Юрий Скуратов. Вариант дракона
...НА ДОЛЖНОСТЬ ГЕНЕРАЛЬНОГО
ПРОКУРОРА
Как-то мне позвонила
Валентина Леонидовна Полякова из Управления кадров Генеральной прокуратуры:
— Юрий Ильич, не могли бы
заглянуть к нам?
— Нет проблем!
Я появился у Поляковой и
получил совершенно неожиданное предложение — перейти работать в НИИ Генеральной
прокуратуры. Это — отраслевой институт, не академический. Раньше он назывался
длинно: Всесоюзный научно-исследовательский институт по изучению причин и
разработке мер предупреждения преступности, потом — НИИ проблем укрепления
законности и правопорядка Генеральной прокуратуры РФ. Институт очень сильный, с
великолепными кадрами, раньше я с ним, как уже говорил, сталкивался,
специалисты института всегда оставляли о себе самое доброе впечатление.
— Перейти в НИИ? Кем?
— Первым заместителем
директора.
Руководил институтом в ту
пору Игорь Иванович Карпец — специалист с мировым именем. Милицейский
двухзвездный генерал, бывший начальник уголовного розыска страны, гроза
бандитов и убийц; когда здоровье стало пошаливать, Игорь Иванович перешел на
более спокойную работу и возглавил главный институт прокуратуры. Авторитет его
был непререкаем.
Но и факты, которыми
располагало Управление кадров, тоже были непререкаемыми: в последнее время
Игорь Иванович много болел, в институте появлялся не так часто, как хотелось бы
начальству, вот Генеральная прокуратура и начала подбирать человека, который бы
сумел, что называется, подпереть Карпеца.
Наверное, потому Полякова
очень аккуратно, очень деликатно намекнула мне, что назначение это будет иметь
некую перспективу. Я все понял и также решил быть аккуратным, не торопить
события. Сказал в ответ:
— Я подумаю.
Вернулся к себе на работу —
пешочком пройтись это совсем недалеко — и решил посоветоваться с коллегами,
прежде всего — с Александром Александровичем Розановым. Тот:
— Идти заместителем не
советую.
— Почему?
— Карпец — профессионал
высочайшего класса, интеллектуал, аппаратный силач, он живо поймет, что к чему,
поймет, что тебя готовят на замену ему, и очень красиво и вкусно тебя съест.
Если уж идти, то только директором. И никак не меньше.
Я понимал: в этом суждении
есть доля истины — и изрядная доля истины, — и не пошел в замы к Карпецу. Все
осталось на своих местах. Тем более я получил звание полковника, должность, на
которой я находился, была генеральской, впереди намечались неплохие
перспективы, поэтому и не следовало, как говорят нынешние молодые люди,
особенно дергаться. Про себя, мысленно, пожелал Игорю Ивановичу доброго
здоровья: все-таки специалистом он был редчайшим. И дай Бог, чтобы он подольше
посидел на своем месте.
Жизнь продолжала течь
дальше.
Через некоторое время пришла
скорбная весть: Карпеца не стало. Все-таки добили его разные хвори и болячки.
После похорон кадровики
прокуратуры вновь вернулись к моей кандидатуре.
Меня пригласил тогдашний
Генеральный прокурор России Валентин Георгиевич Степанков и предложил принять
институт. Обязанности директора НИИ в ту пору исполнял Александр Яковлевич
Сухарев, бывший Генеральный прокурор СССР. Казалось бы — надо идти. Коллектив в
институте сильный. Одних только докторов наук — тридцать человек. По должности
директор института обязательно — член коллегии Генеральной прокуратуры. Но все
равно червь сомнения глодал душу. Институт решал целый блок вопросов, связанных
с правовым обеспечением деятельности прокуратуры, связанных с преступностью и
причинами ее возникновения, еще ряд вспомогательных «сюжетов», направленных на
борьбу с криминалитетом, а я по своей профессии — государствовед, то есть
специалист по конституционному праву... Совместится ли одно с другим, смогу ли
я адаптироваться?
В общем, сомнения были, но
потом я решил: пойду на эту работу.
Поехали мы в НИИ втроем:
Степанков, Полякова и я. В машине Генерального прокурора. Степанков собрал
сотрудников в актовом зале, представил меня...
...В общем, взялся за гуж,
не говори, что не дюж. И я впрягся в новую работу.
Сейчас, спустя некоторое
время, могу сказать откровенно: это был, пожалуй, самый интересный период моей
жизни. Было много трудностей, часто задерживали зарплату — кстати, много
меньшую, чем в Генеральной прокуратуре, но никто никуда не уходил, не сбегал,
не смотрел в сторону приветливо распахнутых дверей разных коммерческих
структур, которым крайне нужны были опытные юристы. Да еще юристы
«остепененные» — доктора и кандидаты наук. А структуры эти чего только,
какие блага не предлагали! Молочные реки с кисельными берегами и золотыми
горами на горизонте — это самое малое. Но люди держались за институт, за дело,
которое делали, за науку.
Я очень благодарен
коллективу, который принял меня, не отвергнул, как иногда отвергают чужака. И,
если честно, до сих пор жалею, что ушел оттуда в Генеральные прокуроры. В этом
нет ни доли лукавства, даже самой малой доли нет. В напряженную работу
института я втянулся довольно легко: ведь борьба с преступностью в общем-то —
одна из функций государства, значит, на этом правовом поле есть немалый простор
и для работы государственника. Оказалось, при широком подходе к этой проблеме
можно создать новое научное направление. Что и было сделано.
Работа шла увлеченно, с
пылом, с жаром. Народ встрепенулся. Это было очень важно. Увеличилось число
докторов наук и профессоров. Мы сумели доказать, что работники института должны
быть приравнены по положению, по зарплате, по пенсионному обеспечению к
сотрудникам центрального аппарата Генпрокуратуры, — к тому времени, когда было
принято это решение, я был уже Генеральным прокурором, — и велико было мое
огорчение, когда через некоторое время народ стал уходить из института.
Значит, что-то сломалось в
его механизме, что-то полетело. Произошло это уже без меня.
Институт располагался
недалеко от Белого дома, и все события осени 1993 года происходили у нас на
глазах. Мы с Сухаревым даже заходили к защитникам Белого дома, и я видел:
никакой повальной пьянки, никакой оголтелой митинговщины там не было. Напротив,
было много интеллигентных лиц.
Через несколько дней с моста
по Белому дому, в упор, ударили танки. Засвистели пули. Это был не фарс с ГКЧП.
Ельцин по отношению к своим оппонентам вел себя гораздо «решительнее», чужих
жизней не жалел. Шальные пули залетали даже к нам, на Вторую Звенигородскую
улицу. Когда в воздухе засвистел свинец, я приказал сотрудникам разъехаться по
домам: оставаться на работе было рискованно.
Горькие те были дни. Дни
октября 1993 года...
Институту удалось много
сделать. Мы создали концепцию реформирования прокуратуры в переходный период,
доказали, что прокуратура не может быть служанкой исполнителей власти, не
должна подвергаться резкой переделке — особенно в стремительно короткие сроки,
такие революционные опыты никогда ни к чему хорошему не приводили, государство
могло очутиться в неправовом поле. Прокуратура в основе должна быть такой,
какой ее создал Петр Первый — независимым органом высшего надзора — с
универсальными функциями. Мы сумели защитить прокуратуру в тот период, когда ее
предлагали радикально реформировать, а по сути — уничтожить. Была подготовлена
концепция защиты от натиска разных горе-ученых. Они собирались причесать
прокуратуру по западному типу. Я имею в виду покойного, — хотя он в общем-то
был толковый ученый и в конце жизни начал понимать, что в части своих взглядов
на прокуратуру зашел в тупик, — Валерия Михайловича Савицкого, Игоря
Леонидовича Петрухина, Бориса Алексеевича Золотухина, Анатолия Александровича
Собчака. Они хотели сделать прокуратуру придатком либо судебной системы, либо
исполнительной власти.
Не удалось — и слава Богу!
Считаю, что в этом есть моя немалая личная заслуга.
Сумели мы подготовить и
новый закон о прокуратуре. Прекрасные были те годы. Прошли в работе, в борьбе.
Со Степанковым работалось легко, а вот с Ильюшенко трудно.
Когда Ильюшенко пришел в
Генеральную прокуратуру, там даже воздух сделался иным. Он не сумел сработаться
с коллективом. В Генпрокуратуре его не любили за грубость, он не считался с
людьми, не учитывал чужого мнения, стиль его работы был силовым.
Что же касается меня, то я
работал не на Ильюшенко, — работал на всю прокуратуру, и на Ильюшенко, на его
выходки и грубость старался не обращать внимания.
Очень скоро стало понятно,
что Ильюшенко находится не на своем месте. Недаром Совет Федерации несколько
раз подряд прокатывал его: Ильюшенко был не тем человеком, который имел право
занимать должность Генерального прокурора России...
Летом 1995 года я приехал в
отпуск в Улан-Удэ. Забрался на Байкал. Погода была великолепная, отдых — тоже.
Байкал вообще обладает способностью счищать с человека всякую грязь, удаляет
накипь с души.
Неожиданно позвонил Геннадий
Семенович Пономарев — бывший прокурор Москвы. Разговор, который он начал, был
для меня совершенно неожиданным. Он сказал:
— Юрий Ильич, как вы
посмотрите, если ваша кандидатура будет рассматриваться на пост Генерального
прокурора России?
— Это серьезно?
— Серьезно.
Отношения с Пономаревым у
меня были самые добрые, поэтому я понял — предложение действительно серьезное,
и вообще Пономарев не из тех людей, которые могут разыгрывать какие-то карты,
блефовать и тем более — плести дворцовые интриги.
Я поблагодарил Геннадия
Семеновича, сказал, что подумаю. Посоветуюсь с родными.
Посоветовался. С тестем
Дмитрием Михайловичем, с тещей, с женой. Жена была категорически против.
— Начнут тебя полоскать, как
сейчас полощут Ильюшенко, — сказала она. — Будто грязное белье в тазу.
Но я-то знал, что я — не
Ильюшенко. И жена это знала. И тесть с тещей...
Тесть, тот высказался
однозначно:
— Если чувствуешь в себе
силы — берись! Работа для страны очень нужная. Главное, чтобы тебя окружали
порядочные люди.
Когда Пономарев позвонил мне
во второй раз, я сказал, что готов обсуждать этот вопрос и вообще категорически
от этого предложения не отказываюсь.
Вскоре отпуск подошел к
концу, я вернулся в Москву. Некоторое время было тихо, никто обо мне не
вспоминал, а в конце августа мне вновь позвонил Пономарев:
— С вами хочет встретиться
один человек.
Следом за ним позвонил
начальник отдела Службы безопасности Президента РФ Валерий Андреевич Стрелецкий
— известный многим по эпизоду с коробкой из-под ксерокса, в которой Лисовский и
Евстафьев выносили из Белого дома огромную сумму денег — пятьсот с
лишним тысяч долларов. Стрелецкий и задержал их. Позже он подробно описал эту историю
в своей книге «Мракобесие». Звонок Стрелецкого был связан с необходимостью
организовать ряд ознакомительных встреч с руководителями силовых ведомств, в
том числе с Михаилом Ивановичем Барсуковым — тогдашним директором ФСБ, на
старой моей службе, на Лубянке. Разговор был долгим, очень добрым, и после этой
встречи Барсуков рассказал о ее результатах Александру Васильевичу Коржакову.
Судя по всему, худых слов в мой адрес не произнес, раз последовало продолжение.
Вместе со Стрелецким мы
поехали в Кремль. Поехали на его машине. В Кремле встретились с Коржаковым...
О Коржакове в ту пору много
писали, он часто мелькал на экране TV — в общем, личность была известная.
Держался он очень просто, в нем совершенно ничего не было от сановной
заносчивости, которую приобретают люди, внезапно вознесшиеся на жизненный
Олимп. Поговорили мы с ним достаточно откровенно — причем при разговоре
присутствовал помощник президента Михаила Александрович Краснов, которого я
знал по Институту государства и права, и в конце беседы Коржаков сказал:
— Мы показывали вашу анкету
президенту, тот выразил некое сомнение: научный, мол, сотрудник, в органах
прокуратуры, мол, раньше никогда не работал...
— Александр Василевич, наш
институт — не есть какое-то академическое заведение, занимающееся
теоретическими выкладками, это отраслевой институт, тесно связанный с
практикой. Мы постоянно ездим в командировки вместе с прокурорскими
работниками, часто занимаемся тем, чем занимаются они. Это раз. Дальше, я член
коллегии Генеральной прокуратуры и живу полноценной жизнью — той, что живет и
ГП. Это два. Если дело только в этом, то не вижу повода для дискуссии...
При мне Коржаков и Краснов
договорились, что направляют президенту совместную докладную записку.
Вскоре состоялась еще одна
встреча — с Виктором Васильевичем Илюшиным, которого я знал по Свердловску. Он
был когда-то первым секретарем обкома комсомола. Сейчас Илюшин находился на
взлете и практически считался правой рукой президента, его первым помощником.
В наших взаимоотношениях
имелся один интересный сюжет. Когда я осенью 1989 года пришел работать в ЦК
КПСС, Илюшин уже работал там. И, естественно, находился в некой зоне забвения,
потому что до ЦК он работал вместе с Ельциным в Московском горкоме партии, был
первым помощником и там, и когда Ельцина убрали из горкома, то его помощника
перевели в орготдел ЦК рядовым инструктором. И он сразу оказался среди
чужих — из-за Ельцина, находящегося в опале, отношение к нему было самое
прохладное.
Мне же все эти аппаратные
игры были, честно говоря, непонятны, и я незамедлительно пришел к Илюшину как к
своему земляку. Мне вообще было непонятно, как можно чураться человека. Мы
начали общаться, часто обедали вместе, он кое-что подсказывал...
Встретившись на этот раз в
Кремле с Илюшиным в его роскошном кабинете, мы вспомнили недавнее прошлое,
объединяющее нас. Разговор получился хороший. Я понял, что одолел и этот
барьер. В задачу Илюшина входила подготовка нашей встречи с президентом. Илюшин
сказал мне:
— Имейте в виду, за
последнее время через президента прошли тысячи людей. Готовьтесь отвечать очень
четко, лаконично. Вам его не обмануть, даже если очень захотите, поэтому будьте
искренним.
— А я всегда искренен,
всегда открыт. Ни двойного дна, ни камня за пазухой у меня нет.
Илюшин дал несколько
советов, как держаться на встрече, и мы расстались.
Наша встреча состоялась в
начале октября 1995 года. Я тогда искренне верил в президента, верил в то, что
все трудности — временные, ему удастся изменить нашу жизнь к лучшему. Я и
в 1996 году голосовал за Ельцина, считал — против голосовать нельзя: все-таки
мы находимся в одной команде. А закон команды — это закон команды: на
чужаков не играть, в свои ворота мячей не забивать, удары чужаков не
пропускать.
Принимал меня Борис
Николаевич в Кремле, в своем рабочем кабинете. Что меня поразило? С Ельциным
мне доводилось встречаться раньше, и не только в Москве, а в первую очередь — в
Свердловске, — поэтому первое, что бросилось в глаза: это был очень нездоровый
человек. Лицо расплывшееся, неживое. Было такое впечатление, что он в большом
количестве употребляет медицинские препараты. Еще мне показалось, что он
активно использует грим.
Беседа была
непродолжительной. Один из вопросов, который он задал — задал исподволь, не
впрямую, — был связан с моей политической благонадежностью. Я сказал — и это
было совершенно искренне, — что раньше мы о таком рынке, какой имеем сейчас,
даже мечтать не могли, раньше мы вообще едва ли не большую часть жизни
проводили в очередях. Поездка за границу раньше приравнивалась к
Государственной премии, а сейчас — пожалуйста, в любую страну...
Дальше Ельцин сделал
словесный проброс в адрес Совета Федерации, который не захотел утвердить
Ильюшенко, сказал, что на этот раз он надеется Совет Федерации уговорить.
— Но вы тоже готовьтесь, —
предупредил он меня.
Встреча эта состоялась днем,
а вечером о ней уже сообщили едва ли не все каналы телевидения и радио. Хотя
прогнозы строили разные. Ведь после Ильюшенко обязанности Генпрокурора исполнял
Олег Иванович Гайданов, которого в шутку называли «И.о. и.о.». Исполняющий
обязанности исполняющего обязанности. Гайданов успел даже переехать в
ильюшенковский кабинет и обосноваться там. Многие считали, что у Гайданова
немало шансов получить кресло главного прокурора России — во всяком случае, не
меньше, чем у меня. Ведь впереди еще было заседание Совета Федерации — органа,
который Ельцин считал капризным. Но, как говорится, Бог не выдаст, свинья не
съест.
На меня разом набросились
журналисты — публика, которую еще вчера я не знал, телепередача «Герой дня»
незамедлительно пригласила в прямой эфир.
Тут надо отдать должное
Александру Григорьевичу Звягинцеву — он, несмотря на то что Гайданов продолжал
сидеть в кресле Генерального прокурора и не одобрял общения своих подчиненных
со мною, — пришел ко мне и сказал:
— Юрий Ильич, ходить на
передачу «Герой дня» не советую.
— Почему?
— Когда вас утвердят в
должности, тогда идите смело, а сейчас — нет.
Я прислушался к этому
совету. Как потом показало время — совет был правильным.
Гайданов, к сожалению, начал
интриговать против меня, — это я почувствовал очень скоро. Но я был не один, у
меня были очень хорошие помощники и советчики — Александр Яковлевич Сухарев,
Анатолий Иванович Алексеев — бывший начальник Академии МВД, перешедший работать
в наш институт, другие сотрудники. Они во многом помогли мне.
Совет Федерации я прошел с
первого раза. У многих это даже вызвало удивление: ведь Ильюшенко прокатывали
столько раз... А тут с первого захода.
С другой стороны, российским
губернаторам надоело в Генпрокурорах иметь вечного «и.о.».
Представлял меня Совету
Федерации Виктор Степанович Черномырдин. У него есть одна отличная черта —
доброжелательность. Речь моя была уже написана, апробирована, так что особо я
не волновался. Готовился ко всякому, но чувствовал — пройду. Результаты
голосования ошеломили всех, в том числе и меня. Ни одного голоса не было
против, лишь один — воздержавшийся.
На следующий день я получил
в Совете Федерации выписку о назначении, Генпрокуратура располагалась от здания
Совета лишь через дорогу — это каких-то двадцать метров, — и отправился в
Генпрокуратуру.
...Зал в Генпрокуратуре был
полон, люди стояли в проходах. Все ожидали от меня большой речи. Я помнил речь
Ильюшенко, когда тот пришел в прокуратуру на смену Казаннику. Речь его была
длинной и нудной. Мне не хотелось так говорить. Кроме того, Ильюшенко здорово
опоздал на свое «коронование» — весь зал собрался тогда, вся прокуратура, а
Ильюшенко все не было и не было...
Потом он приехал вместе с
Филатовым. Речь Филатова была безликой, и, честно говоря, я плохо ее помню.
Выступил Ильюшенко. Угрюмо насупившись, он заявил, что поздравлять его рано.
Это вызвало некоторое оживление, ибо поздравлять его и так никто не собирался.
Совсем даже наоборот — большинство пребывало под впечатлением только что
состоявшегося прощания с Казанником, которого зал проводил овацией. Сравнение
было явно не в пользу Ильюшенко.
Повторения того, что было,
не хотелось.
Я сказал, что в последнее
время было произнесено немало слов — и во имя прокуратуры и во имя борьбы с
преступностью, — я же не хочу говорить никаких слов. Я лишь обещаю, что мы
займемся делом... Сказал это и сошел с трибуны. Раздались аплодисменты.
Так я стал Генеральным
прокурором Российской Федерации.