Василий Колташов

Торжествующий разум

Фантастический роман

Часть 6. Мы новый.

Глава 1. C именем свободы.

На кафедре уже не было никого. Павел был здесь совершено один. Он специально задержался так долго, проверяя за компьютером курсовые работы и рефераты. Наконец все было закончено. Он закрыл папку с работами своих студентов и выключил компьютер. Накинув пальто, и побросав в рюкзак несколько дисков, он направился к парадной лестнице. По дороге он зашел в туалет и, сделав свое дело, с увлечением читал после утомительной работы надписи на стенках кабинок. Чья-то дерзкая рука начертала здесь приятные его сердцу слова: "Свобода и Революция!" Буквы были выведены ровным уверенным почерком туалетного борца.

Университет, по темным коридорам которого он проходил, казался совершенно пустым. Лишь изредка до Павла доносились какие-то негромкие неясные звуки. Можно было бы подумать, что это голоса студентов, но мысли, не очень-то лезли к нему в голову. Он просто шел.

Повернув от кафедры физики налево, Калугин вышел к широкой декоративно увитой в стиле сталинского ампира лестнице. Тут было очень светло, но, как и повсюду совершенно пустынно. Павел на минуту остановился, заматываясь шарфом и застегиваясь у высокого зеркала в роскошной раме. Затем он нацепил наушники и пошел дальше. Его тяжелые кованые ботинки отстукивали каждый уверенный шаг по лестнице. Ничего не происходило. Это был обычный вечер, в который, возвращаясь с работы, он спускался к выходу.

Вдруг какое-то движение мелькнуло в тени второго этажа и раздалось несколько выстрелов. Даже сквозь пение в ушах он почувствовал их звук. Взгляд его, отбрасывая картины вечерних фантазий, метнулся и заметил несколько выбитых пулями цементных вмятин в стене. Рука машинально сбросила наушники, и все тело в одном порыве старой памяти бросилось на пол. Он замер.

В этот момент раздались голоса.

— Ты что идиот делаешь!?

— Чего?

— Это же Калугин! Какого хрена ты тут палишь?

Такое за истекшие месяцы работы в университете, да и вообще, с ним было впервые, и Павле лежал неподвижно, зорко наблюдая за неясными метаниями в тени второго этажа. Ему было непонятно, почему и кто открыл в него огонь, и почему теперь чей-то голос утверждал, что это было неправильно. Павел был неподвижен и ровно беззвучно дышал.

Внезапно знакомый силуэт вынырнул из темноты и, держа в левой руке автомат, направился к нему. Это был молодой парень, лица которого невозможно было разглядеть из-за маски оставлявшей открытыми только рот и глаза. Он был высокого роста и держался уверенно.

— Павел Иванович извините! — неожиданно сказал силуэт. — Мы думали, что уже все ушли, а вы просто один не разоруженный нами охранник.

Калугин встал, узнав по голосу одного из своих студентов.

Его настороженность немного спала, но ему по-прежнему было непонятно, что происходит.

— Я Марк Оверский, вы должны меня помнить. Пятый курс "Корпоративный менеджмент". В данный момент комендант этого здания.

— Спасибо что узнали меня и оставили в живых, — с нескрываемым удивлением, но как всегда спокойным голосом ответил на приветствие Павел. — Что тут происходит?

— Восстание, — твердо ответил студент.

— Восстание? — переспросил Калугин, пожимая руку Марка.

— Совершенно верно.

Они спустились на первый этаж и, пройдя мимо охранников в традиционной серой форме, которые, по-видимому, были переодетыми повстанцами, направились в кабинет коменданта. Тут горел яркий свет, и за большим столом сидело около десяти человек. Разложив на столе свои ноутбуки, они были чем-то заняты. Всюду валялось оружие, лежали магазины и стояли плотно набитые патронами коробки.

Марк снял маску, и провел Павла в глубь помещения к комнате отдыха. Он зажег свет. Здесь никого не было, и они могли поговорить.

Павел сел в мягкое кресло.

— Что-нибудь не понятно? — поинтересовался Марк.

— Многое, — ответил Калугин. — Во-первых, почему вы оказывает мне такое доверие? Во-вторых, что тут действительно происходит?

Марк улыбнулся и, предложив Павлу кофе, которое налил из термоса, пояснил: — У меня есть инструкции на ваш счет, полученные от Центрального комитета восстания, ведь вы секретарь ЦК компартии, а мы союзники, хотя ваша организация и выступает сейчас против восстания. Это первое, теперь второе. Демократический конфедеративный студенческий фронт постановил вчера начать вооруженное восстание во всех университетах, которое должно дополнить на наш взгляд организованную вами политическую забастовку. Сейчас нашими отрядами занято пять московских вузов. Через час их будет больше.

Павел отпил кофе из своего пластикового стакана.

— А как же ФБС, — спросил он, — вы что, думаете, им не известно о начале восстания?

— Скоро станет известно из СМИ. Но свежих сведений они не имеют, вообще пологая, что восстание назначено на другой срок. Мы обезвредили всех информаторов и провокаторов в нашей организации. Да и большинство наших товарищей еще не знает о начале выступления. Так запланировано. Павел сделал еще один глоток.

События продолжали развиваться.

Спустя два часа университет было невозможно узнать. Всюду появлялись все новые и новые люди с оружием, беззвучно привозились и выгружались ящики с боеприпасами, сооружались баррикады, устраивались огневые точки, происходило непрерывное разделение новоприбывших на роты и взводы. Вообще же весь университет должен был образовать четыре батальона.

К утру, а утром Павел, погруженный в общую атмосферу приготовлений, назвал первое пробуждение света, университет изменился еще больше. По видимо такое же превращение произошло и другими учебными заведениями столицы.

— Откуда столько оружия? — поинтересовался Павел у одного из батальонных командиров.

— Мы уже заняли казармы 14-й дивизии и выгребли оттуда все что могли. Правда, к сожалению, большинство солдат отказалось присоединиться к восстанию, хотя и выразило, пускай робко, симпатию нашему делу.

Возможно, из-за того, что была ночь, возможно из-за того, что у властей не было информации, или они были парализованы своим разложением, но правительственные части появились у стен старого корпуса только к 9 часам. К этому времени повстанцы были уже готовы.

Свет в комнате то гас, то снова загорался. Атмосфера переговоров, которые вели с рядом профсоюзов Михаил Литвин и Виктор Датов, была такой же неустойчивой. Они просидели почти всю ночь, но так и не добились от ряда руководителей Конфедерации профессиональных союзов согласие на участие во всеобщей политической стачке. Самым упорным противником этой затеи оказался руководитель профсоюза банковских служащих Шерский. Он отчаянно спорил и не поддавался никаким аргументам.

— Всеобщая политическая стачка есть необходимость, без нее невозможно изменение общественного строя в стране. Без нее не получится даже на дюйм улучшить положение трудящихся, — доказывал Виктор, лихорадочно теребя по старой привычке очки.

— Наши члены вполне довольны существующим положением, — снова сомневался Шерский, маленький полный человек в дорогом, но старомодном костюме.

— Яков, — говорил Михаил, обращаясь к Шерскому, — зачем эти споры, конечно, час назад тех, кто сомневается в необходимости общероссийской забастовки, было много, но ведь теперь в комитете ты один. Давай соглашайся, и будем работать.

Но Шерский не соглашался и вообще требовал снять все политические лозунги. Так прошел еще один час, потом другой. Было шумно. Члены межорганизационного комитета горячее спорили в тот момент, когда дверь в комнату вылетела под чьим-то ударом и в помещение ввалилась группа вооруженных людей в касках и бронежилетах.

— На пол! — заорал прокуренной хрипотой голос одного из Омоновцев. — Суки, на пол! Р-р-руки на голову!

Вся комната, все собравшиеся рухнули на землю, от неожиданности и ужаса выполняя этот приказ не думая. Тем временем вслед за первой группой правительственных боевиков в помещение проникло еще одна. Вместе с ней последовали новые потоки ругани, звуки защелкивающихся наручников, приглушенные голоса чьего-то возмущения, удары тяжелых ботинок и снова ругательства.

Виктора и Михаила выволокли на улицу почти одновременно, под ногами шуршал снег и чувствовался холод. Они были почти раздеты.

— Куда этих уебков? — спросил здоровяк омоновец у пожилого великана в милицейской форме с огромным животом и бакенбардами.

— Везите в Лефортово. Сами знаете, какой теперь бардак в других тюрьмах. Чего стоишь пиздуй!

Начались новые движения.

Их затолкали в тесный автобус, где не было воздуха и отвратительно пахло. Автобус затрясло, и он оторвался от приледеневшей к колесам дороги.

Никакого допроса для большинства в этот день не было, их бросили в разные камеры, но Литвин, как руководитель преступной организации предстал пред светлы очи следователя ФБС.

У полковника ФБС Неведина действительно были голубые глаза, он был заботливо причесан, и на нем была форма. Он глубоко дышал сигаретой у приоткрытой форточки, втягивая щеки. Что-то, как показалось Михаилу, сильно тревожило этого человека.

— Вы Литвин? — повернул к введенному голову Неведин.

— Да, — коротко ответил Михаил.

— Ясно, будем знакомиться, я полковник Неведин, Иосиф Валерьевич, веду ваше дело. Поздравляю с задержанием.

— Спасибо.

Полковник сел, просмотрел бумаги, что-то проверил на компьютере и повернув голову к Михаилу, спросил: — Ну что доигрался в Революцию?

— Говорите мне вы и снимите железо.

Полковник сделал знак стоящему как истукан здоровому охраннику, и Литвин увидел свои смятые до синевы руки. Пальцы двигались с трудом.

— Курить будете? — уже вежливо спросил полковник.

— Спасибо нет.

Неведин сделал знак охраннику выйти. И снова обратившись к Михаилу, сказал: — Разговор у нас будет серьезный. Сейчас вам принесут кофе со сливками, как вы любите, вы отдохните, подумайте, а я тут кое-что еще почитаю, а потом поговорим.

Михаил кивнул головой, тон и поведение полковника были удивительно странными. Он моментально прикинул, чтобы это могло означать, и пришел к выводу, что, либо это такая игра, либо действительно что-то произошло.

Тем временем принесли горячий напиток, и Неведин погрузился в чтение какой-то только что сделанной им распечатки. "Информационный отдел ФБС РФ [особо секретная информация] Внутренняя справка. Фамилия имя отчество: Калугин Павел Иванович

Место жительства: г. Москва, ул. Роднина 8, кв. 176. ранее проживал в Лондоне, Осаке, Мехико, другие места проживания не установлены.

Дата рождения (подлинная): неизвестна.

Место рождения (подлинное): неизвестно.

Гражданство: РФ, прочее неизвестно. Предположение что он является гражданином Великобритании, не подтвердилось.

Семейное положение: не женат, есть ли родственники в России не установлено, предположение, что данное лицо является Калугиным П.И., устраненным при не ясных обстоятельствах в 2004 году не подтвердилось. Иных версий нет.

Образование: высшее (подробности не установлены), является доктором наук, известный ученый в области психоанализа, автор ряда публикаций за рубежом и на территории РФ, преподает в ряде московских вузов.

Легальная деятельность: ученый, преподаватель, литератор. Имеет различные контакты с левой научной интеллигенцией в ряде стран, широко известен.

Нелегальная деятельность: Член Иностранного бюро Коммунистического интернационала, Секретарь по идеологии ЦК Коммунистической партии,

Контакты: см. приложение 1-7.

Особенности характеристики: Деятелен, уверен в себе, общителен. Легко входит в контакт с любыми людьми. Характер твердый, но чаще всего определяется как мягкий, добродушный. Временами вспыльчив, сентиментален. Не управляем. Превосходно образован, особенно хорошо разбирается в истории искусства и эффективно использует свои знания на практике, в работе оппозиционных СМИ.

Спортсмен, любит командные подвижные игры.

Владеет множеством современных приемов воздействия на психику. Свободно говорит на русском, английском и испанском языках. Не предсказуем. Крайне опасен в личном контакте.

Последняя информация: Приехал в Россию почти год назад, находился под электронным наблюдением все время. Наблюдение результатов не дало. По материалам информаторов в компартии играет заметную роль, на него возложены все иностранные связи организации и многие идеологические вопросы. С 30 сентября прошлого года занимает должность секретаря ЦК по идеологии. В Москве живет открыто, под именем Павел Иванович Калугин, занимается преподавательской и публицистической деятельностью. Работает в редакции нескольких сайтов и газете "Форт Венсенн". Имеет широкие связи в левом протестном движении..."

Неведен не стал дочитывать текст до конца. Он внимательно посмотрел на неспешно пившего кофе Михаила, вынул из пачки сигарету, чиркнул спичкой и, взяв ручку и маленький листок бумаги со стола, подошел к окну. Там быстрым движением он написал следующую записку:

"Запомните мою фамилию — Неведин. Сейчас я помогу вам, потом вы поможете мне. На мои вопросы о Калугине (о других тоже), который вместе с рядом ваших товарищей не арестован, говорите самые банальные вещи: адрес жительства, работу и так далее. Не отпирайтесь, что знаете его, но ни слова о ЦК и партии, о ваших планах и так далее.

В городе происходят серьезные события, идет восстание студентов, волнуется гарнизон, по поступающим данным утром, несмотря на принятые меры, начнется всеобщая политическая стачка. Профсоюз транспортников взял на себя общее руководство ей.

Больше ничего сообщить не могу. В свою очередь тоже стану тянуть время".

Полковник выбросил окурок в форточку и, подойдя к Михаилу и незаметно для следящих камер, показал ему записку. Литвин, перед глазами которого вдруг появился какой-то текст, поначалу опешил, но затем, прочитав его, почувствовал себя гораздо лучше. Тревога, охватившая его с первых секунд облавы, понемногу улеглась, он понял, что дело ни только не проиграно, но все обстоит еще лучше, чем он мог рассчитывать.

— Хорошо, — сказал Неведин, поджигая очередную сигарету, и одновременно давая пламени съесть маленькие, робкие от волнения буквы записки, — теперь мы можем приступить к нашему разговору. К серьезному разговору. Вам это ясно?

Михаил неловко, с мастерством непревзойденного актера пожал плечами. Ему, конечно, многое еще было не понятно, но эта неясность уже начинала нравиться ему своей приятной непредсказуемостью.

— Похоже, времена меняются, — подумал он.

Глава 2. Раскаянье улиц.

Улицы бурлили.

Это началось с самого утра. Собираясь сперва небольшими группами, люди шептались, обсуждая произошедшее и предстоящее. Все уже знали, что сегодня начинается общероссийская политическая забастовка. Все знали, чего требует Левый фронт и либеральная оппозиция, вожди которой большей частью были заграницей. Люди мало пока разбирались в том, что должно быть дальше. Но они были уже на многое готовы.

Потом, никем не руководимые, так как комитет действий был ночью арестован, люди двинулись с окраин к центру города. Они шли, медленно подбирая в себя все новые и новые группы собиравшегося в разных местах народа. Было еще очень рано, но весь город стоял уже на ногах. Постепенно подбирая один поток за другим и сливаясь в огромную реку люди все больше наполнялись уверенностью своей силы, и все больше узнавали о случившемся за ночь.

Восстание студентов, отказ подчиниться поднятых недавно воинских частей. Полная растерянность брошенного на блокаду центров студенческого выступления ОМОНа. Паника в правительстве. Мятеж нескольких танковых дивизий. Как много и как горячо обсуждались все эти реальные и вымышленные события. Конечно, это были слухи, в них не все было верно, но то, что они были пропитаны надеждой, нет, больше того, уверенностью, радовало всех.

Люди вышли на улицы. Впервые за много лет. Колонны, сливаясь с все новыми и новыми, с все большими и большими колонными плыли, разливаясь транспарантами и красными, красно-черными, черными и многоцветными знаменами. Ольга была в общей движущейся к Лубянке и Кремлю массе. Здесь были сотни тысяч. Это был всесильный, обезумевший от себя самого поток. И эта казавшаяся ей бесконечным неуправляемая никем река несла ее вперед. Кто вел ее эту стихию народного гнева? Ольга, не могла этого сказать. Она была членом ЦК партии, она отвечала за подготовку этих событий, она много лет работала ради вот такого солнечного дня свободы. Дня ветра и радости. Но она не знала, откуда взялась та сила, и та воля, что собрала здесь этих людей. Народ шел, не встречая никаких препятствий. Милиция, которую мэрия попыталась вывести на заграждение, просто пропустила его.

Ольга радовалась этому дню и глубоко вдыхала новый для нее воздух. Мир становился другим. Было невероятное, не виданное ей доселе ощущение свободы, полета и радости. Смешанный всеобщей политической стачкой ручей нес Ольгу к новым свершениям народной истории.

В разных частях города, у Думы, на Лубянке, возле памятника Маяковскому развернув свои знамена и наполнив небо ревущими голосами гнева, начались митинги. Потоки выступающих сменялись здесь один за другим то, вызывая бурный восторг, то, заставляя стаскивать себя с импровизированных трибун.

Возле Государственной Думы к народу вышел лидер Народно-патриотической партии Сергей Андреевич Райский. Он поддержал все требования трудящихся и заявил, что будет добиваться их удовлетворения. Его выступление люди встретили хорошо. Многие его любили за прямую, пускай порой и не умную, но как казалось оппозиционную позицию. Райский был позер и позер умелый, осторожный националист, аккуратный поборник доброй традиции он всегда указывал на истинно народные корни русской государственности и считал, что власть должна думать о людях. По крайней мере, такое было о нем мнение.

У Кремля тоже начался митинг. Его никто не готовил, он начался стихийно и проходил очень бурно. Выступая, ораторы, а в числе их оказался и Алексей Хрисовул, Ольга узнала его по голосу, призывали народ требовать отставки Президента, правительства и отмены всех существующих законов включая и конституцию. Требовали сформировать истинно народное правительство. Требовали разогнать политическую полицию — ФБС, отчаянно отстаивали право личной свободы, социальной справедливости и равенства.

Так было везде. Такие митинги, пусть меньшего, но не менее горячего масштаба проходили на всех бастующих предприятиях, в вузах и воинских частях. Их тоже никто не организовывал. Это был стихийный народный, демократический порыв.

Но власти, несмотря на внезапно охватившую их растерянность, быстро пришли в себя. Правда к 10 часам обнаружилась их полная информационная изоляция. Не работал не один вид связи. Глухо молчали все телефоны, куда-то исчезали в Интернете любые послания, почти невозможно было выслать посыльных, так как стояла большая часть транспорта. Либо не было водителей, либо бензина. Схожая ситуация была и со СМИ: не функционировали радио, телевидение, газеты. Да и если бы они и действовали, какой от них сейчас был толк?

Кое-как к 11 часам собрали экстренное совещание. На него прибыло большинство министров, и президент республики лично возглавил заседание. Но от этого проблем стоящих перед властями не стало меньше.

— Нужно вступит в переговоры с восставшим, нужно обмануть их, что-нибудь предложить. Выиграть время, собрать силы, нанести ответный удар, — выпалил, взволнованно озираясь и явно желая спрятать глаза, президент. Видно было, что ему плохо, но он не хочет показать этого, борясь в себе с любой возможной слабостью.

— Из-за того, что ФБС арестовало всех профсоюзников нам не с кем вести переговоры, — вдруг пожаловался премьер министр. — Не с толпой же на площади разговаривать?

Эта необычная кляуза, вдруг удивив всех, заставила угрюмое молчание превратиться в вой ужаса и непонимания. Раздались неразборчивые голоса, потом произошло какое-то движение и только после этого президент смог разобрать, что же тут говориться.

— Весь транспорт столицы неподвижен, всеобщая политическая стачка охватила все фабрики, все организации и конторы страны. Твориться что-то нелепое. Какой-то бунт! — лепетал мэр, маленький необъятный в своей толщине человек с бородкой придававшей его лицу в эти минуты глуповатое выражение. — Но надо же что-то делать? Вот только что? Что?

— Ночью, восставшие студенты захватили свои учебные заведения, а так же казармы некоторых воинских частей. Вы что, думаете, тут возможны переговоры или с этой красно-коричневой сворой вы собираетесь, переговоры устраивать? — возмутился директор ФБС.

— Информация об этом облетела уже всех. Вот только никто не может понять, откуда она взялась? — ловко парировал премьер, поворачиваясь к президенту, и выражением своего лица, давая понять, что он возлагает всю ответственность на директора ФБС.

— Наши сотрудники и я в частности сделали что смогли, — возмутился беззвучным намекам на его некомпетентность главный полицейский шпион страны. — Именно поэтому сейчас возможно это заседание, а что до паники, так она не уместна.

Президент бросил командный взгляд в сторону вжавшегося в кресло человека с растерянным взглядом.

— Ну и министры у меня, — подумал глава государства, покусывая желтыми зубами тонкую губу. — Неужели они совсем не способны мобилизоваться в трудный момент?

— Еще вчера всюду появились таинственные листовки, сообщавшие о предстоящем событии. Появились во множестве острые, уже привычные, но от этого не менее взрывоопасные статьи в Интернете. Все это читалось, вопреки нашему ожиданию, — залепетал министр информации. — Все это просто проглатывалось обществом, рождая ураган, остановить который теперь кажется уже невозможным.

— Бросьте панику! — рявкнул человек в зеленом мундире с погонами и лаврами на воротнике. — Надо собрать войска и по частям разогнать демонстрантов. Потом нанести удары по блокированным студентам и все.

— Ну, этот-то нагородит, — мелькнуло в голове продолжавшего волноваться президента. -Этим дуракам маршалам только волю дай. Лучше бы в своих войсках порядок навели, а то эти студентишки под носом вот таких героев все оружие растащили.

— Есть еще информация о том, что вооружаются теперь и рабочие. И оружие они берут из ваших неприступных арсеналов, генерал, — произнес, словно угадывая мысли президента, директор ФБС.

Маршал брезгливо посмотрел на мэра, которого, по-видимому, считал во всем виноватым, и поморщился. Его огромные кулаки с короткими ногтями сжались, показав собравшимся, что медведь рассердился. Но никому не было до этого дела. Шум не утихал.

— Прекратите болтать! — вызывая мгновенную тишину, негромко сказал президент. Он овладел своими чувствами и теперь был готов к серьезному обсуждению ситуации. — Что сейчас происходит? Как развивается ситуация? Что мы делаем?

— Родион Григорьевич, — так же спокойно начал директор ФБС, — нами арестованы почти все вожди мятежа, в наших руках даже руководитель студенческого штаба. Практически все профсоюзные и коммунистические лидеры нами схвачены. В том числе и руководитель партии. На улице сейчас идет митинг, мы стягиваем ОМОН на случай неприемлемого поведения народа. Конечно, было бы здорово, если бы они все сами разошлись. Верные нам воинские части уже арестовали ненадежные казармы. Так же мы блокировали ОМОНом, милицией и спецназом восставшие университеты. Принимаются меры к пресечению вооружения рабочих. Но, так или иначе, мы вынуждены считаться с наличием у бунтовщиков 10-15 тысяч вооруженных, правда, плоховато, боевиков.

— Хорошо. Что с забастовкой?

— Надо бы утихомирить провинцию. Вот как?

— Конечно патриарх, он должен нам помочь. Надо чтобы он выступил и всех успокоил, призвал к примирению, — предложил столичный мэр. — Но для этого нужно заставить работать телевидение.

— Этого мало, — заметил президент. — Но это подходит. Что-нибудь еще? Какие будут предложения?

— Нужно привлечь левых. Наших левых разумеется, лояльных. Во-первых, правительство в отставку, — посоветовал директор ФБС, замечая, как заерзал премьер. — Во-вторых, повысить всем зарплату, пенсии...

— Денег нет, — заметил длинный худой старик в старомодных очках бывший директором Центрального банка. — Даже золотовалютные резервы израсходованы на поддержание стабильного курса, да и все средства, полученные по новым займам израсходованы.

— Так напечатайте, — робко вмешался человек с маршальскими пагонами и угодливо с собачьей преданностью посмотрел в глаза президента.

— Продолжайте, — президент кивнул головой директору ФБС, не соглашаясь с предложением военного министра, но и не отклоняя до гениальности простую мысль.

— Хорошо, Родион Григорьевич. В-третьих, назначить Райского как оппозиционного левого главой кабинета. И конечно поручить ему, сформировать правительство.

— Гениально, — радостно сжался в мягком кресле молчавший до этого министр внутренних дел, во всем всегда поддерживавший более умного и волевого директора ФБС.

— И еще, я бы сюда добавил декларацию прав и свобод. За подписью президента, но добытую в трудных обсуждениях с отставленным кабинетом министров — Райским конечно. Так, для авторитета, — предложил первый вице-премьер Касилли.

— Хорошо, подготовьте и принимайте меры, — одобрил президент. — И помните, что нужно работать оперативно.

Президент подумал и, повернувшись к Касилли, добавил: — И пригласите ко мне Райского, он сейчас в Думе.

Но всем этим планам не суждено было сбыться.

Митинг у Кремля не утихал. Выступали все новые и новые ораторы. Но вместе с тем начался и бурно развернулся еще один митинг, на Лубянке. Здесь инициативу сразу захватила неолиберальная оппозиция. Ее ораторы, вздымая свои возмущенные голоса, обращались к народу не только с критикой консервативного бюрократического режима, но и с призывом идти на Кремль и самим изгонять оттуда полицейский режим. Этот призыв, наиболее яростно произнесенный устами Татьяны Юсада, вызвал бурное движение, приведшее к страшным последствиям.

Разгоряченная либеральными призывами толпа вдруг никем не управляемая и влекомая одной лишь своей волей, двинулась в сторону золотых маковок Кремля с возгласами: "Долой президента! Вон из кремля!" Она решительно прошла в массе людей собравшихся у государственной Думы, подхватила несколько потоков и неукротимой силой хлынула через Александровский сад к Кремлевским воротам.

Ольга, находившаяся недалеко от всего происходящего движения, видела, как большая масса людей возмущенно скандирую, направилась к Александровскому саду. К этой движущейся бездне, не то из любопытства, не то из желания одним ударом покончить со старым режимом присоединились, и многие из тех, кто участвовал в митинге на Красной площади.

Ольга пошла в этом потоке.

Вдруг, останавливая судорогой испуга всю приведенную невиданной стихией массу, раздались автоматные очереди. Ольга не могла разобрать в поднявшемся шуме, что же все-таки произошло.

Увидев решительно надвигающуюся народную массу, начальник службы безопасности отдал приказ не пропускать толпу в Кремль любой ценой и если народ попытается прорваться силой, то открывать огонь на поражение. Для выполнения этой команды им с санкции перепуганного президента были созваны все надежные части имевшиеся поблизости.

— Назад! Не подходите! Мы будем стрелять, — таким приветствием встретил идущих к воротам людей майор ОМОНа в пластиковом шлеме.

Но люди не поняли его требований. Не пожелали понять, больше не собираясь терпеть произвол полиции и чинов. Один шаг, так им в тот момент казалось, один шаг отделял их от нового, свободного мира. Они приблизились к воротам и, не поддавшись повторным требованиям остановиться и разойтись, попали под беспощадный огонь спецназа и милиции.

И снова раздались выстрелы.

Толпа попятилась назад, но, похоже, в ее движениях кремлевская охрана не разобрала стремления отступить, потому, что раздались новые очереди. Это были уже не короткие первые выстрелы, это были длинные очереди беспощадного расстрела народа.

Ольга подняла глаза и увидела, что огонь ведут солдаты в сером и зеленом камуфляже прямо со стен, из-за красных кирпичных бойниц. Они, быстро опустошая магазины, меняли их снова, и снова сея безропотные потоки смерти.

Всех охватил ужас. Толпа, наконец, не выдержала и побежала, оставив, как увидела оглянувшаяся в последний миг Ольга десятки изуродованных свинцовыми и пластиковыми пулями тел. Казалось, народ теперь раскаивался, своей кровью платя за смелый и добрый шаг.

Глава 3. Восстание.

Весть о расстреле в Александровском саду разлетелась по городу как ураган. В блокированном университете, где уже второй день находился Павел, ее узнали по Интернету. Все левые и либеральные сайты бурлили проклятьями и изобиловали страшными описаниями и снимками с места событий.

Первый этаж нового социального университета был полностью забаррикадирован, и совещание штаба проходило в кабинете ректора на втором этаже. Это был просторный офис выполненный, как и многие российские начальственные места в дорогом псевдоевропейском стиле с претензией на стальной минимализм, но с присутствием нелепых безвкусных предметов роскоши.

— Необходимо немедленно брать инициативу в свои руки, — продолжал отстаивать свою точку зрения Калугин. — Мы не можем и не должны ждать. Только решительные действия и только быстрота могут принести нам победу.

— Мы не имеем права выступать без санкции штаба восстания, — попробовал сопротивляться Марк. — Впрочем, чего там. Что ты предлагаешь?

— Профсоюзы контролируют все важнейшие городские экономические центры, но за исключением нескольких окраинных объектов их члены не вооружены. Наша первейшая задача вооружить рабочих и всех наших сторонников. Причем не важно либералы они или коммунисты. Что до штаба восстания, то его просто не существует. Почти все, кто мог в него войти арестованы.

Оверский, построивший за все это время вместе с пирамидой собственных мыслей еще и пирамиду из груды сваленных на стол коробок с патронами для АКМ, спросил:

— Как это сделать?

— У нас четыре батальона, в нескольких других очагах восстания наберется еще восемь. Надо нанести концентрирующий удар на какой-то объект, занять его, сформировать штаб и выработать план. Ключевым местом плана должно стать оружие и боеприпасы. Так же необходимо обезвредить правительство и президента. Ясно, Марк? Вам понятно товарищи, — он внимательно посмотрел в лица остальным членам комендантского комитета.

Возражений не было.

Тишина была полной, незаметно скользя, так чтобы с улицы нельзя было заметить и тени повстанцы пробирались в складки широкого коридора лабораторного корпуса.

Павел удобно прислонился к покрашенной желтоватой краской стене. Вскинул автомат и поймал в прицел жертву. Потом, дождавшись первых ударов по окнам товарищей, выстрелил. Плечо вздрогнуло от отдачи. Парень, в которого он метил остался жив, пуля, ударив в бок его каски, прошла мимо жизни.

— Неплохо, — заметил про себя Павел, — кажется, стрелять я еще не разучился. Жаль только, в России делают такое не эргономичное оружие.

Неожиданно из выбитых в одну секунду окон посыпался град гранат и полился смертоносный поток пуль. Не ждавшие такой прыти и не рвущиеся в бой милиционеры ответили вялым эпизодическим огнем. Бой начался и скоро затих, так как серые отступили к соседним домам и укрылись за ними, бросив свою старую позицию. В этот момент из невидимых с нового рубежа серых выхода посыпались мелкими группами повстанцы. Они быстро уходили в сторону открытую им недавним отходом стражей правопорядка.

Так через полчаса, внезапно атаковав посты ОМОНа и разорвав кольцо блокады, три импровизированных батальона из четырех под командованием Калугина и Оверского приступили к движению на мэрию. Точно так же действовали и некоторые другие рабочие и студенческие части.

Мэрию почти никто не охранял. Правда, до нее пришлось добираться пешком, по ходу движения разоружая встречающиеся милицейские патрули. Автомобили были, но бензин негде было достать и поэтому, было принято решение рассыпаться на мелкие группы и, поддерживая друг с другом связь продвигаться к главному муниципальному зданию.

В здании было почти пусто. Большинство сотрудников отсутствовало, не было ни одного крупного начальника. Но зато в изобилии имелись служебные автомобили и топливо. Так же повстанцы нашли здесь много копировальной техники и, запустив аварийную систему питания, принялись печатать прокламации.

Был уже вечер, но солнце еще не скрылось за горизонтом. Павел, сложив руки за спиной, подошел к окну и, посмотрев, как отъезжают только что созданные для расклейки листовок группы, спросил: — Марк, с кем мы успели установить связь, за то время что мы находимся здесь?

— Профсоюз энергетиков вышел с нами на связь, и мы обещали привести им оружие. Это будет сделано через час, сразу, как только наши отряды снимут блокаду с остальных наших вооруженных объектов. Еще скоро должен приехать актив транспортного профсоюза. Ну и... Кстати, ты был прав президента в Кремле нет. Но где он может сейчас находиться?

— Скорее всего, на одной из загородных дач, но было бы лучше, если бы он был здесь. Тут мы, по крайней мере, можем контролировать его действия.

Прошло несколько часов. В мэрию, над крышей которой теперь развевался красный флаг, прибыло несколько профсоюзных руководителей, пришел неизвестно откуда Хрисовул, потом появилась Ольга. Больше никого из членов ЦК партии в городе на свободе не было. Алексей рассказал о том, как развивались события после расстрела демонстрантов, и сообщил, что был в Государственной Думе.

— Они продолжают заседание, закрылись и никого не впускают и не выпускают. Депутаты от "Старой России" куда-то разбежались. Короче полный бардак. Свет у них есть и охрана на месте. Правда всем балом теперь правит Райский и его фракция, — закончил он свой рассказ.

Ему дали поесть из припасов мэра и реквизированных в соседних магазинах продуктов. Ольга от еды отказалась.

— Как самочувствие? — спросил Павел, смеющимся взглядом глядя на Ольгу и уплетавшего хлеб с колбасой Хрисовула.

— Теперь штаб может приступить к работе, — весело сообщил Алексей, откладывая в сторону стопку не съеденных бутербродов, и пустую кружку.

Все расхохотались.

Спустя еще час в мэрию явились и представители либеральной оппозиции. Они сообщили, что в городе функционирует еще один, как они выразились, протестный штаб. Его возглавила Татьяны Юсада. К этому времени восставшие контролировали уже все важнейшие хозяйственные и административные точки в центральной части города. Практически разбежалась, была разоружена, либо перешла на сторону революции муниципальная милиция. Однако ОМОН продолжал защищать некоторые объекты, хотя и он частично разбежался, а частично отошел к окраинам города.

В 22 часа вместе с информацией о расширении зоны восстания и продвижении боевых групп, пришло сообщение, что повстанцам так и не удалось захватить ни одного оружейного склада на окраинах города. В ходе произошедших боев с частями ОМОНа и группами спецназа революционные гвардейцы понесли ощутимые потери и отошли. Это была единственная, неприятная новость к этому часу. Однако к тому времени в распоряжении штаба уже имелось более 40 тысяч вооруженных людей. И эта цифра продолжала расти.

Обсудив полученную информацию, и дождавшись возвращения ряда командиров, штаб продолжил свою работу. По предложению Калугина было принято решение об учреждении комитетом восстания национальной гвардии, он же был единогласно избран ее руководителем. Доказав свои стратегические качества Павел вполне заслужил этого.

Спустя еще час национальная гвардия разоружила охрану и заняла здание Государственной Думы. Так же без проблем в руки восставших перешли: Кремль и здание правительства. Специальные части, охранявшие эти объекты, сдались без сопротивления. Столь же легко досталось восставшим и оружие из множества охотничьих магазинов города.

К этому же времени Ольгой была установлена связь с членами центральной информационной пиратской группы ЦК партии. Они сообщили штабу о полной блокаде с их стороны информационных каналов правительства. Но где сейчас находится президент, никто не знал.

Сергей Андреевич Райский медленно поднялся на трибуну. Его заметно-крупный живот был аккуратно укрыт дорогой материей костюма. Райский был спокоен, вернее пытался казаться таковым. Волосы на его голове были красиво уложены и оставляли тонкий прямой пробор слева.

Он внимательно осмотрел зал. Здесь почти не было депутатов, точнее их тут было не более половины. Правда, от этого зал не показался ему пустым. С того момента как Государственная Дума была занята национальной гвардией, сюда стал стекаться народ. Никто ему не препятствовал, и он потихоньку наполнял своими просто одетыми телами мягкие, дорогие кресла народных избранников.

Была полная тишина. Все ждали, что скажет вождь легальной оппозиции, лидер Народно-патриотической фракции, известный противник существующего строя Сергей Андреевич Райский.

— Собратья, товарищи, — начал свою речь оратор, краем голубого глаза подмечая, как внимательно застыли у трибуны группы журналистов и как зорко впиваются в него зрачки электронных видеокамер, — это великий и трагический для нашей многострадальной Родины момент! Это полный ужаса и надежды час! Это день, в который рождается новый порыв нашего безудержного патриотического рвения. Мы ждали его, и мы боролись за него. Мы шли к нему, и наша фракция всегда шла впереди всей оппозиции от либералов до коммунистов. Но мы не только бросали громкие слова как многие пустословные болтуны. Нет! Мы горячо, сердцем переваривая муку народа, его страдание боролись в этих стенах за праведный день. За справедливое, традиционное, патриотическое, по народному родное общество. Что я сейчас хочу вам сказать? Что волнует вас и меня в этом миг порыва праведного гнева наших братьев по мукам старого режима, по страданиям причиняемым "Старой Россией" каждому из нас? Пришло время, пробил час и я с этой трибуны, избранный народом, окрыленный его доверием говорю вам: "Я с вами, мы народные патриоты с вами. И день и жертвы, память которых будет вечной, тоже с нами. Мы вместе и это не лживое единство прошлых лет. Нет, это подлинный день всеобщего солидарного слова!"

Зал с замиранием слушавший слова Райского, все это время загипнотизированный дорогим красным галстуком оратора, его розовой рубашкой и темно-красным жилетом, этот зал взорвался аплодисментами вставая.

— Наша партия, от лица которой я сейчас говорю, — продолжал, выждав паузу умелый, хотя и немного не выговаривающий "м" и "н" оратор, — поддерживает народное выступление и заявляет о своем немедленном предложении сформировать сейчас из истинных сынов своего народа правительство доверия.

И снова зал взорвался аплодисментами.

— Задача правительства, — а Райский, час назад, говоривший по секретной линии с президентом, знал ее хорошо, — состоит в том, чтобы не только закрепить народную победу, но и примирить борющиеся стороны и принести Родине долгожданное успокоение.

Правительство было сформировано. То, что не успели еще сделать истинные руководители восстания вполне смог выполнить лидер фиктивной, парламентской оппозиции — Райский. Более того, он сделал это красиво, получив широкую поддержку со стороны представителей мещанских слоев. Новому правительству, на которое, разумеется, дал согласие президент, вскоре присягнули все части милиции остававшиеся еще не вовлеченными в события. Так в руках нового премьера оказалось не только большое число приведенных к нему старшими чинами милицейских, но и Останкино, все еще не занятое национальной гвардией. Созданное таким образом двоевластие в столице, должно было, по мнению сохранившего, еще свои полномочия директора ФБС, внести раскол в лагерь мятежников и позволить властям выиграть время.

Сообщение о появлении провозглашенного Думой и "народом" правительства не вызвало особого восторга в лагере Революции. Хрисовул, особенно яростно встретивший эту весть вообще предложил арестовать эту шайку к чертовой матери. Но эта позиция из-за неразберихи в народных умах не нашла поддержки. Решено было действовать самостоятельно, и не вступая в драку с новоявленным премьером брать власть в свои руки.

Взгляд Ольги и Павла встретились. Это небыли горящие взгляды их первой встречи, тогда в Милане. Нет, сейчас они слишком устали и не чувствовали прежнего кипения чего-то истинно природного и истинно человеческого. Но они знали, это было понимание, а не порыв, что-то, что столкнуло их в жизни, то, что было еще не высказано не единым словом, то, что завтра проснется, и будет жить, так же как и вчера. Кругом много курили и шумно о чем-то разговаривали. Был уже очень поздний вечер, но никто не спал. Жизнь, волнующая революционная жизнь восстания не утихала в мэрии превратившейся много часов назад в подлинный штаб народного гнева.

Все кабинеты были полны какими-то людьми, на всех дверях завесив старые с золотыми буквами таблички, болтались на скотче распечатки новых отделов, бюро, комитетов и батальонных штабов. Куда-то все время шныряли люди с автоматами на плечах. Кто-то, гулко матерясь и вспоминая проклятые дни президента, таскал ящики с бумагой, патронами и листовками, автоматами и гранатами. К зданию все время то подъезжали, то отъезжали какие-то автомобили. О чем-то спорили на улице караульные. Слышался смех. И видно было что, не смотря на всеобщее утомление настроение у Революции бодрое.

Но реакция, первый раунд боя с которой был выигран новым миром, не была еще окончательно разбита. Нет, она затаилась, спряталась в старых холодных норах и, высунув свой ядовитый язык, шипела, угрожая впиться в живое тело еще не окрепшего великана.

Ночью по указу президента в город были введены войска.

Глава 4. Счастливый день.

Это были считавшиеся надежными дивизии из Подмосковья. Ими командовал генерал-полковник Тушка, человек жесткий, не умный и исполнительный. Его по праву считали надежным военным. Он был предельно лоялен, и эта рабская верность происходила из его полного непонимания современного мира. Он был туп и консервативен.

Бронированные машины, гудя и скребя асфальт своими гусеницами, медленно ползли в направление к реке. Мелкие группы солдат, защищенных пластиковой броней и активным камуфляжем осторожно пробирались по окраинам шоссе. Они зорко всматривались в окна перепуганных домов и жадно вчитывались в еще остро пахнущие дешевым клеем листки. Им явно было не по себе.

Они еще не встретили никого, но знали из зачитанного им президентского указа, что город находится во власти анархо-кавказской мафии. Но то, что они узнавали вопреки приказам командования, и при добродушном поощрении некоторых офицеров трогало и поражало их. Они небыли настроены стрелять в народ, как это сделал сутки назад московский ОМОН.

Белкин достал ключи, и сам открыл дверь собственного ресторана. Свет не зажегся, но это не удивила находчивого хозяина. Он проворно вынул из кармана маленький фонарик и, осветив им путь, пригласил гостей следовать за собой.

Они зажгли свечи и, рассевшись по мягким креслам "Венеции" закурили дорогие сигары и приступили к завтраку. Это был самый необычный завтрак этих господ за все годы их жизни. Во-первых, они пришли к нему сами, пешком. Во-вторых, он был совершенно холодным, то есть не то холодным и не горячим, так как холодильники ресторана не работали. В-третьих, он должен был стать судьбоносным для страны.

— Евгений, вот вы уже читали Декларацию свобод, подписанную Райским? — поинтересовался из темноты хрипловатый голос монополиста металлургии.

— Да, а что?

— Да так...

— Ладно, вот колбаска, ешьте Станислав Григорьевич.

Скатерть зашуршала, и в тусклом свете чьи-то руки стали хватать черствый белый хлеб и засовывать его себе в рот. Потом эти же тостопалые в кольцах руки взяли в охапку несколько ломтиков колбасы и опустили их себе в бездну.

— Ох, — вздохнул чей-то до странности женский голос. Директор Национального объединения банков, бывший автором этого звука, неловко отрезал себе толстый ломоть сырокопченой колбасы и робко, но отчаянно зажевал.

— Что будем делать? — спросил, роняя толстощекую, с отвисшим подбородком тень председатель совета директоров Русского нефтяного концерна.

— Не знаю, — зачавкал колбасой Белкин. — Водочки налить?

— Без инея? Не надо.

— Где сейчас министры?- спросил не видимый бородач. То, что он был бородач, можно было понять по торчащему из темноты кудрявому рыжему клоку.

— Кто их разберет, разбежались, — ответил хозяин нефти, в этот момент, думая как бы ему, в конце концов, решить все эти непонятно откуда свалившиеся проблемы.

— За прошедшие дни и ночи в умах людей многое изменилось, — многозначительно начал свои рассуждения человек с бородой. — То, что еще недавно казалось естественным и нормальным вдруг может показаться им чуждым разуму и их жизни. Это я о предложении Станислава Григорьевича. Ведь что может получиться? Они могут не согласиться на такой минимум, почувствовав себя реальной силой. Ведь что им мешает сейчас захотеть большего?

— А я все равно думаю, что слишком много давать не стоит, — ответил Станислав Григорьевич. — Ведь Райский то на нашей стороне. Ведь он же свой. Какой он к черту оппозиционер?! Ха!

Все негромко, даже приглушенно расхохотались, но даже по смеху чувствовалось, что им сейчас не до смеха.

— Миша, а ты с патриархом говорил?

— Нет, Станислав Григорьевич.

— Женя, а ты?

— Нет, — пожаловался Белкин.

— Ладно, сам с ним поговорю. Нам сейчас без русской православной не обойтись.

— Говорят войска в городе? -полюбопытствовал бородач.

— Да им в 5 часов отдали приказ идти к центру со всех, понимаешь сторон, — отозвался директор Национального объединения банков. — Только толку от этого не будет. Наш президент совсем спятил, белобрысый дурак! Нет, чтобы все по уму сделать, нашего совета спросить. Так устроили пальбу в центре города и...

— Я ему сразу сказал, иди на уступки.

— Да чего там, — махнул рукой Белкин, уже несколько лет исполнявший обязанности сытого рантье и эксперта политолога. — Сами знаете, какая у нас бестолочь президент!

Но, похоже, с таким определением не все были согласны. И Станислав Григорьевич, робко морщась в темноте и то, сплетая, то, расплетая пальцы, сказал: — Уж ты Женечка мог бы и предугадать, как дело то обернется. Даром что ли столько акций держишь?

— Все-таки давайте успокоим народ патриархом, — продолжал настойчиво развивать свою мысль теми же словами все тот же невидимый Миша.

— Да, что сейчас XVII век что ли, — возмутился Станислав Григорьевич. — Или вы думаете тут медный бунт или какая смута стрелецкая, а?

— Могут? — поинтересовался прослушавший предыдущие слова Белкин. — Нет, ни получится. Красиво закрутил, молодец, но не получится.

— Вот и я говорю, не получится, — рявкнул недовольный тем, что его плохо слушают Станислав Григорьевич.

— Стася, да ты не сердись, — залепетали соседи по столу. — Все наладится. Раз Райский премьер значит, все будет хорошо. Он этих баламутов успокоит и все.

— Кстати думаю следующим премьером надо сделать Касилли, — предложил бородач, сплевывая мелкие жиринки под стол. — Парень резвый, хотя и не умен, но вполне серьезный.

— И минфина тоже надо поменять, — добавил Белкин.

— На дельфина, — подшутил пресыщающийся Станислав Григорьевич. — И патриарха вашего, чтоб он в синагоге на клиросе пел, сделаем министром культуры.

Но на эту шутку ни кто не засмеялся, все подумали о президенте, которого в глубине души боялись и поэтому уважали, и в которого верили до-последнего как в своего вождя.

— Нет, все-таки демократические свободы нужно будет немного расширить, — заметил Белкин. — Пусть это больше на словах будет, а все-таки надо.

— Ничего не надо, — раздраженно отрезал бородач.

Группы зеленых бойцов продвигались одна за другой по пустому еще городу. Но теперь они были заняты не столько тем, что следили за сторонами дороги, сколько обсуждали прочитанное, угаданное и придуманное. Все их волновало, и они пытались отчаянно разобраться в себе и в том, что происходило в столице вчера. Они уже поняли, что все сказанное в президентском приказе ложь, но они еще не знали как себя вести в новых условиях и чего ждать.

— Ты как хочешь, а я поддерживаю коммунистов, — сказал смуглый солдат. — Они за народ, у них добрая программа, я читал. Без них стране хана.

— Я тоже Петя не палач, в нард стрелять не стану, — признался другой боец. — По правде мне больше либералы нравятся, все-таки они за свободу.

— Дурачина, — вмешался третий военный с нашивками сержанта, — красные тоже за свободу, ты, что по сетке не лазишь, или читать не умеешь?

— Читать я умею, а вот в вашем Интернете, не очень, — немного обиженно признался парень. — Но это ведь не важно. Какая теперь разница либералы, патриоты или коммунисты? Главное все теперь будет по-новому.

— Нас, по-твоему, зачем сюда гонят? Счастье трудящимся ковать или стрелять в таких же несчастных, как и мы бедолаг?

— Не знаю, зачем гонят, а я не палач, — заершился черноглазый боец.

Внезапно отряд остановился, встретив одинокий неуверенный, но в чем-то открытый взгляд бедно одетой молодой женщины. Она стояла, неподвижно устремив свои печальные глаза в лица осторожна ступавших ей на встречу бойцов.

— Чего это она так? — подумал черноглазый.

— Ты кто? — спросил сержант, приподнимая рукой край каски.

Она не отвечала. Плотно сжав губы, эта красивая, но пугающе безмолвная фигура смотрела им прямо в глаза, не колеблясь и не спрашивая себя, имеет ли она право вот как смело вглядываться, проникать в душу другим людям.

Но, похоже, она имела такое право, так как солдаты, простые, не самые образованные на этой земле люди почувствовали, поняли все то, что она пыталась сейчас им открыть.

— Ты чего красавица? — снова спросил сержант, от неуверенности теребя рукой нос. — Что случилось, чего молчишь?

— Идете нас убивать? — вдруг спросила женщина.

Все четверо вздрогнули и, переглянувшись, почувствовали свою поганую историческую роль. Нет, они не поняли это так легко и просто, нет, им показалось, что вся их жизнь, вся их вера в защиту Родины и народа чушь, а они просто глупые мальчишки, играющие в неправильную игру на чужой стороне.

— Идем, — вымучено произнес сержант, делая первый неуверенный шаг.

Трое сослуживцев, а вместе с тем и железная колонна укрытая густыми шеренгами таких же простых парней последовала за ним.

Так они продвинулись еще несколько километров. Теперь им попадалось все больше и больше людей, но глаза их отвечали все тем же чувством и страх, неизвестный доселе этим сердцам, овладевал ими, смешиваясь с неясным еще чувством горечи за свой неправильно понятый долг.

Прошел еще один час. Поступил приказ остановиться, и вся металлическая колонна застыла в ожидании новой команды.

— Дальше пойдут баррикады и огневые точки повстанцев, — повторил своим товарищам слова молоденького лейтенанта сержант. — И мы с ходу начнем разворачиваться и вступать с ним в бой. Такой приказ Тушка.

Выражение страдания проявилось на лицах бойцов.

Вдруг один из них, тот, что был с черными глазами, закричал, нет, громко закричал, так что его услышали все вокруг и даже за километр в глубь колонны: — Да пошел он на хуй этот генерал! Сука поганая! Все генералы дерьмо! Я не буду! Я не буду стрелять в этих людей, пусть он сам в них стреляет! Пусть сам, а я буду в него стрелять!

Седоусый капитан со свирепым оскалом, было, бросился на встречу ревущему в истерике солдату, но получил увесистый удар прикладом в бок и повалился на землю.

— Я тебе покажу конституционный порядок, — зашипел отчаянно молотящий капитана солдат. — Я тебе сука покажу, как над людьми издеваться. У тебя здесь близких нет, ты сука за погоны служишь, а я человек. Понимаешь дрянь, я человек! И у меня, у меня тут все родные.

— На хуй офицеров! — раздались голоса.

Дальше колонна не пошла. Не сдвинулись и другие колонны. И хотя большинство офицеров испуганно поддержало выступление солдат, ротные, батальонные, полковые и дивизионные комитеты выбирали прямо на месте.

Несколько прикладов замолотили в дверь штаба Внутренней армии. Полковники встали, повторяя движение генералов, и командующего армией генерал-полковника Тушка.

— Откройте, — сказал дрожащий голос.

Робкий капитан в роскошном камуфляже подобрался к затихшей на секунду двери и отпер замок. В комнату с автоматами на перевес ввалилась группа солдат с красными повязками на руках.

— Кто здесь Тушко, — спросил мужественный, проведший много лет под палящим солнцем майор. — Ну, суки штабные отвечайте!

— Я, — уверенным, даже героическим голосом ответил генерал.

— Хорошо. Отвечай, ты...

— По какому праву вы говорите мне ты? — командно рявкнул Тушка. — Я выполняю приказы законного избранного народом президента, я ваш командир, вы обязаны мне подчиняться и вести себя достойно капитан.

— В этой стране больше никто не скажет другому "вы". Россия теперь свободная страна, — спокойно, стойко выдерживая разъяренный взгляд, ответил майор.

— Это с вашими то жидами свободная? Немедленно снимите с себя эту дрянь на рукаве и выполняйте свой долг. Вы офицер, вы русский и обязаны служить Родине, а не устраивать тут всякую хуйню!

— Вы собирались исполнять данный вам президентом приказ? — неожиданно спросил совсем молодой парень стоявший рядом с майором. Его тонкое худощавое с мелкой светлой щетинкой лицо выразило при этом какой-то непонятный генералу дух. Это не была привычная воинская свирепость машины, к которой он привык, это было что-то другое. Но от этого чего-то старому зверю вдруг стало страшно. Это была любовь.

— Конечно, — ответил он все тем же ревом.

— Выведите его. Остальные сдавайте оружие и не волнуйтесь.

Молодой человек робко сел на еще не остывший от огромного зада Тушка стул и набрав на полевом радиотелефоне номер, сказал: — Мне, пожалуйста, Калугина. Это Денис, Яковлев, я председатель военного комитета 26-й танковой дивизии... Мятеж подавлен.

За окном грянула автоматная очередь.

Глава 5. Перед падением.

В большой роскошно обставленной квартире Белкиных было пусто. Евгений, волнительно расхаживая из одной необъятной комнаты в другую, то, садясь где-нибудь на диван, то, судорожно вскакивая, тщетно искал успокоение. Теперь он был совершенно один. Нет, он всегда был один, но раньше, все оставленные позади годы, ему не казалось это настолько очевидным.

Анна Андреевна, жена Евгения, вместе с тремя детьми была на даче. Она уехала туда, как только развернулись все эти чудовищные события. Евгений остался в Москве. Он не решился бросить дела, хотя теперь они бросили его.

Семейная жизнь Белкина не была счастливой, как не бывает счастливой любая консервативная семейная жизнь. В его отношениях с Анной временами было и тепло и робкая буржуазная забота, но все это не было в состоянии искупить отсутствие подлинных желаний и интереса друг к другу. Он уже давно знал, что жена изменяет ему, он знал все ее измены, так же как она знала все его измены, но прочный экономический монолит брака был несокрушим.

Все окна в доме были распахнуты, заполняя просторное, совершенно ненужное теперь пространство потоками апрельского прохладного, дурманящего весной воздуха. Евгений глубоко вздохнул, стараясь наполнить свои пустые легкие всем этим холодным миром кислорода, точно так же как все прошедшие годы он заполнял эти комнаты ненужными вещами и словно старался спрятать в этот богатый дом весь подлинный мир. Подделка жизни обманула его, но понять это он мог только сейчас.

В юности он имел весьма путанные, даже левые, как он считал, убеждения, но осознание реальной своей потребности в жизни по уготованным стандартам и, имея много, как теперь выяснилось, зря растраченной силы, он добивался своего. Счастье казалось ему тогда чем-то, что наступает само, как только ты добиваешься успеха. Успехом для Евгения были деньги. Он шел к ним, он сперва наивно, затем хитро, боролся за право обладать. И он обладал, обладал всем, что только мог хотеть и хотел. И это обладание мучило его, выпивая из него все соки. Он не был счастлив. Жена, красивая женщина не любила его, дети испытывали в общении с ним непонятный дискомфорт, люди, если не считать таких же, как он пресмыкались перед ним и ненавидели его. Это было одиночество. Одиночество в пустоте.

Весна была настоящей. Она радовалась, она ликовала наивными лозунгами, она начинала новую жизнь. Она бурлила, кипела страстями пробудившихся масс. Все это плыло перед глазами Евгения яркими непонятными красками, пугая и истощая его. Но он еще чего-то ждал, надеялся и все верил, что старая зима снова вернется.

Почему-то пошел снег. Это было нелепо, но маленькие, быстро тающие снежинки прорывались сквозь прозрачный шелк танцующих под порывом ветра занавесок и сыпались на гладкий деревянный пол. Евгений стоя ловил их руками и пытался не дать им растаять. Но они таяли.

Биржа рухнула. Обвалились все ценные бумаги. Превратились в ноль все его акции. Это произошло вчера, правительство Райского, куда вошли и некоторые видные либералы, ничего не смогло сделать. Оно было бессильно. Вся часть мира, что по праву, как Белкин считал, принадлежала ему, погибла, оставив его одного с этой квартирой, нелюбящей женой, детьми, которые не смогут учиться заграницей и пустотой внутри. Он был разорен и труд его жизни был уничтожен. Если это действительно был труд.

Пальцы сами сплели веревку и руки, дрожа и прячась от глаз, замотали ее вокруг французской позолоченной люстры. Он принес стул. Но ноги отказались подняться на него, и он упал. Судороги ужаса охватили его, пронеся перед застывшим мозгом мрачные картины дел прошлого. Ему не было больно, ему было страшно.

Пролежав так немного, он встал и сходил в кабинет. Принеся пистолет, и с трудом убедившись, что он заряжен, Евгений прислонил его к виску. И не выстрелил. Ему вновь стало жутко, но смысла жить не было, и он это знал. Трагедия лишившая его всего не оставляла за ним смысла оставаться дальше в этом мире. Он вдруг подумал об этом, и неожиданно осознав, что он уже мертв, стал невротически повторять одни и те же слова: — Зачем я скитаюсь? Зачем? Меня больше нет. Я мертв, Все, чем было я, ушло. Меня больше нет. Я уже умер. Умер...

Он снова обошел всю свою пустынную квартиру, где каждая вещь была ему знакома и дорога. Он любовался, но если раньше все вокруг, при одной только мысли что эти вещи его, успокаивало, то теперь все было наоборот. Это было страшно. Он вдруг совсем перестал что-либо понимать, лишь временами чувствуя как припадок жадную муку потерянного. И вдруг Евгений увидел балкон. Дверь была открыта, и он сделал шаг. Воздух здесь был еще более холодным, чем в открытой сырости улицы, но закрытой небу квартире. Снежинки продолжали свое монотонное падение куда-то вниз. Евгений, несмотря на желание посмотреть туда поднял глаза вверх, и голубая высь приблизилась к нему. Он увидел в ней добро и сделал несколько маленьких шагов вперед, пока не уперся коленями в холодный металл ограждение. Тогда он остановился. Легкий ветер ударил ему в лицо, и глаза зажмурились от настоящего солнца.

Вдруг неожиданно для самого себя он наклонился и чувствую последнюю радость, оторвался ногами от пола и бросился туда — вниз на встречу другому, живому миру.

Падение было не долгим.

Город ожил в первые же после восстания дни. Теперь в бывшем здании мэрии было еще больше народу. Помимо штаба Национальной гвардии здесь расположились еще и руководящие органы Народных советов. Их создание шло по всей стране с первых дней Революции, и теперь они охватывали своим влиянием многие хозяйственные структуры.

Заседание центрального комитета Национальной гвардии, остававшейся основной военно-политической силой революционной столицы началось час назад. Оно проходило без руководителя организации. Калугин опаздывал, так как проводил ряд встреч с представителями профсоюзов. Заседание было расширенным, на нем присутствовали некоторые руководители компартии только что освобожденные по всеобщей политической амнистии. Так же в работе участвовал председатель конфедерации профсоюзов Ярослав Воронцов. Зал заседаний в апартаментах мэра мало изменился с той поры, как его старые хозяева исчезли в один момент. Как это произошло? Почему? Они и сами не поняли, но люди, молчаливые и угрюмые многие годы, вдруг больше не захотели видеть мир вокруг прежним. Такой была причина. И старые, сытые, всем довольные и пьяные собой ушли. Сгинули, оставив эти просторные кабинеты тем, кого не пускали прежде и на их порог. Пришли новые люди, избранники побеждающего народа. Так словно под удар вызванного древними богами грома этот тихий зал с красивыми экзотическими растениями и дорогой голландской отделкой сменил своих хозяев.

В этот прекрасный весенний день, коих не много дарит неожиданный апрель, на заседании ЦК Национальной гвардии докладывал Марк. Все были спокойны и внимательны.

— Экономическая ситуация в стране продолжает ухудшаться. Несмотря на все меры правительства, старая система больше не работает. Акционерные общества, частные предприятия перестали существовать, хотя Райский продолжает свою борьбу против нас за их сохранение. Создаваемые профсоюзами демократические структуры управления уже приступили к работе, практически вытеснив старую управленческую систему. Снежинки робко кружились за окном, словно напоминая людям, что весна это еще только конец зимы, долгой и холодной зимы, а вовсе еще не начало лета.

— Введение всеобщей политической амнистии заметно расширило число наших активистов. Всего выпущено на свободу около 1500 тысяч человек. Причем многие из них были упрятаны старым режимом в застенки за различные выдуманные уголовные преступления.

Улица была грязной. Мокрый пух, прислоняясь к ней в свой последний миг полета, смешивался с чем-то серым и, превращаясь в липкую мягкую субстанцию, замирал в ожидании, чьих-нибудь колес или ботинок. И все-таки эта весна была прекрасна.

Старый автомобиль, въехав в ворота, со скрипом остановился. Не отрывая глаз от часов, Павел выбрался из него, поднялся, а вернее взбежал по лестнице и стремительно направился к залу заседаний ЦК Национальной гвардии по коридору. Калугин спешил. Он несся как ураган, и в отличие от разыскиваемого уже несколько недель президента в его обычаях не было опаздывать. Но, когда Павел вошел в комнату, Марк уже закончил свое выступление и садился. Калугин быстро, извиняясь, пробрался на свое место.

Теперь можно было перейти к главному вопросу повестки дня, к вопросу о власти. Именно ради него собрались здесь сейчас все эти деятели Революции.

Павел, восстанавливая ровный такт своего дыхания, сидел по левую сторону большого длинного стола, за которым рядом с ним умещалось еще девять человек. Остальные расположились напротив.

— Патриотическое правительство Райского по какой-то волшебной логике все больше и больше превращается в либерально-патриотическое правительство Райского-Юсада, — начал изложение своих мыслей Михаил, его недавно выпустили по амнистии, но он уже был в курсе всех дел и неустанно кипел в них, и вместе с ними. — По имеющимся у нас данным ЦРУ начало свою игру в нашей Революции. И сущность этой игры в том, чтобы, спекулируя на государственном патриотизме правых "лево"-консерваторов подвести дело к созданию надежного либерального в сущности правительства. В этом процессе постепенно снимается буржуазно-патриотическая сущность самоназначенного Думского правительства, которое все больше начинает реализовывать проамериканский, прокорпоративный курс.

— Михаил, — обратилась к Литвину Ольга, не переставая при этом играть тонким карандашом, — что ты думаешь на счет отсутствия президента?

— Ничего не могу сказать, разве что, то, что вполне возможно мистер президент прячется в каком-нибудь из иностранных посольств. Но то, что его нет в посольстве Евросоюза это точно.

— Хорошо, какие будут еще мнения по ситуации? — спросил председательствующий на заседании Датов. Он тоже, как и Михаил был освобожден совсем недавно.

Павел поднял руку: — Мы сделали первый шаг. Можно смело констатировать, что буржуазно-демократическая революция в стране произошла. Консервативный, авторитарный режим свергнут, есть ярко выраженное двоевластие. Есть мы, и есть они. Есть Народные советы, Национальная гвардия, профсоюзы, армия, есть Райский, есть Юсада и есть Государственная Дума. Между нами идет борьба. Кто победит в этой борьбе? Перевес в соотношении сил с самых первых дней схватки все время меняется в нашу пользу. Мы добились всеобщей политической амнистии, нами фактические осуществлен переход экономики на коллективное управление, правда, еще сырое. Мы вооружили народ, национальная гвардия насчитывает 12 миллионов человек, при нашей поддержке создана общероссийская система Народных советов. Но все это еще не Социалистическая Революция, это только ее первые шаги. Шаги уверенные, но еще не окончательные. Что мы еще не успели сделать? Многое, во-первых, у нас под носом сидит буржуазное правительство, которое мешает каждому революционному движению. Во-вторых, а это вытекает из первого, мы еще не произвели подлинное обобществление собственности. Что это означает? Мы должны преодолеть двоевластие и ликвидировать буржуазное правительство.

— Что ты предлагаешь Павел? — спросила Ольга, стараясь не показывать ему всей глубины своих чувств.

— Нам необходимо новое восстание.

— Мы уже ведем социалистическую пропаганду в таких масштабах, в каких не вели ее никогда. Мы уже контролируем всю финансовую деятельность правительства. Даже банки под нашим контролем, — заметил Марк.

— Мы реализуем политику сокращения рабочей недели, она составляет теперь 25 часов, — бодро сообщил Воронцов. — Но рабочий класс, главный класс Революции требует ее развития. Мы должны теперь перейти не к частичной национализации, как предлагает Райский, а к подлинному обобществлению средств производства. Заводы должны, наконец, перейти в руки трудовых коллективов, при этом необходимо создать демократическую систему общеэкономического управления. А все это задачи уже социалистической революции.

— Согласен этого мало, — заметил Виктор. — Нужно двигаться вперед, больше нельзя стоять на месте. Революция должна развиваться.

— Тогда что еще?

— Средства массовой информации. Те, что еще в руках либерального правительства. Кстати вы слышали заявление Райского на Втором канале, о том, что он всегда был и остается сторонником социализма?

— Да, — согласился Литвин. — Но это просто еще раз подчеркивает то, как быстро мы должны брать власть в свои руки.

— Необходимо ускорить подготовку восстания, — резюмировал Хрисовул, который тоже, как и Павел, сегодня опоздал, но все-таки пришел раньше Калугина. — И само восстание нужно провести не просто так, а тщательно подготовив его, сделав этот наш необходимый шаг понятным.

— Конкретней Алексей, — попросил Михаил. — Поясни. Слушая все эти слова, и не теряя из них ни единой мысли, Павел думал. Он думал о том, как хорошо, что можно говорить свободно, можно говорить обо всем, можно бросать самые смелые слава и знать, что никакая гидра закона больше не подстерегает тебя.

— Мы должны организовать и провести восстание не просто как вооруженное выступление. Необходимо выбрать благоприятный момент и даже более того сделать выбранный момент благоприятным, а первый шаг к этому — провозглашение необходимости свержения правительства Райского. И еще нам важно постараться не допустить потери ни одной человеческой жизни. Ведь люди наше главное богатство, наш высший исторический потенциал.

Глава 6. Необходимость победить.

Революция развивалась. Не все знали, понимали и принимали это. Но от этого мало, что изменялось вокруг. Бурление перемен продолжалось и их волны, одна за другой сносили обветшалые преграды старого. Казалось, событиями никто не управлял, и они шли сами собой. Но мысль такая, если она возникала, не была абсолютно верна, потому что все эти дни стихия масс организовывалась и осмысленно боролась за свои права против явной и скрытой реакции. Революция развивалась и в этом была ее историческая судьба.

Кортеж премьер-министра остановился. В нем было около десяти автомобилей. Все они были выполнены на заказ еще для старого правительства. Это были отличного качества Мерседесы и БМВ. Группа охранников в темно-синих пиджаках выбежала из нескольких из них и, оттеснив группу зевак и национальных гвардейцев, очистила дорогу главе правительства.

Погода в этот день была отменная. Ярко и при этом, как-то не щемя глаза, светило солнце и зелень, там, где она была, радовалась своему пробуждению. Было тепло.

Сергей Андреевич тучно протиснулся в приоткрытую дверцу и с легким щелчком тонко-подошвенных полированных туфель выбрался на свет. Он элегантно поправил костюм и, не обращая внимания на происходящее, звучно зашагал к парадному входу. Вслед за ним, нелепо и старомодно до ужаса размахивая посохом, засеменил маленький толстый и бородатый человек в черных одеждах.

Райский приехал не один. С ним в этот важнейший и судьбоносный день его жизни, как считал сам новоявленный премьер, прибыл и могущественный духовный глава православной церкви — патриарх Сергий.

Национальные гвардейцы из бывших красных скинхедов с Калашниковыми в тертых куртках, высоких тугих ботинках и с подвернутыми джинсами охранявшие парадный вход в Государственную Думу пропустили знатных гостей без особых церемоний и, не произнеся ни слова. Премьер, патриарх и несколько министров не спеша, поднялись по лестнице в зал заседаний, всюду встречая любопытные взгляды в которых, это было непривычно, не чувствовалось ни трепета, ни почтения. Резная дверь туго скрипнула, и Райский увидел полный народа зал. Здесь его появления с нетерпением ждали уже полчаса. Он величаво проследовал к своему месту и поднялся на трибуну. Многие зааплодировали. Патриарх вместе с группой важнейших чиновников страны, среди которых можно было легко узнать и Татьяну Юсада, видного деятеля либеральной оппозиции прошлого, а теперь министра экономики, поднялся в президиум. Заседание вел Алексей Хрисовул.

— Сергей Андреевич, мы ждали вас и теперь от лица представителей народных избранников: от революционных комитетов, до Государственной Думы, рад приветствовать вас на нашем объединенном заседании, — обратился к прибывшему главе кабинета Хрисовул.

Вмиг стал тихо. Все ждали, что скажет премьер. Райский ничего на это не ответил. Он медленным немного дрожащим взглядом обвел зал и не найдя здесь ничего вредного или опасного для се6я оперся на трибуну и начал:

— Многие думают, что Революция победила. Мне тоже хочется так думать, но я слишком многое знаю и потому не могу все же считать так, — он на мгновение остановился не то, переводя дыхание, не то, любуясь собой со стороны. — Что мне мешает? Во-первых, революция это всегда бедствие и кризис, даже если она несет в себе самые великие перемены и закончить Революцию означает умиротворить общество. Но сделать это нужно так чтобы не навредить тем здоровым силам, что не только вели революционные массы, но и организовывали их труд, в прежнее время, подготавливая тем самым экономическую базу новой эпохи. Мы еще не смогли добиться этого. Экономика висит над пропастью, финансы расстроены, ценные бумаги обесценены, биржа рухнула. Все это бедствия имущих слоев. И многим из нас, казалось, нет до этого дела. Но разве мы забыли, что сами страдаем от каждого удара болезненной судороги по нашему общему, пускай и основанному на собственности хозяйству? Что я хочу сказать? Мы все связаны, без руководства компаний, нет функционирования этих компаний, без функционирования компаний миллионы людей остаются без работы. А это уже общая беда. Вот почему социальное единение, ради которого я сюда пришел должно произойти. Все экономические, и общественные силы должны объединиться и завершить Революцию.

По залу пробежал легкий ропот, но в тоже время в разных местах раздались уверенные и бодрые аплодисменты.

— Ну, уж на это мы не пойдем, — услышал слева от себя чей-то шепот Калугин. — Значит, собака ты хочешь, чтобы мы директорам подчинялись, хозяевам? Нет!

— Вот и я говорю, что нет.

— Сами справимся, без вашей биржи.

Тем временем Райский продолжал: — Во-вторых. Против кого и чего мы боремся? Наш главный враг бывший президент, этот чудовищный диктатор, его министры и его депутаты. То есть вся эта свора из "Старой России". Все те кто, причиняя всему народу невыразимые страдания, заставил нас сделать свой жестокий и смелый шаг к свободе. Но можем ли мы тут сказать, что Революция победила? Нет. Почему? Еще не находятся в наших руках все носители зла прошлого. Я лично издал указ о поиске и задержании бежавших вождей контрреволюции и взял под контроль его выполнение. Но много ли сейчас в наших руках наших врагов? Нет, из разыскиваемых 900 человек мы арестовали пока только 100! И наш самый главный враг — президент, не в наших руках!

Снова по залу прошла шепчущаяся волна. С мест раздались голоса: — Где же этот проклятый президент?

— Почему он не арестован?

— Надо что-то делать!

Все эти возгласы как заметил Павел, исходили из разных мест и, по-видимому, принадлежали сторонникам Райского, впрочем, были среди них и возгласы подлинного недоумения.

Премьер продолжал: — Мы видим, что Революция еще не закончена. Мы знаем, что у нас еще недостаточно сил для ее завершения. Но мы твердо убеждены в необходимости победить и закрыть трагическую страницу нашей истории, установив в стране новый конституционный порядок. Но пока в наших руках нет злейших врагов справедливости и свободы, разве можем мы говорить о своей победе?

Райски отпил из стакана немного минеральной воды и, слушая застывший без единого звука интерес в зале, снова открыл рот: — Теперь главное. Что мы должны сделать? Нации, чтобы победить и выжить должна объединиться, забыв о своих классовых раздорах. Наш враг на свободе, он опасен, он плетет заговоры, и он крадется к нашим завоеваниям с занесенным над ними ножом. Мы не должны допустить убийства Революции, она должна жить! Но как это сделать?

— Поистине превосходный демагог, — отметил про себя Павел, замечая с каким вниманием, слушает зал выступление премьера, да и не только зал, но и вся страна, так как транслирование заседания шло по всем каналам.

— Нам нужно сильное правительство из проверенных борцов. Нам нужно правительство народного доверия, но нам нужно не правительство радикальных внутренних войн. Нет. Это должно быть подлинно общее, подлинно народное, объединяющее все силы Революции правительство. Вы можете сказать, и это будет справедливо, что у нас уже есть основа такого правительства, это нынешнее патриотическое правительство революционной России. Но я, соглашаясь с вами, отвечу вам. Мы слишком слабы, мы не можем решить все то множество проблем, что стоят сейчас перед нами, у нас не хватает сил, у нас не хватает власти. У нас не хватает того, что можете дать нам только вы, только ваше доверие и ваша преданность делу Революции.

Теперь Райскому аплодировало уже гораздо больше людей, и он, замечая как быстро растет поддержка его идей продолжал: — Мы просом, нет, по-революционному, во имя общего нашего дела, требуем передать в наше распоряжение все органы власти. Дать нашему правительству право сформировать суды, органы надзора за порядком. Нам так же необходимо чтобы все части национальной гвардии находились временно в нашем подчинении и могли на деле помочь нам в поимке злодеев заговорщиков и прячущегося президента. Нам нужно чтобы народные советы признали себя частью подчиненной Государственной Думе и тем самым позволили парламентаризму в стране принять четкие подлинно народные формы. Нам так же необходимо, чтобы вооруженные силы республики находились под управлением правительства, а не неизвестно кого, поскольку угроза интервенции в нашу страну продолжает сохраняться. Более того, мы располагаем сведениями о том, что США уже готовят для подрыва нашей Революции специальные группы. Не исключаю, что скоро нам придется показать империализму зубы, чтобы сохранить нашу независимость и нашу Революцию. Вот для чего нужны все эти меры. Вот во имя чего идет борьба и поэтому, уверен, мы сможем пройти этот непростой этап в нашей Революции, и выйдем из схватки с внешними и внутренними врагами победителями!

На очень многих, как видел Павел, эта напыщенная речь произвела сильное впечатление и гул, и звуки аплодисментов не смолкавшие минуту явно говорили о том, что Райский сумел убедить многих.

— Наверное, стоит передать большую часть полномочий стихийных органов Революции в руки правительства, — шепнул ему незнакомый сосед.

— Не за что, — коротко ответил Павел.

— Кто готов выступить по данному вопросу? Пожалуйста, следующий, — обратился к присутствующим Хрисовул. На трибуну не спешно поднялся маленький грузный человек в черной рясе и высоком, таком же черном и нелепом как все во что он был одет головном уборе.

— Дети мои, — обратился патриарх Сергий к собравшимся, — в эту тяжелую годину для всего русского народа, всех православных и представителей других конфессии важно сохранить в своем сердце частицу добра и любви к ближним и господу нашему. Именно об этом говорил брат наш и верный слуга народный Сергей Андреевич Райский. Именно в его словах, в его мыслях и чувствах увидели мы верность честности и подлинно христианскую справедливость. Добро, терзаемое из года в год на нашей земле должно, наконец, победить, открыв сердца наши радости. Поэтому, дети мои я обращаюсь к вам от лица всей нашей церкви поддержите в эту годину наше правительство, ибо оно и есть то христово, народное воинство, что бьется за светлое царство и подлинное земное счастье.

— Воистину, — кто-то шутливо перекрестился в зале.

Павел лукаво улыбнулся и огляделся по сторонам. Он заметил, что не всем была приятна нелепо пафосная речь этого исторического хлама в рясе. И уж совсем мало было тех, кто по истине считал себя сыном этого маленького, толстого, бородатого человека и его бога. Спонтанный атеизм, затаенный многие годы, сейчас, казалось, вырывался наружу, сметая в своем порыве все преграды ветхой, ограниченной мысли.

— Пожалуйста, товарищ Оверский, приготовиться Воронцову, — не теряющим самообладания голосом произнес Алексей. И Марк и Ярослав в своих выступлениях жестко ударили критикой по предложениям Райского. Но как бы они не осуждали преступность антирабочей и антипрофсоюзной политики поддержки капиталистов во имя всеобщего единения и как бы не возмущались они требованием передачи под Райское крыло Народных советов и Национальной гвардии, их слова не смогли разгромить позицию внешней и внутренней угрозы для Революции, на которой спекулировал премьер. Однако позиции главы правительства после этих выступлений заметно пошатнулись, и слово взяла единственная в "левом" министерстве женщина.

— Нас критикуют за многие вещи, — обратилась к присутствующим Татьяна Юсада, — но те, кто бросают в нас камни обвинения забывают, что для нашей страны сохраняется не только угроза справа — президентский фашизм, но и угроза слева — коммунистический, сталинский тоталитаризм. Мы хорошо помним уроки истории и знаем что все это не шутки. Теперь об экономике, нас тут еще попрекнули тем, что мы защищаем права собственников — капиталистов, как любят выражаться некоторые ультра. Это не совсем верно, так как мы защищаем не столько само право собственности, сколько право сохранения эффективных механизмов управления в интересах всего народа...

Внезапно по залу пробежал какой-то шепот, и Павел, повернувшись, заметил, что откуда-то появились национальные гвардейцы и стали раздавать присутствующим какие-то листки. В это же момент, получив невидимый сигнал, спустился из президиума и, теребя снова отпущенную им густую черную бороду, вышел из зала Алексей.

Шум возрастал и вместе с ним зал все больше и больше наполнялся людьми. Теперь здесь уже не было не только ни одного свободного места, но даже на балконах, за огромной плотно сжатой бездной людей нельзя было разобрать приделов человеческой массы. И все это бурлило и переливалось голосами, не давая больше ни одному звуку выступавшего министра долетать до ушей

Спустя минуту, когда и до Павла, сидевшего в третьем ряду добрались вездесущие листки, Хрисовул вернулся на свое место. Но теперь повсюду было полно людей, многие из них были вооружены и имели нашивки Национальной гвардии на одежде.

— У меня есть экстренное сообщение, — сурово обратился, прорываясь через бормотание потерявшей связь с залом Юсада, Алексей. — Татьяна, прошу вас освободить трибуну, а так же прошу членов правительства не покидать зал. После этих слов установилась гробовая тишина.

Хрисовул медленно спустился к центральной трибуне и, обращаясь к громадному теперь уже не умещавшему всех желающих залу начал: — Только что мне сообщили, что патруль национальной гвардии задержал автомобиль американского посольства, в котором находился закованный в наручники, низложенный Революцией президент России. Экс глава государства на первом же допросе, прошедшем полчаса назад, признался, что во время восстания он пытался укрыться в посольстве Евросоюза, но получил отказ. Тогда он обратился к послу Соединенных Штатов, и ему было обещано политическое убежище взамен за сотрудничество. Однако как только он вступил на порог посольства, морские пехотинцы взяли его под конвой. Взгляд Алексея горел, и свет этих всегда добрых голубых глаз придавал его чернобородому лицу выражение еще большей искренности и природной честности. Все знали эту его черту и потому, даже противники левых сейчас сидели молча, в недоумении ожидая того, что же будет дальше.

— Это не все, — продолжал Хрисовул. — Дело гораздо интересней и существенней. Бывший президент быстро стал разменной картой в колоде американцев, и они не желая развития нашей Революции, и ее победы предложили эту карту в помощь господину Райскому и его друзьям. Мистер президент, человек которого ненавидит весь наш народ, должен был стать "трофеем эффективности" для либерально-националистического правительства, которые некоторые лицемеры называют "левым". Этот подарок успешной работы министерства, должен был, укрепить правый кабинет, обмануть народ и подтвердить слова господина премьера о том, что для организации победы ему нужна вся власть. Другими словами, через несколько дней, попав в руки "правопорядка" незадачливый президент должен был стать доказательством того, что только правительство, только господа Райский и Юсада, а также этот толстобрюхий пастор могут справиться с кризисом в стране и довести дело свободы до конца. То есть убить его. Вот почему от лица всех передовых сил нашей борьбы, я говорю: "Революция в опасности!"

— Предательство! — раздались повсюду голоса разгневанных людей. — Измена! Долой буржуазный кабинет! Долой либералов! Националисты предатели!

Павел, да и весь зал не мог видеть сейчас лица Райского, но Хрисовул с трибуны хорошо различал то выражение, что, нельзя сказать иначе, покрыло теперь лицо премьера. Это был ужас и полная растерянность. Сидевший недалеко от премьера патриарх тоже имел сейчас жалкий вид. Он трепетно прижимал к себе посох и бросал в стороны испуганно-невротический взгляд.

Только Татьяна Юсада сохраняла дрожащее, но уверенное выражение лица. Он гордо держало голову и, скрестив руки на худой груди, смотрела в лицо неизвестному.

Глава 7. Мы новый мир.

Павел встал и зная, что пришел его момент, стал пробираться к трибуне, его охотно пропускали узнавая в этом рослом уверенном и сейчас суровом человеке командира Национальной гвардии.

Понемногу шум стих.

— За что мы боремся и боролись? — начал свое выступление, разминая помятые плечи, Калугин. — Ради каких принципов, ради какого общества идет наша борьба? И кто наши враги? Попробую начать свой ответ с последнего вопроса, так как сейчас он больше всего волнует нас. Буржуазия, капиталистические собственники и эксплуататоры и есть наши враги. Чиновники: судейские и армейские, полицейские и милицейские — тоже наши враги. Почему? Потому, что, объединяясь вокруг своих партий, они стремятся и сейчас отобрать у нас плоды наших первых побед, прикрываясь при этом звучными "революционными" лозунгами. При этом они не останавливаются не перед какими подлостями и готовы договориться хоть с богом, хоть с дьяволом, лишь бы добиться своего.

Узнав Калугина и вникнув в его слова зал, одобрительно загудел, и голоса протеста и возмущения потонули в этом, подлинно народном звуке.

— Так чего мы хотим? — продолжал Павел. — Первый и основной наш принцип — общественная собственность. Второй копанет наших целей — коллективное управление и социалистическая демократия. Основа нашего общества — освобождение труда, окончательная цель которого воспитать нового человека для которого труд, был бы не мукой принуждения и угнетения личности со стороны эксплуататорских классов, а стал бы потребностью человека. Но каким хотим мы видеть этот труд? Интеллектуальным, свободным, индивидуально и общественно полезным, таким, каким и должен быть труд настоящего человека. Все это неприемлемо для тех, кто привык присваивать и править, и это причина их предательства нашей революции. Да, вернее это и не предательство, так как они как были, так и остаются нашими врагами. Врагами готовыми ради сохранения главного — своего господствующего положения в обществе временно отдать нам что угодно, хоть свободу личности, хоть 25 часовую рабочую неделю, хоть коллективное самоуправление. Вот почему нам не нужны все эти жалкие подачки. Мы Революция и мы сами возьмем свое! Райский и его министры, и даже надменная Юсада, теперь были совсем бледными. Патриарх, еще плотнее охватив свой жезл, дрожал. Не в силах молиться он в ужасе отстукивал зубами барабанную дробь Революции.

— Поэтому от лица Центрального комитета национальной гвардии приказываю арестовать думское правительство и препроводить его в Лефортово, до рассмотрения вопроса Центральным Народным советом. Мы новый мир и мы победим! — закончил под аплодисменты и под топот тяжелых ботинок национальных гвардейцев выводивших низложенный кабинет и впившегося в свой жезл патриарха, он свою речь. Для Революции начинался новый день. Просыпалась эра великих свершений.

Уже наступил поздний вечер, когда Павел и Ольга вышли из здания бывшей мэрии, где теперь в связи с освобождением старых зданий расположилась коммуна Москвы.

Было удивительно тепло. И радуясь свободной минуте, они направились бесцельно бродить по сырым, старым улицам так неистово меняющегося города.

— Разве мы стремимся примириться с нашими врагами? Нет, но кто они наши враги? Только ли это недавно свергнутый режим, или либерально-националистический кабинет Райского-Юсада, выступающий за сохранения капиталистического строя и идущий ради этого на любые лицемерные игры? Ведь он тоже борется против нас. Не все согласны с такой постановкой вопроса, мы столкнулись с серьезной либеральной оппозицией нашим действиям. Правда это не многочисленная фракция интеллигенции и настроения ее мы сможем вскоре преодолеть, но это в процессе, а пока они нам мешают, — все еще горячо, но, понемногу успокаиваясь, рассказывала ему Ольга о своих впечатлениях, о работе объединенного съезда революционных общественных движений.

— Значит, у вас тоже сегодня хватило споров?

— Уж куда больше, — расхохоталась она, одновременно перешагивая небольшую, но удивительно прозрачную лужу. — Но вряд ли стоит сравнивать то, что было на съезде общественных движений с твоим феноменальным арестом. Павел улыбнулся.

Весна была настоящей и в силу еще не установившегося хозяйственного порядка в городе удивительно грязной. Впрочем, казалось, это никого не интересовало. Все были заняты более серьезными делами.

— Оля, а внешней угрозой ваши "правозащитники не спекулировали"?

— Еще как, особенно любовно они кидались фразами о войнах на Кавказе, что не прекращаются с 1994 года. Даже пугали нас террористами с гор. Но это уже просто смешно, так как еще несколько лет назад наши хакеры опубликовали документы, в которых в очередной раз подтверждалось, что агенты ФБС и есть те самые кавказские террористы.

Они повернули, уходя с широкой улицы в древний, узкий московский переулок. Тут было почти пусто, только редкий прохожий с беззаботным любопытством проходил мимо.

— Кстати, — Павел глубокомысленно перешагнул черное пятно неизвестного происхождения на асфальте, — что вы решили по поводу тюрьмы и колоний?

Ольга с разу оживилась, поскольку эта проблема волновала ее уже многие годы, и с любопытством посмотрев на Павла, как бы проверяя действительно ли ему это интересно, начала: — О, это самое увлекательное! Тут мы поистине делаем революционный шаг, во-первых, наша страна скоро откажется от раздельного содержания заключенных. Больше никакого сексуального насилия, над человеком. Мужчины и женщины теперь будут содержаться вместе. Во-вторых...

— Подожди, это как? В общих камерах? — с глубокомысленным выражением реакционера спросил он, пытаясь скрыть свою добрую насмешку под личиной консервативного возмущения.

Она все прекрасно поняла и даже не подумала обидеться.

Они сделали новый поворот в бесчисленном лабиринте переулков старого города, и вышли к маячившему почти на горизонте парку. Легкий ветер ударил им в волосы, подхватывая и развивая длинные пряди. Павел теперь уже не был таким лохматым как в те дни, когда мы застали его в Лондоне вместе с Михаилом, но все же у него были густые десятисантиметровые волосы.

— Паша, — Ольга ласково ткнула его локтем в бок и засмеялась, добродушно мстя ему за весь его фальшивый консерватизм, — кончай придуриваться. Договорились?

Он закивал головой. И вдруг взрываясь от хохота, все тем же ненастоящим голосом возмущенного от недостатка ума мещанина выпалил: — Настоящая малина для уголовников!

Оно, лукаво сузив глаза, посмотрела на него и, сдерживая новый порыв смеха, словно хулиганистого мальчишку схватила его за ухо. Он иронично заохал. И тогда чья-то нежная ладонь коснулась его лица, и робко пробежав по щеке, вызывая прилив неясных удивительных чувств. Павел вздрогнул от наслаждения.

Он потянулся к ней. Но, хитро улыбаясь, Ольга отскочила в сторону и, играя своими красивыми глазами, сказала: — Сперва дослушай насмешник.

— Хорошо, — уже серьезно, но все равно как-то ласково, — ответил Павел. — Продолжай, я внимательно слушаю. Они снова пошли рядом и слабые обрезанные лучи кем-то изуродованной луны падали на них вперемешку с тусклым блеском стеклянных окон.

— Все по порядку, — возобновила свой рассказ Ольга, — мы создадим трехступенчатую систему содержания в исправительных учреждениях. В кротчайшие сроки будет искорена прежняя антигуманная система заключения. Исчезнут старые тюрьмы и лагеря. Вместо этого мы переоборудуем старые места заключения. Все люди будут содержаться здесь в отдельных комнатах со смежным залом. Это все в одной камере. То есть заключенные смогут встречаться и общаться в общих помещениях, а спать станут каждый в своей комнате. Во время прогулок — два раза в день, как минимум, они будут встречаться с теми, кто находится в других камерах. В тюрьмах мужчины и женщины будут содержаться вместе в разных половинах камеры. Перевод из одной камеры в другую, например, из-за любви будет осуществляться по желанию заключенного. Порядок дня у заключенных будет построен так, чтобы они максимально могли заниматься саморазвитием, понятно все должны будут трудиться, но это не более чем положено по закону, то есть 25 часов в неделю. Это о тюрьмах, теперь о колониях. Колонии будут представлять две следующие ступени заключения. Они будут подразделяться на два типа: закрытого и открытого. В первом типе колоний режим пребывания будет схожим с тюремным, но более свободным в территориальном смысле. В колониях же открытого типа заключенные вообще будут жить не под охраной и режим у них будет еще более свободным. При всем том, что и в тюрьмах, в которых будут находиться, правда отдельно, и граждане, находящиеся под следствием, и в колониях будет иметь место территориальная изоляция человека, не будет никакой информационной изоляции. То есть все эти учреждения будут компьютеризированы.

— Я уже хочу в такую вашу тюрьму, — добродушно подметил Павел, признавая огромное значение этого преобразования.

— Ты все шутишь?

— Ага, — улыбнулся он, нежно рассматривая ее необычное, в свете уличного фонаря лицо. — Расскажи еще о питание, одежде, вещах и деньгах в местах заключения.

— Продукты питания заключенные будут покупать себе сами с заработной платы, что они будут получать. Тут не будет никакого обмана, ни одна цена не будет завышена. Готовить они смогут себе сами, либо централизованно. Тут пока не ясно. Так же в лагерях будет введено самоуправление, где заключенные будут избирать себе комитеты и через их деятельность станут многое организовывать в своей жизни.

— А половой вопрос?

— Как ты сам понимаешь, оздоровление психики людей и есть главная задача всех этих учреждений. То есть вовсе не изоляция их от общества в чистом виде. Мужчины и женщины по обоюдному согласию смогут жить вместе и даже заводить детей. Здесь видна еще одна наша цель — приблизить жизнь в колонии к жизни на свободе.

— Вы молодцы, Ольга, и ты молодец, — тут он нежно обнял ее за талию и притянул к себе.

— Но ведь все это только пока не будут отменены наказания, то есть пока не исчезнут преступления, иначе пока не будут искроены буржуазные ценности обладания, — она медленно подняла глаза и нежно посмотрела на него. Но он игриво разжал объятия и сменил тему, как будто давая понять что, то, что должно было сейчас произойти, произойдет скоро, совсем скоро, но не сейчас.

Она расхохоталась, в тайне любуясь его ловкостью во внезапных переменах и думая о том, что такой мужчина умеет зажигать в женщинах желание как огонь.

— Как ты относишься к тому, что уже в ближайшие дни мы опубликуем в Интернете практически все научные достижения, что существуют у нынешнего человечества?

Они шли дальше по незримо красивому в своей новой смеси ночному парку в центре огромного города.

— Это закономерно, знания должны принадлежать всем и нечего их прятать. Да и продекларированный Литвиным сегодня на радио отказ от участия нашей страны во всех международных договорах по интеллектуальной собственности о многом говорит. Так же он заявил, что мы скоро подпишем с другими странами внепатентное соглашение, открывающее широкий доступ всему миру к научным достижениям.

Павел, легко проводя рукой по темному пространству, почувствовал мягкий шелест веток с их еще совсем хрупкими, еще совсем не листиками.

— Весна наступает, — подумал он и, обращаясь к Ольге, снова спросил: — Ты любишь природу? Вот я раньше не любил ее, но один мой очень далекий знакомый, точнее друг, хоть я давно не видел его, научил меня наслаждаться живым неосмысленным миром вокруг и радоваться ему, и даже быть им самим. Ты пробовала когда-нибудь что-нибудь подобное?

Похоже, она совсем не знала, что ответить и только забавно улыбалась в лунном свете. И тогда, ловя романтический момент, он снова спросил, поражая ее своими неожиданными нарушениями граней возможного: — Что тебе нравится в мужчинах?

— Не знаю, — снова от неожиданности смутилась Ольга, — а что тебе нравится в женщинах, что тебя к нам манит? Чего ты хочешь?

— Хочу, — он загадочно улыбнулся и собрал брови над переносицей, придав своему милому лицу, лукавое выражение искушенного дьявола, — чтобы было горячо и сладко.

Сказав это, Павел снова, но уже стремительно как ураган обнял ее и прижал к себе. Ольга вздрогнула, чувствуя в себе дикий животный порыв. Казалось, он понимает ее и знает каждое ее желание в самом коротком его миге и в самом страстном его порыве.

Его брови низко опустились над смелыми горящими глазами, и он посмотрел ей в глаза, поражая нежно дерзкое сердце новым приливом неистовых непостижимых чувств.

Он чувствовал ее, а она чувствовала его. Весь мир для них теперь состоял в них одних. Луна таинственно укрылась в ветвях деревьев, но металлические крыши домов, словно ловя ее блеск, бросали его золотистые тени на слившуюся одним силуэтом пару.

Она была в эту минуту особенно прекрасна, и он, закрыв глаза от предвкушения, потянулся к ней, стараясь коснуться немного желтоватых в плохом свете, приоткрытых губ. Она ждала его, ловя каждое движение.

Но, внезапно поддавшись неожиданному, пронизывающему до молота зубов ветру, он остановился. И в это самый момент, не зная, что Ольга не боится никакого ветра Павел почувствовал чью-то руку у себя в паху и чьи-то страстное дыхание рядом со своим. Потом вместе с ползущим теплом, ее губы как мягкий сон охватили его и он, не силясь преодолеть манящее притяжение, стал отвечать ей, постепенно все больше захватывая это невидимо создания в свои объятья.

Так продолжалось одно мгновение, но это было лучшее мгновение уходящих часов. Потом, когда туман поцелуя растаял, он взял ее маленькую руку в свою. Прохладный воздух дал себя почувствовать, и они пошли дальше, уже совсем не понимая, куда и зачем несут их ноги. Но разве подобные вещи имели теперь значение? Это был их новый мир. И он сам теперь вел их.

Глава 8. Утро истории.

Павел открыл глаза. Сколько раз он просыпался уже за свою жизнь? Но если всегда прежде он сразу мог разобраться, из-за чего он пробудился, то сейчас не возможно было этого понять. Причиной пробуждения не был ни телефонный звонок, ни протяжный зов будильника, ни дурное настроение вчерашнего дня.

Ольга спала рядом, растрепав свои рыжие волосы и смяв простыни. Ночью, когда, насытившись, друг другом они уснули, она в своей необузданности вытолкала его на край кровати и забрала обе подушки. Вспоминая это, он нежно улыбнулся и посмотрел на свою спящую подругу. Она показалась ему самой красивой на земле.

Солнце уже давно взошло, и теперь выйдя на балкон, он почувствовал все то непостоянство весенней погоды, что делает один день жарким до изнеможения, а другой пронизывающе ветреным и холодным. Было тепло.

— Истина заслуживает того, чтобы ее знать, — совершенно неожиданно начал он свои безмолвные рассуждения со слов Эвила, когда-то давно им произнесенных, и, оглядывая спящие старые бетонные дворы, вспомнил еще не мало того, что ему пришлось так далеко узнать. — Мы преодолели пространство, уничтожив северную промышленность в холодных зонах планеты, и теперь вся экономика России, от заводов, до сельского хозяйства лежит в области прошлого. Почти нет сырья, более того это "почти нет" с тех пор, как мы знаем реальные его масштабы, стало еще меньше. Но разве это конец? Разве тысячекилометровое пространство, казавшееся сто лет назад непреодолимой преградой, чем-то отличается от сегодняшней температурной преграды? Разум всесилен, и точно так же как он преодолел океаны, поля, леса, горы, реки и небо, он может и должен преодолеть температуру.

Павел вернулся в квартиру и отправившись на кухню вскипятил воду для мате. Потом, приготовив иезуитский чай, он с тыквенным подобием кружки в руках вернулся на балкон. Прохладный воздух утра, несмотря на грозящий теплом день, был безмятежен.

— Основной проблемой капиталистического способа производства у нас стали большие издержки, собственно из-за этого старый режим так интенсивно и вывозил из страны капитал. Теперь, когда экономика усилиями прежней политики извлечения и вывоза рухнула, мы вынуждены все начинать с начала.

Он, мягко щурясь высунувшемуся из-за соседнего дома солнцу, отпил через металлическую трубочку немного терпкого и ароматного мате. Этот привычный, но всегда приятный вкус чем-то таинственным и старым нравился ему.

— История в своей мудрости непревзойденна. И глупо думать, как некоторые наши правые "революционеры", что страна обречена, — продолжал он наслаждаться утренним потоком мыслей с терпким вкусом на языке. — У нас всего-навсего кончились нефть и газ. Это ведь не конец мира, наоборот, это великое благо — удача, открывающая нам путь к новым техническим горизонтам. Конечно, нам сейчас тяжело, но через полгода, год, а быть может и еще раньше, мы справимся с этими экономическими проблемами и благодаря нашему человеческому потенциалу вырвемся резко вперед.

Он расстелил войлок и сел на нем по-монгольски, расправив при этом свой длинный серый в черный квадрат халат. Руки, отставив тыквенный бокал, сами потянулись вверх, помогаю позвоночнику прийти в свое рабочее положение.

— Мы уже демократизировали университеты, мы строго цензурируем и демократизируем научные институты, к нам из-за невероятной творческой свободы стремятся умы со всей планеты, и мы, во что бы то ни стало, обеспечим им лучшие условия для работы. Нам нужно как можно скорее вырваться вперед и для этого у нас есть все возможные предпосылки, к тому же мы не признаем больше никакой частной собственности на знание, оно общее достояние и цель его служить людям, а не обогащать компании.

Двор внизу начал свое пробуждение. Послышались голоса идущих в школу детей, резвый шаг спешащих на работу людей. Все эти звуки были приятны Павлу, еще больше погружая его в поток мыслей: — Мы готовим новую конституцию. Самую демократическую конституцию в истории планеты. Конституцию, которая одним своим скорым появлением, потрясет все привычные основы. Она закрепит общественную собственность на средства производства и отразит коллективное управление в экономике через сетевую структуру предприятий, заимствованную у современного корпоративного капитализма, но с ведущей ролью профессиональных комитетов. Она провозгласит максимум возможных сегодня свобод человека, и именно она откроет этому самому человеку подлинный путь к управлению обществом. Народные советы, являясь неэкономической, то есть политической системой власти станут формироваться по принципу: кто не работает, тот не управляет. Большую часть мест в них получат новые профсоюзы, в том числе и научные, 10 % мест компартия, еще 30% различные общественные организации, от ветеранских до молодежных. Будет ликвидирован принцип территориальной структуры выборов, отныне каждый человек будет голосовать не по месту жительства, а по месту работы и чем более активную роль он будет играть в общественной жизни, тем чаще он будет выбирать своих представителей. Цель такой структуры выборов добиться того чтобы власть в стране принадлежала не кучке бездельников, а подлинным создателям благополучия. К тому же мы введем такой режим для всех избранников, по которому их можно будет отозвать в любой момент, а максимальный срок полномочий ограничим двумя годами. Народные советы, конечно, будут, как и всякие государственные органы, работать как территориальные структуры.

— Паша, ты пробудился? — послышался проснувшийся нежный женский голос.

Он встал и вернулся в комнату, закрыв за собой дверь. Ольга действительно проснулась и теперь лежа на полу, величаво потягивалась и, поглядывая сощуренными глазами на часы, улыбалась.

— Погода будет отличная, — заметил он.

Она что-то промурлыкала в ответ, прячась под одеяло и игриво оставляя на виду только свои очаровательные глаза. Павел взял ее за выглядывающую белыми длинными пальцами ногу и нежно потянул к себе. Она не сопротивлялась, и не одергивала ногу, все так же ласково глядя на него.

— Ты встаешь? — спросил он.

— Не-е-е, — промурлыкала она.

— Ладно, спи, — улыбнулся он, — я пока приготовлю завтрак. Ольга согласилась и Павел, отпустив ее ногу, тут же нырнувшую под одеяло, пошел на кухню. Но едва он только добрался до холодильника и протянул руку, чтобы открыть его, как новая мысль посетила его.

Он вдруг вспомнил далекий день, когда он еще был студентом, а Михил Литвин просто работал в рекламной фирме. Они долго не спали в тот вечер, много-много лет назад. Беседуя почти всю ночь, друзья обсуждали конституцию, тот основной закон, по которому должна была бы жить их Родина.

Они сидели на мягком ковре, и Михаил курил, бросая пепел на тонкое блюдце. Картина далекого прошлого неожиданно встала перед Павлом и, проплывая без слов, но с ясной непрозрачностью галлюцинации заставляла его вновь чувствовать прошлое. Чувствовать его так сильно, словно оно происходит сейчас, а не там далеко.

Литвин сидит по-монгольски на полу, точно так же как любит сидеть Павел, и как он сидел полчаса назад на балконе, разглядывая пробуждение улиц. Он о чем-то говорит, и Павел, не разбирая слов, чувствует, знает их в каждом движении лица и каждом жесте. Михаил говорит о конституции и молодой, далекий и непостижимо непохожий на себя настоящего, Калугин слушает его, кивая головой и высказывая собственные мысли. Новое общество, справедливость и свобода, вот те далекие грезы юности, что теперь уже в зрелых умах этих людей открывают путь таким великим поступкам.

— Уже совсем поздно, — думает далекий, утомленный, но свежий в своих логичных и простых мыслях Павел. — Нет, наоборот еще слишком рано, еще только начинается утро и все еще только впереди. И жизнь, эта бурлящая неугомонная стихия поисков и открытий еще только начинает свой бег.

— Право на всеобщее высшее образование получит каждый человек. Будут отменены деньги и плата за любые услуги, однако на некоторое время нам придется еще сохранить отдельные функции денег, но уже в новой сути, как эквивалента труда, — продолжает свой рассказ Литвин.

— Нет иного пути, — соглашается Павел. — Только таким образом мы сможем открыть врата будущего. Но когда закончатся старые энергоресурсы, что мы станем делать?

— Найдем новые.

— Сделаем революционный энергетический прорыв, через знание, через разум и его безграничную силу. Но ведь для этого нам понадобятся совершенно новые научные институты?

— Мы их создадим.

— Это трудный путь.

— Мы его пройдем.

— В таком обществе информация, нематериальное благо

созданное человеческим умом, должно быть, станет главным. И тогда появится новый человек, психика которого будет невероятно отличаться от современного уродства.

— Мы сделаем информацию открытой и доступной для любого.

— Но ведь это же коммунизм, или социализм? — снова сомневается Павел. — Разве такое возможно, вспомни, чему нас учат.

— К черту такие знания. Мы сами дойдем до истины. Сами.

— Кстати, а как мы поступим с оружием?

— Не знаю, — давя окурок, задумывается Михаил, и Павел неожиданно вспоминает, что сейчас он уже не курит.

— Возможно, предоставим его людям, почему порядочному человеку не иметь своего оружия. Ведь так гораздо лучше?

— Кстати про оружие у меня есть интересная идея.

— Какая?

— Ну, это не совсем про оружие, это про собак. Хотя все равно про оружие. По нашим законам собака может кусать человека, а человек не имеет право наказывать животное. Это преступление — зверство. А вся беда оттого, что собака, которая, по сути, оружие, им не считается.

— Что ты предлагаешь?

— Надо объявить всех собак холодным оружием, классифицировав их в зависимости от размера, и выдавать хозяевам разрешения. А судить за покусы не животное, а владельца, который такое допустил. Ведь если кто-то зарежет человека ножом, то судить-то будут не нож, а этого гражданина.

— Гениально, — сонно улыбается Павел сонному Михаилу.

— Это еще пустяки, так реформизм. Вот, что я придумал еще: армию мы сделаем добровольной и в то же время профессиональной. Ни один человек не будет искалечен насильственной вербовкой, все в нашем обществе будут служить только добровольно и при этом технически это будет самая мощная в мире армия. Если она, конечно, нам понадобиться.

— Суды, эти отвратительные органы разгула коррупции и несправедливости будут ликвидированы, их заменят выборные народом или назначаемые советами суды народа. То же самое с прокуратурой и нынешней милицией. Эти органы должны исчезнуть, их должна заменить подлинно народная милиция, а не иерархическая чиновная полиция. ФБС тоже нужно будет упразднить. Только так мы сможем открыть миру путь к новому обществу, черт его знает, как оно будет называться.

— Это пророчество, — думает настоящий Калугин. — Неужели мы, в самом деле, знали, предвидели будущее и сознательно шли к нему всю жизнь, ведя за собой историю? Или, быть может, это она, через знания, через постижение нового, вела нас всю жизнь? Разум дай мне ответ.

Гудит телефон, вырывая его из мира прошлого и окуная в реальную фантастичность настоящего. Воплощения того, что хотя и угадывалось, но даже близко не предсказывалось в таких неповторимых деталях.

— Революция всегда неповторима, — думает Павел, поднимая трубку в которой уже слышится чей-то знакомый голос.

— Эгей, Калугин?

— Виктор, в такую рань?

— Хочу поздравить вас с Ольгой.

— С чем это? — лукаво интересуется Павел, вспоминая что, хотел открыть холодильник и приготовить завтрак.

— Ну, как, разве ты не знаешь?

— Нет, давай рассказывай.

— Только что были арестованы все скрывающиеся министры и вместе с ним этот мерзкий директор ФБС. Гадкий тип, я с ним уже успел пообщаться. Так что вы дома не засиживайтесь, через два часа международная пресс-конференция, мы вас ждем.

— Ну, ты и безобразник Витька, — смеется Павел, — беспокоишь влюбленных из-за таких пустяков. Я тут конституцию обдумываю, а ты со своим директором ФБС лезешь. Никуда он не денется, раз попался

— Сам ты безобразник, — хохочет Датов, — нашел время спать, да еще конституцию обдумывать всю ночь. И все это в разгар Революции!

Глава 9. В ногу с наукой.

— И чего они прислали к нам этого сумасшедшего, — подумал Павел, глядя на непрерывно сыпавшего неизвестными ему терминами человека в черном балахоне под белым халатом. Большая комната была со всех сторон увешана большими мониторами, на которых, непрерывно меняясь, мелькали какие-то графики и таблицы. Человек в балахоне не был здесь один и от этого дело понять, о чем же ему сейчас говорят, для Павла превращалось почти в невозможное.

Электронный переводчик Калугина, не сбиваясь, продолжал переводить слова французского ученого с большим носом и крупными зубами, смешивая его в ушах с непрерывными голосами еще двух отечественных деятелей науки.

Ученые говорили не громко, но словно не замечая своей синхронности, накладывали слова на слова, а смысл, на смысл, перемешивая в голове у единственного слушателя такой гремучий коктейль, от которого, как чувствовал Павел, ему не спастись.

Калугин, хмурясь, спросил: — Вы что специально хотите перегрузить мое сознание? Электронный переводчик, бывший небольшим устройством в кармане, с непревзойденной чистотой перевел слова Павла. Однако неугомонные ораторы продолжали свой словесный бег.

Калугин поморщился, и бесцеремонно перебивая голоса, сказал: — Друзья давайте по порядку, а то я, к сожалению, ничего не понимаю.

И снова гениальная машина перевела его слова для француза.

Но, похоже, он оказался единственным, до кого дошел их смысл и Жак Пене отчаянно замахал коллегам и громко затараторил: — Он не понимает! Подождите!

Наступила пауза, пользуясь которой Павел на выдохе загнанного человека произнес: — Я не понимаю, — и для наглядности еще и развел руками так, что теперь уже все поняли, что он ничего не понял. —

Пусть объяснит кто-то один.

Ученые переглянулись.

— Или давайте построим беседу так, чтобы никто никого не перебивал, а каждый дополнял речь другого?

Эта мысль понравилась им и, все четверо сели за крупный стол в центре помещения, на котором в странном, даже как показалось Калугину, магическом порядке, лежали разнообразные неизвестные приборы.

Начал высокий худощавый парень, на вид ему было не больше двадцати пяти лет, и Павел удивился тому, как такой молодой человек может быть уже одним из ведущих Российских биофизиков. Молодого человека звали Юрой.

— Все довольно просто. Наш институт занимается проблемой новых источников энергии. Эти источники мы исследуем не вообще, а в биологической сфере.

— В области живых клеток, — добавил другой ученый, которому на вид было лет сорок.

— Да, — согласился с уточнением Юрий, — это так называемые биологические источники энергии. В сущности, это живые клетки которые при определенных условиях, которые мы создаем, разумеется, искусственно, дают нехарактерное поведение. Как только такое движение клетки фиксируется нами, мы резко изменяем условия ее нахождения и получаем невероятный выброс энергии.

— Можно поточнее пояснить как это получается? — поинтересовался Павел.

— Пожалуйста, — согласился Юрий, — только пусть это сделает Жак.

При этих словах Пене оживился и уже спокойно, а вовсе не так как в начале разговора, приступил к разъяснению: — Не имеет значения, по крайней мере, сейчас, какой вид клетки с какой структурой мы используем, это можно будет узнать позже, так как эксперименты идут с более чем 40 тысячами образцов живой материи. Важно следующее. Павел весь превратился в собственное внимание. Вернее оно захватило его целиком, превратив в себя. Он терпеливо слушал.

— Если говорить совсем просто, хотя это далеко не будет точным объяснением, мы изменяем в окружении клетки: температуру, давление, полностью биохимическую среду, — продолжал Жак, — это ведет к изменению структуры клетки, ее быстрой мутации. Затем мы изменяем обстановку снова и делаем это так радикально, что происходит спонтанный энергетический всплеск. В зависимости от степени нашего воздействия этот всплеск в своих масштабах может быть либо больше, либо меньше. То есть мы можем варьировать в определенных пределах необходимый нам выброс энергии. Это так называемый переход материи в энергетический всплеск.

— Интересно, — заметил Павел, теребя рукой подбородок, и не спуская глаз с большого монитора, на котором в виде компьютерного фильма происходило в невероятных красках все то, что сейчас рассказывал Пене. Картинка была захватывающей, но еще более захватывающими были мысли, что она навивала.

— Собственно ради всего этого эксперимента я попросил наших товарищей переправить меня в Россию, — добродушно признался Жак. — Ведь только у вас в наше время можно использовать все научные достижения без всяких псевдоэтических и юридических запретительных норм. Фильм на мониторе закончился, и Юрий вновь переключил экран на отображение непонятных диаграмм. В это время в комнату вошли две тихо беседовавшие женщины и присоединились к уже сидевшим за столом коллегам.

— Это Катя и Лена, — представил молодых женщин Юрий. — Мы работаем вместе, они были в соседней комнате, где контролировали завершение очередного эксперимента. Думаю, они слышали наш разговор и смогут принять в нем участие дальше. Продолжим?

— Хорошо, — согласился Павел, — но теперь мне хотелось бы услышать от вас друзья еще кое-что. Как можно будет применить ваши достижения в практической области?

— Разумеется, все не так уж просто, как пояснили мои коллеги, — начала Катерина, — но не советую замыкаться на сложностях, ведь главное это передать суть. Исследование сейчас находится в стадии завершения, мы проводим последние опыты и спустя неделю уже сможем обобщить их и предоставить комитету по науке полный отчет. Что до практического воплощения, то тут, пожалуй, лучше скажет Лена.

Павел перевел взгляд на лукаво улыбающуюся блондинку с короткой стрижкой в стиле choice. Она забавно подмигнула ему, вызвав улыбку любопытства и начала: — Мы уже заканчиваем разработку портативного энергетического сборщика для хозяйственных нужд. По своей мощности, при небольших размерах устройства, он превысит несколько крупных атомных электростанций. Да и издержки на производство и получение таким способом электрической энергии будут в несколько тысяч раз ниже, чем в атомной энергетике. Но и это пока временный показатель, дальше затраты будут еще снижены. К тому же данный способ, что мы разработали, полностью безопасен для жизни.

— Кстати форма получаемой энергии может в значительной мере варьироваться учеными, — заметила Екатерина.

— То есть?

— То есть мы способны получать различные виды энергии, не все конечно, но многие. Это создает возможности широкого применения нашего изобретения, — заметил Юрий.

— Значит, насколько я понимаю, мы сможем широко использовать это изобретение на практике? — спросил Павел.

— Да, — согласилась Лена, — очень широко.

— Значит, энергетический вопрос для нашего общества будет решен?

— Угу, — улыбнулась женщина, забавляясь, по-видимому, тем, как можно столь долго не понимать такие простые вещи.

— Здорово, — усмехнулся Павел, поняв всю нелепость своего восторга, но при этом, нисколько не смущаясь ее. — Так, когда страна получит в готовом виде это биоэнергетические устройства?

— Уже через месяц, у нас достигнуты договоренности по производству с рядом заводов, и они готовятся выпустить первую партию портативных энергетических сборщиков, точнее станций, так они будут называться в промышленном варианте, к концу второй недели мая, — пояснил Юрий.

Только спустя еще два часа Павел сумел вырваться из невероятно увлекательных пут Биофизического институту энергии. Настроение у него было отменное, он радовался немыслимой силе науки, в которой ему все-таки была понятна определенная сфера.

— С таким энергетическим прорывом наша страна выигрывает необходимое ей время для перехода на новый технический уровень. Располагая столь неимоверными источниками энергии, мы сможем быстро переоборудовать все свои промышленные предприятия, а затем мы обвалим экономику капиталистического мира, которая не готова к такому колоссальному ресурсному прорыву, — рассуждал он, отправляясь знакомиться со следующим объектом — новым вариантом робота-завода позволяющим производить максимально индивидуальную продукцию. Внезапно телефонный звонок вырвал его из комфорта мыслей в кабине мчащегося на окраину Москва автомобиля.

— Павел, привет!- раздался спокойный голос Михаила. — Хочу посоветоваться. Мы тут осуждаем вопрос о лицевых трудовых счетах, как форме перехода от денег к их полной отмене. Ты об этом что думаешь?

— Дело хорошее, вот только не просто будет осуществить переход к такой системе учета индивидуального вклада в экономику.

— Вот об этом мы и думаем. Сперва хотели карточки вводить, но затем решили отказаться и заменить их биоволновым кодом. К тому же все эксперты считают, что это гораздо лучше, а ты что думаешь?

— Конечно лучше. Ведь счет предполагается виртуальный, а доступ к нему будет возможен с любого места, значит лучше не делать никаких карт, все равно информации на них не будет, а индивидуальный биоволновой код вполне может заменить людям даже пароль карты. Ну а индивидуальную защиту вы уж как-нибудь придумаете.

— Придумаем.

— А как поступите с зонами резервации, ну теми местами на карте нашей страны, где еще господствуют примитивные отношения?

— Там пока оставим деньги, переход будет постепенный. Растянем на несколько лет, хотя думаю, в отсталых зонах он может занять гораздо больше времени.

Вскоре автомобиль доставил Павла на новый завод, где впрочем, осмотрев подвешенное к потолку оборудование и пообщавшись с членами комитета предприятия, он пробыл не много времени, так как нужно было ехать в аэропорт. Предстояло далекое путешествие на другой континент. И Калугин снова на время очутился во все том же автомобиле. На самолет он почти опоздал. Все бюрократические этапы пришлось проходить бегом, на одном дыхании. При этом нетерпеливый голос уже звучно объявлял, что посадка на рейс Москва-Мадрид заканчивается. От осознания этого Павел начинал двигаться еще быстрее и как он и ожидал, все успел. Багажа у него не было, он вообще не возил с собой вещи, и это упростило дело. Впрочем, поволноваться все же пришлось, и он успокоился только когда оказался в мягком кресле роскошного лайнера.

Человек, расположившийся по соседству, глубокомысленно вздохнул, отводя глаз от исчезающего под крылом города, и посмотрев на недавно ворвавшегося в самолет Павла, спросил:

— Тоже бежите из этой ужасной страны?

Калугин, моментально поняв ситуацию, тем не менее, был не на шутку удивлен, он ни как не рассчитывал столкнуться с беженцем из страны, за наступающее будущее которой он так отчаянно боролся. Но он решил не разубеждать своего соседа, а попытаться получше понять мотивы его эмиграции в такой, казалось бы, великий момент, и поэтому Павел сказал: — Да.

— Вот и я тоже, — печально признался уже во второй раз лысый бородатый человек

— И что же вас подвигло? — спросил Павел.

— А вас? — с легким недоверием ответил вопросом на вопрос незнакомец. — Уж сперва вы скажите.

— Я либеральный политик и мне в этой коммунистической стране делать больше нечего, вот и приходится улетать к тетушке в Испанию. Выбора-то нет, неравен час эти головорезы из национальной гвардии схватят. Вот и решился. Благо выезд из этой страны свободный.

— То-то мне показалось, что я вас где-то видел, — признался незнакомец. В его голосе теперь больше не звучало и доли недоверия. Он больше не сомневался в том, что его сосед человек того же рода, а значит свой.

Все эти несложные переживания живо вырисовались на лице соседа беглеца и Павел, ответив ему доброй улыбкой, шутливо спросил: — Как вас зовут коллега?

— Станислав Григорьевич, — забавно щурясь, ответил тот.

— А меня Павел Иванович.

— Очень приятно.

После этого короткого диалога наступила пауза на несколько минут, в ходе которой пассажирам предлагали вино и сок. Павел выпил персикового нектара, а его коллега предпочел пенящееся сухое красное вино.

— А что вы думаете о новой конституции, той самой, что обсуждают сейчас все эти безобразники? — чтобы поддержать тухнущий огонь разговора спросил Павел.

Этот вопрос, словно ветер, дунувший на потухающий костер, заставил зашевелиться сделавшегося секунду назад угрюмым собеседника.

— Отвратительно. Эти негодяи, вы уж простите мне это выражение Павел Иванович, запретили, нет, они это называют "ликвидировали" частную собственность. И что? Кто теперь будет управлять всем этим хаосом, что они устроили? Неужели они сами? Или быть может их коммунистические вожди вроде этого, как его Датова или Калугина, или быть может эти молодые головорезы из вечно бунтующих студентов? Хо! Вот увидите, дорогой друг, вот увидите, не пройдет и года, как вся эта чертова пирамида рухнет. Рассыплется и не поможет здесь ни красный террор, ни красивые обещания светлого будущего.

— Не могу не согласиться с вами Станислав Григорьевич, — добродушно ответил Павел. — Все эти коммунистические химеры, все эти сказки: про будущее, про информационную эру и технический прогресс, все это бредни сумасшедших. Нет, я, разумеется, не отрицаю того, что наука может и должна развиваться, но ведь главный принцип это собственность и все должно подчиняться ему, а не пресловутым мифам дядюшки Маркса.

— Совершенно верно, Павел Иванович, — ликуя тем, что он, наконец, нашел достойного собеседника, и залпом допивая свое вино, согласился Станислав Григорьевич. — Вот посмотрите, я солидный человек, бизнесмен. Всю жизнь я руководил целым рядом принадлежащих мне компаний и что я имею теперь? Все отобрали, обобществили, — он с негодованием крякнул. — Но разве я плохо относился к рабочим, к этому пролетариату, разве я им мало платил? И вот теперь все дело погибло, захвачено этой коллективной гидрой. Все мои менеджеры выброшены вон и их теперь заменили какие-то комитеты. Но разве бизнес это Государственная Дума, разве тут место комитетам? Безобразие. Вот и приходится уезжать, ведь только заграницей я могу спокойно дожить свой век. Не в грубой нищете, а в заслуженном комфорте. Ведь там у меня сохранилась часть накопленных средств.

— Да, — подлинно до предела притворства вздохнул Павел. Самолет медленно набирал высоту и легкое покачивание его успокаивало и навивало дух мысли тишины бесконечного воздушного пространства.

— Бедняга, он еще не знает, что наши хакерские группы уже обчистили все их счета, — подумал Калугин, нисколько не жаля драпающего во все ноги миллионера. — Туго тебе сытенький придется, кому ты теперь нужен в своей загранице?

Глава 10. Интернационал.

В Мадриде Павел пробыл всего один день. Нужно было встретиться с некоторыми деятелями Коминтерна, прежде чем лететь на его конгресс в Новую Колумбию. Погода в Испании была отличной, и почти все свои встречи он провел на воздухе.

Ночь на лайнере Гражданского воздушного флота Новой Колумбии Павел пересек Атлантику. Он устал за прошедший день и предшествующий ему ночной перелет и потому все время спал. Это было непривычно, так как он редко мог уснуть в самолете. Выстроенная буквально за пять лет, столица Новой Колумбии была превосходна. Это был сверхсовременный город с грандиозными, устремленными в прибрежное небо небоскребами. Его улицы бурлили новой непривычно веселой жизнью.

— Город сказка, — подумал Павел, когда его самолет только еще шел на посадку.

В аэропорту его встретил как всегда веселый и бесцеремонный Марко. Его гладковыбритое до неприличия лицо сияло дурманящим очарованием. Но на подбородке у него по-прежнему красовался героический шрам ушедшей партизанской войны.

— Безобразник, Пабло! Где тебя носили черти все эти годы?

— Да так был занят некоторыми делами.

Старые друзья обнялись.

— Небось, отсиживался в этой мерзкой английской сырости?

— Хуже, Марко, гораздо хуже. Но я рад, старый развратник!

В несколько минут незаметным очарованием мелькнули за окном автомобиля райские пейзажи приморского волшебства тропиков смешанные с грандиозным величием новой жизни мегаполиса. Гостиница, в которой оргкомитет конгресса расселил своих участников, была роскошным, просторным и великолепно оборудованным зданием, выстроенным в постиндустриальном стиле. Здесь было и комфортно и скромно одновременно, и в тоже время чувствовалось како-то новое величие, которое и позволяло говорить о новой роскоши этого жилища.

Скромная мебель из пластика и в тоже время удобная до такой степени, что большего не стоило и желать. Господство ratio во всем. Калугин некогда не был здесь, в этом городе и поэтому ему было безумно интересно все, что случилось с этим миром после победы Революции. Нет, он, конечно, много читал и даже видел фильмы, но разве может это сравниться с подлинным ощущением?

Марко ждал внизу, и Павел быстро переоделся, и так же быстро спустился вниз. В желтой майке и красных тонких шортах, вместе с Марко, он вывалился на блестевший Тихим океаном невдалеке берег.

Солнце беспощадно жгло его привыкшую к прохладе голову, и только улыбка старого партизанского друга спасала от неприятного головокружения.

— Сейчас еще прохладно, — рассмеялся Марко, — показывая пальцем на казавшийся невероятно жарким золотой шар. Так что расслабляйся, ничего не случится.

— Искупаемся, — предложил Павел.

— Только ради тебя Пабло, — ухмыльнулся Марко, — но ты знай, вода-то прохладная, можно и простыть.

Павел с усмешкой посмотрел на друга.

Море, как ему показалось, не было нисколько прохладным, напротив, от него несло всем этим утомительным зноем, который Марко предлагал не считать таковым, так как дни, на его взгляд, стояли прохладные. Но за многие годы отсутствия в этих местах Павел совсем отвык от подобного восприятия погоды.

Он безудержно плавал несколько часов.

На следующий день времени на подобные занятия уже не было. Одно за другим шли заседания внутренних секций Коминтерна, и Павлу приходилось много и продолжительно рассказывать о том, как развивается сейчас русская революция. Потом его попросили рассказать обо всем подробней, и он рассказывал, не упуская ни одной подробности: — Шли дни, и вместе с ними надвигалось то новое, что зрело десятки лет и ураганом вырывалось наружу в мгновение. Что-то, что разрушало и созидало одновременно. Наша подготовительная работа шла много лет и, тем не менее, буржуазно-демократическое восстание стало для нас полной неожиданность. В частности меня оно застало у себя в университете, на кафедре и притом в самым неожиданным образом.

Марко сидел невдалеке, о чем-то беседуя с другими представителями руководства Новой Колумбии. Павлу было интересно, и он внимательно следил за тем, как меняются выражения лиц колумбийский революционеров. Но он не умолкал, продолжая свой рассказ:

— ...Народ поддержал выступления студентов и рабочих. Экономическая забастовка за день переросла в политическую. Но народ еще не представлял ясно своих целей. Что ему было нужно? Чего он хотел? Он и сами еще не знал, но, полагаясь на чувства и впитанный с болью опыт, твердо, был убежден, что прежнее его существование не терпимо. Однако этого было мало, и выступлением трудящихся воспользовались умеренные буржуазные партии — патриоты народники и неолибералы...

Вечером Павел вместе с Марко встречался на пригородной вилле некогда принадлежавшей какому-то плантатору с членами руководящего совета республики. Они активно обсуждали вопрос объединения всех старых и новых, недавно появившихся социалистических стран, в одно государство. Такой процесс, как альтернативный корпоративной глобализации должен был ускорить процесс развития социалистической революции на планете. Павел, уполномоченный на это, дал согласие на такое предложение.

Второй день конгресса проходил уже в общем заседании и снова Павлу, как старому деятелю Коминтерна пришлось рассказывать о Социалистической Революции в России.

— За одну ночь выразилось в бурных чувствах то, что тайком от разума накипало где-то в глубинах подсознания. Случилось так, что армия отказалась выступить на подавление Революционной столицы...

Но он не только говорил, но и слушал. Весь день активно обсуждался вопрос об углублении общего кризиса капитализма. О том, что традиционное материально ограниченное общество обречено и вряд ли перешагнет в следующее десятилетие. В качестве одного из доказательств приводились показатели роста экономического и научно-технического уровня, подхлестываемых немногочисленными социалистическими странами, капиталистических стран. Колоссальное значение имела публикация в режиме открытого доступа основных научных секретов современности, разрушающих все хозяйственно-этические принципы капитализма. Форсировано развивались даже отсталые уголки планеты. Энергетическая проблема после разработок этой сфере интернациональной группы ученых практически снималась с повестки дня человечества. Но встречавшийся с некоторыми из разработчиков этого проекта учеными Павел знал это особенно хорошо. Невероятно быстро росла в социалистических уголках планеты автоматизированная промышленность. Общий научно-технический прорыв был настолько велик, что эксплуатация теряла смысл, превращаясь в абсурд. В связи со всем этим неистово шагало вперед и коллективное управление. Рынок отступал, уступая одну за другой свои позиции индивидуальному производству.

Все эти вопросы обсуждались активно и неистово. Все участники общих и раздельных совещаний по проблемам, чувствовали агонию старого мира. Но дряхлый свирепый зверь был еще жив.

За первую неделю пребывания в Новой Колумбии Павел узнал много нового. Но до него, не находившегося в изоляции от России доходили и известия с Родины. Там после кипучих споров была принята новая конституция.

Вторую неделю своего пребывания в Новой Колумбии, когда конгресс сделал перерыв, Павел посвятил любимой им научной работе. Он посетил институт Формационной психологии и в общении с учеными пытался освоить и исследовать всевозможные механизмы быстрого и радикального изменения психики людей. Насущной и неотложной задачей стояло для мировой Революции преобразование внутреннего мира человека, исцеление его от феодальных, более старых и, наконец, буржуазных пережитков. Нужно было как можно быстрее выстроить новые отношения, в которых очищение психики от спрятанных в подсознание элементов прошло бы максимально быстро и максимально безболезненно.

Все эти дни были невероятной стихией действия, от которой Павел, всегда стремившийся к подобному, уставал, но никогда не отказывался. Всегда следуя за ней через преодоления себя. Утомленный до безумия он ложился спать каждый вечер и, просыпаясь, бодрый утром, всегда с новой неистощимой энергий бросался в работу, которая все больше увлекала и затягивала его. В середине дня он всегда звонил по видеотелефону Ольге и товарищам. Они рассказывали ему последние новости, и он делился с ними впечатлениями. Потом с нетерпением бросался в безудержное море работы. Энергии хватало на все. Настроение было отличное.

В начале третьей неделе прилетел Литвин. Как раз в это время начался второй этап работы конгресса. И снова теперь уже Михаил, как руководитель партии, должен был рассказывать о неистово гремевшей в умах всего мира русской Революции:

— ...Когда биение новой жизни охватило народ, все это, и восстание и свержение президента, казалось лишь мигом предвестия чего-то еще не ясного, но уже великого. Мы знали, что перед нами стоят новые, гораздо более масштабные задачи, и мы решительно прибавляли шаг, минуя паузу буржуазного демократизма в Революции...

Не было никаких выходных, но они и небыли сейчас нужны. Каждый день Павел знакомил Михаила со всевозможными достопримечательностями, которые он уже успел открыть в городе. Однажды, уже под вечер, они направились к Пантеону памяти павших революционеров Латинской Америки, и Калугин рассказал о своем участии в этой славной Революции. Но место это, к каменным и неказистым формам которого он приходил уже несколько раз, заботило его. Волны теплых и обжигающе холодных вод прошлого накрывали его, сурово сжимая сердце в памяти о Вик, о погибших товарищах, о трудном пути свободы и неизбежном ее триумфе.

Была уже глубокая ночь, когда он решился уйти от этой памяти. Но, даже покидая эту окаменевшую, но от этого не менее живую и горячую память, он знал, что, значит, быть настоящим человеком, борцом и Революционером. Это значило помнить и бороться, любить и ненавидеть. Знать и верить. И всегда побеждать, даже в миг самого тяжелого поражения. К концу третьей недели пришли сообщения, что Индия охвачена политической стачкой требующей невероятного, как казалось буржуазии, расширения свобод и прав трудящихся. Это известие встретило активный отклик конгресса. Началось обсуждение мер помощи.

Прохладным вечером того дня втроем Павел, Марко и Михаил сидели на играющем волнами берегу и, любуясь разбивавшимися в пену потоками воды, много говорили.

Дул прохладный западный ветер.

— Значит, ты думаешь, США долго не продержатся? — спросил, Марко шевеля угли небольшого костра спрятанного в каменный очаг на песке.

— Осталось совсем немного, — кутаясь в тонкий свитер, отвечал Павел. — Как только мы осуществим свой энергетический прорыв, а я знаю, что и в Новой Колумбии и Советской России уже развернуто производство биоэнергетических станций мы снова вырвемся вперед, но при этом мы обвалим всю их экономическую систему, основанную на ограниченности ресурсов. Ведь как только энергии станет достаточно для практически неограниченного производства материальных благ, капиталистические отношения превратятся в абсурд. Исчезнет потребность в эксплуатации труда, точнее она из своего естественного существа перейдет в противоестественное.

— Но я бы не стал торопиться с выводами, относительно того, как скоро рухнет капиталистический мир, — заметил Михаил.

— Почему? — поинтересовался Марко.

— Все-таки у мирового буржуазного мира есть еще некоторый резерв устойчивости, хотя он и сокращается.

— Ну, это временное явление, — сказал Марко. — И мы своей деятельностью беспощадно пожираем этот резерв. Да, по правде сказать, он и сам в своем разрушении породил вторую волну социалистических революций на планете. Взять хотя бы и информационный прорыв, начавшийся еще в последнее десятилетие ХХ века. Сейчас-то информационное, нематериальное производство шагнуло куда дальше, а разве оно не подрывает старый строй самым существенным образом?

— Капитализм существует тогда, — заметил Павел, — когда он экономически обоснован, необходим, возможен. В противном случае его нет и быть не может. И поэтому скоро его не станет.

Становилось прохладней, и даже жарко горевший костер и теплые свитера уже не спасали товарищей от усиливающегося западного ветра.

— Пойдем в помещение? — первым предложил Марко.

— Попозже. Давай еще немного посидим и выпьем свой кофе, — ответил Павел, протягивая друзьям кружки, с горячим ароматным напитком.

— Хорошо, но не больше часа, — согласился Марко.

— Кстати вы знаете, что со следующей недели в Москве проходит новый съезд Всемирная конфедерация труда? — спросил Михаил.

— Нет, — признался, Марко, отчаянно согревая руки над ярким красно-золотистым пламенем и глядя на Павла, который, судя по выражению лица, тоже не был в курсе.

— Готовится целый ряд крупных мероприятий по организации и проведению всемирной акции протеста. Она по планам организаторов должна начаться через месяц и защитить нашу Революцию от возможного агрессивного вторжения янки.

— Это хорошо, — сказал согревшийся теплом кофе Марко. — Мне помнится, дело нашей Революции было очень трудным, и если бы мы могли хотя бы рассчитывать на подобное содействие всемирной профсоюзной организации, то среди нас живых, было бы гораздо больше добрых и честных мужчин и женщин. Теперь скажи ты Пабло.

Новый порыв ветра поднял густые с проседью волосы Калугина и, перепутав их уже черт знает в какой раз за день, словно бы предложил ему вспомнить и почувствовать все то, чем он был и чем стал за прошедшие годы. Павел нахмурился, борясь с беспорядочными порывами внутренней стихии и улыбнувшись в знак своей окончательной победы, заговорил.

— Я тоже все помню Марко. Это было трудное и великое время, — негромко рассказывал Павел, вдруг вспоминая и потоки москитов, и вой грозы, и сибирский снег, и проливные дожди, и сырую надоедливую жару, и добрую искренность погибших в боях и тюрьмах товарищей, и горячую безумную от робкого и грубоватого героизма любовь Вик. — Но наше дело еще далеко от своего завершения. И даже если мы думаем, что он вот-вот закончит свой исторический бег, мы ошибаемся. Потому, что дело разума, дело прогресса — вечность. И разум, всесильный и могучий дарит нам в этой бесконечности свой высший дар — бессмертие. Никто не погиб и никто не исчез. И ответ тому, кто усомнится в этом, будет такой: "Есть грань, переходя через которую мы уже не можем умереть. И мы, и наши павшие товарищи прошли эту грань".

Эти слова согрели и без того горячие сердца друзей, и игривое пламя в очаге показалось им в эти минуты еще ярче и еще горячее, наполняя дыхание темной, звездной, безлунной ночи чувством вечной, живой памяти воплощенным в немеркнущее пламя огня. Огня истины и справедливости.

--------------------------------------------------------------------------------

Эпилог.

Ярко горели звезды и в потоки их света и странных далеких фиолетовых облаков со стороны, уплывающей вдали неразличимой голубой точки, шел, становясь, все больше и больше таинственный белый объект. Он был невероятно мал в этой бесконечности громад, и он был невероятно смел, раз решился покинуть свою ничтожную капельку жизни в огромном черном мире. Но чем было это мчащееся с огромной скоростью ничтожное пятно света? Кто находился в нем и зачем этот кто-то так неуклонно стремился к Сатурну? Это был космический корабль, его вели люди, и кольца Сатурна ждали его. Он приближался к ним, как могло показаться, медленно и только спустя продолжительное время смог подойти к одному из них, а вернее к чему-то обретающемуся в них своей жизнью. Шло время, и маленькая звездная соринка корабля нашла то, что искала. Она устремилась туда, сбрасывая скорость, и спустя час земного времени соединилась с большим серым шаром.

Зал наполнился светом, и одновременно с двух сторон проходя сквозь прямые стены, в него вошли две группы людей. С одной стороны это были обитатели станции, с другой ее гости с маленького белого корабля, что так проворно отыскал этот космический дом в потоке кружащегося вещества.

Они стояли, друг напротив друга храня молчание несколько секунд пока из каждого ряда не вышло по одному человеку. Со стороны землян это был уже не молодой, но крепко и уверенно сложенный человек с открытым лицом и добрым мягким взглядом. С противоположной стороны вышел высокий немного худощавый человек лет тридцати. У него были светлые коротко остриженные волосы, голубые глаза и тонкий слегка великоватый нос. Оба человека улыбнулись друг другу и протянули руки. Потом, влекомые какой-то непостижимой остальным природой, обнялись.

— Ты хорошо выглядишь Павел, — сказал голубоглазый блондин в легкой просторной одежде желтого цвета. — Вот только есть немного морщин и должны быть седые волосы, но вижу, ваша медицина шагает вперед стремительно, и ты в свои шестьдесят выглядишь едва на сорок.

— А вот ты старый проказник несколько не изменился.

— А чего ради мне меняться? — лукаво щурясь, спросил Эвил.

— Ну, просто из приличия, — шутливым тоном заметил Павел.

— Милый мальчик, — иронично произнес голубоглазый, — разве не я учил тебя плевать на все эти ваши консервативные приличия? Кстати тебе привет от Нота, он был жутко рад, когда узнал что вы собираетесь к нам в гости, да еще не дожидаясь приглашения.

— К черту приглашения, а за привет спасибо. Они, синхронно, не сговариваясь, подали знак своим товарищам. И те, идя, друг другу на встречу услышали слегка ироничный, но добрый и приветливый голос Эвила: — Меня зовут Эвил Эви, и от лица всего разумного содружества вселенной я рад приветствовать наших братьев с Земли...