История борьбы большевиков во главе с Лениным против царской охранки представляет собой полосу побед и поражений. Партия понимала, что искоренить зло, связанное с разлагающим проникновением политической полиции в рабочее, социал-демократическое движение, можно было лишь с устранением самодержавия и капитализма в России. Задача состояла в том, чтобы максимально ослабить влияние охранки, сохранить чистоту революционного движения в целом.

На первое место следует, очевидно, поставить широко распространенное, но упрощенное, непрофессиональное и отсюда ошибочное представление о политической полиции. Например, освещая историю I съезда РСДРП под рубрикой искоренения антиисторизма, авторы статьи пишут, что после ареста Ленина в декабре 1895 г. он, “находясь в тюрьме, продолжал руководить делами созданной им партийной организации”¹. Сразу возникают вопросы: какие же тюрьмы были в царской России? И не лучше ли вообще было руководить партией из этих безопасных мест? Здесь как раз и есть антиисторический подход к проблеме. Одна эта фраза сводит на нет все справедливые рассуждения в отношении полицейских трудностей Созыва I съезда РСДРП.

Ленин, обращаясь к петербургским рабочим и социалистам от имени “Союза борьбы”, писал следующее: “Правительство опутало уже заранее сетью своих агентов не только настоящие, но и возможные, вероятные очаги антиправительственных элементов. Правительство неуклонно развивает и вширь и вглубь деятельность своих слуг, травящих революционеров, изобретает новые приемы, ставит новых провокаторов, старается давить на арестованных посредством запугиваний, предъявления ложных показаний, поддельных подписей, подбрасывания фальшивых записок и т. п. средствами”².

Довольно прочно вошло в научный оборот утверждение, что провокаторство в рядах большевиков было явлением либо случайным, либо очень редким. Документы утверждают обратное. Усилия тайной полиции были направлены прежде всего на ленинскую партию. Особенно большой урон от агентов охранки несли местные партийные организации. Немало провокаторов было и в центральных учреждениях партии. Это свидетельствует об изощренности полиции, ее действительной, а не мнимой опасности. Задача состоит в том, чтобы не уйти от этого острого вопроса, а дать ему глубокое научное обоснование, всесторонне исследовать эту проблему.

Проблема борьбы с тайной полицией имеет необыкновенно острый аспект исследования — личность революционера и личность предателя революции. Следственные, судебные процессы по делам о провокаторах и провокациях дают богатейший материал для распознания тайн поведения человека. После Октябрьской революции состоялся суд над очень опасным, многоопытным провокатором А. Е. Серебряковой. А. В. Луначарский, который и сам был жертвой репрессий при участии Серебряковой, писал, что материал по ее делу “представляет значительный, и прежде всего социально-психологический интерес”³.

За обличение буржуазно-помещичьего строя России и казенной церкви Л. Н. Толстой находился под пристальным вниманием жандармов. Узнав о произведенном у него провокационном обыске в Москве, когда он возвращался из Самарской губернии, он в гневе пишет письмо своей двоюродной сестре А. А. Толстой, близкой ко двору, чтобы она показала это письмо шефу жандармов Долгорукову. “Какой-то из ваших друзей, грязный полковник перечитал все мои письма и дневники, которые я только перед смертью думал поручить тому другу, который будет мне тогда ближе всех; перечитал две переписки, за тайну которых я отдал бы все на свете, — и уехал, объявив, что подозрительного ничего не нашел. Счастье мое и этого вашего друга, что меня тут не было, — я бы его убил! Мило! Славно! Вот как делает себе друзей правительство”⁴.

В письме от 22 августа 1862 г. к царю Александру II Лев Николаевич с негодованием сообщал по поводу совершенного у него бесчинства: “Кроме оскорбления, подозрения в преступлении, кроме посрамления в глазах общества и того чувства вечной угрозы, под которой я принужден жить и действовать, посещение это совсем уронило меня во мнении народа, которым я дорожил, которого заслуживал годами и которое мне было необходимо по избранной мною деятельности — основанию народных школ”⁵. Величие писателя земли русской подтверждается и этим фактом душевного протеста, неприятия человеческой подлости.

Необычайно тонким психологом человеческой личности в различных жизненных ситуациях предстает А. М. Горький. Писатель Леонид Андреев приводит следующие слова Горького, обращенные к нему: “Ты когда-нибудь думал о разнообразии мотивов предательства? Они — бесконечно разнообразны. У Азефа была своя философия, — глупо думать, что он предавал только ради заработка, знаешь, — если б Иуда был убежден, что в лице Христа перед ним сам Иегова, — он все-таки предал бы его. Убить бога, унизить его позорной смертью — это, брат, не пустячок!”⁶

Много внимания разоблачению провокаторской деятельности царизма уделял в своих работах видный деятель большевистской партии М. С. Ольминский. Он доказал неизбежность провокаций при царизме, чем воспитывал у молодежи чувство революционной бдительности⁷.

Интересные сведения о технике конспирации, применяемой революционерами в борьбе с политической полицией, содержатся в трудах социал-демократа В. П. Махновца (псевдоним “Акимов”, “Бахарев”), ставших теперь библиографической редкостью. Несмотря на меньшевистский характер его политических взглядов, он дал справедливую оценку актуальных сторон конспиративной деятельности партии в начале XX в.⁸

Сразу после Октябрьской революции был издан ряд небольших книг, брошюр, посвященных разоблачению провокаторской деятельности царской охранки⁹. В этих работах, в отличие от популярных брошюр, изданных после разгрома охранных отделений в марте 1917 г.¹⁰, шире использованы документы. Наряду с общей характеристикой организации и деятельности охранных отделений в России и за границей в них содержатся сведения о борьбе революционных организаций против происков тайной полиции самодержавия. Эта литература носила научно-популярный пропагандистский характер. В обстановке тех лет она призвана была формировать чувство глубокой неприязни к предательству, всему тому, что окончательно уходило в историю с гибелью старого мира.

В период культа личности Сталина данная тема на многие годы как научная проблема исчезла. Почему так случилось, можно понять из следующего факта. Накануне своей трагической гибели в 1937 г. один из крупных чекистов старой гвардии А. X. Артузов с горечью заявил на активе НКВД: “При установившемся после смерти Менжинского фельдфебельском стиле руководства отдельные чекисты и даже звенья нашей организации вступили на опаснейший путь превращения в простых техников аппарата внутреннего ведомства, со всеми его недостатками, ставящими нас на одну доску с презренными охранками капиталистов”¹¹.

После XX съезда КПСС по разным проблемам партийного подполья появилось много работ. В них содержатся вкрапления, эпизоды, факты, которые относятся к данной теме. Немало ценных сведений имеется у специалистов, занимающихся историей царской тюрьмы, политической ссылки, военно-боевой работы, революционных связей большевиков, думской тактики, местных партийных организаций и другими проблемами. Размышление над тем, что удалось изучить, убеждает, что историография данного вопроса должна стать объектом самостоятельных научных исследований.

В работах Н. И. Куклина¹² и Н. Н. Ансимова¹³ делается попытка осмыслить теоретические основы борьбы партии против происков охранки, уделяется внимание ленинскому принципу партийной конспирации, а также различным сторонам практической деятельности уральских подпольщиков.

В 1983 г. вышла книга Б. К. Эренфельда¹⁴, популяризующая историю подпольной работы партии Ленина с царизмом.

Оценивая проделанное советскими исследователями, следует признать, что до сих пор история борьбы большевиков с охранными органами царизма как в целом, так и по многим крупным проблемам слабо изучена. Явно недостаточно трудов, в которых давалась бы характеристика органов, осуществлявших политический сыск в царской России¹⁵.

2. Что противопоставила партия большевиков злу, которое несла политическая полиция? Ответ следует искать в тех высоких, нравственных ценностях, которые отстаивала ленинская партийная гвардия. Сила партии состояла в этом слое, который прошел дореволюционную выучку, проникся богатством внутрипартийной демократии, накопил огромный опыт самостоятельного принятия решений, самостоятельной выработки позиций и завоевал право на поступок, на борьбу, а следовательно, на ошибку. Недопустимо было лишь предательство. Чистота большевистского движения являлась незыблемым его законом.

5. Повышенный интерес вызывает разоблачение провокаторов. Почему даже в сложных условиях подполья большевистская партия никогда не допускала и всячески пресекала распространение необоснованной подозрительности, недоверия? Когда же возникали реальные основания сомневаться в честности, проводилось тщательное, квалифицированное расследование. Для этой цели создавались авторитетные следственные комиссии, партийные суды, была предусмотрена демократическая процедура прохождения дел. Предоставлялось право на обжалование, вплоть до Центрального Комитета партии. Каждый большевик обладал реальной защищенностью со стороны своих товарищей.

Некоторые сведения можно почерпнуть из воспоминаний бывших руководителей политического розыска в России. Большинство этих книг написано на основе личного опыта борьбы с революционными партиями. В работах Заварзина¹⁶, Курлова¹⁷, Спиридовича¹⁸ широко раскрывается организация и методы подрывной деятельности политической полиции царской России.

Крупный чиновник особого отдела департамента полиции Л. П. Меньшиков, вслед за М. Бакаем (до 1907 г. один из руководителей варшавского охранного отделения)¹⁹, с 1909 г. начал сам заниматься разоблачением провокаторов в среде тайных политических организаций России. Бросив службу, он сумел забрать с собой много секретных документов и выехать из России. В это время за границей русский эмигрант В. Л. Бурцев в своих газетах “Свободная Россия”, “Будущее” и журнале “Былое” публиковал списки провокаторов, обнародовал секретные дела департамента полиции, к чему активно подключился Меньшиков. В 20-е гг. Меньшиков издал в Москве три книги под названием “Охрана и революция. К истории тайных политических организаций в России”. Как справедливо отмечалось²⁰, книги Меньшикова содержат массу интересных данных о революционном движении в России, о взаимной борьбе охранки и революционеров.

В заключение хотелось бы вспомнить слова М. С. Горбачева, в которых выражена стержневая задача нынешнего этапа перестройки историко-партийной науки: “Для нас неприемлемо всякое сглаживание истории. История такова, какова она есть. И дело только в том, чтобы правдиво показать ее. Дело в нашей честности, ответственности и научности подхода”²¹.

ГЛАВА 1

Появились секретно-розыскные отделения, которые позднее стали называться охранными отделениями. Это были специализированные органы политического сыска, вооруженные, в отличие от жандармерии, общей полиции, более совершенными методами и средствами слежки и подавления революционного движения.

В царской России первое охранное отделение было создано в 1866 г. в Петербурге. В 1880 г. подобные органы появились в Москве и в Варшаве. Охранные отделения, или отделения по охранению общественной безопасности и порядка, были специализированной тайной полицией, ведавшей политическим надзором и сыском на новом историческом этапе. Согласно приказу, изданному министром внутренних дел Плеве 12 августа 1902 г., охранки создавались там, “где замечается особое, усиленное развитие революционного движения”¹. Эти органы были учреждены почти во всех крупных городах России: в 1902 г. в Вильно, Екатеринославе,| Казани, Киеве, Одессе, Саратове, Тифлисе, Харькове, Перми, Нижнем Новгороде, Симферополе; в 1903 г. — в Ростове-на-Дону, Полтаве, Кишиневе, Уфе, Томске, Иркутске и Красноярске².

Подробная история царской охранки еще не написана. Одна из причин этого в том, что современные исследователи располагают ограниченным количеством источников. В последние часы царского режима были сожжены все секретнейшие бумаги особого отдела департамента полиции. Руководители политического розыска все сделали для уничтожения следов своих преступлений, в том числе провоцировали толпы народа на разгром учреждений охранки. “Мало того, есть сведения, что первым (и последним) делом местных жандармских властей, как только появились слухи о февральской революции, было уничтожение списка секретных своих сотрудников”³. Разгром московской охранки начался уже 1 марта 1917 г. “Ворвавшаяся в здание толпа разламывала шкафы, выбрасывала во двор пухлые пачки с делами, альбомы, каталоги, расхватывала “на память” фотокарточки. Во дворе бывшей охранки пылал огромный костер из груды различных документов”⁴. Похожие события в то время происходили в Петрограде, да и в других городах. С конца февраля до 5 марта 1917 г., используя неведение местной общественности о происходившем в стране, шефы пермской охранки жгли деловые бумаги, содержавшие сведения о провокаторах, шифрах и т. п.⁵ Много документов на Урале погибло в годы гражданской войны.

Сейчас приходится сожалеть, что много сведений о царской охранке было утеряно по вине Временного буржуазного правительства, которое не приняло своевременных мер по их восстановлению. В Перми последним начальником уральской политической полиции был Р. Д. Демидов. Им и его помощником Н. С. Заинчевским были уничтожены практически все секретные дела охранки, и прежде сего списки провокаторов. То же самое было сделано пермским губернатором. Однако энергичных мер, чтобы допросить их, получить от них нужные сведения, сразу не было предпринято. В конце концов обвинение в уничтожении секретных бумаг было предъявлено Демидову и Заинчевскому. Демидов на допросе показал, что охранного отделения в Перми не было, а было нормальное губернское жандармское управление. На этом управлении, по его словам, лежала также обязанность ведения и политического сыска, и производства формальных по политическим делам дознаний, и охранных переписок. Когда был поставлен вопрос о провокаторах, вранье стало более очевидным. Политический розыск, по словам обвиняемых, был организован в самых незначительных размерах. От своего предшественника Демидов якобы оставил только трех сотрудников и агентов. Причем вспомнил только двух из них по кличкам. “Кто, однако, они на самом деле, я не знаю и не интересовался, так как их услугами мне приходилось пользоваться мало”. Сжигал бумаги потому, сказал Демидов, что выполнял военную инструкцию, по которой секретные и ненужные дела сжигаются. “Сам я сжег бумаги, заключавшие в себе сведения о секретных сотрудниках и агентах. Эти бумаги, а также и шифры я уничтожил по тому соображению, что в случае захвата их толпою некоторые лица могли подвергнуться кровавой мести без суда”.

Заинчевский же притворился, что не был посвящен в секреты политического сыска. “А впрочем, этим я и не интересовался”, — сказал он. Затем добавил, что уничтожил бумаги потому, что считал их ненужными⁶.

Бурный рост революционного движения на рубеже XIX—XX вв. вызвал необходимость существенного изменения техники и методов розыскного дела. Большую работу по улучшению постановки работы тайной полиции проделал начальник московского охранного отделения С. В. Зубатов, которого называли “отцом провокации в России”⁷. “В то время политический розыск в империи был поставлен настолько слабо, — вспоминал крупный чиновник охранки Заварзин, — что многие чины его не были знакомы с самыми элементарными приемами той работы, которую они вели, не говоря уже об отсутствии умения разбираться в программах партий и политических доктринах. Зубатов первый поставил розыск в империи по образцу западно-европейскому, введя систематическую регистрацию, фотографирование, конспирирование внутренней агентуры и т. п.”⁸

Основой розыскной системы Зубатова, была внутренняя areнтура. О своем отношении к секретным сотрудникам Зубатов говорил следующее: “Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда никому не называйте имя вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию, помните толь по псевдониму”⁹.

Следствие по делам революционеров обычно вели жандармские управления, но Зубатову удалось добиться разрешения, чтобы предварительное следствие могли вести охранные отделения. Допросам арестованных он придавал большое значение, стремясь, если не завербовать агентуру, то хотя бы посеять сомнение в души допрашиваемых, сбить их с революционного пути¹⁰.

Один из руководителей московского “Рабочего союза”, С. И. Мицкевич вспоминал впоследствии: “Его допросы носили своеобразный характер: Зубатов вел беседы на самые разнообразные темы в непринужденном тоне и увлекал искренней беседой coбеседников. Многим арестованным казалось, что это просто столкновение двух мировоззрений, и они, излагая свою точку зрения тем самым выдавали часто все, что касалось их личной и революционной деятельности. Он давал арестованным читать книги, газеты, журналы, особенно рекомендовал книги Бернштейна, горячим поклонником которого являлся, отпускал арестованных под честное слово в город, предлагая деньги взаймы, заводил дружескую переписку и т. д.”¹¹

Продумана была Зубатовым “техника” разговора с интеллигентами, рабочими. Последних старался настроить враждебно против революции. “И надо сказать, — писал Мицкевич, — что многие недостаточно стойкие и убежденные арестованные шли на удочку Зубатова: одни искренне уверовали, что под полицейской охранной опекой можно организовать рабочее движение на почве борьбы “за экономические свободы”, другие, испугавшись репрессий и соблазнившись “тридцатью сребрениками”, становились предателями и провокаторами”¹².

Многие идеи Зубатова о технике и методах розыскной деятельности оказали влияние на работу охранных отделений¹³.

В декабре 1906 г. для объединения деятельности по политическому сыску всех охранных отделений и жандармских управлений 13 центральных губерний России было образовано московское (центральное) районное охранное отделение. Попытка централизовать розыскную деятельность, приспособить ее к территориальному построению революционных, прежде всего социал-демократических, организаций была расценена, очевидно, царским правительством как удачная. В феврале 1907 г. министр внутренних дел Столыпин утвердил “Положение об охранных отделениях”. В нем было сказано, что “в тех местностях империи, где представляется необходимым создание отдельных розыскных органов, негласное расследование по делам о государственных преступлениях возлагается на особо назначаемых для этой цели офицеров корпуса жандармов или состоящих при департаменте полиции чиновников, с образованием при них, в случае надобности, канцелярии, именуемой “Охранным отделением”¹⁴. Вскоре вся Россия была разделена на розыскные округа. В каждом таком округе были учреждены районные охранные отделения с целью объединения и направления деятельности местных органов, ведающих политическим розыском империи.

Губернские, уездные полицейские жандармские управления и отделения, охранные отделения, начальники крепостных жандармских команд, чины городских и уездных полиций руководствовались в деле розыска указаниями начальника районного охранного отделения и исполняли все его требования по розыскной части и вытекающим из розыска следственным действиям¹⁵.

Организация политического розыска на Урале имела следующий вид. В феврале 1908 г. Министерство внутренних дел наряду с существовавшим пермским охранным отделением учредило пермское районное охранное отделение в Перми для губерний Пермской, Уфимской. Вятской и Тобольской, а также Челябинского уезда Оренбургской губернии. В ноябре 1909 г. к району Челябинского уезда по наблюдению были отнесены Миасский завод, станицы Травниковская и Сезгинская и волости Тургоякская и Сыростанская Троицкого уезда Оренбургской губернии¹⁶.

В марте 1909 г. пермское охранное отделение было упразднено, а должность начальника названного учреждения была переименована в должность помощника начальника пермского районного охранного отделения¹⁷.

До создания пермского районного охранного отделения Пермская, Уфимская и Вятская губернии в розыскном отношении подчинялись самарскому, а Тобольская — иркутскому районному охранному отделению. С января 1912 г. Тобольская губерния была отнесена к западно-сибирскому районному охранному отделению¹⁸.

Усилившаяся централизация политического розыска была направлена на преодоление местничества, кустарщины, вредной для самодержавия конкуренции на местах. 29 ноября 1908 г. департамент полиции разослал прелюбопытнейшую бумагу, в которой сообщалось, что в некоторых местных розыскных органах практикуется переманивание приобретенных “секретных сотрудников обещанием большого вознаграждения и даже путем угроз арестовать или “провалить” сотрудника, каковые угрозы в нескольких случаях и были приведены в исполнение”¹⁹.

Самой же охранкой с 1898 г. правил ее оперативный (политический) отдел в Петербурге на Фонтанке в д. 16 — так называемый особый отдел. Этот отдел был настолько законспирирован, что даже чиновники других отделов департамента полиции не имели права доступа в его помещение. Не контролировались со стороны государства и те огромные средства, которые были в распоряжении особого отдела. В следственной комиссии Временного буржуазного правительства было установлено, что на нужды, “не подлежащие оглашению”, расходовалось ежегодно 10 млн р., из этой суммы 3,5 млн р. составляли расходы по Министерству внутренних дел т. е. на оплату тайной агентуры²⁰.

С начала XX в. политическая полиция была крупной полицейской организацией, обладавшей огромной силой. В 1911 г. в Российской Империи против революционного движения действовало 20 охранных отделений, 75 губернских жандармских управлений, 29 жандармских полицейских управлений железных дорог²¹. Весь аппарат монархии испытывал страх перед политической полицией. Министры внутренних дел связывали ее непосредственно с самим царем и его двором. “В последние два десятилетия царского режима этот министерский пост занимали такие избранники двора и столпы реакции, как неоднократный председатель Совета Министров И. Л. Коремыкин, организатор карательных экспедиций Д. С. Сипягин, кровавый палач В. К. Плеве, будущий глава правительства П. А. Столыпин, черносотенцы Н. А. Маклаков, Б. В. Штюрмер и другие. Через таких всесильных министров, через корпус жандармов и через свой тайный аппарат охранка цепко держала самые различные нити власти в своих руках”²².

Основными структурными подразделениями охранного отделения были общая канцелярия, отдел наружного наблюдения и агентурный отдел (отдел внутреннего наблюдения)²³.

Общая канцелярия ведала всей перепиской по политическому сыску. Здесь была заведена специальная картотека с данными о революционерах, общественных деятелях. Сюда поступали секретные циркулярные письма департамента полиции, списки разыскиваемых с разными сведениями о них и фотокарточками.

Деятельность службы наружного наблюдения не являлась основной. Она лишь развивала данные, полученные от агентов охранки, которые работали внутри самой революционной организации. М. Бакай со знанием дела оценивал филерскую службу: “Известно, что у филеров не может быть никаких важных сведений, они могут знать только тех, кто состоит под их наблюдением: секретная же агентура им неизвестна, за исключением частных случаев, когда филер или сам догадывается, что такое-то лицо служит полиции, или же когда его предупреждают об этом в целях розыска, что бывает чрезвычайно редко”²⁴.

Об одном интересном наблюдении высказался на страницах дореволюционного журнала русский публицист, участник народнического движения И. П. Белоконский. В его руки попала “Памятная книжка” агента-филера. Тщательно изучив ее содержание, Белоконский сделал вывод, что задача филера “далеко не ограничивается одним внешним наблюдением. Следя за поднадзорным, он в то же время мало-помалу завязывает связи с людьми, с которыми так или иначе соприкасается поднадзорный, и при посредстве их проникает во внутреннюю жизнь последнего. Опутав поднадзорных плотной паутиной, шпион начинает заниматься провокаторством”. И в итоге он сдает совершенно “готовое дело” в руки высших представителей полиции...”²⁵.

Провокаторство в царской России было наиболее уродливым отражением антагонистических противоречий той эпохи. Антагонизм вырастил из непримиримых общественных интересов враждебных сторон. Он выступал не только в форме открытого противоборства, но и скрыто, законспирированно, как не видимая сразу тенденция к насильственному уничтожению революционного движения. Провокаторство являлось результатом зависти, недоверия, озлобления и жестокости, всевозможного науськивания, натравливания и подстрекательства.

Охранные отделения “пожирали” значительные средства, поэтому должны были доказывать самодержавию “свою полезность непрерывными заслугами”²⁶. Если не удавалось открыть. действительного врага царизма, то необходимые составы преступления создавались.

Подробный ответ на вопрос, как нужно вербовать секретных сотрудников, дает столыпинская инструкция 1907 г. С теми революционерами, которые были арестованы, рекомендовалось иметь постоянное общение, собеседование. Это позволяло лучше знакомиться с ними и наметить тех, которых можно было склонить на свою сторону, (слабохарактерных, недостаточно убежденных, считающих себя обиженными, склонных к легкой наживе и т. п.). Кроме душеспасительных бесед для “заагентуривания” сотрудников применялись самые бесчеловечные средства: беспрерывные аресты и обыски, угрозы выслать в Сибирь, “сгноить в тюрьмах”, побои, запугивание арестованных и членов их семей. В мае 1911 г. начальник пермской охранки победно доносил в департамент полиции, что ему “одного из заключенных, больного, удалось склонить к сотрудничеству”, он знает социал-демократов и может указать место типографского шрифта, оружия”²⁷.

Охранка стремилась не делать ни одного шага, ни одного ареста, если это могло хоть немного скомпрометировать агента. Если намечался арест, то это предварительно согласовывалось с сотрудником. Арестовывались, как правило, не все революционеры. Охранка оставляла вместе со своим агентом несколько партийных работников, как она выражалась, для “развода”.

Арестовывая наиболее сильных и энергичных революционеров, охранка стремилась дать возможность провокатору приблизиться к центру организация, занять в ней наиболее важный пост. Если же приходилось арестовывать и самого секретного сотрудника, то его стремились тут же освободить с близкими к нему или наименее опасными лицами по “недостатку улик”. В интересах розыска арестованные агенты иногда вместе со своими “товарищами” несли и судебную ответственность, получая во время отсидки полное или повышенное жалованье²⁸.

Нередко в одной революционной организации работало несколько сотрудников охранки, не знавших друг друга. Шпион следил за шпионом, а это давало возможность руководству розыска вести постоянную проверку деятельности агентуры. Но даже такие меры предосторожности не спасли “ни Столыпина, ни начальника петербургской охраны Карпова, ни целый ряд других деятелей старого режима, убитых агентами-провокаторами”²⁹.

Каждый секретный сотрудник “работал” в одной революционной партии. Состоять одновременно в двух и более партиях руководством запрещалось ввиду разницы программ и тактики партий³⁰.

К охранке “примазывались” всякого рода проходимцы, почувствовав возможность “заработать” хоть немного денег. В специальном циркуляре в 1909 г. департамент полиции отмечал, например, что много средств расходуется на секретных сотрудников, не имеющих отношения к революционным партиям и дающих тем самым ложные или ненужные сведения. Департамент полиции требовал от руководителей охранных отделений, чтобы тайные агенты были либо членами партий, либо, как крайний случай, принадлежали “к числу лиц, имеющих связи с партийными работниками на почве родственных или личных сношений”³¹.

Важнейшим источником осведомления охранки являлась перлюстрация, которая практиковалась правительствами всего мира.³² Издавна прибегали к ней и в России. На основании высочайшего указа царя Александра III Министерство внутренних дел повсеместно пользовалось правом на перлюстрацию.

Руководители политического розыска с особой тщательностью отбирали и проверяли служащих почт и телеграфов, следили за каждым их шагом. Благонадежными считались те, кто оказывал содействие политическому сыску. Все остальные служащие брались на особый учет, заносились в списки департамента полиции³³.

Расшифровкой писем занимались соответствующие специалисты. Некоторые из них имели очень высокий профессиональный уровень. В департаменте полиции таким чиновником был Зыбин. Если верить генералу охранки Заварзину, то это был фанатик, маньяк своего дела. “Простые шифры он разбирал с первого взгляда, зато более сложные приводили его в состояние, подобное аффекту, которое длилось, пока ему не удавалось расшифровать документ”³⁴.

Департамент полиции постоянно сообщал местным розыскным органам о новых, ставших ему известными конспиративных приемах революционеров. Так, в циркуляре департамента полиции от 19 марта 1909 г. на имя начальников губернских жандармских управлений и охранных отделений указывалось, что “в одной из тюрем был обнаружен следующий способ сношений заключенных по политическим делам со своими единомышленниками: из костей говядины вынимается мозг, вкладывается переписка и закладывается мозгом”³⁵.

Сообщая о новом способе пересылки революционных изданий из-за границы в Россию в 1911 г., департамент полиции указывал, что революционная литература вделывается в немецкие стенные календари большого формата, “где вырезается середина листов и в образовавшееся таким образом пространство вкладываются пачки номеров революционных изданий”³⁶.

Каждое охранное отделение было вооружено огромными списками псевдонимов революционных деятелей и организаций, условными терминами, применяемыми при разговоре и переписке.³⁷

Полученные из разных источников сведения проверялись, обобщались, систематизировались местными руководителями политического розыска. Со всех концов огромной России в ее центр стекалось великое множество бумаг с различными, подчас оригинальными суждениями, конкретными приемами противодействия революционному порыву. В марте 1911 г. пермский губернатор докладывал о запрещении торговым фирмам разбрасывать рекламы с воздушных шаров, так как увидел в зтом возможность распространения подобным способом противоправительственных воззваний³⁸.

Характер принимаемых мер зависел от размаха революционной борьбы, степени ее опасности для самодержавия. Так, накануне первой мировой войны, в условиях мощного подъема революционного движения департамент полиции приказывал начальникам губернских жандармских управлений, охранных отделений, офицерам отдельного корпуса жандармов: “обстоятельства настоящего момента вызывают настоятельную необходимость подавления всяких преступных замыслов в области революционного движения в самом их зародыше, не ожидая развития преступного намерения”³⁹.

Страна управлялась на основе “Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия”, изданного еще в 1881 г. и являвшегося “хартией вольностей” для властей и полиции. В соответствии с этим актом любая местность или вся страна могла быть переведена на положение усиленной или чрезвычайной охраны. Принятое как временная мера для “искоренения крамолы”, положение об усиленной охране стало, по словам Ленина, “одним из самых устойчивых, основных законов Российской империи”⁴⁰. Этот “временный” акт позволял администрации на местах издавать обязательные постановления, имевшие фактически силу закона. При объявлении чрезвычайной охраны власть администрации расширялась до крайней степени. Ей предоставлялось право усиливать репрессии путем передачи дел в военный суд и устанавливать наказания в административном порядке.

В стране сохранял свое значение и другой, еще более антинародный закон 1892 г., по которому все местности России могли быть объявлены на военном положении⁴¹. Применение этого закона при отсутствии войны с внешними врагами можно объяснить лишь тем, что правительство рассматривало себя и революционные организации как две воюющие стороны. В результате многие местности превратились в военные лагеря, где смертные казни стали массовым явлением. Обстановка накалилась настолько, что в 1910 г. “сам царь обратил внимание на то, что большинство гражданских лиц осуждаются в военно-окружных судах, и соизволил высказать пожелание о переходе по возможности от исключительной к нормальной подсудности”⁴², сообщал Столыпин.

Документы свидетельствуют, что охранка часто была не удовлетворена работой общей полиции, по вине которой нередко срывались замыслы политического розыска. Начальник пермского жандармского управления жаловался губернатору на тупоумие и, примитивизм в работе общей полиции, на грубейшие нарушения процессуальных норм, что даже в самодержавной стране затрудняло применение репрессий к революционерам. Вот один из, характерных примеров. В начале 1912 г. начальник пермской oxранки поручил приставу Мотовилихинского завода произвести обыск у А. С. Ермолаева, который занимал видное положение в рабочей среде. После выполнения приказа последовал рапорт губернатору, в котором шеф охранки писал, что “хотя при обыске у Ермолаева и были обнаружены вещественные доказательства, доставленные в управление, но в протоколе обыска сказано, что “ничего предосудительного найдено не было” и, кроме того, “протокол обыска был составлен не на месте производства обыска, а в канцелярии пристава, в силу чего Ермолаеву при настоящих условиях не представляется возможным предъявить никакого обвинения”⁴³.

Большие претензии у работников охранки имелись к чинам полиции за их болтливость. Отсюда рождались предписания “о том, чтобы чины полиции меньше болтали о политическом розыске, что очень часто приводит к разоблачению розыска и осведомленности наблюдаемых лиц”⁴⁴.

В борьбе с тайной полицией партия учитывала и использовала противоречия своего врага. Одним из них было то, что существовавшая система общественных антагонизмов порождала все новых противников самодержавия, что лишало политическую полицию целеустремленности. Выбор основного противника царизма для ряда его охранников нередко был затруднен. Отсутствие ясного политического сознания у некоторых работников охранки, невысокий уровень профессионализма, особенно в низовых ее подразделениях, неумение отделить главное от случайного, второстепенного нередко вменялось в вину многим из них. Это обстоятельство не могло не беспокоить интеллектуалов политического сыска. К ним следует отнести, на мой взгляд, М. С. Комиссарова. Он был кадровым офицером. Во время службы в артиллерии в Вильно входил в революционную офицерскую организацию. Затем поступил в корпус жандармов. Занимал руководящие посты в Москве, Саратове, Перми. Стал генералом, закулисным вдохновителем “Союза русского народа”. Позднее был начальником охраны Распутина, за которым и следил.

Комиссаров был человеком, о котором даже люди, далекие от идеи сокрушить монархию, говорили: “Таких прохвостов-грабителей нужно больше стрелять”⁴⁵. Представляют интерес его оценки профессиональной пригодности подчиненных ему работников. В октябре 1911 г. он сообщал в департамент полиции: “Начальник уфимского отделения Самарского жандармского полицейского управления ротмистр барон Корф абсолютно не знаком ни с теорией, ни с применением дела политического розыска; мне с трудом удалось заставить его усвоить себе понятие о секретном сотруднике — он все время называл его филером и говорил, что для освещения деятельности революционных групп в железнодорожных мастерских необходимо вводить в них филеров”⁴⁶.

В хорошем знании истории революционного движения, партийных программ Комиссаров видел залог успешной деятельности офицеров корпуса жандармов, а в особенности при руководстве агентурой. Так, в письме к своему помощнику в Златоустовском уезде ротмистру Матегорину он указывал на его абсолютное невежество в знании истории революционного движения. При этом особенно выделял: “Незнание Вами даже лидера большевиков как бы еще более подчеркивает Ваше незнакомство с революционными организациями (приказ по корпусу 1910 г. № 183) и дало основание предположить, что Вы поверхностно относитесь к руководящим распоряжениям департамента полиции настоящего времени, так как иначе Вы знали бы положение Ленина в партии, внимательно прочитав циркуляр департамента полиции сего года от 3 августа за .№ 105747”⁴⁷.

Основное внимание царской охранки в свое время было направлено против рабочего класса и его большевистской партии. “Крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого”, — писал Зубатов в департамент полиции. Один из бывших руководителей департамента полиции Е. С. Виссарионов показал, что уже с начала XX в. охранка повела свою борьбу против большевиков. “В особенности мы относились опасливо к большевистской партии”, — заявил он⁴⁸.

“По отбытии срока ссылки, — вспоминал жандармский генерал Спиридович, — в июле 1900 г. Ленин с разрешения властей выехал за границу, где и вошел в состав Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии и занял в ней настолько видное положение, что уже 19 сентября 1900 г. департамент полиции оповестил о Ленине как о выдающемся революционере все пограничные пункты империи особым секретным циркуляром”⁴⁹.

Решающая роль социал-демократов в рабочем движении руководителями охранки была замечена очень быстро. Один из них писал: “Кружков у эсеров было мало. Рабочие тяготели или к Бунду, или к русским социал-демократам”⁵⁰. Многие документы подтверждают, что не партия социалистов-революционеров с их непрерывными актами индивидуального террора больше всего интересовала охранку, а большевики.

На допросах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства над высшими царскими сановниками (эту комиссию возглавлял поэт А. Блок) выяснились интересные факты. Со всей серьезностью охранка относилась к большевикам. Это внимание обострилось сразу, как только они вышли на политическую арену. Вести дела против большевиков было поручено особому отделу департамента полиции. 15 мая 1917 г. бывший директор департамента полиции Белецкий показал на допросе: “Из дел департамента полиции вы увидите, что нас как практиков больше интересовала не идеология, представителями которой являлись меньшевистские организации, а те, кто осуществлял; нас интересовала партия большевиков и ее задачи”⁵¹, — т. е. те, кто действовал, боролся, а не болтал.

В разные годы и в разных странах, но с одинаковым упорством царская охранка преследовала Ленина, вела слежку за политическими эмигрантами, большевистскими заграничными организациями. В 1895 г., когда Ленин выезжал за границу, полиция сообщила об этом во все пограничные пункты. Заграничной агентуре предписывалось “учредить за деятельностью и заграничными сношениями Владимира Ульянова тщательное наблюдение”⁵². В 1906—1907 гг. Ленин вынужден был жить в Финляндии, и здесь охранка продолжала преследовать его. Подвергался гонениям он и в 1914 г., когда жил в Поронине.

Настойчивая слежка велась и за другими деятелями партии. Спасаясь от ареста, Л. Н. Сталь тайно выехала из Парижа в Лондон. “Ha границе в Фолькестоне, — вспоминала она, — после тщательного обыска я была приглашена на допрос. Мне много раз приходилось бывать на допросах в России, но такого иезуитского отношения, какое я встретила от английских джентльменов, никогда я не встречала”⁵³.

Провокатор М. И. Брендинский, которому удалось проникнуть в ряды партии, в одном из своих донесений 1910 г. сообщал охранке следующее: “Главный интерес и силу в данный момент за границей представляет собой группа большевиков, окружающих Ленина...”⁵⁴. В циркуляре департамента полиции от 6 февраля 1911 г. с явной тревогой отмечалось, что “данный момент характеризуется усилением и укреплением большевиков-ленинцев и плехановцев, их взаимной поддержкой и сплочением”⁵⁵. Тот же Брендинский, донося о школе в Лонжюмо, сообщал приметы Ленина: “Около сорока лет от роду, выше среднего роста, продолговатое белое лицо, живые глаза, светло-русый, большая лысина, усы и борода бриты”⁵⁶.

Несмотря на всю ненависть к вождю революции и большевистской партии, охранка была вынуждена в 1913 г. признать, “что за последние 10 лет элементом наиболее энергичным, бодрым, способным к неутомимой борьбе, сопротивлению и постоянной организации является тот элемент, те организации и те лица, которые концентрируются вокруг Ленина. Несомненно, что постоянной организаторской душой всех мало-мальски серьезных партийных начинаний является Ленин. Кроме того, он, по существу единственный практически революционный вожак, поэтому и примыкают к нему только элементы беззаветно ему преданные и революционно настроенные. Это обстоятельство и является причиной, почему фракция ленинцев всегда лучше других соорганизована, крепче своим единодушием, изобретательнее по части проведения своих идей в рабочую среду и применения к политической обстановке. Все конференции, съезды, совещания и т.д. за последние 7 лет исходили от Ленина...”⁵⁷.

Царская охранка внимательно следила за той внутрипартийной борьбой, которую вели большевики и меньшевики. Одобряя раскольнические и разрушительные действия меньшевистских лидеров, охранка всеми силами стремилась сохранить фракционные раздоры, увлечения бесплодной литературной полемикой, которые отрывали от настоящей революционной работы наиболее видных партийных работников, приводили к дезорганизации не только мелкие партийные группы, но и в значительной степени солидно поставленные, крупные партийные учреждения. Деятельность охранки в этом отношении заметно активизировалась с началом первой мировой войны. Департамент полиции обязал начальников “всех розыскных учреждений безотлагательно внушать подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно, настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков и меньшевиков”⁵⁸.

Первым в руки охранки попал Л. П. Серебряков, арестованный 10 февраля 1912 г. в Самаре. Спустя неделю в Москве был арестован Ф. И. Голощекин, сослан в Тобольскую губернию, но вскоре бежал. 10 и 11 марта петербургская полиция задержала П. А. Залуцкого и Е. П. Онуфриева, 18 марта в Баку был схвачен С. С. Спандарян, 14 апреля в Петербурге — Г. К. Орджоникидзе, там же 22 апреля — И. В. Сталин, тоже вскоре бежал. 7 мая в Саратове были арестованы А. И. Ульянова-Елизарова, М. И. Ульянова и А. К. Воронский. 15 июня в Петербурге — Е. Д. Стасова. 6 июля в Киеве — Д. М. Шварцман, тогда же в Екатеринославе - Я. Д. Зевин. В ночь с 9 на 10 февраля 1913 г. в Петербурге арестовали Я. М. Свердлова, там же 23 февраля — И; В. Сталина, 3 мaрта в Екатеринбурге — Ф. И. Голощекина⁵⁹. В царских застенках оказались почти все члены Русского бюро ЦК и его агенты. За свои злодеяния Малиновский в ноябре 1918 г. Верховным трибуналом при ВЦИКе был приговорен к расстрелу.

О Малиновском написано довольно много. Здесь уместно привести лишь данные самой охранки. При допросах в названной комиссии Временного правительства Виссарионов 17 июня 1917 г. подтвердил, что в качестве секретного сотрудника (впоследствии под кличкой Икс) Малиновский был завербован жандармским полковником Заварзиным и ротмистром Ивановым⁶⁰. По архивным данным охранки видно, что провокатором Малиновский стал по собственному желанию, получая жалованье сначала в размере 50 р. в месяц, впоследствии же, став членом Государственной думы, — 500 р. в месяц⁶¹. Число “агентурных записок”, составленных московской охранке до 1912 г. на основании “бесед” с Малиновским, достигает 57. Те же данные подтверждают, что именно охранка в 1912 г. помогла Малиновскому попасть в Государственную думу⁶².

Личность Заварзина была настолько одиозной, что даже вице-директор департамента полиции Виссарионов считал, что его деятельность преступна и что в его “розысках” имели место “потрясающие факты”. Верить оценкам Заварзина было бы наивно. Однако провокаторская сущность методов борьбы с большевиками в них отчетливо видна. О Малиновском, которого он считал “весьма обстоятельным агентом”, так как “его сведения всегда отличались точностью и полнотою”, делает следующее суждение: “Впоследствии Малиновский продолжал свое тайное сотрудничество с директором департамента полиции С. П. Белецким; последний, между прочим, дал указания Малиновскому искусственно вызвать между думскими социал-демократами раскол и тем ослабить, при голосовании, значение фракции с.-д., насчитывающей в своей среде тринадцать человек. Сотрудник это поручение выполнил совершенно незаметно для своих товарищей, которые, может быть, до сего времени не догадались, что все их распри и последовавший затем раскол фракции на две группы — одна в шесть, а другая в семь человек — были вызваны и проведены изложенным выше путем”⁶³.

Восемнадцатилетний юноша Г. Жуков сохранил в памяти события далекого прошлого: “Начало первой мировой войны запомнилось мне погромом иностранных магазинов в Москве. Агентами охранки и черносотенцами под прикрытием патриотических лозунгов был организован погром немецких и австрийских фирм. В это были вовлечены многие люди, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как народ не знал иностранных языков, то заодно громил и другие иностранные фирмы — французские, английские”⁶⁴.

К формированию постоянной заграничной агентуры департамент полиции приступил в 1883 г. Центр русской тайной полиции - Париж, ул. Гренель. русское посольство. Начальником заграничной охранки департамента полиции был с момента ее создания, с 1885 г. П. К. Рачковский⁶⁵. Одновременно он являлся резидентом охранки в Женеве. Постепенно ширилась сеть агентов, росли международные связи. В Париже Рачковский находился в постоянном контакте с “Сюртэ Женераль” — управлением французской политической полиции.

В начале XX в. Рачковский получает разрешение от Германского правительства на устройство агентуры. Об организации новой политической агентуры в Берлине Рачковский докладывал 22 августа 1902 г. министру внутренних дел: “В конце декабря 1900 г. я приступил к организации берлинской агентуры, с каковой целью мною был командирован туда инженер Гартинг и 3 наружных агента. Берлинская полиция отнеслась крайне подозрительно к осуществлению нашего предприятия, полагая, вероятно, что мы задались мыслью водвориться в Германию для военного розыска или по другим каким-либо политическим соображениям. Путем весьма продолжительных переговоров мне наконец удалось убедить полицейскую власть в действительных задачах организации”⁶⁶. Вскоре отношения с местной полицией установились настолько “дружеские”, что полицейский комиссар Винен стал оказывать нам “негласные услуги за денежное вознаграждение, далеко превышающее отпускаемые г. Гартингу средства на секретные расходы”⁶⁷. В сделке с русской тайной полицией состояла также итальянская, английская, швейцарская и полиция балканских стран⁶⁸.

28 января 1903 г. опять донесение Ратаева: “...наиболее слабым пунктом оказалась Швейцария, а между тем я застал момент, когда центр и даже, можно сказать, пульс революционной деятельности перенесен именно туда”⁶⁹.

Донесения Ратаева относились к тому времени, когда “закладывались основы массовой партии революционного пролетариата в России”⁷⁰. Наблюдение за Лениным продолжалось охранкой во все периоды его пребывания за границей, в частности, во время первой мировой войны, когда провокаторами руководил резидент особого отдела жандармский полковник Б. В. Лиховсхнй (он же Келлер)⁷¹. В 1916 г. Ратаев вновь побывал в Швейцарии⁷².

22 февраля 1914 г. был разослан за подписью товарища министра внутренних дел Джунковского циркуляр следующего содержания: “Обсудив современное положение революционного движения в России в связи с 8-летней практической деятельностью районных охранных отделений, я нашел, что последние постепенно отошли от живой деятельности по ближайшему руководству розыском на местах и, углубившись главным образом в канцелярскую работу, лишь замедляют поступление сведений о революционном движении в ведающий политическим розыском в империи департамент полиции, понижая осведомленность последнего о положении в каждый момент розыскного дела на местах. С 1 марта сего года упразднить районные охранные отделения: 1) Северное, 2) Центральное, 3) Поволжское, 4) Юго-Восточное, 5) Юго-Западное, 6) Южное, 7} Северо-Западное, 8) Прибалтийское. 9) Привислинское, 10) Пермское, 11) Севастопольское и 12) Западно-Сибирское”. Осенью 1914 г. были ликвидированы Кавказское, Восточно-Сибирское и Туркестанское районные охранные отделения.

Провокаторы царской охранки наносили не только физический, но и моральный урон пролетарским массам, подрывали веру в их собственные силы. Для того, чтобы рабочий класс быстрее преодолевал тяжесть сомнения, сбрасывая с себя рабское чувство стpaха перед угрозой репрессии самодержавия, ему необходима была сильная революционная партия.

Глaba II

Маркс и Энгельс указывали на насильственную, контрреволюционную роль полиции вообще и тайной полиции а частности. Эта роль, по их мнению, особенно возрастала в период угрозы ликвидации господства буржуазии. В дни победы Парижской коммуны под прикрытием мирных переговоров с Парижем “Версальское правительство... стало принимать против Коммуны самые насильственные меры; оно подавило во всей Франции всякое свободное выражение мнений... оно создало шпионскую сеть в Версале и во всей Франции... его жандармы-инквизиторы сжигали все издававшиеся в Париже газеты, вскрывали все письма из Парижа и в Париж... старались действовать подкупами и заговорами внутри Парижа”¹.

Основоположники научного коммунизма вскрыли еще один важный метод действия контрреволюции — идеологическую обработку общественного мнения. В распространении лжи и клеветы на рабочих, на Интернационал активно действовали предатели Франции, агенты французской политической полиции. В период Парижской коммуны они разжигали шовинистические настроения, пытались изобразить членов Интернационала прусскими агентами, а рабочих Парижа — предателями национальных интересов².

С середины XIX в., когда рабочий класс заявил о себе как о грозной политической силе, а на арену мировой истории вышли Маркс и Энгельс, в европейских государствах стали возникать профессиональные антикоммунистические организации. Вскоре после революции 1848 г. и основания в Лондоне Союза коммунистов прусская и французская полиции создали группу шпионов и провокаторов. Их усилиями буржуазные правительства попытались опорочить и дезорганизовать возглавлявшееся Марксом я Энгельсом движение. Во главе группы стоял видный прусский чиновник Вильгельм Штибер, под начальством которого в Париже и Лондоне действовало несколько провокаторов. Во Франции со Штибером сотрудничал ярый враг революционеров префект парижской полиции Пьер Карлье. Агенты Штибера и Карлье проникали в организации Союза коммунистов, присутствовали на его собраниях, наблюдали за перепиской его членов, фабриковали подложные документы или выкрадывали подлинные.

С 4 октября по 2 ноября 1852 г. в центре Рейнской провинции Пруссии — Кельне проходил первый в истории процесс над одиннадцатью коммунистами. Они были арестованы и обвинялись в заговоре, “носящем характер государственной измены”, хотя подлинные документы, захваченные при аресте и обыске подсудимые никак не подтверждали наличие ни заговора, ни каких-либо других действий, предусмотренных французским уголовным кодексом, действовавшим в Рейнской провинции и после присоединения ее к Пруссии в 1815 г.³

После ареста членов Союза в Германии Маркс и Энгельс много сделали для облегчения участи арестованных, раскрытия провокаций, шантажа и подлогов прусской полиции, для использований судебного процесса в интересах партии. Благодаря их усилиям, полицейские махинации были разоблачены в глазах общественного мнения, а главный провокатор первого в истории процесса над коммунистами Штибер получил звание “подлейшего полицейского негодяя нашего столетия”⁴.

В роли главного “свидетеля” выступал сам Штибер. Состав присяжных был соответствующим образом подобран, и дело закончилось осуждением семи из одиннадцати обвиняемых. Вся операция была направлена непосредственно против Маркса, главы Союза коммунистов⁵.

Родоначальники марксизма, критикуя порочную заговорщическую тактику бланкистов и других полуанархических групп в рабочем движении, определили основные организационные принципы построения пролетарской партии. Составленный при их деятельном участии Устав Союза коммунистов как нелегальной организации предусматривал соблюдение конспирации, строгой дисциплины, высокой бдительности. Члены организации обязаны были сохранять партийную тайну, иметь союзные клички. В целях обеспечения безопасности Союза устанавливалось наблюдение за исключенными и подозрительными лицами. В случае обнаружения происков таких лиц об этом немедленно сообщалось соответствующей общине Союза⁶.

В революционной деятельности основоположников марксизма, в их борьбе за пролетарскую партию видное место занимало обличение противников коммунизма, организаторов полицейских прёследований освободительного рабочего движения. Маркс и Энгельс нe раз выступали со страстной защитой пролетарских революционеров, подвергавшихся репрессиям, судебным расправам, а также клеветнической травле со стороны буржуазных органов печати. Эту защиту вожди рабочего класса считали партийным и интернациональным долгом всех передовых представителей пролетариата.

Истинными виновниками начавшихся репрессий Маркс считал Виллиха и других лидеров мелкобуржуазной эмиграции из Лондона. Пренебрегая конспирацией и партийной дисциплиной, они без удержу болтали о необходимости “действовать”, чем наводили полицию на след действительного революционного движения. В письме Энгельсу Маркс писал: “Этими полицейскими мерами против эмиссаров и т. д. мы целиком и полностью обязаны жалкому вою лондонских ослов. Эти надутые пузыри хорошо знают, что они вовсе не конспирируют, не преследуют никаких настоящих целей и что у них нет за собой в Германии никакой организации. Им хочется только казаться опасными и давать работу газетной мельнице. Таким образом, эти канальи мешают действительному движению, подвергают его опасности и наводят полицию на след”⁷.

Рыхлость теоретических воззрений нередко была связана с организационной слабостью возникающих различных комитетов, организаций, объединений и т. п. В эти учреждения без труда проникали агенты полиции, что приводило не только к бесплодности деятельности псевдореволюционеров, но и наносило ощутимый вред действительному революционному движению. Подобные комитеты в. период деятельности Союза коммунистов создавали преимущественно из эмигрантов. Из этой среды полиции было значительно проще завербовать необходимых ей людей, так как под видом эмигрантов-революционеров полиция многих европейских стран рассылала своих агентов. В октябре 1850 г. в Париже венгерских, австрийских и немецких эмигрантов был создан Революционный комитет, который за исключением двух человек состоял из агентов австрийской и французской полиции. Поэтому правительства этих да и других заинтересованных государств были хорошо осведомлены о деятельности эмиграции. Маркс обоснованно указывал на связь между арестами членов Союза коммунистов в Германии и авантюризмом эмиграции⁸.

В-третьих, Маркс и Энгельс учили пролетариат гибкой тактике, умению противостоять репрессиям со стороны полиции и буржуазных правительств, разоблачать и преследовать их агентов и провокаторов⁹.

В своей практической деятельности, в частности в переписке, они соблюдали необходимые правила конспирации, используя для этой цели подставные адреса, клички, условные обозначения. В переписке с русскими политическими деятелями Маркс именовался “А. Уильямсом” и “Джонсоном, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов — “двумя апостолами”, П. Л. Лавров — “Сидоровым”, Г. А. Лопатнн — “нашим общим другом”, “полковником”. Ищеек царской охранки называли “конкурентами фирмы”. Письма Mapкса Н. Ф. Даниельсону в Петербург направлялись через подставной адрес¹⁰. Маркс снабжал П. Л Лаврова и других русских революционных эмигрантов надежными конспиративными адресами в Германии для переписки с Россией¹¹.

На протяжении всей своей жизни Маркс и Энгельс боролись против всех форм контрреволюции как словом, так и делом. Актуальными являются слова исследователя из ГДР профессора Коскока, что “без дальнейшей разработки идей Маркса о хаpaктере, формах, типах и роли контрреволюции лишь наполовину понятыми останутся его высказывания о роли насилия в истории, революционной диктатуре (буржуазно-демократического и пролетарского типа), гегемонии и массовой базе, проблемах союзов и иллюзорности третьего пути во всякой революции”¹².

В статье “Наша ближайшая задача”, написанной не ранее 1899 г., Ленин отмечал: “История социализма и демократии в Западной Европе, история русского революционного движения, опыт нашего рабочего движения, - таков тот материал, которым мы должны овладеть, чтобы выработать целесообразную организацию и тактику нашей партии. “Обработка” этого материла должна быть, однако, самостоятельная, ибо готовых образцов нам искать негде: с одной стороны, русское рабочее движение поставлено в совершенно иные условия, чем западноевропейское... А с другой стороны, русская социал-демократия самым существенным образом отличается от прежних революционных партий в России”¹³.

Для марксистско-ленинской партии России наибольшую ценность имел опыт революционного движения в нашей стране. В качестве одной из ближайших задач создания партии нового типа Ленин указывал на “необходимость учиться у старых русских корифеев революционной и конспиративной техники (мы нисколько не колеблясь признаём эту необходимость)”, что “отнюдь не избавляет нас от обязанности критически относиться к ним и самостоятельно вырабатывать свою организацию”¹⁴.

Речь шла прежде всего об опыте организации “Земля и воля”. Об опыте революционных народников, которые многое сделали для улучшения и совершенствования форм подпольной работы в рамках относительно немногочисленных по составу организаций. Организацию землевольцев, построенную на принципах строжайшей конспирации, дисциплины, взаимного товарищеского контроля, централизма, Ленин считал образцовой. Положительно оценивал он и высокую организованность “Народной воли”. Ведя непримиримую борьбу против утопических теорий и ошибочной тактики народовольцев, Ленин вместе с тем с глубоким уважением отзывался об их героической борьбе с царизмом, высоко оценивал их конспиративную технику и строго централизованную организацию. Он восторгался выдающимся революционером-конспиратором А. Д. Михайловым, который был одним из руководителей “Народной воли”¹⁵. Соратники по борьбе называли Михайлова “ревизором революционной конспирации”, создателем конспиративной науки¹⁶. По их мнению, он прекрасно понимал, “что в России осторожность, осмотрительность и практичность составляют для существования революционной организации необходимое условие. Этим качеством Михайлов обладал сам и решительно требовал то от других”¹⁷.

“Видно, на всякого мудреца довольно простоты”¹⁸. — сказал ему конвойный жандарм, когда выяснялась его личность. Уже будучи приговоренным к смертной казни, Михайлов, анализируя накопленный опыт и причины гибели организации и собственного провала, завещал товарищам: “Но ради счастья народа, умоляю вас, будьте осторожны, предусмотрительны и не увлекайтесь пылом мести. Разбейте сумму этих лиц на замкнутые группы, чтобы избегать предательства, которое неизбежно в таком решительном деле и при таком числе. Если в этой среде существуют кружковые личные знакомства, убедите положить им границы, заключив в каждую группу наиболее знакомых лиц. Пусть принцип обособленности и тайны станет руководящим. Свяжите группы выборным или каким-либо другим центром и центр подчините Исполнительному Комитету”¹⁹.

В письмах Михайлова, обращенных к революционерам-потомкам, имеются ценнейшие мысли из опыта драматической борьбы народников с тайной полицией. Первостепенное внимание обращалось на личность революционера. Он писал: “..не посылайте слишком молодых людей в борьбу на смерть. Давайте окрепнуть их характерам, давайте время развить им все духовные силы”²⁰.

Большое значение для подпольной организации имели взаимопомощь и товарищеский контроль, забота о нравственной удовлетворенности каждого члена организации. Эта сторона партийной работы представлена в письмах Михайлова наиболее полно. “Контролируйте один другого во всякой практической деятельности, во всех мелочах, в образе жизни. Это спасет вас от неизбежных для каждого отдельного человека, но гибельных для всей организации ошибок. Надо, чтобы контроль вошел в сознание и принцип, чтобы он перестал быть обидным, чтобы личное самолюбие замолкло перед требованием разума. Необходимо знать всем ближайшим товарищам, как человек живет, что он носит с собой, как записывает и что записывает, насколько он осторожен, наблюдателен, находчив. Изучайте друг друга. В этом сила, в этом совершенство отправлений организаций”²¹, — завещал Михайлов.

К числу иных не менее важных сторон противоборства политической полиции относилось умение правильно вести себя на допросах, в период заключения под стражу, в тюрьме. Михайлов рекомендовал: “...установить единообразную форму дачи показаний до суда, причем рекомендую отказываться от всяких объяснений на дознании, как бы ясны оговоры или сыскные сведения ни были. Это избавит вас от многих ошибок”²². Предвидя возможность лишения свободы, революционеры должны, по его мнению, “еще на воле установить знакомства с родственниками один другого, чтобы в случае ареста и заключения вы могли поддерживать хоть какие-либо сношения с оторванным товарищем. Этот прием в прямых ваших интересах. Он сохранит во многих случаях достоинство партии на суде. При закрытых судах, думаю, нет нужды отказываться от защитников”²³.

В ходе этих процессов была выявлена и роль провокации. Наиболее крупной фигурой среди провокаторов был С. П. Дегаев. Оставив военную карьеру, он с 1878 г. принимал участие в революционном движении, был членом Военного центра “Народной воли”, а посему очень осведомленным в деятельности организации. После ареста в 1882 г. Дегаев стал предателем этой партии. Теперь его шефом стал жандармский полковник Г. П. Судейкин, который и устроил ему фиктивный побег из тюрьмы. Занимая в партии выдающееся положение, Дегаев предавал своих товарищей до тех поp, пока его не заподозрили в провокаторстве. Летом 1883 г. он признался в предательстве. Условием сохранения ему жизни было задание убить Судейкина, что и было осуществлено. Только в 1933 г. стало известно, что Дегаев сбежал в Америку, где после окончания университета стал профессором математики²⁴.

Ленин считал, что организация создаваемой партии рабочего класса должна быть лучшей по сравнению с организацией народников Переход от крестьянского утопического “социализма” к пролетарскому социализму, по его мнению, означал безусловный отказ от всякого заговорщичества, авантюризма в массовой политической борьбе. Марксисты всегда исходили из того, что революционный процесс должен подчиняться объективным обстоятельствам и не зависеть от субъективных желаний отдельных партий. В работе “Задачи русских социал-демократов” Ленин, критикуя статью П. Л. Лаврова, подчеркивал, что тот отождествляет политическую борьбу с понятием “заговор” и не верит в освобождение рабочего класса своими силами. “Традиции бланкизма, заговорщичества страшно сильны у народовольцев, — указывал Ленин, — до того сильны, что они не могут себе представить политической борьбы иначе, как в форме политического заговора”²⁵. Ленин писал, что социал-демократы понимали трудность стоящих перед ними задач и не строили иллюзий о создании открытой партии. Но в то же время он утверждал, что “борьба против абсолютизма должна состоять не в устройстве заговоров, а в воспитании, дисциплинировании и организации пролетариата...”²⁶.

Порочность заговорщической тактики народничества 70-х гг. состояла также в полном отрицании легальных форм борьбы. В одном из сборников, изданных ими, отмечалось, что бороться с существующим, эксплуататорским строем “можно лишь стоя на антилегальной, чисто революционной почве, действуя под покровом тайны и мрака”. То есть всякую легальную деятельность они считали вредной и ненужной. “Легальная почва деморализует- революционеров и делает их совершенно неспособными к активному протесту, к революционной борьбе”²⁷, — писали они.

Здесь были сформированы первые кадры профессиональных революционеров-марксистов из пролетарской среды: Ф. А. Афанасьев, В. А. Шелгунов, Е. А. Климанов-Бубнов. К. М. Норинский и др. О таких людях Ленин писал в 1899 г. в статье “Понятное направление в русской социал-демократии”: “...среди рабочих выделяются настоящие герои, которые — несмотря на безобразную обстановку своей жизни, несмотря на отупляющую каторжную работу на фабрике, — находят в себе столько характера и силы воли, чтобы учиться, учиться и учиться и вырабатывать из себя сознательных социал-демократов, “рабочую интеллигенцию”²⁸.

Организаторы “Рабочего союза” обладали достаточным опытом конспирации. Они имели клички: В. С. Голубев — “дядя Веня”, Ф. А. Афанасьев — “Отец”, Б. Лелевиль — “Павел Иванович”. В работе соблюдалась специализация. Так, Г. В. Петровский проявил себя на конспиративном поприще в качестве одного из распорядителей студенческой библиотеки²⁹. Многое из опыта практической конспирации было заимствовано у революционных народников.

В “Рабочем союзе” начал работать как революционер Л. Б. Красин, будущий соратник Ленина. В своих воспоминаниях Красин оставил сведения о первых навыках, приемах конспирации, которыми пользовался пропагандист марксизма, приходя в рабочий кружок. Он писал: “В один из ближайших вечеров я, как было условлено. явился на квартиру Бруснева, где-то на Бронницкой, сменил в его комнате свою студенческую одежду на высокие сапоги, косоворотку, какое-то поношенное пальто и шапку, надвинутую на самые брови, выпачкал себе руки и немного лицо сажей из печной трубы, чтобы придать себе вид мастерового, и бойко вышел по направлению к Обводному каналу, где на условленном месте встретился с Цивиньским, который должен был ввести меня в рабочий кружок”³⁰.

В петербургском “Рабочем союзе” было двоецентрие. Наряду с центральным интеллигентским кружком в 1890 г. был создан Центральный рабочий кружок (ЦРК). В него входили представители рабочих от районов. Одним из наиболее выдающихся организаторов социал-демократического движения в эти годы был рабочий Воронинской мануфактуры Федор Афанасьевич Афанасьев, в дальнейшем известный ленинец, руководитель иваново-вознесенской группы Северного комитета большевиков, погибший в 1905 г. от рук черносотенцев. Активную роль в организации марксистских рабочих кружков в Петербурге сыграли слесарь Н. Д. Богданов, кузнец Е. А. Климанов-Бубнов. токарь Г. А. Мефодиев и др. Параллельное существование рабочего и интеллигентского руководящего центров — характерное явление для конспиративных организаций начального этапа рабочего движения³¹.

“Рабочий союз” был организатором первой политической демонстрации —.участия рабочих в похоронах писателя-демократа В. Шелгунова. “Мы, тщательно скрывавшиеся до этого времени в подполье, громко заявили о своем существовании”³², — писал И. Бруснев.

В начале 90-х гг. начались многочисленные аресты в революционных кружках Петербурга, Москвы, Варшавы, Киева, Харькова, Тулы, Риги, Курска. Арестованный по доносу Бруснев на следствии вел себя достойно, в ряде случаев отказывался давать какие-либо сведения.³²

В-третьих, уже в те годы Лениным был разработан принцип централизма как важнейший организационный принцип пролетарской партии. Следует отметить, что структура “Союза борьбы”, характер взаимоотношений руководящего центра с районными группами и рабочими кружками были обусловлены стремлением обеспечить конспиративность работы и активизацию тем самым агитации и пропаганды. Петербургский “Союз борьбы” строился по принципу строжайшего централизма. Члены “Союза” разбивались на районные группы (по 4-5 человек), общее руководство которыми осуществлялось централизованно. Периферия организации состояла из сети рабочих кружков, связанных с централью группой через организаторов района.

Постепенно ленинская группа становилась общегородским социал-демократическим центром (комитетом). Из наиболее опытных и авторитетных членов центральной группы оформлялся идейный и организационный центр петербургской социал-демократической организации в составе В. И. Ленина, В. В. Старкова и Г. М. Кржижановского. Члены центральной группы стремились к максимальной специализации в своей работе. “На С. И. Радченко и Л. Н. Радченко возложили все финансовые дела и связи с кружками революционно настроенной интеллигенции. Техникой (печатанием листовок) заведовал Пономарев. Сношения с типографией, принадлежавшей группе народовольцев, входили в обязанности Ванеева”³⁴.

В-четвертых, под руководством Ленина шел настойчивый поиск наиболее целесообразной формы революционной организации. Поскольку форма в решающей степени определялась требованиями неуязвимости для царской охранки, организация должна была быть конспиративной. Чтобы обеспечить руководство забастовками и в то же время уберечь группу от провала, по предложению Ленина была изменена структура социал-демократической организации питерского пролетариата: центральная группа, районные группы и рабочие кружки. Вначале с социал-демократическими рабочими кружками ленинская группа, и прежде всего ее центр, была связана через районных организаторов — рабочих И. И. Яковлева, И. Зиновьева, В. А. Шелгунова. Осенью 1895 г. было введено новое важное звено — районные группы. Н. К. Крупская писала: “Когда группа достаточно спелась, узнала друг друга, Ильич поставил вопрос о распределении сил ... Каждый был прикреплен к определенному району, который он изучал, в котором вел кружки”³⁵.

Удар “Союзу” был нанесен серьезный. Полиция полагала, что, выловив “вожаков” движения, обескровила его. Но вскоре был образован новый руководящий центр, в который вошли М. А. Сильвин, С. И. Радченко, Я. М. Ляховский и Ю. О. Мартов. Немедленно после этих арестов появилась прокламация “Союза”, в которой говорилось: “Арестами и высылками не подавят рабочего движения, стачки и борьба не прекратятся до тех пор, пока не будет достигнуто полное освобождение рабочего класса из-под гнета капитализма”³⁶.

Влияние петербургского “Союза борьбы” на революционно настроенный пролетариат было огромно. Глубоко и всесторонне изучался его опыт конспиративной работы, что нашло отражение в партийной печати. Например, Костромской комитет РСДРП подготовил и распространил документ под названием “Как держать себя на допросах в тюрьме”³⁷. Опытные революционеры понимали что от умения держать себя во время следствия, на суде, от их выдержки, находчивости и самообладания в значительной степени зависел исход дела. После ареста Ленин содержался в одиночной камере. Почти две недели его не вызывали на допрос. Ему не объяснили причину ареста, он ничего не знал о судьбе товарищей. Ленин был допрошен четыре раза. Расследование вели опытные юристы. Вот некоторые вопросы:

Ответ: “Не признаю себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или к какой-либо партии”.

Владимир Ильич посмотрел на папку с “вещественными доказательствами” и сказал: “По поводу отобранных у меня по обыску и предъявленных мне вещественных доказательств объясняю, что воззвание к рабочим и описание одной стачки на одной фабрике находились у меня случайно, взятые на прочтение у лица, имени которого не помню”.

На последнем, четвертом допросе, проходившем 27 мая 1896 г. Ленин на вопрос о его встречах с Г. В. Плехановым ответил: “Так как по поводу предъявленного мне на предыдущем допросе обвинения в том, что есть сведения о моих сношениях за границей с эмигрантом Плехановым, мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сведения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов, как я слышал, живет вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи ее не был и, следовательно, не мог иметь с ним сношений”³⁸.

Владимир Ильич считал, что “у нашей партии могут и должны быть два руководящих центра: ЦО (Центральный Орган) и ЦК (Центральный Комитет). Первый должен руководить идейно, второй — непосредственно и практически”³⁹. При условии обеспечения единства в действии этих центров “ЦО будет поставлен вне действия русских жандармов, и ему будет обеспечена выдержанность и преемственность, — а с другой стороны, ЦК будет всегда солидарен с ЦО во всем существенном и достаточно свободен для непосредственного распорядительства всей практической стороной движения”⁴⁰.

Необходимость обезопасить ЦО от репрессий вынуждала партию издавать его за границей. ЦК партии постоянно находиться вне России было нецелесообразно. Это имело свои слабые и сильные стороны. Партия видела данное противоречие и всеми доступными средствами стремилась его преодолеть. Все зависело от исторической обстановки. Например, в период столыпинской реакции попытки И. Ф. Дубровинского и В. П. Ногина наладить работу Русского бюро ЦК закончились провалом всех большевиков — членов и кандидатов ЦК, работавших в России. Эту ситуацию Ленин расценил следующим образом: “...восстанавливать ЦК в России из старых лондонских цекистов мы считаем прямой работой на Столыпина. Мы предостерегаем партию от тех, кто ловит несведущих людей на удочку, посылая цекистов в условия невозможные, на задачу неосуществимую, прямо в пасть полиции”⁴¹.

Начавшаяся революция 1905 г. требовала от партии решения ряда организационных вопросов. III съезд РСДРП утвердил первый параграф Устава в ленинской формулировке. Было решено отказаться от двоецентрия — ЦК и ЦО — и согласовывающего работу этих центров Совета партии. По новому Уставу, съезду предоставлялось право избрания одного руководящего центра Центрального Комитета партии.

За повышение авторитета ЦК, против двоецентрия в партии большевики вновь выступили на IV (Объединительном) съезде РСДРП, так как меньшевики были за сохранение старой структуры. Большевик М. Н. Лядов в своем выступлении сказал: “Двоецентрие, воскрешаемое теперь вновь, слишком дорого обошлось нашей партии. Если оба центра будут находиться в Петербурге, то мы будем иметь, в сущности, одну коллегию, в которой литераторы, мало разбирающиеся в практических делах, будут играть важную роль, а в случае провала ЦК станут фактическими руководителями партии. ЦО не должен быть самостоятельным; он должен находиться в служебной зависимости у ЦК, этого выразителя воли партии. ЦК должен иметь право сместить редакцию ЦО, если она перестанет удовлетворять своему назначению”⁴².

Высшим органом партии являлся партийный съезд. Он избирал руководящие органы партии. ЦК осуществлял между съездами руководство всей партией в революционном движении, ведал всеми учреждениями, силами и средствами партии. Постановления ЦК были обязательными для всех партийных организаций. “Повторяю: сила и власть ЦК, твердость и чистота партии — вот в чем суть”⁴³, — писал Ленин. Он указывал на необходимость централизации в руках руководящего ядра партии основных “наиболее конспиративных функций”: подготовки, выпуска и распространения средств печатной пропаганды, разработки плана партийной работы, подбора и назначения руководящих кадров. По словам Ленина, это должно было обогатить содержание деятельности других организаций, рассчитанных на широкую публику, предохранить их от полицейских репрессий, придать устойчивость рабочему движению и вместе с тем сохранить за широкими рабочими и демократическими организациями ряд таких конспиративных функций, как чтение нелегальной литературы, сотрудничество в ее издании, отчасти даже и распространение ее. Ленин отмечал, что в недалеком будущем эти функции “перестанут быть конспиративным делом, ибо полиция скоро поймет нелепость и невозможность судебной и административной волокиты по поводу каждого экземпляра из разбрасываемых тысячами изданий. И это относится не только к печати, а и ко всем функциям движения, вплоть до демонстрации”⁴⁴.

Принцип централизма в условиях конспирации создавал большие возможности для постоянного совершенствования конспиративной структуры местных организаций, обобщения и распространения опыта борьбы с царской охранкой. С согласия ЦК создавались строго законспирированные местные комитеты, в состав которых, как указывал Ленин, “надо стараться ввести рабочих-революционеров, имеющих наибольшие связи и наилучшее “имя” в рабочей массе”⁴⁵. Местному комитету подчинялись районные и заводские группы, подкомитеты (комитеты). При местных комитетах предусматривалось создание разнообразных специальных групп и кружков по обслуживанию движения. Все эти группы входили в состав партии и подчинялись партийному комитету. Их важнейшая обязанность заключалась в обеспечении безопасности партии, предупреждении провалов и разоблачении агентов царской охранки.

В работе “Письмо к товарищу о наших организационных задачах” Ленин ставил задачу уделять максимум внимания организации заводских кружков. На фабриках и заводах (особенно крупных) сосредоточивалось большое число хорошо развитых и организованных рабочих. Вот почему он говорил: “Каждый завод должен быть нашей крепостью”⁴⁶. Руководителями заводских кружков были рабочие-революционеры. Внутренняя жизнь заводских организаций строго конспирировалась. Заводские комитеты могли создавать подкомитеты из членов партии и преданных революции беспартийных рабочих. В свою очередь подкомитеты могли создать серию заводских групп и кружков с различными задачами, различной степенью конспирации и оформленности.

По степени конспиративности, отмечал Ленин, кружки должны быть самыми различными. Так, для группы разносчиков нужна была величайшая конспирация и военная дисциплина. Для групп пропагандистов конспирация также нужна, военная же дисциплина — гораздо менее и т. д. На каждом заводе, фабрике, предприятии рекомендовалось иметь кружок посредников. “Идеал “фабричного кружка”, — писал Ленин, — совершенно ясен: четверо-пятеро (буду говорить к примеру) рабочих-революционеров” — всех их не должна знать масса. Одного, вероятно, должна, и его надо беречь от изобличения: про него пусть говорят — свой человек, башка, хотя в революции не участвует (не видать)”.⁴⁷

В данном случае ставилась вполне определенная задача — сохранить преемственность и обеспечить работу в условиях подполья.

“Конспиративность” — указывал Ленин, — будет обратно пропорциональна многочисленности членов кружка и прямо пропорциональна отдаленности целей кружка от непосредственной борьбы”. ⁴⁸

Разрабатывая гибкую конспиративную структуру марксистских организаций, Ленин обращал внимание на необходимость решительной борьбы с тайной полицией самодержавия. Образцовой в этом отношении Центральный Комитет признал восстановленную в 1912 г. организационную структуру Петербургской организации.

Основой организации являлись заводские ячейки и партийные группы в легальных рабочих обществах. Они направляли своих представителей в рабочие комитеты. Райкомы избирали исполнительные комиссии, которые направляли представителей в Петербургский комитет. ПК тайным голосованием избирал еще более законспирированную исполнительную комиссию⁴⁹. Тщательно была продумана система замены арестованных большевиков.

Обстановка строгой конспирации требовала сосредоточения в руках руководящих органов связей со всеми подпольными организациями России. В случае провалов и арестов партийных работников Центральный Комитет или иные руководящие органы на места вырванных охранкой из революционного движения людей вводили новых, для чего заранее намечались кандидатуры. Именно поэтому партийные организации возрождались вновь и вновь, преодолевали дезорганизаторские устремления оппортунистов, кустарщину и организационную распущенность, что являлось главной опасностью гибели боевой, революционной пролетарской партии. Зная коварство и методы подрывной деятельности царской охранки, Центральный Комитет предупреждал о появления в местных организациях провокаторов или подозрительных лиц.

Ленин убедительно доказал, что в условиях российской действительности легальная, открытая работа невозможна. Отрицание централизма, отсутствие необходимой конспиративности в деятельности значительной части социал-демократов было ошибочно и вредно. В царской России о полной гласности партийной работы и выборности партийных кадров говорить было бессмысленно. Ленин называл выдвинутое “экономистами” требование широкого демократизма “звонкой, но пустой фразой”, “пустой, но вредной игрушкой”. Игра в демократизм могла привести и приводила к широким провалам, опошлению революционных традиций к отвлечению партии от серьезной работы. Владимир Ильич считал, что с возможным изменением политического режима в России, который позволит большевистской партии приобрести легальность, она строится на демократическом централизме. Измышления буржуазных фальсификаторов истории КПСС типа Шапиро, Рауха, которые необоснованно твердят, что Ленин выступал за централизм в партии и отвергал демократию, антинаучны и лживы. История нашей партии опровергает эту клевету. Даже в самые тяжелые годы подполья, не играя в ложный, показной демократизм, Ленин не возводил централизм в степень единственного средства решения партийных задач. Защищая внутрипартийную демократию, сказал он, “мы никогда не высказываемся против централизации партии. Мы за демократический централизм”.⁵⁰

В период подъема революции 1905 г. в стране создались благоприятные условия для партийной работы. По возвращении из эмиграции в начале ноября 1905 г. в статье “О реорганизации партии”, опубликованной в легальной большевистской газете “Новая жизнь”, Ленин писал: “Условия деятельности нашей партии коренным образом изменяются. Захвачена свобода собраний, союзов, печати. Конечно, эти права до последней степени непрочны, и полагаться на теперешние свободы было бы безумием, если не преступлением. Решительная борьба еще впереди, и подготовка к этой борьбе должна стоять на первом плане. Koнспиративный аппарат партии должен быть сохранен”⁵¹.

Ленин предложил внести изменения в организационное строение партии, шире использовать легальные возможности, вводить выборность, создавать открытые и полуоткрытые партийные органы, но обязательно сохранять нелегальный конспиративный аппарат партии. Он писал: “Наша партия застоялась в подполье. Она задыхалась в нем последние годы... Подполье рушится. Смелей же вперед, берите новое оружие, раздавайте его новым людям, расширяйте свои опорные базы, зовите к себе всех рабочих социал-демократов, включайте их в ряды партийных организаций сотнями и тысячами”⁵².

Центральный Комитет обращал внимание партийных организаций на то, что необходимо осуществить выборность, следовать принципам внутрипартийной демократии. В резолюции большевистской конференции в Таммерфорсе (Финляндия) в декабре 1905 г. предусматривалось соблюдение принципов демократического централизма, но в то же время указывалось на необходимость соблюдать осторожность при осуществлении выборного начала с целью сохранения и укрепления конспиративного аппарата партии. “…следует теперь же добиваться полного единообразия всех систем выборных учреждений...”⁵³, — говорилось в резолюции.

Централизация конспиративных функций в условиях “дарованных” свобод и уступок была необходима прежде всего для осуществления плана по военно-технической подготовке восстания.
Нужно было также предотвращать возросшие попытки царизма провоцировать пролетариат на битву при условиях, невыгодных для него⁵⁴. Это было очень важно еще и потому, что в тот период функции царской охранки брали на себя патриоты монархизма, добровольные охранники — черносотенцы и погромщики. Контрреволюционные акции черносотенных организаций особенно расширились в условиях спада революции. Борьба против них часто приобретала стихийный характер, использовались методы партизанской борьбы. Уничтожение провокаторов, шпионов и агентов царизма стало распространенным явлением. Без должной централизации, конспиративных мер взять это движение под руководство партии, придать ему организованный характер было невозможно. Только такими мерами можно было отсечь от этого движения всякого рода случайные, а иногда и провокаторские элементы.

Первый опыт социал-демократической работы в массах показал, что как только подпольный кружок, не имеющий связи со старыми деятелями движения и другими кружками, “без всякой организации отдельных частей революционной работы, без всякого систематического плана деятельности на сколько-нибудь значительный период, заводит связи с рабочими и берется за дело”⁵⁵, немедленно наступал неизбежный и полный провал. Царское правительство сумело быстро приспособиться к новым условиям борьбы и “поставить на надлежащие места свои, вооруженные всеми усовершенствованиями, отряды провокаторов, шпионов и жандармов”⁵⁶, подчеркивал Ленин.

Разгромом революционных организаций царизм стремился добиться того, чтобы идеи социализма не доходили до рабочих, оставались в “тайне” от них. Движение “приобретало невероятно скачкообразный характер, и абсолютно никакой преемственности и связности работы не могло установиться”⁵⁷.

Ленин убедительно доказал, что “нужна специальная “борьба с политической полицией”, борьба, которую никогда не сможет активно вести столь же широкая масса, какая участвует в стачках. Эту борьбу должны организовать “по всем правилам искусства” люди, профессионально занятые революционной деятельностью”⁵⁸.

Развивая эту мысль, он писал: “...рабочие, средние люди массы, способны проявить гигантскую энергию и самоотвержение в стачке, в уличной борьбе с полицией и войском... — но именно борьба с политической полицией требует особых качеств, требует революционеров по профессии”⁵⁹. Эта идея является основополагающей для внимания рассматриваемой проблемы.

Революционный социал-демократ, по мнению Ленина, обязан обладать широким теоретическим кругозором, быть народным трибуном, уметь выдвинуть смелый план, который внушал бы уважение даже противникам. Только такие качества порождали у рабочих уверенность в будущей победе, и эту уверенность не могли поколебать ни временные поражения, ни тюрьмы, ни каторга, ни предательство. Профессиональных революционеров нужно ставить в такие условия, чтобы они могли постоянно углублять свои марксистские знания, соединять их со знанием рабочей среды и совершенствовать профессиональное искусство борьбы с политической полицией. Без этого “пролетариат не может вести упорную борьбу с великолепно обученными рядами его врагов”⁶⁰.

Таких талантливых людей, отмечал Ленин, русское общество “выделяет крайне много”, и задача состоит в том, чтобы научиться “утилизировать всех их”⁶¹. Огромную роль в этом сыграют самые широкие рабочие массы, которые осознают значение профессиональных революционеров и будут воспитывать и выдвигать из своей среды наиболее подготовленных вождей. И лишь тогда, “когда у нас будут отряды специально подготовленных и прошедших длинную школу рабочих-революционеров (и притом, разумеется, революционеров “всех родов оружия”), — тогда с этими отрядами не совладает никакая политическая полиция в мире, и эти отряды людей, беззаветно преданных революции, будут пользоваться также беззаветным доверием самых широких рабочих масс”⁶².

В личности Я.М. Свердлова самое, пожалуй, главное было стремление в окружающей жизни увидеть общественное. В нем отсутствовало честолюбие, личный расчет. Ему были присущи обаяние, скромность, необыкновенная естественность. Эти качества рождали те силовые линии, которые привлекали к нему людей. В неполных 34 года жизни Яков Михайлович 12 лет провел в тюрьмах и ссылках. Свой феноменальный организаторский талант, громадную, невероятную память он выработал в работе, которую целиком посвятил наблюдению людей, распознанию их качеств. Он всегда ставил каждого на то место, где с наибольшей полнотой проявились его способности. Об этих качествах писали Ленин и многие, знавшие Свердлова⁶³.

В. Р. Менжинский, ближайший сподвижник Ф.Э. Дзержинского по работе в ВЧК - ОГПУ, писал: “У Дзержинского был свой талант, который ставит его на свое, совершенно особое место. Это — центральный талант, талант непреклонного революционного действия, делового творчества, не останавливающегося ни перед какими препятствиями, не руководимого никакими побочными целями, кроме одной — торжества пролетарской революции. Его личность внушала непреодолимое доверие”⁶⁴.

Противостоять карательному аппарату царизма”, фанатичному его защитнику — политической полиции — могли лишь сильные, мужественные люди. Ленин подчеркивал: для того, чтобы успешно вести борьбу с коварным врагом, нужно быть “сознательным”. Даже в тюрьмах, в обстановке экстремальной, говорил он, большевики учились марксизму, истории революционного движения. Крупный деятель большевистской партии М. В. Фрунзе, будучи приговоренным к смертной казни, полтора месяца сидел в камере смертников в ожидании исполнения приговора к при этом изучал политэкономию, английский язык.

Большое, нередко решающее значение имели личные качества революционеров. Например, наблюдательность. Крупнейший мастер конспирации Е. Д. Стасова писала по этому поводу: наблюдательность “мы воспитывали в себе так: например, я вхожу в комнату и товарищ мне говорит: “Отвернись и скажи, что ты видела?” И я должна была перечислить все, что заметила в комнате”⁶⁵. Она отмечала, что очень важно владеть своим лицом, учиться ничем не выдавать своих чувств. При допросах это было необходимо, так как охранники широко н искусно применяли наблюдения за выражением лиц подпольщиков.

Обращая внимание на профессиональные качества революционеров, А. М. Горький отмечал: “Я человек довольно наблюдательный, к этому обязывает профессия. Общаясь с этими людьми довольно часто, находясь с некоторыми из них в тесной дружбе, я, разумеется, знал в общем, что они делают. Но никогда ни один из них даже случайно не обмолвился о какой-либо детали своего дела. Даже в том случае, когда требовалось мое личное активное участие в чем-нибудь, друзья умели строго и вовсе не обидно ограничить это участие совершенно определенными рамками”⁶⁶.

Сильное влияние на большевиков Урала, например, оказали выдающиеся деятели нашей партии: Я. М. Свердлов, Н. К. Крупская, М.И. Калинин, И. Ф. Дубровинский и др. Так, Г. М. Жданов, который стал опытным конспиратором, в годы революции 1905 - 1907 гг. работал вместе со Свердловым⁶⁷, В. П. Арцыбушев был другом и соратником Г. М. Кржижановского⁶⁸, Н. А. Гребнев и А. И. Парамонов слушали лекции Свердлова в тюрьмах и ссылках⁶⁹. В туруханской ссылке молодой большевик С. С. Завьялов подружился с Дубровинским, который хорошо знал Ленина и много рассказал о нем, о марксизме⁷⁰, И. Г. Правдин, имевший прочные связи с уральскими большевиками, свой опыт конспиративной деятельности совершенствовал под влиянием Калинина при многолетней работе с ним⁷¹.

Надежное обеспечение конспирации в условиях непрерывных происков охранки было немыслимо без строгой, граничащей с военной, дисциплины и предъявления высоких требований к лицам, вступающим в организацию. Строжайший отбор членов нелегальной партии Ленин считал важнейшим организационным принципом. Прежде чем принять человека в организацию, его тщательно изучали, а затем испытывали на деле. Ленин писал, что для многих этот подготовительный период будет очень тяжелым. Однако без такого предварительного искуса невозможна революционная деятельность в современной России”⁷².

В проекте Устава партии, предложенном Лениным II съезду РСДРП, указывалось, что членом партии считается всякий, признающий программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций. В ленинской формулировке ясно видна идея укрепления организованности и дисциплины, создания препятствий для проникновения в партию неустойчивых и враждебных элементов.

4 августа 1901 г. Ленин в письме П. Б. Аксельроду сообщал, что он дал к нему рекомендательное письмо А. Ю. Финну-Енотаевскому⁷³. Лично Финна Ленин не знал, но рекомендовал его потому, что по прошлой революционной работе его знали как честного человека преданные партии люди — Н. К. Крупская и сестра Владимира Ильича. В 1896 г. Финн с членами московской социал-демократической организации был арестован и отбывал ссылку в Астрахани. “Астраханские ссыльные (вполне нам известные), — писал в том письме Ленин, — в честности его тоже не сомневались, тем более что Финн один из первых признал предательство Румы”⁷⁴.

Дело осложнилось тем, что от берлинских товарищей пришло письмо, в котором сообщалось, что “Финн “партийной этики не знает”, что “впечатление он производит отвратительное”, что он “знал о сношениях Румы с Зубатовым”, что шпионом его, Финна, не считают, но рекомендуют осторожность”⁷⁵.

самодержавия, отвоевано исключительно борьбой масс, руководимых такими людьми, как Бабушкин. Без таких людей русский народ остался бы навсегда народом рабов, народом холопов. С такими людьми русский народ завоюет себе полное освобождение от всякой эксплуатации”⁷⁶.

Борьба с политической полицией требовала узкой специализации революционеров или групп по выполнению отдельных конспиративных функций партийной работы. Это означало, что партия должна иметь в своем составе людей, выполняющих самые различные виды деятельности. “Чем мельче будут отдельные “операции” общего дела, — писал Ленин, — ...тем труднее для полиции выловить всех этих “детальных работников”, тем труднее для нее смастерить из поимки человека на какой-либо мелочи “дело”, окупающее расходы казны на “охрану”⁷⁷.

Революционер, специализирующийся в соответствии со своими способностями на каком-то участке партийной работы, мог добиться больших успехов и с большей пользой для партии. В этом Ленин видел немалую экономию сил. Говоря о профессиональных социал-демократических корреспондентах, Ленин подчеркивал, что они должны быть “всезнающими” и “вездесущими”, умеющими наводить связи везде и повсюду”, умеющими проникнуть во все известные “государственные тайны”⁷⁹. Корреспонденты оказывали огромную помощь рабочему классу своими разоблачениями подрывной деятельности охранки, ее провокационных приемов, воспитывали у партийцев чувство высокой бдительности и осторожности.

Специализация в подпольной работе давала возможность обсудить все конспиративные частности, применив всевозможные способы обмануть бдительность жандармов и ввести их в заблуждение”⁸⁰. Кроме того, она способствовала предохранению от провалов всей организации и быстрой замене арестованных товарищей.

Специализация революционеров-подпольщиков была делом чрезвычайной трудности. Она требовала большой выдержки и самообладания, отдачи всех сил работе невидимой и однообразной, лишенной связи с товарищами, подчинявшей жизнь революционной сухой и строгой регламентации. Только благодаря этому, говорил Ленин, “удалось корифеям революционной практики в России приводить в исполнение самые грандиозные предприятия, затрачивая годы на всестороннюю подготовку дела”⁸¹. Нужны люди, следящие за шпионами, агентами охранки, для передачи поручений, сбора денег, а также агенты в среде интеллигенции и чиновничества, соприкасающиеся с рабочими, с фабрично-заводским бытом, администрацией (полицией, фабричной инспекцией и т. д.); люди для сношения с различными городами России и зарубежных стран, переброски работников за границу, для хранения литературы и других вещей и т. д.⁸²

Каждый член партии в обстановке подполья обязан был на своем участке обеспечить максимальную безопасность себе и товарищам, способствовать предотвращению проникновения провокаторов. Необходимость в разоблачении последних возникала, к сожалению, не редко⁸³. Поэтому в партии были специалисты и в этом отношении. Выдающимся знатоком в области конспирации был Ф. Э. Дзержинский. 4 февраля 1910 г. он говорил: “Ясно вижу, что в теперешних условиях подполья, до тех пор, пока не удастся все же обнаружить, изолировать провокаторов, надо обязательно организовывать что-то вроде следственного отдела…”⁸⁴ К такому выводу он пришел, хорошо зная опыт партийных организаций России. Партия поставила его во главе комиссии, которая вела следствие по провокаторским делам.

Высшей судебной инстанцией по делам о провокациях был Центральный Комитет партии. В ряде случаев ЦК назначал комиссии для ведения следствия, а также определял состав партийного суда для вынесения приговора. Об авторитете Центрального Комитета Ленин проявлял особую заботу. ЦК большевистской партии был высшей кассационной инстанцией. Каждый, кто считал себя несправедливо наказанным, оскорбленным подозрением в провокаторстве либо обвиненным в нем, писал Ленин, “имеет право (и это его долг) обратиться к Центральному Комитету партии”⁸⁵ с жалобой или просьбой пересмотреть его дело. ЦК партии должен был рассмотреть жалобу и дать обстоятельный и мотивированный ответ. Разъясняя этот порядок в письме от 26 августа 1909 г., адресованном К. Гюисмансу — секретарю Международного социалистического бюро II Интернационала, Ленин писал, что только в том случае, если Центральный Комитет не даст никакого ответа или ответит отказом, только тогда можно обратиться в Международное социалистическое бюро “с просьбой или с жалобой на то или другие решение, на тот или другой центральный комитет партии, входящей в Интернационал. Таково мое мнение, которое я Вам сообщаю, как член МСБ, и как большевик, и как член Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии.

Если человек был уличен в связях с охранкой, то в революционной среде он считался человеком “грязным”. Всякие отношения с ним были недопустимы. В 1908 г. некто Герцик был обвинен женской большевистской группой в провокаторстве. Суд это подтвердил. “Этот господин, — писал Ленин, — давно уже преследовал меня своими письмами; он хотел даже говорить со мной, но я отказался, само собой разумеется, так как имеется приговор революционного трибунала, состоявшего из представителей всех партий, и согласно этому приговору г. Герцик не может быть членом революционной парти и”⁸⁷.

В письме от 11 сентября 1909 г. к Гюисмансу Ленин вновь высказался об отношении к личности провокатора: “Я повторяю также, что я никогда не отвечу Герцику, потому что этот подлец позволяет себе делать крайне оскорбительные намеки по адресу русских социал-демократов. Это проще простого. Если он осмеливается утверждать, что русские социал-демократы “пристрастные судьи, почему он не обратится к комитетам других партий, которые его судили?”⁸⁸

Судебное разбирательство по обвинению в провокаторстве Ленин считал важным предприятием⁸⁹.

В 1902 г. Петербургский комитет разоблачил провокатора М.И. Гуровича. Комиссия, созданная из представителей заграничной лиги русской революционной социал-демократии “Союза русских социал-демократов за границей” и группы “Борьба”, подтвердила, что Гурович как тайный сотрудник охранного отделения проник в социал-демократическое движение в провокаторских целях. Ленин оставил по этому делу немало высказываний. Они свидетельствуют о высоком профессиональном мастерстве Ленина как юриста. Его суждения, выводы построены на убедительных доказательствах. Только в том случае, писал Ленин, когда тщательным образом были исследованы и обсуждены “все улики в совокупности”, проверены все заявления революционеров, когда складывалось окончательное убеждение в причастности того или иного человека к службе в охранном отделении, партия решилась объявить его провокатором”⁹⁰.

В письме к социал-демократу Г.Д. Лейтезену Ленин предложил дополнить приговор по делу Гуровича рядом существенных фактов, а именно: “...из тщательного рассмотрения всех данных о Гуровиче как личности комиссия вынесла убеждение, что по своим собственным качествам Гурович совершенно не похож на искреннего и честного революционера”⁹¹. И далее: “Следовательно, Гурович говорил неправду или должен был скрывать многое о своих средствах к жизни”⁹².

Ленин неоднократно предупреждал партию о недопустимости ошибки в распознании провокаторов, какой-либо случайности. “Такое преступление, как тайная служба в политической полиции, — писал он, — вообще говоря, за исключением совершенно единичных случаев, не может быть доказано совершенно определенными уликами и столь конкретными фактами, которые мог бы проверить всякий сторонний человек”⁹³. Необходимо было быть проницательным и готовым предугадать даже, казалось бы, непредсказуемые ситуации. По делу того же Гуровича Ленин сделал окончательный вывод: “Комиссия находит, что если бы даже по какому-либо одному из этих случаев возможно было допустить, что жандармы могли узнать факты каким-нибудь иным, случайным и неизвестным путем, то сопоставление всех этих случаев вместе делает такое допущение абсолютно невозможным и не позволяет усомниться в предательстве Гуровича”^94.

Разоблачительной деятельности партии активно противостояли агенты-провокаторы. Даже в тех случаях, когда их принадлежность к охранке доказывалась бесспорными фактами, провокаторы всячески изворачивались. На это также указывал Ленин. Он, в частности, отмечал, “что ссылка обвиняемого Гуровича на отсутствие вполне определенных улик и несомненных доказательств никоим образом не может служить к его оправданию”⁹⁵ .

Позже газета “Искра” писала: “В течение продолжительного тщательного расследования дела комиссия выслушала в ряде заседаний подробные объяснения Гуровича, как отдельно, так и на очных ставках с двумя свидетелями, выслушала показания шести свидетелей и рассмотрела письменные сообщения С.-Петербургского Комитета РСДРП и отдельных товарищей. Все добытые этим следствием точные и проверенные данные вполне подтверждают предъявленные к Гуровичу обвинения, вследствие чего комиссия единогласно постановляет объявить Михаила Ивановича Гуровича агентом-провокатором ”⁹⁶.

Успехи большевиков в изобличении предателей, агентов своих врагов, тревожили охранку. Специалистам партии в этой области охранка уделяла повышенное внимание с целью Успехи большевиков в изобличении предателей, агентов своих врагов, тревожили охранку. Специалистам партии в этой области охранка уделяла повышенное внимание с целью изолировать их от революционного движения. Сведения о наиболее крупных, способных следователях-большевиках передавались в самые высокие инстанции политической полиции. Относительно большевика Д.И. Курского московская охранка в августе 1909 г. специальным циркуляром известила департамент полиции: “Курский действительно носит партийную кличку Дик, одно время состоял секретарем Бутырского районного комитета РСДРП, с апреля месяца текущего года он состоит членом областного бюро Центральной промышленной oбласти и вместе с тем членом комиссии по проверке в Москве провокации”⁹⁷.

Охранка засылала провокаторов во все партии. Особую “заботу” она проявляла в отношении революционных партий. Беда антиправительственных организаций состояла в том, что не всегда удавалось разоблачить провокаторов. “Ошибки в нераспознавании провокаторов были со всеми, без исключения, партиями”⁹³ — подчеркивал Ленин. Поэтому всякая политическая изоляция такими
фактами являлась, по его мнению, делом бессовестным и бесчестным.

О провокаторе Малиновском что-то новое сложно добавить. Но в связи с рассмотрением проблемы разоблачения провокатора умолчать о нем нельзя. О личности Малиновского Ленин отзывался высоко. В декабре 1912 г. он писал: “Впервые среди наших в Думе есть выдающийся рабочий-лидер (Малиновский)”⁹⁹.
Эту мысль Ленин повторяет в письме к А. М. Горькому в январе 1913 г.: “Малиновский, Петровский и Бадаев шлют Вам горячий привет и лучшие пожелания. Парни хорошие, особенно первый”¹⁰⁰. Драматизм состоял в том, что Малиновскому доверяли. Ранее 29 марта 1913 г. Ленин пишет Л. Б. Каменеву о тяжелых потерях и
арестах в партии. “С Малиновским переговорили о необходимых мерах”¹⁰¹, — заключает он.

Крупская в воспоминаниях о Ленине дала немало информации
об этом человеке. Она писала: “Вначале и в голову никому не приходило, что Малиновский может быть провокатором”¹⁰². Однако летом 1914 г. внимание Ленина было “поглощено”,- по словам Крупской, крайне тяжелым делом Малиновского. Оно состояло в том, что 8 мая этого года, опасаясь разоблачения, Малиновский
подал председателю Государственной думы Родзянко заявление об уходе из числа членов Думы и уехал за границу. За этот “анархический, дезорганизаторский поступок” Малиновского исключили из партии.

25 мая 1914 г. Ленин в письме И. Ф. Арманд сообщал: “История
с Малиновским разыгрывается. Его нет здесь. Выходит вроде “бегства”. Понятно, что это питает худшие мысли. Алексей телеграфирует из Парижа, что русские газеты телеграфируют Бурцеву¹⁰³, что Малиновский обвиняется в провокации. Ты можешь себе представить, что это означает!! Это весьма маловероятно, но мы обязаны проверить все “слухи”. Обмен телеграммами между Порониным, СПБ и Парижем не прекращается. Сегодня Петровский телеграфирует, что “клеветнические слухи рассеяны. Ликвидаторы ведут гнусную кампанию”¹⁰⁵.

Беспокойство Ленина было сильным, чего он не скрывал. Крупская по этому поводу писала: “Помню, как-то в Поронине, когда мы возвращались от Зиновьевых и говорили о ползущих слухах, Ильич вдруг остановился на мостике и сказал: “А вдруг правда?” Лицо его было полно тревоги. “Ну что ты”, — ответила я. И Ильич успокоился...”¹⁰⁰.

Однако Ленин продолжал активно действовать. В письме к Петровскому, депутату Государственной думы от большевиков, он пожелал “тверже перенести взбалмошный уход Малиновского и не нервничать. Исключать не надо. Устранился сам. Осуждаю. Политическое самоубийство”¹⁰⁶.

Не все революционеры пережили период столыпинской реакции. Много талантливых руководителей были казнены либо преждевременно умерли. Среди них И. С Якутов, М. В. Гузаков, Н. Е. Вило- . Избегая угрозы виселицы, скрывался за границей Эразм Ка-цев, в Нью-Йорке находились А. Н. Бычкова, Н. Н. Нако-ов, в Бельгии — С. Ф. Горденин¹⁰⁹.

Возвращавшихся из ссылок и тюрем большевиков руководители охранки часто ставили перед выбором: или сотрудничать с охранкой или покинуть родные места. Во многих городах и на заводах полиция вела специальные списки лиц, принимавших участие в резолюции 1905—1907 гг. За членами партии устанавливалось повсеместное наблюдение и слежка, а за наиболее видными среди них, например за К. Т. Новгородцевой, женой Я. .М. Свердлова — “особый надзор”. Это было время, когда на одного работника партии приходилось “чуть не по 10 шпионов”¹¹⁰, писала А.Черепанова Н.К.Крупской. В такой обстановке полностью довериться можно было лишь испытанным революционерам, поэтому широко использовалась проверка прошлой жизни и партийной деятельности членов партии. Известный большевик Урала А. Гребнев вспоминал: “В работе была усиленная конспиративность, проверяли каждого, с товарищами, сидевшими в тюрьме, бывшими в ссылке, держались более свободно, но критически и крайне осторожно относились к тем, кто хотя и принимал участие в борьбе 1905—1907 гг., но в тюрьме и ссылке не был”¹¹¹.Эти меры нужны были потому, что тайная полиция в годы реакции значительно выросла за счет провокаторов. Под видом революционеров, возвращавшихся из ссылок и тюрем, охранка старалась заслать в подполье свою агентуру. Иногда провокаторы пытались стать во главе партийных организаций. Большевики Екатеринбурга использовали такой прием, как подтверждение личности теми, кто хорошо знал проверяемого товарища и мог за него поручиться. Но в обстановке строгой конспиративности личные встречи были сильно затруднены, и этим стремилась воспользоваться охранка. Она засылала свою агентуру с различного рода фальшивыми рекомендательными записками с подделанными печатями и подписями в подпольные организации.

Уральские большевики всегда стремились применять правило: прежде чем войти в контакт с рабочим” вновь прибывшим на завод, к нему тщательно присматривались, выясняли его политические взгляды и убеждения, поведение на работе, в быту. В. А. Д-кин, большевик Мотовилихи, вспоминает, что для получения рекомендации с целью вступления в члены партии ему пришлось около года находиться вблизи партии и выполнять различные поручения в кружке нелегального профсоюза на Мотовилихинском заводе¹¹³.

Продолжая наблюдение за Обросовым, комитет партии решил временно не созывать никаких собраний и совещаний и отстранить тем самым его от партийной деятельности. После этого работа в организации значительно улучшилась, так как охранка не имела о ней информации. Вскоре произошло окончательное разоблачение Обросова как агента охранки. Товарищи выследили его появление в охранном отделении¹¹⁶.

(Неоднократно подвергалась провалам в 1910 г. Миньярская партийная организация. По всему было видно, что это дело рук провокаторов. Некоторым членам партии удалось собрать ряд косвенных доказательств связи с охранкой рабочего Миньярского завода Федора Стукина. Его стали подозревать в том, что он выдал полиции типографскую технику и оружие, принадлежавшие Миньярской организации РСДРП. Следовало провести, как это бывало в революционной практике, судебное разбирательство и вынести приговор. Однако дело осложнялось тем, что в этой же организации, как выяснилось позднее, активно действовал другой провокатор — Сергей Стукин, брат Федора Стукина. Сергей Стукин был членом партийного комитета, он знал состав организации и был неплохо о ней осведомлен. За свою службу в охранном отделении он ежемесячно получал 25 р. С. Стукин, сознавая всю серьезность сложившегося положения, хотел предложить членам партийного комитета такой план действий: поскольку прямых доказательств провокаторства Ф. Стукина нет, необходимо просто избавиться от него. Нужно, считал он, подложить, или, как записано в его донесении, “подсунуть” Федору компрометирующий его материал, затем сделать на него донос в полицию и вызвать тем самым “против него судебное преследование”¹¹⁷. Руководители охранки, видя грубый авантюризм этой затеи, на которую большевики никогда не согласятся, отвергли данный вариант. Пока искали подходящий, охранка поручила агентуре следить за решениями организации в отношении Федора Стукина¹¹⁸. Был разработан более хитроумный способ сохранить провокатора. Охранка поручила С. Стукину роль адвоката в предстоящем процессе. Разбирательство вскоре состоялось. Отсутствие исторического материала не дает возможности детально восстановить ход его, но известно, что с порученной ролью С. Стукин все-таки справился, о чем свидетельствуют воспоминания большевика М.Н. Ко-хина¹¹⁹. С Стукин активно защищал, всячески выгораживал своего брата и добился того, что в конце концов партийный комитет согласился с предъявленными доводами о провокаторстве Ф. Стукина и реабилитировал его. Думается, что в данной ситуации “сработал” принцип единодушия в оценке таких дел. Хотя комитет
допустил ошибку, члены партии перестали доверять Ф.Стукину и постепенно отстранили его от партийной работы. С. Стукин был разоблачен партийным комитетом в августе 1914 г.¹²⁰

Миньярским подпольщикам-большевикам удалось также разоблачить попа Николая как агента охранки. Для получения нужных сведений этот “святой отец” не брезговал ничем. Особенно охотно он использовал попойки с теми, кто мог выболтать что-то о партийной работе. На это обстоятельство обратили внимание подпольщики, которые сумели найти путь к раскрытию провокаторской роли попа. На железнодорожной станции Миньяр работал телефонистом член партии. Он отыскал шифровальный ключ и прочитал шифрованную телеграмму, полученную на имя Николая. Оказалось, что он вызывался в охранку для дачи сведений¹²¹.

Опыт показывал, что часто причиной провалов революционеров было незнание либо пренебрежительное отношение к тому opужию, которым владела политическая полиция в борьбе против них. Для изучения противника наиболее прозорливые подпольщики старались использовать самые различные способы. Они наблюдали за работой розыскных органов, анализировали их приемы и так выявляли планы и обезвреживали агентуру. Несмотря на огромный риск и трудности, большевики доставали секретные материалы и документы правительства. Через доверенных людей была, например, получена важная секретная записка директора департамента полиции Лопухина, которая с предисловием Ленина была опубликована за границей¹²². По воспоминаниям В. Д. Бонч-Бруевича в числе других документов революционеры добыли “Основы полицейской службы”, крайне заинтересовавшие Ленина¹²³.

М. Н. Коковихин, вспоминая о периоде подполья миньярской организации, писал: “Наша организация допустила крупную ошибку в том, что с ведома отдельных товарищей (не согласны были Зажин и я) тов. X вступил в связь с охранкой с целью извлечь нужные сведения для организации. Эти благие намерения не дали, как и следовало ожидать, желательных результатов, кроме лишь того, что чуть не сгубили одного из лучших работников, который подпольно попал в тенета пауков-охранников. Контрразведывательная деятельность партии была поставлена широко и эффективно. В противном случае пермскому охранному отделению незачем было заводить документацию на тех, кто подозревался как специалист по борьбе с провокатурой. В обстановке политического произвола, деспотизма и массовых провокаций в революционной практике не обходилось порой без обоснованных подозрений и обвинений. Так было в 1911 г. с большевичкой В. А. Михайловой, которая работала в одном из подпольных кружков в Перми. Революционная борьба сблизила Михайлову с неким Николаем Логиновым, который оказался провокатором. Эта неожиданная для Михайловой случайность вынудила товарищей усилить бдительность по отношению к ней, Михайловa сильно переживала и постепенно замкнулась в себе. Сомнения искренности ее революционных идеалов усиливались отдельными, неясными для товарищей обстоятельствами ее жизни и деятельности. Михайлова активно работала в местной партийной органики с 1908 г. За это время она подвергалась обыскам, ее арестовывали, но ей всегда удавалось избегать судебных репрессий. Некоторым казалось подозрительным то, что Михайлова не имела постоянного заработка.

В поиске наиболее оптимальных организационных форм партийного подполья большевики проявили удивительную гибкость, разнообразие. Большую помощь в этом им оказывало постоянно обогащающееся теоретическое наследие Ленина и его многочисленных талантливых единомышленников, а также выдающиеся организаторские заслуги предшественников марксизма в России. С каждым годом партия наращивала свой собственный, выстраданный практический опыт. Она с поразительной быстротой отказывалась от всего, что мешало успешно преодолевать препятствия репрессивного аппарата, опиралась при этом на здравый смысл, житейскую мудрость. Обостренное чувство ответственности за дело, которому была отдана жизнь, лучшие молодые годы, было несовместимо с понятиями застоя, закостенения. Опыт местных партийных организаций по совершенствованию организационных структур подполья отличался значительным многообразием, неоднородность полицейского режима в различных регионах огромной империи наложила отпечаток и на оформленность местных партийных органов. Эта интересная страница истории большевиков еще ждет своих исследователей.

До февраля 1917 г. большевистская партия действовала в обстановке, которая вынуждала ее быть организацией конспиративной (тайной). Открыто партия существовать не могла. Законы империи не давали ей такой возможности. Но действуя помимо воли самодержавия, партия не всегда считала необходимым скрываться. Выступать открыто, действовать на виду масс было для партии самой желательной формой существования. Этого большевики всегда добивались, за это боролись. Когда такие возможности предоставлялись, партия их не упускала, стремилась упрочить и расширить. Даже тогда, когда обстановка требовала тщательно прятаться от врагов, члены партии во многих случаях открыто выступали от имени своей организации. В работе с массами, на царском суде большевики нередко заявляли о принадлежности к РСДРП.

В декабре 1902 г. в письме к В. И. Лаврову и Е. Д. Стасовой Ленин указывал: “Немедленно пришлите нам новые, совсем чистые явки для приезжих. Не давайте этих (наших) явок никому другому. Подыщите заранее квартиру для укрывания одного лица. Старайтесь особенно заметать следы его сношений с старыми членами (Цапля и проч.), которые, наверное, на примете”¹.

Сила революционной организации, писал Ленин С. И. Гусеву 15 февраля 1905 г., в числе ее связей; “обязательно связывайтесь непосредственно с новыми силами, с молодежью, со свежими кружками”².

Ленинские требования по созданию, развитию и укреплению партийных связей стали обязательной нормой партийной деятельности. III съезд РСДРП решил: “Только широкая осведомленность всех членов партии, и возможно более тесное общение центров с их периферией могут обеспечить дружную и продуктивную работу нашей партии...”⁴, — и обязал ЦК и местные центры, с учетом конспиративных соображений, возможно полно осведомлять партийные организации обо всех общепартийных и местных делах.

Эффективно действовал институт разъездных агентов Центрального Комитета. По его поручениям многие партийные paботники объезжали различные районы страны.

После завершения столыпинской реакции восстановление подорванного, сильно разрушенного подполья приходилось начинать с упрочения партийных связей. Трудности усиливались потому, что подавляющее большинство рабочих, ведущих партийную работу в условиях подполья, чрезвычайно слабо владели конспиративной техникой.

Крупская отмечала, что почти никто из новых работников не знает правил ведения конспиративной переписки. В качестве секретаря Центрального Комитета партии Крупская много сил тратила на обучение их основам конспиративной техники: шифрованию, употреблению симпатических чернил, устройству явок, адресов для переписки, транспортов нелегальной литературы. ЦК РСДРП в своих указаниях местным партийным организациям обращал серьезное внимание на необходимость овладевать определенными конспиративными приемами в организации связей и обучать умению вести нелегальную переписку. “Конспирации надо опять учиться; — говорилось по этому поводу в инструктивном письме к местным организациям в марте 1913 г., — учиться сначала, серьезно и добросовестно”⁵.

В организациях партии произошли многочисленные аресты и значительная смена руководящего состава. Предстояло не только организовать нелегальную переписку, но прежде продумать ее технику: определить адреса, найти заслуживающих доверия подставных лиц, которые согласились бы получать и пересылать корреспонденцию, договориться с местными организациями о шифрах составления писем.

Эту ответственную и сложную задачу общепартийного значения мастерски решала Крупская. Техника почтовых связей с Россией, которыми она руководила, может служить образцом нелегальной деятельности. Тексты писались химическим способом либо шифровались, для чего использовались номера журналов “Просвещение”, “Вопросы страхования”, книга Аксакова “Детские годы Багрова - внука”, басни Крылова, а также брошюра распространенной в то время дешевой “Универсальной библиотеки”. У Крупской существовал специальный список, где она помечала, какая книга служит для шифровки писем той или иной нелегальной организации⁶.

Изготовление писем, а также дешифровка почты из России требовали огромных усилий и много времени. Нередко текст, написанный специальным составом, проявлялся плохо, отдельные словa и строчки выпадали и приходилось тратить много времени на восстановление содержания. Те товарищи, которые знали близко семью Ленина по эмиграции, вспоминают, что Надежда Константиновна очень часто работала по ночам над разбором корреспонденции.

Ленин придавал большое значение технике тайнописи. Советовал пользоваться только вымышленными фамилиями, рекомендовал давать мужчинам женские клички, а женщинам — мужские. Даже в тех случаях, когда Владимир Ильич не знал партийных кличек товарищей, он избегал приводить в переписке их подлинные фамилии, применяя условности. Сообщая родным об аресте известной революционерки С. Н. Смидович, Ленин писал: “В Москве заболела Танина мать”⁷ (Таня — имя дочери С. Н. Смидович. — ?.А.)

Все революционеры пользовались псевдонимами и партийными кличками. Не составляли исключения в этом и большевики. Выявлено около 150 псевдонимов, конспиративных фамилий и партийных кличек Ленина⁸. Впервые псевдоним “Ленин” Владимир Ильич употребил в январе 1901 г. Этим именем им было подписано письма Г. В. Плеханову из Мюнхена. С 1902 г. с выходом в свет книги “Что делать?” это имя стало основным псевдонимом Владимира Ильича.

С одним из псевдонимов Ленина связана история с “чемоданом Фрея”. Это был чемодан с личным архивом Владимира Ильича, в котором были подлинники его работ. Среди них “Шаг вперед, 2 шага назад”, “Две тактики социал-демократии в демократической революции” и др. “Чемодан Фрея” хранился в Женеве, в Париже и только в 1923 г. был доставлен в Москву. Очевидно, благодаря зашифровке имени настоящего владельца ленинские документы остались в неприкосновенности. Крупская писала: “В нем была масса документов и писем, бросающих яркий свет на историю партии”⁹.

В годы нового революционного подъема большую работу по установлению партийных связей ЦК с местными организациями проделали уполномоченные Заграничной организационной комиссии (ЗОК) Г.К.Орджоникидзе, И. И. Шварц, Б. A. Бреслав. По приезде в Россию они направились в партийные организации крупных промышленных районов: Орджоникидзе — на Юг и Кавказ,
Шварц — на Урал и в Екатеринослав, Бреслав — в Петербург и Москву. Невзирая на жесткий полицейский террор, непрерывную слежку охранки, опытные профессионалы-революционеры восстанавливали и налаживали связи с местными партийными организациями, сплачивали партийные элементы, несли ленинские идеи в подполье.

Деятельность уполномоченных ЗОК в России требовала большой осторожности. Приходилось конспирировать каждый шаг, проявлять огромную изобретательность в борьбе с охранкой. Работа сильно тормозилась подрывной деятельностью не только ликвидаторов, впередовцев, троцкистов, но и примиренцев из среды большевиков. Составляя большинство в ЗОК, они за 2,5 месяца пять раз сменили своего секретаря в комиссии. Секретариат был поставлен из рук вон плохо. Никому не писали, неделями не отвечали на письма, отделывались казенными отписками вместо подробных ответов и разъяснений. Когда Орджоникидзе просил незамедлительно выслать деньги, ибо промедление могло сгубить все дело, примиренцы А. И. Любимов и И.П. Гольденберг, узнав, для чего нужны деньги, сорвали собрание, оттянув решение вопроса на несколько дней. Более того, примиренцы самым чудовищным образом нарушали элементарные правила конспирации. Дело дошло до того, что один из них стал разыскивать через парижское эмигрантское бюро труда человека для шифровки и писания писем. О предстоящих поездках большевиков в Россию докладывалось на достаточно широких примиренческих собраниях, и это становилось известно всему Парижу. Орджоникидзе вынужден был печатно заявить свой протест против преступного поведения большинства ЗОК.

Была продумана система отправки писем из -большевистского Центра в партийные организации. Самый надежный способ пересылки писем, писала Крупская, был следующий: “Важно, чтобы на письмах не было заграничного штемпеля, тогда на них русская полиция обращала меньше внимания. Крестьянки, приезжавшие на базар из России, за небольшую плату брали наши письма и бросали их в ящик уже в России”¹¹.

Непосредственно на адрес Ленина письма приходили в основном из-за границы, по словам Е. Д. Стасовой, тщательно зашифрованные¹². Из России же, как правило, они попадали к Ленину кружным путем.

Большую помощь заграничному бюро ЦК в посылке литературы и установлении связей с Россией оказывали большевики, жившие за границей, — В. М. Каспаров, Г. Л. Шкловский, В. А. Карпинский, А.А. Бекзадян и др. Адреса для пересылки сообщала им Крупская, она же регулярно извещала о замене одних адресов другими. Так, в письме к Г. Л, Шкловскому от 28 октября 1912 г. Крупская писала: “Посылаю новые адреса для конвертов. Старые не годятся. Желательно рассылку делать в 3—4 дня, чтобы не затягивать дела. Не приехал ли за это время кто-либо новый из России, нельзя ли получить от приезжих какие-нибудь связи и т. п.”^!3 .. .

Крупская в одном из своих писем депутатам-большевикам указывала: “Примите меры, чтобы шпики не могли видеть, как опускаются письма, а то при окружении Матвея [депутаты-большевики] и Веры [В. Н. Лобова] шпиками, возможно, что прослеживают опускание писем в ящики, а затем особо обыскивают данные ящики, открывая подозрительные письма. Такой прием вообще охранка давно знает и практикует”¹⁴.

На случай провала Крупская требовала от каждой организации присылки нескольких адресов, при этом часто ставила обозначения в своей записной книжке, от кого они получены. Пометки делались для того, чтобы при аресте лица, от которого получен данный адрес, принять соответствующие меры для предупреждения дальнейших провалов. В мае 1914 г., в связи с делом Малиновского, Крупская немедленно направила в Московское областное бюро письмо, в котором говорилось: “Поступок <Малиновского> сам по себе настолько дикий, что открывает двери для всяких предположений... Мы обязаны принять меры предосторожности. Перемените все адреса, которые могли быть известны Малиновскому”¹⁵.

Опыт региональных большевистских организаций показывает, что усилия подпольщиков в постановке прочных партийных связей активизировали провокаторскую деятельность охранки. Если ей
удавалось раскрывать эти связи, то потери для революционеров были обычно весьма тяжелыми. В ноябре 1911 г. охранка перехватила и расшифровала ряд писем, адресованных уральским подпольем в партийный центр. Тут же последовали многочисленные обыски и аресты по всему Уралу. Весь руководящий состав екатеринбургской партийной организации был арестован. Захвачено много партийной литературы, корреспонденции, адреса явок. Непосредственную письменную связь с центром удалось восстановить лишь в 1913 r.¹⁶

Важную роль в установлении и поддержании партийных связей путем личных контактов играли конспиративные квартиры. Не будет преувеличением сказать, что от того, насколько хорошо революционеры были обеспечены ими, зависела судьба всей подпольной работы. Уральский большевик М. Н. Коковихин заметил, что “Миньярский завод был самым конспиративным уголком, так как здесь было много конспиративных квартир”¹⁷.

Местом проведения собраний нередко служили сараи, бани и другие постройки. В летнее время собрания и встречи проводились в лесу, под видом прогулок на лодках, в таких местах, о которых агенты охранки вынуждены были сообщать, что “наружное наблюдение выставлено не будет в силу крайнего неудобства по местном условиям”¹⁸.

Довольно часто использовались следующие конспиративные приемы по организации сбора товарищей. Устроитель собрания указывал всем участникам время и место общей встречи, откуда подпольщики отправлялись на собрание. При этом, как доносили агенты охранки, “место собраний подыскивается поочередно всеми участниками”¹⁹ встречи. Для того, чтобы собравшихся не захватили врасплох, на улицах, во дворах выставлялись дежурные, которые заранее установленными знаками извещали об опасности. Сами собрания обставлялись как можно более конспиративно, тщательно маскировались. Бывший член каспийского кружка РСДРП И. И. Валюжинич вспоминает, что при приближении полиции “на столах появлялись учебники, чертежные доски, обязательно выставлялись на первый план евангелие, псалтырь, быстро расходились по комнатам, а политическую литературу прятали под столешницы, где было подшито фанерное ложное дно, замаскированное сбоку соответствующей обкладкой, незаметной, что это маскировка”²⁰.

Под видом свадьбы проходила летом 1913 г. близ ст. Чусовая, в доме Макаровых, “конспиративная встреча большевиков-подпольщиков Лысьвенского, Чусовского, Нытвенского, Мотовилихинского заводов и Кизеловских копей”²¹. Эта “свадьба” (роль невесты играла квартирантка Макаровых, а “жениха” — один из революционеров, приехавших ранее) тщательно, охранялась подпольщиками. На всем пути к управлению жандармского ротмистра и полицейского пристава были выставлены пикеты. Принятые меры предосторожности, высокая организация и поддержка рабочих помогли успешно провести эту встречу²². В Екатеринбурге установлением и поддержанием связей в разные годы ведали конспираторы С.И. Дерябина, С.А. Черепанов, в Перми — А. А. Калашников и др. Эти лица знали все адреса явок, пароли. Они устраивали дежурство на явках, встречались с приезжающими и после соответствующей проверки знакомили их с нужными людьми. Явочные квартиры имел право посещать лишь тот, кто руководил организацией связей. Эти квартиры предназначались для установления личных связей с использованием многообразных конспиративных приемов. Существовало много типов явочных квартир. В Перми, сообщала охранка, квартира Футлика (ул. Екатерининская, д. 88) носит характер явочной не в исключительно партийном значении, а в смысле “справочного бюро” для находящихся в Перми подпольщиков, нуждающихся в осуществлении дальнейшего переезда или в приобретении легального вида на жительство.

Адреса для связей подразделялись на адреса для писем и нелегальной печати. Адресатом являлось, как правило, какое-либо учреждение, предприятие. В таких случаях получатель либо не указывался, либо им было подставное или вымышленное лицо. Например, 23 октября 1911 г. охранка перехватила письмо, в котором оказался очередной номер “Рабочей газеты”. Письмо было послано из Парижа на имя редакции “Уфимского вестника”. При этом, сетовала охранка, “установить точно, кто именно является действительным получателем вышеупомянутого издания, возможности не представилось”²⁴.

Конспиративная переписка велась иносказательно, с использованием секретной химии и т. д. В одном письме из Екатеринбурга в Париж Крупской сообщалось: “Кружева получили, но все же просим вторично выслать те же кружева”²⁵, т.е. революционную литературу. Для того чтобы скрыть написанный текст, применялись различные “химические чернила”, которые становились заметными либо после нагревания, либо проявлялись под действием химических веществ.

Распространен был у подпольщиков, о чем свидетельствует циркуляр департамента полиции в январе 1914 г.²⁶, способ тайной переписки и без применения “химических чернил”. Для этого на
сыром листе бумаги обыкновенным карандашом, через сухой лист бумаги, писался текст, который при высыхании делался невидимым. Чтобы прочитать текст, нужно было вновь погрузить лист бумаги в воду. |

Летом 1911 г. при обыске у уфимского большевика П. В. Гузакова были обнаружены два письма, написанных химическим текстом и зашифрованных²⁷. Шифр представлял собой ряд двухзначных и однозначных чисел. Ключом к шифру являлась таблица, где были размещены в алфавитном порядке буквы в шесть строк.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30

25 15 4 3 11 28 28 15 6 30 3 25 8 27 23 6 10 18 28 19 23 1 3 16 15 25 15 2 29 24 16 27

18 26 28 16 26 15 30 27 19 25 24 18 1 3 28 29 25 28 3 6 28 25 11 30 6 5 7 21 19 27 18 23

11 27 21 28 5 27 15 6 16 1 5 23 3 29 8 2 3 7 29 27 24 20 5 2 9 1 18 15 22 24 13 19 19

17 18 15 14 29 24 28 19 4 28 19 11 23 4 19 9 4 28 28 22 24 8 13 28 23 26 26 30 18 5 15 26

Применяли подпольщики и другие, более усложненные cпособы шифрования с несколькими ключами к шифру²⁸.

Распространен был в силу своей надежности шифр “по книжке”²⁹, ключом к которому являлась какая-нибудь страница определенной книги. Этим способом пользовались тогда, когда необходимо было составить длинный шифрованный текст.

Ленин придавал большое значение работе в “технике” (так называлась типографии партии в подполье). В письме к М.М. Эссен в 1905 г. он писал: “Руководить партией при теперешнем гигантском, невероятном росте движения можно только печатью”³⁰ .

Издание газеты было тщательно законспирировано, поэтому до сих пор продолжаются поиски и находки. Сравнительно недавно историки ГДР установили, что первый номер “Искры” печатали в типографии социал-демократа Германа Pay на окраине Лейпцига³¹. Со второго номера “Искра” издавалась в Мюнхене, затем в Лондоне, Женеве.

За границей русская охранка в сотрудничестве с местной позицией организовала длительную слежку за всеми, кто имел какое-либо отношение к “Искре”. Провалы и аресты в России сотрудников газеты были частым явлением. Из донесения Рачковского в департамент полиции в 1902 г. видно, что перед ним была поставлена задача уничтожить газету. Он сообщал: “В настоящее время мной принимаются соответствующие меры к выяснению наличного состава редакции и точного его местопребывания. Я найду средство, действуя наверняка, ликвидировать эту крайне опасную организацию и поставить ее в совершенную невозможность дальнейшего печатания “Искры” при существующих конспиративных условиях, в высшей степени затрудняющих борьбу с ней³².

“Искра” породила широкую сеть агентов. Это была славная плеяда профессиональных революционеров, составивших прочное ядро марксистской рабочей партии в России. В нее входили
И.В. Бабушкин, Е.В. Барамзин, Н.Э. Бауман, Р.С. Землячка, М.И. Калинин, В.3. Кецховели, П.А. Красиков, Л.Б. Красин, Г.М. Кржижановский, Ф.В. Ленгник, П.Н. Лепешинский, М.М. Литвинов, В. П. Ногин, И. И. Радченко, М.А. Сильвин, О. А. Пятницкий, Е. Д. Стасова, Д. И. Ульянов, М. И. Ульянов,
А. Д. Цюрупа и многие другие.

Проблема транспортировки и распространения газеты сразу же стала животрепещущей. Первые два транспорта с искровской литературой были провалены на самой границе. Своих транспортных путей у редакции не было. Попытки “Искры” использовать пути Бунда, “Южного рабочего”, польской и латышской социал-демократии для перевозки литературы за границу за небольшим исключением оказались неудачными. “Вообще весь гвоздь нашего дела теперь, — писал Ленин в июне 1901 г., — перевозка, перевозка и перевозка. Кто хочет нам помочь, пусть всецело наляжет на это”³⁴.

Постепенно транспортировка налаживалась. В первой половине 1901 г. основным способом доставки были чемоданы с “двойным дном”, с “секретом”. “Наш насущный хлеб, с которого мы только едва и живы, — по-прежнему одни чемоданы”³⁵, — писал Ленин Н. Э. Бауману, выдающемуся агенту “Искры”. Через неделю
1 июля 1901 г, Ленин вновь пишет: “Пока мы живем почти одними чемоданами”³⁶.

Редакции удалось найти собственные пути через границу. Транспортировкой “Искры” из-за рубежа и ее доставкой на места занималась специально созданная при редакции транспортная группа.
В нее входили Н. Э. Бауман, М. М. Литвинов, О. А. Пятницкая, О. Б. Басовский и др. Всего существовало не менее семи нелегальных путей. Наиболее эффективными и постоянно действующими были австрийский и прусский³⁷.

Работа была громадная, связанная с преодолением полицейских и жандармских кордонов. Переписку с агентами и сотрудниками газеты на местах вели Ленин и Крупская. Редакция получала до сорока писем в месяц³⁸. Часть тиража пересылалась по почте в адреса лиц и организаций, свободных от полицейского надзора. Из соображений конспирации почтовые отправления производились из разных городов и стран, в конвертах разных цветов, форматов.

Известны многие способы доставки “Искры” в Россию. Большой эффект давал морской путь. Описан оригинальный прием, когда в морском порту газеты заделывались в непромокаемые резиновые мешки и переносились на корабль. По прибытии в Одессу, Новороссийск или Батуми мешки ночью сбрасывали в воду. Специально подготовленные люди вылавливали их и отправляли по назначению³⁹.

При помощи искровцев В. 3. Кецховели и Л. И. Гольдмана была налажена перепечатка “Искры” и отдельных статей из нее в бакинской и кишиневской подпольных типографиях. Сюда тайно пересылались из-за границы матрицы “Искры”. Отдельные номера “Искры” и статьи из нее печатались в типографии Сибирского комитета РСДРП, в Москве, в Умани, на Украине, в Поволжье и на Урале⁴⁰.

В письме агенту “Искры” Л.Е. Гальперину Ленин и Крупская писали о преимуществах печатания с матриц, которые можно пересылать в журналах, переплетах книг и т. п.: “Преимущества этого способа: 1) не надо иметь шрифта, 1а) гораздо скорее, 2) меньше людей — значит безопаснее в конспиративном отношении, 3) газета будет иметь вид заграничной, что опять-таки в видах конспирации будет гораздо удобнее”⁴¹.

Деятельность типографии “Нина” получила высокую оценку на III съезде РСДРП. Она просуществовала до 1905 г., даже охранка была в немалой степени удивлена организованным Кецховели предприятием, часть которого так и не была обнаружена⁴².
В 1901 —1902 гг. успешно работала под руководством Ленина
подпольная типография в Кишиневе. Это была первая подпольная организация типографии “Искры”. Здесь был обеспечен высокий
уровень конспирации с использованием различных тайников, хитроумных конспиративных приемов. Примером может послужить следующий случай. Когда Ленин получил бандероль с умело заделанной в переплет легальной книги с отпечатанной здесь брошюрой Н. К. Крупской “Женщина-работница”, он в ответ написал: “Порадовали же вы нас своей посылкой! Сделано великолепно...”⁴³.

При Кавказском союзном комитете РСДРП с 1903 г. действовала Авлабарская тайная типография⁴⁴. Здесь все было продумано, сделано с размахом надолго. Типография сооружалась под видом строительства жилого дома. Революционеры детально разработали план застройки, обнесли ее глухим забором. Типографию разместили в подземном помещении. Вход в типографию замаскировали под колодец. На случай опасности установили сигнализацию.

Работа в типографии велась со строжайшим соблюдением конспирации во всем: количество посещений типографии было строго ограничено, каждый знал и делал только свою работу. Наборщица
М. Гогуадзе вспоминал, что он узнал подлинную фамилию своего коллеги Тиграна Вахтангова лишь спустя тридцать лет⁴⁵.

В Россию нелегальные газеты и другая подпольная литература направлялись различными путями. Наиболее массовой была доставка через транспортную группу ЦK. Несмотря на то, что транспортировкой литературы в Россию некоторое время заведовал провокатор М. Брендинский, усилиями Н.К. Крупской, О.А. Пятницкого и других большевиков подрывная деятельность агента охранки была в значительной мере обезврежена, а в конце 1911 г. он был разоблачен⁴⁶. Количество номеров нелегальных газет, переправляемых в Россию, непрерывно увеличивалось. Если первого и второго номеров “Рабочей газеты” транспорт ЦК доставил по 500 экземпляров, то третьего — 1 540, четвертого и пятого — по 1 700 экземпляров⁴⁷. Пересылкой “Рабочей газеты” в России руководила секретарь редакции этой газеты Н. К. Крупская. Отправкой газеты в Берне занимался Г. Л. Шкловский, в Женеве — С. Н. Равич, в Копенгагене — М. В. Кобецкий.

Большое количество номеров нелегальных изданий, литературы пересылалось в конвертах, бандеролях, посылках. В целях конспирации корреспонденция направлялась по самым различным адресам подставных и сочувствующих лиц, учреждений. Для того, чтобы обмануть охранку, тщательно продумывались все детали. Так, в письме к Крупской уральская революционерка М. А. Черепанова просила высылать нелегальную печать “небольшими пакетами, нетолстыми”⁴⁸, либо “посылкой в ящике из России откуда-нибудь, т. е. из Москвы, Петербурга, а из-за границы сомнительно что получишь”⁴⁹, писала она.

Имеются многочисленные сведения о партийных нелегальных изданиях, присылаемых из-за границы на Урал. Полученные в одном из архивов политической полиции, эти сведения отражают лишь известные врагам факты. В донесениях агентов охранки нередко содержатся такие оценки: “В Екатеринбурге получаются нелегальные газеты, но какие — пока неизвестно”⁵⁰, выяснить, кому адресована газета “Социал-демократ”, не представляется возможным⁵¹.

Нередко охранка вынуждена была лишь констатировать факты широкого распространения большевистских изданий, сообщая, например, что в Екатеринбурге “в настоящее время “товарищи читают “Социал-демократ” и “Рабочую газету” — получаемые из-за границы”⁵².

Чаще всего большевистские издания попадали в руки полиции в результате так называемых “ликвидаций”, т. е. арестов, обысков. В тех случаях, когда удавалось захватить партийную литературу, охранка особенно выделяла, что в “их числе “Социал-демократ” и популярная “Рабочая газета”, “Современное положение и задачи партии” — платформа, выработанная группой большевиков РСДРП”⁵³.

С началом революционного подъема в стране Ленин постоянно подчеркивал острую необходимость в незамедлительном развитии пропаганды и агитации. Для этого предлагал использовать “(нелегальные типографии, листки, легальные органы, группки “легальных” с.-д. партийцев, транспортные связи и т. д. и т. п.), — откладывать это дело значило бы губить работу”⁵⁴.

В годы нового революционного подъема на Урале не издавались подпольные большевистские газеты. Основной формой печатного словa являлись листовки и прокламации.

Создание хорошо оборудованных, законспирированных типографий было связано с огромными трудностями, преодолеть которые не удавалось. Поэтому партийные организации Урала пользовались для размножения текста и иллюстраций в основном гектографом. Этот прибор состоял из плоской коробки, залитой застывшей массой из воды и желатина с глицерином. Для получения оттиска требовались гектографические чернила или краска. Действие прибора основывалось на способности застывшего желатинового слоя воспринимать специальную краску оригинала и
передавать ее на прижимаемые листы бумаги. На гектографе можно было получить до 100 копий.

Размножение подпольной литературы производилось любыми
доступными средствами. Нередко листовки печатались на пишущих машинках или просто переписывались от руки. Существенные результаты в развитии революционной печати
были достигнуты путем использования легальных типографий, в которых работали члены партийных организаций⁵⁵ либо сочувствующие большевикам⁵⁶. Известно, что большевики Мотовилихи в 1912 г. “печатание нелегальных изданий стремились наладить в типографии “Труд”⁵⁷, а пермские и балашевские подпольщики в феврале 1913 г. решили выпустить революционные листовки в одной из нелегальных типографий”⁵⁸. Благодаря этим связям большевики доставали шрифт и другие типографские принадлежности, а накануне выборов в IV Государственную думу пермскими большевиками была издана листовка, “набранная и отпечатанная в губтипографии”⁵⁹.

Печатание большевистских листовок, прокламаций и распространение их поручалось людям смелым, изобретательным в конспиративном мастерстве. Очень часто листовки раздавались в рук тем, кого хорошо знали и кому вполне доверяли. Вот что пишет об этом А. А. Юрьев, который по поручению Уфимского комитета принимал участие в распространении нелегальной литературы: “Это обычно происходило за городом... Не помню сейчас имен товарищей, приходивших ко мне по установленному паролю за пачкой листов, которые я передавал из рук в руки, но помню, что это всегда происходило молча”⁶⁰. После прочтения листовки передавались из рук в руки. Листовка Пермского районного комитета РСДРП “Товарищи рабочие!”, распространявшаяся в феврале 1913 г., заканчивалась словами: “Товарищи! Прочитав, передавайте другим”⁶¹. В иных случаях листовки и прокламаций расклеивались, разбрасывались на улицах, заводах, опускались в почтовые ящики⁶². На Миньярском заводе листовки раскладывались на столиках в чайной⁶³.

Сведения о екатеринбургской партийкой библиотеке встречаются в донесениях .провокатора по кличке “Казак” в 1910 г. Он сообщал: “Иван” — Иван Михайлович Ситников 25 июля был обыскан, и у него было найдено до 40 экземпляров брошюр тенденциозного содержания”⁶⁴. Вскоре И. М. Ситников выехал в Тюмень, а библиотеку передал большевику И.Е. Пысину^б5, Уцелевшие данные свидетельствуют, что большевики Екатеринбурга имели значительное количество подпольной литературы, большая часть которой сохранилась с революции 1905 г.

Хорошая библиотека в 1911 г, была у Уфимского социал-демократического комитета. Она находилась у Павла Торопова⁶⁶. Миньярский комитет имел в своем распоряжении небольшую библиотеку, местонахождение которой охранке было неизвестно⁶⁷. Большая библиотека местной большевистской организации находилась в Надеждинске, она существовала с 1907 г. Часть ее хранилась под полом в механическом цехе завода. 29 февраля 1912 г. полиции удалось обнаружить свыше 120 книг, большая часть которых была социал-демократического содержания. Эти книги “выдавались рабочим для чтения Яковом Степановичем Зачерновским и Николаем Ефимовичем Старковым…”⁶⁸. Была захвачена записная тетрадь, содержавшая ценные для охранки сведения о читателях подпольной библиотеки. Однако из-за юридической безграмотности чиновников полиции, производивших изъятие литературы, тетрадь утратила значение доказательства для суда, так как в ней были сделаны полицией дописки и пометки.

Подпольную библиотеку, разделенную в целях сохранности на пять частей, имели большевики Перми⁰⁹. Книгами этой библиотеки пользовались и большевики Мотовилихи, которые производили с Пермью обмен литературой. Небольшую партийную библиотеку в 1913 г. в Перми имел А. А. Ламанов. “Где хранит библиотеку этот молодой человек, — доносила охранка, — и кто таковой пользуется —- неизвестно”⁷⁰. Имелись нелегальные библиотеки в Белорецке, Нижнем Тагиле, Оренбурге, Челябинске и в других городах. На Миньярском заводе все книги были распределены таким образом, что каждая цеховая ячейка имела свою небольшую библиотеку. Это лишало охранку возможности уничтожить сразу всю литературу. Организатор цеховой партийной ячейки, выполнявший обязанности библиотекаря, хорошо знал своих читателей и поэтому мог порекомендовать им ту или иную книгу. Ограниченное количество книг у библиотекаря партийной ячейки способствовало тому, что он держал все в памяти и не вел никаких записей.

Хорошо законспирированная библиотека была у кунгурских большевиков. Ф. И. Коротаев в своих воспоминаниях писал: “ В середине 1912 г, появились у нас и книги. А. С. Попков установил связь с участником революционного движения 1905—1907 гг. А. И. Мишариным, который передал ему около 70 политических книг и брошюр из числа книг подпольных большевистских библиотек, которые действовали в те годы”⁷¹. Часть книг была получена из Перми и Москвы. Со временем была составлена небольшая, до сотни книг и брошюр, библиотека, которая хранилась у токаря депо Карягина.

Казалось, ничто не предвещало провала библиотеки. В начале 1913 г. в депо, где работал Карягин, случилась кража. Виновных не нашли. Администрация депо стала упорно распространяв слухи о том, что “у всех рабочих на квартирах будет произведем обыск и. искать будут не только пропавшие золотники, но и еще кое-что”⁷². Испугавшись обыска, жена Карягина сожгла всю библиотеку. Сохранилась лишь та часть книг, которая была на руках у рабочих. Этот случай многому научил кунгурских большевиков. Помня причину гибели бесценной для них библиотеки, они стали более тщательно изыскивать место и способы хранения партийной литературы.

Вспоминая о личных библиотеках, имевшихся у большевиков Уфы, А. П. Кучкин писал, что нелегальная литература была спрятана в стене дома, а наиболее революционные издания, вплетенные в евангелие и другие религиозные книги, стояли на книжной полке на самом видном месте. Такая конспирация не раз спасала их владельца. Во время одного из обысков “околоточный надзиратель взял в руки “евангелие” и, не взглянув на текст, быстро перелистав его, ища между листов вложенные записки или прокламации. Рядом стоял другой жандарм и с таким же рвением рылся в иных нелегальных изданиях, облаченных в евангельские одежды. Видно было, что “блюстители” не читают книг, а определяют их по папкам и заглавиям на них”⁷³.

Несмотря на строгое соблюдение большевиками конспирации, много литературы гибло во время неожиданных обысков и от всяких случайностей. Большое количество партийной литературы было уничтожено полицией в связи с провалом Екатеринбургской партийной организации в ноябре 1911 г. У Н. А. Мартьяновой, сестры М. А. Черепановой, было изъято 295 нелегальных книг и брошюр, большое число газет и периодических изданий ЦК РСДРП. Немало социал-демократической литературы было конфисковано у В. А. Луппова⁷⁵, который составил каталог библиотеки, хранил и распространял издания ЦК РСДРП по почте среди разных лиц.

Важное место в политическом воспитании и повышении теоретического уровня рабочих занимали кружки по изучению марксизма. Организация работы кружков требовала высокой конспиративности. Подбор людей производился с большой осторожностью, так как охранка стремилась любыми путями провести туда провокаторов. Так, Мотовилихинская партийная организация в кружок высшего типа решила пригласить в качестве лектора, среди других товарищей, Лежаву, являвшегося тайным агентом охранки. Он дал согласие при условии, “если его введут в курс всей партийной работы”⁷⁶, но получил отказ. Такое решение мотовилихинцы мотивировали тем, доносил агент охранки “Сакалов”⁷⁷, что Лежава “не имеет ничего удостоверяющего его личность в партийном отношении...”⁷⁸

Работа кружков организовывалась по-разному. В Миньяре в целях конспирации, вспоминал М. Н. Коковихин, занятия проходили за городом под видом прогулок. Один из кружковцев изучал какой-нибудь вопрос и рассказывал об этом собравшимся участникам кружка⁷⁹. На собраниях членов кружка в Кунгуре делались доклады по политэкономии, революционной тактике и другим вопросам, “велись беседы, читались и разбирались книжки и газеты”⁸⁰.

ГЛАВА IV

§ I. Взаимосвязь легальных и нелегальных форм

Российские марксисты пользовались всевозможными видами легального прикрытия еще до создания РСДРП. Как показывают многочисленные примеры, роль этой тактики в создании партии была знаменательной. Так, профессиональный революционер П. А. Красиков в 1902 г. был введен в состав Организационного комитета по созыву II съезда РСДРП. Под видом “артистического турне”, со скрипичным футляром, он сумел объездить крупнейшие города России и внести большой вклад в объединение сил искровского направления¹.

В Уфимской губернии с большим успехом вел революционную работу, якобы собирая статистические сведения о крестьянах, А. Д. Цюрупа, в будущем крупный государственный и партийный деятель. Его партийная работа была настолько эффективна, что уфимский губернатор, в письме на имя министра внутренних дел России, предлагал запретить людям, подобным Цюрупе, общаться таким образом с населением губернии, потому что это дает им возможность “распространять революционную пропаганду…”².

До начала XX в. законы России запрещали рабочим создавать собственные союзы, организации. Революционные социал-демократы, понимая временный характер этого, всеми средствами стремились организовать рабочих в различные объединения и ускорить тем самым процесс легализации рабочих организаций. Это облегчило бы деятельность партии, расширило ее возможности в укреплении организации и упрочении связей с массами.

Об этом Зубатов писал следующим образом: “Значит, мораль такая: 1) идеологи — всегдашние политические эксплуататоры масс на почве их нужды и бедности, их надо изловить и, 2) борясь с ними, помнить всячески: “бей в корень”, обезоруживая массы путем своевременного и неустанного правительственного улучшения их положения на почве мелких нужд и требований (большего масса никогда сама по себе и за раз не просит. Но обязательно это должно делаться самим правительством, и притом неустанно, без задержки”³.

Программы зубатовских организаций включали в себя лекции на самые разные темы. Широко были представлены церковно-религиозные сюжеты. Не исключалось даже чтение “Искры” и другой нелегальной литературы⁴. На самом почетном месте, однако, были идеи буржуазного реформизма, ревизионизма. Особенно Зубатов рекомендовал рабочим книги родоначальника ревизионизма немецкого социал-демократа. Э. Бернштейна. “Прочел сегодня, — сообщал он в департамент полиции, — заметку в “Русских ведомостях” о вышедшей книге Бернштейна “Исторический материализм” и душою затрепетал. Вот наш союзник против безобразной русской социал-демократии”⁵.

Ленин сразу распознал эту тактику и указал на необходимость быть готовыми бороться с лживыми обещаниями крохоборных реформ, подачек за отказ от борьбы политической⁶. Нужно было прервать провокаторскую затею самым решительным, действенным образом, потому что последствия для рабочего класса и его партии могли быть очень нежелательные.

В начале 1903 г. Ленин в письме И. В. Бабушкину ставил вопрос: “Приняты ли меры для слежения за каждым шагом питерской зубатовщины?”⁷

Зубатовщина была обречена. Она не могла удовлетворить рабочих, которых пичкали суррогатом идей социального мира. Промышленников же раздражало вмешательство властей в фабрично-заводские отношения. Зубатов также предвидел неспособность царизма использовать “цивилизованные” формы борьбы с рабочим движением, но удержаться от соблазна прославиться уже не мог. “Вообще главной точкой преткновения в легализации рабочего движения, — рассуждал Зубатов, — был вопрос: а не падет ли эта организация на голову самого правительства? Долго колебавшийся Трепов⁸ наконец воскликнул: “Ну, да штыков у нас хватит!”⁹

В работе “Русская революция и задача пролетариата”, вышедшей 20 марта 1906 г., Ленин писал: “В основу организации партии рабочего класса мы ставим тогда (как Маркс ставил в 1849 году) “сильную тайную организацию”, которая должна иметь особый аппарат “открытых выступлений”, просовывать особые щупальцы во все легальные общества и учреждения, начиная с профессиональных рабочих союзов и кончая подзаконной печатью”'⁰.

Эти меры оказались малоэффективными, и уже через год департамент полиции в очередном специальном циркуляре на места сообщал: “Вследствие особо напряженной деятельности социал-демократов профессиональные союзы принимают уже вполне определенный облик социал-демократической организации и поэтому являются весьма опасными для государственного строя”¹¹. Здесь же предписывалось, что непременным условием легального существования профсоюзов должно быть “отсутствие их связи с социал-демократическими группами”¹².

V (общероссийская) конференция РСДРП 1908 г. закрепила в своих решениях принципиальные ленинские установки. Не принижая и не преувеличивая значения ни конспиративной, ни скрытой деятельности, конференция определила их соотношение, подчеркнув, что необходимо создание и укрепление нелегальной партийной организации.
Совершенствуя тактические формы борьбы, партия смогла преодолеть сильное противодействие ликвидаторов. Местные большевики лучше меньшевиков разбирались в ситуации. Уральская большевичка М. А. Черепанова в письме Крупской сообщала: “Нам смешно и горько читать в легальных журналах “об открытой paботе, открытой партии и т. д.”. Может быть, все это и возможно в Питере и Москве (сомнительно), но нам все это кажется бесплодными рассуждениями, и получается такое впечатление, что товарищи пишут для себя, для столиц, всей же остальной громаде провинциальных городов нужна нелегальная работа, трудная, кропотливая, но другого ничего делать нельзя...”¹³

Многие легальные общества, рабочие организации служили базой, местом собирания партийных сил, временно потерявших связи с партийными организациями. В конце 1909 г. в своих “Письмах с Кавказа” И.В. Сталин так оценивал значение “легальных
возможностей”: “Если наша организация сравнительно легко справилась с кризисом, если она не прерывала никогда своей деятельности и всегда так или иначе отзывалась на все вопросы дня, — то
этим она во многом обязана окружающим ее “легальным возможностям”, до сих продолжающим свое существование”¹⁴.

Значительное количество дел партия как бы перекладывала на плечи легальных организаций. На первый взгляд возникала парадоксальная ситуация, при которой противоправная, незаконная деятельность партии якобы облекалась в законную форму. Противоречия существовавшего политического режима были обращены на пользу партийного дела, чем наглядно подтверждалась сила ленинизма. То, что приходилось делать с огромным перенапряжением в организации конспиративной техники, осуществлялось при значительно меньшем расходовании сил и снижении степени риска быть разгромленными репрессивным аппаратом. Работу партийно-политического клуба, на самом же деле общей квартиры большевиков Екатеринбургского комитета РСДРП, которые жили “коммуной”, К. Т. Свердлова (Новгородцева) оценивала так: “...коммуна имела не только бытовое значение. Она стала подлинной штаб-квартирой комитета и намного облегчала работу. Теперь не надо было бегать друг за другом по городу... К сожалению, наша коммуна просуществовала всего около двух месяцев, после чего нам вновь пришлось перейти на нелегальное положение и скрываться в разных местах”¹⁵.

Первостепенное внимание большевики уделяли овладению профсоюзами. Об успехах в этом свидетельствует тот факт, что к лету 1914 г. в профсоюзах Петербурга и Москвы преобладали большевики. Из 20 профсоюзов Петербурга 3 союза (конторщиков, чертежников и фармацевтов) шли за ликвидаторами. В Москве все 13 профсоюзов поддерживали большевиков'⁶.

Большевики боролись за свое влияние не только в профсоюзах. Во многих городах страны культурно-просветительные общества и учреждения, клубы, народные дома, при которых часто работали различные кружки, драматические труппы и т. д., общеобразовательные школы, медицинские общества, кооперативы, губернские и земские управы, волостные сходы и правления становились центрами революционной деятельности.

Когда возможности были крайне ограниченными либо не было выбора, приходилось прикрываться различными, даже реакционными вывесками. Так, в Белорецке Оренбургской губернии, вспоминает старый большевик А. П. Кучкин, чтобы хоть как-то заявить о себе, большевики создали в 1910 г. общество христиан-трезвенников. Устав этого общества закреплял нормы черносотенной организации. Прежде чем начать работу, большевики “перекроили его по-своему, вытравив наиболее компрометирующие революционеров пункты...”¹⁷.

Умелое использование легальных возможностей создавало относительно прочные гарантии от судебных преследований царских властей. Мастерство большевиков в этом отношении постоянно росло. В определенной мере подтверждением тому является признание одного из видных охранников — Заварзина. Анализируя крушение монархии и свои собственные ошибки, он писал: “Скрытая тактика лидеров революционного движения была подчас так разработана, что правительственная власть, учитывая весь вред длительной оппозиционной работы, в то же время не могла квалифицировать ни одного из проявленных таким образом действий по какой-либо статье закона и часто становилась в беспомощное положение”¹⁸.

Фактов, свидетельствующих о такой “беспомощности”, имеется множество. В сентябре 1911 г. начальник Оренбургского губернского жандармского управления докладывал в департамент полиции, что не знает, что делать со статским советником, преподавателем Неплюевского кадетского училища К.К. Безиным, который связан с социал-демократами и помогает РСДРП не только материально. Жандармское управление характеризовало его как “крупного партийного работника”. но крайне осторожного и трудноуловимого, В течение ряда лет Безин при Народном доме читал лекции по истории русской литературы, в которых, по мнению охранки, замечено “много иронии в отношении к высшему классу”, и вообще они “приняли вредное направление”. За достоверность информации шеф оренбургской охранки ручался: “Все вышеизложенные краткие выписки, взяты мною из тетрадок филеров, присутствовавших в текущем году на лекциях в Народном доме в качестве обычных платных слушателей”¹⁹. Обстановка действительно оказалась для охранки не простой: в конце концов не привлекать же человека за “иронию”. И хотя ответа директора департамента полиции обнаружить не удалось, однако предположить его неопределенность вполне возможно.

Ленин призывал так же усердно и с такой инициативой учиться умению использовать в интересах партии любые легальные возможности, “как учились и учимся мы приемам нелегальной деятельности”²⁰. Когда подпольщики забывали о требованиях конспирации, провалы становились неизбежными. В Перми после столыпинской реакции возникла острая необходимость в новом адресе для связей с ЦК РСДРП. Было подготовлено письмо большевику-депутату 111 Государственной думы Н. М. Егорову. По установленному правилу, письмо должно было быть отправлено обязательно с вокзала. Несоблюдение этого правила привело к тому, что письмо было обнаружено охранкой. Однако письмо было написано таким образом, сообщал провокатор, что не могло скомпрометировать адресата с юридической течки зрения, и вместе с тем изложенное в письме явится вполне ясным для Егорова, хорошо осведомленного о местных условиях и знающего лично партийных людей местной организации”"²¹. Вскоре ошибка была исправлена, и пермские социал-демократы послали новое письмо, как и было условлено с Егоровым.

Здесь особо значимы два обстоятельства. Во-первых, неизмеримо расширялись возможности более тщательного контроля со стороны партии, передовых рабочих за деятельностью партийных работников. Человек всегда был на виду. Это помогало узнать его сильные и слабые стороны, составить правильное представление о его деловых качествах и политической искренности. Если что-то могло быть незамеченным узким кругом товарищей, то перед большим коллективом тщательно и долго маскироваться под “своего” было необычайно трудно.

Страховую кампанию, развернувшуюся в 1913 г., пермская охранка стремилась использовать для того, чтобы подчинить своему наблюдению больничные кассы и через них добраться до подполья. Для этой цели было решено использовать крупного провокатора В. И. Лежаву, снабдив его явкой от ЦK РСДРП. Во время своих разъездов по заводам Урала Лежава выступал с разъяснениями закона о страховании, снабжал рабочих партийной литературой, при этом жил открыто, на виду у жандармов, что не могло не вызвать к нему подозрения²². Используя свои связи, подпольщики предупреждали друг друга о приезде Лежавы и о необходимости быть с ним осторожнее. Благодаря этим мерам провокаторская деятельность Лежавы была либо обезврежена, например в Кунгуре²³, либо в значительной мере ослаблена — в Лысьве²⁴. Больше пострадали миньярские подпольщики²⁵.

Небезызвестный Комиссаров в октябре 1911 г. сообщал в департамент полиции о провокаторах подчиненного ему по политическому розыску Уфимского жандармского управления. Под кличкой “Найденов” значился по социал-демократической партии человек, который был в туруханской ссылке. В Красноярске он стал агентом охранки, был участником нелегальной типографии в Енисейске. После того как его заподозрили, он уехал в Иркутск, а затем прибыл в Уфу. “Здесь, — по словам Комиссарова, — “Найденов”, получив средства от родителей и будучи женат, открыл в г. Уфе аукционный зал: под этим прикрытием своих занятий ему было рекомендовано полк. Ивановым иметь у себя явочную квартиру, но мною предложено от этого уклониться, так как это может привести по старым связям к провалу “Найденова”, хотя о падавшем на него подозрении в г. Енисейске, видимо, неизвестно в г. Уфе”²⁶.

Всестороннее развитие ленинская тактика получила в период нового революционного подъема. С 1912 г, когда широко развернулась деятельность партии большевиков, жандармские донесения стали более скудными. Это объяснялось не только возросшим конспиративным искусством большевиков, но и умелым использованием легальных ферм организации, в борьбе против которых традиционные методы охранки (провокация, перлюстрация, переписки, аресты) уже не достигали цели. Подтверждением тому служит основанная Лениным газета “Правда” и деятельность большевистской фракции IV Государственной думы.

Важную роль в создании “Правды” сыграли решения VI (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП, проходившей в январе 1912 г. На ней говорилось о коренной перестройке партийной работы, заключавшейся в том, чтобы в каждой легальной организации создать небольшие социал-демократические ячейки. “Эти нелегальные ячейки, окруженные сетью легальных ячеек, дадут нам новую базу. Все сношения сведены до минимума, как будто бы есть организация и нет... Партийная работа приняла другую форму Новая форма врезалась уже в старую. Пускай <организация> будет менее оформленная, но расширяющаяся работой в легальных обществах”²⁷.

На конференции делегат от большевиков Петербурга Е. П. Онуфриев отмечал значение соединения нелегальной работы с легальной для борьбы против провокаторства. Он указал, что там в Петербурге, где организация строится по-старому — нелегально, как только начинает налаживаться работа, проникает провокатор и проваливает все²⁸.

К этому событию готовилась и охранка. На Пражской конференции в числе делегатов оказались два провокатора — Малиновский и Романов²⁸.

Для того чтобы избежать преследования царизма, газета “Правда” писала о политической и идеологической деятельности законспирированной партии чрезвычайно осторожно. Правдистам приходилось “проповедовать основы большевизма в надлежащим образом прикрытой форме”³⁰, выражаться эзоповским, но понятным для рабочих языком. Но даже при условии повышенной осторожности гарантий от репрессий не было. Политическая полиция знала о действительном издателе “Правды”. Министерство внутренних дел предписывало розыскным органам: “Если данная газета или журнал издаются революционной организацией, то, при тщательном обследовании этого последнего обстоятельства, следует возбуждать формальное дознание и привлекать виновных по 102 ст. Уголовного уложения”³¹.

С самого начала издания “Правды” охранка проявила чрезвычайные усилия по созданию провокации против этой газеты. Заграничная агентура указывала, что “административные взыскания, как то: штрафы, заменяемые арестами, отсиживаемыми специально для этого имеющимися ответственными редакторами, — цели не достигают, и органы продолжают свое вредное существование”³² .

Осуществить задуманный охранкой план, задушить “Правду” мог, по ее мнению, лишь крупный провокатор. Полиция сделала ставку на своего агента М. Черномазова. Ленин весной 1917 г., уже после разоблачения провокатора, писал: “Само собой разумеется, что царское правительство не только всеми силами окружало “Правду”, имевшую до 60 тыс. тиража, шпионами, но и старалось провести в число ее служащих провокаторов. В числе провокаторов был и Черномазов, имевший в партийных кругах кличку “Мирон”. Он втерся в доверие и стал в 1913 году секретарем “Правды”³³. Положение осложнялось тем, что помимо Черномазова вблизи газеты “Правда” находился другой, более матерый агент — Малиновский.

К 1913 г. вопрос об ответственном редакторе “Правды” встал остро. Было решено назначить на этот пост члена ЦК. “Ильич считал, — писала Крупская, — что надо перестроить редакцию, посадить туда редактора с большим партийным опытом, который только бы этим делом и занимался, а то совершенно было неясно, кто за что в редакции отвечает, получалась какая-то обезличка”³⁴. Таким человеком стал Свердлов, который после побега из ссылки в конце ноября 1912 г. находился в Петербурге. Он был заочно кооптирован и в состав ЦК РСДРП.

Для работы в газете “Правда* в это время не было легальных
редакторов. Нелегальные работники партии, которые могли бы успешно трудиться на этой должности, арестовывались. В начале 1913 г. Ленин отмечал: “У ликвидаторов куча интеллигенции, а у
нас берут всех”³⁵. В декабре 1912 г. из-за границы в Петербург приехал один из вождей ликвидаторов Ф.И. Дан и занял пост редактора меньшевистской газеты “Луч”. “Странная, архистранная история с Даном! — писал Ленин в том же письме. — Живет свободно, ходит во фракцию, редактор “Луча” и т. д.!! Какую-то большую игру ведет тут охранка!”³⁶

Из переписки охранки видно, какую “игру” она вела. Газета “Луч” помогала полиции в том, что указывала на принадлежность “Правды” к большевистскому ленинскому течению”³⁷.

С приходом Свердлова положение в “Правде” начало меняться к лучшему. Однако довести до конца реорганизацию редакции Свердлову не удалось. 10 февраля 1913 г, по доносу Малиновского
он был арестован. Ни одного из членов ЦК, находившихся на нелегальном положении, не осталось. Представителем ЦК в “Правде” стали депутаты — большевики IV Государственной думы.

Черномазов стал ответственным секретарем редакции не сразу.
В иной обстановке он не был бы им никогда. Крупская писала о
нем: “Он жил в Париже (работал при редакции газеты “Социал-демократ”. — Н. А.) и, уезжая в Россию, также заезжал к нам в Краков, ехал работать в “Правду”. Нам Черномазов не понравился,
и я даже ночевку ему не стала устраивать, пришлось ему ночь погулять по Кракову”³⁸.

Сначала Черномазова поместили на второстепенную должность, — вспоминает М. С. Ольминский, — но после новых арестов пришлось ему дать редакторскую работу”³⁹. Это произошло в мае
1913 г. Полицейские репрессии против газеты “Правда” сразу усилились. “За 9 месяцев 1912 г. (апрель — декабрь) из 204 выпущенных номеров было конфисковано 35, т. е. 17%, в январе — апреле 1913 г. процент конфискации вырастает до 20,4 (20 номеров из 98), в мае — июне — до 40 (20 номеров из 50), в июле — сентябре 1913 т. — до 80 (51 номер из 65)”. Эти репрессии, подрывая материальную базу издания, ставили под угрозу существование газеты.

За работой Черномазова внимательно следил Ленин и другие большевики. В ноябре 1913 г. Владимир Ильич писал в редакцию газеты: “Р е д а к т о р у: Плоха статья “Своего” (кличка Черномазова. — Я. А.) в № 25. Хлестко и только. Ради бога, поменьше хлесткости. Спокойнее разбирать доводы и повторять правду обстоятельнее, проще. Так и только так обеспечивается победа безусловная”⁴¹.

Деятельность Черномазова вызывала много протестов. Он выпускал такие номера, которые неминуемо конфисковывались. Сместить же его было трудно, ибо, “как только намечался подходящий человек для замены, как только он начинал работать в “Правде”, — его арестовывали и высылали”⁴².

Ленин требовал изменить тон газеты, соблюдать формальные требования существующего закона о печати. По словам Крупской, его раздражало поведение редакции, когда некоторые его статьи “пропадали без вести”⁴³. Чувство протеста против Черномазова зрело у многих сотрудников редакции.

- Значит, увольняюсь по третьему пункту? — и вышел. Это было около 1 февраля 1914 г. ...”⁴⁴

Другой активный сотрудник газеты Е. Ф. Розмирович в письме Крупской сообщала следующее: “Вообще тут идут усиленные толки о провокации. Говорят о ней все, кто освобожден из тюрьмы. Говорят настолько упорно, что русская коллегия решила вести следствие по этому делу, допросить ряд лиц. Одним из чл. коллегий, а именно Костей [Р. Малиновским], поставлен в связи с этими толками, а также с заявлением M.С. [Ольминского] вопрос о политической благонадежности Норина [Черномазова]. Это обстоятельство и заставляет русскую коллегию устранить Норина пока от всякой работы”⁴⁵.

Вопрос, как видим, был очень серьезным, требовал большого такта, тщательного расследования. Розмирович, опытный партийный работник, в указанном письме Крупской писала: “Стараемся хранить все это в строгой тайне. Неосторожно вел себя в этом деле М.С.”⁴⁶ Речь шла об Ольминском, который через три года пояснил, в чем выразилась его “неосторожность”: “У нас было внутреннее убеждение в провокаторстве Черномазова, но улик не было. Поэтому и говорить о нем приходилось осторожно. Я говорил знакомым людям: провокатор Черномазов или нет, я не знаю. Но если бы он был провокатором, то вел бы себя именно так, как он вел”⁴⁷.

Не остались незамеченными попытки Черномазова помещать в “Правде” без ведома редакции оппортунистические статьи А. А. Богданова, сломать установившуюся систему коллегиальной работы. В Заграничное бюро ЦК на Черномазова начали поступать жалобы от секретаря редакции “Правды” К. Н. Самойловой и от других членов редакции⁴⁸. Отвечая им, Заграничное бюро ЦК указывало: “Жалобы на Норина [Черномазова] во многом справедливы, однако жалующиеся не должны быть близоруки”⁴⁹, т. е. предлагалось использовать систему контроля, установленную ЦК.

Обобщая известные партии факты, Ленин писал: “Наблюдая вместе с группой депутатов деятельность Черномазова, мы, во-1-х, пришли к выводу, что он в своих статьях компрометирует наше направление, а во-2-х, является подозрительным в смысле политической честности”³⁰.

Черномазов и его покровители мешали расследованию. В марте 1914 г. провокатор написал заявление в ЦК РСДРП с целью помешать следствию, извратить подлинные обстоятельства провалов
в “Правде”⁵¹.

Судьба знаменитой газеты могла оказаться очень печальной. “Однако именно в этой обстановке с особой силой проявилась продуманность и дальновидность системы руководства “Правдой”, предусмотренной решениями ЦК. Создание внутри редакции таких коллективных партийных органов, как литературная и хозяйственная комиссии, ставивших под прямой контроль ЦК все дело выпуска газеты, позволило партии не только улучшить и укрепить издание “Правды”, но и в значительной мере парализовать деятельность провокаторов”⁵³.

Имеющиеся документы по делу Черномазова дают основание сделать также вывод о высокой изощренности политической полиции к тому времени. Утверждение В. Т. Логинова, что “никто из членов ЦК его [Черномазова] не знал, а партийным работникам, сталкивавшимся с ним в Баку, было известно лишь о его симпатиях к ликвидаторству. Несмотря на это, Л. Каменев счел возможным рекомендовать его для работы в “Правде”⁵⁴, звучит как попытка найти одного виновника в случившемся — Каменева.

Другим общерусским легальным центром большевиков была депутатская фракция в IV Государственной думе. Большевики, входившие в Государственную думу, прикрываясь депутатским мандатом, умело сочетали парламентскую работу с активной нелегальной партийной деятельностью. Действуя как представители ЦК, депутаты-большевики восстанавливали и укрепляли партийные комитеты, ячейки, связи, выступали на подпольных партийных собраниях, оказывали помощь местным организациям в постановке партийной работы, вели огромную агитационную и пропагандистскую работу.

Чтобы “убить “нелегальный парламентаризм” в России”, как выразился Ленин, правительство сделало основную ставку на провокаторов. Проявляя заботу о них, охранка протащила в IV Государственную думу Р. Малиновского, причинившего немало затруднений партии. Об этом можно сделать вывод даже из одного сообщения департамента полиции начальнику петербургского охранного отделения от 6 февраля 1913 г. В нем шла речь о том, что на квартире Г. И. Петровского, с участием Я. М. Свердлова, Ф. И. Головкина и Малиновского обсуждались вопросы: 1) о постановке тайных типографий в Гельсингфорсе и на Урале, 2) о сформировании областных бюро на Урале и в Харькове. Далее указывалось, что решено командировать на Урал Свердлова, Петровского и Сталина для оборудования технической стороны типографий, что приняты конкретные меры по улучшению работы редакции газеты “Правда”, решены другие важнейшие проблемы деятельности большевиков⁵⁶.

Малиновскому поступала информация от местных партийных организаций. В ноябре 1913 г. из Уфы пришла резолюция за подписью двенадцати человек с осуждением меньшевиков за раскол социал-демократической фракции Государственной думы⁵⁷.

Расследуя преступления бывшего министра и других чиновников Министерства внутренних дел и обнаружив в связи с этим провокаторство Малиновского, присяжный поверенный Н.А. Колоколов 26 мая 1917 г. пригласил для дачи свидетельских показаний Ленина. В своих показаниях Ленин писал о провокаторе Малиновском следующее: “Я слышал, что в Москве в эпоху приблизительно 1911 года возникали подозрения насчет политической честности Малиновского, а нам эти подозрения в особенно определенной форме были сообщены после его внезапного ухода из Государственной думы весной 1914 года. Что касается до московских слухов, они относились ко времени, когда “шпиономания” доходила до кульминационного пункта, и ни одного факта, хоть сколько-нибудь допускавшего проверку, не сообщалось”⁵⁸.

Развивая свою мысль, Ленин высказал очень ценные для понимания проблемы идеи: “Мне лично не раз приходилось рассуждать так: после дела Азефа меня ничем не удивишь. Но я не верю-де в провокаторство здесь не только потому, что не вижу ни доказательств, ни улик, а также потому, что, будь Малиновский провокатор, от этого охранка не выиграла бы так, как выиграла наша партия от “Правды;” и всего легального аппарата”⁵⁹.

Большевики хорошо знавшие повадки охранки, предчувствовали близость провокатора, но назвать его имя у них не было возможности. Д. Бедный, например, в письме Ленину сообщал: “Кто-то мешает... У меня такое чувство, что я скачу по тропинке бедствий, как и всякий другой, кто будет способствовать обновлению редакции, “кто-то” мешает и “кто-то” сидит крепко”⁶⁰.

Из письма Е. Ф. Розмирович Крупской видно, что в начале 1914 г. подозрения некоторых товарищей в отношении Малиновского были близки к тому, чтобы прямо указать на него. Из документа следует, что товарищ К. (имя не расшифровано) категорически отказался от кооптации в русскую коллегию ЦК. “Мотивирует наличностью провокации на верхах. Уверяет, что Пр. [Правдину] сообщали об одной такой вещи, о которой знали здесь только два лица: Костя и Марк [Малиновский и Г. И. Петровский, — следовательно, делает он заключение, провокатор за границей”⁶¹.

Анализируя прошлый опыт, Ленин рассмотрел проблему провокаторства под иным углом зрения, высветив при этом новые грани противодействия политической полиции. Он писал, что “Малиновский превратился в одно из звеньев длинной и прочной цепи, связывавшей (и притом с разных сторон) нашу нелегальную базу с двумя крупнейшими органами воздействия партии на массы, именно с “Правдой и с думской с.-д. фракцией. Оба эти органа провокатор должен был охранять, чтобы оправдать себя перед нами”⁶². Являясь хорошими конспираторами и непрерывно совершенствуя свое мастерство в борьбе с охранкой, депутаты-большевики не только показывали пример ведения подпольной работы, они обеспечивали явками и паспортами тех, кто переходил на нелегальное положение, рассылали по конспиративным адресам конфискованные номера “Правды”, обучали технике конспирации партийных работников на местах⁶³.

Об этой поездке имеется следующее донесение агента по кличке “Корнеев”, т. е. Лежавы. В первой половине июня 1914 г. он сообщал: “В Перми с четверга находится депутат Государственной думы Муранов. Как оказывается, перед самым отъездом его из С.-Петербурга с.-д. фракцией думы было получено из-за границы письмо Ленина, приглашавшего всех пятерых членов большевистской группы приехать за границу, забрав с собой еще 5 человек большевиков местных организаций: предлагалось этих 10 человек инструктировать, снабдить адресами и затем разослать по России. Но так как поездка эта не состоялась, а депутаты разъехались прямо по местам, то никаких явок и адресов они не получили, и Муранов приехал, имея в своем распоряжении лишь те имевшиеся в с.-д. фракции адреса, по которым выписывалась газета “Правда”⁶⁴.

Более чем за месяц до приезда Муранова пермская охранка получила от департамента полиции секретное указание “установить за ним грубую слежку”⁵⁰, т. е. вести неотступное наблюдение и не давать тем самым возможности проводить нелегальную деятельность.

За Мурановым удалось установить не только “грубую слежку”, но и приставить к нему тайного агента. По рекомендации местных товарищей Муранов “поместился на квартире у Лежавы”⁶⁶, о чем .и доносил в охранку последний. Далее провокатор сообщал, что Муранов решил ехать в Екатеринбург и Челябинск, “видимо, с ним ^: поедет и Лежава, возможно, для того, чтобы познакомить с екатеринбургскими партийными лицами”⁶⁷.

Все, что планировалось, как будто удавалось, но результаты были обратные. Несмотря на принятые охранкой меры, Муранов проделал большую работу. Он побывал в Перми, Мотовилихе, Лысьве, Чусовом, Надеждинске, Екатеринбурге, Нижнем Тагиле, Невьянске, Челябинске, Златоусте, Миньяре, Уфе. В ходе этих поездок были установлены новые партийные явки, пароли, шифры для связи как между партийными организациями Урала, так и между ними и центром. Департамент полиции был весьма недоволен работой охранки, с нескрываемым раздражением указывал на “крайне позднее получение... от агентуры сведений, имеющих весьма серьезное назначение в деле преступной работы главарей революционного движения и требующих от розыскных органов принятия немедленных мер к искоренению подобной деятельности”⁶⁸.

Исключительно высоко оценивал Ленин деятельность большевистской фракции в Государственной думе, умелое сочетание ею парламентской работы с активной нелегальной революционной борьбой. Он с гордостью отмечал, что большевики-депутаты показали невиданную еще в международном социализме практику использования парламентаризма революционной социал-демократией. Ленин писал, что депутаты-большевики “блистали не краснобайством, не “вхожестью” в буржуазные, интеллигентские салоны, не деловой ловкостью “европейского” адвоката и парламентария, а связями с рабочими массами, самоотверженной работой в этих массах, выполнением скромных, невидных, тяжелых, неблагодарных, особенно опасных функций нелегального пропагандиста и организатора”⁶⁹. Большой вред делу революционной борьбы нанесли Малиновский и Черномазов. Провокаторы, говорил Ленин, проваливали членов ЦК, партийных работников, отправляли их на каторгу, чем ускорили смерть иногих из них. И если провокаторы не причинили еще большего зла, то потому, что в партии было правильно определено соотношение легальной и нелегальной работы.

Предательская деятельность Малиновского, Черномазова и др. показала, что провокаторство в легальной организации не принесло того успеха, на который рассчитывала охранка. Эта идея в наиболее систематизированном виде была высказана Лениным в работе “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”. “Чтобы снискать доверие у нас, Малиновский, как член Цека партии и депутат Думы, должен был помогать нам ставить легальные ежедневные газеты... Одной рукой отправляя на каторгу и на смерть десятки и десятки лучших деятелей большевизма, Малиновский должен был другой рукой помогать воспитанию десятков и десятков тысяч новых большевиков через легальную прессу”⁷⁰.

До 1905 г. суды в борьбе с революционным рабочим и социал-демократическим движением играли второстепенную роль. Главными были административные меры: ссылка в Сибирь и отдаленные губернии, высылка на срок от одного года до пяти лет, подчинение гласному надзору полиции, тюремное заключение и арест. Ссылка на каторгу, смертная казнь в административном порядке не применялись.

По уголовному законодательству Российской империи понятия государственных преступлений были очень широкими. К ним относились участие в революционных организациях, пропаганда политических и социальных теорий, направленных против интересов господствующих классов, и др. Даже работа в неразрешенном профсоюзе при отягчающих обстоятельствах могла повлечь за собой заключение в тюрьму или крепость. Уже по делу “Южнороссийского союза рабочих” (1877 г.) было предано суду из нескольких сот рабочих только 15 человек. “Северный союз русских рабочих” во главе с рабочими С.Н.Халтуриным и В.П.Обнорским был разгромлен без обращения к суду⁷¹.

Эту тактику царизма Ленин осудил еще во время пребывания в тюрьме в 1896 г.: “...в России правительство пуще огня боится огласки фабричных порядков и происшествий: оно запретило писать в газетах о стачках, оно запретило фабричным инспекторам печатать свои отчеты, оно даже перестало разбирать дела о стачках в обыкновенных судах, открытых для публики...”⁷².

На это важное обстоятельство современные историки не всегда обращают внимание. Так, Н.Я.Олесич пишет: “Всего по делу “Союза борьбы” с декабря 1895 по январь 1896 года было привлечено к суду 88 человек...”⁷³ Ссылка автором сделана на работу, в которой эти данные взяты из архивных источников. Н.Я.Олемич не обратила внимания на то, что указанные 88 человек петербургского “Союза борьбы” были наказаны в административном порядке, без суда.

Судебная реформа 1864 г. прежний, чисто сословный, закрытый чиновничий суд заменила судом присяжных, основанном на принципе гласности. Из ведения суда присяжных с самого начала были исключены “государственные преступления”. Рассмотрение дел о государственных преступлениях в судебном порядке начиная с 70-х гг. XIX в. очень приблизилось к административной расправе. При производстве предварительного следствия судебных следователей заменили жандармы, дознание заменило предварительное следствие, двери суда закрылись, и полная тайна судебного разбирательства приблизила судебные органы к административным⁷⁴.

В январе 1905 г. Ленин пишет “Письмо Е.Д.Стасовой и товарищам в московской тюрьме”⁷⁵. По сообщению Стасовой, это письмо было написано при следующих обстоятельствах. В июне 1904 г. были арестованы и посажены в Таганскую тюрьму ряд активных работников Северного бюро ЦК РСДРП, в том числе Н.Э.Бауман, Е.Д.Стасова, Ф.В.Ленгник, С.М.Кнунянц. У политических заключенных, сидевших в Таганской тюрьме, возникли вопросы о поведении социал-демократов на самом суде. Стасовой, выпущенной из тюрьмы под залог, товарищи поручили срочно связаться с Лениным и получить ответ на волновавшие их вопросы. Письмо Ленина и явилось таким ответом.

Владимир Ильич указал на сложность проблемы, которая требовала, по его мнению, тщательного изучения, накопления опыта. Высказанные им предложения он просил считать предварительными, “которые всего менее следует рассматривать как попытку решать вопрос”⁷⁶. Очень многое зависит от суда, писал Ленин. Если есть возможность, то следует использовать его для агитации в пользу партии. Нужно быть очень осторожным, всякие разговоры об организационных отношениях – исключить. Говорить только о принципиальных вопросах нашей партии. “Во всяком случае речь о принципах, программе и тактике социал-демократии, о рабочем движении, о социалистических целях, о восстании – самое важное”⁷⁷, - подчеркивал он.

В письме есть место, прямо связанное с противодействием провокациям, подлогам, доносам царской охранки. Если “конкретные обстоятельства”, “инстинкт революционера” подсказывают подсудимому, что “факты шатки, агентурные свидетели путают и врут, тогда едва ли расчет отнимать у себя агитационный материал для изобличения подстроенности суда”⁷⁸, - указывал Ленин.

По вопросу, приглашать ли адвокатов, Ленин высказался очень четко. Если есть возможность и необходимость участвовать в судебном следствии, то приглашать адвоката надо. Его роль в суде нужно “мягко, уступчиво, гибко и осмотрительно” обговорить до суда. “Брать адвокатов только умных, других не надо, - писал Ленин. – Заранее объявлять им: исключительно критиковать и “ловить” свидетелей и прокурора на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения, исключительно дискредитировать шемякинские стороны суда”⁷⁹. Ленин дал крайне отрицательную характеристику суржуазным адвокатам. По его словам, “эта интеллигентская сволочь часто паскудничает”. Он призывал революционеров “не верить им, особенно если они скажут, что они социал-демократы и члены партии (по нашему § 1!!)”⁸⁰. Владимир Ильич предостерегал товарищей, обращая их внимание на то, чтобы профессиональная защита не опошляла перед судом дело революционной партии.

В адвокатуре работало немало видных юристов. Среди них было много людей прогрессивных, смелых, известных своей острой критикой полиции, удачными выпадами против судебной несправедливости. Особенно популярны были Ф.Н.Плевако, В.Д.Спасович, К.К.Арсеньев, Н.П.Карабчевский, А.М.Унковский, А.И. Урусов, С.А.Андреевский, П.А.Александров, В.М.Пржевальский, А.Я.Пассовер⁸¹. Прогрессивного русского юриста А.Ф.Кони А.В.Луначарский называл “блестящим либералом”.

Если большевики преследовались явно неосновательно, по доносам провокаторов, товарищи принимали меры для отмены незаконных репрессий властей. Так, уральский большевик В.М.Сивилев, заключенный в пермскую тюрьму, просил партийную организацию выработать петицию о его освобождения для посылки ее министру внутренних дел, так как задержан он без всяких оснований. “Читал на собрании рабочих то, что было допущено в печати”⁸², - писал Сивилев.

Дело Сивилева было доведено до суда. Возник вопрос об адвокате, кандидатуру которого обсуждал партийный комитет. Было признано необходимым обратиться к услугам присяжного поверенного Вармунда или Трапезникова. Последний находился в административной ссылке. Большевики знали, что в таких случаях поднадзорному разрешался временный выезд, и поручили опытным товарищам В.П.Новожилову и И.К.Заозерскому заняться решением этого вопроса⁸³.

Будучи по образованию и по роду легальной деятельности юристом, Ленин оказывал постоянную юридическую помощь работникам ЦК РСДРП, членам большевистской фракции в Государственной думе и отдельным деятелям партии. До видных деятелей партии и государства выросли в годы Советской власти большевики-юристы А.А.Бекзадян, П.А.Красиков, Н.Н.Крестинский, Д.И.Курский, В.Р.Менжинский, П.И.Стучка, А.Ф.Мясников. Широко известны на Урале в рабочем социал-демократическом движении были такие юристы, как Б.П.Вологдин, П.А.Матвеев и др.

Опытный, по-настоящему поверенный в делах революционеров адвокат мог оказать большую помощь в опровержении представленных суду доказательств. В декабре 1912 г. был арестован И.И.Башков. Мотовилихинского большевика обвиняли в антиправительственной пропаганде. Экспертиза подтвердила, что предвыборная большевистская прокламация была написана рукой Башкова, что соответствовало действительности. По совету защитника П.А.Матвеева была затребована и судебная экспертиза. Матвееву удалось добиться приглашения такого эксперта, который опроверг утверждение полицейской экспертизы. В итоге Башков был оправдан за “недостаточностью улик”⁸⁴.

Несмотря на сложность проблемы, социал-демократы стремились выработать единую общепартийную линию поведения на период следствия и суда. Уже в 1898 г. В обзоре важнейших дознаний, производившихся в жандармских управлениях России, было указано на особо важную находку среди социал-демократической литературы. Речь шла о руководстве “Как вести себя революционеру на свободе и при следствии”. Подробное содержание этого документа не сообщалось, но отмечались советы революционерам, как им вести себя в тюрьме, предупреждение их о приемах жандармов “подсаживать” в камеры арестованных “переодетых шпиков”⁸⁵.

В письме к Плеханову 9 ноября 1900 г. Ленин высказал свое отношение к брошюре социал-демократа Бахарева (В.П.Акимова) “Как держать себя на допросах”⁸⁶. Он считал ее “полезной (несмотря на ее недостатки), выдвигающей действительно важный вопрос и, в общем и целом, правильно его решающей”⁸⁷. Ленин настойчиво убеждал Плеханова в необходимости публиковать такие работы. “Привлечение к движению масс совсем юной рабочей и интеллигентной молодежи, полное почти забвение или вернее незнание ею того, как и что было в старину”⁸⁸, - по словам Ленина, являлось убедительным аргументом в пользу таких работ.

Брошюра Бахарева, очевидно, имела в подполье широкое распространение. Встречалась она и на Урале⁸⁹. Особую значимость, остроту приобретала эта сторона борьбы для боевиков, тех, кому грозила смертная казнь. Хорошо известны чудовищные эксперименты над С.А.Тер-Петросяном (Камо) в подследственной тюрьме в Моабите. Чтобы избежать виселицы, он по совету Л.Б.Красина, притворившись душевнобольным, выдержал мучительные пытки и с диагнозом шизофрения был отправлен в Россию. Два года истязаний в Метехском замке, а затем суд не сломили революционера, и он довел борьбу до победы.

Вспоминая о боевых дружинах Урала в годы первой русской революции, И.П.Мыльников писал: “Учили нас в дружине и тому, как держать себя при аресте и допросе”⁹⁰.

По просьбе Организационного комитета по созыву II съезда партии Ленин написал работу “К вопросу о докладах комитетов и групп РСДРП общепартийному съезду”⁹¹. В ней он поставил ряд вопросов, на которые желательно было получить ответ в докладах на съезде. Среди них были: “Чтение по вопросу “как себя держать на допросах?”, “Надобность в этих и подобных брошюрах?”⁹².

На II съезде РСДРП обсуждалась резолюция Павловича (П.А.Красикова) о показаниях на следствии, под которой стояли подписи 16 делегатов. Подготовка этого вопроса была поручена Красикову не случайно. Он был юристом по образованию, имел большой опыт революционной деятельности, подвергался репрессиям. Красиков был соратником Ленина, пламенным большевиком.

Резолюция, принятая съездом, “О показаниях на следствии” была следующего содержания: “Принимая во внимание: а) что всякие показания, даваемые революционерами на жандармском следствии, независимо от воли революционеров, служат в руках следователей главным материалом для обвинения и привлечения к следствию новых лиц; б) что отказ от показаний, если он широко применяется, будет содействовать в сильной степени революционному воспитанию пролетариата; - II съезд РСДРП рекомендует всем членам партии отказываться от каких бы то ни было показаний на жандармском следствии”⁹³.

Протоколы II съезда партии оставили скупую информацию о ходе обсуждения этого вопроса. Против сохранения в резолюции такой мотивировки выступил Егоров (Е.Я.Левин). Л.Г.Дейч предложил убрать из пункта “б” мотивирующей части после слов “если он широко применяется” фразу: “ни в коем случае не может ухудшить положения обвиняемого и что такая тактика...”, далее по тексту. Это предложение было принято. Была принята также поправка заменить слово “воздержаться” словом “отказаться” в постановляющей части⁹⁴.

На жандармском следствии большевики, за редким исключением, вели себя достойно, не давали никаких показаний по вопросам о нелегальной организации, конспиративной работе. Иногда товарищи отказывались давать какие-либо показания, т.е. полностью игнорировали следствие. Например, в начале 1913 г. В Екатеринбурге был арестован член ЦК РСДРП Ф.И.Голощекин. В документах местной охранки значится: “Голощекин отказывается от дачи показаний”⁹⁵. В таких случаях агентурные данные часто были не только основными, но и единственными доказательствами. Поэтому после упоминания об отказе Голощекина предписывалось полиции допросить в качестве свидетелей хозяина центральных меблированных комнат, швейцара тех же комнат, посыльного, горничную, т.е. платных агентов полиции.

Распространенной была и такая тактика. Агент ЦК А.А.Сольц, арестованный в Петербурге 7 февраля 1913 г. на одном из рабочих собраний, дал такой ответ на вопрос следователя: “...на собрании был... с целью побеседовать с рабочими. О чем должна быть беседа – не скажу, по чьей инициативе было организовано собрание – сказать не желаю... Были ли там лица, мне знакомые, - не скажу”⁹⁶.

Против тактики отказывания революционеров от дачи показаний на жандармском следствии самодержавие отработало свою контртактику. Она состояла в том, что предварительного следствия вообще не проводилось. Ленин охарактеризовал это следующим образом: “Подлое подстрекательство, подкуп и спаивание подонков нашей проклятой капиталистической “цивилизации”, зверское избиение вооруженными безоружных, комедия суда и следствия, производимых самими виновными”⁹⁷.

Для одаренных работников партии, искушенных в борьбе с царизмом, не были неожиданными те приемы, которые наиболее широко, типично использовали жандармы, полиция и судьи. К ним следует отнести предписание охранки такого содержания: “В видах предупреждения побега и, с другой стороны, способствования успеху дознания необходимо стремиться иметь сотрудников из числа лиц, содержащихся под стражей”⁹⁸.

В фондах Центрального партийного архива имеется письмо Л.Меньщикова, бывшего крупного чиновника особого отдела департамента полиции. В феврале 1911 г. он просил прощения за свою прошлую деятельность и писал, что еще в ранней молодости поставил себе труднейшую задачу выяснить единоличными усилиями систему политического сыска царского правительства, незнание которой, по его словам, составляло серьезнейшую помеху революционерам в их практической деятельности⁹⁹.

Социал-демократы за границей в конце 1913 г. обсуждали вопрос об организации специального фонда для содействия побегам политических заключенных. Комитет заграничной организации РСДРП в письмах на имя Ориатского (Г.В.Чичерина) приглашал его на собрание по созданию этого фонда и указывал на согласие краковского Союза помощи политическим заключенным помогать в этом деле¹⁰⁰.

Производство фиктивных паспортов получило особенно широкое развитие после поражения революции 190-5-1907 гг. Большевистские комитеты имели профессионально поставленные паспортные бюро. Типичным является паспортное бюро Московского комитета РСДРП. Министерство юстиции сохранило протокол обыска на квартире М.С.Петровой, где было найдено 65 паспортных бланков, 22 паспортных книжки, 251 печать различных правительственных учреждений, 40 печатей для визы и т.п.¹⁰¹

В феврале 1908 г. пермское охранное отделение сообщало, что в огромном уральском регионе “дело снабжения революционных организаций паспортами в настоящее время поставлено в довольно широких размерах”¹⁰². Здесь же имелось большое специальное дело о краже служащими Мотовилихинского волостного правления бланков паспортов для революционных организаций¹⁰³.

Потребность растущего нового поколения большевиков в паспортах росла. Из переполненных тюрем, ссылок, с каторги бежали революционеры, переходили на нелегальное положение. Увеличивающаяся эмиграция также требовала паспортов. В сводке Уфимского губернского жандармского управления в октябре 1911 г. сообщалось, что проживающая в Нижнем Новгороде “Валентина Преображенская оказывает самую энергичную помощь политическим арестованным и беглым ссыльным не только денежную, но... и добывает им паспорта, не разбираясь при этом в партийности обращающихся”¹⁰⁴. Сама Преображенская, как значилось здесь, ни к какой революционной организации не принадлежала.

Вспоминая о революционном прошлом Миньярской организации, М.Н.Коковихин писал об удачных попытках иметь на селе среди старшин и старост членов партии. Через них большевики “доставали бланки паспортов с печатями, которых накапливалось 20 и более штук. Тут были вечные, пятилетние и годовые бланки. Не один десяток товарищей жил по миньярским паспортам”¹⁰⁵.

Период расследования большевики использовали в интересах партии, сохранения и укрепления партийного подполья. В ходе следствия часто удавалось получить важные сведения для революционеров, которые они стремились передать на свободу товарищам. Иногда удавалось выявить провокатора. В 1910 г. А.М.Калинин в зашифрованном письме освободившимся из челябинской тюрьмы товарищам сообщал: “Передайте, что Матвеев провокатор”¹⁰⁷.

20 августа 1910 г. охранка изъяла во время обыска у А.В.Мажова, члена партийного комитета Средне-Камской организации РСДРП в Пожве Пермской губернии, зашифрованный список членов организации, а также партийную литературу. Провал организации произошел случайно, а поэтому неожиданно. Тем не менее арестованные товарищи, как доносил сотрудник охранки “Казак”, “условились о даче одинаковых, ведущих к их оправданию показаний, причем заметно общее их недовольство по отношению Можева [А.В.Мажова], не сумевшего сохранить уличающих всех их в революционной деятельности материалов”¹⁰⁸.

Из донесения агента охранки от 17 октября 1910 г. видно, что все содержавшиеся в тюрьме социал-демократы “путем свиданий и “передач” - в церкви, бане и на прогулках – решили при дальнейших допросах отвечать полным незнанием, основываясь на том, что ни у кого из них по обыскам ничего существенного добыто не было, что же касается обнаруженного у Можева, то этот последний имел возможность сообщить арестованным, что при допросах он заявил, что отобранное у него по обыску он получил от умершего ныне Дмитрия Пушкарева”¹⁰⁹.

С 30 октября 1911 г. начались аресты екатеринбургских большевиков, связанных с ними товарищей. В этот день были арестованы руководители подполья: С.А.Черепанов, М.А.Черепанова, А.М.Капустин, В.А.Луппов, Н.А.Мартьянова; 3 ноября был арестован А.И.Парамонов, 13 ноября – В.М.Захаров, 15 ноября – Г.М.Шкапин, 20 декабря – И.И.Шварц, 24 декабря – А.В.Трубина, 25 февраля 1912 г. – И.И.Чемезов¹¹⁰. Позже были арестованы и привлечены к суду Е.Б.Бош и Е.А.Преображенский.

М.А.Черепанова была доставлена в Екатеринбургскую тюрьму вместе с двухлетней дочкой, которую она взяла с собой, не видя иного выхода. Эта образованная, интеллигентная молодая женщина со слабым здоровьем (в 1915 г. она умерла в ссылке в возрасте 29 лет) вела огромную партийную работу. В переписке с Крупской Черепанова давала очень точную характеристику проблем партийной жизни. Весной 1911 г. уральская большевичка писала: “Но вот в Пермскую губернию назначен знаменитый Кошко <губернатором>, который хочет, кажется, окончательно вытравить здесь революционное гнездо, но удастся ли – это другой вопрос, но ужасный человек, как мы будем здесь храниться, пока не знаю”¹¹¹.

В тюрьму Черепанова взяла самое важное: молоко для ребенка и партийные документы. Начальник уральской охранки Комиссаров доносил губернатору Кошко: “При обыске Черепановой в тюрьме надзирательница таковой Надежда Мартыновна Стецкая обратила внимание на находившийся у дочери Черепановой стеклянный пузырек с молоком, в каковом по осмотре оказался конспиративный партийный адрес и часть партийной газеты, существенные вещественные доказательства по делу Черепановой”¹¹².

Акция по разгрому екатеринбургского подполья планировалась основательно. Накануне 30 октября 1911 г. Комиссаров послал предписание уфимской охранке: “На днях будет ликвидирована Екатеринбургская организация, связанная с Уфой через Гладывшева-Щербатова и адрес Бекетовская, 40, желательно произвести одновременную ликвидацию, если нет препятствий”¹¹³.

Охранке удалось захватить немало косвенных доказательств. Однако прямых улик было очень мало. Упорное сопротивление арестованных товарищей ослабляло усилия политической полиции. Дознание по делу затягивалось. Департамент полиции торопил пермское губернское жандармское управление к скорейшему расследованию дела С.А.Черепанова и др. и передачи его в суд. Но расследование продвигалось медленно. Местные власти отвыкли от судебной системы рассмотрения дел по государственным преступлениям. Навыки внимательного исследования доказательств были либо потеряны, либо не приобретены вовсе. Конспиративное мастерство большевиков возросло. У Захарова было обнаружено зашифрованное письмо в виде дробей. Много времени ушло на выяснение автора этого письма. Ведавший политическим розыском в Екатеринбурге Трофимов и здешний прокурор считали, что письмо написано не Захаровым. Комиссаров утверждал обратное. Трофимов, получив обстоятельный разнос от Комиссарова, долго оправдывался за провалы в работе. Он писал в Пермь, что его предшественник ротмистр Ральцевич регистрации лиц, проходившей по переписке, не вел. Делал записи на отдельных листках, которые хранил в своем столе, и они были понятны только Ральцевичу. При сдаче должности он ничего не объяснил и не передал Трофимову¹¹⁴.

Расследование наткнулось на широкие, хорошо законспирированные связи большевиков Урала. Поэтому местной охранке пришлось вновь “выкручиваться” перед начальством. В апреле 1912 г. из Перми в департамент полиции последовало очередное объяснение: “Направление дознания задерживается осмотром нелегальной литературы, отобранной при обыске у Н.Мартьяновой, В.Луппова, И.Чемезова, а также невыполнением отдельного требования начальником Иркутского губернского жандармского управления от 22 февраля 1912 г. за № 475 о производстве на почте в Нижне-Ишимском выемки и осмотра телеграмм, отправлявшихся привлеченным Е.Преображенским”¹¹⁵.

В мае департамент полиции вновь требует “принять возможные меры к скорейшему окончанию всех дел, возбужденных производством еще в октябре и ноябре месяцах 1911 года”¹¹⁶.

Круг лиц, связанных с екатеринбургским подпольем и попавших в поле зрения охранки, расширялся. В конце 1911 г. и первой половине 1912 г. шли непрерывные аресты, обыски, выемки корреспонденции, допросы. “5 января Н.Ульянова привлечена в качестве обвиняемой, 9 января постановлено о повсеместном розыске через департамент полиции Н.Ульяновой”¹¹⁷, - доносила охранка.

Арестованные товарищи, несмотря на строгую тюремную изоляцию, были хорошо информированы о ходе расследования. Между собой они имели постоянную связь. А.И.Парамонов вспоминал, что со Шварцем и Шкапиным он сразу связался перестукиванием. Этот способ связи революционеры знали и использовали давно. Авторство приписывается декабристу Рылееву. Тридцать букв алфавита записывали по порядку так, что получалось 6 рядов и 5 колонок. Первые удары указывали ряд, а вторые – колонку. Пересечение определяло букву¹¹⁸. Парамонов писал, что перестукивание среди них достигло такого совершенства, что с Ф.И.Голощекиным он играл в самодельные шахматы¹¹⁹.

В тех случаях, когда необходимо было сообщить о чем-то очень важном, революционеры искали надежные пути к установлению контактов. Использовались для этого тщательное шифрование посылаемых из тюрьмы писем¹²⁰, личные свидания. Большевичка Л.М.Тарсова писала, как просиживали они ночи на вокзале, чтобы передать запеченную в пирожки пачку пилок для побега уходившим на каторгу товарищам по революционной борьбе¹²¹.

Арестованные по делу Екатеринбургской организации РСДРП в 1911 г. товарищи в ожидании суда наладили не только хорошие связи между собой, но умудрились издавать рукописный журнал “Тюремное эхо”. А.И.Парамонов вспоминал: “Хотя мы были одеты в арестантские куртки и брюки из солдатского шинельного сукна, белье было собственное. После бани надзиратель забирал наше белье, относил в стирку на женский двор. Черепанова и Трубина договорились с прачками, “чинили это белье, вкладывали в него записки, прочитанный журнал “Тюремное эхо”, и надзиратель это выстиранное и наглаженное белье на вытянутых руках вносил к нам в камеру. У нас наступал праздник, пороли заплаты и извлекали записки”¹²².

Эти связи способствовали решению таких важных вопросов, как необходимость участия адвокатов, содержание выступлений в суде¹²³, прошение о помиловании и др.

Местная печать обратила внимание на то, что свидетелями по делу проходили лишь два жандармских чина и квартирохозяйка Черепановых. Отмечалось, что вахмистр Аликин неизменно фигурирует почти во всех политических процессах. Ясно указывая на источник информации, которым пользовались жандармы, газета привела их фразы, которыми они подкрепляли свои показания: “Нам стало известно”, “Мы узнали”, “Внутренним и внешним наблюдением установлено было”¹²⁴.

По делу о Екатеринбургской партийной организации был привлечен бывший рабочий Путиловского завода профессиональный революционер Г.М.Шкапин. Он был арестован в Петербурге. При обыске “у него было отобрано письмо из Киева со штемпелем 8 ноября 1911 г. на имя А.Д.Рашевской, тещи Шкапина, за подписью “Ната”¹²⁵. Полицейская экспертиза обнаружила скрытый текст путем нагревания и установила, что письмо было написано Е.Б.Бош.

В письме Крупской летом 1914 г. Шкапин писал: “Вина моя, собственно, в том, что я, чтобы выпутать жену, сказал на допросе, что письмо из Киева, кажется, принадлежит моему старому знакомому Исааку Шварцу. После этого жену мою освободили из предварилки. А я за то, что не досказал до конца и не пошел на предложение охранки, пропарился 22 месяца”¹²⁶.

Поступок Шкапина вызвал справедливое осуждение сопроцессников как непартийный и вредный. Свое поведение он объяснил позже так: “Я был в двух шагах от самоубийства и, разумеется, выкарабкивался из петли, напутал при дознании”¹²⁷. Шкапин дал слово товарищам больше не работать в партии, а если и работать, то только в легальных организациях. После освобождения из тюрьмы он работал в Петербурге уполномоченным больничной кассы, а затем выдвинулся, как писал Крупской, “в члены страхового совета” созданного большевиками нелегального страхового центра. То, что он нарушил данное им слово, “меня сейчас очень мучает”, писал Шкапин Надежде Константиновне¹²⁸.

Дело приобрело срочный характер еще и потому, что в апреле 1914 г. для руководства нелегальной работой при Русском бюро ЦК было создано особое отделение, в которое Ленин предложил ввести рабочих-правдистов, в том числе и Шкапина¹²⁹.

Крупская 12 июля 1912 г. в письме И.Ишварцу, которого, по мнению товарищей, “все считали великим конспиратором”¹³⁰ и который был осужден по делу Екатеринбургского комитета на вечное поселение в Сибирь, просила ответить его “поскорее и поточнее” на вопросы по делу Шкапина. Ответ Надежда Константиновна просила официальный и на особом листе. Вот эти вопросы: “1) точный текст принятой окончательно резолюции (отстраняется от всякой работы или разрешается принимать участие в професс. работе, на какой срок отстраняется и пр. Для нас это очень важно на случай всяких будущих историй); 2) кто именно эти резолюции принимал (все ли сопроцессники или кто-либо участия в голосовании этой резолюции не принимал и остался при особом мнении); 3) кому, кроме сопроцессников, эта история известна (напр. Керенскому или Соколову), в какой мере; 4) имеется ли возможность списаться со своими сопроцессниками; 5) считаете ли вы, что он нарушил данное им честное слово, взявшись за ту работу, которую ведет теперь; 6) считаете ли, что надо требовать его ухода”¹³¹.

Глава V

Правительство тщательно прятало от народа то, что происходило в государстве, сохраняло в строгой тайне все, что делалось на фабриках, назревало в среде рабочих. И только с приходом на помощь рабочим социал-демократов “рабочие, - по словам Ленина, - отучили правительство от гнусной полицейской лжи: они заставили его признать правду, когда поднялись массой, когда воспользовались листками для оглашения дела¹. Правительство вынуждено было открыто выступить в печати о стачках рабочих уже в конце XIX в.

Политическое “прозрение” молодежи в России нередко начиналось с понимания роли предательства, провокации. Социал-демократы умело использовали факты разоблачения происков политической полиции с целью натолкнуть на мысль о необходимости протеста, выражаясь ленинским языком, против всей системы полицейского и чиновнического самовластия².

Большевики видели, что многоликие прислужники охранки во всех здоровых слоях общества, и в первую очередь в среде пролетариата, справедливо заслуживали презрения, порождали активную готовность к мщению. На отдельных этапах революционной борьбы были случаи террора тайных агентов самодержавия. В ноябре 1905 г. Ленин в работе “В Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете” прямо предписывал боевым отрядам: “Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка...”³ К таким действиям вынуждала обстановка гражданской войны, развязанной самодержавием.

Факты террора свидетельствовали о глубокой ненависти народных масс к политической полиции, ее агентам. Миньярские подпольщики описали такой случай: “В 1912 г. был избит полицейский Машин, который через месяц умер, а на могиле его на крест была повешена мертвая собака, что видели много жителей, приходящих на кладбище”⁴.

Нужно прямо сказать, что партия не считала террор основным способом борьбы. Она знала опыт предшественников и всегда помнила настойчивые требования Ленина, что “мы должны внушать рабочим, что убийство шпионов и провокаторов и предателей может быть, конечно, иногда безусловной необходимостью, но что крайне нежелательно и ошибочно было бы возводить это в систему”⁵. Основным оружием в борьбе с разоблаченными провокаторами и шпионами было их общенародное обличение, бойкот и травля. Для этой же цели широко использовались нелегальная и легальная печать, устные средства пропаганды и агитации.

К провокатору Гуровичу Ленин предлагал применить “строжайший бойкот и неуклонно преследовать его как изменника и шпиона... я бы стоял тогда за издание приговора особым листком, с карточкой и с предисловием “Искры” о необходимости систематической борьбы с провокаторами и шпионами, об образовании дружин для изобличения их, слежения за ними, травли их, и тому подобное”⁶.

Неоценима роль “Искры” как воспитателя революционеров России, широких трудящихся масс, способных работать в условиях подполья. В этом отношении показательны статьи “Новые друзья русского пролетариата”⁷, “Политический разврат и экономическое тупоумие”⁸, “Еще раз о политическом разврате наших дней”⁹ и др. “Искра” подробно анализировала коварные приемы тайных агентов политической полиции по организации политического, нравственного разврата рабочего класса. Газета указывала на то, что приемы провокации, а также все тонкости полицейского сыска станут применяться по всей России. Об этом шла речь и в статье “По поводу нового назначения Зубатова”¹⁰, который стал помощником царского министра Плеве по особым (особо гнусным) поручениям. В связи с этим “Искра” призывала к повышению бдительности, к улучшению конспирации. Рекомендовалось проявлять “возможно больше осторожности с адресами, в выборе псевдонимов, в устройстве конспиративных квартир, в употреблении шифров”¹¹. Эта тема не сходила со страниц “Искры”. Имя Зубатова, например, стало широко известно в самых различных кругах русского общества.

Зубатовские организации по мере их развития начали усиливать контрреволюционную пропаганду. Особенно активным был рабочий, бывший социал-демократ Ф.Слепов¹². В основе его выступлений была клевета на революционеров, а также грубое искажение причин тяжелого положения рабочих. “Искра” тут же сообщила следующее: “Один из агентов охранки – рабочий Слепов произносит перед своими товарищами речь, в которой раскрывает широкие перспективы Эльдорадо для рабочих, если они останутся верными царскому правительству; правительство, говорил он, обещает вам восьмичасовой рабочий день, а потом... со временем оно возьмет в свои руки все фабрики, отдаст их вам, и вы будете хозяевами своего труда”¹³. Этот факт “Искра” расценила как усилившийся процесс разложения государственного порядка в России и призвала революционную социал-демократию “энергичной пропагандой и агитацией ускорить момент объявления этого банкротства, которое будет иметь громадное политическое значение для всего русского рабочего движения”¹⁴.

“Искра” являлась образцом оперативности контрпропагандистской работы, она сразу вскрыла суть новой тактики властей и обратила внимание социал-демократов на эту опасность. Газета указала пути и методы борьбы с ней. “Социал-демократические комитеты повели наряженную борьбу с “полицейским социализмом”. Московский комитет РСДРП только в течение первых месяцев 1902 г. выпустил 6 прокламаций, разоблачивших цели охранки. Социал-демократам все чаще удавалось проникать на собрания зубатовцев”¹⁵.

Революционеры, разоблачив участие охранки в организации лекций, по словам Зубатова, “распугали лекторов”¹⁶. Они стали один за другим устраняться от выступлений под разными предлогами. Вскоре Зубатов был вынужден признать, что лекторская деятельность становится все более непопулярной в массах.

Контрпропагандистская деятельность “Искры” была не только современной, но и постоянной, систематической. Причем газета акцентировала внимание на изменение форм зубатовской тактики, что усиливало действенность контрпропаганды. Корреспонденции с мест приходили в редакцию от людей, непосредственно соприкасавшихся с данной проблемой, людей талантливых, партийных, таких, как Н.Э.Бауман, И.В.Бабушкин. Рабочие тянулись к этой информации, из нее они узнавали действительные проблемы своей жизни. Такие знания не только политически просвещали рабочих, но и способствовали воспитанию чувства собственного достоинства, уважительного к себе отношения. С рабочими говорили как с личностями, имевшими свободное право самостоятельно разбираться в том, что является клеветой, Пустозвонством, а что – подлинными ценностями рабочего человека.

В материале под рубрикой “К сведению гимназистов и их родителей. Учителя в роли провокаторов”¹⁸ сообщалось, что во второй половине октября 1901 г. по гимназиям и реальным училищам разослан секретный циркуляр департамента полиции. В нем предлагалось самым тщательным образом следить “за развитием и выработкой убеждений у воспитанников старших классов, убеждений, касающихся сферы политических отношений государства к обществу...”¹⁹. Эта обязанность возлагалась на преподавателей русского языка. Они должны были подбирать такие темы для сочинений, которые позволяли бы видеть направление взглядов гимназистов, а если будет замечено свободомыслие, стремление к социальным изменениям в обществе, то принять все меры, преграждающие таким гимназистам пути для поступления в высшие учебные заведения.

От уральских корреспондентов в редакцию “Искры” пришли списки шпионов, предателей, провокаторов. В корреспонденции из Златоуста говорилось: “Список здешних шпионов: 1) Андрей Федорович Жилин; 2) Китов (переодетый жандарм), русый, 42 г., покупает старое железо; 3) Алексей Евг. Шергин (переодетый жандарм); 4) Степан Лукашев, мастер; 5) Василий Рябов; 6) Ник. Стариков; 7) Дмитрий Рябов, полиров. мастерск.; 8) Иванов, инструмент. мастерск.; 9) Василий Середонин; 10) Пав. Прохоров, столярн. маст.”²⁰.

В корреспонденции из Екатеринбурга сообщалось, что охранники усилили наблюдение за революционерами, и назывались фамилии местных предателей и провокаторов: “Лапин, рабочий (уехал в Казань), Вяткин, рабочий с Монетного двора (уехал в Пермь). Предатели: Рубцов, рабочий с фабрики Макарова, Шарапов, рабочий с Монетного двора, Коргополов, верх-исетский столяр, Баскаков Михаил и Баскаков Николай (однофамильцы). Один из них уехал в Казань”²¹.

Выступая организатором разоблачения подрывных действий царской охранки, партия призывала рабочий класс к бдительности, осторожности. Воспитание этих качеств не имело ничего общего с подозрительностью, недоверием к товарищам. Владимир Маяковский справедливо сравнивал предательство с черной ночью. В поэме “Облако в штанах” он писал: “Эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф!”²² Важно подчеркнуть, что партия тщательно заботилась о том, чтобы не очернить рабочее движение в целом.

Предупреждая партийные организации о разоблаченных провокаторах, информируя рабочих об опасности провокаторства, Ленин всегда ссылался на точные, проверенные факты. В конце 1904 г. он направил письмо в Петербургскую организацию РСДРП, в котором сообщал товарищам о создании охранкой в Питере зубатовского рабочего общества. При этом особенно выделял, что информация получена “от сведущего человека”, и рекомендовал “чрезвычайную осторожность в сношениях с этим обществом ввиду громадной опасности провокаторов”²³.

Используя опыт ленинской “Искры”, социал-демократические организации Урала в отдельных листовках, в гектографированной газете “Рабочий бюллетень”, в иных изданиях боролись печатным словом с предателями и провокаторами. Все было направлено на решение одной из главных задач – воспитание у членов партии железной партийной дисциплины и выработку необходимых правил, навыков партийной конспирации. Вот что было написано в этой связи в листовке пермской группы, выступавшей с протестом против неконспиративных действий революционной интеллигенции: “Русскому революционеру надлежит жить и действовать с “мудростью змея”. Не будь конспиративного поведения, никогда бы исполнительный комитет “Народной воли” не пользовался таким громадным влиянием, какое признавало за ним даже правительство. Без конспирации при нашем политическом строе не создается прочной рабочей организации”²⁴. В этой же листовке с возмущением осуждалось поведение тех местных революционеров, которые сами легкомысленно относились к партийной дисциплине и конспирации и воспитывали в том же духе рабочих.

Уральским “Союзом социал-демократов и социалистов-революционеров” была выпущена в 1903 г. большая по объему (12 печатных страниц) гектографированная брошюра “О предателях и шпионах”²⁵. Авторы брошюры отмечали, что самым ужасным злом, препятствовавшим делу освобождения, следует считать предательство. В документе шла речь об особой роли революционера, о его высоких моральных и физических качествах, о необходимости воспитывать волю, смелость, твердый характер.

В годы первой русской революции большевикам пришлось вести борьбу в обстановке идеологической агрессии, развязанной реакционными кругами царского самодержавия. Новый этап борьбы породил и новые провокационные приемы: дезинформацию, ложь, клевету на рабочий класс и его партию. Перед партией встали задачи по созданию более динамичной и эффективной системы контрпропаганды. В первую очередь нужно было разоблачить реакционный характер правительственной идеологии, обнажить ее подрывные и охранительные функции.

После “Кровавого воскресенья” Ленин написал статью “Трепов хозяйничает”, в которой указывал: “Полиция из кожи лезет, чтобы посеять недоверие и вражду между населением вообще и рабочими... Даже товарищ министра внутренних дел Рыдзевский уверял... что стачечники собираются грабить, жечь, разрушать, убивать. Стачечники заявляли, где могли, - по крайней мере, сознательные вожди их, - что это клевета. Полиция сама подсылала провокаторов и двойников бить стекла, жечь газетные киоски и грабить лавки, чтобы терроризировать население”²⁶.

Особую активность проявляли полицейские агенты. Они, по словам Ленина, “заняты теперь новой “рабочей организацией”. Они подбирают подходящих рабочих, распределяют между ними деньги, науськивают их на студентов и литераторов, восхваляют “истинную народную политику царя-батюшки”. Среди двух-трех сотен тысяч необразованных, придавленных голодом рабочих нетрудно найти несколько тысяч, которые поддадутся на эту удочку”²⁷. Обнажая масштабы и содержание подрывной, охранительной политики и идеологии царского правительства, Ленин подчеркивал: “Против народной революции, против классовой борьбы нельзя опираться на полицию, надо опираться тоже на народ, тоже на классы... Надо разжигать национальную, расовую вражду, надо организовать “черные сотни” из наименее развитых слоев городской (а затем, разумеется, и сельской) мелкой буржуазии, надо пытаться сплотить на защиту трона все реакционные элементы в самом населении, надо превращать борьбу полиции с кружками в борьбу одной части народа против другой части народа”²⁸.

Важно было изучить механизм идеологического воздействия врага. В отношении тайной полиции самым главным было установить, от кого идет дезинформация. Опасность лжи сильно возрастала, если она была замаскирована под всякого рода слухи. Неопределенность источника разного рода измышлений увеличивала возможности полиции в осуществлении заранее спланированных акций.

Известно, что агенты охранки гримировались под активных идейных борцов за дело рабочего класса, пролетарской партии. Например, провокатор Р.Малиновский всегда выступал “с яркими зажигательными речами как в Думе, так и на собраниях”²⁹, вспоминал известный большевик В.И.Правдин. Незамеченным не осталось то, что очень смелого оратора не подвергали репрессиям. Этот факт многие товарищи, даже такой проницательный человек, как М.И.Калинин, предписывали депутатской неприкосновенности. Ряд сотрудников охранки охотно распространяли нелегальную литературу. Иногда они сами являлись инициаторами ее создания, печатания.

В обстановке постоянной опасности, высокого нервного напряжения каждое мнение, слово, высказанное товарищами, не оставалось незамеченным. Тем большее впечатление производила мысль продуманная, хорошо аргументированная, облеченная в яркую форму. Это обстоятельство имели в виду противоборствующие группировки и стремились с выгодой использовать его. Например, когда пермской охранке не удавалось предотвратить революционное воззвание к рабочим, стразу же следовало предписание своим агентам: “Всячески, всеми средствами разъяснять населению мятежный характер его”³⁰.

Интересный прием борьбы с филерами охранки описал уральский боевик И.П.Павлов. В 1907 г. члены боевой организации Челябинска устраивали свои встречи днем, в многолюдном парке. Охранка разгадала этот маневр. Ее шпионы установили слежку за боевиками. Они садились на скамейку невдалеке и старались подслушивать их разговоры. Тогда революционеры стали бороться против слежки методами самой охранки. “Один из нас, - вспоминал И.П.Павлов, - сейчас же садился рядом со шпиком. Если шпик после этого не уходит, идет второй и садится по другую сторону. Оба сидят и читают книгу. Шпик перейдет на другую скамейку, они за ним тоже перекочуют. Такая игра продолжалась иногда часами, и шпик в конце концов уходил из парка. Один раз шпика гоняли до того, что он весь потный, бледный, как ошпаренный, выскочил из парка в одну из боковых калиток”³¹.

О высоком революционном профессионализме передовых российских рабочих свидетельствует такой документ. Царской охранке удалось перехватить письмо от 21 октября 1913 г. высланного из губернии рабочего токарного цеха Мотовилихинского завода И.П.Варенкина. Оно было адресовано слесарю того же цеха Н.В.Русских. Письмо было написано в форме листовки. В нем шла речь о предателях рабочего класса. В конце письма было сказано следующее: “Товарищи! Провозгласим вечное проклятие таким лицам, которые стараются своим ушничеством и шпионством достигнуть лучшего материального положения. Таких ушников я знаю, их много на каждом заводе, но мы должны дать отпор им своей смелой энергией, разоблачать таких лиц, совестить их открыто, при публике, стараться проводить бойкоты. Имейте в виду, товарищи, что все ушники – это будущие штрейкбрехеры, будущие тормоза нашего лучшего правового и экономического положения”³².

Политическая, нравственная оценка предательства рабочим человеком имела сильное воспитательное воздействие. Подобные документы местные власти глубоко прятали не только от тех, кому они были адресованы, но и от департамента полиции, так как они высвечивали грубые, примитивные стороны деятельности полиции, охранки.

Именно в это мрачное время в пермском охранном отделении появилась папка с делами, в которых были сведения о людях, просившихся на службу в охранку. Из этих дел видно, что не все желающие таким образом “заработать” брались на службу. В апреле 1909 г. перскому мещанину П.И.Калашникову было отказано³³. В грязном деле провокаторства особую активность проявляли бывшие социал-демократы из мелкобуржуазной интеллигенции и “деклассированные” элементы. На этой почве среди отдельной части рабочих в ряде случаев возникало недоверие к партийным комитетам, боязнь участия в проводимых парторганизацией мероприятиях. Газета “Социал-демократ” писала: “Непосредственной партийной работе сильно вредит прежде всего боязнь провокаций”³⁴.

Социал-демократическая фракция подвергалась сильному воздействию со стороны царской охранки. С ее помощью Столыпин организовал провокацию, предъявив социал-демократической фракции II Государственной думы обвинение в связи с боевой и военной организациями социал-демократов и в подготовке противогосударственного заговора. В ночь на 3 июня 1907 г. социал-демократическая фракция была арестована, а Государственная дума царским указом распущена³⁵.

Вопрос о провокации политической полиции рассматривался в III Государственной думе часто. Это было понятно, потому что в третьеиюньской системе царской России провокация играла огромную роль. В тех случаях, когда социал-демократам удавалось высказаться, они ставили вопрос о провокации с научных, классовых позиций. В связи с запросом в 1908 г. о Виленском охранном отделении, агенты которого с явно провокационной целью перевозили из-за границы оружие, нелегальную литературу, социал-демократическая фракция выступила с единой идейной платформой.

В докладе от комиссии Государственной думы правый кадет В.А.Маклаков, профессиональный адвокат, превосходно обосновал запрос с юридической стороны. Но политическая сторона была сведена им к тому, что центральные правительственные органы тут ни при чем, а во всем виноваты только местные власти. Маклаков пытался доказать, что провокация – “профессиональная болезнь”, “профессиональный порок” лишь охранный отделений, а правительству она не выгодна, так как наносит ему же вред³⁶.

От имени социал-демократической фракции выступил В.Е.Шурканов³⁷. Его речь неоднократно прерывалась, оратору была устроена настоящая обструкция. Но он все же успел заявить, что “провокация есть определенная система, что за нее ответственны не только местные власти, но весь режим 3-го июня и все его крупнейшие вдохновители”³⁸.

“Принимая во внимание: 1) что охранные отделения играют теперь в России роль главного государственного учреждения, видам и интересам которого подчинена деятельность всех правительственных учреждений, 2) что эти охранные отделения, действуя в глубокой тайне, пользуются своей властью и безнаказанностью для нарушения прав и интересов мирных граждан, 3) что охранные отделения не останавливаются перед прямым нарушением закона и явно преступными действиями чисто уголовного характера, как организация грабежей, убийств, подлогов и проч., 4) что в своих корыстных целях (интересы охранного отделения) сплошь и рядом сами создают политические заговоры, вовлекая в свои сети доверчивую и пылкую молодежь, снабжая ее оружием и взрывчатыми веществами, толкая ее на экспроприации, а затем выдавая администрации и подводя ее под смертную казнь, 5) что, таким образом, охранные отделения являются прямой угрозой как для жизни и имущества частных лиц, так и для общественного спокойствия и благосостояния, 6) что сила охранного отделения создается общим направлением нашей внутренней политики, направленной на борьбу со всеми проявлениями общественной самодеятельности и народной свободы, 7) что правительство не только не старается раскрыть и наказать преступные деяния своих агентов, но и солидаризуется с ними, пытается их оправдать, - Государственная дума выражает недоверие правительству и переходит к очередным делам”³⁹.

Самым громким, получившим мировой резонанс был запрос об Азефе (1908 г.). Во время прений по нему социал-демократическая фракция повела напряженную идейную борьбу со своими противниками. И.П.Покровский вновь подтвердил основное указание партии, что провокация есть неизбежный, закономерный результат правительственной политики, ставший системой⁴⁰.

Крайне правые депутаты Марков 2-й, Владимиров, Замысловский, Пуришкевич выступили с прямой защитой провокаций как неизбежного института борьбы с противниками существующего строя. Столыпин “всю свою речь посвятил защите Азефа, построив всю свою рискованную защиту на том, что одно де дело шпион, доносящий правительству о преступлениях революционеров, а другое дело провокатор”⁴¹. Эти взгляды полностью разделяли октябристы.

Лидер партии кадетов П.Н.Милюков в своем выступлении сказал, что его партия с крайне левыми партиями была постольку, поскольку кадеты хотели быть лидерами, идейными вдохновителями готовых к жертвам молодых людей. Но в этом им помешало правительство. И вообще, продолжал Милюков, “в русской жизни коренным несчастьем является то, что в политической борьбе выступали до сих пор только крайние, только красные и черные, и между ними не было ничего среднего...”⁴². Поскольку в России привыкли управлять только силой, то и провокации, мол, имеют эпизодическое место. По мнению кадетов, от этих нежелательных фактов можно избавиться через буржуазную демократизацию политического строя.

В конце дискуссии фракция социал-демократов выступила со своим проектом постановления по запросу об Азефе. Повторив в более резких, но аргументированных тонах понимание проблемы, фракция, в частности, отметила, “что провокация является неразрывной, органической частью системы политического сыска”, что Столыпин, “подтверждая в своей речи факт преступной провокационной деятельности Азефа и повторяя прежние лицемерные заявления правительства о недопустимости провокации, в то же время определенно выразил свое твердое намерение сохранить в полной силе существующую полицейскую систему, необходимой составной частью которой является провокация”, и предложил “пролить свет на закулисную деятельность департамента полиции и охранных учреждений”, считая, “что выполнить эту задачу может только парламентская комиссия, составленная из всех думских фракций, облеченная полнотой следственной власти...”⁴³.

Не только социал-демократическая, но даже кадетская формулировка были отклонены. Дума решила ограничиться выводом, что с террором правительство будет бороться. Это была одна из самых позорных страниц деятельности III Государственной думы.

9 декабря 1909 г. Социал-демократическая фракция внесла запрос об агенте охранки Хорольском, который с провокационной целью подложил в квартиру Токарева, члена правления профсоюза рабочих Донецко-Юрьевского металлургического завода, взрывчатые вещества и бомбы. Дело дошло до военного суда. Однако охранка “сработала” настолько грубо, что суд вынужден был вынести оправдательный приговор Токареву. В ходе напряженной дискуссии социал-демократам удалось одержать хотя и редкую, но важную победу. Дума не только приняла запрос социал-демократической фракции, но и выразила порицание правительству, от которого ответ по данному запросу пришлось ждать полтора года.

Запросы, направленные на разоблачение провокаций (и провокаторов), вносили не только социал-демократы. Кадеты и октябристы часто вкладывали в эти запросы всю страсть и негодование, на которое были столько способны. Они доказывали, что провокации устраиваются прямо или косвенно с ведома и попустительства департаментов полиции, считали практику “секретных сотрудников” из революционеров-предателей крайне опасной для режима, грозящей ему полнейшей дискредитацией, разложением и в конечном счете гибелью. Именно данное обстоятельство больше всего беспокоило эти партии.

В острейшей идеологической борьбе проходило обсуждение по запросу социал-демократической фракции в связи с Ленскими событиями 1912 г. Правительство обвинялось в грубой провокации, приведшей к массовому убийству рабочих. В запросе говорилось, что “29 марта общее командование усиленным военным отрядом было вручено специально командированному жандармскому офицеру Терещенкову, известному, по сообщениям газет, прошлой провокаторской деятельностью. ...Первым же шагом жандармского офицера, заявившего, как сообщают газеты, или расстрел, или прекращение забастовки, был арест делегатов от рабочих, руководивших переговорами с администрацией приисков. Делегаты в свое время были избраны по предложению местного исправника и окружного горного инженера. Арест этот можно истолковать как меру, рассчитанную на возбуждение негодования рабочих, дабы, вызвав их на какие-либо насильственные действия, иметь повод для применения военной силы. План вполне удался. Узнав об аресте товарищей, рабочие потребовали их освобождения”⁴⁴.

Правительство, черносотенцы из кожи лезли вон, чтобы доказать и в печатьи, и в думе, что ленская кровавая трагедия разыгралась по вине самих рабочих и местных социал-демократов. Член совета “Союза русского народа” черносотенец Г.Г.Замысловский, злобный антисемит, заявил: “Мы знаем, что на приисках были члены второй думы Толмачев и Баташев, принадлежавшие к социал-демократической партии. были и ссыльные поселенцы жиды Думке и Резезнберг. Несомненно, велась агитация на политической почве, ибо социал-демократы не признают только экономической забастовки...”⁴⁵

Министр внутренних дел Макаров выразил свое отношение к данному событию следующим образом: “Когда потерявшая рассудок под влиянием злостных агитаторов толпа набрасывается на войско, тогда войску ничего другого не остается делать, как стрелять. (Голоса справа: верно). Так было и так будет впредь. (Кузнецов⁴⁶, с места: пока вы у власти; голоса слева: кровопийцы; рукоплескание справа; шум”⁴⁷.

Провокация на золотоносных приисках была столь очевидна, что даже такой лидер “Союза русского народа”, как Марков 2-й, вынужден был признать ее. Сделал он это довольно хитро. Вначале Марков 2-й заявил: “Гг., это была явная провокация, это было явное желание, чтобы был бунт, это было явное желание, чтобы была революция. (Справа и слева рукоплескания и голоса: правильно). Да, гг., это провокация, и провокация, которая происходит не в одной Сибири”⁴⁸. Далее оратор обвинил в провокации капиталистов, которые рвутся к власти, грабят страну и ее народ. Чтобы пресечь попытки буржуазии отстранить дворянство от власти, нужно отдать Сибирь дворянам, сказал он.

Враги партии, обширный лагерь контрреволюции, стремились использовать эти факты для усиления клеветы с целью опорочить большевиков, вождей партии. Анархисты клеветали на Дзержинского, что он якобы сидел в Александровском централе на положении скрывавшегося, так как он доносчик и провокатор⁴⁹.

“Милан, 29 марта. С.-петербургский корреспондент сообщает об аресте некоего Черномазова, редактора начавшей выходить во время революции социалистической газеты “Правда”. При старом режиме Черномазов был агентом тайной полиции и получал ежемесячно по 200 руб. Руководимая им газета, требовавшая социалистической республики, резко нападала на Временное правительство с явной целью служить реакции. Вообще агитация безответственных кругов против правительства вызывает подозрение в сообщничестве со старым режимом и с врагом. Даже Совет рабочих и солдатских депутатов, который, по сравнению с Временным правительством, стоит на определенно радикальной точке зрения, отвернулся от этих кругов”⁵⁰.

Ленин сразу же написал статью “Проделки республиканских шовинистов” ⁵¹, которая была опубликована в центральном органе Итальянской социалистической партии газете “Вперед!”. В “Правде” она напечатана не была, вероятно, потому, что вопрос о роли провокатора Черномазова был к тому времени разъяснен в печати. Ленин самым подробным образом осветил историю вопроса, заклеймил вероломство и низость приемов борьбы Временного правительства и его друзей, которые пытались бросить тень на большевистскую партию.

После Февральской буржуазно-демократической революции 1917 г., когда партия большевиков взяла курс на подготовку социалистической революции в России, клевета на большевиков была поднята буржуазной и эсеро-меньшевистской печатью в связи с проездом группы большевиков во главе с Лениным через Германию. VII (Апрельская) конференция в резолюции “О войне” решительно разоблачила эти приемы буржуазной прессы. После июльских событий клеветническая кампания против большевиков усилилась. Чтобы подорвать большевистское влияние, контрреволюция при помощи контрразведки сфабриковала дело о связи Ленина с германским генштабом. Поскольку на царскую контрразведку народные массы смотрели подозрительно, не доверяли ей, то она решила опубликовать в печати это заведомо ложное обвинение за подписями бывшего депутата II Государственной думы, матерого клеветника и интригана Г.Алексинского и народовольца В.Панкратова.

4 июля Алексинский заявил комитету журналистов, что он якобы располагает документами, подтверждающими обвинение Ленина, и потребовал опубликования их в печати. Обвинение было настолько неправдоподобным, что даже председатель ЦИК Чхеидзе по требованию Сталина как члена ЦИК звонил в тот же день во все большие газеты, чтобы не допустить напечатания этой клеветы. Но 5 июля бульварная черносотенная газета “Живое Слово” напечатала заявление, подписанное Алексинским и Панкратовым, а на следующий день оно появилось и в других газетах⁵².

Вопрос о явке Ленина на суд имел общепартийное значение и обсуждался несколько раз в высших инстанциях. VI съезд партии единогласно принял резолюцию, в которой высказался против явки Ленина на суд и выразил протест против возмутительной прокурорско-шпионско-полицейской травли вождей революционного пролетариата.

Ленин писал: “Вздорность клеветы бьет в глаза: какой-то прапорщик 16 Сибирского стрелкового полка Ермоленко⁵³ был “переброшен” (?) “25-го апреля к нам в тыл на фронт 6 армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией”. Видимо, это бежавший из плена субъект, про которого напечатанный “Живыцм Словом” “документ” добавляет: “поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей!!”⁵⁴. Далее он показал: “Офицеры германского генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведет в России агент германского генерального штаба и председатель украинской секции “Союза освобождений Украины”⁵⁵ А.Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено стремиться всеми силами к подорванию доверия русского народа к Временному правительству”⁵⁶.

Подобная клевета, по словам Ленина, была напечатана с целью “разжечь страсти, чтобы загрязнить большевиков, чтобы создать погромное настроение...”⁵⁷.

В Политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду партии было заявлено: “Коммунистическое движение в несоциалистической части мира остается главным объектом политического давления и преследований со стороны реакционных кругов буржуазии. Все братские партии находятся под постоянным обстрелом антикоммунистической пропаганды, которая не гнушается самыми постыдными средствами и приемами. Многие партии действуют в подполье, в обстановке настоящей травли и репрессий”¹.

Хорошо отлаженный аппарат насилия позволял сравнительно малочисленному господствующему классу подчинять и удерживать в повиновении громадное население страны. Главным орудием угнетения масс, наряду с постоянной армией, являлась полиция². “Царское самодержавие есть самодержавие полиции”³, - отмечал Ленин.

Формирование условий противодействия тайной полиции не исчерпывало всего содержания борьбы с ней. Нужно было создать пролетарскую партию нового типа, которая бы в условиях жесточайших преследований царского режима сумела не только сформироваться, укрепиться, стать самой могущественной организацией страны, но и явиться основным орудием в борьбе за завоевание власти пролетариатом. От результатов организационного противоборства партии революционного пролетариата и репрессивных органов царизма зависел исход борьбы за власть, за массы, за их мировоззрение. Ленин в свое время указывал: “Чтобы поддерживать и расширять движение масс, нужна организация и организация. Без нелегальной партии нельзя вести этой работы и не к чему попусту говорить о ней”⁴.

Важнейшим условием деятельности подпольных организаций, указывал Ленин, должна быть строгая конспирация. Наиболее целесообразным способом построения таких организаций он считал функциональное построение. “...Конспирация, - подчеркивал Ленин, - прежде всего требует специализации отдельных кружков и лиц на отдельных функциях работы и предоставления объединяющей роли самому незначительному по числу членов центральному ядру...”⁵.

Обобщая многообразный исторический опыт борьбы большевистской партии, который, по словам Ленина, не имел себе равных в свете, он учил коммунистические партии бдительности в борьбе против проникновения в их ряды провокаторов и шпионов. “...Буржуазия, - писал Ленин, - будет неизбежно посылать шпионов и провокаторов в нелегальные организации. Против этого нужно вести самую тщательную и упорную борьбу, и в особенности нужно рекомендовать, как средство в этой борьбе, умелое сочетание, комбинирование легальной работы с нелегальной, проверку (годится ли на нелегальную работу) посредством продолжительной легальной работы”⁶.

Начальники охранных отделений, признавая свое бессилие в борьбе с большевистским влиянием, жаловались правительству на то, что в клубах и просветительных обществах устраивались явки и собрания членов местных партийных комитетов, которые одновременно состояли членами правлений названных организаций. Все совещания партийных комитетов, скорбели охранники, “проходят под флагом собраний правлений, и изобличить их преступную работу трудно, так как на заседаниях протоколы заседаний не пишутся, а составляются секретарями после собрания”⁷.