заострена снизу, и если отбросить тяжелую насадку походила на гвоздь. Во всем чувствовалась геометрическая линейность и радиальность, индустриальный рационализм.

— Во-первых, ваш серп и молот двухмерный. Он очень четкий, в нем ясно воплощено влияние культуры киберпанка, да и всего авангарда ХХ века. Это символ символа. Мне он сразу понравился, еще тогда, когда я только первый раз увидел его. Прогрессивная символика, не то, что слизанный и изуродованный советский комсомольский значок. Ведь от всякого знака требуется воздействовать на психику человека, очаровывать его, привлекать, символически характеризуя идею как прекрасную и современную. Эстетическая приемлемость символики имеет огромное значение для продвижения идеи, для овладения умами. Поэтому предлагаю этот серп и молот вообще сделать символом комсомола.

— Это будет совсем не просто. Консервативные настроения в организации очень сильны. Это хорошо видно даже по примитивным ожиданиям результатов выборов. Почти все надеются на победу, ну или, по крайней мере, не на поражение.

— Согласен, ты смог бы написать статью об этом? Мы бы ее широко опубликовали. Ведь все интервью с Датовым, все обзоры акций и различные эссе вашей организации писал ты.

— Надо попробовать.

— Только тон должен быть осторожным, чтобы не перепугать глупость робких, — усмехнулся Алексей.

— Договорились, — ответил ему улыбкой Павел. Кругом за небольшими столами было уже пусто, голодные делегаты, утолив жажду пищи, куда-то устремились. В столовой Литвин так и не появился. Спустя полчаса Съезд продолжил работу.

— Наверное, плещется где-нибудь, — подумал о друге Павел.

— Вождь приехал! Вождь! — донеслись до неспешно доедавших обед приятелей голоса.

Павел и Алексей направились к выходу. В холле действительно, окруженный глупыми восторженными взорами стоял руководитель партии. Это был высокий тучный человек с мужественным, но неповоротливым лицом. Его одолевали вопросами, но, извинившись, он прошел в зал, Алексей последовал за ним, Павел решил подождать, пока весь кипучий народ рассосется, а уже затем идти на заседание.

В выступлении руководителя партии не было ничего интересного. Он мало уделял внимания проблемам молодежной организации и в основном говорил об идущей предвыборной кампании, о лживости буржуазных СМИ и неминуемой победе левых. Его слова слушались внимательно и с глубоким уважением. Яркий, хотя однообразный оратор он умел внушить людям уверенность и дать импульс к работе. Зал, затаив дыхание, не произнося ни звука слушал его и его уверенность в том, что партия на этих выборах наберет больше голосов, чем на прошлых, росла. Но Павел не был в этом уверен. Делегаты горячо зааплодировали. Вождь извинился множеством работы, спустился со сцены и направился к выходу. Но, проходя мимо ряда плакатов о комсомольской работе, чуть не свернул себе голову, увидев что-то совершенно поразившее его. Это был плакат, который незадолго до начала Съезда спешно изготовили Павел и Михаил. Он был настолько прост и рационален, что не мог не поразить воображение на фоне безвкусных орнаментов других организаций. Фон плаката состоял из одинаковых черно-белых листовок, но это был лишь фон. Главным был большой красный необычной формы серп и молот.

Павел улыбнулся, наблюдая сцену удивления вождя. Заседание продолжалось. Теперь в повестке стоял вопрос выборов ЦК. Хрисовул присоединившись к свите лидера, уехал вместе с ним, и Павел позавидовал ему.

— Не увидит этой скуки, — подумал он.

Датова в члены ЦК не выбрали, Райский в напыщенных фразах как-то это объяснил, и делегаты его в список не внесли. Павел рассердился. Уж кого-кого, а Виктора внести стоило. Снова перерыв, потом заседание — решались вопросы отношения к военной службе и к религии. Приняли решение о поддержке принудительной военной службы, мол, Родину надо защищать, внешний враг самый опасный, по религии решило отказаться на время от критики православной церкви, католицизма и ислама. Павел, как и в вопросе о Датове пробовал протестовать, но ничего не вышло. Большинство делегатов аргументов не услышало.

— Сами, небось, отмазались и в армии не служили, — услышал он рядом голос Мишки. — Да и с попами они переборщили. Мол, секты ругать можно, а традиционные конфессии ни-ни. Так какие мы после этого коммунисты, мы просто гондоны какие-то!

Павел обрадовался:

— Наконец-то я не один. Нашелся пловец!

Михаил, деловито не обращая ни на кого внимание, вытирал махровым полотенцем голову. На нем был серый костюм без галстука. Он бессовестно улыбался давая знать каждому что он не испытывает никакого трепета, никакого стыда из-за того что находится здесь в таком виде.

— Долой консервативные устои, — шепнул он Калугину. — Такую околесицу несут, аж стыдно. Вечером будет пьянка, вот увидишь. В прошлый раз мы с Датовым на это насмотрелись. Советую лечь спать и не участвовать, а то завтра будет тяжеловато работать.

Ночь нельзя было назвать тихой. Кто-то все время ходил, слышались громкие голоса, неразборчивое пение. Все сливалось в какой-то не всегда громкий, но всегда назойливый гул. Утро было мертвым, невозможно было уловить ни одного звука. Работа возобновилась только к обеду на следующий день.

Глава 9. Интересная работа.

Зал снова был наполовину пуст. Переизбранный вчера Первый секретарь вел заседание с трудом связывая слова. Видно было, что он всю ночь пил и теперь чувствует себя не совсем хорошо.

Рассматривался вопрос о работе в регионах и новационных методах. Выступающих было мало. Павел записался в их число. Он был четвертым.

Девушка с горящим взором, но с нечеткой, плохо построенной речью рассказывала о работе молодежной организации в их регионе. Интересного было мало, но слушали ее хорошо. Это было уже третье выступление, но если не считать бойкого духа оно мало, чем отличалось от других. Все ораторы говорили о пионерах, о летнем лагере, о том, что у них есть красные флаги, и что они помогают партии. И все, больше ничего.

— Пионеры это что достижение? — спросил, обращаясь, словно к собственному здравому смыслу, Литвин. — А летний лагерь так вообще все проводят, этим никого не удивишь.

Павел кивнул головой в знак согласия и встал. Подошла его очередь. Михаил проводил его до трибуны спокойным приветливым взглядом, он был уверен, что его друг внесет новую струю в общее болото безмятежной пустоты. Видно было, что и другие делегаты ждали чего-то нового.

— Моя фамилия Калугин, но думаю, некоторые уже знают меня по статьям в сети и наших газетах. Однако уточню, я не руководитель нашей региональной организации. Нет. Ее возглавляет Виктор Датов.

Павел сделал паузу, позволяя в незримую секунду всему смыслу сильного выражения своего голоса добраться до разума людей. Тишина казалась бескрайней.

— Начну с пионеров. Все кто выступил сегодня до меня по этому вопросу, говорили, что они занимаются пионерами и видят в этом смысл. Мы — нет. Мы боремся с пионерами, — зал в недоумении зашептался. — Раньше у нас были пионеры, а теперь нет. Да и судите сами, когда недостаточно ресурсов для полнокровной борьбы, разве можем мы расходовать силы на пустую затею. Ведь дальше приема и списков дело с пионерами не идет. Исключение красные регионы, но их сегодня почти нет, а завтра не будет совсем. У нас иные приоритеты.

В этот момент среди скованного недоумения, Павел увидел приветливое улыбающееся лицо Хрисовула. Глаза этого умного человека горели радостью.

— Неужели нашелся хоть кто-то, кто сможет разбудить спящего красного дракона? — думал он.

Но Павел не мог прочесть этих мыслей, хотя и чувствовал поддержку и симпатию, он продолжал:

— Почти год назад наша организация поставила себе задачу-минимум: показать, что на стороне нашей партии есть молодежь, есть умные, живые и красивые люди. Есть те, кого можно любить и кем можно восхищаться. Мы начали с изучения западного опыта...

Некоторые делегаты шумно зашептались.

— Пусть подавятся все мелкобуржуазные националисты, — подумал Павел. — Пусть знают, что умный человек учится всему и везде, и для него нет запретных знаний, где бы они, не лежали. Учиться — вот высшая задача человека.

— Мы провели немало акций. Театрализованных акций, основанных на антиглобалистской школе уличного протеста. Их основными принципами стали: яркость, движение, символизм. Многие сетуют с этой трибуны, что люди не слышат и не видят нашей пропаганды. Кто в этом виноват? Мы. Виноваты те, кто не желает учиться по-новому, интересно работать. Виноваты те, кто не может и не хочет понимать людей, их психологию. А между тем без этого, то есть без знания человека, наша работа теряет смысл. И конечно скучные стоячие пикеты с плакатами не могут быть кем-то замечены. Но пришло время примеров. Я не стану сейчас останавливаться на тех акциях, что известны вам из газет, а расскажу о том, что вы еще не знаете. О самом свежем. Начну с того, что мы делали в сентябре. Комитет по делам молодежи нашего города передал большую часть молодежной политики американским фондам, — зал заинтересованно напрягся. — Мы устроили протестный пикет, с хорошей информационной поддержкой, так что буквально на следующий день весь город, а он у нас немаленький, знал, что руководитель комитета по борьбе с молодежью американский шпион. Но самый большой шок был у главного виновника — руководителя комитета. Он буквально стал американским шпионом, стал посмешищем. Во все СМИ были разосланы пресс-релизы, заметьте написанные профессионально, материалы публиковались на нескольких сайтах, записывались радио и теле интервью. И это при блокаде нашей организации со стороны буржуазных СМИ. Такое обеспечение мы даем каждому своему действию. Что это значит? Мы делаем события и тем самым принуждаем мир видеть нас, ни один приличный информационный ресурс не может игнорировать наши шаги. Они слишком заметны.

Павел понял, что начинает волноваться и речь его постепенно утрачивать свой яркий волевой характер. Он сделал над собой усилие и сосредоточился на дыхании, стараясь вдыхать и вдыхать воздух медленно. Так он подчинил чувства воле и вновь вернул своим словам ясность и логичность. Он продолжал следить за залом, его слушали. Отведенное время вышло уже второй раз, но его не хотели отпускать.

— Месяц назад мы устроили акцию против одного крупного банка. Она называлась "Верните Внешторгбанк детям". Это неудачный пример, пример провалившейся акции. Мы не смогли ее провести, но несмотря ни на что она прошла без нас. Я сам видел репортажи о событии, которого не было. Как такое могло получиться? Приехав на место событий телевидение, увидело, что нас нет. Они решили что опоздали, но тема была настолько интересной, что они сделали новостной ролик, в котором отразили программу событий, которая у них была. Так бывает!

Делегаты расхохотались.

— Другая наша акция. Мы провели ее в первые снежные дни этого года, называлась "Рождение социализма". Через весь город процессия комсомольцев пронесла картонный гроб, в котором лежало картонное тело буржуя. Надпись на красочно разукрашенном гробу гласила: "Homo economicus" — человек экономический. Люди нас спрашивали: "Кого хороните?" Мы отвечали: "Капитализм!" Это были неимоверно веселые похороны, и в тоже время рождение, рождение социализма. Сначала мы насмешливо горевали над комфортно уложенным в библейские странички чучелом, но потом вынули из него мандарины и стали их раздавать прохожим. Море позитивных эмоций!

— Почему мандарины, а не морковь, например? — спросила голубоглазая девушка из второго ряда.

— Мандарины это символ социализма, они вкусные и красивые и социализм вкусный и красивый, а капитализм нет. Он некрасивый и невкусный. Понимаете?

На лицах появились улыбки. Павел и сам удерживался, чтобы не расхохотаться, таким забавным было это воспоминание.

— А как же милиция? — задал вопрос с места кто-то еще.

— Репрессии? — усмехнулся Павел. — Такое бывает, но мы знаем, как с этим бороться. Репрессии всегда представляли, и будут представлять угрозу для наших протестных действий, об этом забывать нельзя.

Нашего руководителя Виктора Датова как-то задержала милиция после одной акции. Нарыли ему какое-то нарушение закона и назначили суд. Но не тут-то было.

Он еще только час был в отделении, а уже все СМИ знали, что он задержан по политическим мотивам. На следующий день, на пресс-конференции он и сам это подтвердил, сказав: "Власть пытается задушить патриотическую молодежь". Его поддерживали пикетчики у здания суда с плакатами следующего содержания: "Свободу узнику совести!", "Долой политические репрессии!" и "Руки прочь от конституции!". Он тогда так увлекся беседой с журналистами, что даже опоздал на судебное заседание. Но это ничем не повредило. В судебный зал ввалилась большая белокурая голова районного судьи в юбке и выпалила: "Там на улице пикет телевидение, отменяй суд". И судья, о чудо, отложила процесс! А через месяц Виктор уже сам ходил и требовал, чтобы его судили, но дело, увы, о случай, потерялось.

И снова Павел удержался, чтобы не рассмеяться, улыбнувшись широко. Но все вокруг хохотали. Он поблагодарил зал за внимание и спустился с трибуны. Но когда он занял свое место, что-то подсказало ему, что меньше часа назад он был мало кому известен, а теперь стал героем. Сперва он разозлил многих, но потом развеселил всех. И теперь ему аплодировали, не все, конечно, много было таких, кто, надменно скрестив на груди руки, бросал в него злые глаза.

— Хрисовул все время улыбался, пока ты там выступал, — шепнул ему на ухо Михаил. — Наверное, ему тоже понравилось.

— Знаешь, Мишка, со мной такое последний раз было, — он чуть было не сказал "на Земле", но удержался, — в университете, когда я единственный из всего потока бессовестно сдал труднейший предмет жуткому преподавателю, пробомбив экзамен. То есть, вытащив готовые ответы, так как списать, было попросту невозможно. Вот тогда когда он сказал мне что поставит двойку, если не признаюсь в "злодеянии", я выдержал и стал героем факультета. Но знаешь, тогда было страшней, чем теперь.

— А что ты ему сказал, когда он потребовал от тебя чистосердечного?

— А я казал, что пойду к заведующему кафедрой и предъявлю свой ответ и скажу, что ответ на отлично, а экзаменатор ставит мне двойку, а это несправедливо хоть я и не знаю ничего. Так я получил трояк.

Поезд качнулся и тронулся в путь. Москва осталась позади и дом начал свое приближение. Нужно было два дня, чтобы оказать вновь среди друзей. Литвин остался в столице. Мерно стучали колеса, наматывая на свое железо километры дороги. Спускался вечер.

Выборы были проиграны. Результаты оказались еще хуже, чем предсказывал Павел. 12%, только 12% смогла набрать компартия в результате голосования. Стремительно надвинулись тяжелые времена. Прошел пленум ЦК, потом Съезд партии, потом пленум ЦК комсомола. Развязалась жестокая внутрипартийная борьба. Вовлеченным в нее оказался и комсомол. А между тем уже шла новая предвыборная компания, в которой откровенно слабый кандидат от компартии терпел одно поражение за поражением. Вся страна уже знала, что новым президентом будет старый президент Типун.

— Мы должны что-то делать! — горячо спорил Датов.

— Виктор, ты ведь знаешь, какая травля непонятного, но страшного зверя идет в наших газетах. Возможны жестокие чистки, и мы тоже как левые можем попасть под них, — доказывала высокая темноглазая русая девушка в синем свитере.

— Да как ты не понимаешь, Катя, ведь идет компания, и мы должны поддержать нашего кандидата он ведь совсем проваливается.

— С треском под лед, — заметил Павел. — Выборы нужно бойкотировать и призывать людей к бойкоту, хотя не уверен, что это вариант.

— Лично я во всем поддерживаю нашего вождя, — вставил реплику Белкин. — И нечего тут к антипартийной деятельности призывать.

Павел, с ласковой ненавистью, не моргая, посмотрел на Евгения. Он был готов задушить этого человека. Все напряглись.

— Ладно, давайте лучше обсудим "детский утренник", — предложила Катя. — Мне кажется, нужно переделать финал. Нельзя дальше ставить "Красную шапочку", как политическую трагедию. Куда это годится волк — съедает бедную наивную девочку. И главное, какую мораль вы придумали: "Нечего девчонке быть дурой, умных волки не едят".

— Волк это я, — улыбнулся Павел.

— Оно и видно, — чеша затылок, заметил Виктор. — И автор сценария тоже. Прости, у какого Шекспира ты научился так переделывать сказки?

— А я вообще против подобных постановок в школах. Где скажите тут соблюдение традиций, где? Да и все эти перфоменсы, цирк какой-то. Мы серьезная организация и над нами никто не должен смеяться. Никто! — Белкин вальяжно развалился в кресле в углу комнаты. — Мы серьезная организация, — надменно повторил он.

— Жень, ну зачем все эти споры сейчас? — возмутилась Катя.

— Как это зачем, как это зачем, — нервно передразнил ее интонацию Белкин. — Надо же разобраться, а то мы тут совсем забываем о том, что сейчас выборы и мы должны помогать партии.

— Давайте тогда вернемся к выборам, — предложил Виктор.

— Алексей Хрисовул вчера передал информацию, важную, фактически секретную, о том, что все молодежные левые организации договорились бойкотировать выборы и сейчас нам необходимо провести несколько театрализованных акций направленных на дискредитацию президента.

— Этого твоего Хрисовула месяц назад с должности сняли, а весь ваш информационный центр разогнали. И правильно сделали, — прервал его Белкин. — Так что нечего нам всем этим заниматься.

В небольшой комнате, где проходило заседание обкома комсомола, повисла пауза. Павел уже несколько месяцев как перестал доверять Белкину. Но сегодняшний случай был особый, не рассказать того, что он знал, он не мог этого требовал от него долг революционера. И он продолжил прерванную речь: — Я уже подготовил сценарии пяти акций. Мы должны их обсудить и решить когда, где, что и когда будем проводить. И то, что нас пытаются сбить, — он посмотрел на Евгения своим открытым безмятежным взглядом, тот не выдержал и отвел глаза, — не должно тревожить никого.

Виктор налил чаю всем собравшимся, поправил скатерть и принес еще макового печенья. Калугин продолжил: — Если не мы, что кто сможет объяснить населению сущность происходящих в стране процессов. Именно поэтому наша задача не только проводить перфоменсы, но и подготовить и распространить много листовок. Что вы об этом думаете? Павел вынул из папки несколько сшитых стиплером пачек листов и раздал их присутствующим. Шелест белых листов не громко наполнил минуту тишины.

— Нужно еще наладить связи с левой богемой, жаль Литвин в Москве, он бы помог. Если нам это удастся и музыканты, журналисты, художники и еще бог весть знает кто, из умных людей нас поддержит, мы выиграем в своем городе драку за провал выборов, — сказал Виктор.

— Наше самое слабое место это идейный кризис всего движения, кризис коммунистической идеологии. Нам буквально нечего предложить массам, наши идеи отстали от психических и этических запросов общества и, прежде всего молодежи, — скептически признался Павел. — Это, конечно, не касается многих их носителей. Но сама подача и сам тезисный набор, что мы пропагандируем, далеки от марксизма. Возразить было нечего, но Белкин все равно нашел слова для полемики. Загорелся новый спор, как это уже не раз бывало. Остудить его не помог даже горячий чай, который еще раз приготовил Датов. Впрочем, словесная перепалка погасла сама.

— Давайте еще раз остановимся на акциях по бойкоту, — предложил Виктор. -Рассмотрим предложения Павла, да и сами что-нибудь придумаем. Ваше мнение?

В этот день разошлись поздно.

Глава 10. Последняя ночь.

Неделю спустя город был взбудоражен. Все началось с появившихся повсюду листовок, где был изображен перечеркнутый кот с закрытыми глазами. Расположенная рядом с рисунком зверя странного окраса надпись гласила: "Выборам бай кот". Так хитроумные комсомольцы сумели обойти закон запрещавший призывать граждан к бойкотированию выборов. Вскоре состоялась акция. Огромный картонный макет зеленого кота с закрытыми глазами был установлен в центре города. Из-под высоко задранного хвоста выглядывал избирательный бюллетень. Вокруг "животного" стояли с плакатами молчаливые молодые люди. Надписи на плакатах гласили: "Выборы? Бай кот!".

— Ну, панки удивили, — сострил примкнувший к неподвижной манифестации молодой человек. — Да еще молчат, как будто язык проглотили, я их спрашиваю, чего значит, а они ни звука?

Листовки расходились хорошо. Милиция о чем-то как всегда шепталась, переговаривалась по рации, но ничего сделать не могла. Все было законно, придраться было не к чему. Официально акция называлась: "пикет по вопросам ночной жизни домашних животных: кошек и котов в условиях предвыборной гонки". Журналистов была толпа, они с удовольствием обгладывали сенсацию.

Все было тихо, но скандал был большой. Еще бы, так изящно обойти закон и нанести такой красивый удар вечному президенту Типуну. Власти, конечно, были в ярости. Из Москвы звонили несколько раз, и вялый толстяк губернатор выкручивался, как мог.

Светлый кабинет не существующей компании "МоноТред", где проходили встречи Белкина с представителями правопорядка, был очень комфортным. Дорогая отделка, превосходная мебель все здесь располагало к доверительному разговору. К тому же представитель закона всегда чем-нибудь угощал своего гостя. Почти за два года общения у них сложились доверительные и дружеские отношения.

— Евгений, а кто придумал эту дурацкую цирковую затею? — спросил необычно серьезный вопреки обычному майор ФБС.

— Калугин, Константин Игоревич.

— Вот как, знаю, знаю этого субъекта. Уж иначе его не назовешь. Но разве ваша партия бойкотирует выборы?

— В том то и дело, что нет. У нас свой кандидат, просто часть молодежных организаций решила так себя вести и наша в том числе. Как будто не понимают, что этим они наносят вред патриотической идее. Я как мог, отстаивал противоположную точку зрения, но у Павла слишком много идей...

— Наверное, Евгений вы правы, слишком много идей... — усмехнулся майор. — И идей не самых достойных гражданина. Ведь есть закон, мы же не можем запретить проводить массовые акции или клеить листовки. Но всему есть придел, ведь у нас правовое, демократическое государство. Белкин поморщился, толи чай с лимоном был слишком кислый, толи слова спецслужбиста так на него подействовали.

— Понимаю Евгений, понимаю, я ведь демократию не больше вас люблю. Но что поделать, если Запад того требует. Что тут мне поделать простому служаке?

И офицер политической полиции робко похлопал в ладоши. Белкин поправил дорогую скатерть и взял еще один бутерброд с икрой. Константин Игоревич немного прошелся по кабинету и затем снова сел в большое кожаное кресло.

— Знаете, Евгений, я иногда думаю, вот мы с вами почти друзья, уж не знаю, как вы ко мне относитесь, но я так вас очень уважаю и ценю. И не только как честного человека, но и как надежного, понимаете, надежного друга. Нет, наверное, мы с вами друзья.

— Друзья, — закивал головой Белкин.

— Я вам тут немного денег приготовил — на патриотическую деятельность, — майор протянул Евгению небольшой конверт.

Белкин уверенно сунул конверт в карман.

— Что-нибудь еще новое есть? — поинтересовался полицейский.

— Есть кое-что.

— Важное?

— Скорее такое же нелепое как вся эта кошачья усыпальница. Майор напрягся, приготовившись слушать.

— Наш злодей, я про Калугина, подготовил целый шквал подобных акций. Общая цель высмеять выборы, да и самого президента и тем самым сорвать явку. Майор закивал головой.

— Хочется им Константин Игоревич провести все это за два месяца. Надеются балаганами взбудоражить общественное мнение. Но ведь они и нашему кандидату навредят? Впрочем, глупость это все, глупость и клоунство. Майор пуще прежнего закивал головой и торопливо спросил: — А что готовят то, поконкретней можно?

— Да что тут зря рассказывать, — Белкин потянулся за еще одним бутербродом. — Вот возьмите сами и почитайте, — и он протянул майору распечатку плана мероприятий.

Дрожащими, пусть и едва заметно, пальцами Константин Игоревич притянул к себе листки и стал напряженно читать. Он был очень внимателен, глотал, не пропуская ни одной строчки. Материал был на редкость интересным.

— Вот оно повышение Костенька милый, вот оно, — радостно метались в голове его мысли. — Теперь то не то, что подполковника, полковника получу. Ох, и веселье будет. Напьюсь, непременно напьюсь.

Белкин не обращая внимания на своего друга — полицейского тщательно пережевывал новый бутерброд. Он тоже думал: — Надо скорее дискредитировать Калугина, потом отодвинуть Датова будет не сложно и тогда один шаг, и буду Первым секретарем обкома. Карьера, деньги и Родина вот единственные вещи, что имеют значение, а вся эта чепуха о Революции просто бред. Быть патриотом, да нужно, но всякая марксистская дурь, разные там утопии не нужны. И как говорил мой дед, а он был человек не глупый и тоже коммунист: "Думай о себе и не забывай о Родине". В конце концов, я честный человек, и поступаю всегда справедливо, как Россиянин и мне нечего жалеть всех этих недоразвитых. Белкин хитро ухмыльнулся. Майор продолжал читать.

Набитый битком автобус, несмотря на мороз на улице был словно пропитан бензиновой духотой. Павел глубоко дышал ртом стараясь не чувствовать смрада выхлопных газов. Наконец адская машина остановилась и, толкаясь из нее, постепенно стал вываливаться народ. Нужно было выходить, и Павел проворно выскочил наружу.

— Больше не поеду в этом ужасном транспорте, — подумал он, оказавшись в потоке свежего, снежного, холодного воздуха. Было уже темно.

— Весь пакет акций ничего не даст, — рассуждал Павел, — пока мы не перевооружим партию. То есть пока не сможем предложить рабочему классу и интеллигенции в адекватной форме актуальные левые, непременно марксистские, а не государственно-патриотические идеи. Что для этого нужно? Он остановился, посмотрев на светофор. Загорелся зеленый свет. Павел осторожно перешел дорогу. Асфальт был обледеневшим, и требовалось все внимание человека, чтобы не поскользнуться. Снег снова захрустел под тяжелыми английскими ботинками.

— Нужно собрать всех левых ученых, всех кто стоит на позициях социализма, как левого, так и правого, и развернуть широкие открытые дискуссии. Только так можно выработать идейный багаж будущей победы. Но сейчас выборы будут проиграны. Без теоретического обоснования, то есть, без реальных целей ничего сделать не удастся. К тому же общественные институты, как политические, так и экономические — профсоюзы очень слабы. Практически не существует левой культурной деятельности, отсутствует литература, правда в музыке начался подъем, но этого мало. Нужны еще этические лозунги, такие как, например, лозунг свободной любви.

Он удержался, чтобы не поскользнуться.

— Ледяная земля, земля ледяных людей, — подумал Павел. Теперь вокруг были высокие дома. В их однообразной цепи не было ветра. Было уже темно, и сотнями окон горели многоэтажные каменные стены. За каждым из них прятались от чего-то люди.

— Что вам нужно люди? — подумал он.

Прежде на Перуло он меньше думал о людях, о ремесленниках, о крестьянах. Его мысли там все время были заняты чем-то другим. Но теперь на Земле все вернулось на свои места.

— Может я тогда просто жил в другой среде? — задумался Павел. — Наверное, нет, дело в том, что тогда мы решали иную прогрссорскую задачу. Нужно было подрывать феодализм, помогать новому сильному классу -буржуазии победить, свернуть шею этому многовековому монстру средневековья. Здесь все по-другому. И дело боле сложное. Что же делать? Как добраться до умов передовых классов здесь в России?

Он серьезно задумался, и красочные образы вековой истории родной планеты пронеслись в несколько мгновений перед его глазами. Но он не видел выхода из тупика.

— Я не знаю что делать, я вернулся слишком рано, — думал Павел. — Я еще не всему научился. Эвил был прав, нужно было подождать, по крайней мере, до того как Земля снова будет возвращена в прогрессорский проект.

Сомнение захватило его, и холод холодного мира словно бы проник в каждую теплую клеточку его тела. Но он быстрым волевым решением прогнал растерянность.

— Рабочие — основной класс борьбы за социализм. Сейчас он безволен, но это временное явление. Это пройдет. Нужно работать, нужно думать. Необходимо организовать, используя имеющиеся Интернет ресурсы, идейный центр. Мы должны рассказать людям все, что они не знают, рассказать им про терроризм, про то, что это дело рук ФБС, рассказать про то общество, что сегодня пьет их кровь. Но сделать это нужно не просто так, необходимо предложить людям выход. Не просто абстрактный — голосуйте за нас, а настоящий научный выход. Но это большая работа, а людей мало. Я уже год как работаю над этой проблемой и что? Организация лишь незначительно выросла численно, конечно она приобрела немалую известность, но это еще не все что нужно. Павел подошел к дому и достал ключ от двери в подъезд.

— Работать, работать, работать, — мысленно твердил он. Тяжелая металлическая дверь со скрипом открылась. Он вошел и поднялся по темной лестнице. В воздухе пахло мышиным пометом. Лифт работал и Павел, дожидаясь, когда его кабина откроется, осмотрел почтовый ящик. Ни писем, ни счетов не было.

Машина с электрическим скрипом поползла вверх. И вот нужный этаж. Стальные двери открылись, Павел вышел. Здесь в отличие от подъезда было светло. Мерцая, горела у потолка синяя лампа. Павел достал ключи.

Замок щелкнул, и вместе с этим щелчком щелкнуло что-то еще. Потом еще и еще раз.

Ноги Павла подкосились, и он упал. Рука судорожно нащупала на черном пальто что-то жидкое и липкое. Сил поднести это к теряющим свет глазам не было. В голове смешались какие-то шумы. Так продолжалось секунду. Затем пришла странная волна ясности, но мыслей не было. Это было странно.

Послышался топот чьих-то ног. Потом быстрое движение и новый щелчок прямо возле уха. Но его Павел уже не мог слышать. Его голова дернулась и застыла.

В луже густой крови, смертельно искривившись, осталось лежать страшно распластанное тело.

Спустя час его нашли. Он был мертв.