FLNR TRAVEL TO THE NEW ISLANDS FlerovLab

Flerov Laboratory of Nuclear Reactions, JINR, Dubna, Moscow region, Russia  
 
ЧЛЕН-КОРРЕСПОНДЕНТ РАН ЮРИЙ ОГАНЕСЯН:
“ПУТЕШЕСТВИЕ НА НОВЫЕ ОСТРОВА”
Владимир ГУБАРЕВ,
© "Литературная газета", #18-19 (5877), 8-14 мая, 2002
Russian Windows-1251

    Во Флеровской лаборатории шли работы по получению 118-го элемента! Конечно же, научный руководитель лаборатории был безумно занят: свидетельствую, домой он приходил очень поздно, а уже рано утром был в своем кабинете. Однако Юрий Цолакович все же выбрал время, чтобы встретится и подробно поговорить о той отрасли науке, которой посвятил свою жизнь и в которой вместе со своими коллегами добился выдающих результатов.

    >> – Внучка задает мне простой вопрос, на который очень трудно ответить: “Дед, чему ты посвятил свою жизнь?” Сегодня я хочу спросить об этом вас.

    – Экзотики никакой нет. Учился на физика, окончил Московский инженерно-физический институт.

    >> – Москвич?

    – Нет. Родился в Ростове. Потом жил в Армении… Обычная судьба…

    >> – Думаю, что не совсем… Как из Армении вы попали в сугубо закрытый в то время институт?

    – Тогда мне казалось, что по большой глупости… Мне было ясно, что я должен стать архитектором. Это своеобразная семейная традиция. Однако мои друзья по школе решили ехать в Москву, чтобы стать физиками. В то время “физики были в почете”. Ну и я за ними.

    >> – Как попали в Дубну?

    – Меня распределили сюда сразу же. Но я отказался, так как к этому моменту уже женился. Жена закончила консерваторию, а какая же в то время музыка в Дубне?!. Меня перераспределили в Курчатовский институт, где я попал в лабораторию к Флерову. Сначала меня направили к профессору Будкеру. Он устроил мне экзамен по физике на полтора часа. Потом говорит: “Хорошо, я вас беру!” – и пошел к начальнику отдела кадров. А там случился крупный скандал, оказывается, у Будкера нет мест. И тогда начальник отдела кадров – злой на Будкера – вышел и сказал мне, чтобы я посидел в приемной, мол, сейчас придет еще один начальник лаборатории. Вскоре появился Георгий Николаевич Флеров. Он ни единого вопроса не задал по физике, а поинтересовался, каким видом спорта я занимаюсь, чем увлекаюсь. А я тогда и баскетболом, и волейболом увлекался, бегал по выставкам… Потом расспросил о семейном положении, сказал, что Дубны мне не избежать, если начну работать в его лаборатории, так как и она переезжает туда… Впрочем, сказал он, в любой момент вы можете уйти из лаборатории и остаться в Москве. Разговор с Флеровым был “легкий”, непринужденный.

    >> – А жена видела ваш ускоритель?

    – Однажды я пригласил ее сюда. Она с подругой два часа проболтала в моем кабинете, но на ускоритель так и не пошла. Она живет в ином мире… Кстати, большое впечатление произвел ускоритель на Моисеева…

    >> – Актера или академика?

    – Игоря Моисеева. Руководителя знаменитого ансамбля. Здесь был концерт. И. Моисеева мы пригласили в лабораторию и показали наш ускоритель. Он им восхищался, расспрашивал о деталях… Потом он рассказал о причинах такого “неравнодушия”. Оказывается, он родом из этих мест. При нем начиналось здесь большое строительство канала Москва – Волга, и поэтому он сначала выбрал профессию строителя. В общем, спустя много лет Моисеев побывал в родных местах. Естественно, наш институт ему очень понравился.

    >> – Два крупных события случились в этих местах. Сначала канал Москва – Волга, а затем и пуск циклотрона?

    – Эти события несоизмеримы! Возведение канала – это нечто планетарное, вечное. Как известно, к пуску Суэцкого канала была написала и поставлена “Аида”. Один из немногих случаев, когда произведение “на заказ” гениальное… Нечто подобное пытались сделать и при пуске нашего канала. Был написано стихотворение “Два сокола”, так как у входа в канал стояли две фигуры – Ленина и Сталина. В школе эти стихи нужно было выучивать наизусть… Ну а пуск циклотрона для широкой общественности прошел почти незаметно…

    >> – Наверное, так и должно быть, потому что только специалисты могут по достоинству оценить ту или иную установку?

    – Не всегда. Однажды я привел сюда своего друга скульптора. Он ходил вокруг ускорителя и говорил: “Как красиво! Как красиво!” Я не выдержал: “Что же тут красивого – просто груда металла!” А он мне в ответ: “Если в изделии есть правда, то оно красиво… Я чувствую эту правду…” Любопытно, не правда ли? Человек ничего не понимает в физике, но тем не менее ощущает.

    >> – Лейтенант Флеров вошел в историю как человек, который написал письмо Сталину с фронта о возможности создания атомной бомбы. Потом он принимал непосредственное участие в создании ядерного оружия, и вдруг он “переключается” на другие проблемы… Не кажется ли вам это странным?

    – Иногда говорят, особенно сейчас, что и у наших физиков после испытаний ядерного и термоядерного оружия появился “симптом раскаяния”. Нет, этого не было. Стояла жесткая задача: создать атомное оружие, чтобы можно было противостоять противнику в “холодной войне”. Если этого не будет, то все может случиться. Не следует забывать, что страна только что вышла из страшной войны. Ну а когда задача была решена, то часть ученых вернулись в “чистую” науку. Среди них был и Флеров. Это естественный процесс.

    >> – С чего все началось? С поиска новых трансурановых элементов, которые оказались бы эффективней урана при взрыве?

    – В трансурановых элементах все начиналось с плутония. Его начали нарабатывать в реакторах. Кстати, Флеров – блестящий реакторщик. Это сейчас в реакторах изучено почти все, а тогда исследования процессов только начинались, и Георгий Николаевич внес большой вклад в решение и этой проблемы… Итак, изучение трансурановых элементов. Если идешь по их “лестнице” вверх, то чем тяжелее элемент, тем у него меньше критическая масса.

    >> – Шли даже разговоры, что можно создать атомную мини-бомбу чуть ли не размером с булавочную головку?!

    – Из калифорния-98, говорили американцы, можно сделать пулю…

    >> – Точно! “Урановая бомба” и “калифорниевая пуля” – это использовали фантасты в своих сюжетах, а в Голливуде тут же сделали пару фильмов…

    – Казалось бы, по “лестнице элементов” можно идти бесконечно долго, физики и химики это демонстрировали: они открывали в реакторах один элемент за другим. Однако вскоре выяснилось, что далее 100-го элемента идти таким способом невозможно. В основном это делали в известной лаборатории им. Лоуренса в Беркли.

    >> – С 92-го по 100-й элемент открыли американцы на реакторах?

    – Да. Тут играл важную роль временной фактор: они начали строить большие реакторы раньше нас… Но вдруг работы по синтезу новых элементов застопорились – будто барьер некий вырос. И тогда американцы решили попробовать получать новые элементы в ядерном взрыве. Дело в том, что поток нейтронов при взрыве огромен. Приблизительно такой же, как дает мощный реактор за 25 лет работы!

    Но надежды не оправдались. Мне кажется, что Флеров с Курчатовым обсуждали эту проблему. “Цепочка элементов” оборвалась, и они, естественно, размышляли, как идти дальше… И тогда родилась, на мой взгляд, плодотворная идея, которая питает нас до сегодняшнего дня.

      Заметки на полях. Лаборатория носит имя Г.Н. Флерова, и вы сразу же встречаетесь с ним, едва перешагиваете порог здания. Он доброжелательно улыбается вам с фотографий, что развешаны по стенам холла и коридоров. И еще. Как известно, Георгий Николаевич любил и ценил юмор, а потому многие его высказывания моментально распространялись в среде физиков. Некоторые его афоризмы вы можете прочитать на стенах...

      “Это воспитательная работа”, – прокомментировал И.Ц. Оганесян.

      Я записал некоторые афоризмы академика Флерова:

        “Если я тебе скажу “да”, ты перестанешь меня уважать. Если – “нет”, ты перестанешь меня любить. Поэтому – “ не исключено”.

        “Ноль” можно получить и на выключенной аппаратуре...”

        “Мы должны писать и говорить так, чтобы даже академику было понятно”.

        “Ценность работника надо определять методом вычета: если без него дело замирает – значит, полезный”.

        “Теоретики захватили журналы и... предлагают тривиальные вещи”.

        “Напишите начальству письмо, возвышенное... до глупости!”

        “В молодости меня называли упрямым, а сейчас настойчивым”.

        “Это не статистика, а садистика...”

        “Объяснять важному начальству научную проблему нужно не правильно, а так, как ему будет понятно. Это ложь во благо”.

    >> – Простите, но нельзя ли в двух словах описать, как рождались новые элементы в реакторе?

    – Чтобы было понятно, скажу: нейтроны захватывались ядром урана один за другим и, накапливаясь, переходили в протоны, что в конце концов давало новый элемент. Однако после 100-го такое “слияние” получить не удавалось. Если элемент и рождался, то он существовал столь короткое время, что не успевал захватить следующий нейтрон… Идея заключалась в том, чтобы не “суммировать” нейтроны, то есть не постепенно “утяжелять” ядра, а вводить туда сразу большое количество нейтронов и протонов. Будто из пушки выстреливать одним ядром внутрь другого ядра…Сделать это в реакторе невозможно, так как ядро нужно разогнать до скорости, равной примерно одной десятой скорости света; это возможно сделать только с помощью ускорителей.

    >> – Чтобы получить новый элемент, нужно проникнуть в ядро и “утяжелить” его?

    – Верно. Еще алхимики понимали: для того чтобы получить новый элемент, нужно затратить энергию. Поэтому они грели свои образцы, били их молотом, устраивали химические воздействия. Но алхимики не представляли масштабы этой энергии. Только в ХХ веке мы получили представление о ней… Более того, мы научились ее получать. К тому же, возможности ускорительной техники стали иными: мы могли теперь ускорять тяжелые частицы. И первые опыты были проведены в Институте атомной энергии имени И.В. Курчатова.

    >> – Это был принципиально новый подход по получению новых элементов?

    – Конечно. У вас есть ядро. Вы теперь добавляете в него нейтроны не по одному, как в реакторе, а сразу несколько. Например, ядро углерода. У него шесть протонов и шесть нейтронов. Вы разгоняете ядро углерода и “вбиваете” его в ядро урана. И хотите, чтобы оба ядра слились. Но случится ли это? Тогда мы и пытались ответить на этот принципиальный вопрос…

    >> – А как звучит это официально?

    – Ядерные реакции под действием тяжелых ионов. Конкретно: реакции слияния.

    >> – И сколько элементов вы открыли?

    – Мы начали с 101-го, уже известного. Потом – 102-й, 103-й, 104-й, 105-й…

    >> – ...который назвали “Дубний”?

    – Верно, 105-й – Дубний.

      Заметки на полях. В сентябре 1994 года Номенклатурная комиссия Международного союза чистой и прикладной химии выдала рекомендации, как именно определять критерии и приоритеты в открытии новых химических элементов и как их называть. Комиссия отметила:
      “В открытиях новых трансфермиевых элементов участвовали три основные группы: Радиационная лаборатория им. Лоуренса (Беркли), Объединенный институт ядерных исследований (Дубна) и Общество тяжелых ионов (Дармштадт). Комиссия тщательно рассмотрела все предложения, а также все прецеденты по наименованию элементов. Единогласно было признано целесообразным продолжить практику наименования элементов по именам ученых, названиям географических мест и свойствам этих элементов. Однако было решено не называть элементы в честь живущих ныне ученых…
      …Элемент 105-й назван “Дубнием” в признание выдающегося вклада в химию и современную ядерную физику Международного научного центра в Дубне.

    – …Вокруг открытия каждого элемента было слишком много политики. В одно время наше занятие с открытием элементов мне показалось скучным.

    >> – Почему?

    – Определилась закономерность. Выяснилось, что чем дальше идешь, тем короче время жизни элементов. И напрашивается вывод: дальше элементы живут столь мало, что о времени их существования говорить бессмысленно – зачем же тогда их изучать?! Казалось, мы зашли в тупик: кому нужны элементы, существующие миллиардные доли секунды?!

    >> – Да и никому не докажешь, что они получены?!

    – Не это главное! Чтобы продолжать работу, самим нужна уверенность и убежденность, что она необходима. И тут мы обнаружили любопытное явление. Время начало как бы “замедляться”. Флеров назвал эту закономерность “клюшкой”.

    Клюшка – это палка с загогулиной. Так и у нас выглядит зависимость времени жизни элемента от его атомного номера. А почему, начиная с определенного момента, время жизни новых элементов не падает? К примеру, уран существует миллиард лет, 102-й элемент – секунду, 104-й, 106-й и 107-й – десятые, сотые доли секунды…

    >> – Вот и “загогулина”?

    – И тут произошло событие, которое я назвал бы “из ряда вон выходящим”. Мы занимались тогда синтезом 104-го элемента, полагая, что он должен жить десятую-сотую долю секунды. Или даже меньше... Не буду рассказывать о деталях, но наталкиваемся на любопытное явление: один и тот же объект, хорошо нам известный элемент с атомным номером 95 (америций), может жить миллиарды лет и десятую долю секунды, испытывая один и тот же распад – спонтанное деление. Почему? Ситуация явно странная, в привычные представления не укладывается... Может быть, элемент находится в разных состояниях?! Мы продолжили исследования, и стало ясно, что спонтанное деление на самом деле очень сложное явление... Считалось, что самопроизвольное деление ядра выглядит как разделение капли жидкости, которая постепенно деформируется и затем разрывается на две части....

    >> – Будто капает из крана?

    – Это “капельная модель ядра” – капля постепенно вытягивается, а потом отрывается и падает вниз. Ну а в нашем случае получалось, что капля, которая по определению является аморфным телом, начинала деформироваться, но неожиданно процесс деформации останавливается. Почему это происходит? Что случилось с каплей?

    Теоретики начали разрабатывать новую модель ядра... Ее популярно можно объяснить так: есть капля, внутри которой при охлаждении вдруг появилась структура – “снежинка”. И эта маленькая “снежинка” – своеобразная опорная структура, которая деформацию капли может замедлить и на определенное время остановить весь процесс. Допустим, такая модель объяснит экспериментальный результат... Но как эта “снежинка” будет вести себя, когда мы пойдем к сверхтяжелым элементам? Оказалось, что это будет влиять на время жизни элементов: оно будет расти!

    Очень важным является комбинация протонов и нейтронов в ядре. Чрезвычайно стабилен гелий: два протона и два нейтрона. Чрезвычайно стабилен кислород: восемь нейтронов и восемь протонов. Кальций: по двадцать протонов и нейтронов. И, наконец, свинец: восемьдесят два протона и сто двадцать шесть нейтронов. Те цифры, которые я называю, принято именовать “магическими”.

    >> – И вы занимаетесь мистикой?!

    – “Магические” в том смысле, что такая комбинация нейтронов и протонов делает связи внутри ядра сильнее. Как в кристаллах, где есть определенная закономерность в расположении атомов. Структуры в ядре, очень отдаленно напоминающие совершенные формы кристаллов, возникают в тех случаях, когда мы сталкиваемся с “магическими” числами. Кстати, если бы у свинца не было магической структуры, то он был бы радиоактивен. Нас интересовало: а какой элемент, следующий за свинцом, будет иметь столь экзотическую структуру?

    >> – У которого проявятся “магические” числа?

    – Расчеты показали, что это будет 114-й элемент. Число нейтронов 184. И предполагают, что он будет жить миллионы лет.

    >> – Но ведь тогда он должен быть в природе?

    – Хороший вопрос... Если теория капли со “снежинкой” справедлива, то элементы с такой структурой должны стремиться существенно продлить свою жизнь... И если она дотянет до миллиарда лет, то они могут быть в земле, как уран, который добывается сегодня.

    >> – Если следовать такой логике, то в природе должны быть вещества, которые в нашем понимании живут вечно. Но о которых мы ничего не знаем.

    – Так и есть! Для нас, живущих на Земле, слово “вечно” определяется возрастом нашей планеты, который составляет около 4,5 миллиарда лет. В принципе наш мир – это материк, окруженный океаном нестабильной материи, но есть острова, и мы пытаемся к ним подобраться. Если мы все правильно понимаем, то 112-й элемент, открытый в Германии (в виде двух атомов), живет миллионные доли секунды, то есть он еще в “океане нестабильности”, поблизости от нашего “материка”. Но уже другие, более тяжелые элементы, будут находиться на острове, на который нам так хочется попасть... >> – Образно говоря: в ХIХ веке Менделеев изучал “материк”, который он описал в своей таблице, в ХХ веке открыт соседний “полуостров” – трансурановые элементы, а теперь вы пытаетесь перебраться на “остров”? Получается своеобразная Курильская гряда в физике, не так ли?

    – Синтезировать сверхтяжелые элементы старались на протяжении 30 с лишним лет во Франции, в Германии, в СССР, в Соединенных Штатах, в Японии... Однако в результате экспериментов регулярно получается “ноль”. Как интерпретировать этот результат? То ли мы не дотянулись, то ли этого “острова” вообще нет. В конце концов, возможное существование “острова” только гипотеза. И стоит ли заниматься проверкой гипотезы в наше сложное время?

    >> – Что вы имеете в виду?

    – Заявления о том, что наука кончилась... Надо было совсем по-иному подходить к своему делу. Я собрал коллег и сказал им, что есть два варианта конца. Один сценарий – катастрофа: закрывают институт, что могло быть вполне реальным. Второй – медленное усыхание. К примеру, дерево дает двадцать яблок. Если его не поливать, то оно даст пять, а потом одно... Но пока оно будет сохнуть, можно что-то придумать... Давайте пойдем по этому сценарию: заявим, что одно яблоко мы вырастим обязательно и это будет “суперяблоко”!

    Но для достижения цели нужно было повысить чувствительность опыта не в два раза, в тысячу раз!

    >> – Это было когда?

    – В 1991 году. Убрали из главного зала все оборудование, очистили площадь, можно было в футбол играть. Так мы простились с прошлым. И начали проектировать ускоритель. Здесь же, в Дубне, изготовляли основные элементы, сами монтировали... В общей сложности эпопея продолжалась семь лет!

      Заметки на полях. Лабораторию любят посещать высокие гости не только из-за рубежа, но и свои. Приехал однажды и премьер-министр России. На В.С. Черномырдина ускоритель, конечно же, произвел впечатление. Да и иначе и не могло быть: это уникальная физическая машина, где еще увидишь подобное? Как обычно, премьер растрогался, сказал, что готов помочь всем. Юрий Цолакович не просил денег. Но Черномырдин обещал помочь. “В честь вашего посещения мы установим в лаборатории памятную доску!” – пообещал Оганесян. Оба выполнили свои обещания: премьер выделил дополнительное финансирование, а директор лаборатории повесил в зале ускорителя медную доску, мол, здесь тогда-то побывал председатель правительства России В.С. Черномырдин.

      Решил приехать в Дубну президент России В.В. Путин. Предполагалось, что посетит он и Флеровскую лабораторию. Тут побывала служба охраны. Увидели доску с надписью о Черномырдине. Попросили ее снять. Однако президент так и не приехал...

      Впрочем, еще есть надежда, что он доберется до Дубны.

    >> – И только после создания нового ускорителя у вас появилась возможность добираться до своего “острова”?

    – Оказалось, что это непросто! Чтобы подойти к нему, нужно, чтобы сверхтяжелое ядро имело очень много нейтронов. Ясно, что обычные элементы не подойдут, нужны искусственные. К примеру, плутоний. Но не плутоний-239, который накапливается в реакторах и используется для ядерной энергетики или в ядерном оружии, а плутоний-244: у него на пять нейтронов больше. Но такой элемент был только в США, у нас его не было. Поехал в Америку, появился у своих “друзей-конкурентов” в Беркли и говорю им: “Давайте поставим новый эксперимент, но для него нужен плутоний-244...” Они мнутся, мол, подобное уже делалось, и ничего не получилось... Тогда меня приглашают в другую Национальную лабораторию, в Ливермор, и просят пояснить, что именно я хочу исследовать. Я объясняю, что хочу дотянуться до этого “острова”, для чего в качестве мишени предполагаю использовать плутоний-244, а в качестве снаряда – кальций-48. В Ливерморе говорят: будем делать, но как!

    >> – Что имелось в виду?

    – Где именно проводить эксперимент – у них или у нас? У нас более мощный ускоритель, а потому для меня было ясно, что им необходимо приехать в Дубну. Плюс к этому был еще один важный аргумент: мы уже умели получать пучки ускоренного кальция-48. Огромную помощь оказало руководство Минатома, распоряжением министра нам был представлен этот уникальный материал. Его производят на предприятии в Свердловске. Один грамм кальция-48 по мировым ценам стоит 250 тысяч долларов. Нам же нужно четыре грамма каждый год...

    >> – Но все-таки невольно возникает вопрос: а зачем нам все это нужно? Неужели только ради удовлетворения любопытства физиков?

    – Вопрос интересный, хотя и привычный... Но ответ очень простой: мы получили то, что надеялись получить. Раньше была гипотеза, а теперь она стала реальностью, так как подтверждена экспериментально.

    >> – И что было самое трудное?

    – Если вы имеете в виду жизненные трудности, то дефолт… У людей зарплата сразу уменьшилась в два с половиной раза. Как ни странно это звучит, но главные трудности не в самой науке, а вокруг нее, когда приходится доказывать полезность своей работы и когда профессия ученого не числится среди престижных. Вся история цивилизации свидетельствует, что к ученым относились как к чудакам, а на самом деле именно они обеспечивали прогресс этой самой цивилизации.

    >> – Это и есть ответ на мой традиционный вопрос... Расскажите чуть подробнее о своей лаборатории.

    – Когда я стал директором, а это было в 1990 году, то в лаборатории было 530 человек. По моим понятиям, половины было бы вполне достаточно...

    >> – Вы всех хотели знать в лицо?

    – Не в этом дело. Люди должны работать интенсивно и зарабатывать так, чтобы активно работать. 25 человек нам пришлось уволить. Всем кандидатам на увольнение я послал с курьером письма, в которых объяснил, что у нас трудное положение в лаборатории, требуются новые подходы, но это не соответствует ни их умению, ни их желаниям, поэтому я предлагаю им искать другую работу.

    >> – По-моему, ничего подобного в Дубне не бывало?

    – Такое случалось редко. В понедельник иду на работу, уверенный, что у моего кабинета толпа протестующих... Предупредил секретаря, что могут возникнуть какие-то инциденты... Прихожу, но никого нет... Прошел один день, другой... Тишина... Прихожу к нашему профсоюзному руководителю: может быть, там митингуют... И там тишина... Оказывается, люди прекрасно поняли, что в нынешних условиях плохо работать или вообще не работать недопустимо. Они решили сами уйти... Потом пришел второй этап, не менее трудный. Вновь собрал сотрудников и сказал им, что у них достаточно высокая квалификация, чтобы решать проблемы любой сложности. Однако для нашей прямой работы они в таком большом составе не нужны. Следовательно, финансировать их труд из бюджетных средств невозможно – нужно искать другие задачи, другие источники финансирования. Предложил развивать прикладные исследования, но не те, которые нравятся тому или иному научному сотруднику, а те, которые востребованы. Если мы будем создавать новые технологии мирового уровня – а у нас есть для этого все основания, – то они будут востребованы в развитых странах. Они будут заключать с нами контракты, и тогда мы сможем жить и работать нормально. То есть судьба каждого зависит от того, как он будет решать вполне конкретные задачи. И будет жить в широком смысле этого слова на то, что заработает... Была страшная война...

    >> – С кем же?

    – С так называемыми развитыми странами, где нас не ждали. Мы использовали ядерные технологии для самых различных целей. Это не только трековые мембраны, о которых широко известно, но и решение других, подчас сложных проблем. К примеру, по их просьбе мы включились в интенсивную работу – исследование метаболизма плутония в организме человека. В мире есть много предприятий, где его получают и перерабатывают. Накоплены сотни тонн плутония. Обычный плутоний-239 исключительно опасен, и его воздействие на живой организм представляет большой интерес для современной радиобиологии. Вводить его непосредственно в организм человека нельзя – это приводит к летальному исходу. Моделировать его воздействие другим элементом-аналогом неправомерно. В этом проблема. Но есть так называемый “безопасный” плутоний-237, который живет всего сорок дней; он исключительно удобен для медицинских экспериментов. Однако этот плутоний должен быть очень чистым, примесей от опасных изотопов плутония не должно быть больше, чем одна стотысячная. Но получить такой чистый плутоний можно было только у нас. Мы взялись за такую работу. Группа радиобиологов из Англии приехала в Дубну и вскоре убедилась, что мы можем это сделать. Их приятно поразило, когда мы им сказали: вы не делайте никаких затрат до тех пор, пока мы сами не убедимся, что сможем получить столь чистый плутоний многократно. И мы разработали технологию получения плутония еще в тысячу раз чище, чем они просили! Когда они увидели это, то не поверили своим глазам. Два руководителя радиобиологов заявили, что теперь они сами сделают инъекцию плутония и проведут эксперимент на себе.

    >> – Надеюсь, выжили?

    – Иначе мы не заключили бы очень интересный контракт!.. Они уже провели эксперименты на мужчинах, потом на женщинах и детях, а теперь и на беременных женщинах...

    >> – Все-таки страшновато звучит: плутоний и беременные женщины!

    – Но этот метод обследования, оказывается, гораздо эффективней, чем привычный нам рентген, так как плутоний сам излучает рентгеновские лучи малой дозы и помогает провести очень точное обследование. И намного менее вреден, чем рентгеновский... Английская биология лидирует в мировой науке, а потому там появляются новые, весьма прогрессивные методы исследований человеческого организма. Там работы с плутонием расширяются, а наш отдел прикладных исследований работает также и по этому контракту. Средства, которые мы зарабатываем по прикладным проектам, не только обеспечивают коллектив лаборатории, но и идут на ее развитие. Наверное, поэтому сотрудники лаборатории не уезжают за границу. Они предпочитают поехать туда, провести эксперимент и вернуться. “Утечки мозгов”, как модно теперь говорить, у нас не наблюдается. Я получал много писем из лабораторий Франции, Германии, Бельгии и США с просьбой предложить того или иного сотрудника для постоянной работы там, но желающих уехать не было. Правда, иногда были необычные ситуации. Приходит сотрудник и говорит, что объявлен конкурс в одну из самых передовых западных лабораторий и он хочет в нем поучаствовать, так как на одно место претендуют 22 человека... Я предложил: попробуй, но так, чтобы обязательно пройти!

    >> – Выиграл конкурс?

    – Конечно, выиграл…

      Заметки на полях. Свой рассказ об исследованиях в Дубне я начал с мнения коллег Ю.Ц. Оганесяна, которые они высказали после его научного сообщения на заседании президиума РАН. В начале заседания сам Юрий Цолакович довольно точно и образно сказал о той цели, во имя которой они так неистово работают: “Известно, что все элементы – от самого легкого водорода до самого тяжелого урана – составляют окружающий нас мир. Они существуют в Земле. Это значит, что время их жизни больше, чем возраст самой Земли. Все элементы после урана тяжелее его. Они образовались когда-то в процессе нуклеосинтеза, но не дожили до наших дней. Сегодня их можно получить только искусственным образом.

      Концепция атома общеизвестна: ядро, которое содержит всю массу атома и его положительный заряд, и электронные орбитали. Гипотетически оно может существовать до атомных номеров: 160 и, быть может, 170. Однако граница существования элементов намечается значительно раньше. Причина: нестабильность самого ядра. Поэтому вопрос о пределах существования элементов должен быть адресован ядерной физике…

      Как можно получить сверхтяжелое ядро? Нельзя исключить, что обсуждаемый “остров стабильности” не последний. Если магические комбинации работают, то могут быть более далекие ядра. Сейчас теоретики рассматривают структуру сверхсверхтяжелых ядер вплоть до массы 500. Здесь же мы обсуждаем свойства ядер с массой 300. Но я должен сказать, что даже и столь недалекое продвижение в область больших масс ядер значительно расширяет предел существования элементов в природе. И это, пожалуй, есть основной вывод работы”.

      XXI век журнал “Американская наука” открыл рассказом о работах, которые проведены в Дубне группой исследователей под руководством Ю.Ц. Оганесяна. Предваряет статью рисунок: к “острову стабильности” приближается корабль физики, впередсмотрящим на котором стоит Юрий Цолакович. И именно он первым видит и 114-й элемент, и 116-й… Море, конечно же, бурное, волны высокие, ветер штормовой… Но разве это способно остановить первопроходцев, открывателей новых неведомых островов в науке?!


 
To the Input Page

Web-Editor Ludmila Bashevaya
Copyright(C), 1994-2002, FLNR