Андрей Ветер

Валерий Стрелецкий

 

Я, оперуполномоченный…

(ВТОРАЯ КНИГА ТРИЛОГИИ)

 

 

 

 

«А вы хоть день побудьте в милицейской шкуре,

И жизнь покажется наоборот.

Давайте выпьем за тех, кто в МУРе!

За тех, кто в МУРе, никто не пьёт…»

 

                                                         В. Высоцкий

 

 

 

 

 

 

 

ПРОЛОГ

 

 

Смеляков задумчиво смотрел в тёмное окно. Близилась ночь, улица лежала в тишине. Сегодня Виктор задержался в МУРе особенно долго, разгребая срочные дела. Среди прочих на столе  лежала папка с собранными материалами на заведение агентурного дела под условным названием «Хищники». Глядя в окно, Смеляков чувствовал, уличная тьма понемногу стала наполнять его сердце тревогой. «Наверное, это усталость», — подумал он и повернулся лицом к столу. Лампа на изогнутой ножке низко склонилась над столом и ярко высвечивала большой жёлтый круг на разложенных бумагах. Виктор вернулся за стол и подвинул к себе подписанное несколько часов назад постановление. «Теперь можно приступать к работе…»

Он взял документ и ещё раз пробежал по нему глазами.

 

Секретно

(по заполнению)

экз. единственный

 

«УТВЕРЖДАЮ»

Начальник МУРа

    полковник милиции

                            В.Н. Котов

«2» апреля 1985 г.

 

 

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

о заведении группового агентурного дела по окраске разбои,

 грабежи и кражи государственного имущества

 

г. Москва                                                                                                       «28» марта 1985 г.

 

 

Я, оперуполномоченный 5 отдела МУРа капитан милиции Смеляков В.А., рассмотрев материалы агентурных сообщений №№ 89,14,48, 81 агента «Корвуазье», состоящего на связи в 5 отд. УУР и а/с №№ 41, 58, 12 от агента «Монд», состоящего на связи в УИТУ ГУВД Мособлисполкома,

 

УСТАНОВИЛ:

 

Устойчивая преступная группа в составе:

1.                Груздикова Фёдора Викторовича, 21.09.1962 г.р., электрика 2-го Московского мединститута им. Н.И. Пирогова;

2.                Сошникова Алексея Юрьевича, 06.03.1961 г.р., не работающего;

3.                Андрюхина Валентина Сергеевича, 21.11.1961 г.р., не работающего;

4.                Кучеренкова Сергея Петровича, 01.06.1957 г.р., не работающего;

5.                Тер-Микалёва Армена Арнольдовича, 01.02.1960 г.р., младшего лаборанта кардиологического научного центра АН СССР, занимается совершением разбоев, грабежей и краж государственного, общественного и личного имущества граждан.

 

На основании изложенного,

 

ПОСТАНОВИЛ:

 

С целью сбора, изучения и документирования фактов преступной деятельности указанной группы лиц и изобличения в совершённых преступлениях завести групповое агентурное дело под условным наименованием «Хищники».

 

Оперуполномоченный 5 отдела МУРа

капитан милиции                                                                                             В.А. Смеляков

 

«СОГЛАСЕН»

начальник 5 отдела МУРа

подполковник милиции                                                                                     А.А. Плешков

«31» марта 1985 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

З Е М Л Я

 

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ. НОЯБРЬ 1979

 

— Ресторан «Гавана», — проговорил голос водителя в трескучем громкоговорителе.

Троллейбус резко затормозил, и плотно прижатые друг к другу пассажиры сильно качнулись вперёд, цепляясь за поручни и друг за друга, пытаясь удержаться на ногах.

— Вот сволочь! — раздались голоса. — Не дрова же везёшь!

С шипением и лязгом раскрылись двери. Виктор протиснулся к выходу и, спустившись по мокрым ступеням, выпрыгнул из троллейбуса на тротуар, на который густо плеснулась с проезжей части коричневая жижа, взбаламученная колёсами троллейбуса. Как ни старался Виктор уберечь обувь и брюки от грязи, отпрыгнув подальше от шоссе, тёмные капли всё-таки попали ему на ноги.

Всю ночь и всё утро лил дождь, превращая в кашу выпавший до этого обильный первый снег, и теперь улицы были залиты непролазной грязью. Над проезжей частью висела мутная бурая взвесь. Из-под колёс автомобилей, ехавших в крайнем правом ряду, вода, скопившаяся в глубоких рытвинах, вздымалась стеной и окатывала зазевавшихся прохожих. Автобусы и троллейбусы, подъезжая к остановкам по разбитому асфальту, непременно поднимали волны в лужах, и толпившиеся в ожидании транспорта пассажиры испуганно пятились, стараясь уберечься от брызг грязи.

Виктор с досадой оглядел брюки, но ничего не сказал. С плаща всё смывалось легко, но брюки было жаль — впитавшаяся грязь почти никогда не отчищалась до конца.

Какая-то женщина в забрызганном пальто бросилась к окну водителя троллейбуса и, потрясая зонтиком, закричала:

— Что б ты сдох, скотина! Что ж ты делаешь, паскудник? Совсем совесть потерял!

Виктор грустно покачал головой и собрался было идти, как за его спиной раздался оклик:

— Смеляков! Ты, что ли?

Виктор оглянулся и увидел Андрея Сытина. Андрей копался в кармане своего серого милицейского плаща, ища папиросы.

— Привет, Дрон.

— Ты тут чего? Какими судьбами? В ресторан? В здешнюю кулинарию, что ли? Как там в отделе? — вопросы так и сыпались из него.

Они вместе служили в армии, вместе пошли работать в Отдел по охране дипломатических представительств, но Андрея Сытина очень скоро перевели в отделение милиции: подвела неуёмная страсть к женскому полу — Андрей решил «приударить» за гражданкой Финляндии, забыв о том, что сотрудникам Отдела категорически запрещались внеслужебные контакты с иностранцами. Сытина могли запросто выгнать из системы МВД, но ему повезло. Впрочем, Андрей — друзья называли его просто Дрон — не унывал, сложившаяся жизнь вполне устраивала его, он был из числа тех, кому «море по колено», жизнерадостность всегда била из него ключом.

— Как там у вас дела? — Сытин зажал папиросу зубами и чиркнул спичкой.

— Я подал рапорт о переводе в Октябрьское РУВД, — сообщил Виктор. — Хочу в уголовном розыске попробовать себя.

Сытин присвистнул, услышав новость:

— Ты сдурел, старик! Если ещё не поздно, поворачивай лыжи обратно, — отбросив сломавшуюся спичку, он достал из коробка новую: — Чёрт, совсем отсырели… На кой хрен тебе сдался розыск? Спокойная жизнь надоела?

— Я уже получил направление в девяносто шестое отделение. Иду на переговоры с руководством.

— Это к нам. Вон туда, за ресторан «Гавана». Я же здесь участковым бегаю, — Сытин наконец закурил. — Признаюсь, ты меня удивил, Витёк, даже слов не нахожу. Ты не знаешь, во что вляпался.

— Да что вы мне, честное слово! Просто как сговорились! — возмутился Смеляков. — Бондарчук отпускать не хотел, в кадрах промурыжили целый месяц…

— Стало быть, Корнеич не отпускал? — спросил Сытин про начальника ООДП[1]. — И правильно. Он тебе добра желал. Слушай, — Андрей взглянул на часы, — мне сейчас надо рвать когти, спешу. Если ты у нас зависнешь, так мы скоро увидимся, наговоримся вдоволь. Давай, старик, жму твою лапу. До скорого…

Они распрощались, и Виктор пошёл дальше.

Девяносто шестое отделение милиции на Ленинском проспекте занимало полуподвальное помещение. Скользкие ступеньки вели круто вниз, в большой тамбур, из которого тянулся узкий мрачный коридор, нависали сводчатые потолки с тусклыми жёлтыми лампами. В тамбуре на расставленных вдоль обшарпанных стен стульях сидели посетители с напряжёнными лицами, некоторые стояли, переминаясь с ноги на ногу, из комнаты в комнату деловито ходили милиционеры и разговаривали подчёркнуто громкими голосами, в самом начале коридора крючковатая старушка заглянула в чей-то кабинет и застыла так, надсадно крича: «А мне как же быть, соколик? Мне-то как быть?», где-то звонко отстукивала машинка. Вся эта картина вызвала в Смелякове чувство, что он попал в сумасшедший дом.

Виктор остановился перед окошком дежурного. Старший лейтенант, низкого роста, с потухшей сигаретой во рту прижимал плечом телефонную трубку к уху и записывал что-то в раскрытой тетрадке, рядом с которой лежала сложенная вдвое газета с кроссвордом.

— Нет, нет, — бубнил он, — это вы сами решайте, ребята…

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — заговорил Смеляков, едва дежурный положил трубку на рычаг. — Как мне пройти в кабинет начальника отделения?

Дежурный поднял на Виктора чёрные цыганские глаза.

— Ядыкина сейчас нет. А вы по какому делу?

— Устраиваться к вам на работу. А Болдырев здесь? Он заместитель по розыску?

— Да, он у себя в кабинете. В конце коридора, последняя дверь. Там написано…

Фёдору Фёдоровичу Болдыреву было не больше тридцати. Он внимательно посмотрел на Виктора, бегло пробежал глазами по протянутому ему направлению отдела кадров РУВД и широко заулыбался.

— Хорошо. Сыщики нам очень нужны. Работы уйма, а с кадрами беда. Ты, правда, ещё не сыщик. Но когда-нибудь станешь им, — Болдырев подумал и добавил: — а может, и не станешь… Чего тебя в уголовный розыск потянуло?

— Да вот потянуло. — Виктор недовольно скривил губы. Ему надоело объяснять всем одно и то же: сначала бывшему начальнику, затем сослуживцам и друзьям. — Хочется живой работы. Не век же стаптывать сапоги на воротах.

— Значит, в ООДП разонравилось? Заскучал там?.. А я ведь как-то раз заходил к твоему начальнику, к Бондарчуку. Выразительный старикан, подтянутый, стержень в нём сразу чувствуется. Я с товарищем туда заглянул, который начинал свою работу в милиции в Черёмушкинском РУВД, как раз под началом Бондарчука… Мы когда пришли к вам туда, на Калининский, Бондарчук предложил нам выпить, открыл шкаф, а там спиртного всякого — глаза разбегаются. Я такого изобилия никогда не видел. И всё импортное. Дёрнули мы по рюмашке, поговорили о том, о сём. Он нам с собой ещё по бутылке дал.

Болдырев замолчал, вспоминая что-то, улыбнулся своим мыслям.

— Что ж, добро пожаловать в нашу берлогу, — вернулся он к действительности. — С завтрашнего дня можешь приступать. А если хочешь, можешь прямо сейчас подключаться. Работы у нас непочатый край. Вкалывать придётся часов по двенадцать-четырнадцать. Ребята зашиваются…

— Прямо сейчас не могу. Надо приказа дождаться….

— Да, приказа пока нет. Это ещё недели две займёт, а то и целый месяц. Кадровиков в быстроте никто не упрекнёт… Ладно, — Болдырев кивнул, — главное, что решился. Как только утрясёшь все дела, приходи. Будем ждать…

Смеляков вышел на улицу. Снова заморосил дождь. Виктор поднял воротник плаща и быстрым шагом направился к остановке.

«Будем ждать, — повторил он мысленно слова Болдырева. — Тут меня ждут, тут я нужен, а вот Бондарчук-то не хотел, чтобы я шёл сюда…»

Память услужливо отдёрнула занавес и развернула картину упорной борьбы за подпись руководства на его рапорт о переводе на новое место работы. Сослуживцы предупреждали, что Бондарчук трудно расставался с хорошими сотрудниками. Но пять лет несения службы на посту у ворот посольства — срок немалый; как говорили в Отделе: «Можно ноги до колена стереть, а ничто не изменится». Вдобавок ко всему, Виктор доучивался на последнем курсе ВЮЗИ, так что всё его молодое существо жаждало перемен. И он наконец решился.

Однако одно дело — решиться подать рапорт о переводе на новую работу, другое дело — осуществить замысел. Михаил Ильич Захаров, начальник отделения, увидев в руке Смелякова рапорт, тут же отмахнулся:

— Это не ко мне, старик. Я такие вопросы не решаю. Валяй к Бондарчуку.

Степан Корнеевич Бондарчук, когда Виктор положил перед ним рапорт, задумчиво снял очки, театрально бросил их перед собой на стол, откинулся на спинке стула и проворчал:

— Ещё один! Ну чего тебе здесь не хватает, милый?

— Товарищ полковник, я уже вырос из этой работы, — Виктор заранее решил говорить напористо, убеждённо, чтобы своим тоном не допустить ожидаемых возражений Бондарчука.

— Вырос? А я, стало быть, не вырос? — Степан Корнеевич возмущённо надул щёки.

— Товарищ полковник, вы же понимаете, что должен быть интерес к работе, — Смеляков смутился, но продолжал настаивать. — Я должен перейти, это не блажь, а необходимость. Хочу попробовать свои силы «на земле».

— Да ты хоть знаешь, что это такое? Что тебя там привлекает, «на земле»-то? Не на земле работать придётся, а в грязи! Э-эх, ты понятия не имеешь, какая там мерзость, — Бондарчук презрительно скривил рот и постучал пальцами по столу. — Скажи мне на милость, чем тебя не устраивает работа у меня? Почему ты стремишься убежать отсюда? Зачем торопишься нырнуть в болото? Ты же ничего не знаешь о той работе. Поверь старику, я ж тебя не из упрямства удерживаю. Я прошёл весь этот путь с самых низов, пришлось глотнуть всякого, знаю, о чём говорю, — он взял со стола телефонную книжечку с блестящей белой обложкой, очень похожую на кусок отполированного мрамора, и потыкал в неё пальцем. — Вот ты видишь белую корочку?

— Да.

— А вот попадёшь в уголовный розыск, тебя будут заставлять из этой белой обложки сделать чёрную. Или наоборот.

— Как это?

— А вот так, — Бондарчук горько улыбнулся. — Специфика там такая… Тебя это устраивает?

— Устраивает, — ответил Смеляков, хотя не понял, что имел в виду Бондарчук.

Степан Корнеевич болезненно поморщился:

— Начитаетесь книг, кинофильмов насмотритесь, а потом думаете, что всё в жизни так, как там показано… Нет, милый, ты ступай и подумай как следует. Не буду тебе ничего подписывать.

Виктор растерялся. Выйдя из кабинета начальника он долго стоял в коридоре, затем вышел во двор и закурил.

— Ну как? — спросил кто-то из-за спины.

— Никак, — тоскливо отозвался Смеляков. В ту минуту ему казалось, что жизнь зашла в тупик.

Он долго колебался, прежде чем принял решение отправиться на Петровку в Управление кадров ГУВД города Москвы. Было не принято действовать «через голову начальства», но тянуть Виктор не желал, запущенный внутренний маховик уже раскрутился и не давал покоя.

Но минул месяц, прежде чем он, испытав муки долгого ожидания в долгой очереди, попал на приём к начальнику Управления кадров ГУВД. 

— Хотите попробовать свои силы на другом участке? — почти равнодушно спросил суховатый мужчина, прочитав лежавший перед ним рапорт Смелякова. — Что ж, товарищ лейтенант, дерзайте, — и написал на рапорте: «Перевести».

Виктор примчался в ООДП, полный воодушевления, и сразу направился к Бондарчуку. Тот скривился, увидев визу на рапорте и сказал, глядя куда-то в сторону, словно обращаясь вовсе не к Смелякову:

—  Пожалеете вы, ребята, ох как пожалеете. Не цените вы того, что вам дано, — затем упёрся твёрдым взглядом в Виктора. — Что ж, раз тебе поставили такую резолюцию, раз начальник Управления кадров тебя переводит, я ничего не могу сделать. Но ты ещё не раз вспомнишь мои слова, вспомнишь, что я отговаривал тебя.

Виктор не сдержался и громко вздохнул. Он чувствовал необычайный прилив бодрости. Из кабинета Бондарчука он вышел быстрым шагом, с трудом сдерживая расползавшуюся во всё лицо улыбку. Радость переполняла, но в глубине души ему было немного жаль Степана Корнеевича, какое-то затаённое чувство вины точило изнутри.

— Уходишь? — спросил старшина, когда Смеляков пришёл сдавать оружие.

— Да, вот принимайте всю эту дребедень. — Виктор сиял. — Наросло всякого за пять лет. 

— Уходишь? — повторил старшина и удивлённо поднял брови. — В районное отделение?

— Да, — гордо ответил Смеляков.

— Чёрт тебя понёс туда, — просто сказал «старый прохиндей», как называли старшину в Отделе. — Ты бы, сынок, ко мне пришёл для начала и спросил, что это за работа такая. Я ж видел всё это, знаю…

— Да что же вы все заладили одно и то ж? — растерялся Виктор. — Ну, понятно, Корнеич не хочет отпускать. Стращает, обещает ужасы всякие на новом месте…

— Так мы же наглотались там дерьма-то, — хмыкнул старшина. — Ежели кто «на земле» поработает, так никому другому этого не пожелает, нипочём не пожелает.

— Но почему?! Толком разве нельзя объяснить?

— Толком долго будет… Но если в двух словах, то это такая работа, понимаешь, когда, например, стоит лошадь по колено в воде, а тебе нужно сделать, чтобы всё выглядело так, будто она вся утопла. Улавливаешь?

— Нет, — Виктор посмотрел на старшину с недоумением. Слова старшины про лошадь были ему так же непонятны, как слова Бондарчука про белую обложку записной книжки.

«Что за ересь? — думал он. — Вот моду взяли страху и туману нагонять со всех сторон!»

 

***

 

Через три недели Виктор снова спустился в знакомое полуподвальное помещение отделения милиции, прошёл по длинному коридору и постучал в дверь заместителя начальника по розыску.

— Разрешите?

— А, это ты, — Болдырев указал на стул. — Устраивайся. Сейчас я тут бумажонку одну докончу…

Смеляков опустился на скрипнувший стул. Из коридора доносились гулкие голоса. Виктор посмотрел на пыльные настенные часы, было почти семнадцать часов.

— Не замёрз? — спросил Болдырев, не поднимая головы. — Погода сегодня отвратная. У меня чайник поспел, можешь погреться.

— Нет, спасибо…

Из висевшего на стене радиоприёмника негромко звучал ровный голос диктора:

— Чтобы жить, людям необходимо, помимо удовлетворения своих материальных потребностей, понимать смысл своего существования. Без высокой цели жизнь человеческая, которой природа отвела определённый срок, не может не казаться неполной, недостаточно одухотворённой, лишённой значения…

Дверь распахнулась, и в кабинете появился грузный мужчина, в мятом пиджаке какого-то невнятного бежеватого цвета и мятых серых брюках, из которых вываливался круглый живот. Вошедший без интереса посмотрел на Виктора и бросил какую-то бумагу на стол Болдыреву. Он двигался тяжело, вперевалку, страдая при каждом шаге, громко и тяжело дышал, но при этом держал во рту дымившуюся папиросу.

— А вот и Пётр Алексеич, очень кстати, — Болдырев выписал рукой в воздухе какую-то невидимую петлю, указал на толстого человека и представил его: — Капитан Сидоров, старший инспектор уголовного розыска по делам несовершеннолетних. Пётр Алексеич, принимай пополнение. Это Виктор Смеляков, бери над ним шефство.

— Здравствуйте, — Виктор поднялся и вежливо улыбнулся.

Капитан Сидоров махнул большой ладонью, мол, сиди, сиди, и всё его круглое тело колыхнулось, как студень.

— Значит, в сыскари подался? — буркнул капитан.

Болдырев подмигнул Смелякову:

— Пётр Алексеич почти двадцать лет в шкуре сыщика отпахал, успел и под пулями походить, и язву заработать, и брюшко для солидности нарастить. Тот ещё волчара, хотя по его внешности этого не скажешь. Раздобрел он в последние годы, всё на телефоне сидит. А раньше-то бегом бегал.

— В моём возрасте бегать не с руки, — проурчал Пётр Алексеевич. Ему было пятьдесят два года, но выглядел он на все шестьдесят, а то и больше.

— У него такой опыт, что он по телефону, не выходя из кабинета, любое дело «раскручивает», — прихвастнул Болдырев.

— Ты б меня так перед начальством расхваливал, — хмыкнул капитан, и Виктор заметил, что Сидорову приятны были слова начальника.

Пётр Алексеевич пошарил в кармане и достал оттуда помятую пачку «Беломора». Выковырнув новую папиросу, он прикурил её от той, которая уже догорала. Глаза его смотрели сквозь сизый табачный дым на Смелякова изучающе, но доброжелательно. Виктор улыбнулся этим глазам.

— Поутру начнём, — решил Сидоров. — Завтра мне выпадает дежурить по отделнию, так что мы с тобой всю территорию отделения, может, вдоль и поперёк прочешем. Форму милицейскую не надевай, ты теперь не постовой, а ищейка, не должен привлекать к себе внимание.

— Это ты-то неприметный? — засмеялся Болдырев. — Да тебя каждая кошка в районе знает.

— Ты меня с другими не смешивай в кучу. Нормальный опер должен быть невидимкой. Кому надо, тот его знает. А кто не должен знать, тот не должен, — капитан протянул Смелякову свою большую руку. — Всё, до завтра. Мне сейчас надо кое-что разгрести…

 

***

 

Утром в кабинете Болдырева был инструктаж, так называемая «пятиминутка». Виктор с интересом слушал сообщение об оперативной обстановке на вверенной девяносто шестому отделению милиции территории и разглядывал лица свои новых коллег.

— И последнее, — заключая свою речь, сказал Болдырев. — Два дня назад у ресторана «Черёмушки» произошло убийство. Ногами забили человека. Дело абсолютно ясное: пьяная компания повздорила меж собой, возникла драка. Накинулись гурьбой на мужика и до смерти исколотили. Его подобрали уже мёртвого. Двое участников избиения установлены, но главный сбежал. Зовут его Татаринов Михаил Владимирович. Недавно вернулся из мест заключения, отмотав полный срок. Места его возможного появления известны: квартира его матери и квартира его любовницы.

— А почему мы должны заниматься этим, Фёдор Фёдорович? — спросил кто-то. — Ресторан «Черёмушки» к нам не относится.

— Руководство Черёмушкинского РУВД обратилось к нашему за помощью. У Татаринова есть подруга, проживает на улице Вавилова, то есть у нас на территории. Там надо организовать засаду.

— Фёдор Фёдорович, ну вы же сами знаете, что людей нет. Кого мы на весь день отправим?

Болдырев окинул взглядом собравшихся.

— Пойдут Сытин и Владыкин, — сказал он тоном, не допускавшим возражений.

Виктор посмотрел на Андрея Сытина с некоторым восхищением. «Надо же! Дрон в засаду идёт. Там, может, опасно». Но к своему немалому удивлению, в глазах приятеля он увидел вовсе не гордость за оказанное доверие, а досаду.

 Сидевший рядом с Виктором капитан Сидоров громко сопел и постукивал толстыми пальцами по колену. Ему хотелось курить, но на инструктаже никто не позволял себе этого.

— Все свободны, — закончил Болдырев, и в кабинете сразу сделалось шумно.

— Вот, — буркнул Сытин, проходя мимо Смелякова, — послали чёрт знает чем заниматься.

— Ты, похоже, не хочешь в засаду, — сказал Виктор.

— Старик, у меня работы по горло. Не хватало полдня потерять на этой квартире. Вот незадача-то! — лицо Сытина недовольно перекосилось. — Ладно, пойду собираться. Ты уже окончательно к нам?  

— Да, приказ есть.

— Поздравляю, — он сунул пятерню в руку Смелякова, торопливо потряс её и вынырнул в коридор.

— Витя, топай за мной, — Пётр Алексеевич подошёл к Смелякову, протягивая «Беломор». — Курить будешь?

— Спасибо, у меня сигареты.

— Пойдём, нам с тобой сегодня на месте сидеть не придётся..

— Пётр Алексеевич, а как я с вами буду ходить? В качестве кого?

— Ты о чём? — Сидоров распахнул дверь своего кабинета.

— У меня же ни удостоверения, ни оружия нет.

— Не оформили еще? Документов ждать — хуже смерти. Бумаги пока по всем инстанциям проползут, можно успеть сто раз язву заработать.

— Без удостоверения-то нехорошо как-то… — посетовал Смеляков.

— Оно верно, — согласился Сидоров и чиркнул спичкой. — У тебя фотокарточка есть при себе?

— Есть. На удостоверение снимался… Вот остались четыре штуки…

— А ну дай.

Пётр Алексеевич громыхнул связкой ключей и отпер железный шкаф. Порывшись на полке, он достал оттуда коричневое удостоверение внештатного сотрудника уголовного розыска и небрежно бросил его на стол. Смеляков с интересом наблюдал за действиями наставника. Сидоров ловко подцепил фотографию в удостоверении и легко отодрал её. Мазнув клеем фотокарточку Смелякова, он уверенно прилепил её на место прежней и хорошенько прижал ладонью.

— Сойдёт на первое время. Будешь пока с этой «корочкой».

Он проверил пистолет и сунул его в кобуру, и Виктор почувствовал, как крохотная игла досады уколола его в сердце: вот он приступает к работе, но как будто что-то ненастоящее было в этом — удостоверение «липовое», оружия нет, да и сама атмосфера вызывала мысль о несерьёзности происходящего.

— Может, чайком побалуемся пока? — предложил Сидоров. — Ты, кстати, чашку принеси какую-нибудь. Стаканы тут у нас есть, но чашка должна быть своя.

— Товарищ капитан, — в комнату заглянул сержант и, покашливая, доложил, — на улице Новаторов повесился кто-то.

— Вот и побаловались, — Сидоров развёл руками. — Самое тоскливое в нашей работе — быть дежурным сыщиком, Витя, потому что надо выезжать на все происшествия на территории нашего отделения милиции.

— И потом все эти происшествия вешаются на дежурного? — спросил Виктор. — Ему приходится вести все эти дела?

— Нет, за каждым опером закреплён определённый участок, на котором работают также три участковых. Но дежурный ездит по всем происшествиям, оформляет необходимые бумаги, сортирует их и уже потом раздаёт соответствующему оперу. Так что имей это в виду: день дежурства — это день самого большого дерьма.

 

***

 

— Старший инспектор уголовного розыска капитан Сидоров, — представился Пётр Алексеевич хозяйке квартиры.

Она была щуплая, большеглазая, испуганная, лет сорока. На стареньком халатике виднелись дырки, на отворотах рукавов болтались нитки.

— Сюда, сюда… Боже ж ты мой, в туалете он… На ремне повесился… Господи, что ж такое, как же так?.. На кого ж ты меня оставил, Коляныч, родименький мой?

Капитан заглянул в совмещённый санузел, включил свет.

— Ага, понятно…

Смеляков стоял позади него и через его плечо пытался разглядеть покойника. Мужчина висел спиной к двери. Из одежды на нём были только огромные тёмно-синие трусы, сильно измятые, мокрые, сползшие настолько, что наполовину оголились ягодицы. Спина у повесившегося была худая, густо усыпанная мелкими родинками, плечи костляво выступали, голова вывернулась набок, и неухоженные волосы жиденькими прядями свесились почти до плеча.

— Видишь, Витя, — сказал Сидоров, закуривая, — работа у нас такая, что никогда не знаешь, где окажешься на следующий выезд. Вот мы с тобой осматриваем покойника в вонючем сортире, а через час, может, будем сидеть в шикарной квартире и пить вкусный чай… Ладно, валяй на кухню. Будем составлять протокол. Я диктую, ты пишешь.   

Он отодвинул Смелякова и крикнул:

— Хозяйка, телефон где? — повернулся к Виктору и пояснил: — Надо медэксперта и кого-нибудь из научно-технической группы вызвать. Только ведь не приедут, откажутся.

— Как это откажутся?

— Дел много, а людей мало. Если серьёзное происшествие, то они, конечно, приедут, а на такую мелочёвку, — Сидоров кивнул в сторону повесившегося, — обычно никто не выезжает.

— Но ведь это их работа!

— Работа для них — это когда ножевые ранения, убийства, разбой, грабёж, на худой случай квартирная кража, там есть чем заняться. А тут и так всё понятно.

Он дозвонился до дежурного, и Смеляков услышал, как в трубке трещал чей-то раздражённый голос:

— Какой к чёрту повешенный! Нет сейчас никого, ни медика, ни криминалиста. Все на выезде. Вызывайте труповозку и сами всё решайте!

Сидоров кивнул и положил трубку. По его лицу Виктор видел, что другого ответа капитан не ждал. «Если так во всём, — подумал Смеляков, — то не понимаю, как они умудряются работать»…

Когда прикатил автобус, и санитары вынесли покойника, Сидоров похлопал себя по карманам:

— Дьявол, папиросы кончились. Надо по пути в отделение купить, — он причмокнул и облизнулся. — Я забыл, ты куришь?

— Да, — ответил Виктор.

— Бросай, иначе на меня станешь похож, провоняешь табачищем, как пепельница. Лучше сразу отказаться от этого дела, потому как позже нервы раскачаются, будешь куревом себя успокаивать, а это только видимость одна, никакого успокоения сигареты не дают. Просто так принято думать, что сигареты помогают. У меня вон язва, так я «Беломором», думаешь, залечиваю её, что ли? Как бы не так! Ещё больше гроблю себя, а вот продолжаю дымить.

— Так вы бросьте.

— Не могу, привык коптить. Да и не хочу, пожалуй. Мне уж всё равно. Сложилось всё как-то уже, не хочется ничего менять…

В отделении им навстречу вышел дежурный:

— Можете не раздеваться.

— Что на этот раз? — спросил Сидоров.

— Угнали «Волгу».

— Где?

— Считайте, что вам не повезло. К трём высоткам едете, Ленинский проспект, дом 109/1.

Сидоров крякнул, выражая досаду.

— Что ещё за три высотки? — поинтересовался Смеляков, увидев кислые выражения лиц у своих коллег.

— Три башни возле кинотеатра «Казахстан». Дипломаты, чекисты и артисты, — пояснил дежурный. — Солидная публика, капризная, требовательная. У мидовца «ГАЗ-24» увели.

Едва они вышли на улицу, посыпал снег. Небо опустилось низко, серым покрывалом непроглядных облаков легло на крыши домов. Стало по-вечернему темно, хотя ещё и полудня не было. Троллейбус громко гудел, шумно лязгал дверьми, пассажиры толкались и ворчали. На душе у Смелякова понемногу становилось тоскливо. Чтобы отогнать дурное настроение, он всё время расспрашивал капитана о работе. На некоторые вопросы Сидоров отвечал с удовольствием, о других говорил: «После растолкую, не сейчас»…

На квартире, куда они вскоре добрались, их встретил подтянутый мужчина лет пятидесяти.

— Здравствуйте, — сказал Сидоров и представился, показывая удостоверение. — Рассказывайте, что у вас.

— Понимаете, товарищ капитан, — мужчина развёл руками, — ведь я только-только приехал, всего на пять минут зашёл домой. Мне нужно было кое-какие документы забрать… И вот выхожу, а машины и нет!

— Разберёмся, — Сидоров сделал успокоительный жест рукой. — Где машина стояла?

— Прямо перед домом, на улице. Да вот с балкона видно, — хозяин квартиры поманил сыщиков за собой. — Вы проходите.

— У нас обувь грязная, на улице слякотно.

— Ничего страшного, проходите, я покажу вам.

Смеляков остался ждать у двери. Сидоров постоял у окна, слушая хозяина, затем вернулся к Виктору.

— Пойдём-ка, спустимся вниз, осмотрим место, — сказал капитан.

— А чего смотреть-то, Пётр Алексеич? — недоумевал Виктор, следуя за Сидоровым. — Асфальт и всё. Ни следов, ничего другого.

— Так положено. Надо зафиксировать, где она стояла, как стояла, передом к газону или задом. А ты всё записывай, так надо, всё может пригодиться. Потом вернёмся к потерпевшему, чтобы он написал объяснение и заявление.

— А он-то что должен объяснять?

— Когда оставил машину, когда обнаружил пропажу. В нашем деле лишней информации не бывает. Глядишь, подсказка какая появится.

Минут через пятнадцать они возвратились в квартиру. На столе стоял горячий чай, всевозможные сладости. Из кухни выглянула женщина в очень простом, но очень элегантном сером платье, вероятно, хозяйка:

— Проходите в комнату, товарищи, угощайтесь, — в её руках было полотенце с каким-то ярким цветочным рисунком.

— Может, чего покрепче? — предложил, идя навстречу сыщикам, хозяин, и пощёлкал пальцами, обращаясь к жене: — Люсенька, не прихватишь белого винца из холодильника? — он перевёл взгляд на капитана. — Или вы предпочитаете коньяк? У меня есть армянский.

— Ни в коем случае, мы же при исполнении, — Сидоров покачал головой. — А телефончиком позволите воспользоваться? 

— Разумеется, сюда проходите.

Пётр Алексеевич опять посмотрел на свои башмаки, оставлявшие на паркете мокрые следы.

— Не обращайте внимания, я приберу, — женщина вежливо улыбнулась. — Идите к столу.

Квартира была чистой и уютной, здесь правил достаток и уверенность, но не было и намёка на излишества. Виктор сразу обратил внимание на стоявший в шкафу красивый бобинный магнитофон, сверкавший стальным блеском панели и элегантными переключателями. Рядом с магнитофоном красовался проигрыватель для пластинок под прозрачной пластиковой крышкой.

— Обожаю музыку, — хозяин перехватил его взгляд. — У меня огромная коллекция записей.

Он открыл створки шкафа, и перед глазами Виктора предстало не менее сотни пластинок, плотно заполнивших целое отделение шкафа, и несколько десятков коробок с магнитными лентами, на которых ярко-красно выделялась надпись «BASF». Такого обилия «катушек» в доме он и представить не мог. Зато книг было немного, и это удивило Смелякова.

Когда с формальностями было закончено, принялись за чай.

— Вкусно, — с удовольствием причмокнул Пётр Алексеевич, отправляя в рот конфету за конфетой.

Хозяин рассказывал о себе, о своих зарубежных поездках.

— Может, всё-таки выпьете? — спросил он через некоторое время.

— Нет, нет.

— А кока-колы хотите?

— Вот это с удовольствием, — согласился Сидоров.

«Уютно и спокойно, — думал Виктор, искоса поглядывая в окно. — А снаружи валит мокрый снег, там холодно и гадко. Правильно говорил Пётр Алексеич насчёт того, что в самые разные места заносит во время дежурства. Час назад человека из петли вынимали, а теперь вот за шикарным столом чаи гоняем в обществе дипломата…»

Когда они вышли на улицу, кто-то окликнул Смелякова.

— Витя, ты ли это? Какими судьбами?

Он оглянулся и увидел Бориса Жукова.

— Боря, — Виктор немало удивился. — Вот так встреча.

Они не виделись года два. Лет пять назад они оба ухаживали за чудесной девушкой Верой Шиловой, ухаживали каждый по-своему: Жуков был более изысканен и вместе с тем небрежен, Виктор же был стеснительным, старался вести себя подчёркнуто по-товарищески, боялся выглядеть влюблённым, и это нередко делало его смешным. Вера никому не отдавала предпочтения, видела в обоих молодых людях только друзей; по-настоящему душа её была поглощена исключительно юриспруденцией. Впрочем, возможно, её интересовал кто-то третий, Виктор не мог знать наверняка, чем жило молодое девичье сердце.

— Ты тут что делаешь? — спросил Жуков.

— Работаю. Я теперь в уголовном розыске. А тебя-то чего занесло тебя? Ты же в Чертанове живёшь, кажется.

— У меня в этом доме невеста. Мы сегодня заявление подаём. Ради этого с работы отпросился на пару часов. ЗАГС тут через дорогу.

— Вот оно что…

Виктор бросил взгляд на Петра Алексеевича, он деликатно стоял в сторонке, дымя папиросой.

— Значит, женишься, — проговорил Виктор и подумал: «Наверняка на Вере».

— Женюсь. Если хочешь, сейчас познакомлю вас.

«Познакомит? Значит, не на Вере», — пронеслось в голове у Виктора, и он обрадовался, хотя с Верой давно не виделся и вовсе не претендовал на её руку и сердце.

— Она у меня ещё молоденькая, — улыбнулся Борис, — только-только девятнадцать исполнилось. Во МГИМО поступила в этом году.

— Дочка дипломатов?

— Угадал.

— Вижу, у тебя всё гладко идёт, почти по-накатанной, — с некоторой долей печали произнёс Смеляков. — Вот и девушку взял такую…

— Какую «такую»? Хочешь сказать, что женюсь по расчёту? Так и говори, чего уж, — без тени обиды ответил Борис. — Только ты объясни мне, что это такое, когда по расчёту… В тебе, Витька, инерция мышления работает. Каждый нормальный человек строит семью по расчёту. Мало таких найдётся, кто полного идиота в мужья возьмёт или женится на последней уличной девке. Нет, любой нормальный человек выбирает себе спутника жизни. Ты же тоже заглядываешься в первую очередь на симпатичных девчонок, разве не так? Хочешь, чтобы тебе досталась какая-нибудь покрасивее. Это уж потом начинается близкое знакомство, разговор по душам, узнавание друг друга. И если тебе твоя новая подруга не подходит, ты расстаёшься с ней… Тебе, например, с Верой нравилось встречаться?

— Да. Она умная и внешне интересная.

— Значит, у тебя дружба по расчёту была? Со скучными и неинтересными девушками ты отказываешься, а хорошеньких и талантливых тебе подавай!

— Ну, ты и хватил, Боря, — Смеляков стушевался.

— Странный ты парень, Витька. Вот сколько знаю тебя, всегда ты мне казался толковым, но почему-то прёт из тебя порой такой махровый советский менталитет, что мне тошно делается.

— Извини, я не так, может, выразился, — ещё больше смутился Смеляков и скосил глаза на стоявшего поодаль капитана Сидорова.

— Мы минут через пять выйдем с Леной, — Жуков бросил взгляд на наручные часы. — Я познакомлю вас. Подождёшь?

— Не могу, — Смеляков кивнул на Сидорова, — мне пора. Сегодня день загруженный.

— Ну что ж, тогда как-нибудь созвонимся… Телефон-то помнишь?

— Да.

— Ты звони, я пока по прежнему номеру, хотя могу и сюда переехать. А вообще-то предки обещали с квартирой нам помочь, конечно, не сразу, но всё-таки… Может, встретимся как-нибудь?

— Если выкрою время.

— Ты уж постарайся. Друзьями разбрасываться нельзя. Никто не знает, как сложится жизнь, — Борис легонько ткнул Смелякова кулаком в плечо. — Вдруг я тебе понадоблюсь когда-нибудь? Или ты мне?.. Ну, бывай, старик. 

— Поздравляю, — Виктор пожал Жукову руку.

— Пока рано, мы только заявление подаём. Вот через месячишко-другой буду ждать от тебя красивых слов. Ты позвони мне, на свадьбу приходи, я приглашаю. Хочу, чтобы друзей было рядом много и чтобы всем было радостно…

«Друзья, — размышлял Смеляков, стоя в троллейбусе возле Сидорова, — разве мы друзья с Борисом? Встречались от случая к случаю, спорили о всяком. Нет, дружба это глубокие отношения, надёжные… Надёжные… А чем, хотелось бы знать, определяется глубина и надёжность дружбы? Вот с Дроном Сытиным, к примеру, мы знакомы с первых армейских дней. Я знаю его как облупленного, уверен в нём. Но надёжен ли Дрон? Он же из ООДП вылетел из-за своей глупости, из-за своего нелепого упрямства — решил с иностранкой любовь покрутить, а это на нашей службе приравнивалось чуть ли не к государственной измене. Так надёжен ли Дрон? Я понимаю, что он баб любит и что на самом деле ничего бы плохого он не сделал, ну, соблазнил бы очередную жертву финского разлива, не более того. Не о государственных делах-то речь шла, просто втюрился он по уши. Но может, в этом-то и проявляется ненадёжность, что не сумел остановиться вовремя? Чёрт его знает! А я?.. Если так рассуждать, то я куда менее надёжный. Ведь у меня однажды голова помутилась настолько, что я даже пост оставил, — Смеляков содрогнулся при мысли о том дежурстве. Ему живо представилось неосвещённое полуподвальное помещение, куда он завлёк горничную военного атташе Финляндии. Вспомнились и сладкая улыбка Аули, и собственное бешеное сердцебиение, и груда торопливо сброшенной одежды. — Конечно, Аули была дьявольски хороша, безумно соблазнительна, однако… Разумеется, можно валить вину на её красоту, но действительная причина-то во мне. Это я не сумел сдержаться, я клюнул на её обворожительность и мигом забыл о возложенных на меня обязанностях! Уж если кто и провинился серьёзно, то не Сытин, а я… Но мне посчастливилось, меня даже внезапно нагрянувшая проверка из Отдела не застукала, а вот Сытина выперли лишь за то, что он под ручку с иностранкой прогулялся… Нет, нет, это всё не так просто, как представляется на первый взгляд. Я уверен, что Андрюха Сытин жизнь отдаст за Родину, не сомневаясь ни секунды, потому что страна наша для него состоит из всех нас, кого он знает и любит. Не станет он подлецом. Впрочем, кто поручится, что в действительности творится у каждого из нас в душе? Когда и на чём мы оступимся? Где случайная глупость перерастёт в подлость? А Борис Жуков? С ним нелегко разговаривать, он всегда травит как-то ядовито, с подтекстом, будто против всей нашей страны копает. Мне никогда не было легко с ним, он давит меня умом. Или он просто хитрый? Вот он-то кажется совсем ненадёждым, постоянно шпильки вставляет, поругивает Советский Союз. Отец у него в КГБ работает, а Бориса послушаешь, так он чуть ли не диссидентом кажется. Есть в нём какая-то необузданная жажда развенчивать идеалы…»

Смеляков часто думал о Борисе, всегда удивляясь его свободомыслию, которое нередко даже пугало. Борис не был антисоветчиком, однако в Советском Союзе времён Брежнева о некоторых вещах предпочитали молчать. За политические анекдоты никого не привлекали к ответственности, поэтому анекдоты звучали всюду, но на партийных и комсомольских собраниях никто никогда не выступал против «генеральной линии» партии. А вот о Борисе Жукове почему-то у Виктора создалось мнение, что он не побоялся бы сказать вслух на общем собрании то, что говорил в тесной компании «своих».

«Есть в Борисе что-то такое… Может, как раз он-то и не предаст, не бросит в трудную минуту? — размышлял Виктор. —  Может, в таких людях и таится настоящая твёрдость духа, а не во мне и не в Андрюхе Сытине? Мы-то с Сытиным рассуждаем так, как нас приучили, а Борис копает глубоко. Может, ему какая-то истина известна? Как распознать всё это? Ах, если бы найти учебник, где всё было бы написано — что есть дружба, верность, надёжность. Но таких учебников нет…»

Кто-то постучал Виктору в спину и протянул ему через плечо тонкую бумажку проездного талона:

— Мужчина, пробейте, пожалуйста.

Смеляков вставил талон в компостер, с силой ударил по пружинистому рычагу и достал талон обратно.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

 

***

 

Утром, едва Виктор успел войти в кабинет Сидорова, следом за ним появился начальник отделения Ядыкин, маленький, крепенький, лысоватый мужичок с цепким взглядом.

— Здравия желаю, товарищ майор, — вытянулся Смеляков.

Ядыкин кивнул в ответ, едва удостоив Виктора взглядом, и поманил Сидорова пальцем:

— Пётр Алексеич, зайди ко мне, — и вышел.

— Похоже, распекать будет за что-то.

Капитан тяжело поднялся из-за стола и загасил папиросу в блюдце, служившем пепельницей. Выходя из комнату, он неуклюже задел плечом о дверной косяк и тихонько ругнулся.

— Ты что ж, Пётр Алексеич! — Ядыкин ждал, откинувшись на стуле и постукивая вытянутой рукой по краешку стола. — Опытный волчара, а такую плюху допустил!

— Да что стряслось-то, Николай Алексеевич?

— Ты с висельника вчерашнего почему отпечатки пальцев не снял? Почему не дождался экспертов? — Ядыкин резко поднялся и сунул руки в карманы, было слышно, как он звякнул лежавшей там связкой ключей. — Сбагрил покойничка, думаешь, и чёрт с ним?

— Да как я мог ждать? Я же на дежурстве! Если ждать, так я до утра возле того вонючего сортира проторчал бы! Николай Алексеевич, я же дежурный, тут каждые полчаса какая-нибудь чехарда.

— Ай, ладно… Что уж теперь… Поедешь на Пироговку, в морг, сам себе придумал головную боль… Серёга Никифоров, эксперт наш,  туда прямо из дома отправился, там встретитесь. 

Сидоров посмотрел в пол:

— Эх… Сразу не сделаешь, потом ноги сотрёшь, исправляючи огрехи.

— Не бурчи, Пётр Алексеич, — хмыкнул Ядыкин, — побереги силы. Тебе потом ещё в засаду отправляться.

— В какую засаду?

— На Татаринова. Прихватишь с собой Смелякова.

— Мы же после дежурства, Николай Алексеевич. Может, кого другого направите?

— Нет у меня никого больше на сегодня. До четырёх часов двое уже есть, а позже вам заступать. Оба пойдёте. Так что чем скорее в морге управишься, тем больше времени на отдых останется, — сказал резко. — Улавливаешь?

— Улавливаю, — Сидоров недовольно покачал головой. Он вышел и направился к себе в кабинет. — Что ж, Витя, чай после пить будем. Айда в морг, займёмся вчерашним жмуриком, — и посмотрел вопросительно на Смелякова. — Как его фамилия, помнишь?

— Василевский, кажется.

— Верно. Память у тебя надёжная…

По дороге Смеляков спросил:

— Пётр Алексеевич, а зачем нужно у покойника снимать отпечатки пальцев, если никакого криминала не было?

— Таков порядок. Система сыска.

— Не понимаю.

— Отпечатки пальцев снимаются с трупов для того, чтобы проверять их по картотеке, где хранятся следы пальцев рук, взятые с мест нераскрытых преступлений. Есть такая картотека. Ты не знал?

— Нет.

— Там хранятся все без исключения следы пальцев с мест нераскрытых преступлений. Представь, что пальчики нашего висельника вдруг совпадут с какими-то залежавшимися отпечатками. И преступление раскрывается само собой. Пальчики «откатываются» у любого, кто по тем или иным причинам задерживается милицией. Пусть это даже административное правонарушение. Не мной это придумано. Уголовный розыск — огромная машина. Тут не от меня одного успех дела зависит, каким бы я первоклассным сыскарём ни являлся. Нет, опер — просто винтик, он может сломаться, но механизм сыска продолжит крутиться. Всё доведено до автоматизма. Угрозыск — мощная система. Зачастую она работает сама по себе, просто за счёт накопленой информации.  

Возле морга они встретили дожидавшегося их эксперта. Он стоял возле дверей и курил.

— Привет, Серёга, — Пётр Алексеевич пожал ему руку и представил Смелякова. — Наш новый сыщик.

Они поздоровались.

— Ты в морге-то раньше бывал? — спросил Никифоров.

— Нет, — признался Виктор.

— Что ж, всегда приходится что-то делать в первый раз. Ты приготовься, там воняет жутко, надо к этому сразу настроиться… 

Дверь в подвальное помещение отворилась, издав тугой писк, и перед милиционерами появился высокий санитар в сильно испачканном белом халате. Санитар что-то пережёвывал мощными челюстями, его желваки выразительно двигались. Из раскрытой двери ударил густой запах мертвячины.

— Вчера пятнадцатая бригада доставила к вам труп гражданина Василевского, — сказал Сидоров, показывая своё удостоверение.

— Может быть, — невнятно произнёс санитар, продолжая жевать. — Пойдёмте глянем.

Пошли вниз. Запах становился крепче.

Там ещё двое сидели, пили чай за столом. Один из них листал какой-то журнал, другой нарезал колбасу толстыми ломтями и укладывал её на хлеб. Он без интереса посмотрел на гостей и продолжил своё занятие.

Высокий санитар полистал журнал записей и ткнул пальцем:

— Есть. Номер 215, — он повернулся к тем, которые пили чай. — Вовчик, пошуруй в холодильнике, достань двести пятнадцатого.

Вовчик бросил колбасу и, лениво вытирая руки о подол халата, прошёл в соседнее помещение. Сидоров со Смеляковым последовали за ним. Санитар загремел задвижной и открыл металлическую дверь. От шибанувшего в нос трупного запаха у Виктора закружилась голова.

— Вы старайтесь ртом дышать, — посоветовал санитар. — Некоторым легче, когда ртом. Правда, от запаха всё равно не избавиться.

— А как же вы тут?

— Привычка.

Они вошли в камеру. Вдоль стен были свалены беспорядочно трупы. Они были голые, желтоватые, лоснящиеся. У каждого на бедре был написан номер. Покойники выглядели совершенно неправдоподобно в этой куче.

— Двести пятнадцатый? — Санитар приподнялся на цыпочки и потянул к себе чью-то вывернутую ногу. Глянув на номер, Вовчик пробормотал себе что-то под нос и сходил за металлической тележкой. Сбросив мёртвое тело с груды трупов на каталку, он подвинул её к Сидорову. — Пожалуйста.

Эксперт поджидал их у двери, равнодушный к окружающей обстановке.

Они ещё не успели отойти от холодильника, а санитар уже включил воду и направил тонкую струйку на покойников. Вода лилась слабо, и Вовчик прижал кончик шланга, чтобы вода разбрызгивалась шире и захватывала сразу несколько тел.

Сидоров шёл по коридору, едва не наступая на пятки эксперту, который шагал следом за санитаром, катившем тележку. Смеляков шагал за ними, глядя перед собой сквозь почти опущенные веки, чтобы не видеть ужасного выражения лица покойника, и стараясь не дышать.

— Витя, дурно тебе, что ли? — посмотрел на него Сидоров. — Ну садись за стол, будешь записывать. Я тебе из коридора диктовать буду.

Обессиленный от переизбытка впечатлений, Виктор послушно опустился на стул. Капитан успокаивающе похлопал его по плечу.

— Ничего, ничего. Свыкнешься… Этих-то бояться не надо. Живые — вот, кто бывает опасен.

Из коридора донёсся неприятный хруст.

— Это ещё что? — настороженно спросил Смеляков.

— Пальцы.

— Что пальцы?

— Эксперт ломает трупу суставы в пальцах, — объяснил Сидоров и полез в карман за «Беломором», чтобы прикурить новую папиросу.

— Зачем?

— Они же застыли, скрюченные. С них так отпечатков не откатаешь, надо распрямить.

У Виктора задрожали руки. В глазах помутнело.

«Живодёрня какая-то, гестапо», — подумал он.

— Держи, — Сидоров бросил перед Смеляковым несколько бланков. — «Описание личности». Я пошёл осматривать, а ты заноси сюда всё, что я говорить буду.

Он вышел в коридор, и Виктор измученно провёл рукой по взмокшему лбу. Ему казалось, что никогда он не чувствовал себя так отвратительно.

«Всё это просто ужасно. Но ведь это часть моей работы, — успокаивал он себя. — Все проходят через это. На самом же деле нет ничего ужасного. Ну мертвецы, ну в беспорядочной куче, ну непривычно. Привыкну, раз так надо. Привыкну… И всё же гадко, просто до тошноты гадко. И почему вид покойников производит на людей такое ужасное впечатление? Нет, мы, пожалуй, не покойников боимся, а смерти. Покойников, как сказал Пётр Алексеевич, и впрямь нечего бояться, они принадлежат к категории самых безобидных существ. Смерти мы боимся, а не мертвецов. Но почему? Смерть ведь естественна. Смерть обязательна. Без неё не бывает жизни. После неё ничего нет, только пустота. Разве можно бояться пустоты? И всё же мы боимся, до головокружения боимся её»…

— Витя, читай бланк по порядку, — послышался голос Сидорова. — Что там вначале?

— Рост, — прочитал Смеляков.

— Средний! — гаркнул капитан из коридора.

Виктор подчеркнул нужное слово в бланке.

— Телосложение?

— Худощавое!

— Волосы?

— Русые, пожалуй, русые, с сединой.

— Лицо?

— Овальное!

— Лоб?

— Высокий!

— Брови? — прочитал Виктор очередную графу.

Сидоров молчал.

— Брови! — повторил Смеляков.

Капитан не отзывался.

— Пётр Алексеевич, какие брови-то у него?

— Пиши: как у Брежнева!..

 

***

 

После морга отделение милиции показалось Смелякову настоящим райским уголком. Всё здесь было настоящее, подвижное, земное, дышало суетливой озабоченностью. Тесные помещения, обшарпанные стены, пыль на подоконнике, стекающая с обуви на пол грязь, неулыбчивые лица посетителей — всё это было проявлением жизни.

Виктор жадно напился крепкого чаю, набросав в него побольше сахара, и теперь молча курил, глядя сквозь дым на капитана и ожидая его указаний. 

— Ну что? Готов к свершению подвигов? — Пётр Алексеевич посмотрел на наручные часы. — Три часа. Самое время двигать. Оклемался немного?

Они вышли на улицу и неторопливо направились к Ленинскому проспекту. 

— Мы своим ходом? — спросил Смеляков.

— Своим. У нас с транспортом туго, приходится на своих двоих топать. Зато территорию будешь знать как свои пять пальцев. Это всегда полезно. Да ни к чему на милицейской калымаге ехать на квартиру, где засада устраивается. 

— Мы только вдвоём будем?

— Вдвоём, — кивнул Сидоров, пуская из ноздрей густой табачный дым, и полез в карман за новой папиросой. — Ты представляешь, что такое засада? Это восемь часов сиднем сидеть там. Потом нас должны сменить. Но это если по правилам. На самом-то деле придётся торчать дольше.

— Почему?

— Потому что если каждые восемь часов по два новых сотрудника в засаду направлять, то это на сутки шесть человек из нормальной работы вылетают. А у нас и так народу не хватает.

— И как же быть?

— Сидим не по восемь, а по двенадцать часов. Мозги, конечно, квасятся, глаз притупляется. Только что делать-то?..

Погода окончательно испортилась, густо повалили мокрый снег, небо сделалось по-вечернему тёмным, под ногами хлюпало. По дороге они несколько раз останавливались, с Сидоровым заговаривали какие-то люди, на что-то сетовали, о чём-то просили. Одни обращались к нему по отчеству, другие говорили просто «дядя Петя». Дважды Сидоров сам окликнул кого-то и принялся расспрашивать. Когда они сели наконец в автобус, Сидоров кратко ввёл Виктора в курс дела:

 — На той квартире, где мы будем, живут сейчас хозяйка и две её дочери. Одна из них — любовница Татаринова. Вторая недавно развелась, но её бывший муж Васильев, по-прежнему живёт там, хотя почти ни с кем в семье, как сказали ребята, не общается…

Квартира оказалась крохотной, двухкомнатной, в коридоре лежали стопки газет, перетянутые бечёвками. Пожилая женщина, открывшая дверь, посмотрела на сыщиков неприветливо.

— Здравствуйте, мамаша, — сказал Сидоров.

Из-за двери шагнул настороженный мужчина.

— Привет, Алексеич, — буркнул он.

— Как тут у вас?

— Никак. Чайком балуемся, — из кухни вышел другой. Виктор узнал обоих, видел их на совещании.

— Татаринов не давал о себе знать?

— И не даст, — послышался убеждённый ответ. — Ладно, бывайте. Удачи…

Смеляков продолжал топтаться в прихожей.

— Зинаида Николаевна, — услышал он голос Сидорова, — вам уж, наверное, говорили, но я обязан повторить: все, кто войдут в квартиру, останутся здесь. Выпускать никого не будем, так что не приглашайте гостей. По телефону тоже не звоните…

Сидоров вышел в коридор.

— Витя, чего ты застрял тут? Проходи, что ли, осмотрись. Мало ли что…

Обе дочери (Марине было чуть за двадцать, Ларисе — лет тридцать) сидели в дальней комнате и вязали на спицах. Старшая кашляла и куталась в пуховый платок. Она выгодно отличалась от своей сестры правильными, почти благородными чертами лица. Младшая была симпатичнее, но проще.

— Чего ж вы все дома-то? — спросил Сидоров.

— Болеют они, — ответила за дочерей Зинаида Николаевна. — Простуда вон какая по Москве ходит. В такую погоду мудрено, что ли, схватить?

— Понятно. А ваш муж… ну, бывший муж то есть? Он всё ещё здесь обитает?

— А куда ж он денется? — хмыкнула Лариса. — Часов в шесть объявится, а то и раньше. У них в институте день не нормированнный.

Виктор прошёл на кухню. От стены к стене тянулись верёвки, с них свисало только что выстиранное бельё, среди рубашек и полотенец Смеляков увидел женские панталоны и лифчики и  ощутил неловкость. Служебная необходимость заставляла его вторгаться в чужую личную жизнь и пробуждала в душе противоречивые чувства. И висевшие над головой Виктора бюстгальтеры словно твердили: «Здесь протекает человеческая жизнь, настоящая, не театральная, здесь любят и ненавидят, здесь всё наполнено неведомыми тебе заботами, неразрешимыми вопросами, а ты приходишь сюда, пялишься, слушаешь, всюду суёшь свой нос…»

— Может, чаю выпьем? — спросил он Петра Алексеевича, не зная, на чём остановить взгляд и чем занять себя.

— Может, — Сидоров достал папиросы и закурил.

Они сели за стол. На стене громко тикали часы…

Когда в замочной скважине зашебуршал ключ, Лариса, заглянувшая на кухню, чтобы поставить кастрюлю на плиту, сказала:

— Это Коля, мой бывший, — она скосила глаза на Сидорова. — Теперь скучать не будете, он вас байками своими займёт. Любит поговорить.

Николай Васильев, снимая пальто, вытянул шею:

— Здрасьте, товарищи.

Он был худой, безликий, но с хитрым взглядом. Как-то бочком он проскользнул на кухню, буркнув что-то нечленораздельное своей бывшей супруге, схватил кусок чёрного хлеба из деревянной хлебницы и прошмыгнул обратно. Сидоров поднялся из-за стола.

— Виктор, пойдём-ка, нечего мешать тут, — он указал глазами на кастрюлю.

Они прошли в комнату, где притаился Васильев.

Он был родом не из Москвы, женился, похоже, с единственной целью закрепиться в столице, работал в Академии Наук. Держался он уверенно, забрасывал ногу на ногу, разговаривал с оттенком едва заметного превосходства, и во всём этом улавливалось что-то наносное. В комнате на стене висела фотография Брежнева в окружении множества людей, и создавалось невольное ощущение, что среди затесался и сам Васильев; на столе стояла в простенькой латунной рамке фотография президента Академии и вздымалась кипа каких-то бумаг, из которых торчали вырезанные газетные статьи, выставленные заголовками наружу, чтобы их было видно с первого взгляда. В завязавшейся беседе Валентин Игнатьевич за несколько минут успел рассказать о себе очень много, не сказав в сущности ничего, но сделал туманный намёк на своё отношение к разведке, хотя однозначно этого не сказал.

— Трепло и прохвост, — буркнул Сидоров, когда Васильев выскользнул из комнаты на кухню. — Всё врёт. Посидим подольше, так он нам начнёт втирать, что с самим Брежневым в друзьях-приятелях ходит. Знаю я таких… Как пить дать кляузы пишет на сослуживцев, выводит всех «на чистую воду», а сам ведёт себя тихо-тихо, как мышка…

Из соседней комнаты слышался звук телевизора:

— В обстановке монолитной сплочённости советских людей вокруг ленинской партии в стране продолжается выдвижение кандидатов в депутаты Верховных Советов союзных республик…

Часов в семь вечера раздался телефонный звонок.

Марина подошла к аппарату и, поглядев на сыщиков, подняла трубку.

— Алло? Это ты? — она снова повернула растерянные глаза к милиционерам, и Смеляков понял, что на другом конце провода был Татаринов.

— Говорите спокойнее, — едва слышно подсказал стоявший возле неё Сидоров.

— Ты где? — продолжила девушка.

— Недалеко тут, — донеслось хрипло из трубки. — Как ты там? Как у вас? Всё в порядке?

— Да, нормально.

— Я думал нагрянуть к вам. Ты как, не против, если я загляну?

Марина прикрыла трубку ладонью и прошептала:

— Он хочет зайти… Что ответить?

— Пусть приходит! Давай, давай, отвечай, не тяни! — шептал Сидоров, хмурясь и потея.

— Я дома, приходи, — ответила девушка. — Я жду.

Она положила тяжёлую трубку на рычаг, и Смеляков отчётливо понял в то же мгновение, что Татаринов не появится.

— Не придёт, — убеждённо сказал Виктор, поглядев на Марину. — Почувствовал он опасность, заминку в вашем голосе услышал.

— Да, малость неудачно сработали, — согласился Сидоров.

— Но я же не умею! — почти испуганно воскликнула девушка. — Да и почему я должна уметь врать? Это у вас профессия такая…

— Какая?

— Хитрить — вот какая. — Марина порывисто отвернулась. — А я, может, не умею, я, может, простая, прямодушная…

Сидоров кивнул:

— Да, да, хитрить… — Он выпустил из ноздрей папиросный дым. — Всю квартиру я вам прокурил…

Смеляков выключил свет и подошёл к окну. С четвёртого этажа улица хорошо просматривалась. Виктор сразу увидел, как от телефонной будки на противоположной стороне улмцы отошёл мужчина, по описанию, похожий на Татаринова. Без головного убора, поднятый воротник, короткое пальто.

— Марина, идите-ка сюда. Посмотрите, это он?

Девушка припала к стеклу.

— Он.

— Пётр Алексеевич, — обратился Смеляков к Сидорову. — Может, возьмём его? Вы же тут все проулочки знаете. 

— И что? Пока мы спустимся… Нет, тяжёл я, чтобы в догонялки играть…

— Пётр Алексеич! — настойчиво воззвал Смеляков.

— Куда, говоришь, он пошёл?

— В сторону улицы Гарибальди…

Капитан раскатисто откашлялся в кулак.

— Вообще-то, мы не имеем права покидать помещение, находясь в засаде, — сказал он, громко дыша. — Надо позвонить дежурному, дать направление его движения, и пусть другая опергруппа выезжает и ищет его. 

— Так ведь уйдёт же! — не выдержал Смеляков. — Брать его надо! Вот же он, под носом у нас!

— Не имеем права, Витя! Порядок есть порядок.

— Пётр Алексеич, ну сколько мы в отделение дозваниваться будем! Сами же знаете! Может, рискнём? Вот же он!

— Ох и азартен ты, — засмеялся наставник и пошлёпал кулаком о раскрытую ладонь. — Ладно, давай!

Виктор метнулся в коридор и быстро надел пальто.

— Не так шустро, Витя, меня потеряешь…

Когда вышли на улицу, Смеляков мысленно выругался. Пётр Алексеевич двигался еле-еле. «Этак мы нипочём не схватим его. Со всех ног бежать надо, а мы едва ковыляем», — с досадой подумал Виктор. Он заметно отрывался от Сидорова и вынужден был то и дело останавливаться, чтобы подождать своего наставника.

— Дворами давай, дворами, — просипел Сидоров, — дворами догоним.

Между домами было темно, густой кустарник щетинился голыми ветвями и хлестал по лицу. Поднявшийся ветер холодно вился вокруг, бросаясь колючими снежными брызгами и норовя проникнуть за воротник. «Упустим, уже упустили, из-под самого носа у нас ушёл», — пульсировало в голове Виктора. Но как только они подошли к улице Вавилова, он увидел Татаринова.

— Вот он, — едва не закричал Виктор.

— К магазину топает, — сделал вывод капитан.

— Что будем делать?

Впереди голубым светом горела неоновая надпись «Гастроном».

 — Сможешь его на землю свалить? — спросил, тяжело дыша, Сидоров.

— Смогу, — уверенно сказал Виктор, прикинув свои возможности. — А дальше что?

— Будем действовать по обстоятельствам. Ты дуй вперёд, действуй. Ты, главное дело, подомни его под себя, чтобы он не дёргался, — и Сидоров похлопал Виктора по спине, благословляя.

Получив напутствие капитана, Смеляков быстрым шагом направился к преступнику. У входа в магазин он заметил толпу пьянчуг, человек десять, не меньше.

«Ну, дед, — успел подумать Виктор про своего наставника, — ну рисковый старик! Тут такая кодла собралась. Они Татаринова наверняка знают. Они же меня сей момент в землю втопчут, как только я их кореша схвачу …»

Когда до Татаринова оставалось не больше пяти метров, Смеляков перешёл на бег. Татаринов повернулся на звук шагов и тут же получил мощный удар в плечо —  Виктор налетел на него всей массой своего тела, не сбавляя скорости. Преступник опрокинулся навзничь, не успев издать ни звука. Смеляков рывком перевернул Татаринова и заломил ему руку.

— А-а-а, мать твою! — застонал пойманный.

Толпа пьянчуг отреагировала мгновенно. Сначала они дружно замолчали, затем послышался их угрюмый ропот.

— Э-э, мужик, ты чего? Ты какого хрена на Мишаню-то?

Они гурьбой медленно двинулись к Смелякову. Они были помятые, небритые, многие стояли с непокрытой головой, их растрёпанные волосы дыбились на ветру.

— Мишка, это что ж такое? Что за падла? — выступил вперёд носастый мужичок в засаленной кепке.

Виктор вцепился Татаринову в волосы и высоко задрал ему голову. Мужичок в кепке двинулся решительнее, вращая пьяными глазами; его мясистые губы угрожающе сжались, большой нос наморщился.

— Братцы, а ну-ка вставим этому залупистому!

Тут из темноты выплыл на свет Сидоров.

— А ну, ребята, посторонись, — рявкнул он, громко и тяжело дыша.

— Пётр Алексеич! — возмущённо взмахнул руками мужичок в кепке. — Вы гляньте, что происходит-то!

— Спокойно, ребята, спокойно! — капитан погрозил им пальцем, из его груди вырвался сиплый присвист. — Вашему Мише лет двенадцать светит, а то и все пятнадцать.

— Пётр Алексеич! Дядя Петя, а что случилось?

— Что случилось, про то ваш Миша на суде расскажет, — и похлопал Смелякова по плечу: — Давай его в кабинет директора.

Пьянчуги расступились, освобождая дорогу. Смеляков, не ослабляя хватки, поднял Татаринова и толкнул вперёд. Выходившая из магазина женщина испуганно шарахнулась в сторону и торопливо, почти бегом, пошла прочь, прижимая в груди сумку с хлебом.

— Эх, Мишаня, — пропел кто-то, — допрыгался…

Смеляков втащил брыкающегося Татаринова в магазин. Пару раз они, поскользнувшись, грохнулись на грязный пол, но Виктор не разжал рук. Пётр Алексеевич покрякивал рядом: «Не трепыхайся, Миша, хватит». Наконец они провели его между прилавками. Виктор распахнул ногой дверь в директорский кабинет, впихнул туда Татаринова и ввалился следом. Сидевшая за столом крупная женщина вздрогнула, увидев двух вымазанных в грязи мужчин, выпучила глаза и вскочила на ноги, мощно колыхнув тяжёлым бюстом.

— Вы что?! — Она сразу взвинтила голос до предельно высоких нот. — Пьянь вонючая! Совсем совесть потеряли! Ни днём ни ночью нет от вас покоя! А ну живо отсюда! Сейчас милицию вызову!

— Милиция уже здесь, Антонина Васильевна, — на пороге появился капитан. — Здравствуйте. Не волнуйтесь.

— Добрый вечер, Пётр Алексеевич, — она узнала Сидорова.

Он прошёл, громко стуча мокрыми башмаками, к столу и повернул к себе телефонный аппарат.

— Вот взяли преступника, человека до смерти забил, — он кивнул на Татаринова. — Сейчас свяжемся с отделением, вызовем машину, и всё у вас пойдёт прежним порядком, Антонина Васильевна.

Дозвониться удалось лишь с четвёртой попытки, и минут через тридцать к магазину подкатил, натужно гудя, замызганный «УАЗ».

— Поздравляю с первой удачей, — пыхтя папиросой, сказал Пётр Алексеевич Смелякову, когда всё закончилось. — Сейчас можно будет чайку выпить. У меня пачка индийского припасена. Хотя по этому поводу можно, пожалуй, и чего покрепче махнуть, по пятьдесят грамм. Как ты на это, а?..

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ. ДЕКАБРЬ 1979

 

— Смеляков! — позвал Болдырев, увидев Виктора в коридоре. — Загляни ко мне на минутку.

Виктор вошёл в кабинет заместитель начальника.

— Ты закреплён за участком на улице Обручева. Там дипломатические дома, три корпуса. Сотрудники посольств, дипломаты, атташе всякие. Тебе всё это знакомо. Вступай в свои права и прямо сейчас езжай туда. Улица Обручева, дом 4.

— Зачем?

— Кража! Так что начинай свою трудовую деятельность «на земле»!

Виктор растерянно вышел. Он уже не раз выезжал с группой криминалистов на место происшествия, но всегда присутствовал там только в качестве наблюдателя. Теперь же вдруг стало страшно, захотелось отказаться: «Я не готов, ничего ещё не умею!»

— Пётр Алексеевич, — он распахнул дверь в кабинет Сидорова, — там кража случилась, Болдырев велел на место происшествия выезжать, сказал, что пора начинать «на земле» работать…

— Пора, конечно, пора. Выезжай.

— Один? — ещё более растерянно сказал Смеляков. — Самостоятельно?

— Э-э, брат, до самостоятельного дела тебе ещё далеко. Со мной поедешь. Ну и группа будет, как положено. Я с Болдыревым уже разговаривал. Формально это дело твоё, документировать всё будешь уже сам, думать будешь сам, но я буду подсказывать, то есть пока ты ещё не за штурвалом, — Сидоров что-то записывал в свой блокнот. — Ты иди в машину, я сейчас, мигом…

Смеляков надел пальто вышел на улицу. Морозный воздух обжигал лёгкие. 

Минут через пять появился Сидоров.

— Ну что? Поехали? — он откашлялся. 

— Пётр Алексеич, а что там?

— Фамилия пострадавшего Забазновский, он югослав, работает в торговом представительстве СФРЮ[2], — Сидоров вынул клочок бумаги из кармана и прочитал: — Квартиру у него тряхнули чуть ли не на двадцать пять тысяч рублей! 

— Вот это да! — Виктор даже присвистнул услышав сумму. Это были огромные деньги, умопомрачительны. На эти деньги можно было купить пять автомобилей «жигули» или четыре кооперативные квартиры.

Смеляков забрался в «УАЗ» и громко захлопнул дверцу.

— Все, что ли? — спросил через плечо водитель.

— Все, поехали, — хрипло отозвался Сидоров и закурил папиросу.

Машина загудела, дёрнулась несколько раз и выехала со двора. Виктор подышал на оконное стекло и сильно потёр его, очищая от обледенелости. По Ленинскому проспекту катили автобусы и троллейбусы, мчались автомобили, клубился густой белый пар. Смеляков молча смотрел на улицу и думал о чём-то своём.

— Ты что такой невесёлый? О чём задумался? — спросил Сидоров.

— Да так…

— Чего «так»? Рассказывай, Витя, не стесняйся. Может, помогу.

— С жильём у меня проблемы. Комендант общежития замучил. «Уволился из отдела, — говорит, — будь любезен освободить комнату». Я понимаю, что так положено. Но куда мне деваться?

— Ах вот оно что… Не тужи. Я поговорю с Болдыревым, сообразим что-нибудь. А на первых порах можно комнатку снять. У меня, кстати, есть один мальчонка на примете, у которого можно поселиться на время.

— Какой мальчонка?

— Денис Найдёнов. Отец и мать у него умерли, только бабка осталась. У него было бы удобно, потому что совсем близко от нашего отделения…

Подъезжая к дому, где произошла квартирная кража, Виктор внимательно оглядел прилегавшую территорию. Никаких заборов вокруг не было, но у входа стоял сотрудник ООДП.

«Охрана-то плохонькая, не то что у посольства, — подумал Смеляков. — Тут ведь с задней стороны запросто можно проникнуть». Но вслух ничего не произнёс.

Группа, приехавшая со Смеляковым, оторопела, увидев обстановку в квартире.

— Ё-моё! — прошептал кто-то из-за спины Виктора. — Это ж дворец! Мать честная!

Повсюду висели картины в массивных золочёных багетах, на стенах красовались бронзовые канделябры в виде обнажённых женских фигур, мебель в стиле рококо приковывала взгляды своими изящными изгибами и голубой шёлковой обивкой.

— Мать честная, неужто и в странах социализма можно шикарно жить?

— Я читал, что югославы давно уже не социалисты, — буркнул кто-то.

— Тише, товарищи, тише, — внушительно сказал Сидоров, но по его глазам чувствовалось, что он сам поражён окружавшей его роскошью. — Давайте займёмся делом…

Проработав почти пять лет возле финского посольства и ежедневно соприкасаясь с дипломатами, Виктор быстро свыкся с мыслью, что иностранцы живут шикарно, но ни разу не бывал внутри и не видел собственными глазами, каково это «шикарно». Судить приходилось лишь по их одежде, автомобилям и по тем подаркам, которые они подносили от случая к случаю. Теперь представилась возможность взглянуть на жильё дипломата изнутри. Приехавшие со Смеляковым милиционеры не имели ни малейшего понятия о жизни иностранцев и были просто ошеломлены представшей перед ними картиной. Особенно поразила их изящная золотистая тележка в два яруса, битком уставленная разнообразными спиртными напитками, большой цветной телевизор и музыкальный центр — кассетный магнитофон, проигрыватель для пластинок и радиоприёмник стояли друг на друге и создавали ощущение невероятного технического оснащения.

— Как в космическом корабле, да? — проговорил кто-то из милиционеров. — Кнопки, индикаторы, переключатели. Лихо!

По всему полу лежали разбросанные вещи.

— Товарищи, не отвлекайтесь, — напомнил Сидоров и, поманив за собой Виктора, направился к хозяину. — Господин Забазновский, мы должны составить список пропавших вещей. Кто нам поможет?

— Я сам продиктую вам, — несколько растерянно ответил дипломат. С его лица не сходило выражение потрясения. Он то и дело проводил рукой по лбу, поправляя волосы, и рука непременно застывала где-нибудь возле щеки, и тогда Забазновский становился похож на изваяние. — Невероятно, как это могло случиться. Невероятно…

«Легко понять его», — сочувственно подумал Смеляков.

Послышались щелчки фотоаппарата, полыхнул свет лампы-вспышки. 

Забазновский позвал жену, и они вдвоём сели на диванчик.

— С чего начнём? — спросил Сидоров.

— С ювелирных изделий, — Забазновский прекрасно говорил по-русски.

Жена кивнула. Она была бледная и растерянная.

— Вы расслабьтесь, — успокаивающим тоном сказал ей Сидоров, — теперь уж не переживать из-за случившегося надо, а всё хорошенько вспомнить. Сейчас мы будем составлять список, но нам надо также зарисовать каждое пропавшее изделие, указать характерные особенности. Вы сможете помочь нам?

Женщина кивнула:

— Я принесу бумагу и карандаш.

Виктору показалось, что на составление описи пропавших вещей ушла целая вечность. Когда опись была готова, Сидоров позвонил по телефону в картотеку похищенных вещей и принялся диктовать весь список, с подробным описанием пропавших изделий. Когда он повесил телефонную трубку, Виктор не удержался и спросил негромко:

— Пётр Алексеевич, а зачем вы туда звонили?

— Теперь их поставят на временный учёт. Я тебе позже объясню. Давай займёмся хозяевами, а то они уже совсем измаялись. Нам надо взять объяснение у Забазновского и у всех членов семьи. Затем пойдём по квартирам опрашивать соседей…

Опрос соседей ничего не дал, никто ничего не слышал.

— Надо поговорить с постовым, — сказал Смеляков, когда они спускались в лифте.

— Да о чём с ним говорить? Он же — чучело, торчит тут для виду.

— Это вы зря, Пётр Алексеич, — обиделся Смеляков. — В ООДП ребята толковые, глазастые.

— Глазастые? — переспросил Сидоров и полез в карман за «Беломором». — Курить страсть хочу. Извёлся там, у Забазновских-то.

Он вцепился в папиросу зубами, как хищник в жертву, и торопливо чиркнул спичкой. Они вышли на улицу, и капитан похлопал Смелякова по плечу:

— Дерзай, Витя, расспрашивай своего коллегу. А я подымлю пока в своё удовольствие.

Виктор представился постовому, разговорился с ним, сразу сказал, что до не давнего времени сам работал в ООДП, работал у финского посольства. Но когда спросил, не приходил ли к Забазновским кто-нибудь из советских граждан, постовой развёл руками:

— Э-э, парень, ты не по адресу. Я ничего сказать не могу. Сам же знаешь, как с этим строго. Если тебе что надо, то иди к Бондарчуку или Ушкинцеву. Ты уж извини.

— Ну что? — заговорил Сидоров, раскуривая очередную папиросу. — Тухло дело? Ноль информации?

Виктор пожал плечами.

— А я тебе про то и толковал. Да и что этот липовый сторож мог видеть? — махнул рукой капитан. — Понаставили их, а проку для нас никакого. Он же нам ровным счётом ничего не сказал. А ты — «глазастые»! Ничего они не видят.

— Пётр Алексеич, вот тут вы торопитесь, — надулся Смеляков. — Готов поспорить, что мы через несколько дней точно установим, кто тут был и когда. У нас будет полный список людей, которые могли это сделать. Я вам ручаюсь.

— Да брось ты! Будто я в угрозыске первый день!

На том разговор закончился.

На следующий день Смеляков поехал в ООДП. Шагая по знакомому коридору, он испытал лёгкое чувство ностальгии и даже почувствовал лёгкий укол досады из-за того, что он тут теперь чужой.

Остановившись перед кабинетом заместителя начальника ООДП по оперативной работе, Виктор машинально взглянул на часы и постучал в дверь.

— Разрешите, Константин Александрович? — Смеляков заглянул внутрь.

— А, здравствуй, входи. Какими судьбами? — Ушкинцев, как всегда, был подтянут и бодр.

— По делу, Константин Александрович.

— Неужели к нам вернуться хочешь? — засмеялся полковник. — Как там у тебя, на новом месте-то? Втянулся? Работа нравится?

— Притираюсь помаленьку. Получил первое дело. 

— Так скоро? Поздравляю, — полковник одобрительно кивнул.

— Собственно, я по моему делу и пришёл. Мне нужна помощь.

— Ну, выкладывай, — полковник согнал улыбку с лица и сделался серьёзным. — Ты присаживайся, в ногах правды нет.

Виктор подробно изложил суть дела и сказал в заключение:

— Константин Александрович, мне без вашей помощи не сдвинуться с места. Постовые у того дома — единственные свидетели. Больше нет ни одной ниточки, за которую можно зацепиться.

— Понимаю, — Ушкинцев сделал пометку авторучкой на листке перекидного календаря. — Ладно, я дам команду, чтобы выбрали интересующую тебя информацию. Дня через три позвони.

— Спасибо, — Виктор встал из-за стола.

— Видишь, как интересно жизнь устроена: не работал бы ты у нас, сейчас бы даже не знал, с чего дело своё раскручивать.

— Да, — согласился Смеляков.

— Всё вокруг как-то увязано одно с другом, ничего случайного не бывает, во всём есть какая-то невидимая простым глазом логика, причинно-следственная связь, — задумчиво проговорил Ушкинцев. — Ну а в целом-то как тебе «на земле»?

Виктор пожал плечами:

— Работаю…

— Не вижу оптимизма в твоих глазах, — сказал полковник.

— Вот освоюсь, тогда и появится оптимизм, — неуверенно ответил Смеляков..

— Да, путь ты выбрал не из простых, — Ушкинцев подмигнул. — Но делать нечего. Назвался груздем — полезай в кузов…

 

***

 

Они сидели в кабинете Сидорова, и капитан, как всегда, курил. Он только что закрыл форточку, пытаясь проветрить помещение, но воздух по-прежнему оставался тяжёлый и мутный.

— Вот есть у тебя участок, — объяснял Сидоров. — И случилось у тебя происшествие. Ну, если конкретно, то будем рассматривать кражу квартиры Забазновских. Ты, как опер, должен это заявление рассмотреть в течение десяти дней и принять решение, возбуждать ли уголовное дело или же вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. По закону, имеется ещё третий вариант. Если ты установишь, что преступление имело место на другой территории, то материал направляется туда. Но к краже у Забазновского это не относится.

— Пётр Алексеевич, я не понимаю, как можно отказать в возбуждении дела, если преступление совершено? — не понимал Виктор.

— Наши опера, как правило, вынуждены работать на одно — на раскрываемость. От нас требуют, чтобы раскрываемость была девяносто процентов, а то и сто! Вот если есть у тебя стопроцентная раскрываемость, значит, ты великолепный опер.

— Ну а что нужно, чтобы была стопроцентная раскрываемость?

— Прятать надо уметь!

— Что значит прятать?

— Не регистрировать, — ответил Сидоров, пожимая плечами так, будто то, что он сказал, было само исчерпывающим объяснением. — Регистрировать нужно только то, что нельзя спрятать.

— Что же это такое получается? — оторопел Виктор.

— Что получается? — хмыкнул капитан, прикуривая одну папиросу от другой. — Такая у нас служба, так мы даём раскрываемость… Советский Союз служит примером для социалистического лагеря и всего блока дружественных и сочувствующих нам стран. Мы просто обязаны в идеологическом смысле быть выше Запада. Это касается и преступности. У нас же не может раскрываемость быть ниже, чем в Америке! Раскрываемость у нас должна быть выше, чем в Америке. У нас всё должно быть лучше, чем в Америке. Ты же знаешь, что такое борьба двух систем? Мы с тобой где живём, в каком государстве? — с наигранным пафосом выпалил на одном дыхании Сидоров.

— В социалистическом.

— Вот именно. В социалистическом государстве. И у нас остались только родимые пятна преступности, унаследованные от прежнего общества, от царского режима. А так — официально то есть — у нас никакой преступности нет, ты имей это в виду.

— Чушь какая-то. Это просто как в анекдоте: жопа есть, а слова нет… Ну ладно, — неуверенно сказал Виктор. — Допустим, надо прятать. Но как же это делать? Ведь есть реальные следы, есть потерпевшие…

— Вот ты выехал вчера на место преступления. Это серьёзное заявление, от иностранцев. Тут нам надо землю носом рыть, спрятать такую кражу нельзя. Дипломаты зашлют ноту через МИД, и с нас три шкуры спустят, но не отстанут, пока результата не будет. Тут волей-неволей нужно возбуждать. Руководство смотрит на такие вещи нормально. Но вот вспомни, мы ездили насчёт «волги». Третьего дня ушла прямо от подъезда. 

— Помню.

— Вот её вряд ли надо было возбуждать. Но поскольку территория Сашки Владыкина, то я не знаю наверняка, как он поступил. Думаю, что заныкал он материал, не дал ему ходу. Но машину-то муровцы уже обнаружили в Прибалтике, так что если он не возбудил дело до сегодняшнего дня, то теперь и подавно не возбудит. Зачем ему лишнее преступление обнародовать?

Виктор ничего не понимал.

— Что-то у меня, Пётр Алексеич, полная каша в голове… 

— Утрясётся, — убеждённо сказал капитан.

— Что же получается? Если мы прячем преступление, то по нему и не работаем?

— Ну почему не работаем? Работаем, но не так как надо. То есть имеем в виду и в случае чего принимаем меры… Но это приводит к тому, что система сыска не работает в полную силу. И это означает, к сожалению, что в случае, когда дело не возбуждается, преступник, как правило, не несёт за преступление заслуженного наказания. Получается, что неотвратимость наказания, как один из принципов советского уголовного права, нарушается. А нарушается потому, что не соблюдается законность. А нарушается она ради хороших показателей. Вот тебе и замкнутый круг.

— Ну, хорошо, — Смеляков напряжённо морщил лоб, — но ведь если мой начальник требует от меня, чтобы я не возбуждал некоторых уголовных дел, то этого от него, значит, требует другой начальник?

— Да! А от другого — третий! Оценка всей работы органов внутренних дел основана на статистике. Если статистика в нашем отделении будет плохая, если мы будем регистрировать всё подряд, то завтра нашего начальника снимут с его работы. Он вынужден от тебя требовать этого. А если в районе будет плохая статистика, то начальник района полетит со своего кресла. И так далее, до самой верхотуры… Но ты пойми, какое интересное дело. Никто тебе прямо не говорит: «Скрывай преступления». Даже Щёлоков[3] не говорит открыто, но он требует от своих руководителей: «Статистика должна быть хорошей!»: девяносто процентов по тяжким преступлениям, чуть, может, меньше, на уровне семидесяти пяти процентов по преступлениям не тяжким… 

— А если кто-то узнает, что я скрываю преступления? Что будет?

— Сядешь в тюрьму.

— Понятно… Моё руководство толкает меня на нарушение закона и моё же руководство посадит меня в тюрьму за то, что я нарушаю закон по их требованию? — Виктор испытал в этот момент нечто близкое к панике.

— Твоё руководство, может, и не посадит, а прокуратура посадит. Идёт борьба между прокуратурой и милицией. Прокуратура осуществляет надзор за деятельностью милиции и когда выявляет какие-то факты, то возбуждает уголовные дела. У нас в отделении уже возбуждено уголовное дело за сокрытие преступления сотрудником уголовного розыска.

— Ёлки-палки! Что ж это получается? Как же работать-то? — Виктор растерянно посмотрел на капитана и подумал: «Ну, попал, мать твою, влип по уши»…

— Ты не отчаивайся, Витя. Если будешь умно и хитро работать, если освоишь науку ловко отказывать в возбуждении уголовного дела, то всё будет нормально. А потом пойдёшь работать в район, на Петровку — там уже никто ничего не скрывает. Скрываем только мы — сыщики отделения милиции, то есть «на земле». Запомни это. Ты, сыщик, работающий «на земле», формируешь статистику.

— Пётр Алексеич, — медленно проговорил Смеляков, — но ведь этот принцип неправилен в корне. Я имею в виду принцип оценки всей нашей работы… Получается, что вся система МВД преступна. Ведь я же знаю, я всё-таки изучаю криминологию в институте, я рассуждаю, конечно, с точки зрения теории, но я рассуждаю правильно… — Смеляков заметно волновался, но говорил убеждённо. — Ведь что такое статистика? Это один из вспомогательных элементов при оценке какого-нибудь явления. В данном случае мы говорим о преступности. Оценить преступность, чтобы принять правильные меры реагирования. Вот для чего нужна статистика. Это вспомогательная вещь. Как же можно брать её за основу оценки деятельности правоохранительных органов?

— Ну, дорогой мой, — Сидоров закурил очередную папиросу. — Мы ж имеем дело с идеологией. Я же тебе только что сказал, что никто у нас, — он многозначительно потыкал пальцем вверх, — не допустит, чтобы в нашей стране преступность была выше, чем в Америке. Поэтому у нас всё сделано хитро: административные правонарушения — это отдельная статистика, а уголовные преступления — другая статистика. Вот… Ты же понимаешь, Витя, идёт соревнование двух систем…  

— Я понимаю. Но сколько людей, сколько судеб искалечено из-за такого подхода к делу? Когда преступления раскрываются ради статистики или скрываются ради неё же, не могут не страдать невинные люди.

— И что же ты предлагаешь? — хмыкнул Сидоров.

— Работу правоохранительной системы должны оценивать те самые люди, защитой которых занимается вся машина МВД. Это по их реакции государство должно судить о работе своего, такого важного инструмента, как правоохранительная система, — Смеляков с жаром потыкал пальцем куда-то в воздух рядом с собой, будто там и находился весь правоохранительный аппарат. Глаза Виктора сузились, взгляд сделался жёстким. — Если жалуются люди, это означает, что плохо работают министерство, ведомство, чиновники, и это означает, что надо срочно принимать меры и исправлять ошибки и недочёты!

Смеляков замолчал. Капитан выдвинул ящик стола и порылся там, ища что-то. Затем задвинул ящик, так ничего и не достав оттуда, и посмотрел на своего подопечного. Продолжать затронутую тему не имело смысла.

— Я говорил с Болдыревым насчёт комнаты для тебя, — сказал он, переводя разговор в другое русло. — Он обещал решить этот вопрос, не сразу, конечно. Выделят тебе уголок где-нибудь в коммуналке. А на ближайшее время я договорился насчёт комнаты, где ты можешь жить. Пятнадцать рублей в месяц.

Поскольку Смеляков молчал, капитан продолжил:

— Там живёт Денис Найдёнов, семнадцатилетний парнишка. Паренёк хороший, но начинает понемногу скатываться вниз. Случилась у него беда: сиротой остался. Он с бабкой живёт, она бывший военврач. Денис сейчас в десятом классе, школу заканчивает. Отец у него был физик, умер в прошлом году от сердца. А через пару месяцев мать скончалась, должно быть, от горя. Видишь, какая, оказывается, бывает любовь. Мальчишка сильно переживал, совсем раскис, начал пить понемногу. Теперь уже втянулся и даже закусывает всякими успокоительными таблетками, седуксеном или реланиумом, например. А это уже плохо пахнет. Парень-то по натуре хороший, но сломался. Боюсь, не справится с ситуацией, такие обычно не выкарабкиваются…

— Какие «такие»?

— Душевные, мягкие, тонкого склада… Так что? Может, сходим? Тут близко. Поглядишь комнату?

 

***

 

Денис был худой, высокий, длинноволосый, одетый в сильно поношенный синий тренировочный костюм, вытянутый на коленях. Увидев Сидорова, он отступил к стене и сложил руки на груди. Заполнявшая его глаза печаль сразу обратила на себя внимание Смелякова. Пётр Алексеевич поздоровался и снял пальто. 

— Вот и постоялец, — указал он на Смелякова.

— Здравствуйте, — тускло сказал Денис.

— Меня Виктором зовут, — Смеляков протянул руку и ощутил крепкое пожатие Дениса.

— Где бабушка? — спросил Сидоров и крикнул куда-то вглубь квартиры. — Анастасия Романовна, день добрый!

В ответ кто-то чихнул, послышалось шарканье тапочек, но никто так и не появился.

— Она простудилась, в кровати лежит почти всё время, в плед кутается, чаем греется, — пояснил Денис и посмотрел на Виктора. — Вы раздевайтесь, проходите. У нас две комнаты. Вы в маленькой будете. В большой я с бабкой обитаю, там шкафом перегорожено пополам, так что как в разных кабинетах получается.

Вдоль коридора тянулись книжные полки, заставленные до полотка.

— Книг-то сколько! — с восторгом выдохнул Виктор. — Шикарно!

— Читать любишь? — спросил Сидоров.

— Обожаю книги. Жаль, сейчас времени маловато. Раньше-то у меня не каждый день дежурства были, так что я и в библиотеку ходил. Только там приходилось заранее в очередь становиться на некоторые издания. А тут всё под рукой! Смотрите-ка, Пётр Алексеич, здесь и Гельвеций, и Тацит, и Шопенгауэр, а вот и Франсуаза Саган. Я о них только слышал, но никогда не читал.

— А Денис понемногу распродаёт их… Верно говорю, Денис? Спихиваешь иногда? Деньги-то на винишко тратишь?

Юноша молча отвернулся и скрылся в большой комнате.

— Не любит он, когда о вине напоминают. Он уже два привода в милицию за драку схлопотал за последние полгода.

— Вы говорили, что он хороший парнишка, — напомнил Виктор.

— Хороший-то он хороший, да вот несдержанный делается от вина. Девушку защищать бросился, а получилось чёрт знает что, руку кому-то сломал в запальчивости… Ну, оглядывай свои владения. Нравится?

Комнатка была тесная, но Виктор и не мечтал о хоромах. В углу ютился письменный стол, к нему примыкала кровать, за дверью стоял старинный бельевой шкаф тёмно-коричневого цвета, с вырезанными по периметру дверцы крупными рельефными цветами. Над кроватью на стене висела гитара.

— Отлично, просто чудесно.

— Значит, можешь переезжать…

 

***

 

Когда Смеляков получил разрешение ознакомиться с выписками из сводок ООДП, то сразу почувствовал прилив уверенности.

«Вот оно! Ничто не бывает зря. Не работал бы я в ООДП, так и не знал бы, что фиксируют каждого входящего и выходящего, и в голову не пришло бы обратиться за помощью в ООДП. Но я-то знал, уверен был, и вот теперь у меня есть полезная информация».

Приехав в отделение милиции, он не мешкая направился к Сидорову.

— Товарищ капитан!

— Что ты сияешь, как медный таз? Выяснил, что ли, чего?

— Пётр Алексеевич! К Забазновским приходили грузины! 

— Ты без суеты давай, по порядку выкладывай. И скинь пальтишко для начала. Что там с грузинами?

— В сводках указано, что в гости к Забазновским часто приходили кавказцы, иногда приходили с сыном, иногда с дочерью Забазновского, случалось, даже вместе с его женой. Там были девушки и ребята, возраст 20—22 года. И выводы в сводке были такие: скорее всего это сокурсники детей Забазновского.

— А они учатся в Первом медицинском, так? — вспомнил Сидоров, попыхтвая папиросой. — Почему ты думаешь, что именно грузины?

— В одной сводке сказано, что дежуривший возле дома сотрудник ООДП зафиксировал данные одного из кавказцев, выходивших из квартиры Забазновского. Он выходил один. Там ведь если кто с хозяевами входит или выходит, то постовой никогда не остановит и не спросит документов. А тут парень один возвращался, вот офицер и тормознул его. И эти данные он отразил в сводке. Грузина того зовут Месхи Давид Левонович. Он студент Первого медицинского института, уроженец города Тбилиси, проживает в Москве на съёмной квартире по адресу: Профсоюзная улица, дом 10, квартира 25.

— Грузин? — Сидоров недовольно крякнул. — Это плохо.

— Почему?

— О грузинах слава громкая. В Москву приезжают учиться обычно дети богатых родителей. В студенческих общежитиях предпочитают не жить, снимают квартиры, как правило, потребляют наркоту.

— Наркотики?

— Курят анашу или сидят на медицинских наркосодержащих препаратах. В основном, конечно, распространена маковая соломка, но некоторые балуются морфином, если удаётся раздобыть его.

— Откуда же они морфин-то берут? — спросил Виктор.

— Это же студенты-медики, — засмеялся Сидоров. — Они что угодно найдут. А в аптеках свободно лежит кодтерпин, кодтермопсис… Или вот омнопон, он по силе чуть ли не на втором месте после морфина… Да-с, а чтобы регулярно глотать таблетки, нужны деньги. Избалованным деткам денег всегда мало, всегда им надо больше, чем есть. Вот студентики эти, из благополучных-то семей, и взламывают квартиры.

— Пётр Алексеич, что мне дальше-то делать?

— Ну раз ты установил личность хотя бы одного из них, то считай, что полдела уже позади, — Сидоров с удовольствием пустил в потолок густую струю табачного дыма. — Теперь мы не на пустом месте плясать будем. Югославы-то, черти такие, ничего про грузин не говорили, хотя мы расспрашивали… Любопытная картинка вырисовывается.

— Почему же Забазновские отмалчивались, Пётр Алексеевич? — удивился Смеляков. — Ведь они же понимают, что от этого зависит успех, быстрота раскрытия преступления. Мы же прямо говорили, что кражу совершили те люди, которые не раз бывали у них дома. Другие туда пройти не могли…

— Скорее всего, их связывают какие-то общие дела. Например, спекулятивные. Думаю, что югославы привозили сюда какие-то вещи, а грузины продавали эти шмотки. Возможно, что канал этот очень хорошо налажен. Может, и ювелирные изделия тут по полной программе шли. Или наоборот здесь на вырученные деньги скупали ювелирку и вывозили за границу. Одним словом, втянуты Забазновские в какое-то дело, поэтому не захотели засветить молодёжь… Смотри как ты теперь должен работать.

— Слушаю.

— Ты должен установить все связи этого Месхи: по институту, по месту жительства, с кем он общается, круг его друзей и знакомых. Потом, когда ты установишь в полном объёме его личность, нужно выставить наружное наблюдение за ним. Но наружное наблюдение просто так выставлять не имеет смысла.

— Что значит «просто так»?

— Это значит, что тебе дадут только семь дней, наружка будет работать максимум семь дней, а Мески после кражи будет вести себя очень тихо. Вещи они уже наверняка сдали, у них есть кому продать шмотки. Раз они раньше продавали их, они и сейчас скорее всего продадут. Тебе необходимо как-то активизировать этих ребят или выбрать такой момент, когда наружное наблюдение даст какой-то положительный эффект. Но это в том случае, — Сидоров наставительно поднял указательный палец, — если эти люди причастны к данной краже.

— Причастны, я уверен, — напористо произнёс Виктор.

— «Уверен», — передразнил капитан, — мало быть уверенным. Причастны-то они причастны, поскольку других посещений не было. Раз Забазновские жили настолько закрыто, что даже земляки не ходили к ним, то скорее всего это дельце провернул Месхи с друзьями. Или же они дали наводку. Если они только наводчики, то раскрыть кражу будет гораздо сложнее…

— Пётр Алексеич, а как организовать наружное наблюдение?

— Этим занимается Управление оперативной службы, они делают оперативные установки на личности по месту жительства и по месту работы, они же проводят наружное наблюдение по заданию оперативных сотрудников уголовного розыска и ОБХСС. Поскольку кража у нас серьёзная и поставлена на контроль, то естественно, что под данное дело наружку дадут. Хотя обычно в отделении милиции пробить наружку нереально, только в крайних случаях, поэтому наблюдением занимаются сами опера и называется это оперативной слежкой. Вообще-то опер должен уметь всё. И ему приходится делать всё. Он в некотором роде воплощает собой всю систему уголовного розыска. В определённом смысле он является генетическим кодом аппарата угрозыска в целом, а то и всего аппарата МВД. Поэтому и занимается любыми делами, в том числе ведёт и оперативную слежку, хотя до этого, если честно, руки редко доходят из-за огромной загруженности.

— А когда могут дать наружку? Что считается крайним случаем?

— Убийство или что-то ещё, что ставят на контроль. Тогда подключается главк, а сотрудники МУРа решают такие вопросы проще. Приоритет отдаётся МУРу… — Сидоров опять порылся в столе и бросил перед Виктором лист бумаги. — Вот тебе бланк задания в Управление оперслужбы и заполняй его.

Смеляков взял бланк и тупо уставился в него, не понимая, что надо писать. Его представления о работе в уголовном розыске строились на кинофильмах, где сыщики сами ездили в машинах, сами следили за преступниками, сами задерживали их. Ему же предстояло составить запросы, справки…

— А как заполнять-то? — он беспомощно посмотрел на Сидорова.

— Подряд заполняй… Полностью все данные на Месхи, в том числе и данные по центральному адресному бюро, если есть такие. Пиши всё, что тебе известно об этом объекте. Обязательно укажи, что он часто посещал квартиру торгового атташе посольства СФРЮ Забазновского, посещал не один, а в числе других лиц кавказской внешности, что зафиксировано в сводках наружного наблюдения Отдела по охране дипломатических представительств…Написал? Теперь дальше: требуется установить связи по месту жительства, по месту учёбы, места посещения, приносит ли к себе в квартиру какие-то вещи… Ну и другие компрометирующие материалы на объект.  

Когда всё было заполнено, Сидоров велел Виктору ехать в райотдел уголовного розыска.

— Зачем?

— Подпишешь там, — ответил капитан. — В нашей работе без подписи руководства мы — ноль без палочки. Плюнуть и растереть… Ты ещё не представляешь, насколько велика у нас бумажная волокита. Научиться получать подписи и визы на нужных тебе документах — большая наука. Так что дерзай. Дуй в райотдел…

— А дальше?

— Оставишь у них в канцелярии, они отправят бумагу наверх.

— И долго это тянуться будет? — упавшим голосом спросил Смеляков.

— Ну, дней через десять-пятнадцать у тебя уже будут оперативные установки.

— А мне что делать всё это время? Просто сидеть и ждать?

— Витя, у тебя на составление прочих бумажек уйдёт половина этого срока.

— Так надо ещё какие-то запросы делать?

— Во-первых, делаешь запрос на Месхи в зональный информационный центр, ЗИЦ ГУВД Москвы. Это база данных на лиц, когда-либо по каким-либо причинам попадали в отделение милиции, либо на них возбуждены уголовные дела, либо на них имеются оперативные разработки, либо они задерживались за какие-нибудь административные правонарушения в Москве. Во-вторых, сделаешь запрос в ИЦ ГУВД Московской области.

— Тоже информационный центр?

— Там содержится информация о судимости на жителей Москвы и Московской области. Ты не путай: ЗИЦ даёт информацию о наличии возбуждённого уголовного дела, а ИЦ — о судимости, то есть человек по приговору суда уже отбывает либо уже отбыл наказание… Наконец ты делаешь запрос в ГИЦ, главный информационный центр МВД СССР. Тут тоже хранится информация о судимости, но уже в масштабах всей страны. То есть, если Месхи был судим в Грузии, то в Московской области информации об этом нет. Понял? — Сидоров выковырял из пачки очередную папиросу. — Одновременно с этим ты должен направить запрос в отделение милиции по месту жительства. Месхи сейчас снимает квартиру на Профсоюзной улице, так? Значит, садись и пиши запрос в ЗИЦ. Ты туда направляешь официальный запрос с просьбой сообщить, есть ли агентурные подходы к этому адресу, этой квартире, этому человеку и по месту его учёбы. После получения положительного ответа свяжешься с операми других подразделений с просьбой дать задание агентуре, проживающей в этом доме или обучающейся с ним в институте, либо просто имеющей к нему подходы, на разработку Месхи, на получение о нём всей информации. Бывают такие счастливые случаи, когда в этом подъезде и в соседней квартире проживает агент, который имеет возможность общения с интересующим нас объектом. Но это — редчайший случай, о котором даже мечтать не приходится.

— А чем отличается агент от доверенного лица, Пётр Алексеевич?

Сидоров пыхнул папиросой и откинулся на жалобно скрипнувшем под ним стуле, крякнул и, набрав воздуха, приступил к объяснению:

— Агент — это человек, который соглашается на сотрудничество с органами внутренних дел либо на платной основе, либо на добровольной. Но как правило, этих людей вербуют на компромате. Добровольцев можно на пальцах пересчитать. Когда платишь-то, есть желающие, некоторые сами приходят, потому что денег нет, деваться некуда, в тюрьму загреметь снова не охота, давай, думают, поработаю на милицию за деньги, пусть и за небольшие, но всё-таки… Хотя, что значит «небольшие»? Платный агент получает почти столько же, сколько опер.

— А добровольно когда идут?

— Обычно мы ловим на компромате, вербуем, заставляем их дать подписку о сотрудничестве. Но есть и такие, которые сознательно идут. Им, знаешь, нравится вломить кого-нибудь, нравится вытаскивать из кого-нибудь информацию, а потом выкладывать оперу полученные сведения, нравится слышать похвалу от опера. Они чувствуют себя причастными к большому делу сыска. Да, есть такая категория лиц, но таких мало. Обычно берём на компромате. А поскольку по вербовке у нас тоже есть план, то стараются вербовать как можно больше. Гонимся не за качеством, а за количеством, выполняя и перевыполняя план, поэтому процентов на восемьдесят агентура у нас мёртвая. Завербует опер кого-нибудь ради плана, сдал бумажку и честно забыл об этом агенте, потому что он с самого начала точно знает, что от этого человека толку никогда не будет. И вот, скажем, на связи у опера есть десять-пятнадцать агентов, а реально действующих — всего два-три. Рабочих, настоящих, которым можно задание дать и даже внедрить куда-нибудь.

— Любопытная картина вырисовывается.

— Бывают случаи, когда вербуешь кого-то под конкретную разработку, — продолжал Сидоров. — Нужно либо найти агента в этой среде, либо внедрить туда своего агента. Внедрить агента — это дело очень трудоёмкое, исключительно сложное. А вот завербовать из той среды агента — полегче. Можно подловить кого-нибудь на компре и вербануть… А вообще-то завтра пойди к Болдыреву и возьми у него инструкцию об агентурной работе и ведению оперативных разработок в системе органов МВД. Ты должен с этим ознакомиться, потому что пока ты не сдашь зачёты по этим документам, тебя к самостоятельной работе с агентурой и самостоятельному ведению разработок не допустят. Так что зайди и возьми… А потом мы с тобой посидим и потолкуем.

— Пётр Алексеевич, в двух словах всё-таки растолкуйте, что такое доверенные лица? Чем они от агентов отличаются?

— Ладно, — Сидоров улыбнулся. Ему было приятно внимание молодого сотрудника. — Доверенные лица — люди, которые на доверительной основе сообщают информацию сотруднику милиции.

— Не понимаю, что значит на доверительной основе. По-товарищески, что ли?

— Ну, уважает он этого сотрудника, доверяет ему и поэтому рассказывает ему обо всём, что происходит вокруг него, просто делится с ним. Как правило, с этих людей подписки не берутся и они не знают, о том, что являются осведомителями органов внутренних дел, но опер после каждой такой встрече должен придти и оформить это сообщение…. Если на агента заводятся личное дело, где концентрируются все материалы, характеризующие его личность, рабочее дело, с его сообщениями, которые он пишет собственной рукой и подписывается закреплённым за ним псевдонимом, то на доверенное лицо заводится упрощённое делопроизводство, где помещается его анкета и опер своей рукой пишет: «Доверенное лицо номер такой-то сообщило мне при личной встрече…» Доверенные лица работают не под псевдонимами, а под номерами. Кстати, некоторые доверенные лица бывают куда результативнее агентов, иногда они раскрывают больше преступлений, чем агенты.

— И что же, они так до конца жизни и не знают, что милиция пользуется ими?

— Кое-кто знает, из некоторых вырастают хорошие агенты, по-всякому случается…

— Хитрое это дело — угрозыск, очень непростое, — задумался Смеляков.

— А что в жизни простое? В сортир не сходишь, если пуговицы не умеешь расстегнуть. Всюду имеются свои особенности.

— Да тут, как я погляжу, особенностей — от горизонта до горизонта. Жуть берёт. Одних запросов сколько!

— Ты вот ещё что сделай, — вспомнил Пётр Алексеевич. — Направь запрос в 134-е отделение милиции, чтобы они сориентировали свой спецаппарат на разработку Месхи. Это в дополнение к запросу в ЗИЦ.

— А откуда известно, что к Месхи могут быть агентурные подходы?

— Что-нибудь непременно найдётся. Мы же имеем дело с системой! Понимаешь? Система сыска! Когда вербуется агентура, заполняется специальная карточка, где указывается фамилия, имя, отчество агента. Это совершенно секретная карточка, печатается в единственном экземпляре, хранится в ЗИЦ, где конкретно указывается, что такой-то человек имеет такие-то связи. Это всё закладывается в компьютер. Таким образом, если завербованных в Москве агентов насчитывается, скажем, сто тысяч, да агент ещё собственноручно указывает свои связи: «Моими связями являются…», то там набегает столько! То есть если брать даже по минимуму, то на сто тысяч агентов приходится несколько сот тысяч человек в числе связей. И когда возникает необходимость, ну, при совершении где-то Москве преступления, где известен конкретный человек, под которого нужно получить какого-то агента, ты направляешь запрос в ЗИЦ, и они делают выборку: такой-то человек является связью агента такого-то. Вот уже конкретный человек есть! — Пётр Алексеевич довольно шлёпнул рукой о ладонь, издав звонкий хлопок. — Тебе указывается, у какого опера состоит данный агент на связи, и ты уже можешь спокойно направить письмо с заданием, мол, совершено такое-то преступление, подозревается такой-то и что по данным зонального центра его связью является агент такой-то. И дальше: прошу ориентировать агента на разработку такого-то человека и в процессе разработки выяснить следующие вопросы… И когда ты просишь ЗИЦ прислать тебе информацию на агентуру, проживающую в доме, где снимает квартиру Месхи. Может выясниться, что там проживает агентура, состоящая на связи в МУРе, или в каком-то другом отделении Москвы. Ну ведь бывает так, что живёт человек на улице Профсоюзная, а работает на Очаковском молочном комбинате, где и попался на чём-то. Опер из 42-го отделения сцапал его за вынос пяти пакетов молока с работы, вербанул, а живёт этот агент на другом конце Москвы. И может даже живёт на одной лестничной клетке с нашим Месхи… Так что давай занимайся бумагами, а когда получишь ответы, мы с тобой спокойно сядем и проанализируем всё…

 

***

 

«Чтобы держать в узде душу, сперва останови бег тела…»

Смеляков сидел на кровати, подставив раскрытую книгу под свет настольной лампы. С того момента как он принялся за «Нравственные письма» Сенеки, им овладело незнакомое ему чувство нетерпения. Каждая страница оглушала его. То и дело он заглядывал вперёд и видел там ту же неисчерпаемую мудрость. Он жадно листал дальше, цеплял глазами наугад какие-то абзацы и в панике возвращался туда, где читал раньше. Книга была до краёв полна великолепием мыслей, каждая страница звенела точностью формулировок и изяществом слога. Желание охватить одним разом всё, что великий философ писал в течение многих лет, было так огромно, что Виктор время от времени прекращал чтение, закрывал глаза и сидел так, стараясь успокоить охватывавшее его волнение. Всё в сочинении Сенеки было предельно понятно, казалось даже, что он не открывал ничего нового, однако Смеляков чувствовал, что эта ясность возникала не из-за того, что он сам думал так же, а по той причине, что сказанное в письмах было настолько точным, что создавало ощущение мгновенной узнаваемости. «Ну конечно же, я тоже так думал, именно так. Да возможно ли думать как-то иначе?» Однако едва он пытался продолжить предложенную Сенекой тему самостоятельно, движение мыслей прекращалось. Нет, бесспорно, сам Смеляков не умел так думать…

«Нет зла без задатка: жадность сулит деньги, похотливость — множество разных наслаждений, честолюбие — рукоплескания и полученное через них могущество, и всё, что это могущество может. Пороки соблазняют тебя наградой…» 

— Может, я просто неразвит? — прошептал в растерянности Виктор. — Может, на других «Письма» не производят такого впечатления? «Пороки соблазняют тебя наградой!»… Какая мощь, глубина… Нет, никто из моих знакомых не умеет так сказать. Неужели мы все серые и неинтересные? В милиции, конечно, нет места философам, тут работают люди конкретные. Но разве это обязывает нас думать только о службе? Почему мы сами ограничиваем себя, почему собственными руками закрываем от себя горизонты?..

Он снова перевернул несколько страниц и прочитал шёпотом, с наслаждением проговаривая каждое слово:

—  «Никто не становится превосходным мужем случайно: добродетели нужно учиться. Наслажденье — вещь и низменная, и ничтожная, не имеющая никакой цены, ибо на неё слетаются даже самые малые и презренные твари. Слава и пуста, и непостоянна, она подвижнее ветра. Бедность — зло только для того, кто её не приемлет. Смерть не есть зло. Ты спросишь, что она такое? Отвечу: смерть — единственное, в чём весь род людской равноправен»… 

Виктор задумался: «Не хочется соглашаться с тем, что смерть — единственное, в чём все люди равны, но ведь нет аргументов против этого. А если так, то получается, что в жизни-то нет равноправия. Только смерть уравнивает… Но тогда зачем нужна жизнь? Лишь для того, чтобы ежечасно доказывать повсеместное неравноправие?.. Взять хотя бы Месхи или какого любого другого вора. Ему нужны только деньги, нужны для удовольствия. И довольствия у него — выпивка и курево. Ни книг, ни изящной музыки, ни картинных галерей ему не надо… Но к чему это я?.. Вот пытаюсь рассуждать, а мысли идут своим ходом, перескакивают с кочки на кочку. Видно, это из-за того, что передо мной сейчас не стоит никакого вопроса. Невозможно же искать ответ на вопрос, которого нет. Пожалуй, именно так. У меня не получается рассуждать, потому что я пытаюсь рассуждать ради рассуждений… Вот Борис Жуков на любую тему умеет говорить, жилка в нём есть такая… Чёрт, какая такая жилка? Если она есть, то как её определить? Ведь я тоже думаю! Да, я думаю, но у меня всё не так получается, как у Жукова. Почему? Чего же во мне нет?»

Он нахмурился и продолжил чтение. С начала проживания в квартире Дениса Найдёнова он «проглотил» уже немало книг. Леонид Андреев окатил его своей пугающей магической живописностью, «Иуда Искариот» и «Красный смех» ошеломили Виктора, распахнули врата в мир сочных литературных красок, заставили задуматься над тем, что в привычной жизни отсутствовало. Смеляков открыл для себя нежную Франсуазу Саган, сладко отдавшись её вкрадчивой грусти. Обнаружил он и фантастику Станислава Лема, «Возвращение со звёзд» на несколько дней просто вышибло Виктора из привычной жизненной колеи. «Этого не может быть! — то и дело возвращался он к книге, не в силах охватить разумом прочитанное. — Если такую историю способен придумать человек, то на какие же чудеса способна сама Природа!.. Я всё тыркаюсь носом в юридические вопросы, вот столкнулся с подлинным лицом уголовного розыска, а ведь как это мало в сравнении с тем, что написано у Лема, по сравнению с космическими просторами, по сравнению с движением времени! И ведь наверняка в мире есть ещё тысячи книг, прошедших мимо меня, которые подносят читателю обыденную нашу жизнь в ракурсах величественных и почти неподвластных разуму…»

С Денисом он почти не общался. Юноша был нелюдим, хмур. Лишь однажды они разговорились, поздно вечером усевшись за кухонным столом, и Виктор сказал:

— Ты, Денис, всё-таки возьми себя в руки. Ты же мужчина.

— И что?

— Защитник Родины.

— Да ну её! Не стану я никого защищать, — он как-то не по-детски посмотрел в глаза Смелякову. — Дела мне нет ни до кого. Ничего не хочу.

— Ну, в армию-то придётся пойти. Ты парень крепкий.

— Отец тоже был крепкий, а вот взял и умер, — с внезапной злобой проговорил Денис. — И никто не смог ничего сделать.

Смеляков понимающе кивнул:

— Всякое случается.

— Да уж, случается. Когда у отца прихватило сердце, «скорая» больше часа к нам ехала. А ведь туту рукой подать… В больницу уже мёртвого привезли. И это медицина? Бабушка рассказывала, что на фронте, бывало, самых безнадёжных с того света вытаскивали. А сейчас ведь не война, все условия для нормальной работы. И вот не спасли, опоздали… Со мной тоже что-нибудь случится.

— Денис, мысли у тебя плохие, неправильные. Так нельзя.

— Почему нельзя? Потому что так принято говорить? Да мало ли чего не принято произносить вслух!

— Ты пацан ещё, рано ребе руки опускать, ты пока не видел ничего.

— Я видел равнодушие. Все сами по себе, каждый в своей скорлупке. И в жизни только это важно, потому что всё остальное — туфта, — вяло огрызнулся юноша.

— Денис, ты пойми, что у тебя так сложились обстоятельства. Ты через это перешагнёшь, справишься. Я понимаю, что у тебя болит душа, но жизнь не бывает другой. Ну так уж устроено, что смерть всегда рядом. 

— Понимаете ли, когда родители умерли… Одним словом, их смерть просто открыла для меня мир, его настоящее лицо…

— И какое же это лицо?

— Равнодушие, наплевательство. Ко мне тут народу приходило — уйма… Справлялись, что да как, советовали, предлагали. Но ведь я видел, что все ж только по своей надобности: профсоюзы, детская комната и прочие свиньи, которым надо отчитаться на службе о проделанной работе… И всем наплевать, по их рожам видно: насрать им на меня с высокой колокольни, и на других таких, как я, — Денис злобно блеснул глазами.

— Ты не прав. Не всем наплевать. Ты вот, к примеру, Петра Алексеевича знаешь? Он честно вкалывает, и сердцем за дело болеет.

— И что? Можно подумать, от его честности люди станут добрее и теплее. Нет, никогда ничего не изменится. 

— Поэтому ты на вино налегаешь? Голову прячешь от действительности, как страус?

— Ну вот, сейчас стыдить будете… А мне не стыдно. Я уж лучше сопьюсь молодым, чем приспосабливаться к окружающей действительности и до старости врать всем и презирать себя, — яростно проговорил Денис. 

— Почему врать?

— Потому что все вокруг врут! Залгались так, что из всех щелей прёт!

— Я не вру, — убеждённо ответил Виктор.

— Это вы просто не замечаете. Уж я-то знаю, всякого насмотрелся!

— Ишь ты, опытный какой выискался. Да ты ещё жизни толком не видел.

— Видел! — по-мальчишески несдержанно воскликнул Денис. — К сожалению, другой жизни нет. И не надо мне мой возраст ставить мне в вину. Я, может, гением родился, с закрытыми глазами всё вижу. Иные вон до старости идиотами остаются, так чего ж мне слушать их советы?! И хватит, хватит! Вы, может, и нормальный человек, честный и отзывчивый, но только это исключение. Любой нормальный человек — исключение.

— Ты ошибаешься… Я, правда, сейчас тоже столкнулся с такими проблемами, которые запросто могут подкосить самого морально устойчивого, — сказал Смеляков. — Я ведь в уголовном розыске новичок, раньше в другой структуре МВД работал. Здесь всё совсем по-другому, как-то чёрство, что ли… Не знаю, как выразить это. Но я убеждён, что если я сейчас опущу руки, поддавшись унынию, то жизнь меня просто сомнёт, — он говорил эти правильные слова, но сам себе не верил, потому что понятия не имел, как в действительности бороться с унынием, как преодолеть состояние, когда «опускаются руки». Легко сказать: «Держись», но как удержаться на плаву, когда ты лишён сил? Ему повезло, что с молодых лет попал в круговорот работы и учёбы, он лишил себя возможности бездействовать. Быть может, всё сложилось бы иначе, если бы сразу после армии он не попал в ООДП, а остался бы в родном Тутаеве, работал бы на фабрике по пошиву тулупов из романовской овцы, а после смены глушил бы дешёвый портвейн или самогон и тосковал бы о чём-то несбывшемся.

— Я знаю, — сказал он, глядя в глаза Денису, — тебе кажется, что я не имею права советовать тебе, потому что не испытал того, что выпало тебе. Но каждому достаётся своя ноша.

Денис угрюмо молчал, корябая ногтем цветную клеёнчатую скатерть. Едва слышно звучало радио, которое никто никогда не выключал на кухне; ровный голос диктора убаюкивающе рассказывал об очередных успехах Советского Союза:

— Под руководством созданной Владимиром Ильичём Лениным коммунистической партии, наш народ превратил первое социалистическое государство в светоч для угнетённых, могучий оплот их борьбы за мир и свободу. Строю эксплуатации и насилия коммунисты противопоставили совершенно новый строй, не знающий социального насилия или национального гнёта…

Виктор встал и чиркнул спичкой, зажигая конфорку газовой плиты. Вспыхнуло, едва слышно загудев, голубоватое пламя горелки.

— Социализм не только провозглашает, — продолжало радио, — но и устанавливает подлинное равенство, гарантирует каждому гражданину небывалые ещё в истории права. Знамя прав и свобод — это знамя социализма…

Виктор отвернул кран и наполнил чайник водой. Поставив чайник на плиту, он опять сел за стол.

— Да, каждому достаётся своя ноша, — повторил он, нарушая затянувшуюся паузу и возвращаясь к разговору. — И никто, конечно, не имеет права требовать, чтобы мы эту ношу непременно несли. Но ради чего жить, если не ради собственного нравственного становления?

Денис недобро усмехнулся:

— Слова…

— Твоё уныние — это проверка на прочность. Я вот на работе чего только не наслушался! От некоторых историй впору взвыть — клянусь! — от тоски. Куда, думаю, попал! Порой сталкиваешься с такими ситуациями и такими людьми, что жизнь становится похожей на кошмарный сон, на театр абсурда, на абракадабру какую-то. И хочется удрать подальше, чтобы не видеть и не слышать ничего. Но коли допустить мысль, что так будет всегда и что мир навсегда останется таким порочным, то всё потеряет смысл, — он вздохнул. — Мы с тобой ещё молоды, от нас зависит во многом, как сложится жизнь в нашей стране. Да и на всей, может, планете…

— Так уж и от нас? — ухмыльнулся юноша. — Агитируете? Хотите вселить в меня уверенность? А вот я не хочу уверенности. Предпочитаю тихо и незаметно исчезнуть, а не бороться за нечто, о чём никто толком ничего не знает, — парнишка встал из-за стола, сунул в рот сигарету и нагнулся над газовой плитой, прикуривая от голубоватого пламени конфорки.

— Вот как-нибудь лет через пять мы с тобой усядемся за этим самым столом, — сказал Виктор, — и снова обсудим сегодняшнюю тему. У тебя будут новые интересы, новые знакомства, и всё будет видеться тебе в другом свете.

— Посмотрим, — угрюмо хмыкнул Денис.

 

***

 

Работа шла своим чередом. Пока Смеляков дожидался ответов из всевозможных центров информации, Болдырев то и дело вытаскивал его на места преступлений, совершённых на территории отделения милиции.

— Учись, сыщик, на месте. Всё надо собственным носом понюхать и глазами увидеть… Начинать надо с малого. Ты думаешь, что тебе «настоящее» дело сунули в зубы, так ты уже профессионал? Нет, парень, ты ещё ни фига не смыслишь в нашей работе. Вот я зову тебя на выезд, так ты смотри во все глаза: что эксперты делают, что я делаю, чем Алексеич занимается… А ну, подай-ка мне стакан воды, в горле пересохло, пить охота… А теперь глянь сюда, нагнись, видишь там штуковину под кроватью? Да не бойся, отодвинь эту коробку чуток… Вот-вот…

Болдырев только рассказывал Виктору, указывал на некоторые детали, но не давал никаких поручений, всё больше заставлял смотреть. Только иногда слышалось от него: «А ну приоткрой вон тот шкаф, глянь, что там припрятано? Дай-ка сюда…»

Смеляков послушно исполнял указания начальника, испытывая некоторую досаду из-за того, что не делал никакой реальной работы, а лишь «путался» под ногами оперативников, занимавшихся своим делом. Мысли его полностью были отданы делу Забазновского. Просыпаясь в шесть утра и вслушиваясь в жестяные звуки лопаты, которой дворник счищал заледеневший снег с тротуара, Виктор в первую очередь думал о деле Забазновского и ждал новой информации, сгорая от нетерпения.

С того дня, как он получил информацию из ООДП, минуло две недели. Виктор терпеливо ждал развития событий и регулярно звонил в отдел кадров, справлялся о своём удостоверении…

— Как вы сказали ваша фамилия? Смеляков? — спросил однажды скучный женский голос в телефонной трубке. — Готово ваше удостоверение, приезжайте…

В тот вечер в отделении был устроен маленький банкет.

— Мужики, ныряйте к нам в кабинет, — крикнул Сидоров, созывая сослуживцев. — Витька ксиву получил. Обмывать будем.

На разложенных газетах появились толсто нарезанные куски докторской колбасы, шпроты, груда плавленых сырков «Дружба» и «Волна» и, конечно, водка. Виктор выставил звякнувшие бутылки из портфеля, с которым бегал в ближайший винный магазин, куда Сидоров завёл его в один из первых дней работы, чтобы познакомить с продавцами.

— Эти тебя должны знать обязательно, — сказал тогда Пётр Алексеевич.

— Зачем?

— Чтобы ты не толкался в очереди. Сам знаешь, какая всегда давка в винных отделах. А ты через служебный вход будешь туда нырять. С пустыми руками не уйдёшь.

— Это, что же, мы вроде как взятку у них берём? — недоумённо спросил Смеляков.

— Взятку суют, чтобы ты чего-то не увидел, а тут просто подарок из доброго к тебе отношения. Знак внимания. Знак уважения.

— Ничего себе знаки внимания. Настоящая дань. Поборы какие-то.

— Ты сейчас сказал глупость, Витя, — Сидоров насупился. — Помнишь, как вчера ты покупал колбасу? Просил полкило, а тебе положили чуть ли не вдвое больше. Ты разве с инспекцией пришёл? Разве у тебя дело заведено на ту продавщицу? Нет. Она тебе суёт лишний кусок на всякий случай. Просто чтобы ты помнил её. Вот у меня, к примеру, стоял на учёте паренёк один, он и в кино снимался, вроде бы должен был влияние культурной среды на себе испытать, а вот всё равно хулиганил, со шпаной в одном котле варился. Где-то приворовывал, где-то в драках принимал участие. Его мать в винном отделе работает, вот уж кто был щедр винищем нас одаривать. А от нас-то уже ничего не зависело, паренёк получил свой срок, отправился в колонию. Вот ты и растолкуй мне, какой ей прок подарки нам делать? Не знаешь?

— Не знаю.

— За каждым из этих людей водится какой-нибудь мелкий грешок. Швейцар сшибает по рублю за то, что впускает в ресторан, когда там якобы нет свободных мест. Продавцы из-под полы приторговывают. У кого-то с детьми или мужем какие-то неприятности… Вот они все и стараются быть «хорошими», из всех сил спешат задобрить милицию. Ну, на всякий случай… Мы, мол, такие давние знакомцы, Пётр Алексеич…

— Вот и получается, что это своего рода взятка, — настаивал на своём Смеляков.

— Хочешь, называй это взяткой, если тебе так проще, — сказал капитан. — Только ещё раз повторю, что взятку берут для того, чтобы «отмазать» виновного. А со мной такого никогда не было. За подарок и доброе отношение спасибо, но если я уличу кого в преступлении, то никакое доброе отношение тут не поможет…

Всё это промелькнуло в голове у Виктора, пока он вскрывал банку со шпротами.

— Ну что, друзья? — Сидоров потряс бутылкой и сковырнул с неё пробку. — Приступим, что ли? Виктор, кончай с консервами ковыряться. Слушай сюда! Всем нашим коллективом поздравляем тебя с твоим новым полноценным… как это… статусом. Теперь ты сыщик. То есть до настоящего сыскаря тебе ещё расти и расти, но это уже другой вопрос. А пока давай тяпнем за тебя, за твои будущие успехи.

Громко дзынькнули гранёные стаканы, на несколько мгновений повисло безмолвие, затем все загомонили, засмеялись, потянулись к колбасе, снова звякнула бутылка, послышалось бульканье…

— Эх, хороша беленькая. 

— Слышь, парни, а я сегодня выезжал на квартирную кражу, — начал рассказывать кто-то, — девку там видел… Ахнете! Красоты небывалой! Я к ней непременно наведаюсь, вопросики там разные и прочее. Дело-то плёвое, но я такую бабу упустить не могу, это просто грех… Нет, мужики, честно. Чего скалитесь? Вы б только поглядели на неё…

— Ты про жену свою не забывай, Акимыч.

— Жена тут ни при чём…

— Ха-ха… А я вчера возвращаюсь после дежурства…

В комнате становилось шумнее, воздух быстро насыщался густым табаком, лица раскраснелись. Виктор смотрел на окружавших его людей и с удовольствием вслушивался, как из сердца его волнами изливалась радость. Он чувствовал себя в своей семье. Может, это было действие алкоголя, а может, и впрямь его сослуживцы — замечательные люди. В ту минуту он не задавался ненужными вопросами.

«Хорошо, — думал он, — всё-таки как иногда бывает хорошо».

 

***

 

Сначала пришла оперативная установка, где говорилось, что на квартире, снимаемой гражданином Месхи Давидом Левоновичем, «часто собираются студенты и студентки Первого медицинского института, чаще по вечерам, время проводят шумно, засиживаются до двух-трёх часов ночи, но спиртного употребляют мало. Нередко приходят с пакетами и сумками, в которых приносят какие-то вещи, иногда много вещей». Один из источников, проживавших в том же подъезде, сообщил, что видел, как из квартиры Месхи выходили парень и девушка, находившиеся в состоянии наркотического опьянения. Источник настаивал на этом, потому что по профессии был врач и сразу определил, что «налицо были бесспорные признаки наркотического опьянения». Одного из частых гостей квартиры Месхи звали Тимур, источник также сообщал имя какой-то приходившей к Месхи девушки — Нана. Судя по всему, они были сокурсниками Давида Месхи. Ни с кем в подъезде Давид не общался, держался только своего круга.

Затем подоспела информация из Первого медицинского института. Выяснилось, что в одной академической группе с Месхи учился Тимур Сахокия 1959 года рождения и Нана Габуния того же года рождения.

— Высылай теперь запросы на этих ребят, во все концы, в ЗИЦ, ИЦ, ГИЦ, — привычным деловым тоном сказал Сидоров.

 Через пару дней пришла информация из ЗИЦа. На Тимура. К немалому своему удивлению Смеляков выяснил, что Тимур Сахокия задерживался почти полгода назад за сбыт ювелирных изделий на Велозаводском рынке в Москве. Он продавал ювелирные изделия, но принадлежность этих ювелирных изделий не была установлена, то есть они не проходили ни по какому уголовному делу.

— Что ж, — Сидоров потёр шею, — раз он задерживался за сбыт ювелирки, значит, он представляет для нас оперативный интерес. То, что они потребляют наркотики, это уже говорит о том, что можно подключать службу наружного наблюдения. Как правило, наркоман должен сидеть на этом деле постоянно, каждый день, иначе у него начнётся ломка. Так что давай пробивать наружку за Месхи…

И тут начались мытарства по кругам бюрократического ада. Пришлось долго ходить и доказывать в районе, что наружное наблюдение просто необходимо, что для этого настало самое время, что собрано достаточно информации, которая свидетельствует о том, что ребята ведут совсем не нормальный образ жизни: гульбанят до двух-трёх часов ночи, занятия пропускают, в институт ходят нечасто, задерживались за сбыт ворованного, есть сведения, что употребляют наркотики… Наконец удалось убедить руководство угрозыска в райотделе.

— Значит, наружка нужна? — без особого энтузиазма посмотрел на Смелякова начальник райотдела угрозыска Носов.

— Так точно. Сейчас самое время установить наружное наблюдение, — Виктор подвёл итог долгому разговору, испытывая неимоверную усталость от необходимости доказывать то, что было, на его взгляд, бесспорно.

— Ладно, дерзай. Подписываю тебе задание на проведение наружного наблюдения… Валяй в МУР. Только не думай, что там тебя ждут с распростёртыми объятиями. Там желающих на наружку знаешь сколько? Вся Москва в очереди стоит!

— Но ведь нам надо! — воскликнул Смеляков. — На самом деле надо!

— А им не на самом деле? — криво улыбнулся Носов, и в глазах его Виктор увидел глубокую тоску. — Всем надо, только там не бездонная бочка…

«Если всякий раз придётся доказывать каждому начальнику и чуть ли не зубами вырывать то, что мне нужно, то я не уж не знаю… Как вообще работает вся эта машина, если само собой тут ничего не происходит? Ведь если мне нужен свет, то я просто нажимаю на кнопку выключателя, и лапочка над рабочим столом зажигается. А здесь я должен почему-то убеждать руководство, что мне до зарезу требуется включённая лампочка… Какой-то бред…» 

  Добравшись до МУРа, Смеляков направился к начальнику отдела по квартирным кражам. За столом сидел плотный дядька с взлохмаченной над ушами сединой и влажно блестевшими глазами.

— Ну-с? — спросил он и нацепил очки на мясистый нос.

Выслушав, с каким делом пришёл Смеляков, он отрицательно покачал головой.

— Ты знаешь, сколько в Москве совершается квартирных краж? Парень, ты просто ахнешь! Это ужас. И сколько краж стоит в Москве на контроле. У известных людей крадут, у артистов взламывают квартиры, учёных обворовывают, у ответственных партийных работников! И берут у них не меньше, чем у вашего югослава.  А ты пришёл ко мне с кражей, которую считаешь самой важной. Эх ты, молодой человек!

— Вы хотите сказать, что какие-то кражи могут быть более важными? Какие-то можно и не раскрывать?

— Нет, это ты отсебятину несёшь, — седая голова опять закачалась. — Раскрывать мы обязаны всё. Но не до всего у нас руки дотягиваются…

Смеляков терпеливо выслушал получасовую лекцию о трудностях, с которыми приходится сталкиваться сотрудникам уголовного розыска не только «на земле», но и в управлениях. Затем начальник отдела, выговорившись, посмотрел на Виктора, поморщился болезненно, словно расставался с чем-то очень личным, и подвинул к себе бумагу:

— Ладно, я завизирую… Только ты не радуйся. Ступай к заместителю начальника МУРа, там поговоришь…

В тот день Смеляков уже никуда не попал и наутро примчался в МУР пораньше, надеясь быть первым. Но таких, как он, у кабинета полковника Болотина собралось уже много. Стоя в очереди, Виктор разглядывал посетителей. «Сколько народу. У всех неотложные вопросы, важные дела»…

Минуло два долгих часа, когда Виктор, испытывая настоящий трепет, вошёл в дверь, и увидел старого полковника.

«Заместитель начальника МУРа, — проговорил мысленно Виктор, пытаясь оценить внешность представшего перед ним человека. — Строгий мужик, серьёзный».

Выслушав Смелякова, полковник внимательно посмотрел на него поверх очков и спросил:

— Сынок, сколько ты работаешь в угрозыске?

— Месяц, чуть больше, — чуть ли не с испугом отозвался Виктор.

— Чуть больше месяца… Хм… И там больше никого не нашлось?

— Не понимаю, товарищ полковник. Кого не нашлось?

Болотин выдержал паузу, внушительно вздохнул и с досадой покачал головой:

— Ты вообще имеешь представление, что такое разведка?

— Какая разведка?

— Служба наружного наблюдения. Ты даже не знаешь, что наружка — это разведка? Мда-с, забавно. Ты знаешь, сколько стоит разведка в сутки? Это столько денег, что ты даже представить не можешь, — казалось, что заместитель начальника МУРа был в замешательстве, не понимая, как разговаривать с таким несмышлёнышем. — И ты приходишь просить у меня наружку. Да-с… Ты знаешь, что нужно тебе для этого?.. Пока будет работать разведка, у тебя под боком круглые сутки должна находиться машина, дабы в том случае, если тебе позвонят разведчики и скажут, что наблюдаемый объект покупает наркоту, либо ломится в квартиру, либо совершает грабёж, ты должен прыгнуть в свою машину, состыковываться вместе с ними, у вас должна быть установлена связь, потому что они работают на самостоятельной волне, и задержать преступника. Улавливаешь? Тебе придётся задерживать преступника, а не им! Они никого не задерживают, они не имеют права показать своих лиц, они засекречены. Понимаешь? Они никогда не задерживают, что бы ни происходило на их глазах. У них такая работа, сынок, особая… Так вот представь, что они тебя срочно вызывают и что тебе надо вовремя подъехать к ним, чтобы не упустить преступника. А у вас в отделении с машинами беда! У вас по пять литров бензина в день сейчас на машину, да и машины едва ползают. Вот как ты представляешь эту работу?.. Эх, братец, тебе для начала теорию освоить не мешало бы. Тебе для начала следует состыковаться с опером в МУРе, договориться с ним, затем договориться со своим начальником в районе, чтобы его ребята в случае чего тебя подстраховывали. Ты ведь один не справишься…

Он говорил ещё долго, и с каждой минутой Смелякову становилось всё тягостнее.

«Зачем он говорит всё это? Запугивает? Его слова звучат так, будто наружным наблюдением не надо заниматься вообще, потому что это очень сложно. Но ведь не я придумал такую службу… И почему он рассказывает, как плохо в районном отделении с машинами? Я уж и сам знаю. Только в его устах это звучит как упрёк, а меня упрекать-то не в чем, это не моя вина, что бензина нет. Для чего он говорит всё это? Ведь он — руководитель, да ещё какого уровня! Какого ж беса он не поможет решить нужные вопросы. Куда ни сунешься — всюду оно и то ж талдычат: у вас с автомобилями полные кранты и людей совсем нет! А я тут при чём? У меня дело! У меня квартирная кража! Зачем они все говорят столько лишних слов? Отказываетесь подписать задание — так прямо и скажите»…

Виктор насупился, взглянул на полковника. Тот опять громко вздохнул и поставил на бумаге свою визу.

— Вот моя виза, а теперь иди к начальнику МУРа и пописывай у него.

Смеляков вышел за дверь совершенно смятый в душе.

«Что теперь? Какие ещё лекции? Какие новые открытия о работе? Чёрт возьми, тут на каждом шагу такое узнаёшь, что мурашки по телу. Каждый что-то рассказывает, лекции читает. И обязательно посылает выше. Теперь вот к начальнику МУРа. А после него куда? К министру, что ли? Тут ноги стоптать можно, пока к основной работе приступишь… Если вся моя работа будет состоять из бесконечных хождений по коридорам ради того, чтобы выбить разрешение на проведение тех или иных оперативных мероприятий, то лучше уж забыть обо всём. Пусть всё идёт своим чередом. Почему я должен с кровью вырывать то, что должно делаться само собой в силу того, что это — естественная составляющая моей работы? Почему я должен доказывать что-то? Разве я стараюсь для себя? Разве мы не общему делу служим?.. До чего же тоскливо, просто невыносимо тоскливо на душе…»

Начальником МУРа был генерал-майор Ёркин Олег Александрович, человек-легенда, один из самых уважаемых людей в системе сыска. Войдя в приёмную, Смеляков увидел нескольких посетителей и подумал: «Опять ждать». Секретарь, женщина лет пятидесяти пяти, мягко улыбнулась Виктору: 

— Вы к Олегу Александровичу?

— Да, — кивнул Смеляков.

— Присаживайтесь, — и она продолжила рассказ, прерванный появлением Виктора, о работе МУРа в первые послевоенные годы, когда оперативникам приходилась ложиться спать только в пять-шесть утра, чтобы через пару часов снова взяться за работу. — Очень тяжело приходилось нашим товарищам, с ног валились. Время было трудное, но ведь если бы не работали с таким рвением, с таким энтузиазмом, то ничего бы мы сейчас не добились. И ведь что удивительно — не бросал никто этой работы, хотя не легче каторги была она. Мне всегда очень приятно вспоминать о тех годах, хотя голодно было и холодно, но в от людей исходила такой дух… надёжности, что ли… Да, пожалуй, именно надёжность, убеждённость была во всех. А ведь условия были ужасные, да и на улице ужас что творилось. Сейчас мы просто с тепличных условиях по сравнению с тем, как после войны было…

Антонина Ивановна Ермошина попала в МУР сразу после войны, была бессменным секретарём, «пережила» пятерых или шестерых начальников МУРа, пользовалась всеобщим уважением и любовью. Она умела создать атмосферу доброжелательности, всегда предлагала чай, занимала посетителей беседой…

Когда Смеляков вошёл к Ёркину, на душе было спокойно — Антонина Ивановна сделала своё дело. Высокий мужчина, с гладко зачёсанными назад седыми волосами стоял спиной к двери и убирал какую-то папку в шкаф.

— Здравия желаю, товарищ генерал…

Ёркин закончил с бумагами и сел за стол.

— Добрый день, — сказал он.

Внимательным взглядом окинув Смелякова, он очень доброжелательно спросил:

— Что у вас?

Смеляков доложил. Ёркин взял бумагу, прочитал задание.

«Сейчас всё по новой пойдёт. Опять лекция о трудностях наружки», — мучительно подумал Виктор.

— Ты сколько работаешь в розыске? — поинтересовался генерал.

— Чуть больше месяца.

— Что ж, могу только порадоваться за твоё руководство, — и добавил, увидев удивлённый взгляд Смелякова, — если тебе, оперу, проработавшему всего месяц, удалось пробить задание на наружное наблюдение, то я с большим удовольствием подписываю его тебе…

 

***

 

— Здравствуйте, — сказал Сидоров, входя в квартиру, и показал своё удостоверение. Твёрдыми глазами ощупал стоявшего перед ним мужчину и спросил: — Рассказывайте, что у вас стряслось?

Хозяин чуть попятился, пропуская вошедших милиционеров и махнул рукой в сторону комнаты.

— Там…

Смеляков шагнул следом за Сидоровым и оказался в тесном помещении, почти клетушке, где плотно друг к другу стояли шкаф-стенка, диван, детская кроватка и небольшой стол. К спинке дивана была прикреплена деревянная полка, служившая, судя по всему, ещё одним спальным местом. На этой доске лежал десятилетний мальчик, всё его худенькое тельце было покрыто яркими пунцовыми полосами — следами от ударов ремня, кое-где кожа вздулась и полопалась, застыв кровавой пеной. Сидоров протянул руку и пощупал пульс.

— Он умер, — раздался женский крик с кухни, затем послышались захлёбывающиеся рыдания.

— Вот так… — растерянно пробормотал хозяин квартиры.

— Пульса нет, — констатировал капитан и повернулся к хозяину. — Как вас величать?

— Николай, — у него было сухое лицо с впалыми щеками и жёсткой складкой губ. — Николай Трофимович Байков.

— Вот что, Николай Трофимович. Сын ваш скончался… Я вызываю понятых. Будем составлять протокол. Виктор, сходи к соседям.

С кухни опять долетел жуткий плач, не имевший ни малейшего сходства с человеческими звуками, похожий на дьявольский вой.

— Жена… — объяснил Байков глядя в пол.

Виктор вышел в коридор и увидел на кухне женщину. Она сидела за столом, мокрая и красная от слёз, и крепко прижимала к груди годовалую дочку, будто кто-то хотел отобрать у неё ребёнка.

«Сумасшедший дом какой-то, — подумал Смеляков, чувствуя, как от невыносимого давления окружающей обстановки у него начала болеть голова. — Неужели это наша жизнь?..»

Когда пришли понятые, Виктор сел за стол заполнять бумаги.

— Что произошло? — спросил Сидоров, накрывая мёртвого мальчика простынёй. — Давайте по порядку. Это ваших рук дело, гражданин Байков? Вы избили сына?

— Это сын моей жены. От первого брака, — глухо, словно стараясь спрятать голос поглубже в себя, ответил Николай. Его глаза приковались к исполосованному ремнём тельцу.

— Я задал вам вопрос: вы исхлестали мальчика?

— Да.

— Как это случилось?

— Я наказал его…

— Наказали? — не выдержал Смеляков. — Да вы до смерти запороли его!

— Меня так воспитывал мой отец, а его — мой дед. На Руси всегда всех пороли. И люди вырастали крепкими и понятливыми.

— Ваш сын уже не вырастет, — бросил Виктор.

— Где вы работаете, гражданин Байков? — сухо спросил капитан.

— В метро, мастер участка. Жена сейчас не работает, сидит с дочкой, годик ей только что исполнился.

— Что сегодня произошло? Вы всегда так сильно били сына?

Байков пожал плечами:

— Мог всыпать ему, когда считал нужным. А сегодня я просто погорячился… Понимаете, пришёл я с работы и вижу, что дочка в кроватке плачет. Димка-то должен был приглядывать за нею, но он на кухне торчал, тарелки мыл, что ли… Ну вот…

— Значит, вы стали бить его за то, что он не успокоил маленькую сестрёнку?

— Да, — уже громче заговорил Байков. — Ему велено, чтобы ни на шаг не отлучался от неё, когда мать в магазине. Вот я наподдал ему. А тут Рая пришла из магазина, ну, жена то есть…

— И что?

— Я ей говорю: «Вот тебе ремень, вдарь-ка ему, чтоб запомнил, как себя вести надо»…

Сидоров привёл в комнату Раису Байкову и обратился к ней:

— Раиса Петровна, как было дело? Верно ваш муж говорит?

— Да, — едва слышно прошептала несчастная женщина. — Он ремень мне в руку сунул и велел бить Димку. А я не могу, мне жалко… И я чуть-чуть… Ну, для виду только… И Коля рассвирепел… Вырвал у меня ремень: «Жалеешь, сосунка своего? Слабо бьёшь!»… И давай его хлестать со всей силы… И меня тоже… Димка кричать стал, а потом затих… И вот…

— Так всё было? — Сидоров перевёл взгляд на хозяина квартиры.

— Вроде… Я наказать хотел. Если бы она не вмешалась… А то цепляется за ремень… Я и разозлился, забылся чуток. Знаете, ослепление такое в сознании, когда бешенство накатывает… 

— Не знаю, — ответил Сидоров. — У меня такого ослепления не случается, иначе я бы всякого мерзавца стрелял в упор. И вас бы сейчас пристрелить мог в ослеплении…

Он осмотрелся и остановил взгляд на крохотном шкафчике возле стола, в приоткрытой дверце виднелись школьные тетрадки.

— Это принадлежности вашего сына?

— Да.

— Шкафчик вы сами смастерили?

— Я всё сам делаю, — не без гордости отозвался Николай Байков. — Мы всегда в стеснённых условиях жили. Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность…

— У вас ко всему строгий подход, — кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. — Что тут? Тетрадки? Учебники?

— Да.

— А это что? — капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. — Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться… 

Смеляков взял из рук капитана тетрадь. Старательным детским почерком было написано: «Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал…»

Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.

—  Это же дневник, Пётр Алексеевич, —  сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. — Дальше читать? «Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого»…

— О-ох, — застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.

— Эх, ёлки-палки, — воскликнул капитан, подхватывая женщину. — Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.

— Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, — бубнил из-за спины Байков. — Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..

С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что от тишины звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.

— Трудно тебе видеть такое? — спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.

Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.

«Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв, — Виктор несколько раз мысленно повторил слово «мёртв», будто пробуя его на вкус. — Мёртв… И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, мальчика всё равно не возвратить… Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы — сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить. Да, мы взяли этого Байкова, но уже после того, как он совершил убийство. И с другими происходит точно так же. Мы идём по следам преступлений. Только по следам… Мы идём позади, мы опаздываем, мы ничего не исправляем… Мы не способны повлиять на ситуацию. Мы бесполезны…»

— Пойдём перекусим, — предложил Сидоров. — Выпьем чаю с пирожками.

— Перекусим? — Виктор не сразу понял, что сказал наставник. «Перекусим? Да разве после случившегося, после такого соприкосновения со смертью можно думать о еде? Самый сладкий кусок в горло не пойдёт». Но вслух произнёс: — Ночь на дворе, всё закрыто.

— На конечной троллейбусной остановке есть круглосуточный буфет. Там и заморим червячка.

— Не хочу я, не могу… После всего этого… Нет, не могу…

— Тебе надо перестраиваться, Витя, — Сидоров ласково потрепал своего подопечного по плечу. — Если ты через себя пропускать будешь всё, с чем сталкиваешься на службе, ты не выдержишь. Ты даже не представляешь, как быстро ломаются люди, попав в уголовный розыск. Одни спиваются, вторые умом трогаются, третьи черствеют. А ни тем, ни другим, ни третьим в нашей системе нет места. Мы должны спокойно к делу подходить, иначе будем ремнём хлестать, как этот самый Байков, до смерти всех вокруг зашибём. 

— Как же можно равнодушным оставаться?

— Не равнодушным, но в сердце эту боль пускать нельзя. Чувства — одно, работа — другое. Холодная голова нам нужна.

— Неужели вас не трогает увиденное?

— Трогает, Витя, к моему величайшему сожалению, трогает. У меня пять язв уже, и виной тому — нервы.

— А говорите, чтобы я не пропускал через себя, — горько ухмыльнулся Смеляков. — Вижу, у вас это, Пётр Алексеич, не до конца получается.

— Не до конца. И всё же я держу себя в руках, подхожу разумно. И ты будь разумным, в противном случае придётся бросить работу…

Они разговаривали почти всю ночь, и Виктор понемногу успокаивался, проникаясь каким-то новым, незнакомым ему чувством, убеждённости в собственной нужности.

Утром, когда выглянуло солнце, Смеляков словно увидел мир новыми глазами. «Вперёд и только вперёд», — приказал он себе. Возникшее вдруг в памяти исполосованное ремнём тело мальчика пробудило в Викторе горячее желание броситься на защиту слабых. Опустошённость исчезла без следа. «Нет! Теперь уж я ни при каких обстоятельствах не уйду из розыска!»

Если и были раньше колебания и проявление малодушия с его стороны, то отныне он окончательно решил посвятить себя службе в уголовном розыске. Он готов был преодолевать любые трудности, выстаивать любые очереди, пробиваясь в кабинеты начальства, дежурить сутками — лишь бы ни одна мать не увидела своего сына забитым до смерти. Неведомая прежде энергия наполнила сердце Виктора.

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЯНВАРЬ 1980

 

Утром десятого января позвонил старший бригады наружного наблюдения. Его звали Игорь Мартынов.

— Завтра приступаем, — сообщил он. — Я заеду к вам в отделение. Мне нужна рация, чтобы работать на вашей волне.

Виктор почувствовал себя окрылённым.

«Наконец-то! Теперь мы их накроем!»

Он чуть ли не бегом помчался по коридору искать Сидорова.

— Пётр Алексеич, только что звонили из наружки. Завтра начинают работать. Сейчас он подъедет к нам.

— Хорошо, — хмуро отозвался капитан, занятый своими мыслями, и Виктор даже обиделся немного на своего наставника. «Неужто его не радует начало дела? Ведь теперь мы этого Месхи обложим со всех сторон. Теперь-то всё решится!» Но в глазах капитана не промелькнуло ни единой искорки азарта. Он выпустил густое облако едкого табачного дыма и сказал, поморщившись, словно в предвкушении головной боли:

— Пошли к Болдыреву. Надо выбить у него ещё одного человека, чтобы у нас кто-нибудь постоянно на телефоне сидел. Теперь нам круглые сутки связь надо держать…

— А даст?

— Упираться будет, но я уломаю, — совсем буднично ответил Сидоров. — Возьмём Сытина Андрея, пусть возле телефона побездельничает…

В коридоре Смелякова остановил лейтенант Горбунов и чуть ли не повис у Виктора на руке:

— Смеляков, ты совсем обнаглел, что ли?

— Что такое, Толя?

— Когда на комсомольский учёт встанешь?

— Да некогда мне. Надо учётную карточку сначала забрать со старой работы.

— Так забери. Что ты как малый ребёнок. Почему вчера на комсомольское собрание не пришёл?

— Толя, давай позже, мне сейчас к руководству, — Виктор отстранился от Горбунова.

— Смеляков! Ты не увиливай! На учёт становись! Хватит резину тянуть!

 

***

 

Наружное наблюдение сразу же выявило все связи Месхи, однако ни он сам, ни Тимур, ни Нана, ни кто-либо из его друзей на квартиру к Забазновким больше не ходил.

— Затаились, — спокойно сказал Сидоров после очередного звонка Мартынова.

— Что же делать? Неужто всё зря? — нервничал Виктор. — Время же уходит.

— Потерпи. Сыщик должен уметь ждать. Терпение — один из наших главных помощников. Не научишься терпению — спугнёшь дичь. 

На пятый около полудня позвонил Мартынов:

— Ребята, вылетайте. Надо брать девушку.

— Нану? — уточнил Смеляков.

— Её самую. Только быстрее давайте. У неё наркота при себе. Мы сейчас возле Черёмушкинского рынка, двигаем за ней в сторону Красикова…

У Виктора от волнения задрожали руки.

— Пётр Алексеич! Помчали! 

Они прыгнули в «УАЗ», но машина долго не заводилась.

— Чёрт! — выругался Смеляков.

— Самое время в техобслуживание поиграть, — мрачно проговорил капитан, уставившись в спину водителя.  

— Сейчас поедем, товарищ капитан, — заверил сидевший за рулём паренёк. — Я эту падлу знаю. Покочевряжится, как девочка, но уступит.

«УАЗ» натужно гудел и кашлял, сотрясаясь всем корпусом, но заводиться не желал.

— Мать твою! Упустим же! — закричал Смеляков.

— Значит, будем считать, что день сложился неудачно, — Сидоров закинул голову и выпустил облако пара в потолок.

— Может, частника поймаем? — предложил Смеляков.

И в эту минуту машина завелась.

— Я же говорил, что уступит! — победно воскликнул водитель.

— Теперь сделай так, чтобы она не заглохла по дороге, — попросил хрипло Сидоров.

— Всё будет в ажуре, товарищ капитан…

Группу наружного наблюдения, ехавшую в забрызганном «жигулёнке», они догнали возле станции метро «Академическая».

— Она взяла машину, — передал по рации Мартынов. — Притормозите на светофоре, я к вам перепрыгну…

Едва он оказался возле Смелякова, Виктор нетерпеливо вцепился ему в локоть.

— Ну что?

— Утром она вышла из квартиры Месхи и отправилась на Черёмушкинский рынок. Потолкалась там, нашла какого-то азербайджанца. По тому, как он вёл себя, мы сразу поняли, что он — сбытчик наркотиков. Вдвоём они ушли с рынка, остановили частника, попетляли по окрестным улицам, затем вышли из машины и отправились в подъезд одного из домов. Там он велел ей взять спрятанный на лестничной клетке пакетик.

— И вы всё видели? Как же вам удалось?

— Работа такая. Тут пройти незаметно, там постоять, поглядеть, послушать. Приходится быть почти невидимкой, — без всякой рисовки ответил Мартынов. — В общем, наркота у Наны в сумочке. Если сработаете умело, возьмёте её с поличным. 

То и дело из его потрескивавшей и шипевшей рации доносился голос: «… выехали на Университетский… Поворачиваем на Вернадского… Едем по Комсомольскому… Подъезжаем к Пироговке…»

— Так, ребята, — сказал Мартынов, — похоже, она в институт направляется. Если так, то вам надо брать её прямо сейчас.

— Витя, — проурчал Сидоров, — на светофоре попробуем свинтить её.

Мартынов велел своей бригаде обогнать машину, в которой ехала Нана:

— Обойдите их перед Новодевичьим и подрежьте перед светофором, чтобы они не проскочили на жёлтый, — распорядился он и посмотрел на Смелякова. — Теперь твой выход, Виктор. Вот этот серый «жигуль». Девушка сидит сзади…

Ехавшие впереди автомобили затормозили. Зажёгся красный свет. По телу Смелякова пробежали мурашки. Он толкнул примёрзшую дверцу ногой и выскочил из «УАЗа».

— За руки её держи, чтобы она не вышвырнула ничего! — крикнул вдогонку Сидоров, тяжело поднимаясь со своего сиденья.

Виктор преодолел расстояние до серого автомобиля с поцарапанным крылом, вцепился в ледяную ручку и рванул дверь на себя. Ни водитель, ни сидевшая позади него черноглазая девушка в белой пушистой вязаной шапочке не успели ничего сообразить и не произнесли ни звука, а Смеляков уже навалился всем телом на Нану и схватил её за запястья.

— Ай! — воскликнула девушка. — Вы что! Больно!

— Милиция! — почти торжественно выпалил Виктор.

В следующую секунду отворилась передняя дверца и в салон сунулось огромное тело, окутанное клубами пара.

— Старший инспектор уголовного розыска капитан Сидоров, — раздалось сквозь медленно расплывавшиеся клубы.

— Да что происходит-то? — перепугался водитель. — Чего вам надо, товарищи?

— От вас ничего, — повеселевшим голосом сказал капитан, — а вот пассажирка ваша очень нас интересует. Но вы всё-таки тоже уделите нам, пожалуйста, некоторое время. Давайте сейчас развернёмся и обратно поедем.

— Куда обратно-то?

— На Ленинский проспект. Дадите свидетельские показания…

В девяносто шестое отделение Смеляков входил победителем. Внутри у него клокотало от восторга.

«Уж теперь-то никуда этим ворам не деться, — думал он, разглядывая Нану. — А ведь какая интересная, почти красивая. Встретишь такую и не подумаешь, что она из воровской компании».

— Давайте начинать, — сказал Сидоров, когда пришли понятие.

На стол высыпалась из сумочки Наны всякая мелочь: губная помада, ключи, небольшой расшитый бисером кошелёк, носовой платок, несколько леденцов и целофановый шарик, перетянутый нитками.

— Это что? — спросил капитан, указывая пальцем на шарик.

— Не знаю, — подавленно ответила Нана. — Не моё…

— А отпечатки пальцев на нём твои, — сказал Сидоров. — Виктор, составляй протокол… Это, милая девонька, пакетик с анашой, то есть наркотик. Так что вляпалась ты, дорогая моя, по самое-самое… — Сидоров умело изобразил лицом глубочайшую печаль. — Вляпалась-то крупно…

Когда понятые подписали протокол и ушли, Сидоров достал «Беломор» и закурил.

— На каком курсе учишься? — спросил он, пристально глядя на девушку.

— На третьем.

— Давно наркотой балуешься?

— Да не балуюсь я, честно, не моё это! — почти заплакала она. — Даже не знаю, что это такое. Не понимаю, как оно у меня в сумочке оказалось. Клянусь вам!

— Зря ты так, девонька. Клятва — ноша тяжёлая… Вот сейчас мы привезём сюда человека, который продал тебе эту дрянь А пока мы будем ждать его, я могу сказать тебе прямо сейчас, где и как ты купила анашу. Интересно тебе? А дело было так… 

Он принялся неторопливо рассказывать всё, что услышал от руководителя бригады наружного наблюдения. Чем дольше он говорил, тем бледнее делалась Нана.

— Ну что? — спросил Пётр Алексеевич.

Она была в шоке:

— Откуда вы всё знаете? Тот азербайджанец на вас работает?

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, — отозвалась она, потупив глаза.

— Жизни ты не знаешь… Связалась чёрт знает с кем. Кто у тебя родители?

— Папа профессор, мама не работает.

— Отец где работает?

— В институте акушерства и гинекологии.

— Значит, родители воспитывали тебя, воспитывали, а ты решила по кривой дорожке пойти. Так, девонька… Ну что? Может, поговорим серьёзно?

Она молча кивнула.

— Как ты познакомилась с семьёй Забазновских?

Нана вздрогнула и подняла растерянные глаза.

— С Забазновскими? Я не знаю никаких Забазновских!

— Вот тебе на! — Сидоров посмотрел на Виктора и пожал плечами. — Не знает она Забазновских. Как же так, девонька? Не знаешь? А я думал, мы начали серьёзный разговор. Я полагал, что ты пошла на сотрудничество с правоохранительными органами. Что ж, сейчас вызовем милиционеров, которые охраняют тот дом, и проведём очную ставку. Их там три, они будут опознавать и укажут, конечно, на тебя, потому что они тебя видели. И у нас о том уже есть их письменные показания. Или ты думаешь, мы случайно на тебя наткнулись с твоей чёртовой анашой? Ну? — Сидоров посмурнел. — Как ты попала к Забазновским? 

— Меня мой друг познакомил с ними.

— Какой друг?

— Месхи.

— Давид Месхи?

— Да, — её глаза опять наполнились изумлением.

— Нечего удивляться, милая моя. Мы уже многое выяснили, занимаясь вашей тёплой компанией. Но чего-то, может, и не знаем, так что с твоей помощью проверим, есть у нас пробелы или нет. Расскажи по порядку.

— Давид давно с Забазновскими общается. Их сын Милорад учится с нами на одном курсе. Он приносит сигареты на продажу, джинсы, куртки кожаные. В институте всё быстро расходится. Вещи-то иностранные, красивые, — Нана виновато посмотрела на Сидорова. — Ребятам ведь хочется нарядно выглядеть.

Сидоров скосил глаза на Виктора. «Помнишь, я говорил, что Забазновские привозят барахло на продажу?» — сказал взгляд капитана.

— Милорад часто приносил шмотки? — спросил он у Наны.

— Сначала понемногу, затем больше и больше. Месхи начал переправлять кое-что в Грузию. 

— Как?

— Знакомые приезжали из Тбилиси, иногда Давид сам отвозил.

— У Забазновских вы часто бывали?

— Да.

— По какому поводу?

— Просто… В гости ходили. Они всегда угощали нас. Ну, разговаривали…

— Как вы организовали кражу? Не стесняйся, рассказывай. Теперь уж лучше ничего не утаивать.

— Я ничего не крала! — она судорожно затрясла головой. По испуганному лицу было видно, что она ужасно боялась этого вопроса. — Я не знала ничего!.. Они что-то задумывали, но я была против! Клянусь, я не хотела, чтобы это… Я предупреждала, что всё плохо кончится…

— Успокойся… Воды хочешь? Может, чаю налить? Я верю, что ты была против. Ты же нормальная девушка. Это у твоих приятелей мозги криво посажены, а ты — честный человек, просто запуталась немного. Я же чувствую… Не бойся, мы поможем тебе выкарабкаться из этого болота, но только ты должна помочь нам. Скажи, кто именно совершил кражу?

— Это они! Я не думала, что они решатся. Думала, что только поговорят, но всё-таки не решатся…

— Кто?

— Месхи и Сахокия.

— Тимур Сахокия?

— Да, — быстро кивнула Нана. — Они постоянно вели разговоры о том, что Забазновские очень богатые и что не убудет у них… Но я была против! Поверьте! Забазновские так хорошо к нам относились, принимали нас… Нельзя так с людьми поступать. 

Капитан тяжело вздохнул.

— Давно сидишь на наркоте? — спросил он.

— Я только курю. Никаких таблеток, никаких уколов, честно!

— А чего к травке пристрастилась?

— Это помогает мне учиться.

— Ты же молодая, всего двадцать два года. Неужто не понимаешь, что превратишься в развалину и сдохнешь? Ты же медик, ты же всё понимаешь.

Она расплакалась.

— Нана, раз уж ты решила оказать нам содействие, то давай закрепим это. И тогда всё для тебя станет совсем просто.

— Как?

— Ты дашь письменное согласие на сотрудничество.

— Письменное? — в глазах девушки появилась тоска и отчаянье. — Разве нельзя без этого?

— Нана, без этого я не смогу доказать, что ты на нашей стороне. Понимаешь? Без этого я вынужден возбудить против тебя уголовное дело… И по анаше этой треклятой, и по спекуляции, и по соучастию в краже. А кража-то серьёзная, высокопоставленного дипломата обчистили…

— Я же ничего не крала!

— Но ты же знала об этом. Ты видела краденые вещи? Продавала их?

Она кивнула.

— Тогда вот тебе бумага. Пиши… Я продиктую. А потом изложишь всё, что тебе известно по этому делу… Я пока кипятку сделаю, чаю выпьем…

Когда с бумажными делами было покончено, Сидоров сказал Нане, закуривая очередную папиросу:

— Девонька моя, постарайся установить, где ребята хранят краденое. Отнесись к этому серьёзно. Не может быть, чтобы они всё сразу продали. Одной ювелирки умыкнули на бешеную сумму! За короткий срок скинуть такую уйму товара невозможно. Да и деньги они должны где-то хранить. Только за дублёнку получили бы не меньше пятисот рублей. А кожаные куртки, а обуви сколько!.. Одним словом, Нана, ты должна выяснить, где они прячут шмотки. Хотя бы одну вещь обнаружить. Понимаешь?

— Да.

— Но не вздумай задавать им вопросы в лоб, иначе они тебя раскусят. Интересуйся понемногу, вскользь.

— Ладно.

— Теперь ступай.

Дверь за девушкой закрылась.

— Вот тебе классический пример вербовки на компре, — Сидоров повернулся к Смелякову. — И она уже никуда не соскочит, будет бояться дела. Но если бы она понимала, что дело это  — полное фуфло, то никогда бы не согласилась.

— Почему фуфло? Ведь мы взяли её с поличным!

— Взять-то взяли, но дело это — просто шантаж. Неужели ты не понимаешь, Витя? Мы обещаем ей не возбуждать уголовного дела, если она будет сотрудничать с нами. И мы не возбуждаем… А у неё, дуры, не хватает мозгов сообразить, что мы, сокрыв материал, уже не сможем никогда предъявить ей этого обвинения, потому что сами сядем за сокрытие преступления. Вникаешь?

— Получается, что такая вербовка — риск?

— Да, рискует опер, — кивнул Сидоров. — Но не рисковать мы не можем, хотя формально инструкция нам это запрещает. Но нам до зарезу нужен агент под эту группу. Без информации изнутри мы не добьёмся результата. Рассчитывать на то, что мы сейчас накроем всю их компанию и они тотчас расколются — просто глупо. Нам нужен человек внутри группы.

— Почему не расколются? Почему вы так думаете, Пётр Алексеевич?

— Не думаю, а знаю. Грузины, как правило, не ломаются. Их смертным боем лупят, а они молчат.

— Бьют? В милиции?

— Да, выколачивают из них признание. Знаешь, печёнки отбивают им, а они молчат.  Я не знаю ни одного грузина, который из-за побоев сдал бы своих подельников… 

— Неужто бьют? — не поверил Смеляков.

— Ещё как.

— Но ведь это…

— Да, противозаконно. Но ты поди совладай с собой, когда ты твёрдо знаешь, что перед тобой сволочь сидит, на совести которой десятка полтора грабежей, а формально доказать не можешь… Вот и срываешься порой.

— Пётр Алексеич, да как же можно? — растерялся Виктор. — Мы же на страже закона. Ведь эдак мы в гестаповцев превратимся.

— Некоторые и превращаются, — согласился капитан. — И причина тому — всё та же статистика, по которой нашу работу оценивают.

— Но ведь выколотить признание можно даже у невиновного.

— Можно. Выколотить можно всё…

 

 

***

 

Нана регулярно отзванивалась, докладывала, с кем встречались, о чём разговаривала. Но никакой полезной информации от неё получить пока не удалось.

— Может, взять их, когда будут наркотой баловаться на квартире? — раздумывал капитан. — Про такие посиделки она всякий раз сообщает нам… Хотя нет, нельзя.

— Почему?

— А кому привяжешь наркоту? Всей компании? Нет, так сказать, объекта вменения. Нет, Витя, нам нужны Месхи и Сахокия. Давид с Тимуром у них главные. Нам надо именно их прищучить.

— А если взять их на приобретении наркоты, как Нану? — предложил Смеляков.

— Так они не сами ходят, а посылают вот таких, как Нана. Да и другое это дело, не кража. Ну накроем мы их с анашой, а как притянем к Забазновским? Улики нам требуются, неопровержимые улики…

Через две недели Нана позвонила заметно взволнованная:

— Пётр Алексеевич, сегодня Месхи вернулся из Тбилиси. Он был в куртке Милорада Забазновского. 

— Спасибо, девонька, спасибо. Но это точно куртка Забазновского?

— Да, я помню её, хорошо помню.

Сидоров звонко опустил трубку на рычаг.

— Надо хапнуть его в этой куртке, — сказал он, отирая ладонью потную шею, — дать Забазновскому, чтобы он померил её и опознал. Если опознает свою куртку, то дело, считай, сделано.

— Значит, задерживаем Давида?

— Да, будем брать. Даже если Месхи будет отпираться, всё равно мы зафиксируем, что краденная куртка на нём. В любом случае, мы можем приобщить её к делу.

Сидоров забарабанил пальцами по столу, потянулся к лежавшей перед ним пачке «Беломора» и тут сказал:

— Нет, ни хрена из этой идеи не выгорит.

— Почему?

— Да он скажет, что Милорад подарил ему эту сраную куртку. И точка.

— А Забазновский подтвердит, что не дарил её.

— Слово одного против слова другого. Нет, Витя, не будем пока трогать Давида. Потерпим, — решил капитан и чиркнул спичкой. — Давай направим запрос в Тбилиси. Раз Месхи мотается туда постоянно, он там наверняка что-то сбывает. Вполне мог и засветиться где-нибудь. Хорошо бы не просто запрос, а шифровку… 

— А что в ней особенного?

— Шифротелеграмма это такой документ, на который ты обязан дать ответ максимум в течение десяти дней. Очень строго, проволочек никаких. Все на уши встанут, но ответ дадут исчерпывающий. Иначе головная боль будет.

— Пётр Алексеич, я на Петровке с одним опером познакомился. Может, попробовать через него? 

— Рискни. Авось получится… Надо проверить Месхи по месту жительства, выяснить, не привозил ли какие-нибудь вещи, не дарил ли подарков знакомым или родственникам.

Шифровку отправили в Тбилиси на следующий день, а когда пришёл ответ, Виктор был вне себя от радости.

— Пётр Алексеич, есть результат! Месхи подарил матери очень дорогое кольцо с брильянтом. У неё был день рождения, он приехал поздравить её, подарил кольцо. По описанию оно похоже на пропавшее из дома Забазновских.

— Да, это чертовски хорошая новость, — засиял Сидоров. — Мы сдвинулись с мёртвой точки. Передай эту информацию следователю, пусть направляет отдельное поручение в МВД Грузии, чтобы они изъяли у матери Месхи это кольцо и допросили её, когда и при каких обстоятельствах драгоценность попала к ней. Всё просто чудесно, Витя. А мы тем временем задержим Давида, изымем куртку Забазновского и проведём обыск на квартире. Теперь можно. Теперь он не улизнёт…

 

***

 

Давид Месхи был высоким и широкоплечим, хотя крепким его вряд ли можно было назвать. Длинная прядь тёмных волос почти закрывала его карие глаза. Если бы не слишком крупный и тяжёлый нос, то парень мог бы считаться красавцем. Он сидел посреди комнаты на табурете, опираясь локтем о поверхность обеденного стола.

— Гражданин Месхи, откуда у вас такое количество анаши? — спросил Сидоров, указывая на множество пакетиков с травой, вываленных на пол из выдвижного ящика шкафа.

— Не знаю. Должно быть, от хозяев осталось. Я же снимаю эту квартиру. А чужие вещи меня не интересуют.

— Чужие вещи вас не интересуют? А эта куртка?

— Она моя.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Откуда она у вас?

— Мне подарил её Милорад Забазновский, мой сокурсник.

— Мы спросим у него сами. Но насколько я знаю, эта куртка была украдена из квартиры Забазновских.

— Ничего не знаю! Чего вам надо от меня?

На квартире было обнаружено огромное количество вещей, которые не имели отношения к краже у Забазновских, но Сидоров понимал, что перед ними ворованное имущество.

— Эти вещи тоже ваши?

— Да.

— Зачем вам столько женских кофточек?

— Какое вам дело?! — хищно оскалился Давид. — Если вы обвиняете меня в чём-то, так и скажите. Только я ни в чём не виноват.

— Ваша мать дала показания, гражданин Месхи, что вы подарили ей кольцо с брильянтом. Сегодня утром мы получили это кольцо. Оно было украдено из квартиры Забазновских. Что вы на это скажете?

— Ничего.

— Откуда оно у вас?

— Купил. Накопил денег, долго откладывал по рублю и вот купил его на Черёмушкинском рынке. С рук купил, но откуда мне знать, что оно краденое? — огрызнулся Давид.

— Не кажется ли вам странным, что куртка и кольцо, украденные из одной квартиры, таким чудесным образом попали именно к вам?

— Не кажется, — Месхи ухмыльнулся. — Жизнь полна приятных сюрпризов.

— Что ж, раз так, то я позволю себе сделать вам сюрприз, гражданин Месхи, — с улыбкой на лице сказал Сидоров. — Мы задерживаем вас на трое суток, по статье 122 УПК РСФСР. Вы подозреваетесь в совершении кражи.

— Чёрта с два! Я ни в чём не виноват. Через три дня я распрощаюсь с вами, а вы ещё принесёте мне извинения… 

Смеляков с удивлением наблюдал за грузином. Самоуверенность Давида Месхи поразила его. Виктору казалось, что при наличии таких доказательств как кольцо и куртка человек не мог проявлять упорство, но Давид продолжал отказываться.  

— Что дальше, Пётр Алексеич? — спросил Виктор, когда они вернулись в отделение. — Неужто мы ничего не можем?

— Сейчас он отправлен в ИВС[4]. Пусть подумает. Мы же ничего не нашли у него на квартире. Я боялся этого больше всего. Ни краденых вещей, ни денег. Но деньги-то должны где-то быть, чёрт возьми!.. Ты пока вызови Милорада Забазновского, пусть опознает куртку… 

Наследующий день к Месхи приехал следователь.

— Давид Левонович, изъятую у вас куртку опознал Милодар Забазновский. Он утверждает, что она была украдена из квартиры вместе с другими вещами.

— Ничего не знаю. Милорад подарил мне эту куртку. Наверное, втихую от родителей, а теперь изворачивается, списывает на кражу.

— А краденое кольцо, разумеется, тоже купили…

— Да, на Черёмушкинском рынке. У какого-то азербайджанца.

— То есть с рук, не в магазине?

— Да с рук купил, неофициально. А что делать, если такую вещь в магазине не достать?

Давид продолжал стоять на своём, твёрдо повторяя одно и то же почти слово в слово. По всему чувствовалось, что он хорошо продумал свою позицию. Других доказательств у следствия не имелось.

— Нам во что бы то ни стало надо найти деньги, вырученные от продажи краденых вещей, — сказал Сидоров.

— Но ведь Месхи упорствует, — возразил Смеляков. — Сам он не расскажет ничего.

— Может, «понизу» что получится?

— Как это «понизу»?

— В камере вместе с ним сидит агент, настоящий профи. В своё время не таких раскручивал

— Неужто Месхи не догадается, что его обрабатывают?

— Я ж тебе говорю: есть профессионалы. Они психологию человеческую кожей чувствуют. В считанные минуты усекают, что перед ними за птица. Мало таких, но они есть. Очень ценные кадры. В таких ситуациях, как наша, они просто незаменимы…

Виктор не поверил в такую возможность, но уже во второй половине следующего дня в кабинете Сидорова он увидел круглолицего, совсем невзрачного мужичка, который с удовольствием потягивал крепкий чай из белой чашки и, наслаждаясь всеобщим вниманием к собственной персоне, рассказывал:

— Раскололся ваш джигит. Слово за слово, так всё и выложил. Собственно, про квартиру, которую они ломанули, он не особо умалчивал. «Вещи, — говорит, — мы успели спихнуть, но одно колечко я оставил себе. Дурак! Идиот! Решил матери подарок сделать, и вот теперь парюсь тут…» Ну, понемногу о том, о сём… Затем он ляпнул: «Хорошо ещё, что деньги не нашли при обыске. Так что пока пришить мне нечего».

— Сказал он, где деньги? — не удержался Сидоров.

— Я же по порядку рассказываю, Пётр Алексеевич. Спрашиваю я его: «Ты хоть надёжно спрятал их?» Он кивает: «Надёжно…» Но больше ни слова. Я вроде как и не интересуюсь больше. Но в разговоре нет-нет, а вставлю словечко насчёт того, что менты, мол, любой тайник отыщут, пусть не с первого раза, а с десятого, но отыщут. И всё подвожу к тому, что могу подсказать, где лучше деньги сховать. Тут он не выдержал: «А в ванную в потолок не заглянут? У меня там панель снимается, там надёжно?» И такая у него неуверенность в глазах: правильно ли заначил бабки свои. «Так ты туда, за потолок, что ли запихнул?» Он кивает: «Да». Я изображаю, что не очень это надёжно, сочувствую ему: «А денег-то много?» Он уже почти в отчаянье пришёл: «До хера. Тысяч пять-шесть. Неужто найдут?», а я ему: «Могут. Надо бы перепрятать… А ты говорил, что не один квартиру-то иностранную бомбил. Ты на волю-то дружку своему словечко отправь. У тебя же подельник есть. Пусть займётся деньгами».

— Ну? Сказал он про Тимура?

— Сказал, Пётр Алексеевич, — мужичок упивался возможностью помурыжить сыщиков, подразнить их. — Я так и спросил: «Слинял, что ли, твой дружок? Может, он тебя подставил, а сам дал дёру?» А грузинчик и говорит: «Нет, Тимур тут ни при чём. Его за два дня до этого на квартирной краже взяли». Я ему: «Балбес твой Тимур. У вас же денег — море, а он опять квартиру ломать пошёл. Надо уметь отлёживаться, сынок». Вот, собственно, на этом примерно мы и закончили трепаться. Так, ещё о пустяках всяких почесали языки, я ему про зону немного картину накидал, так что кошмары вашему Давиду будут сниться библейские…

— Стало быть, тайник в ванной, в потолке, — Сидоров закурил.

— Пётр Алексеич, — Смеляков порывисто поднялся, — надо ехать.

— Погодь, Витя, не дёргайся. Тут надо всё с умом организовать. Не можем ведь мы агента засветить. Если мы сразу в тайник сунемся, то Месхи тут же сообразит, откуда пришла информация. Нет, братец, нам надо спектакль устроить, настоящий, живой, вкусный, чтоб гражданин Месхи поверил в нашу въедливость и настырность. Завтра к утру мы должны подготовить хороший спектакль… И направь-ка срочно запрос в ЗИЦ на Тимура. Этот Сахокия нам пригодится.

Дверь распахнулась, и в кабинет заглянул лейтенант Горбунов:

— Смеляков, вот ты где! Ты когда на комсомольский учёт встанешь, в конце-то концов!

При виде Горбунова Виктор весь сжался: «Опять комсомольские дела…»

— Толя, отстань ты от меня, — раздражённо ответил он. — Занят я.

— А я разве не занят? Нет, вы только поглядите на него. Смеляков, ты что? Ты же комсомолец. Ты на собрания не являешься, я тебе не могу общественную нагрузку дать… Ты же… И спросить с тебя за это нельзя, потому что ты не спешишь открепиться по месту прежней работы. Ты поезжай немедленно туда и возьми учётную карточку, сегодня же! Слышишь? И сегодня вечером я жду тебя на комсомольском собрании.

Сидоров широко улыбался сквозь клубы табака, глядя на Горбунова.

— Анатолий, у нас сейчас и впрямь времени нет. Оперативное мероприятие разрабатываем, — сказал он наконец, чтобы помочь Виктору закончить бестолковый разговор с комсоргом.

— Можно подумать, товарищ капитан, что вы одни работаете, а я баклуши бью, — возмущённо отозвался Горбунов. — Можно подумать, что я для себя стараюсь. В общем, ты, Смеляков, дуй на прежнюю работу и тащи учётную карточку. Или я…

— Да пошёл ты со своими комсомольскими собраниями, в самом деле. Занят я, работы по горло!

Горбунов потоптался ещё в двери и вышел. Но через секунду он снова заглянул в кабинет.

— Смеляков!

— Ну хватит же!

— Тут потерпевшая гражданка пришла, у тебя на территории проживает, — и он пропустил в кабинет крупную женщину лет сорока пяти, с влажными и недоумевающими глазами и дрожащими губами. — Вам к лейтенанту Смелякову, вот он…

Виктор встал из-за стола.

— Здравствуйте, — женщина поправила обмотанный вокруг головы пуховой платок.

— Что случилось?

— У меня дублёнку украли.

Виктор растерянно взглянул на Сидорова.

— Иди к себе, принимай заявление, — сказал наставник. — Иди, иди, без тебя управлюсь.

Смеляков почувствовал досаду.

— Пётр Алексеич, я быстро.

— Не быстро, а нормально, Витя. Толково. Внимательно.

Смеляков провёл женщину в свой кабинет и усадил за стол.

— Как ваша фамилия?

— Ерохина я, Надежда Павловна Ерохина.

— Так что у вас произошло, гражданка Ерохина? Как вас обокрали?

— Не знаю, — она пожала плечами и высморкалась в носовой платок. — Не знаю, что произошло, но дублёнка исчезла.

— Давайте-ка по порядку.

— Я повесила дублёнку сушиться. Знаете, почистила её в отдельных местах и повесила просушиваться на балкон. Я эту дублёнку в комиссионном купила. У меня там подруга работает, она мне сразу позвонила, что появилась хорошая дублёнка. Тёмно-коричневая такая, воротник из меха ламы и манжеты тоже… Я так мечтала о дублёнке, товарищ лейтенант. Ах, как я мечтала… И вот она пропала.

— Как это случилось?

— Говорю же: не знаю, — Ерохина развела руками. — Я на пятом этаже живу. Залезть ко мне никак нельзя. А дублёнки нет.

— Когда она пропала?

— Повесила вчера вечером, а сегодня её уже не было. Я сразу к вам…

Смеляков вздохнул. Ему совсем не хотелось заниматься в ту минуту ничем, кроме дела Месхи.

— Придётся идти к вам, — он встал из-за стола. — Надо мне всё осмотреть. Если она пропала, значит, кто-то снял её, то есть забрался к вам…

Но едва он заглянул на балкон квартиры Ерохиной, он сразу понял, что с соседних балконов никто залезть не рискнул бы: балконы располагались на расстоянии более метра друг от друга.

— Вы одна проживаете тут? Кто-нибудь навещал вас вчера?

— Никого не было. Я как повесила дублёнку на балкон, села смотреть программу «Время», по телефону поговорила с подругой. А гостей не принимала, нет.

— Ясно.

Смеляков снова вышел на балкон, отодвинул рукой бельевые верёвки и посмотрел наверх. «Может, сверху спустились? Не похоже, снег-то у них на карнизе балкона нетронутый».

Виктор перегнулся через перила и оглядел улицу. На первом этаже того же дома был гастроном и опорный пункт милиции. «Надо сходить туда. Вдруг кто-то видел что-нибудь… Ёлки-палки, а если эта дублёнка просто свалилась отсюда? Ну конечно, она упала с балкона. Никто не мог её взять, физически не мог. Ну не бывает таких идиотов, чтобы из-за какой-то дублёнки стали бы по стене карабкаться».

— Надежда Павловна, я схожу вниз, опрошу работников магазина.

Хозяйка кивнула:

— Ладно. Но ведь вы вернётесь?

Он не ответил.

Первым делом он направился к директору гастронома и, представившись, сразу спросил, не видел ли вчера или сегодня утром кто-нибудь из сотрудников дублёнки на газоне.

— Не только видели, товарищ лейтенант, но и принесли сюда эту дублёнку, — ответила директор. — Мужчина один принёс, сказал, что прямо почти возле наших дверей лежала. Высокий такой мужчина, но имени я не знаю, он не назвался.

— Коричневая дублёнка?

— Да. Я в шкаф её повесила, вот она. Если, думаю, кто спохватится, то непременно к нам заглянет в первую очередь. Вот вы и пришли.

— Можно мне позвонить от вас?

— Конечно, вот телефон, товарищ лейтенант.

Смеляков соединился с Ерохиной сразу и позвал её в магазин.

— Надежда Павловна, нашлась, похоже, ваша пропажа. Спускайтесь, отнесём её в пункт охраны порядка, там составим протокол, подпишете всё и дело с концом…

Дожидаясь её, Виктор стоял возле дверей опорного пункта и курил.

«Какие всё-таки разные люди бывают. Одни воруют из чужих квартир, у других же даже в мыслях нет ничего подобного. Вот нашёл человек дублёнку на снегу, но не взял её себе… Что это? Честность? Или глупость? Ведь он просто отдал дублёнку директору магазина. Ни расписки не взял, ничего такого. А она могла припрятать тулупчик для себя. И мне могла сказать, что ничего не знает о дублёнке… Но ведь так не случилось…»

Когда с оформлением документов было покончено, женщина, прижимая одной рукой дублёнку к груди, другой вцепилась в Смелякова.

— Товарищ лейтенант, спасибо вам! Ой, вы не представляете, что вы сделали! Я так счастлива!

— Надежда Павловна, я не сделал ничего особенного…

— Нет, нет, вы не понимаете… Ой, пойдёмте ко мне, я вас накормлю обедом! И у меня водка есть.

— Я на работе, Надежда Павловна.

— Тогда я вам бутылочку с собой дам. Вечером выпьете.

Смеляков торопливо закачал головой:

— Ни в коем случае! Никаких бутылок, я прошу вас! — почему-то он вдруг жутко испугался этого тёплого душевного порыва со стороны Надежды Павловны.

— Но я хочу отблагодарить вас… Хоть чем-нибудь…

— Пожалуйста, не нужно ничего… За что благодарить меня, когда я просто выполняю мою работу? Да и не сделал я ничего особенного, никаких трудностей не было…

— Вы не понимаете, — заплакала женщина. — Так редко в жизни встречаются люди, которые… — Она задохнулась в слезах счастья и не нашла нужных слов. Затем она порывисто потянулась к Виктору и горячо поцеловала его в щёку. — Спасибо вам, миленький… Если когда-нибудь вам потребуется моя помощь, то можете рассчитывать на меня. Спасибо…

В течение всего дня Виктор ощущал этот поцелуй на щеке.

«До чего же приятно делать хорошее. Даже если это просто твоя работа. Ведь и впрямь тут не было ничего трудного, всё решилось легко и быстро. Но всё-таки, пусть без особых усилий, я нашёл пропажу, вернул дублёнку этой женщине. Фактически это ведь моё первое самостоятельное дело. Смешное, можно сказать, даже ничтожное дело, но всё-таки дело. И я справился…»

Он чувствовал необъятную радость.

Возможно, это приподнятое настроение и заставило его пойти вечером на комсомольское собрание, несмотря на то, что он так и не съездил за учётной карточкой.

«Ладно, посижу, послушаю, пусть я до сих пор на учёт не встал, зато Горбунов приставать не будет».

Состояние лёгкости улетучилось в первую же минуту, когда перед комсомольцами появился приехавший из РУВД капитан. Равнодушные карие глаза окинули зал:

— Можно начинать?

Чёрная щёточка усов зашевелилась над оттопыренной верхней губок, когда капитан начал медленно и скучно зачитывать по бумаге доклад о международном положении.

— Американская пропаганда активно раскручивает враждебную Советскому Союзу кампанию вокруг событий в Афганистане, безосновательно обвиняя нашу страну в военной агрессии. Но все мы знаем, что советская военная помощь, предоставленная Афганистану, не преследует никаких иных целей, кроме содействия дружественной стране в осуществлении права на индивидуальную и коллективную самооборону для отражения внешней империалистической агрессии. Все прогрессивные народы прекрасно понимают, что ограниченный контингент советских войск в Афганистане будет выведен оттуда, как только отпадёт причина, вызвавшая его посылку, а именно, как только прекратится внешнее империалистическое вмешательство в дела Афганистана[5]…

Иногда лектор умолкал, встречая в тексте незнакомое слово, проговаривал его беззвучно раз-другой, после чего произносил вслух, стараясь говорить уверенно, но это получалось у него далеко не всегда. Особенно тяжело давалось ему слово «советолог», он читал его медленно, осторожно, почти боязливо и непременно ставил ударение на последний слог. При этом его голос выдавал охватывавшее капитана недоумение: что за советологи, о чём речь?

Когда доклад завершился, все вяло похлопали в ладоши, и капитан сразу уехал.

— Товарищи, — поднял руку Смеляков, — разрешите мне взять слово.

— Давай, давай, — обрадовался Горбунов.

Виктор вышел вперёд и вздохнул:

— Неужели у нас нет важных вопросов, которые мы должны решить? Мы же с вами занимаемся конкретной работой, результаты которой нужны людям каждый день, каждый час. От нас с вами зависит, насколько уверенно будут чувствовать себя рядовые граждане. А мы тратим время на всякую болтовню.

— Смеляков, ты что говоришь-то? — Горбунов растерянно оглянулся. — Ты за речью-то своей следи. Мы политинформацию слушали, а не болтовню!

— Да что ты, чёрт возьми, меня за руку хватаешь, Толя? Мы же все прекрасно понимаем, что никому эти лекции не нужны. А если для галочки, то поставь ты эту галочку просто так. И лектору будет легче, он же не понимает половины того, что ему написали…

— Ты офонарел, что ли? — чуть ли не закричал побледневший Горбунов. — На идеологическом фронте идёт война, а ты отказываешься слушать политинформацию!

— У нас злободневных вопросов — тьма тьмущая. Нам делом нужно заниматься. А мы только о политике и о политике. Это всё — формализм, забюрокраченность. У меня на прошлой работе, ну в ООДП, до того доходило, что нас с поста снимали из-за политзанятий. Представляете?! Посольства без надзора оставляли ради того, чтобы явку на политзанятиях обеспечить! Разве не дикость? От этого и погибнем…

— Ты куда гнёшь, Смеляков? Что значит «погибнем»? Кто погибнет? — Горбунов поднялся с места и растерянно обвёл глазами комсомольцев.

— У нас разве в отделении проблем нет? — продолжал Виктор. — Нам решать их надо.

— А мы и о наших проблемах можем говорить, — заметно тише ответил Горбунов. — Говори, поднимай вопросы. Что именно тебя беспокоит?

— Меня многое беспокоит…

И Смеляков заговорил обо всём том, что узнал за недолгое время работы в угрозыске о сокрытиях преступлений и о том, как статистика влияет на раскрываемость преступлений. Он говорил долго и с жаром, вызвав горячее обсуждение, которое, впрочем, не привело ни к какому решению. Зато на следующий день его вызвал к себе Шкурин, зам еститель начальника политотдела РУВД и, многозначительно постукивая карандашом о стол, проговорил:

— Ты что позволяешь себе, Смеляков? О каких таких сокрытиях преступлений ты вчера завёл речь?

— А вы будто не знаете?

— Я ничего такого не знаю! — холодно улыбнулся Шкурин. — А ты, если занимаешься сокрытием, ответишь за это по всей строгости! И никаких оправданий не будет!

— Я ничего не скрываю. У меня ещё и дел-то своих нет.

— Зачем же ты, сукин сын, на других наговариваешь? Если знаешь о фактах, то доложи руководству, а просто так словами бросаться я никому не позволю! Ишь фрукт какой выискался! Честь милицейского мундира решил замарать? Лёгкой популярности ищешь? Не выйдет! Партия доверила нам ответственнейшую работу, и мы должны оправдать доверие. А ты, Смеляков… Словом, чтобы я больше не слышал об этом. Молод ты ещё… 

— При чём тут мой возраст? — Виктор пожал плечами и тут же пожалел о своём вопросе. Политрук разразился пространной речью о необходимости усиления идеологической пропаганды среди молодёжи, то и дело тыча пальцев в сторону Смелякова. 

«Какая же ты дрянь, — подумал Виктор, разглядывая политрука. — Всё-то ты знаешь, но зачем-то устраиваешь этот идиотский спектакль. Хочешь выглядеть твердокаменным коммунистом. Но никто же тебя не видит сейчас, кроме меня. Ведь именно такие, как ты, разваливаете действительную работу. Именно вы, пустомели, ничего не делаете, а только языками чесать горазды. Эх, была бы моя воля…» 

— Была бы моя воля, я бы поставил вопрос о вынесении тебе выговора, — политрук хищно оскалился, — а то и строгача[6] впаять…

— Во-первых, я ни в чём не провинился, чтобы мне выговор объявлять, товарищ капитан, — Виктор нахмурился. — А во-вторых, при чём тут моё начальство?

— Я сегодня по твоему вопросу с Ядыкиным беседовал. Он настаивает, что ты просто по молодости и глупости позволяешь себе иногда лишнего ляпнуть, а так ты парень нормальный. Утверждает, что из тебя получится классный опер… Ему виднее. Но я бы таких, как ты, идеологически нетвёрдых и фактически неблагонадёжных, гнал бы из органов поганой метлой!.. Ладно, на первый раз прощаю. Иди… Понабрали детей в милицию…

«Сволочь, — думал Виктор, выходя из здания РУВД, — настоящая сволочь. И фамилия Шкурин вполне соответствует его сущности… Он меня, видите ли, прощает. Ведёт себя так, словно он царь и Бог. Да это его, а не меня надо поганой метлой гнать… А Ядыкин-то сказал, что из меня классный опер получится. Значит, он обо мне хорошего мнения. Это приятно, — Смеляков чуть заметно улыбнулся, но тут же опять посмурнел. — Если бы услышать это при других обстоятельствах, а то этот политработник… Вот из-за таких всё рухнет, вся наша система. Сплошное лицемерие, демагогия! Ложь сверху донизу… Как же быть? Надо на что-то опираться, нельзя же совсем без ориентиров… Ложь, очковтирательство… и необходимость профессионально выполнять работу. Надо как-то спаять одно с другим, выплавить из этих взаимоисключающих составляющих нечто цельное, жизнеспособное. То есть нужно либо принять их правила игры и заниматься делом, которое мне нравится, либо система меня отторгнет, выдавит, как инородное тело… Вот что имел в виду Бондарчук, когда говорил про специфику работы “на земле” и про то, что придётся из белой обложки сделать чёрную… Что ж, я сделал мой выбор, пришёл в угрозыск и уходить отсюда не собираюсь! Никто меня не выпрет отсюда, никакие бюрократы! Вам надо, чтобы я тупо отмалчивался на комсомольских посиделках? Чёрт с вами, я буду молчалив, как рыба. Но это не значит, что я согласен с вашими дурацкими решениями. Придёт и мой час. Я лишь в начале пути…» 

 

***

 

Давид смотрел очумевшими глазами на копавшихся в шкафах милиционеров.

— Чего вы ищите-то? — то и дело спрашивал он. — Вы тут всё верх дном перевернули.

Сидоров, тяжело переваливаясь, подошёл к нему.

— Дополнительный обыск проводим, более тщательный, гражданин Месхи.

— У меня больше ничего нет.

— Давид Левонович, мы же знаем, что это вы обокрали Забазновских, наверняка знаем. Поэтому вам лучше признаться самому. Мы люди туповатые: нам велено искать, вот мы и роем носом. И рыть будем до тех пор, пока не найдём дополнительных доказательств вашей причастности к краже.

— Но ведь нет же ничего! — почти закричал Месхи, истерично хохотнув. — Вы уже обыскивали!

— Как я сказал: мы люди подневольные, — развёл руками капитан. — Перед следствием поставлена задача, и мы её выполняем.

— Не найдёте же ничего! — губы Давида скривились.

— Найдём, гражданин Месхи. Обязательно найдём, потому что тайник должен быть. У всех, подобных вам, есть тайники, — Сидоров приблизил своё лицо к Давиду и дыхнул на него густым запахом табака. — Я бы на вашем месте, молодой человек, повинился бы. Следствие примет во внимание ваше чистосердечное признание и простит вам упорство и ваше неуважительные попытки поиграть с нами в «кошки-мышки» и «холодно-горячо».

— Да не играю я ни в какие игры. И понятия не имею ни о какой краже.

— Что ж, очень жаль…

За спиной Сидорова появился сержант с небольшим круглым прибором в руке и наушниках на голове.

— Это что у тебя, Вадим? — капитан с любопытством склонился к прибору.

— Последнее слово техники, — сержант важно надулся. 

— Я вижу, что слово техники. Но всё-таки? Чего ты делать собрался?

— Стены прослушивать. Этот аппарат показывает полости в стенах. Если что спрятано, то он укажет. Новейшая разработка. Через бетон видит!

Краем глаза Сидоров заметил, как лицо Давида Месхи напряглось.

«Ага, чертёнок грузинский. Заиграло очко-то, — мысленно засмеялся Пётр Алексеевич. — Сейчас мы потреплем тебе нервишки. Результат-то мне заранее известен, а вот с тебя теперь не один литр пота сойдёт». Сидоров прекрасно знал, что в руках сержанта был обыкновенный осциллограф, который не мог определить ни наличие тайника, ни трещины в стене, ни чего-либо другого, связанного с делом Месхи. Но внушительный аппарат, наушники на голове и сосредоточенное лицо милиционера, когда он направлял осциллограф на стену и «вслушивался в шумы», привели Давида в смятение.

Сидоров всюду водил Месхи за собой, и наконец они добрались до ванной комнаты.

— Совмещённый санузел — это ужасно, — проговорил Пётр Алексеевич, осматривая стены с потрескавшимся кое-где жёлтым кафелем.

— Нормально, — вяло ответил Давид, — жить можно.

— Это вам, юнцам, можно, а мне трудно. Крупный я чересчур…

Сидоров постучал кулаком по кафелю в нескольких местах, заглянул под крышку сливного бачка и остановился в задумчивости.

— Так, — пробормотал он, взобрался на унитаз, тяжело пыхтя, и постучал костяшками кулака по потолку. Унитаз жалобно заскрипел под ним.

— Эх, пора уходить на пенсию, — крякнул капитан. — С моей весовой категорией особо не попрыгаешь.

Он спустился на пол и увидел оторопевшее лицо Давида. Месхи молчал, прикусив губу, на лбу выступили капли пота.

— Душно? — спросил сочувственно Пётр Алексеевич.

— Да, — кивнул Месхи.

— Ну пошли отсюда, а то мы тут не помещаемся вдвоём. Вадим, иди сюда, поработай своим последним словом техники. Где-то же должен быть этот тайник! — ворчливо сказал Сидоров и вытолкнул Давида в коридор. — Пропустите специалиста, гражданин Месхи.

Сержант деловито протиснулся между ними в ванную комнату и стал медленно водить осциллографом вдоль стен. Месхи вытаращил глаза, следя за ним. Сидоров пошарил в кармане и достал «Беломор».

— Курить хотите, гражданин Месхи?

— Нет.

— Ах да, вы же только анашой балуетесь, — кивнул понимающе Сидоров и зажёг папиросу.

Сержант взобрался на унитаз и поднёс осциллограф к потолку. Его лицо оживилось.

— Товарищ капитан!

— Что?

— А тут, похоже, что-то есть. Приборчик зашевелился! — радостно доложил милиционер.

— Ну? — Сидоров подался вперёд, заглядывая в ванную комнату. — Ты точнее смотри, Вадим, точнее.

— Да вот же, — сержант потыкал пальцем в осциллограф, — сигнал идёт. Мать моя, да тут кривая просто заваливает! Полость тут какая-то.

— Будем вскрывать, — решил капитан. — Виктор! Принеси что-нибудь подковырнуть панели…

Смеляков порылся в груде набросанных на полу вещей и поднял большую отвёртку с деревянной рукояткой.

— Это сойдёт?

— Сойдёт. Полезай наверх, отколупни-ка вот эти панельки.

Смеляков послушно вскарабкался на унитаз и принялся разбирать потолок. Давид отвернулся.

— Э, гражданин Месхи, — потрепал его по плечу Сидоров, — вам нехорошо? Никак вы расстроились? Похоже, мы вышли на след ваших сокровищ?

— Да пошли вы, — едва слышно отозвался грузин.

Из открывшегося за вытащенными панелями пространства на Смелякова вывалился полиэтиленовый пакет в пачками денег.

— Пётр Алексеич, всё тут! — торжественно произнёс Виктор.

— Вот и чудненько… Вадим, спасибо тебе за твой агрегат, — Сидоров пожал руку сержанту. — Всё-таки научно-техническая революция даёт свои плоты.

Денег оказалось шесть тысяч рублей.

— Откуда такое богатство? — спросил капитан.

— Мама присылала, я собирал, экономил на всём, — неохотно ответил Месхи.

— Если судить по то тому, на какую широкую ногу ты живёшь, — Сидоров внезапно перешёл на «ты» Сидоров, — то об экономии у тебя нет ни малейшего понятия. 

— Кто как умеет…

— Ладно. О глупостях будем позже языками чесать. А скажи-ка мне, джигит, где твой приятель?

— Какой приятель?

— Тимур Сахокия.

— Не знаю, я давно не видел его. Дома его нет, не знаю.

— И это называется друзья? Ничего не знаете друг о друге… Или ты скрываешь что-то? Ай-ай-ай, зря стараешься, парень. Мы всё равно найдём его.

—Да пошли вы!

 

***

 

После обыска Сидоров со Смеляковым и следователем отправились к прокурору за санкцией на арест, однако к безграничному удивлению Виктора, прокурор отказал им.

— Товарищи, доказательств мало, только косвенные улики, нельзя человека сажать на этом основании.

— Стало быть, постановление на арест не дадите? — насупился Виктор.

— Нет.

— Но тогда придётся отпускать Месхи, — проворчал Сидоров, обтирая платком взмокшую шею. — Нельзя этого делать. Мы же потом не найдём его, спрячется он, исчезнет. Упустим его!

— Это ваши проблемы, товарищи. Но на основании представленных вами материалов я не могу выдать санкцию на арест гражданина Месхи.

— Чёрт возьми, — выругался Виктор, нетерпеливо стукнув ладонью по столу.

— Чёрт возьми! — повторил он, выйдя на улицу. — Как же так, Пётр Алексеич? Ведь улики же!

— И такое случается в нашем деле, — Сидоров размял папиросу и сунул её в рот.

— Неужто всё зря? Неужто упустим Месхи?

— У нас ещё есть Тимур Сахокия.

— А что он нам даст? 

— Я перед выходом от прокурора к нам в отделение позвонил. Пришла бумага из ЗИЦа, что Бауманским РУВД на него возбуждено уголовное дело по статье 144 часть вторая УК РСФСР. Квартирная кража. Он сейчас в «Матросской тишине». Давай-ка двинем в Бауманский следственный отдел, нечего время терять. Возьмём у следователя разрешение на беседу с Сахокия…

Виктор согласился без энтузиазма. Было семь вечера, в девять часов истекал срок задержания Месхи.

 

***

 

Тимур Сахокия попался с поличным: квартира, куда он забрался, стояла на сигнализации. Он не оказал сопротивления, признал свою вину, но сказал:

— Украсть-то я всё равно ничего не украл. Ну, залез, ну и что?

Пётр Алексеевич поговорил с коллегами из Бауманского РУВД и получил разрешение на беседу с Тимуром.

— Сейчас у нас с тобой, Витя, будет самый важный момент во всём деле, — сказал он Смелякову. — Дай-ка я с нашими созвонюсь насчёт Месхи… Алло, Васильев, ты, что ли? Привет, слушай, скажи Володьке, чтобы забрал Месхи из ИВС. Пусть везёт его в наше отделение и до двенадцати ночи ведёт с ним неторопливые разговоры о смысле жизни. Понял? Всё, действуй! — рявкнул Сидоров в телефонную трубку. — Вроде уже и не задержан будет, а всё у нас в руках, — пояснил он Смелякову. — А мы будем колоть Тимура.

— Ясно…

Тимур Сахокия был коренастый и круглолицый. Волосы у него сильно вились, брови почти срослись над переносицей. Он производил положительное впечатление, напоминал художника, но вспыхивавшая иногда злоба в глазах выдавала его истинную натуру.

— Значит, ты утверждаешь, что с Забазновскими не знаком?

— Не знаю таких.

— И в дипломатическом доме на Ленинском проспекте никогда не бывал?

— Именно так.

— Но ведь Милорад Забазновский учится с тобой на одном курсе.

— Мало ли кто там учится. Не обязан я со всеми знакомиться.

— Послушай, парень, за этой дверью стоят три сотрудника из охраны дипдома, они тебя видели не раз. Можем начать опознание. Но тогда дело примет другой оборот. То ты сам расскажешь, а то тебя уличат. Тебе ли не понимать этого? Так что, вызываю их? — Сидоров поднялся из-за стола.

— Ладно, не надо никакого опознания, — Тимур поёжился. — Бывал я у Забазновских, не раз бывал.

— На какой почве познакомились?

— Я с их сыном Милорадом дружил.

— Забазновские дали показания, что они иногда привозили вещи на продажу, а вы сбывали их.

— Ну и что? Бывало. Не такой уж это криминал! — огрызнулся Тимур. — Людям хочется красиво одеваться, особенно молодёжи.

— А какие отношения у вас с Месхи?

— Нормальные.

— Точнее.

— Учимся вместе. Встречаемся иногда.

— Иногда?

— Ну, часто встречаемся, очень часто! — вспылил вдруг Тимур.

— А наркотики тоже вместе употребляете?

— Какие наркотики? — встрепенулся Сахокия. — Я ничего не употребляю.

— Ладно, раз ты отпираешься, мы делаем у тебя забор крови и отправляем на анализ. Дело это нехитрое… А теперь давай вот о чём, голубчик. Парень ты молодой, а жизнь может сломаться навсегда. Преступление, которое ты совершил, жизнь твою не скрасит. Но ведь ты не первый раз квартиры ломаешь, так? Признавайся в других. 

— Никаких других не было.

— Чистосердечное признание… Ты же знаешь, суд учтёт. Я же тебе не чужие кражи предлагаю на себя взять. Ты о своих расскажи, честно расскажи.

— Не понимаю, куда вы клоните.

— Клоню к краже квартиры Забазновских. Вчера мы арестовали Месхи, дома у него изъяли шесть тысяч рублей, которые он прятал в туалете. Массу других вещей изъяли, которые мы сейчас проверяем по картотеке. Через эти шмотки мы наверняка выйдем ещё на ряд краж. У матери Давида мы изъяли кольцо. Не побрезговал он подарить краденное.

— Вот сволочь! — Тимур стукнул кулаком по столу и с отвращением сплюнул. — Я же говорил ему, чтобы не смел ничего оставлять себе! Говно дешёвое! Нельзя же, нельзя!

— И к тому же Давид не продал куртку Милорада.

— Он обещал в Тбилиси спихнуть её, но упёрся, пожадничал, оставил себе.

— Ладно, Тимур, давай уж теперь до конца.

— Что до конца? О Забазновских? Так вы всё уже знаете.

— Выкладывай о других своих похождениях. Помнишь, взяли тебя на Велозаводском рынке с ювелирными изделиями? Перстенёк ты пытался продать.

— Было дело.

— Но опера, видно, поленились, не установили, что за квартиру ты очистил. Но мы-то не такие ленивые, будем рыть до конца. У нас свой интерес. Но было бы лучше, если б ты всё-таки сам сказал…

Тимур долго молчал, затем попросил папиросу.

— Сам? — ухмыльнулся он.

Минут пять он думал, утопая в густом облаке табачного дыма.

— Ладно…

И он начал диктовать, его будто прорвало. Смелякова удивило, насколько хорошо Тимур помнил детали преступлений. Он называл точное время, где что лежало, обстановку квартир, он рисовал схемы… Всего насчиталось двадцать шесть совершённых им квартирных краж.

 

***

 

Подходя к своему отделению милиции, Сидоров глянул на часы и присвистнул:

— Ого! Кучеряво гуляем!

— Зато с пользой, — Виктор был весел. — Вы, Пётр Алексеич, меня поражаете. Как вам удаётся?

— Что?

— Ну, заставили Тимура выложить всё…

— Не заставил, а убедил.

— Я это и хотел сказать, — поправился Смеляков. — Я бы не сумел.

— Научишься… А Тимур не твёрдый. У него глаза злые, но это ничего не означает. Он как раз на злобе своей и сломался. Видать, у них с Месхи давно разногласия возникали. Вон как он вскипел из-за того колечка…

Перед дверью в отделение они потоптались, отряхивая обувь от налипшего снега.

— Теперь можно и Давида прижать до конца, — сказал Сидоров и посмотрел вверх. — Небо-то какое чистое. Звёзды видно. Люблю мороз.

Он громко выдохнул, пуская в чёрную ночную бездну облако густого пара.

В отделении было тихо. Дежурный поприветствовал их кивком.

— Успешно? Поздравить можно? — спросил он, и его голос гулко заколыхался под сводчатым потолком.

— С поздравлениями обожди, — Сидоров неторопливо направился в комнату, где коротал время Месхи. Паркет громко скрипел под его тяжёлой поступью

Увидев вошедших, Давид устало провёл своей тонкой рукой по голове.

— Ну что? Долго вы меня будете мурыжить?

— Теперь уж совсем скоро закончим, — бодро сказал Сидоров. — Хотим тебя поздравить.

— С чем?

— Нашли мы твоего друга.

— Какого?

— Тимура. Сидит он, несчастный, в «Матросской тишине». Взяли его на краже с поличным, и он оказался вполне благоразумным. Признался во всём. Дал нам информацию по всем эпизодам, — капитан плюхнулся на стул и привалился всем телом к столу. — Вот у нас полный список, какая из обнаруженных на твоей квартире вещей, где и когда была украдена. Ну что? — он выжидательно посмотрел на Мехи. — Мы можем отвезти тебя в любое отделение милиции, где тебя арестуют сразу по любому из этих дел. Показаний против тебя полно… Но можешь продолжить общение с нами.

— Сволочь.

— Кто? Надеюсь, ты не меня имеешь в виду?

— Тимур! Заложил гад! — Месхи безвольно бросил голову на руки, упираясь ими в стол.

— Ты успокойся. Пойми: вы друзья, ему же обидно расставаться с тобой… Так как? Говорить будешь?

— Буду…

— Вот и славненько…

— Виктор, — капитан повернулся к Смелякову, — давай собираться. Сейчас быстренько смотаем в Черёмушкинское отделение и сдадим им гражданина Месхи, так как за ним там, исходя из показаний Тимура, числится ещё одна кража. Пусть их дежурный следователь задержит его по статье 122, ну, то есть на трое суток. А утром подтянется наш следователь и допросит по всей форме.

Сидоров чиркнул спичкой и с наслаждением закурил, глядя на Давида.

— Так-то, гражданин Месхи. Ждёт вас в ближайшие дни «Матросская тишина»…

— Давид, — Смеляков не сумел сдержать любопытства, — скажи мне, как вы вещи-то вытащили из того дома? Ведь не видел постовой, чтобы вы вещи выносили.

— Мы их  из окна подъезда выбросили на задний двор, — уныло проговорил Давид. — Никто же не следит за той стороной…

Час спустя Сидоров достал из своего шкафа бутылку водки.

— Витя, это дело надо обмыть. Мы с тобой лихо управились. Кстати, если бы не ты, то мы бы вряд ли с места сдвинулись. Это я на твоего постового из ООДП намекаю. Мне бы в голову не пришло, что он какие-то сводки составляет… Ну, налил? Давай тяпнем…

Они звонко чокнулись стаканами.

— Ох, проклятая, хорошо пошла…

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ФЕВРАЛЬ 1980

 

— Ну что? — спросил Сергей Никифоров. — Повезло нам с тобой?

— Да, — кивнул Смеляков.

Они тряслись в милицейском «УАЗе», возвращаясь с вызова на квартирную кражу. Собственно, кражи-то не было, имела место лишь попытка взломать замок.

— Фомку этот чудак бросил прямо у двери, — рассуждал Виктор. — Видно, спугнули его.

— Похоже, первый раз пошёл на это. Дилетант. Но искать-то всё равно его придётся. Пальцев он оставил уйму! — Никифоров задумался. — Но это не тот Клоун, который в декабре наляпал отпечатков…

— Ты о ком? — Виктор с интересом посмотрел на эксперта.

— Понимаешь, несколько краж было, где я находил одни и те же отпечатки. Взять так никого и не взяли. Но если воры так неаккуратно работают, то почему они никак не попадутся? Почему на них до сих пор не вышли? Ведь одна и та же группа орудует. То есть один и тот же человек. И ведь на территории только вашего отделения шуровал.

— Много квартир взломал?

— С теми отпечатками, которые мне не дают покоя, краж семь, пожалуй, наберётся. 

— И везде пальцы? — не поверил Виктор. — Без перчаток работал?

— А я тебе про что толкую! Просто чушь какая-то! Не бывает такого… Я по этому вопросу даже к Носову ходил, ну, к начальнику уголовного розыска РУВД. Так и так, говорю, Владимир Сергеевич, либо мы с полным кретином имеем дело, либо кто-то над нами очень жестоко издевается. Носов-то чего только не видывал на своём веку, но такого не припомнит. Это с его лёгкой руки мы прозвали владельца этих отпечатков Клоуном.

— Клоун?

— Очень подходящая кликуха. Только полный кретин способен оставлять на месте преступления столько отпечатков и продолжать бомбить квартиры в том же районе. Клоун да и только!

— И какие версии?

— Мы уж голову ломали, думали, может, случайность какая-то… Ну, схватился кто-то из нашей группы за шкаф или стакан отодвинул и оставил свои пальцы. Бредовая, конечно, мысль, но надо любые версии отработать… Ан нет, всех перебрали (все же внесены в протокол), но тех отпечатков не выявили.

Виктор недоумённо покачал головой и поглядел в заледеневшее окно.

Машина проезжала мимо Черёмушкинского рынка.

— Володя, а ну-ка притормози! — Смеляков вдруг хлопнул водителя по плечу.

— Ты чего? — Никифоров без интереса тоже посмотрел в окно.

«УАЗ» резко затормозил, въехав передним колесом в груду почерневшего от грязи снега.

— Заметил чего? — снова спросил Никифоров, дыша на замёрзшие руки.

— Давай-ка вон тех проверим, вон ту компанию, — Смеляков указал глазами на высокого азербайджанца в огромной лисьей шапке и стоявших возле него юношу и девушку. 

— Под ориентировку подходят, что ли? — уточнил Никифоров.

— Нет, просто мне кажется, что этот, в лисьей шапке, сейчас впаривает им наркоту.

— Я нужен? — водитель через плечо поглядел на Смелякова.

— Нет, справимся. Пошли, Сергей…

Завидев выпрыгнувших из милицейского автомобиля людей, мужчина в лисьей шапке сунул руки в карманы тёплого пальто и отвёл глаза от стоявшей перед ним парочки, словно знать их не знал. Смеляков перебрался через высокий сугроб и быстрым шагом подошёл к азербайджанцу. Девушка и юноша были грузинами; при приближении Смелякова и Никифорова они заметно заволновались. Азербайджанец процедил что-то сквозь зубы и повернулся, чтобы уйти.

— Здравствуйте, граждане, — Виктор перебрался через высокий сугроб, чувствуя, как снег заваливается ему в ботинки, и быстро подошёл к азербайджанцу. Представившись и показав своё удостоверение, он сказал: — Предъявите, пожалуйста, документы. 

— А в чём, собственно, дело, товарищ лейтенант? — стараясь говорить твёрдо, произнёс юноша. Его покрасневшие глаза слезились, на лбу выступила испарина, губы слегка подрагивали.   

«У парня, похоже, начинается ломка», — подумал Виктор и сказал:

— Попрошу вас, — он перевёл взгляд на азербайджанца, — и вас тоже, гражданин. 

Подошёл Никифоров:

— Ну?

Девушка и парень, покопавшись в карманах, протянули студенческие билеты.

«Так… Брат и сестра… Студенты медицинского… Что же вы, медики, а здоровье своё ни в грош не цените?»

Азербайджанец продолжал стоять неподвижно, пряча руки в карманах чёрного пальто.

— Документы есть? — повернулся к нему Смеляков.

— Нет. Почему я должен с собой документы таскать? — с сильным акцентом проговорил азербайджанец и опустил голову, скрыв глаза под пушистым лисьим мехом шапки.

— Пройдёмте со мной.

— Зачем, дарагой? Я просто разговаривал с ребятами. — азербайджанец удивлённо пожал плечами и уверенно посмотрел на Виктора. — Что я сделал? Зачем ехать?

— Для установления вашей личности.

— Хорошо, дарагой. Я уважаю милицию, спорить не стану. Прокатимся на вашей «канарейке», — мужчина широко улыбнулся, но в улыбке его чувствовалась натянутость.

— Вы тоже, студенты, — Никифоров широким жестом пригласил молодых людей.

Смеляков взял азербайджанца под руку и повёл к машине через сугробы, наваленные вдоль всей проезжей части. Мужчина потоптался, примериваясь, с какой ноги лучше залезать в «УАЗ», и едва уловимым движением выбросил что-то из своего кармана в снег. Виктор подсадил азербайджанца и, проворно нагнувшись, подобрал предмет, от которого хотел избавиться задержанный. Это был небольшой полиэтиленовый шарик с анашой, какие не раз встречались Смелякову с момента его прихода в уголовный розыск.

«Ишь, шустрик какой, — Виктор мысленно ухмыльнулся, — решил сбросить товар. Ну ничего, милый, ты от меня так просто не улизнёшь».

Сергей Никифоров приглядывал тем временем за молодыми людьми.

— Может, мы не нужны? — испуганно спросила девушка. — У нас же всё в порядке с документами. Мы же студенты.

— Разберёмся, — Никифоров распахнул заднюю дверцу и подтолкнул незадачливую парочку. — Устраивайтесь.

Захлопнув за ними дверцу, он вернулся к Смелякову и сел с другой стороны от азербайджанца.

— Поехали, — сказал он водителю.

— Что же вы без документов-то, гражданин? — спросил Смеляков, когда машина рывком тронулась с места, давя колёсами комья грязного снега.

— А для чего мне всё время паспорт при себе держать?

— На всякий случай. Вы же не москвич? А то вот, видите, приходится в милицию ехать для выяснения вашей личности.

— Если нужна моя личность, то Нариманов моя фамилия. Но я понимаю, вам надо проверить. Что ж, во всём разберёмся. Я не в обиде. Почему не прокатиться с хорошими людьми, — почти весело откликнулся мужчина. — Мне бояться нечего. Я ничего плохого не делаю.

— Ну-ну, гражданин Нариманов, — Виктор помял зажатый в кулаке полиэтиленовый шарик.

— Роман Исмаилович, — уточнил азербайджанец.

У дверей в отделение Смеляков взял азербайджанца под локоть и сказал:

— Осторожно, у нас тут ступени скользкие. Посетители иногда падают, руки-ноги ломают.

— Я крепкий, на ногах твёрдо стою…

Виктор незаметно сунул ему в карман шарик с анашой и подумал: «Посмотрим, удержишься ли ты на ногах, когда увидишь свою наркоту».

— Зови понятых, — распорядился он, входя в дежурную часть. 

Дежурный окинул задержанных равнодушным взглядом и вышел в коридор. Было слышно, как он обратился к сидевшим в коридоре посетителям:

— Товарищи, нам нужно два человека в качестве понятых. Пожалуйста, вы и вы, пройдите сюда…

Когда дежурный вернулся с понятыми, азербайджанец улыбнулся и с подчёркнутым безразличием посмотрел в окно.

— Обыскивай, — велел Смеляков дежурному.

Как только из кармана азербайджанца достали полиэтиленовый шарик, девушка-грузинка побледнела, её брат уныло опустил голову.

— Это что? — спросил Смеляков, беря в руки уже знакомый ему шарик. — Похоже, анаша. Вот, товарищи, обратите внимание: это вещество серого цвета, упакованное в полиэтиленовый материал, изъято у этого гражданина из кармана, — и он выразительно посмотрел на юношу-грузина, лоб которого обильно покрылся потом. — Сейчас мы его опечатаем и направим на исследование.

— Мы тут ни при чём! — девушка испуганно вцепилась в плечо брата. 

Азербайджанец взревел:

— Сволочи! Па-адбросили! Вы это мне па-адсунули, ша-акалы! Я буду жаловаться пра-акурору! Выслужиться ха-атите! Честных людей па-азорите! — от накатившей на него неудержимой злобы он стал заикаться, его акцент сделался ещё заметнее. — Ты зачем мне па-адкинул? Это не моё!

— Хватит кричать, — Смеляков взмахнул рукой. — Мы вас отправим на обследование.

— Какое, чёрт, а-абследование?

— В наркологическую клинику, — пояснил Виктор. — Сдадите мочу и кровь на анализ.

— Вот ещё! что я, кролик па-адопатный, что ли?

— Ну, кролик не кролик, а придётся всё-таки проверить вас на присутствие следов наркотиков в вашем организме. Не случайно же у вас в кармане анаша.

— Не моё это!

— Гражданин Нариманов, возьмите себя в руки, — Виктор взглянул на брата и сестру. — Вам тоже придётся проехать в клинику, граждане студенты.

— Мы тут ни при чём…

— Анализ покажет.

Азербайджанец как-то вдруг сник, смял лисью шапку руками и тупо уставился в пол.

— Ничего, найду я на вас управу, — пробормотал Нариманов уже почти беззвучно.

 

***

 

— Нариманов Роман Исмаилович? — спросила Вера, усаживаясь напротив Нариманова.

— Да.

— Меня зовут Вера Анатольевна Шилова. Я — помощник прокурора.

Азербайджанец мрачно посмотрел на молодую женщину и криво ухмыльнулся.

— И что? — спросил он грубо.

— Вы знаете, в чём вас обвиняют?

— Всё придумали, — решительно закачал головой азербайджанец. — Ни в чём я не виноват.

— Придумали? — переспросила Вера. — Вы хотите сказать, что не имеете отношения ни к каким наркотикам? Я вас правильно поняла?

— Да.

— Но вот заключение экспертизы, которую вы проходили в Седьмой наркологической клинике. Тут сказано что в вашей крови и моче обнаружены остатки гашиша. Вот, — Вера показала Нуриманову медицинский бланк с печатями.

— Не знаю. Это ошибка. Ничего у меня в организме нет.

— Вы знаете, для чего я пришла?

— Нет.

— Следователь требует санкцию на ваш арест.

— Не понимаю, почему хотят уничтожить уважаемого человека, — угрюмо покачал головой азербайджанец. — Ничего плохого я не сделал.

— А как же анаша? Откуда у вас анаша?

— Это не моё, мне подбросили! Это опер мне в карман анашу подсунул.

— Вы понимаете, в чём вы обвиняете сотрудника милиции? У вас есть доказательства, гражданин Нариманов?

— Зачем мне доказательства? Он подбросил и всё тут! Этот опер, Смеляков его фамилия, он просто невзлюбил меня за что-то. Я как увидел его, сразу понял, что будут неприятности. Может, он азербайджанцев не любит?

— Как вы сказали его фамилия?

— Смеляков. Он так представился, когда документы спрашивал, будто фамилией своей хотел напугать меня. Тоже мне смельчак… 

— Ладно, — задумалась Вера, — со Смеляковым я поговорю.

— Ты поговори, дорогая, поговори с ним как следует. Зачем невиновных за решётку сажать? Я тебя отблагодарю, ты будешь довольна. Роман Нариманов знает, что такое благодарность.

— Что?

— Я буду очень щедрый. Накажи этого Смелякова. Плохих людей надо наказывать, а хороших благодарить. Сколько хочешь за это?

Вера резко встала и отступила от стола, не сводя глаз с азербайджанца.

— Что вы сказали?.. Повторите ещё раз. Деньги предлагаете?

— Предлагаю, — кивнул Нариманов и оскалился. — Деньги каждому нужны. А я хорошему человеку за его работу всегда готов платить.

— Ах вот как… Что ж…

Вера сжала губы и вышла из кабинета.

В дальнем конце коридора она увидела следователя.

— Товарищ Леонидов! 

— Слушаю вас, Вера Анатольевна.

Она подошла вплотную к нему и взволнованно проговорила:

— Это что же за тип? 

— Вы же читали материалы, Вера Анатольевна. Нариманов задержан за хранение и сбыт наркотиков. Вы же в курсе.

— Я не об этом!.. Он предлагает мне взятку! Открыто! Не стесняясь! Вы представляете?!

— Успокойтесь…

— Да ну его к дьяволу! — она нервно постучала костяшками пальцев о стену, осмысливая что-то. — Кстати, вы знаете инспектора, который его задержал? Его фамилия Смеляков?

— Да.

— А как зовут?

— Виктор Андреевич.

— Виктор Смеляков. Любопытно… А не продиктуете ли мне его телефон? Он сейчас в отделении?

— Думаю, что да. Записывайте…

Через десять минут они вышли из здания изолятора временного содержания.

— В прокуратуру? — спросил следователь.

— Да. Поедем вместе. Я доложу Петру Никитичу, что надо арестовывать Нариманова. Думаю, что от нас вы уедете с ордером…

Полчаса спустя она была в кабинете прокурора.

— Пётр Никитич, Нариманова надо сажать. Он, конечно, отпирается, но он виноват. Он мне взятку предлагал, чтобы я отмазала его. Открыто предлагал, не стесняясь. Надо сажать.

— Вы уверены, Вера  Анатольевна?

— Абсолютно.

— Значит, выписывать санкцию на арест?

— Леонидов ждёт за дверью. Пригласить его?

— Пусть войдёт…

Вернувшись в свой кабинет, Вера сразу направилась к телефонному аппарату. На другом конце провода послышался голос Смелякова.

— Алло, Витя? Это ты? Здравствуй, это Вера Шилова. Узнал?

— Вера? Привет, —в его голосе слышалась радость, смешанная с удивлением. — Вот уж по-настоящему приятная неожиданность… Ты откуда? Как ты мой служебный телефон откопала? Что-нибудь стряслось?

— Как тебе сказать… Вообще-то я тебе по работе звоню.

— По работе?

— Видишь ли, я занимаюсь делом Нариманова. Да, того самого Нариманова, которого ты задержал. Мне нужно с тобой встретиться.

— Не понимаю. А ты-то какое отношение к этому имеешь?

— Я помощник прокурора, Витя…

 

***

 

— Вот уж не ожидал, что судьба сведёт нас на служебной тропинке, — сказал Смеляков, встречая Веру на автобусной остановке и пожимая ей руку.

— Пройдёмся? Погода хорошая.

Решив побеседовать с Виктором, Вера сразу отказалась от мысли вести официальный разговор за служебным столом. Она не хотела, чтобы им  что-либо мешало, не хотела тесных стен кабинета.

— Значит, ты теперь сыщик? — она дружески потрепала его по груди, стряхивая невесомые снежинки. — И как давно?

— С ноября.

— А почему из ООДП ушёл? Надоело?

— Ну, дорос бы я до капитана на той службе. И что? Крупный специалист узкого профиля… Нет, Верочка, надо двигаться, надо познавать мир, иначе не будет развития. 

Она засмеялась:

— Ты всегда отличался неугомонностью. Я это ещё в первую нашу встречу заметила. Помнишь, как мы у Марины познакомились?

— Ну, тогда я не мог быть неугомонным. Это ты брось. Я только-только знакомился с работой, только-только из армии пришёл. Я жуть как боялся моей работы… И если честно, то тебя тоже боялся.

Вера взяла его под руку и спросила строго:

— Меня-то почему?

— Ты из другого мира была. Из семьи дипломатов. И подруги у тебя такие… изысканные. А я — из простой семьи, никакими талантами не награждён, достоинствами никакими не выделяюсь. 

— Это ты брось. Ты ещё себя не знаешь.

— Может, и не знаю… Я в розыск пришёл и растерялся. Поверишь ли, столько сразу обрушилось, что просто невмоготу сделалось. Бюрократия, очковтирательство… У меня почти сразу возникло желание бросить всё и порвать с милицией навсегда… 

— Но потом ведь что-то изменилось? Ты же продолжаешь работать.

— Увидел я однажды мёртвого мальчика, лет десять ему, не больше. Отчим до смерти запорол его ремнём. И вот тогда что-то перевернулось. Решил: буду работать хотя бы ради того, чтобы извести всех подонков, которые на детей руку поднимают… Сейчас-то я уже успокоился, не смогу передать всех обуявших меня в тот день чувств…

— Понимаю. Служить в милиции — ноша не из лёгких… Кстати, раз уж мы коснулись служебных вопросов, скажи мне вот что… Нариманов утверждает, что у него не было при себе анаши и что ты подбросил её ему.

— Я? — Виктор очень умело изобразил удивление, а затем и возмущение. — Да какого рожна я должен что-то подбрасывать ему?

— А почему ты решил, что у него что-то должно быть? Почему задержал его?

— Не знаю, — Смеляков пожал плечами. — У меня уже в ООДП глаз острый сделался, всякую мелочь подмечаю: кто как смотрит, как руки держит и всякое такое. Да и тут тоже какой-никакой, а профессиональный нюх начал вырабатываться. Увидел, как этот азер разговаривает с молодыми грузинами, как глазами шныряет… А у парнишки, который тёрся возле него, лицо было болезненное, словно ломка у него началась…

— Ты легко угадываешь наркоманов?

— Мы на Черёмушкинском рынке уже сколько раз брали за руку торговцев анашой и их клиентов. 

— Значит, у Нариманова и впрямь была анаша?

— Разумеется.

— И он её не успел выбросить?

— Если он что-то и выбросил, то я этого не видел. Так или иначе, один шарик с травкой у него был…

Вера вздохнула:

— Этот мерзавец хотел взятку дать мне. Я знаю, что он сволочь, просто мне хотелось выяснить. Я же понимаю, что он вполне мог избавиться от своего товара, а ты вполне мог увидеть это и подсунуть ему обратно, чтобы улика не пропала…

— Эта анаша принадлежит ему, — решительно сказал Виктор.

— Работая в прокуратуре, я поняла, что такие факты встречаются сплошь и рядом, — Вера говорила медленно и мягко, стараясь не выглядеть напористой, и искоса поглядывала на Виктора. — И если тебе интересно моё мнение, то лично я не считаю, что опер поступает неправильно, возвращая в карман преступника улику, которую тот успел выбросить. Но есть закон. К сожалению, многие милиционеры втягиваются в это и сами не замечают, как однажды превращаются в преступников, перейдя грань дозволенного. А грань тут очень тонкая.

— Что-то я не очень понимаю, куда ты гнёшь. Ты о чём?

— Сначала ты незаметно подсовываешь преступнику назад то, что он выбросил, а затем начинаешь подбрасывать улики всем подряд, чтобы получить основание для возбуждения уголовного дела… И за решётку попадают невиновные. Ты даже не представляешь, насколько легко скатиться на эту скользкую дорожку.

— Ко мне это не имеет ни малейшего отношения, — твёрдо сказал Виктор.

— Знаю. Я лишь делюсь с тобой мыслями… Да, Нариманов — настоящая сволочь, я ничуть не сомневаюсь в этом, но…

— Конечно, я ещё совсем мало работаю в розыске, но всё-таки я не видел ни одного преступника, который бы сразу согласился с выдвинутыми против него обвинениями. Многих за руку хватаешь, а они всё равно твердят, что не виноваты. Пусть Нариманов жалуется сколько угодно. Мне плевать. Он попался, и я рад этому.

Вера остановилась и прижалась к руке Смелякова, совсем как влюблённая девочка:

— А я рада, что ты не подбрасывал ему эту треклятую анашу… Знаешь, в милиции так много бессовестных людей… Ты всегда казался мне настоящим парнем: честным, прямолинейным, требовательным к себе. А через мои руки прошло уже столько дел о нарушении законности в органах, что я в каждом готова видеть подлеца… Нет, не в каждом, конечно, не в каждом… Но во многих, почти в каждом… Милиция поставлена охранять порядок, а там творится чёрт знает что. Ты знаешь, что один из милиционеров вашего отделения, Васильчук, привлечён за избиение задержанного?

— Да. Только ведь прокуратура ничего не докажет.

— Почему?

— Потому что нельзя доказать, что покалечил именно Васильчук. Может, его на улице собственные приятели исколотили, ну, повздорили они по пьянке, схватились за грудки. А потом, когда милиция его взяла, он стал на опера вину валить. Васильчук-то, конечно, очень несдержанный, вспыльчивый, разговаривать с ним трудно, он то и дело на крик срывается. Такому человеку в органах работать противопоказано. Но доказать, что синяки на лице того мужика — дело рук Васильчука… Нет, вряд ли, Вера, свидетелей нет. Никто ничего не видел и не слышал. Слово одного против слова другого.

— Да, трудно… Но ты же не станешь отрицать, что в милиции избивают?

— Не стану. Знаю об этом. Рассказывали. И немало меня такими откровениями огорошили. Хотя «огорошили» — слишком слабое слово… Кстати, это была одна из причин, по которой я начал задумываться об увольнении. Страшно осознавать, что ты являешься частью системы, где сотрудники иногда забивают людей до смерти, и что этому ничего невозможно противопоставить.

— А ты?

Виктор изумлённо поглядел на Веру:

— Бью ли я? Ты очумела, что ли?

— Извини, — она пошла дальше и потянула его за собой, — просто я должна была услышать это лично от тебя…

Виктор не раз возвращался мысленно к этому разговору. Он бесконечно доверял Вере, но признаться в том, что вернул в карман Нариманова анашу, не посмел.

«Вера права, на все сто процентов права, потому что это не метод… Подбрасывать улики нельзя ни в коем случае. Начав это однажды, наверняка скатишься на самое дно. Я это понимаю, и потому мне очень горько… Но как же я должен был поступить? Ведь я заметил, как Нариманов выбросил анашу! Она принадлежит ему! Я так и сказал Вере: наркота принадлежит Нариманову. Я не солгал… Однако я всё-таки солгал. Это знаю я, и это знает Нариманов… Как же я должен был поступить?.. Если преступнику удаётся избавиться от улики — это брак в моей работе. Надо работать профессиональнее… Профессиональнее! Точнее! Работать наверняка! И подобных случаев больше не должно быть…»

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ. МАРТ 1980

 

Они созванивались несколько раз, дважды Виктор заезжал к ней в прокуратуру, хотя никаких дел у него не было. Мало-помалу в Смелякове начала пробуждаться прежняя тяга к Верочке. У неё было одно из тех женских лиц, полных незабываемого обаяния, о которых всегда приятно думать и в которые всегда хочется вглядываться, потому что кажется, что в каждой черте скрывается нечто важное и таинственное, требующее своей разгадки.

Вера заметно изменилась с тех пор, как они познакомились пять лет назад. Её лицо, ничуть не растеряв своего очарования и свежести, сделалось жёстче, улыбка лишилась былой безмятежности, в уголках рта затаились строгие складки, глаза смотрели испытующе. Из беззаботной девушки она превратилась в серьёзную молодую женщину. Это была, конечно, уже далеко не прежняя Вера Шилова, на которую Виктор взирал если не с преклонением, то уж точно с восхищением, и рядом с которой почти всегда чувствовал себя слишком скованно из-за постоянно натянутой в его сердце тоненькой струнки юношеской влюблённости. Нет, он никогда не видел в Вере объект физического влечения, вероятность таких отношений он почему-то сразу выбросил за пределы возможного. Его связывала с Верой только дружба, но почему-то эта дружба допускала влюблённость, лёгкую, почти невесомую, но всё-таки влюблённость.

Вспоминая минувшее, Виктор теперь обнаруживал в своих прежних чувствах много такого, о чём раньше не догадывался, и потому немало удивлялся себе. 

Разумеется, Смеляков и сам изменился за прошедшие годы. Работа в милиции многому научила его, закалила, воспитала бойцовские качества, не имеющие ничего общего с мальчишеской задорной воинственностью и самоуверенностью. Конечно, рядом с Петром Алексеевичем он чувствовал себя совсем незакалённым юнцом, но для того, чтобы потягаться с капитаном Сидоровым, нужен был огромный жизненный опыт. Виктор же, пройдя важный отрезок, всё же находился ещё, как он сам понимал, лишь в самом начале долгого пути.

— Здравствуй, — Вера чмокнула Виктора в щёку. — Как ты?

— Отлично!

Они стояли в центре зала станции «Павелецкая» и кричали, чтобы перекрыть шум поездов. На днях Вере позвонил Борис Жуков и пригласил её с Виктором к себе в гости. Мартовские праздники с усиленными дежурствами остались позади, наступило время обычного режима работы, когда Виктор и Вера могли рассчитать свою занятость, и вот они сумели, наконец, договориться о дне.

— Ты знаешь, что Борис женился? — спросила Вера.

— Я с ним в ноябре столкнулся, когда он в ЗАГС намыливался заявление подавать.

— Кстати, я его Ленку знаю, милая девочка, весёлая, только молоденькая слишком.

— Где же ты познакомилась с ней?

— Наши отцы вместе в МИДе работают, в одном департаменте, так что мы изредка встречались во время праздничных застолий.

— Надо же! Всё-таки мир удивительно тесен.

— Мир-то не тесен, как сказал один наблюдательный человек, а вот социальная прослойка, в которой мы вертимся, слишком тонка. У Лены ещё старший брат есть, только он от их семьи откололся.

— В каком смысле? — уточнил Виктор.

— Знаешь, мидовцы и внешторговцы стараются своих детей по проторенной дорожке пустить. У всех связи, все могут оказать поддержку. Ну, своего рода клановость, хотя у нас принято называть это преемственностью поколений в профессии. А Саша наотрез отказался поступать во МГИМО, потому что с детства был влюблён в фотодело. Он, кстати, и рисует здорово. Может, сейчас уже бросил это, а раньше отменно рисовал.

— А родители, значит, против?

— Они считали, что фотография — баловство, а не профессия… Мои-то ведь тоже хотели меня в МГИМО пристроить. А у меня почему-то была тяга к юридическим наукам.

— Ты бы могла, как Жуков, на факультет международной журналистики поступить.

— МГИМО есть МГИМО, какой факультет ни возьми. Видела я тамошних девочек… Ну не вписываюсь я туда. Там только и разговоров, какую должность папа занимает, кто в какой загранке бывал… И вообще, девочек туда отдают не для того, чтобы профессию получили, а чтобы мужа подходящего нашли…

— Ты у Бориса бывала раньше? — спросил Виктор после долгого молчания.

— Нет, но в Чертаново меня по службе пару раз заносило. Глухое место. Унылые белые девятиэтажки, очень похоже на крематорий. Впрочем, это во всех новых районах. Боря предупредил, что с автобусами у них беда…

Конечной станцией на зелёной ветке была «Каховская». Сразу возле выхода из метро к автобусной остановке начинала тянуться длинная чёрная очередь, люди галдели, толкались, пытались протиснуться вперёд побыстрее. Автобусы подходили с интервалами минут в десять.

— Хорошо, что мы на конечной садимся, — воскликнула Вера, когда им удалось вскарабкаться по скользким ступенькам в салон. — Не представляю, как дальше люди входить будут.

— А дальше остановок пять-шесть никто не войдёт, — ответил ей заросший мужичок, от которого нестерпимо разило луком и вином. 

— Почему?

— А водила просто двери открывать не станет. Вот доедем до Чертанова, там понемногу начнут вытряхиваться. Но раньше, даже ежели вам надо выйти, и не мечтайте. Тут в дверях плотно стоят. Ежели вам остановок пять или меньше, то лучше пешком, а то проедете лишнего и придётся обратно ехать…

— До кинотеатра «Ашхабад» далеко? — поспешила спросить Вера, пока автобус ещё не тронулся и продолжал набиваться людьми.

— Далеко, минут двадцать…

— Мы там выйдем?

— Там выйдете, — уверенно тряхнул головой мужичок. — Там уже легко будет…

— Молодой человек, передайте на билетик, — послышался голос из-за спины Смелякова, и женская рука в перчатке сунула ему под нос медный пятачок.

— Какой билетик, мамаша! — бодро рявкнул другой голос. — 

— Из-за таких вот, как вы, мы и живём так… — возмущённо ответила женщина.

— Из-за каких это таких, мамаша?

— Безбилетников! Порядок надо соблюдать, мужчина! А вы зайцем привыкли, всюду зайцем, всюду на дармовщинку!

— Это вы зря, мамаша…

— Я вам не мамаша…

Виктор бросил в кассовый аппарат монетку, покрутил катушку с билетной лентой и оторвал билет.

— Возьмите, кто на билет давал, гражданка! — не глядя, он протянул билет через плечо.

— Передайте ещё! — попросил кто-то.

— Передайте на два!

— Неудачно мы с тобой встали, — посетовал Смеляков. — Теперь всю дорогу придётся билетёрами работать.

— Куда нас впихнули, туда и встали, — отозвалась Вера и улыбнулась, но Виктор видел, что на её сдавили очень сильно и ей было не по себе. Он поднапрягся и просунул руку между Верой и прижавшимся к ней человеком в потрёпанной шубейке, вцепился в ледяной металлический поручень и немного оттеснил пассажира.

— Ты чего толкаешься, парень? — взъерепенился человек, и Виктору показалось, что волосы на шубе пассажира поднялись дыбом.

— Я не толкаюсь, но вы-то не особенно разваливайтесь.

— Тебе если не нравится, то на такси надо ездить! Ишь, мать твою, недотроги какие! 

— Прекратите ругаться, — строго произнесла Вера.

— Ой, ой, нежные мы, ну просто жуть…

Смеляков дотянулся свободной рукой до взъерошенной шубы и ткнул в неё кулаком:

— Попридержите язык, гражданин.

— Виктор, не нужно, — мягко сказала Вера.

Остановок через пять в автобусе стало свободнее, давить перестали, но всё равно было тесно. До нужной остановки ехали гораздо дольше, чем обещал знаток местного транспорта: автобус то и дело буксовал на обледеневшей дороге и увязал колёсами в громадных сугробах, протянувшихся нескончаемым крепостным валом вдоль всей проезжей части…

— Передайте на билетик… — опять и опять просили из глубины окутанного паром набитого пассажирами салона.

За обледенелыми окнами в тёмной вечерней синеве проплывали мутные огни редких фонарных столбов, затем огней стало больше — появились дома…

— Бабушка, до кинотеатра «Ашхабад» далеко? — спросила Вера.

— На следующей слазьте.

— Спасибо, а то сквозь стекло не видно ничего.

— Как выйдете, он на противоположной стороне.

— Спасибо, нам кинотеатр только для ориентира нужен…

Смеляков помог Вере сойти и на нижней ступеньке подхватил её на руки, чтобы перенести через груду вязкого коричневого снега.

— Витя, прекрати, я сама.

— Сама будешь без меня, а пока я могу помочь, ты уж не сопротивляйся. Через лужи и сугробы перенесу.

— Слушай, давай обратно на такси поедем. Засидимся же, небось, допоздна. Тут и так с автобусами чёрт знает что, а после десяти вечера, думаю, они вообще здесь не ходят…

Борис встретил их с показным возмущением:

— Люди, да вы что? Мы вас час назад ждали! Лена, ты где? Принимай гостей!

Увидев выпорхнувшую из дальней комнаты светловолосую девушку, Виктор понял, что Борис женился, конечно, не по расчёту. Лена была воплощением нежности и очарования, всё её существо — воздушное и сияющее — источало обаяние. Она с готовностью протянула руку Смелякову и назвала себя, затем поцеловала Веру, сказав: «Привет».

— До вас не доберёшься, — ответила Вера на упрёк Бориса.

— Мы каждый день так добираемся… Разоблачайтесь, что столбами встали? Вера, дай поухаживаю. Ленусь, кидай им тапочки… Сейчас-то уже нормально с автобусами, а вот когда мы сюда переехали, ну, в начале семидесятых, вот уж была морока! От «Варшавской» только один автобус ходил. У него там конечная была, но в очереди всё равно отстаивать приходилось минут по тридцать. Двери в автобусах не закрывались вообще, потому что народ висел там гроздьями. А прямо у метро автобус разворачивался и накренялся при этом на ту сторону, где двери так, что люди едва не срывались, но никто никогда не отступал, не прыгал. Так и ехали. А что делать? Домой-то всем надо… Теперь просто рай, а не дорога. Я привык, да и не далеко мне. А вот Ленке тяжело до института добираться.

— Ой, вы не представляете, что иногда на дорогах творится! — воскликнула почти с восторгом девушка, ведя гостей в комнату. — Я недавно ехала утром, а всё обледенело. И на Балаклавском автобус остановился. Там подъём, весь транспорт и в хорошую погоду едва плетётся, а тут автобус и вовсе замер. Постоял, постоял и медленно стал ползти назад. Шум поднялся жуткий! Женщины визжат, кричат: «Караул», а водитель ничего сделать не может. Нас стало медленно разворачивать, а мы всё ползём назад… Шмякнули чуточку пару машин и остановились. Народ так и посыпал из дверей. И только, знаете, на проезжую часть кто-нибудь выпрыгнет, так тут же падает, потому что лёд ужасный…

— Ничего, — сказал Борис, — мы скоро на Ленинский переберёмся. Ленуськины предки в долгосрочку уезжают, так что мы на той квартире на несколько лет особнуемся. Там и с городским транспортом полегче, и машину они нам оставляют.

— А твоих родителей сейчас нет дома? — спросила Вера.

— Они решили нам не мешать и укатили в гости… Располагайтесь, Лена всякой вкуснятины сварганила… Как на службе-то? Витя, ты чего отмалчиваешься?

— Всё в порядке.

— В уголовном розыске-то всё в порядке? Проблем, что ли, нет?

— Проблем полным-полно, но всё в пределах естественного русла. 

— Красиво сказал. Проблемы в пределах естественного русла…

Виктор давно не проводил время в такой дружеской компании. Настроение поднялось, на душе сделалось уютно. Из кассетного магнитофона негромко лилась джазовая музыка, но вскоре к ней примешались хорошо слышимые звуки пианино, доносившиеся из соседней квартиры.

— Пожалуй, надо магнитофон выключить, — сказала Лена, поднимаясь из-за стола, —  а то какая-то каша вместо музыки. Звукоизоляция здесь ужасная. Снизу на аккордеоне какой-то любитель регулярно разминается, а сверху два-три раза в неделю кто-то на пианино учится.

— И долго они будут тренькать? — спросил Виктор.

— Минут тридцать поупражняются. Если б от меня зависело, так я запретил бы пользоваться дома музыкальными инструментами. Хочешь учиться — отправляйся в предназначенное для этого заведение, а в обычном жилом доме это всем мешает, — Борис встал. — Вить, может, покурим? Пойдём на кухню?..

Когда они возвратились, девушки оживлённо обсуждали кого-то из общих знакомых.

— Вот уж у кого жизнь безмятежная, — говорила Вера. — Но у каждого своя судьба.

— Судьба? — Борис немедленно включился в разговор. — Мне кажется, что чаще всего судьба складывается удачно, когда дети идут по стопам своих родителей. Дорожка накатана, проверена, гарантировано, что мин нигде нет, носом землю рыть не надо. Может, это и не яркая жизнь, зато благополучная… Я вижу, ты не согласен, Вить?

— Мне трудно судить, — Смеляков пожал плечами. — Я сам себе дорогу прокладываю. Наверное, со связями-то легче было бы. Хотя вряд ли связи помогают в становлении профессионала. Нужен собственный опыт и хорошие учителя…

— Опыт — сын ошибок трудных! — провозгласил Борис.

— Конечно, — продолжал Виктор, — карьеру со связями сделать легко, но лично мне хочется овладеть профессией. Ты правильно сказал, Боря… Благополучная жизнь, но не яркая. Я бы добавил ещё, что и скучная жизнь… Профессией надо овладеть, познать её от А до Я, тогда она становится частью жизни, тогда она нравится. Но для этого надо вложить в неё себя, соединиться с нею, слиться. Вот тебе нравится твоя работа?

Борис пожал плечами:

— Мне нравится юриспруденция, но меня воротит от той работы, которой я занимаюсь. 

— Как так? — удивился Смеляков. — Ты же работаешь во внешнеторговом объединении. Разве там скучно?

— Давайте-ка выпьем, — Борис налил всем вина. — Видишь ли, Вить, не может быть никакого интереса в работе, где всё распланировано как минимум на пять лет вперёд. Всё у нас ровненько, финансовые неурядицы решаются взаимозачётами и так далее. Все мои знания вроде как и не нужны…

— Не понимаю.

— И не поймёшь. Внешторг, как и все прочие наши министерства, — сборище бездельников. За неделю можно выполнить все дела на два-три месяца вперёд. А дальше чем себя занимать? Нельзя же тупо сидеть за своим столом и с важным видом смотреть в одну и ту же бумагу. Вот и ходим друг к другу в гости, гуляем по кабинетам, выпиваем помаленьку. Некоторые к концу дня набираются так, что языком ворочать не в силах.

— Брось ты! Не может быть! — не поверил Виктор.

— Может, может. Я и сам, когда спросил, проходя практику в «Медэкспорте», чем там занимаются и услышал в ответ: «Ничем. Чай целый день пьём», не поверил. Решил, что это шутка такая. Оказалось, что вовсе не шутка. Сначала я в юридическом отделе работал, а потом меня на фирму перевели юристом. Тут я и соприкоснулся вплотную с настоящей конторской жизнью, увидел, как люди тихо и незаметно спиваются. У нас там подавляющее большинство пьёт по-чёрному. И я их понимаю. Тоска, порождённая беспросветным безделием, кого угодно вгонит в алкоголизм.

— Что-то мне трудно поверить в такое, — неуверенно проговорил Смеляков. — У меня дел столько, что продохнуть не успеваю, а у вас народ от безделья изнывает. Странно…

— Потому что мы подписываем контракт на пять лет вперёд, и больше от нас ничего не требуется. Ну, скажем, пару приложений к этому контракту ещё сварганить за год; это можно за день провернуть… Нет, конечно, есть у нас люди очень деятельные, но это всё игра. Они активны, изображают из себя деловых, всё время по телефону треплются с фирмачами, на переговоры бегают, пред светлые очи начальства с докладами предстают ежедневно… Тьфу! Но мне-то хочется настоящего дела.

— Иди к нам, в прокуратуру, — серьёзно сказала Вера. — Мало не покажется.

— Не мой профиль.

— А твой какой?

— Не знаю. Если честно, то мне кажется, что в нашей стране для меня нет нужной ниши.

— В Америку захотелось? — Вера иронично улыбнулась.

— Да плевал я на Америку! Там всё давно расхватано… И вообще они ничуть не лучше нас. Такие же бюрократы и лентяи, сияют, конечно, скалятся, мол, всё у них окей… Нет, братцы, мне бы в настоящем деле поучаствовать, развернуться бы так, чтобы дух захватило от возможностей…

— И чтобы срок за это схлопотать? — уточнила Вера всё так же иронично.

— Да не стану я сомнительным ничем заниматься, Верунчик. И вообще я всегда веду себя тише воды. Я не бунтарь. У меня отец — чекист, и уж я-то знаю, что у нас по чём… Это я просто мечтаю. Есть люди, которые рискуют и даже в СССР умудряются нажить миллионы. Но за это всё их рано или поздно ставят к стенке… Нет, в нашей стране надо выбрать единственно-верный путь.

— Какой?

— Делать карьеру по партийной линии, плыть по течению, и тогда судьба смилостивится, особенно если есть хоть малая поддержка со стороны влиятельных товарищей. Кстати, братцы, давайте-ка выпьем. Есть отличный повод. Меня приняли в кандидаты[7], так что в скором будущем собираться будем в связи с появлением нового члена КПСС!

— За это — обязательно! Поздравляем!

Дружно дзынькнули рюмки.

— А вот мой брат без всякой поддержки живёт, — включилась в разговор Лена, сияя глазами, — и ни на что не жалуется.

— Таких, как твой Сашка, можно по пальцам пересчитать, — сказал Борис. — У него есть призвание. А большинство — серая масса.

— Папа был очень недоволен им, — продолжила Лена. — После школы Саша отслужил в армии и наотрез отказался в институт поступать. «В институте меня не научат тому, что мне нужно, зато выбьют из головы всё, что я умею», — так вот он заявил. Он у нас упрямый, гордый и самолюбивый.

— А как насчёт таланта? — поинтересовался Смеляков.

— По-моему, он настоящий гений, — ответила Лена. — Он поначалу года два работал лаборантом в фотолаборатории МАХУ[8]. А фотографом там Люба Урицкая. Сашка её своим учителем называет. Как-то раз он меня к ней в гости привёл, и я просто ахнула. Такие удивительные фотографии!

— А что может быть удивительного в фотографиях? — спросил Виктор. — Ну, хорошее освещение, резкость, может, композиция, какие-то линзы особенные, фильтры…

— Я тоже ничего не понимала в фотографиях, а как увидела Любины работы, так у меня в голове всё просто перевернулось.

— Она знаменитость, что ли, эта Урицкая? — уточнил Борис. — Я и не слышал о ней. Впрочем, у нас фотохудожники в загоне, мы их имён не знаем. Некоторые на Западе публикуются в дорогих журналах, их там уважают, а у нас за эти публикации их на Лубянку вызывают для профилактических бесед…

— Если бы мы на нашей квартире были, — сказала торопливо Лена, — я бы вам показала работы Саши. Но здесь ничего нет.

— С удовольствием посмотрел бы, — кивнул Виктор. — Я ничего не смыслю в этом искусстве.

— Давайте как-нибудь сходим к нему, — предложила Лена. — Я вас приглашаю. Он хоть и не очень гостеприимный, бывает даже грубоват, но всех, кто со мной, жалует. Он обожает меня.

При этих словах Борис как-то косо взглянул на жену и недовольно, как показалось Виктору, сжал губы.

— Боря, — Лена ласково чмокнула Жукова в щёку, — прекрати хмуриться.

— Я готов, как только выдастся свободная минутка, — принял приглашение Виктор. — Вера, ты как?

— Посмотрим по времени…

Когда они ушли, Лена села на колени Борису:

— Милый мой, чего ты насупился?

— Ленка, не показывай ему своих фотографий.

— Ты ревнуешь, меня? Не хочешь, чтобы кто-то посторонний видел мою красоту?

— Я прошу тебя.

— Ладно, дорогой… Кстати, мне Витя понравился.

— Простоват он немного.

— Разве? Мне кажется, ты ошибаешься, — девушка нежно провела пальцами по щеке мужа. — Просто он воспитан иначе, возможно, образованности чуть-чуть не хватает. Но глаза у него толковые.

— Ой, знаток человеческих душ отыскался! — засмеялся Борис. — Ты же ещё ребёнок! Что ты в мужиках понимаешь? Да ещё в ментах?

— Между прочим, я в любых мужиках понимаю, — с вызовом парировала Лена и соскочила с коленей мужа. — Кстати, они очень хорошая пара.

— Кто? Витька и Вера? Брось. Они совершенно разные люди. Они просто коллеги. Он, понятно, ухаживает за нею, но…

— Спорим, что они будут вместе? — Лена насмешливо улыбнулась и вытянула руку. — Спорим?

— Витька и Верунчик? — опять повторил Борис. — Перестань. Вера ему не по зубам.

— Спорим? — Лена не убирала руку. — Боишься? Ты ни фига не разбираешься в женщинах, дорогой мой.

— Хочешь сказать, что я чего-то не уловил в поведении Веры?

— Виктор ей очень даже по душе…

— Я слепой, что ли, по-твоему?

— Ну уж не знаю, что тебе и сказать. Может, и подслеповат…

Они услышали зашебуршавший в замочной скважине ключ.

— Предки вернулись, — Борис встал.

Родители, сняв верхнюю одежду, прошли в комнату.

— Ну, что, дети, ушли уже ваши гости? — спросил Николай Константинович.

— Да, пап, — кивнул Борис. — Вы-то как отдохнули? К кому ездили?

— У Милы Нагибиной были.

— Помню.

— Сын у неё уже студент, на журфаке учится. Третий курс! Время-то как летит! Мы с мамой просто обалдели, — Николай Константинович опустился в кресло и вытянул ноги. Жена села в соседнее кресло.

— Хотите чаю? — подошла к ним Лена.

— Да, пожалуй, — кивнула женщина, кладя ногу на ногу. — Подожди, Леночка, нагнись ко мне… Почему у тебя глазки такие усталые?

Галина Сергеевна очень любила невестку. Девушка приглянулась ей сразу, пробудила нежные чувства. Временами ей даже казалось, что Лена была ей милее родного сына. «Должно быть, Боря слишком сух и холоден, от него редко услышишь доброе слово. А Леночка всегда светится, доброжелательность так и льётся из неё».

— Всё хорошо, Галина Сергеевна, — ответила девушка, улыбаясь.

Свекровь встала и взяла её под руку.

— Давай я помогу тебе убрать со стола.

Они ушли на кухню, гремя тарелками и чашками. Там, оставшись наедине с невесткой, Галина Сергеевна спросила:

— У тебя правда всё в порядке? Ты случайно не забеременела?

— Нет! Я и не думаю! Да у меня всё совершенно нормально, клянусь!

— А глазки уставшие, и вот тёмное вокруг них.

— Это от освещения, — Лена обняла свекровь. — Галина Сергеевна, вы так добры ко мне…

— Я очень тебя люблю, девочка моя. И очень беспокоюсь за тебя…

 

***

 

— Пётр Алексеич, — Смеляков быстро вошёл в кабинет Сидорова.

— Привет тебе, — отозвался из облака дыма склонившийся над столом капитан. — Ты что такой озабоченный?

— Да вот я вчера узнал, что экзамены у нас сдвигаются, состоятся раньше положенного срока.

— Ага, я слышал, что и в Академии и в Высшей школе тоже всех раньше выпускают из-за Олимпиады. Хотят побольше людей задействовать в работе.

— Мне срочно надо сдавать работу по криминалистике, а я пока не очень силён в этом деле. 

— Да, чтобы в отпечатках пальцев хорошо разбираться, нужна практика, — откашлялся Сидоров и полез, гремя ключами в сейф. — Без практики в этом деле ты — просто ноль… Контрольную работу, говоришь?

— Да.

— Так ты попроси Серёгу Никифорова, чтобы он помог тебе. Он не откажет. Ему-то раз плюнуть. Ты ему свои образцы почерка и отпечатки дай, а он всё распишет и всё объяснит тебе.

— Это мысль!

— То-то и оно, что мысль, — засмеялся Сидоров. — Слушай, давай-ка мы с тобой к одному мужику заедем, мне его порасспросить кое о чём надобно. А ты по дороге встретишься с Никифоровым, если он не на выезде. А после того махнём ко мне, перекусим домашним борщом. У меня матушка — настоящая кудесница в кулинарном искусстве. Как-нибудь я тебя приглашу на китайский обед.  

— Где же она научилась китайские блюда готовить? Там же всякие тонкости.

— Так ведь мои родители много лет в Китае прожили. Отец по дипломатической линии служил. Я в Китае всё детство провёл.

— Вы?

— Я… А что тебя так удивляет? Ты думал, что после поездки в Китай у всех непременно глаза узкими делаются? — заулыбался Сидоров.

— Не знаю, — Виктор пожал плечами. — Просто как-то неожиданно… Вроде работаю с вами бок о бок, а ничего про вас не знаю.

— Да разве это полезное знание? Ну вырос я в Китае… Тебе полезная информация нужна. И я тебе передаю мой опыт, рассказываю об угрозыске всё без утайки, красок не сгущаю и не осветляю. А где прошло моё детство — к нашей с тобой работе не имеет отношения. Вот пришлось к слову, я и упомянул о Китае. 

— Странно, — проговорил Виктор, глядя на крупную фигуру капитана, — ничего-то мы друг о друге не знаем.

— И не надо этого. Нас в первую очередь должна интересовать наша профессия. Если ты хочешь добиться хороших результатов или, как нынче принято говорить, сделать карьеру, то бери только полезную информацию. Всё остальное пропускай мимо… Сыщик должен быть сыщиком, а не Пушкиным и не Моцартом. Профессионал всегда немножко однобок…  

Куда большее удивление Смеляков испытал на квартире капитана Сидорова, когда после сытного обеда Пётр Алексеевич пригласил Виктора в комнату и спросил:

— Ты музыку любишь?

— Люблю, — кивнул Смеляков.

— Это хорошо. Музыка — свет души, — капитан, тяжело переваливаясь, подошёл к старинному пианино, и грузно опустился на крутящийся стульчик. Бережно подняв крышку, он положил толстые пальцы на клавиши и посмотрел на Виктора. — Чего желаете, мой юный друг? Шопена? Грига? Или, может быть, Шуберта?

Виктор растерялся. Он даже предположить не мог, что капитан умел играть.

«Шопена? Шуберта? — пронеслось в голове у Смелякова. — Он шутит или всё это всерьёз? Да я и не отличу одного от другого». 

— Давай-ка начнём с Шульберта, — предложил Сидоров, с какой-то необычайной нежностью промурлыкав с искажением имя композитора. — Итак, Франс Петер Шульберт, соната ре мажор…

В комнату вошла, медленно переставляя ноги в больших меховых тапках, Валентина Гавриловна.

— Сыграешь что-нибудь, Петя?

— Да, развлеку немного Виктора…

И его пальцы, с виду совсем не приспособленные для музыки, легко побежали по клавишам.

Валентина Гавриловна молча указала Смелякову на диван и проговорила одними губами: «Садитесь же, садитесь». Сама она опустилась в громоздкое кожаное кресло с облупившимися по всей длине массивными подлокотниками. Бархатистое звучание старого инструмента наполнило комнату, проникло в Виктора и завибрировало во всём его теле.

«Ведь это ж надо…» — мысли Виктора испуганно заметались, перехватывая друг друга, мешая одна другой, выбиваясь вперёд и сразу отступая назад, прячась. Он понял, что осмысливать происходившее не было нужды. Да, Пётр Алексеевич умел играть. Да, Смеляков об этом не подозревал и сам он не мог ничем похвастать…

«Как же великолепно он играет!»

— Пётр Алексеич, как же так? — спросил Смеляков срывающимся голосом, когда звуки музыки окончательно стихли.

— Что «как же так»?

— Музыка эта… Вы же великолепно играете на фортепьяно. Настоящий музыкант.

— Брось ты!

— Петя мог бы стать отменным пианистом, — почти равнодушно сообщила из кресла Валентина Гавриловна. — Но для него игра всегда была просто забавой.

— Мама, ну какой из меня пианист?

— Это он скромничает, — всё с той же интонацией проговорила старушка. — Он никогда не умел себя ценить. Зарыл талант в землю.

— Я сыщик, а не музыкант, мама, — капитан откашлялся в кулак.

— Пётр Алексеич, всё-таки я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Вы же не далее как сегодня убеждали меня в том, что профессионал всегда однобок и что сыщику не нужны бесполезные знания.

— Верно, было такое.

— Но вы-то? Вы же прекрасно играете на фортепьяно! Вы профессионально играете! Значит, вы лукавили, говоря об однобокости.

— Я говорил о профессии, Витя, о службе. Все мы чем-то интересуемся, но специалистами можем быть только в одной области. В этом я убеждён на все сто… Возьми Шерлока Холмса: он был прирождённым скрипачом. Но профессия — превыше всего. Профессионалом нельзя быть наполовину. В твоей профессии для тебя не должно быть белых пятен, ты обязан уметь всё. А музыка, живопись, стихоплётство, собирательство марок или спичечных коробков — на втором месте. Ты и там тоже можешь стать специалистом, но профессия — в первую очередь. Сначала отдай себя профессии. Если не можешь, то оставь работу. По крайней мере, выбери для себя какую-нибудь безболезненную для других специальность. А милиции нуждается в профессионалах… Ну что, давай-ка я ещё что-нибудь сбацаю… Эта вещица называется «Лесной царь», Шуберт её на стихи Гёте написал. Слушай…

 

***

 

Сергей Никифоров, эксперт-криминалист ИТО, вернулся домой поздно. Днём, между выездами на места происшествий, он успел встретиться со Смеляковым и взял у Виктора его отпечатки пальцев.

— Не беспокойся, Витя, сделаю тебе всё в лучшем виде, — заверил Никифоров. — Получишь за свою письменную работу лучшую отметку на курсе.

— Спасибо, ты здорово выручишь меня…

Жена достала из холодильника котлеты в сковородке и поставила их на плиту.

— Серёжа, разогрей сам. Мне завтра рано вставать, Лидуську в поликлинику отвести надо, анализ крови сдать.

— Что-нибудь стряслось? — Никифоров озабоченно посмотрел на жену. 

— Не знаю, — она пожала плечами и устало провела рукой по волосам, — доктор велел сдать анализ. Говорит, что возможны проблемы с печенью… Я лягу, ладно? У меня что-то голова болит сегодня…

— Иди, иди, Наташ, спи, — он поцеловал жену и повернулся к плите, чтобы проверить, не слишком ли сильно горит конфорка.

Он сел за стол и раскрыл тетрадь, чтобы ознакомиться с заданием контрольной работы Смелякова. Его взгляд остановился на отпечатках пальцев Виктора. В следующую секунду он напряжённо свёл брови.

«Чёрт, где-то я уже видел эти пальчики. Знакомый узор…»

Он неторопливо начал составлять описание отпечатков, как требовалось для контрольной работы.

«Так, так… Ну где же я видел их? Почему они кажутся мне такими знакомыми?»

Профессиональная память у него была исключительная. Ему всегда было достаточно одного взгляда, чтобы запомнить узор отпечатка пальца, а затем выявить его из сотни других. И вот теперь память настойчиво твердила, что этот рисунок ему уже встречался. Но Сергей твёрдо знал, что не мог раньше видеть отпечатков Смелякова.

«Ладно, всё это не так важно. Видел и видел, а когда — не в том суть. Вот если бы они по какому-то делу проходили, тогда ещё понятно, что они в памяти застряли…»

И тут его прошиб холодный пот.

—  Ёлки-палки! Ведь это же Клоун! Мать твою! — Сергей не заметил, как от волнения заговорил вслух. — Точно, это пальцы того самого Клоуна, который наследил в декабре на нескольких кражах!.. Но как? Каким образом Смеляков замешан в тех кражах?.. Что же делать-то? Это просто бред какой-то… Нет, Виктор не может участвовать в криминале. Зачем ему? Он не из таких… Да, но пальцы-то его!

Никифоров шмыгнул носом и почувствовал горелый запах котлет, о которых он успел забыть.

— Вот дьявол! — воскликнул он, схватился за ручку сковороды, обжёгся и затряс рукой. — Чёрт возьми! Да что я в самом деле-то!..

Он обвёл кухню растерянным взглядом и опять склонился над бумагой с отпечатками пальцев.

«Может, я ошибаюсь? Может, они просто сильно похожи?»

Никифоров дёрнул щекой и открыл холодильник. В боковом отсеке стояла початая бутылка водки. Он сделал большой глоток прямо из горлышка, подумал и глотнул ещё раз. Затем вилкой разломил одну из котлет прямо в сковородке и затолкнул половину в рот. Медленно и без удовольствия жуя, он пытался разрешить таинственное совпадение отпечатков пальцев Смелякова и таинственного преступника.

«Может, это просто уникальный случай в криминалистике? Одинаковых пальцев не бывает… Но мне, единственному специалисту, выпала такая удача… Нет, не может быть. Должно быть, в отпечатках всё же есть крохотное различие… Ладно, хватит, завтра на работе залезу в папку и сравню их между собой. Если это всё же те самые… Тогда пойду к Носову…»

 

***

 

Начальник отдела уголовного розыска РУВД только что вошёл в свой кабинет и намеревался включить в розетку электрический чайник, как дверь распахнулась без стука.

— Никифоров? Ты чего такой взъерошенный?

— Владимир Сергеевич, не знаю, как и сказать вам, — Никифоров плотно затворил за собой дверь.

— О чём речь? Ты прямо побледнел. Стряслось что?

— Стряслось… Я всю ночь не спал… Помните те злополучные пальцы Клоуна? Так вот я выяснил, чьи они.

Носов чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности:

— Наконец-то! Ну и кто это? Кто-то из задержанных?

— Нет. Он мне сам принёс их… 

— Как так? Ты что мелешь-то?

— Вы не поверите, но эти отпечатки принадлежат Смелякову.

— Какому ещё Смелякову?

— Он у Болдырева работает.

— Сыщик?

— Да.

— Что-то я не понимаю… Ты расскажи-ка всё по порядку. Зачем он тебе пальцы-то свои дал?

— Ему письменную работу по криминалистике сдавать надо. Он заканчивает ВЮЗИ. Просил помочь ему. Ну вот я и взял у него отпечатки, чтобы сделать их описание. Смотрю на них, а они мне прямо глаз режут — до того знакомы! А потом меня словно током долбануло. Клоун! Это те самые злополучные отпечатки, которые нам покоя не давали. Видеть-то вижу, а поверить в это не могу, потому что Смелякова я уже хорошо знаю. Не из тех он, кто с уголовщиной снюхивается. Думал я, что эти отпечатки просто очень похожи, но оказалось, что узоры один в один сходятся. Сомнений нет, товарищ майор. Клоун и Смеляков — одно лицо.

Носов нахмурился:

— Не понимаю я, зачем он дал тебе свои пальцы. Он же опер… Мог бы принести чужие…

— Вот этого-то я и не понимаю… Если он замешан каким-то образом в тех кражах, то не может он так глупо поступить. Он парень-то очень толковый, хватка у него профессиональная.

— Постой, — майор жестом остановил Никифорова, будто поймал какую-то важную мысль, — он ведь недавно у Болдырева…

— Да, я с ним то ли в начале декабря, то ли в конце ноября познакомился, мы в морг ездили, пальцы у жмурика снимали. 

— А ну-ка погоди, дай мозгами пораскинуть. Так, так, так… Это что же получается… Он ведь он в декабре только стажировался.

— Да, у него Сидоров в наставниках.

— Ага, вспомнил я его. Он с Петром Алексеичем занимался кражей Забазновского, верно?.. Стажировался, значит, в список оперативной группы, выезжавший на место преступления, он мог и не попасть… Вот тебе на! Кажется, я начинаю понимать, в чём тут изюминка… И как мне это раньше-то в голову не пришло?.. Ах ты, Болдырев! Сукин сын такой!

— О чём вы, товарищ майор?

— Ну и ну! — воскликнул Носов, поражённый внезапно сделанным открытием. — Точно! Другого объяснения нет и быть не может!

— Владимир Сергеевич, вы о чём?

— Вот что я тебе скажу: Болдырев, прохиндей этакий, решил воспользоваться Смеляковым, ну, его неопытностью, чтобы с его помощью объединить несколько дел в одно. Понимаешь? Смеляков-то не знал, что можно трогать, а к чему нельзя прикасаться на месте преступления, новичок он и есть новичок. А Болдырев ему: «Дай-ка это, принеси то, открой, закркой». И так далее. Смелякову-то и в голову не придёт, что начальник его попросту подставляет! Улавливаешь?

— Но зачем?

— Одни и те же пальцы на разных кражах, Сергей! Это означает, что все эти кражи объединяются в одно дело! И тем самым у Болдырева по отчётам получается меньше «висяков». Ну, сукин сын, ну, прохвост! Я ему задам перцу!.. 

В тот же день Носов вызвал Болдырева к себе, но о причине даже не обмолвился.

— Добрый день, Владимир Сергеич, — бодро начал Болдырев.

— Здравствуй, Фёдор Фёдорович, здравствуй. А ну, — майор указал на кресло напротив себя, — присаживайся. Очень мне хочется тебя послушать?

— О чём рассказывать-то? — не понял Болдырев.

— Да вот хотел узнать, где ты изобретательности набрался? Поделись умишком со мной, Фёдор Фёдорович, авось и я додумаюсь до чего-нибудь полезного.

Болдырев насторожился:

— Чего-то я не пойму, о чём речь…

— Не понимаешь? Вот оно что… Ну тогда я тебе коротко: насчёт пальцев твоего Смелякова, которые ты так щедро нам подпихнул на декабрьских квартирных кражах.

Лицо Болдырева вытянулось.

— Вижу, ты вспомнил, — ухмыльнулся Носов беззлобно. — Ну так слушай: за сообразительность я тебя хвалю, однако если ещё раз учудишь что-нибудь этакое, то не обижайся уж, но я тебя в три шеи с работы выпру…

Болдырев молчал, поражённый до глубины души. Внезапное разоблачение буквально лишило его дара речи.

— Ты же парня мог под монастырь подвести, — Носов поскрёб подбородок.

Болдырев продолжал молчать.

— Вот, собственно, и всё, что я хотел сказать тебе, — сказал Носов и улыбнулся, глядя в растерянное лицо Болдырева. — Ты глазами-то не верти, фокусник-мистификатор. Езжай к себе, у тебя дел полно, нечего у меня в кабинете штаны просиживать… Да, и ты уж никому не вздумай рассказать об этом…

— Владимир Сергеич, — выдавил наконец из себя Болдырев, — а как же это вдруг выявилось? Обнаружить-то никак нельзя было, что пальцы принадлежат Смелякову…

— Пусть это останется моей маленькой тайной… Ну всё, валяй, а то у меня дел по горло…

 

 

 

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ. АПРЕЛЬ 1980

 

Алексей Сошников, долговязый девятнадцатилетний парень с длинными волосами, стоял возле киоска «Союзпечать», сунув руки в карманы расклешённых брюк, и курил, загнав сигарету в угол рта. Безучастно глядя себе под ноги, он вдавливал в асфальт сплющенную крышку пивной бутылки.

— Привет, — около него остановился Фёдор Груздиков, такой же длинноволосый, но с более грубым лицом. Он был на год младше Сошникова, но из-за расплющенного в драке носа казался заметно старше.

— Ты чё опаздываешь?

— А ты торопишься, что ли? Я, между прочим, с работы иду… Дай курнуть.

— А куда свои подевал? 

— Дома забыл, — беззаботно отмахнулся Груздиков.

— Жлоб ты, Федька. Из-за копейки удавишься, — лениво констатировал Сошников и протянул пачку «Явы». 

Они неторопливо пошли вдоль улицы.

— Жлоб ты, — всё тем же тоном, без тени укора, повторил Алексей. — Ты ж из тех пяти блоков взял себе три, и уже всё куда-то сплавил…

Два дня назад, уже поздно вечером, они, изрядно разогревшись креплёным вином, внезапно обнаружили, что курить им нечего. Недолго думая, они сбили металлическим прутом замок с ближайшего табачного киоска и забрали оттуда пять запечатанных блоков с сигаретными упаковками. Они взяли бы больше, но поблизости послышались чьи-то голоса, и юные воришки поспешно скрылись.

Это был уже пятый по счёту взлом киоска на их совести. Впрочем, совесть не тревожила ни Сошникова, ни Груздикова. Брать чужое они приучились с малолетства, и это давно стало для них нормой. Они легко судили других, но никогда не испытывали вину за собственные поступки. Уже в школе они промышляли тем, что подкарауливали возле метро кого-нибудь чуть моложе себя и требовали «десять копеек». По-крупному не разбойничали, но «мелочь» отбирали у прохожих регулярно. Не брезговали «потрясти» и загулявшего пьяницу и тут уж вычищали его карманы до последней копейки. Если же бедолага пытался сопротивляться, то подростки безжалостно избивали его… Учёба в школе у них не складывалась, хотя о Сошникове учителя отзывались как о способном мальчике; однако его нежелание перебороть собственную лень и постоянные замечания со стороны преподавателей научили Алексея добиваться результатов не умом, а кулаками: любой одноклассник, отказавшийся подсказать Сошникову во время контрольной работы, мог получить от него после уроков тумаков.

Груздиков был его единственным настоящим другом. По крайней мере Алексей так искренне думал. После восьмого класса они оба попали в ПТУ[9], но и там учёба была для них обузой. Впрочем, Сошников многое схватывал, как говорится, налету и даже позволял себе временами корить приятеля за туповатость. «Не бойсь, я своё по-другому возьму», — уверял в ответ Фёдор. Но как ни странно, именно он, устроившись электриком в медицинский институт имени Пирогова, остался там на постоянной работе, а Сошников то и дело увольнялся и болтался без дела. «Ты, Лёха, зря дурью маешься, — поговаривал Груздиков. — Вот схлопочешь за тунеядство… Чё ты, в натуре, строишь из себя? Я вот о больших делах мечтаю, а всё равно работу не оставляю». О каких «больших» делах мечтал Груздиков, он не признавался, но Сошников видел в глазах приятеля иногда нечто такое, чего не мог объяснить…

— Жлоб ты, — повторил Алексей.

— Заткнись, — миролюбиво сказал Груздиков. — Пора к Наташке.

— К ней разве сегодня можно? У неё же нынче тётка должна быть дома…

С Наташей Кутузовой они познакомились месяц назад в кафе «Шоколадница» и почему-то сразу сблизились. Она мечтала стать актрисой, приехала в прошлом году в Москву поступать в театральное училище, но провалилась на первом же туре.

— Живу теперь у двоюродной тётки, готовлюсь к поступлению, — весело сообщила она новым знакомым.

— А если снова не поступишь? — спросил Алексей.

Она беззаботно пожала плечами:

— Почём я знаю? Чего-нибудь придумаю. Друзей у меня тут уже полным-полно, кто-нибудь поможет чем-нибудь. 

Она вела себя свободно, всегда хохотала всем телом, высоко запрокинув голову с выбеленными волосами. Красотой Наташа не отличалась, но крупные губы, большие глаза и маленький носик приковывали к себе взгляды мужчин. А фигуре её позавидовала бы любая женщина — крепкие гладкие ноги, покатые бёдра, высокая упругая грудь. Сошников уже в кафе потрогал Наташу за колено, и девушка не выразила ни малейшего неудовольствия. На весьма наглое поведение нового знакомого она ответила: «Вообще-то мужчин с грязными руками я к себе не подпускаю».

На следующий день она встретилась с Сошниковым и пригласила его на квартиру своей тётки.

Через его руки прошло уже немало девиц, но всех их Алексей воспринимал только как грязных потаскух. Почти все они были из семей алкоголиков, отучились в ПТУ, некоторые успели сделать не по одному аборту, любили хорошенько выпить. Сошников относился к ним почти с презрением. И вдруг он попал в совершенно другой дом: на полках стояли книги, на полу не темнели следы грязной обуви, обои на стенах не свисали клочьями…

— Чисто у вас, — задумчиво произнёс Алексей.

— Обычно.

— Не скажи… По-интеллигентски всё очень… Кто же у тебя тётка-то?

— Искусствовед. Вообще-то она уже на пенсии, но неугомонная. Постоянно где-то кому-то помогает. 

— Ага… — неопределённо проговорил парень, осматриваясь почти с испугом. — И такие, стало быть, есть… Искусствоведы…

Наташа снисходительно потрепала его по вихрастому затылку и подтолкнула к ванной.

— Иди.

— Зачем?

— Руки мой! И всё остальное тоже! Я же тебе сказала, что грязнуль к себе не подпускаю!

Она засмеялась так заразительно, что Алексей смутился. Увидев обстановку, он почему-то сразу отбросил все мысли о возможной близости с девушкой. Но теперь её смех пробудил в нём какое-то почти тревожное желание. 

Наташа тоже приняла душ и вышла к нему — голая, свежая, чуть ли не сияющая изнутри. Таких девчонок Сошников прежде не встречал. Сердце его сладко застонало…

А через несколько дней Наташа зазвала к себе Фёдора Груздикова, после чего приятели обменялись яркими впечатлениями о своей новой подружке, жадно внимая подробностям и испытывая лёгкие уколы ревности.

— Клёвая тёлка! — восхищался Сошников, покусывая губу.

— Знающая… А с виду не скажешь, что потаскуха…

— Не потаскуха она…

— А кто? Тебе дала, мне дала, всем небось даёт. Кто ж она, по-твоему? Сказочная Мальвина?

— Потаскухи не такие, сам знаешь. Возьми вон Зинку Котову или Галку нашу…

— Бабы разные бывают. Но Наташка и впрямь особая. Повезло нам…

— И чего она на нас глаз положила? Она ж в актрисы метит, не нашего поля ягодка. Может, твой сломанный шнобель ей понравился? — Сошников глубокомысленно посмотрел на непривлекательную физиономию товарища. — Может, ты ей мужественным показался?

Груздиков непроизвольно потрогал свой кривой нос и ухмыльнулся:

— Может и так… К девкам в мозги заглядывать — дело гиблое. Ничего там не поймёшь. Да и не надо ничего понимать.

— А как же общаться, если не понимать? — засомневался Сошников.

— Общаться… — с гадливенькой ухмылкой передразнил Груздиков и сделал рукой неприличный жест. — С этой тёлкой можно и без слов общаться…

Наташа Кутузова звонила им сама, не разрешала появляться без предупреждения, ссылаясь на строгий тёткин нрав.

— А чего нам сегодня к ней идти, если тётка дома? — спросил Сошников.

— Познакомить нас хочет с кем-то, — пояснил Фёдор. — Велела из автомата позвонить ей, когда будем рядом.

— У тебя двушка[10] есть?

— Нет, — Груздиков мотнул лохматой головой. — Сейчас стрельнём у кого-нибудь.

Впереди они увидели стоявшего на автобусной остановке паренька лет восемнадцати с пузатым портфелем в руке.

— Спроси-ка вон у того очкарика, — велел Груздиков, подтолкнув Алексея в плечо.

— Слышь, чувак, двумя копейками не поделишься? — Сошников, сунув руки в карманы обвислых штанов, остановился перед молодым человеком.

Тот поставил портфель на асфальт, зажал его ногами и достал из куртки кошелёк. Это был старомодный кожаный кошелёчек с металлической застёжкой в виде двух смыкающихся шариков. Сошников почти равнодушно ощупал взглядом содержимое кошелька.

— Вот, есть двушка, — сказал парень, выковыривая из монет нужный медный кругляшок.

— Часики у тебя здоровские, — проговорил Груздиков из-за спины Сошникова и вдруг резко схватил молодого человека за запястье. Тот выронил кошелёк, и монеты звонко покатились по тротуару.

— Вы чего?!

— Ничего! — с ледяным спокойствием ответил Груздиков, цепко держа руку парня. — Просто хочу на твои часы посмотреть. Импортные, что ли?

— Какое вам дело?

— Любопытно, просто любопытно. Да ты не дёргайся, чувак, спокойно…

Груздиков попытался расстегнуть замочек ремешка, но владелец часов вырвался и, подхватив тяжёлый портфель, размашисто хватанул Фёдора по плечу.

— Ах ты… — зашипел Фёдор. — Я к тебе по-человечески, а ты, сука, драться задумал! Да я тебя, студент вшивый, по стенке размажу!

— Федя, уматываем, — Сошников потянул его за рукав. — Народ подваливает.

И Алексей первым бросился бежать, подобрав с асфальта несколько монет. Груздиков, помедлив несколько секунд, последовал за приятелем, но не очень быстро. Его самолюбие было уязвлено «наглостью» студента. Остановившись, он оглянулся и потряс кулаком:

— В следующий раз урою тебя! — крикнул он…

— Ты чего? Оборзел, что ли? — удивился Сошников, когда они ушли достаточно далеко. —  Чего вдруг за часами потянулся?

— Клёвые часы…

— Украсть, когда тебя не видят — одно, а вот так забрать — совсем другое дело. — Алексей говорил встревоженно. — Опознают же!

— Хрена с два! И вообще… Что мне делать, если часы понравились? Ладно, хватит… Давай Наташке звонить…

Наташа вышла к ним быстро.

— Привет, — бросила она строго.

— Чего насупленная?

— Думаю.

— О чём тебе думать, киска? — хмыкнул Груздиков. 

— Есть о чём… Пойдёмте…

— Далеко зазываешь?

— Познакомить хочу вас с одним человеком.

— С кем?

— С Сергеем.

— Это что за фраер? — спросил Сошников и протянул Кутузовой пачку сигарет. 

— Никакой не фраер, а настоящий мужик.

— Чем же он настоящий? — Груздиков взял сигарету из протянутой пачки.

— Всем! — почти с вызовом ответила Наташа и тоже достала сигарету. — И прежде всего тем, что пропускает девушку вперёд.

— А нам он на кой лях?

— Вам полезно будет, — она выразительно надула губки и пыхнула дымом в лицо Груздикову.

Сергею Кучеренкову, на квартиру которого привела Наташа, было двадцать три года, но по всему чувствовалось, что жизненный опыт у него был богатый. Глаза его смотрели твёрдо и словно буравили собеседника, под его пристальным взглядом было неуютно. Фёдор Груздиков сразу определил характер нового знакомого — решительный, властный, беспощадный — и почувствовал лёгкий укол ревности, потому что рядом с Кучеренковым сам он, привыкший считать себя бывалым удальцом, выглядел желторотым мальчишкой.

— Вот вы какие, — сказал Кучеренков, обменявшись рукопожатием с гостями.

— Какие? — почти огрызнулся Груздиков и повернулся к Наташе. — Ты чего наплела про нас?

— Спокойно, приятель, — Кучеренков положил ладонь на плечо Фёдора. — Чего собак на девчонку спускаешь? 

— Чего она про нас наговорила?

— Только хорошее, — успокоил Сергей. — Проходите. Винцом угощу. Травкой побалую, если захотите… А Наташа про вас сказала, что вы парни боевитые и что на вас можно положиться в случае чего…

— В случае чего?

— Мало ли бывает случаев, — неопределённо ответил Сергей и полуразвалился на диване, забросив ногу на ногу.

Наташа выставила на стол ещё три стакана и налила в каждый вина из бутылки. Затем села возле Сергея, выражая всем своим видом серьёзность и покорность Кучеренкову, словно была его рабыней, и показывая Сошникову и Груздикову, что здесь у них нет на неё никаких прав. Они сразу поняли расставленные акценты.

Разговор шёл будто бы ни о чём, но Алексей и Фёдор, понемногу пьянея, чувствовали, что Кучеренков прощупывал их. «Хитрый чувак, не из простых», — думал, искоса поглядывая на него, Сошников.

— Погорите вы на своих глупостях, ребята, — сказал наконец Кучеренков. — Табачные ларьки бомбить — дело нехитрое. Но в случае чего схлопочете по полной программе… Рисковать надо только из-за серьёзных вещей. На магазины надо нацеливаться, где товар повесомее.

— Это ты про что говоришь? Предлагаешь что-нибудь? — не понял Груздиков.

— Да разве ж я предложил хоть что-то? — засмеялся Сергей. — Нет и ещё раз нет! Если уж вам чего взбредёт в голову, то вы меня в это не впутывайте… А вот когда у меня возникнет нужда в помощниках, я вам свистну. Только вот хотелось бы убедиться, способны ли вы на что-нибудь дельное.

— Да мы что хочешь сделаем!

— Когда сделаете, тогда и потолкуем о чём-нибудь конкретном…

Эта встреча заставила Сошникова и Груздикова задуматься.

— Ты их подтолкни чуток, — сказал Кучеренков Наташе, выпроваживая гостей. — Надо посмотреть, насколько они рисковые.

— Я подтолкну, — уверенно шепнула Кутузова. — Они по мне с ума сходят.

— Вот и чудненько. Пусть как-нибудь распалятся, а когда у них стоять будет, как у ослов, ты им не дай. Скажи, что с сопляками тебе надоело возиться. Надо, чтобы они сдвинулись с места. Я сегодня достаточно мест указал, где они могут опробовать свои силы, когда дозреют… А там уж я их под своё крыло возьму…

 

***

 

— Витя, здравствуй, — Виктор сразу узнал голос Веры. — Я на одну минуточку.

— А я тебя не тороплю. Я хоть весь день с тобой разговаривать готов, — засмеялся Смеляков в трубку.

— Ты не забыл, что Лена пригласила нас завтра к своему брату?

— Помню.

— Пойдёте без меня.

— Это почему?

— У меня срочная командировка. Я сегодня ночным поездом в Ленинград уезжаю.

— Вот тебе на!

— Витюш, ну ты же знаешь, какая у нас работа…

— Тогда я тоже не пойду, — заявил Смеляков.

— Почему? Что за мальчишеское упрямство?

— Что я буду там один с чужой женой делать? — воскликнул Виктор. — Неловко мне… Не пойду…

Но Вера переубедила его, и он пошёл. Лена встретилась с ним в метро, как было оговорено заранее, и очень огорчилась, что Смеляков появился без Веры.

— Лена, это удобно? — спросил Виктор.

— Ты о чём? — не поняла девушка.

— Ну, что мы с тобой вдвоём… Твой брат не воспримет это неправильно?

— Брось, откуда у тебя такие комплексы? — и тут же предупредила Смелякова: — Только ты имей в виду, что Саша иногда бывает очень хмур, случается, и грубость отпустит. Но ты не принимай это близко к сердцу. На самом деле он очень добрый. Просто затравлен немного…

Александр оказался долговязым, длинноволосым, неопрятным. На нём были сильно потрёпанные снизу брюки-клёш и клетчатая рубаха навыпуск. Глядя на него, Виктор почему-то подумал: «Настоящий хиппи». Представившись друг другу, они пожали руки.

— Проходите, — хозяин мотнул косматой головой.

По всей комнате лежали иностранные фото-журналы, тут и там виднелись кассеты из-под фотоплёнки, в дальнем углу стояли пустые винные бутылки, на стене висели рулоны чёрной и белой бумаги, посреди комнаты громоздились две треноги с громадными фонарями, ещё один осветитель был подвешен к потолку на вертящемся креплении. Вдоль одной из стен стоял сколоченный из неоструганных досок стеллаж, закрытый занавеской. Напротив стеллажа размещался диванчик с лопнувшей в нескольких местах обивкой. Пахло пылью. 

«Должно быть, также выглядят квартирки французских импрессионистов где-нибудь на Монмартре, — подумал Виктор. — Даже если мне не понравятся фотографии, я буду знать, что представляет собой богемный дом».

Поначалу разговор не клеился, и Лена взяла на себя непростую миссию толмача. Александр, похоже, пребывал не в лучшем расположении духа, но понемногу сестра растормошила его. 

— Ты когда-нибудь задумывался над тем, что такое фотография? — спросил он Смелякова.

— Кто-то из умных людей сказал, что это — запечатлённое мгновение, — ответил Виктор.

Александр кивнул и потянулся за сигаретами.

— Да, да… Запечатлённое время. Не столько мгновение, сколько время. С помощью фотографии человечество пытается убедить себя в том, что у него есть прошлое. Почему, вы думаете, люди хранят дома столько всякого хлама, в том числе и совершенно бездарные фотокарточки.

— Для памяти.

— А разве без фотографий память не работает? — Александр зажёг сигарету.

Смеляков пожал плечами:

— Как-то я над этим не задумывался.

— Шпаргалки людям нужны, вот и появилась фотография, кино, мемуарная литература. А фотография проще других. Щёлкнул кнопочкой — осталась напоминаловка о каком-то событии. Событие-то, в сущности, пустое, без шпаргалки о нём ни по чём бы никто не вспомнил, а вот залезли через десять лет в старую коробку и извлекли на свет полуслепой фотоснимок. «Что это тут у нас? Где это мы? С кем это мы и когда?»… Жизнь-то у большинства людей совсем невзрачная, ничем не наполнена, мгновения утекают сквозь пальцы, как вода. Вот и цепляются люди за фотографии, шлёпают их одну за другой, чтобы убедить себя потом, что жизнь всё-таки была… «Это я в детском садике. А это я в институте. А тут я ребёнка из роддома выношу. А тут я на похоронах дедушки. А это чей-то юбилей. А это кто, интересно, рядом со мной? Что за мужик такой?»…

— Любопытная точка зрения, — ухмыльнулся Смеляков.

— Ты кто по профессии?

— В угрозыске работаю.

— О-о! Таких знакомых у меня ещё не было, — Александр выпустил дым через ноздри. — У вас тоже есть свои шпаргалки: отпечатки пальцев, всякие там акты, протоколы и фотографии с места происшествия. Без этого вы не сможете существовать.

— Саша, давай-ка я лучше покажу твои работы, — Лена оборвала брата. — А ты пока чайком займись.

— Рот мне затыкаешь? — хмыкнул Александр. — Думаешь, что напугаю? Думаешь, слишком перегружу?

Он поднялся и отдёрнул штору, закрывавшую огромный самодельный стеллаж.

— Никто меня не перегружает, мне очень интересно слушать, — поспешил успокоить Виктор.

— Послушать его можно и потом, — решительно заявила Лена. — Куда важнее увидеть его фотографии.

Она достала с полки несколько плотных картонных коробок и протянула их Смелякову. Он осторожно поднял крышку и увидел мужской портрет. Он не разбирался в искусстве фотографии, но сразу понял, что снимок резко отличался от всего, что приходилось видеть прежде. Фотография казалась выпуклой. Виктору почудилось, что лицо вот-вот выдвинется из плоскости бумаги и приобретёт материальные формы.

— В этой коробке только портреты, — сообщила Лена. — Тут натюрморты, а тут ню.

— Что?

— Ню, — повторила девушка и пояснила, увидев замешательство в глазах Смелякова, — обнажённые модели.

По мере того как Виктор проглядывал фотографии, мир вокруг него словно начал приобретать новое качество. Человеческие тела, лица, бутылки, цветы, фактура обшарпанных стен, тени на полу — всё это внезапно стало важным. Раньше жизнь была просто жизнью, теперь она в течение нескольких минут вдруг наполнилась деталями, которые до настоящего момента словно не существовали. И тени, и люди, и лица — все они, конечно, были прежде, но почему-то никогда не казались Виктору столь значимыми. Сейчас, рассматривая фотографии Александра, он погружался глубже и глубже в мир неповторимых форм.

— Но как же такое возможно? — Смеляков повернулся к Лене. — Ведь тут запечатлена обыкновенная жизнь. Почему же такое сильное впечатление?

— Потому что это — искусство. Сашка — величайший мастер. Его час ещё не настал, но однажды его имя прогремит.

— Когда? Почему однажды, а не сейчас? — Смеляков вернулся к фотографиям.

— Откуда мне знать? Может, после смерти его признают. Гениев выгодно признавать после их смерти. После смерти гении скажут только то, что уже сказали, а это очень удобно.

— Кому удобно?

— Властям, — очень тихо и очень спокойно сказала Лена.

— Вижу, Борис тебя накачал как следует.

— Боря тут ни при чём. Я же выросла за границей. Хоть и не очень житейским опытом богата, но кое-чего повидала. Где красота и мысль в почёте, там есть место гениям. А у нас всем правит серость, поэтому таким фотохудожникам дорога закрыта.

— Не понимаю. Это же великолепные снимки!

— Если они появятся на общей выставке, то на других фотографов даже смотреть не станут… Как тебе ню?

— Женщины? Красиво, очень красиво. Только ведь у нас это не принято. Это… в общем, это порнографией считается…

— Эх Виктор, — грустно вздохнула девушка, — эротику надо понимать.

— Я понимаю, но ведь некоторые снимки тут… просто… ну, чересчур… Взять хотя бы этот. Ты посмотри!

Он сунул ей в руки фотографию, где была изображена вальяжно откинувшаяся в массивном старинном кресле голая женщина. Ноги её чуть раздвинулись, и даже глубокая тень не могла спрятать то, что таилось между ними.

— За это ведь статью влепить могут! Это называется порнографией!.. И не понимаю, откуда он таких женщин берёт, как они соглашаются на такое…

— Как соглашаются? — переспросила Лена. — Из любви к искусству и соглашаются. Он же никому не платит за это. Ему нечем платить. Просто они все безоглядно любят Сашу и почитают за честь сняться у него.

Она встала, подошла к стеллажу и достала две огромные фотографии, приклеенные к чёрным деревянным подрамникам. Это были снимки из числа тех, которые Виктор уже видел в коробках с обнажёнными натурщицами, но теперь их масштаб поразил его с новой силой. Выпуклые женские груди казались живыми. Эти громадные чёрно-белые изображения напирали на Смелякова, заполняли собой всю комнату, становились центром мироздания.

«Прикоснись к ним — пойдёт молоко. Это не фотография, а сама жизнь, даже нечто более сильное, чем жизнь. Никогда не предполагал, что изобразительное искусство обладает такой магической силой», — думал Виктор.

— А это — моя любимая работа. Ты этого ещё не видел, — торжественно произнесла Лена, вытаскивая очередной подрамник.

У Виктора от неожиданности перехватило дыхание. С фотографии на него смотрела Лена. Она была обнажена, стояла  в высокой траве, чуть согнув опущенные руки в локтях и повернув ладони к небу, будто желала уловить ими что-то невидимое.

— Нравится? — с ожиданием спросила девушка.

Виктор растерянно кивнул

— Да.

— Тебя смущает, что я без одежды? Угадала? — Она улыбнулась, и в её глазах Смеляков увидел нечто особенное, будто ей была открыта некая тайна, позволявшая ей чувствовать себя убеждённее и мудрее Виктора.

— Вообще-то я не привык к такому… Вдобавок… Знаешь, посторонние женщины, это одно, а ты всё-таки доводишься женой моему товарищу… И потом… Тебя, что ли, брат в таком виде заснял?.. Как так? Ты же сестра… И вот так раздеться перед братом…

— И что? — её губы дрогнули, улыбка слегка угасла. — Разве ты не понимаешь, что это не я?

Она побарабанила пальцами по фотографии.

— Но это ты, — ещё больше растерялся Смеляков, не в силах отвести взгляд от девичьей наготы. Мягкое треугольное затемнение внизу живота притягивало к себе его глаза. Он тяжело вздохнул, не зная, как себя вести.

— Нет, Виктор, ты не понимаешь, — Лена постучала себя в грудь. — Вот она я, а это, — она опять поцокала ногтем о подрамник, — это модель. Я привела тебя к художнику, понимаешь? Не модель, а я привела тебя к художнику. И я же, то есть человек, восторгаюсь искусством… И этим снимком в частности. И я не вижу себя на этой фотографии, потому что в жизни я не бываю такой. У меня нет такого взгляда, такой изящной гибкости. Я обыкновенная. Но он, — она указала на дверь кухни, где громыхал чайником Александр, — видит во мне что-то особенное. И он умеет перетащить всё это на бумагу с помощью фотокамеры…

— Оно, конечно, так, — слабым голосом согласился Виктор, — но всё-таки…

— Ты боишься наготы, — с оттенком печали произнесла она.

— Прости, но видел ли Борис эту фотографию?

— И другие тоже.

— И что он сказал? Не возмутился?

— Почему нормальный человек должен возмущаться произведением искусства? — с заметной жёсткостью парировала Лена. — Ему понравились эти работы, хотя в его глазах я заметила что-то нехорошее… Этакий всплеск ревности…

— Вот видишь!

— Почему-то мужчины считают, что в искусстве нагая женщина вообще — это хорошо, но жутко не любят, чтобы этой нагой женщиной была их жена.

В комнату вошёл Александр. В одной руке он нёс дымящийся чайник, обмотав его ручку полотенцем, в другой — тарелку с толсто нарезанной докторской колбасой.

— Голых баб обсуждаете? — равнодушно спросил он.

— Витя, похоже, шокирован, — расстроенно доложила Лена.

— Ты презираешь женскую красоту? — по-прежнему бесцветно задал вопрос Александр.

— Почему ты так решил? Нет, красота — это…

— Это то, что наше общество стремится спрятать с глаз долой, — резко закончил фотограф.

— Ребята, вы не в ту сторону гнёте, — Смеляков взмахнул руками, останавливая собеседников. — Красота остаётся красотой, но существуют же определённые правила морали, этики и всё такое…

— Витя, объясни мне, непрошибаемому тупице, — с нескрываемой иронией проговорил Александр, — кто вправе решать, где заканчивается приличное и начинается неприличное? Почему я, мужчина, имею право валяться с голой грудью на общественном пляже, а женщина не имеет такого права? Почему её грудь менее прилична, чем мужская? Кто провозгласил эту чёртову мораль?

— Так уж повелось, — Смеляков развёл руками.

— И ты считаешь, что ничего не надо менять?

— Ну…

— Если что-то происходит из века в век, то этого не надо менять? Я тебя верно понял?

— Пожалуй.

— А как же Великая Октябрьская революция? — вдруг недобро спросил фотограф.

— При чём тут революция? — Виктор почувствовал, что его загоняют в угол, он не умел вести таких разговоров.

— Но ведь жизнь в России текла своим чередом, всё шло своим порядком, а затем припёрлись революционеры и перевернули социальное устройство с ног на голову. Теперь в нашей стране все кричат во весь голос, что монархическое устройство было ужасным, несправедливым, античеловечным. И вот в СССР провозглашаются новые ценности, новые понятия. Но кто же определяет их, по-твоему? И на каком основании?

— Ты диссидент? — спросил нахмурившись Смеляков.

— Я художник, — ответил Александр. — Художник должен творить от сердца, а не отталкиваться от лозунгов революционеров и контрреволюционеров. Если честно, то меня не интересует социальное устройство. Я не примазываюсь ни к кому. Понимаешь? Моя потребность — творчество. И не моя вина, что в основе творчества непременно лежит свободомыслие, собственное суждение, собственное решение. К сожалению, обычно это вызывает неприязнь властных структур. Но я не бунтарь. Ни в коем случае не бунтарь.

— И всё же ты бунтуешь, — Виктор кивнул на фотографии с обнажёнными женщинами. — Ты делаешь то, что может вызвать недовольство.

— Чьё недовольство? Партии? Закона? — Александр ухмыльнулся. — Так я же не для них работаю, а для себя.

— А живёшь на что? Страна даёт тебе возможность работать, а ты пользуешься этой возможностью в своих интересах…

— Нет, друг мой ситный. Я тружусь в фотоателье, шлёпаю фотокарточки на паспорт и прочие документы. И никого я не обманываю, ничего не приворовываю. Работаю столько, сколько требует от меня государство. А свободным творчеством я занимаюсь в моё свободное время и на моей личной территории, — Александр заметно разволновался. — Что же касается, как ты изволил выразиться, бунта в моих фотографиях, то разве я не имею права фотографировать то, чем мы окружены и чем полна природа? Если ты запрещаешь мне изображать женскую задницу, то почему ты не запрещаешь фотографировать женский рот? И то и это — одинаково физиологично. И то и другое можно изобразить вульгарно, а можно — очаровательно. Но ты, соглашаясь с тем, что мои работы прекрасны, всё же стыдливо потупляешь взор. Не в моих фотографиях дело, а в твоей голове. Ты, как я понимаю, выступаешь за социалистический реализм. Но растолкуй мне, почему человек в рабочей спецовке это — реализм, и младенец, сосущий грудь матери, — тоже реализм, а вот обнажённая женщина, наполненная сладострастием, — это уже не реализм, а порнография…

Смеляков пожал плечами:

— Надо подумать. Не могу ответить тебе сразу, затрудняюсь…

— Все вы такие… Ладно, давай пить чай, что ли, — сказал фотограф, опять погружаясь в самого себя. — У меня, правда, только колбаса есть, сейчас ещё хлеба принесу… Эх, Виктор, жизнь надо любить, а не клеймить её позором…

— Ну что? — улыбнулась Лена, когда её брат вышел из комнаты.

— Он меня просто задавил, — признался Смеляков.

— Он как трактор, да?.. Вообще-то обычно он отмалчивается.

— Признаюсь, такого напора я не ожидал. Собственно, я вообще не был готов к спору. Я же просто из любопытства пришёл. Очень уж меня задело: есть, оказывается, удивительно талантливые фотографы, а я не только имён их не знаю, но вообще о фотографии как об искусстве никогда не думал. Зато теперь, мне кажется, я понимаю, почему ты вышла замуж за Бориса. Он внутренне очень похож на твоего брата. Такой же… нестандартный, что ли. Не любит жить в общепринятых рамках, всякая существующая норма его не устраивает, вот он и крушит идеалы направо и налево… 

— Есть в нём такая черта. Тебя это смущает?

— Нет. Просто у меня мышление более традиционное, если так можно выразиться. Мне надо, чтобы меня кто-то подтолкнул, разъяснил. Вот сейчас я уже буду смотреть на фотографии по-новому. И на обнажённых женщин тоже. Правда, у нас не очень-то на них посмотришь, мы же не на Западе живём… А ты всегда была такая?

— Какая?

— Раскрепощённая… Это потому что ты во Франции долго жила?

— Может быть, — Лена пожала плечами. — У меня родители придерживаются весьма свободных взглядов.

«Рисуется, — вдруг решил Виктор. — Хочет быть не такой, как все. Нет, девчонка-то она хорошая, но рисуется. Всё, что она говорила здесь, это далеко от её собственных мыслей. Она лишь хочет так думать, заставляет себя так думать, находясь под влиянием брата и мужа, но в действительности это — ещё вовсе не её сущность. Она только прививает себе эти мысли. Возможно, она и не сживётся с ними до конца, но всегда будет стараться говорить именно так».

— Но хоть мои предки и не ретрограды, — продолжала Лена, — мы им эту обнажёнку не показывали. Мало ли как они отреагируют…

«Вот-вот, — мысленно ответил Виктор, — ты лишь хочешь быть раскованной, но в действительности далека от этого, иначе не стала бы скрывать от родителей».

— Ты не подумай, что родители мои имеют что-то против эротики. В Париже-то они первыми пошли смотреть «Эммануэль» и потом искренне восторгались красотой и смелостью фильма. Они даже меня водили с собой. Но вряд ли они согласились бы увидеть меня в роли главной героини.

— Что такое «Эммануэль»?

— Один из самых нашумевших фильмов. Очень красивая эротика. А музыку к фильму написал Фрэнсис Лей. Знаешь такого композитора?

— Нет.

— Я дам тебе пластинку послушать. Ты сразу поймёшь, что такая музыка может звучать только в прекрасной картине.

— Неплохо бы и фильм посмотреть.

— Для этого тебе придётся отправиться за границу, — засмеялась Лена. — В Советском Союзе такое кино никогда не выйдет на экран…

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МАЙ 1980

 

Сошников уже долго гремел гаечным ключом, пытаясь свернуть навесной замок. Груздиков стоял у него за спиной и громко сопел, то и дело оглядываясь через плечо — не появился ли кто посторонний.

— Федька, хватит же в ухо дышать! — нервно рявкнул на него Сошников.

— А ты кончай возиться. Сколько можно! Сломать, что ли, не можешь?

— Сам попробуй, если ты такой ловкий, — огрызнулся Сошников. — Советовать всякий может…

И он, резко повернувшись, сунул Груздикову массивный гаечный ключ в руки, сильно саданув по пальцам.

— Ты чего, Лёха, в натуре? Охренел, что ли? — Груздиков встряхнул ушибленной рукой.

— Да заманал ты меня в конец! — проворчал ему в лицо Сошников, дыша винным перегаром. — Делай сам!

— И сделаю, — скривился Фёдор. — Подумаешь… Делов-то… Тебе уж ничего и сказать-то нельзя…

— Ты, Федька, обещал на стрёме стоять, а сам прилип тут…

— А ты колупаешься тут… — Грузиков отпихнул Сошникова и взвесив на руке гаечный ключ, уверенно подступил к двери.

Весь минувший вечер они провели у Натальи Кутузовой, тиская её в четыре руки. Обычно подруга позволяла им всё, но сегодня она почему-то упрямилась, а когда Фёдор попытался взять её силой, Наталья грозно предупредила:

— Пожалуюсь Кучеру!

— А чё ты чуть что, — насупился Груздиков, — сразу про Кучера вспоминаешь?

Он сразу отодвинулся от девушки и спросил обиженно:

— Кто тебе Кучер-то?

— Никто, — ухмыльнулась она. — Просто он клёвый…

— Да и мы, кажись, не дурные, — хохотнул Сошников, сжимая девушке колено.

— Отвали, — она шлёпнула его по руке.

— Чего вдруг ты окрысилась-то? — недоумевали парни, шаря по своей подруге пьяными глазами. — Чего ты?.. С каких пор ты недотрогой стала? Позавчера ещё можно было, а теперь вдруг нельзя!

— Теперь всё по-другому, мальчики, — засмеялась она. — Хватит с вас халявы.

— Чего? — они взъерошили взмокшие волосы. — При чём тут халява? Наташка, ты трёхнулась, что ли? Мы же друзья!

— Кончилась бесплатная дружба, — Наташа вскочила с дивана.

— Не понял, — Сошников выпучил на неё глаза. — Ты же вчера мне за просто так давала…

— А сегодня обещала сразу с нами двумя лечь, — Груздиков дважды ткнул указательным пальцем себя в грудь.

— Кончилось «за просто так», — ответила она. — Хочется этого, — она приподняла короткую юбку, — гоните что-нибудь взамен.

— Подарки?

— Да, — она кивнула.

— Наташка, ты в проститутки, что ли, подалась? — попытался пошутить Груздиков.

— А за такие слова Серёга тебе член отрежет! — Она мрачно улыбнулась.

— Да что ты меня всё время своим Кучером пугаешь? — Фёдор пьяно взмахнул руками.

— Не пугаю… Просто он — что надо! Не жмётся, когда девушке подарок надо сделать.

— У него деньги есть, — вяло возразил Сошников.

— Именно! Они у него есть потому, что он ничего не боится.

— Я тоже ничего не боюсь, — кисло ухмыльнулся Груздиков.

— Ты, Федя, салага в сравнении с Кучером! — Наталья тряхнула гладко расчёсанными волосами и отвернулась, затянувшись сигаретой.

Фёдор ощутил, как что-то жгучее свернулось у него внизу живота. Ему нестерпимо захотелось сгрести стоявшую перед ним девушку в охапку и припасть ртом к её губам. Наташа не отказывала никогда. Её тело стало чем-то привычным и естественным в жизни Груздикова… И вот вдруг она сказала «нет»…

— Хочешь, я прямо сейчас какой-нибудь магазин ломану? — Груздиков поднялся и шагнул к Наташе.

— С понтом король, да? — улыбнулась она.

— Ты сегодня офигительная… — прошептал он.

— А вы сегодня почему-то похожи на двух пьяных сосунков, — ответила она и вытянула руку, указывая на дверь. — Всё, мальчики, уматывайте. Сейчас уже тётка нагрянет… И портвейн свой забирайте…

— Наташка, — проговорил Груздиков уже из двери, — я тебе клянусь, что мы сегодня в твою честь магазин долбанём…

— Иди, иди, гангстер, — хохотнула она и с вызовом вскинула свою красивую голову.

Фёдор и Алексей долго стояли в подъезде, тупо глядя друг на друга.

— А чего нам? Слабо? — с трудом шевельнул языком Сошников.

— Мне ни хрена не слабо, — набычился Груздиков и громко шмыгнул своим расплющенным носом. — А она… Сучка она подлая…

— Стерва, — согласился Алексей, — приручила…

— Я бы сейчас что хочешь дал, чтобы в трусы к ней залезть.

— Залезешь теперь… Как же! — почти жалобно проговорил Сошников. — Если она переметнулась к Кучеру, то шиш ты получишь от неё что-нибудь… А ведь какая тёлка была!

— И будет! Я так не отступлюсь! Подумаешь Кучер! Мы с тобой не хуже него, Лёха. Сейчас же пойдём и грабанём магазин… Полные карманы денег будут…

— А сигнализация? Мусора тут же понаедут.

— Кучер как-то ляпнул, что надо на приёмный пункт завода по ремонту радиотехники идти, — вспомнил Фёдор. — Он говорил, что там никакой охраны, зато полно аппаратуры. Магнитофоны всякие, радиолы и вообще электронного говна полным-полно.

— Думаешь?

— А почему бы нет? Спихнём потом всё запросто. И Наталью с двух сторон сделаем!

Сошников болезненно вздохнул при имени девушки.

— Ну? — спросил Груздиков.

— Чего?

— Идём?

— Прямо сейчас?

— А чего кота за хвост тянуть?

— А где этот приёмный пункт? 

— На Ленинском… Мигом дотопаем… Только ко мне нырнём по дороге…

— Зачем?

— Инструмент прихватим, — улыбнулся Груздиков. — Не зубами же замок перегрызать…

Когда они добрались до дверей приёмного пункта, уже смеркалось. Неподвижная тишина вселяла уверенность.

Провозившись с замком, Фёдор наконец распахнул дверь и бросил победный взгляд на Алексея.

— Давай внутрь, — скомандовал он, заталкивая гаечный ключ за пояс. — И быстро, Лёха, быстро…

— Быстро, — понимающе кивнул Сошников.

Внутри было темно и душно. Сквозь пыльное решётчатое окно падал тусклый свет, обрисовывая стоявшую на полках  аппаратуру, обмотанную проводами.

— Сюда, — указал Фёдор, — здесь то, что после ремонта…

— Что брать-то? — шёпотом спросил Алексей, сильно пригибаясь, будто шагал по обстреливаемому окопу.

— Это и это, — Груздиков указал рукой на ближайшие магнитофоны «Panasonic» и радиоприёмник «Спидола». — Всё! Даём дёру!

И он метнулся к выходу, прижимая к груди переносной телевизор «Юность» красного цвета.

— Может, ещё чего прихватим? — в голове у Алексея кружилось и оглушительно стучало.

— Быстро отсюда! — Фёдор пнул коленом Сошникова и выбежал наружу.

Некоторое время они бежали молча. Затем Сошников прошипел:

— Федя, меня сейчас вырвет… Не могу больше…

Они остановились, и Алексей упал на колени, не выпуская, впрочем, прижатых к животу магнитофонов. Ткнувшись лбом в кирпичную стену, он громко отрыгнул и закашлялся. Груздиков увидел, как приятеля стошнило.  

— Пережрал, что ли? — сочувственно спросил он. — Мы ж не так много выпили… Или нервы?

Сошников молча кивнул и вдруг засмеялся:

— Федя, а ведь мы рублей на пятьсот взяли… Верно?

— Надо же когда-то начинать. Кучер прав: если рисковать, то уж не по мелочам. Хватит по табачным киоскам шарить…

— Хватит.

— Ты вставай, — деловито распорядился Фёдор и огляделся. — Нам надо аккуратненько, чтобы никто не засёк нас… Ты валяй к себе, а я к себе пойду… Добредёшь?

— Да у меня всё в норме, Федя, — на лице Сошникова блуждала рассеянная улыбка, глаза счастливо сияли. — Мы с тобой здорово всё сделали…

— Здорово будет, если каждый из нас до хаты доберётся без проблем… 

— Знаешь, я теперь с тобой на любое дело пойду.

— Кураж появился?

— Ага! И Наташку мы теперь по полной программе оприходуем.

— Да уж, — задумчиво ответил Груздиков.

 

***

 

В середине мая Смелякову выделили комнату в коммунальной квартире на втором этаже добротного кирпичного дома. Она была значительно больше той, которую он снимал у Дениса, но совсем не обжитая. Похоже, там давно никто не бывал, всюду толстым слоем лежала пыль, пахло плесенью. В первый же выходной день Смеляков устроил генеральную уборку, чтобы превратить затхлое пространство в нормальное жилое помещение.

Окна выходили на Ленинский проспект, и Виктор иногда по вечерам усаживался с ногами на широкий подоконник и, распахнув окно и внимая свежим запахам весны, в задумчивости глядел на проезжающие автомобили.

«Вот у меня теперь есть свой уголок, своя комната, — улыбался он. — Теперь уж всё совсем по-людски. Можно обустраиваться. Только вот что это значит? Как обустраиваться? Мебель, что ли, завозить? Диван тут имеется, шкафчик платяной обшарпанный, но всё-таки крепенький. Что мне нужно для жизни? Книжные полки соорудить? Так ведь книг-то всё равно мало. Впрочем, книгами я понемногу обрасту… А что ещё мне надо для дома? Я же почти всё время на работе провожу, не очень-то я домашний человек… Многие из моих одноклассников давно женились, впряглись в семейную жизнь. А я? Завидую ли я им? Хочу ли я обзавестись семьёй? Пожалуй, нет. У меня на женщин-то пока и времени совсем нет, а уж к каким-то серьёзным, постоянным отношениям я тем более не готов… »

Он невольно подумал о Вере.

«Верочка… Вот если бы  с ней связать жизнь. Мне с ней уютно, спокойно, легко. Только вот всё это — исключительно товарищеские отношения… А ведь она очень интересная женщина. Настоящая женщина. Но почему-то я боюсь о ней думать в этом ключе… Может, я сдерживаю себя? Заставляю себя видеть в ней лишь друга? Если так, то я просто дурак…»    

В коридоре сильно пахло варёным луком и стиральным порошком. Соседи, зная, что Смеляков работает в уголовном розыске, старались вести себя незаметно, когда он был дома. Прислушиваясь к их приглушённому разговору за стеной, Виктор вспомнил, как года четыре назад Андрей Сытин познакомил его с Тамарой Александровной Щёлоковой, некогда работавшей переводчиком в МИДе. Смеляков в то время срочно нуждался в преподавателе английского языка, потому что близилась сессия, а у него английский был, как говорится, на нуле. Тамара Александровна согласилась выступить в роли репетитора, но выдвинула условие.

— Я не возьму с вас ни копейки за уроки, Виктор, но вы должны пообещать мне, что будете приходить ко мне домой в милицейской форме, — сказала она.

— Зачем же, Тамара Александровна?

— Так надо… Это и будет ваша плата за уроки.

И только придя к ней на первое занятие и увидев соседей по коммуналке, Виктор понял, для чего потребовалась его форма. Сморщенный, лысый, насквозь провонявший перегаром мужичок в обвислой тельняшке едва не поперхнулся, увидев вошедшего милиционера.

— Здрасьте, гражданин начальник, — прошамкал мужичок, дыхнув на Смелякова гнилыми зубами, и задом прокрался к своей двери.

Из дальнего конца вынырнула громадных размеров тётка, свирепо вращая глазами, и гаркнула:

— Кого там чёрт принёс?  

Но при виде милицейской формы, она остановилась и елейным голосом, вымучив на своём рыхлом лице доброжелательную улыбку, проворковала:

— Добрый вечер… А мы не вызывали никого, мы всё сами уладили. Вот Николаич уже успокоился, не бузит… У нас всё хорошо, тихо, товарищ милиционер…

— Здравствуйте, Виктор, — вышла из своей комнаты Тамара Александровна и, глянув мельком на могучую соседку, пояснила: — Это ко мне, Эльза Константиновна…

Смеляков приходил на занятия дважды в неделю, и вскоре Тамара Александровна сказала ему:

— С того дня, как вы появились, Виктор, я чувствую себя как за каменной стеной. Я не слышала больше ни единого грубого слова в мой адрес. Теперь вы понимаете, почему я просила вас приходить в форме? — она печально улыбнулась. — Есть категория людей, которая ни в грош не ставит чужой покой и уважает только силу и власть. К сожалению, мои соседи являют собой худшие образцы этой категории. Вы даже представить не можете себе, как они измывались надо мной… Зато теперь все они — сама любезность…

Тамара Александровна Щёлокова была потомственной дворянкой, её отец служил полковником в Генштабе царской армии. Муж её был начальником штаба русского экспедиционного корпуса во Франции; под его началом служил унтер-офицер Василевский, будущий маршал Советского Союза.

Вспомнив о занятиях у Щёлоковой, Смеляков покачал головой. «Надо бы проведать её… Может, прямо на днях и заглянуть к ней? Как там она? Совсем, небось, состарилась. Не извели бы её соседи. Надо обязательно напомнить о себе…»

Но проведать Тамару Александровну получилось не сразу. Работы с каждым днём становилось больше, свободного времени хватало лишь на короткий отдых. Шла активная подготовка к Московской Олимпиаде: столицу очищали от всех «сомнительных элементов». Да и обычная рутина не давала продохнуть.

 

***

 

Капитан Сидоров остановился в коридоре, увидев, как в дежурную часть ввели двух граждан — молодую, хорошо одетую женщину и взлохмаченного парня в лёгкой пластиковой куртке. Парня Сидоров знал. Это был Игорь Долгов.

— Долгов! — окликнул его Сидоров. — Что натворил?

— Товарищ капитан, я ни в чём не виноват!

Сидоров вперевалку прошёл следом за задержанными в комнату.

— Давайте понятых, — торопливо велел один из сопровождавших. Это были люди из Управления Специальной службы милиции, работавшие по перекрытию мест сбыта похищенных вещей. Старшего звали Фомин.

— Показывайте, что у вас в карманах, граждане…

Однако досмотр задержанных ничего не дал, ничего запрещённого при них не оказалось. В сумке у женщины лежали только сапоги.

— А чего вы ждали от досмотра? — спросил Сидоров, выведя Фомина в соседнюю комнату. — Где задержали-то их? Зачем?

— Приняли мы их на Черёмушкинском рынке, — начал рассказывать Фомин — Мы этого парня сразу приметили, он кого-то искал. Затем встретился с этой бабёнкой, и они привели нас к универмагу «Весна». Девчушка там ещё одна была, но мы упустили её. Этот хлюст предлагал ей что-то, но она скрылась. Только его взяли и женщину…

— Думаю, что вещички эти надо проверить, — сказал Сидоров. — Я этого парня знаю, это Игорь Долгов. Он частенько продаёт что-нибудь с рук…

Сидоров вернулся в дежурную часть.

— Ну что? — Игорь Долгов поднялся ему навстречу. — Нам можно идти?

— Обождите минутку. Надо кое-какие формальности утрясти.

— Какие формальности? — заволновалась женщина. — Почему я должна сидеть тут? В чём я провинилась? Я хотела лишь побыстрее купить сапоги, товарищ милиционер! Вы же знаете, какие в универмаге очереди! Целый день можно отстоять, а в результате всё равно ничего не достанется!

— Значит, Игорь, вы сейчас в универмаге «Весна» работаете? — спросил Сидоров, прекрасно зная, что Долгов в данный момент официально нигде не трудился.

Молодой человек молча кивнул, пряча глаза.

— Может, я позвоню им? Справлюсь насчёт тебя? — уточнил капитан.

— Зачем? Не надо звонить никуда, — невнятно пробормотал Долгов.

«Не работает. Это и дураку ясно, что нигде он не работает, — рассуждал Сидоров. — Никто такого обормота на склад не возьмёт работать. И сапоги он не мог из универмага вынести. Конечно, мог быть ещё один или несколько подельников…»

Сидоров взял в руки сапоги и провёл пальцем по выпуклому тиснёному рисунку вдоль «молнии». Долгов исподлобья наблюдал за капитаном.

— Значит, хотел гражданочке помочь? — как бы размышляя вслух, пробормотал себе под нос Сидоров.

Долгов не ответил.

Пётр Алексеевич ещё раз взглянул на сапог, взвесил его в руке, словно вспоминая что-то, и пошёл к двери:

— Сейчас вернусь…

У себя в кабинете он сказал Смелякову:

— Витя, а ну-ка достань материалы по вчерашней квартирной краже на Обручева. Посмотри опись пропавших вещей. Не оттуда ли этот сапожок? Кажется, было там что-то про тиснёный рисунок в виде листочков. Редкие сапоги.

— Вот, есть такое. Сапоги кожаные, коричневые, с тиснёным рисунком в виде крупных листьев вдоль «молнии». А где вы взяли их, Пётр Алексеич?

— Да привели только что одного паренька… Пойдём-ка потолкуем с ним по душам.

Они быстрым шагом направились в дежурную часть.

— Пётр Алексеич, неужто мы вчерашнюю кражу сразу раскроем? — взволнованно спросил Виктор. — Вот удача-то!

— Всякое случается. Только ведь на квартиру мог кто угодно проникнуть. Ты не забывай, что там взлома не было. Кто-то ключом отпер дверь и ключик обратно под коврик положил. Игорь Долгов никогда кражами не занимался. Но он потребляет наркоту. Стало быть, деньги ему всегда нужны на любимую отраву… Ладно, девчонку мы отпустим, хотя она наверняка работала в паре с Долговым.

— Зачем же отпускать её?

— А мы ничего не докажем. Она будет твердить, что купила сапоги у Долгова. Купила с рук. И всё тут…  А с пареньком надо побеседовать…

Они решительно вошли в комнату.

— Итак, гражданка Высоцкая, вы свободны, — Сидоров улыбнулся женщине. 

— Я могу идти?

— Да. Извините за причинённое вам неудобство.

— Спасибо. Позвольте я сапоги возьму…

— А вот сапоги придётся оставить у нас…

— Почему? Как так?

— Они краденые…

Женщина некоторое время молча смотрела на капитана, что-то обдумывая, облизала губы и повернулась, чтобы уйти.

— Ваши данные у нас записаны, — проговорил ей вслед Сидоров, — так что в случае необходимости мы вас вызовем.

Она задержалась в двери на пару мгновений, передёрнула плечами, но не произнесла ни слова и вышла.

— Ну что, Игорь? — Сидоров повернулся к Долгову. — На воровскую дорожку ступил?

— На какую дорожку, Пётр Алексеевич? На какую воровскую? — Долгов побледнел. — Я эти сапожки нашёл. Они в обувной коробке лежали возле мусорного ящика. Видать, кто-то по ошибке оставил…

— Сапожки эти вчера были украдены. 

— Я ничего не знаю!

— Эту песню ты будешь петь в суде, Игорь, — Сидоров чиркнул спичкой и закурил. 

— Пётр Алексеевич, я ни в чём не виноват…

— Ты на плохом счету, Игорь: потребляешь наркотики, тунеядствуешь. А теперь тебя взяли с ворованными сапогами, которые ты пытался продать с рук. Никто не поверит в твою невиновность. И будешь ты мотать срок по полной программе.

— Я не хочу мотать срок! — Долгов сразу осунулся, его взъерошенная голова сделалась какой-то невыразимо печальной, глаза потускнели.

— Мало ли кто чего не хочет. Тебя взяли с ворованными вещами. И я приложу все силы, чтобы раскрутить это дело поскорее. Если ты и не виноват, то будем считать, что тебе просто не повезло.

— Пётр Алексеевич …

— Раз ты попался с сапогами, то я всё замкну на тебе, Игорь, — строго сказал капитан. — Мне нужны раскрытые преступления, а не висяки. Разве ж я откажусь от такой удачи? И можешь плакать, сколько тебе угодно. Меня ты не разжалобишь.

— Пётр Алексеевич, поверьте…

— Во что?

— Я не хотел…

— Чего не хотел?

— Красть… Но очень уж соблазнительно всё выглядело… — подавленно прошептал Долгов.

— Что выглядело соблазнительно? Ключ под ковриком?

— Так вы знаете?

— Я-то знаю, — усмехнулся Сидоров. — Только мне нужно не то, что я знаю, а твоё признание. Выкладывай всё по порядку.

— Когда Галкин предложил мне это дело, я долго отказывался, — начал торопливо рассказывать Долгов. — Я совсем не хотел на кражу идти. Не умею я этого, боюсь… Но он сказал, что рассчитал всё наверняка. Он точно знал, когда хозяйка уходит… 

— Откуда знал?

— Он же напротив живёт, через глазок много раз видел, как она оставляла для дочери ключ под ковриком у двери…

— Откуда ты Галкина знаешь?

— Он барменом в ресторане «Гавана» работает. Его там все знают. Вы кого угодно спросите, все там знакомы с Лёней…

— Лёня Галкин, говоришь? — Сидоров пыхнул папиросой. Он никогда не слышал прежде о Галкине, но не подал виду. — Бармен? — Сидоров посмотрел на Смелякова. — Вот тебе и вся история… — И снова перевёл глаза на Долгова. — А что, Игорь, остальные-то вещи где?

— Кое-что у меня дома, тряпки всякие… Не удержался я, сразу пошёл эти сапоги проклятые продавать…

— А драгоценности? Ты же кольца взял с той квартиры, серьги…

— Это всё у Лёни. Он сразу у меня всё отобрал. Все побрякушки у него, Пётр Алексеевич…

— Что ж, Игорь, мы поступим вот как… Сейчас поедем за Галкиным, но если он станет отпираться, то вся кража на тебя ляжет. Понял меня? И мотать ты срок будешь по полной программе.

— Но как же так? Ведь я рассказал про Лёню…

— Напиши всё подробно. Напиши так, чтобы во всех деталях! Чтобы твой Галкин был к стенке прижат! Чтобы двинуться не мог!.. И тогда я подумаю, как тебе помочь…

— Пётр Алексеевич! Пожалуйста! Я всё сделаю! Только не надо срок! Не надо!

Сидоров увёл Смелякова в свой кабинет.

— Надо брать этого Галкина. Вся ювелирка у него. Не мог же он спихнуть её за сегодняшнее утро. 

— Пётр Алексеич, мне просто не верится, что мы сходу эту кражу раскрыли.

— И такое у нас случается, Витя…

Леонида Галкина они отыскали в баре. Это был среднего роста молодой человек, с хорошо уложенными волосами, сильно пахнущий одеколоном. Отозвав его в сторонку, сыщики представились, и он сделал удивлённые глаза.

— Чем могу помочь вам, товарищи?

— И нам и себе тоже, Леонид Вениаминович, — ласково улыбнулся капитан.

— В каком смысле?

— В смысле возврата ювелирных изделий из квартиры напротив, — с удовольствием пояснил Сидоров. — Игорь Долгов в данный момент находится в отделении, задержан за попытку сбыть украденные вещи. Он уже дал подробные показания о том, как вы навели его на соседскую квартиру и что велели взять там. Отпираться бесполезно. Срок вам светит большой.

Галкин мгновенно сник.

— Срок?

— Вы создали воровскую группу. Организованная преступная группа — это очень серьёзно.

— Но…

— Леонид Вениаминович, пройдёмте с нами, — предложил Смеляков.

— Куда?

— В отделение. И продолжим нашу беседу там.

Галкин нервно сложил руки на груди, весь сжался, спрятал ладони поглубже, зажав их под мышками. Его холёное лицо покрылось красными пятнами.

— В отделение? — в глазах Леонида появился страх. — Как же так? Это что же? Это всё? В отделение и в тюрьму?

— Через зал суда, — уточнил Сидоров и похлопал Галкина по плечу, будто успокаивая. — Не надо теперь нервничать, Леонид Вениаминович. Теперь уж всё позади. Впереди вас ждёт новая жизнь…

— Новая жизнь?

— Полная тревог и неожиданных знакомств, — заключил Сидоров.

Галкин порывисто повернулся к стоявшему сзади Смелякову.

— Послушайте… — он едва не бросился Виктору на грудь. — Послушайте, товарищи… Я всё верну… Сейчас же верну… Давайте поедем ко мне домой, я всё вам отдам… Я даже извинюсь перед соседкой… Ну ведь просто чёрт попутал! Клянусь, я же не вор!

— Не привлекайте к себе внимания, гражданин Галкин, — тихо, но строго ответил Смеляков.

В тот же день все вещи были возвращены хозяйке. Её удивлению не было границ.

— Неужели так быстро? Неужели такое возможно?

Смеляков скромно потупил глаза:

— Стараемся…

А поздно вечером он с Сидоровым в который уже раз обсуждал ситуацию.

— Я бы пошёл на вербовку Галкина, — рассуждал Пётр Алексеевич, пуская едкий папиросный дым. — С ним нет никакой трудности. Он готов пойти на сотрудничество, лишь бы избежать тюремной решётки.

— Тогда надо вербовать.

— Сложность вот в чём: мы теряем раскрытое дело, если вербуем Галкина, — вздыхал Сидоров. — Вербуем и прячем материалы против него. Понимаешь? И когда нам ещё выпадет такая удача — в течение суток кражу раскрыть?

— Тогда чёрт с ним, с этим Лёней Галкиным, — Виктор не очень уверенно махнул рукой. — Обязательно, что ли, вербовать его?

Сидоров угрюмо посмотрел на него.

— Это с барменом-то чёрт? Ты, Витя, не совсем улавливаешь… Бармен будет лучшим из твоих агентов. Лучшим! Это же ресторан! Возле бармена всегда трутся денежные люди, может быть, самые денежные. И деньги они, как ты догадываешься, зарабатывают не у заводского станка. По ресторанам и барам шляется публика особая. А когда они глушат стакан за стаканом, у них языки развязываются. Бармен для тебя — находка. Не пожалеешь…

— А как с Игорем Долговым поступать?

— Этот для агентурной работы, к сожалению, не годится. От наркоманов редко бывает толк. Но формально я, конечно, могу держать его накоротке. Может, раз-другой он и подбросит какую-нибудь информацию… Но главное — это Галкин!

— Значит, раскрытую кражу мы прячем?

— Хрен с ней, — проурчал Пётр Алексеевич из глубины клубящегося дыма. — Хозяйке мы всё возвратили, она без ума от счастья. А что и как дальше разруливается — её не касается… Когда закончишь с Галкиным, мы с тобой обмоем это дело…

Галкин, ждавший в дежурной части, встретил Виктора измученным взглядом.

— Ну что, Леонид Вениаминович? — спросил Смеляков после того, как они оказались в его кабинете.

— А что? — упавшим голосом ответил тот.

— Как собираетесь жить дальше? 

— Дальше? — прозвучал совсем помертвевший голос. — Да чего ж там дальше-то?

— Дальше будет тюрьма… — Смеляков присел на стул напротив Галкина.

— Не надо тюрьмы, — с горьким отчаяньем почти простонал Галкин. — Только не тюрьма, гражданин начальник! Что угодно, но только не тюрьма…

— Хорошо, — сказал Смеляков, — есть ещё один вариант.

— Какой?.. Я не очень хорошо соображаю сейчас. Нервы, волнуюсь очень… — Галкин подался вперёд всем телом и горячо прижал обе руки к груди.

— Свобода в обмен на информацию…

— Про кого же?.. Я вам про кого угодно расскажу, если что-то знаю. Клянусь! Спрашивайте! — он затряс головой, выражая готовность.

Смеляков внимательно посмотрел ему в глаза:

— Это хорошо, что вы готовы поделиться с нами информацией. Об этом я и веду речь.

— Спрашивайте.

— Вы не совсем меня поняли, гражданин Галкин. В данную минуту у меня нет к вам вопросов. Я задам их вам позже, ведь я говорю о долгосрочном сотрудничестве. Готовы ли вы к такой работе? Нам нужны хорошие помощники, — Виктор скупо улыбнулся.

— Понимаю, — Галкин облизал пересохшие губы. — Я готов… Только ведь…

— Что «только»?

— Об этом ведь никто не будет знать? Верно?

— Разумеется, Леонид Вениаминович, — кивнул Виктор. — Только вы и я.

— Ладно, я готов… — его глаза лихорадочно блестели, руки дрожали.

— Тогда давайте оформим всё письменно.

— Письменно? — Галкин, казалось, испугался.

— Да… Вас что-то смущает? Или вы думаете, что я могу удовлетвориться вашим честным словом? — подумав, Смеляков добавил. — Словом вора? 

Галкин понурился.

— Нет, нет… Я всё понимаю… — едва слышно прозвучал его голос. — Понимаю…

— И не делайте такого печального лица, а то я могу подумать, что вы соглашаетесь не по доброй воле… Пишите, я продиктую… Итак… Подписка… Дальше: Я, Галкин Леонид Вениаминович…

В ту ночь Виктор спал плохо. Во-первых, сказывалась выпитая водка, во-вторых, не давали покоя мысли, связанные с прошедшей вербовкой Галкина. Почему-то его совсем не радовало, что у него теперь был свой агент, которым, по словам Петра Алексеевича, гордился бы и самый опытный опер. «Может, я просто ещё не осознал значимости случившегося? — размышлял Виктор. — Может, это и впрямь великое событие?.. Но нет, что тут особенного? Прошло всё как по маслу. Я и предложить-то не успел, а он уж согласился. Да Галкин и сам не очень-то, похоже, допёр, что случилось и кто он отныне такой. Агент… Мой агент… Мой первый агент…Кличка — Корвуазье…»

 

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ИЮЛЬ—АВГУСТ 1980

 

Москва активно готовилась в Олимпиаде. Руководство КПСС придавало огромное идеологическое значение надвигавшемуся спортивному празднику. Впервые олимпийские игры должны были пройти в социалистической стране. Для обеспечения безукоризненного порядка в столицу стягивались огромные силы милиции и КГБ, практически со всего Советского Союза. Все выпускники Академии МВД и Высшей школы Милиции не разъезжались по местам своего распределения, а оставались в Москве до окончания Олимпиады и были задействованы в охране общественного порядка.

На территории Октябрьского РУВД было несколько олимпийских объектов, в основном гостиницы. На Ленинском проспекте находились гостиницы «Спутник», «Орлёнок» и «Южная». Смелякова прикрепили к «Спутнику» — самому важному в районе объекту. Изо дня в день усиливалась идеологическая подготовка, проводились бесконечные политинформации, целью которых было «подковать» всех, кто был привлечён в работе на олимпийских объектах.

— Сегодня опять заставили мерку на костюм сдавать, — ворчал кто-то из милиционеров, идя по коридору отделения. — Уже два раза сдавали…

— А мою фотокарточку на аккредитацию потеряли, — сетовал другой. — Придётся снова в фотоателье идти, а у меня работы — непочатый край…

Повседневные дела в отделении требовали пристального внимания, времени на них катастрофически не хватало, и подготовка к Олимпиаде только отвлекала…

— Витя, — Сидоров вошёл в кабинет, копаясь в кармане пиджака, — давай собираться на выезд. Звонил Клеменко из второго отдела МУРа, он курирует Октябрьское РУВД… Чёрт, куда я «Беломор» сунул? Ты не видел?

— Пётр Алексеич, вон же пачка лежит, на вашем столе… А чего муровцы хотят? Куда нам ехать-то?

— У них группа квартирных воров задержана, которые берут на себя несколько краж на территории нашего отделения, — Сидоров взял со стола папиросы и закурил. Расплывшийся табачный дым попал в солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пыльное окно, и засиял, медленно поднимаясь к потолку. — Нужно сделать выезд на места преступлений. Пусть рассказывают, где и когда они что воровали. Болдырев велел к двенадцати часам быть у него…

Виктор кивнул. Ему уже не единожды приходилось выезжать с преступниками на места преступлений, и всякий раз его поражала, что воры прекрасно помнили все совершённые ими кражи. Они рассказывали всё в таких подробностях, что временами Смелякову становилось завидно. «Мне бы такую память», — думал он.

Этапированные из ИВС ГУВД двое арестованных без труда указали три места кражи из четырёх. Четвёртый дом они никак не могли отыскать.

— Адрес-то какой? — то и дело спрашивал Болдырев.

— Я ж не адрес помню, гражданин начальник, а дом, подъезд, — оправдывался один из преступников. Он был известен под кличкой Рыжик, хотя ни рыжими волос, ни веснушками он не отличался. У него была интеллигентная наружность, внимательные глаза и вкрадчивая манера говорить. — Ну, знаете, визуально…

— Как же визуально, если найти не можешь? Почему думаешь, что здесь квартиру взломали, а не в соседнем районе?

— Ну у меня же не бараньи мозги-то, гражданин начальник, — обиделся Рыжик. — Разве ж я спутаю хаты? Нет, тут где-то, сейчас найдём…

Они объехали несколько адресов, которые хоть чем-то напоминали описание, данное ворами, но так и не нашли нужного дома.

— Всё! Баста! Не могу вспомнить, — устало проворчал вор, и на лице его застыло искреннее отчаянье. — Потерял…

— Может, ты просто не хочешь вспоминать?

— А чего мне не хотеть-то? Я же признался, что мы тут четыре хаты долбанули. Чего ж мне теперь-то дурковать? Нет, просто потерял ориентир…

Болдырев посмотрел на Сидорова, затем перевёл взгляд на Рыжика.

— Слушай, ну возьми ты на себя другую кражу, — предложил он негромко, пыхтя папиросой.

— Какую другую?

— Да висит тут у нас одна квартирка. Возьмёшь её на себя вместо той, которую отыскать не можешь. Ты ведь всё равно признался, что четыре квартиры отбомбил в нашем районе. Ну, поменяешь один адрес на другой… Как тебе моя мысль?

Рыжик наморщил нос и почесал подбородок.

— Да как вам сказать, гражданин начальник… Я так вроде бы и не имею ничего против…

— Тогда поехали по нашему адресу, глянешь на хату… «Вспомнишь», как дело было…

— Ладно, давайте… Это где?

— На улице Новаторов…

А на следующее утро к Смелякову ввалился Сидоров и, громко отдуваясь, выпалил:

— Чистосердечное признание и протокол выезда на место преступления с Рыжиком у тебя?

— Да, вот они, — Смеляков указал на папку с бумагами.

— Слава Богу!

— А что стряслось?

— Мне только что из СИЗО опер позвонил. Там «понизу»[11] поступило сообщение, что один из арестованных берёт на себя ту самую кражу на улице Новаторов, которую мы подсунули Рыжику. Давай-ка быстро мне его материалы…

— Мать твою! Мы же могли с этой «хатой» вляпаться по самые уши, — Виктор почувствовал, что лоб его покрылся испариной. — Дурдом какой-то!

— Пусть дурдом, зато сняли бы с помощью Рыжика «висяка», — Сидоров фыркнул и вдруг громко рассмеялся, довольно надув щёки и потрясая тяжёлым подбородком. — А так снимем с помощью настоящего вора… Ну ладно. Давай-ка быстренько выясни, за кем числится этот арестованный, бери разрешение у следака и поедем его «колоть». 

 

***

 

Через неделю Виктора перевели на другой участок.

— Парень ты толковый, справишься, — сказал Болдырев. 

Виктор принял новое назначение без особого энтузиазма. Он знал, что доставшийся ему участок считался самым трудным. Это была территория Черёмушкинского рынка с прилегающими к нему улицами. 

— Чёрная дыра со всеми прилагающимися к ней неприятностями, — прокомментировал Сидоров.

— Пётр Алексеич, там дел столько накопилось, что и за год не разгрести, — Виктор испытывал настоящий ужас. — Я посмотрел: от моего предшественника такая кипа осталась, ну чтобы не соврать, пачка бумаг полметра в высоту… Я ж не справлюсь!

Сидоров криво улыбнулся:

— Вот что значит быть на хорошем счету, Витя. А работал бы херово — не заставили б тебя эту лохань с дерьмом расхлёбывать… Да ты не унывай, — Пётр Алексеевич похлопал Виктора по плечу, желая подбодрить. — Не унывай. У нас, сыщиков, лёгких участков не бывает.

— Но ведь Черёмушкинский рынок! Там каждый день столько краж! И сплошные карманники. Их ведь не раскроешь, разве что за руку поймать. Только всех за руку не схватишь…

— Не тужи. Ты вот что, — капитан тщательно затушил папиросу в треснувшем блюдце, служившем пепельницей. — Ты раздели все накопившиеся бумаги по группам и разберись для начала, что у тебя где. Там ведь и универмаг «Весна» у тебя на участке и ресторан «Ингури» — ещё те подарочки… И почаще ходи на рынок. 

— Зачем?

— Присматривайся. Как только выдаётся минутка, так двигай туда, работай личным сыском. У тебя глаз намётанный, что-нибудь да приметишь…

Последовав совету Сидорова, Виктор рассортировал все дела по группам и обнаружил, что основная часть, как он и предполагал, приходилась на заявления по кражам, случившимся на Черёмушкинском рынке. Чуть поменьше заявлений было из «Ингури», но там тоже кражи совершались ежедневно и несколько раз на день. Третье место по количеству заявлений занимал универмаг «Весна», находившийся возле «Ингури», и там, помимо карманников, активно действовали мошенники. Сразу охватить всё взглядом у Смелякова не получалось — чересчур велик оказался объём работы. Вдобавок отвлекали новые и новые задания, связанные с подготовкой Москвы к Олимпиаде. Установка была чёткая: работать со всеми подучётными элементами, со всеми судимыми. Активность милиции возросла на сто процентов. Любой самый малый слушок, касавшийся оружия и взрывчатых веществ, проверялся мгновенно.

— Ты слышал насчёт взрывчатки? — заглянул как-то вечером Горбунов в кабинет к Смелякову.

— Какой ещё взрывчатки? — не понял Виктор. Он только что возвратился с рынка и чувствовал себя совершенно измученным.

— На улице Гарибальди сегодня парня повязали. У него на квартире взывчатка хранилась. Агент стукнул… Парень сразу лапки вверх, мол, нашёл в лесу оставшийся с войны снаряд, извлёк из него тротил, переплавил его прямо в обычной кружке и оставил дырочку для запала.

— На кой чёрт ему это понадобилось? — удивлённо пожал плечами Смеляков.

— Витя! Ты же комсомолец, понимать должен: буржуазная пропаганда — не пустой звук, она агрессивна и нахальна. Идёт холодная война, противостояние коммунизма и социализма обострилось до предела.

— Толя, не нужно меня за советскую власть агитировать. Я всё прекрасно понимаю.

Горбунов свёл брови и сказал ответственным тоном:

— Виктор, нас со всех сторон окружают враги, они рады заканифолить мозги несознательной молодёжи. И этот парнишка с самопальной взрывчаткой — наглядный тому пример. Я поэтому и говорю вам всё время о важности идеологической работы. А вы все на меня фыркаете, от комсомольских собраний увиливаете…

— На кой лях ему взрывчатка понадобилась? Террорист-одиночка? Кого он взрывать хотел? У него мозги, что ли, не в порядке?

— Это уж не наше с тобой дело, старик. Есть специалисты, они разберутся. Сегодня у нас весь день гэбэшники крутились. Не завидую я нашему начальству, замучают их теперь сверху — справки в район, на Петровку, в МВД.

— Да, радостного мало, — согласился Виктор.   

— Слушай, — спохватился Горбунов, — я ж чего к тебе зашёл-то: завтра у нас внеочередное собрание. Не забудь.

— Толя, ты меня без ножа режешь! — устало проговорил Виктор. — У меня новый участок, ноги отваливаются, не успеваю ничего.

— Старик, тебя в комсомол никто силой не тянул, но раз ты вступил в организацию, то будь добр выполнять её требования. Одним словом, завтра в семнадцать тридцать я тебя жду…  

Анатолий подмигнул и выскользнул из комнаты, аккуратно затворив за собой дверь.

— Да пошёл ты со своими собраниями! — прошипел Смеляков и вдруг, схватив со стола карандаш, швырнул его в дверь.

В течение нескольких минут он сидел неподвижно, прислушиваясь к чьему-то голосу, доносившемуся из коридора, затем медленно поднялся и выглянул из кабинета. В дальнем конце коридора стоял Андрей Сытин и энергично распекал какого-то помятого мужичка:

— Я тебе уже дважды делал предупреждение, чтобы ты на работу устроился! — чуть ли не кричал Сытин. — Теперь всё! Кончено! Нет у меня ни времени, ни охоты миндальничать с тобой! Хочешь продолжать тунеядствовать? Тогда я собираю материал и возбуждаю уголовное дело. Вылетишь из Москвы, дубина чёртова, в мгновение ока. А когда через год вернёшься с зоны, то не будет у тебя уже московской прописки и превратишься ты в бомжа. Понимаешь ли ты, олух, что это означает? Тебя посадят уже за бродяжничество! Снова посадят! 

— Я всё понимаю… Я устроюсь…

— Всё, баста! Если через три дня не принесёшь мне справку с места работы, то пеняй на себя!

Он повернулся и увидел Смелякова:

— Привет, Витёк.

Смеляков подошёл к Андрею вплотную и, когда помятый мужичок скрылся, спросил:

— Дрон, у тебя выпить нет чего-нибудь?

— Только что отоварился. Можем раздавить по стакану. Ты чего-то бледный, — сочувственно сказал Сытин. — Заманался на новом участке?

— Есть такое.

— Топаем ко мне, угощу. Тебе надо расслабиться, Витёк, да и мне не помешает. С этой предолимпийской чехардой голова кругом идёт. Да что я тебе рассказываю, ты не хуже меня знаешь.

— Да…

— Витя, — навстречу им вышел Сидоров. — Очень хорошо, что ты ещё здесь. А ну-ка быстро ко мне. Надо кое-что обсудить.

Смеляков прошёл в кабинет Сидорова.

— Что-нибудь случилось, Пётр Алексеич?

— Присаживайся. Я получил информацию из ОУР[12], что в одной из коммунальных квартир на улице Гаррибальди под кроватью лежит труп. Агент сообщил об этом. Но беда в том, что его просят помочь вывезти труп и выбросить в Москва-реку. Улавливаешь суть дела? Мы не можем нагрянуть туда без причины, потому что «засветим» ОУРовского агента. Надо что-то придумать.

— Повод для того, чтобы прийти по тому адресу? — уточнил Смеляков.

— Именно. Надо что-то устроить, заваруху, что ли, какую-нибудь, куда вляпались бы Кокорев и Ложкин, ну, хозяева той квартиры… Думай, Витя, думай. У нас времени в обрез. Завтра ночью покойника уже будут вывозить. Это информация верная.

— А что если мы инсценируем драку?

— И дальше как? Вот если бы драку с кровью, с поножовщиной…

— Правильно! — воскликнул Смеляков. — Пырнём кого-нибудь ножом, чтобы это видели Кокорев и Ложкин. А лучше, чтобы они ввязались в ту драку. Тогда будет повод повязать их и нагрянуть к ним на хату с обыском.

— Мысль хорошая, только как мы ножом будем тыкать, чтобы до крови?

— Пётр Алексеич, в кино-то ножами бьют со всей силы. Там есть такие ножи, у которых лезвие уходит в рукоятку при ударе. Это специальные ножи, бутафорские, вреда ими не причинишь. 

— Но кровь польётся?

— В кино-то она льётся.

— А что, это дельная мысль, — обрадовался Пётр Алексеевич. — Надо срочно с «Мосфильмом» связаться… Нет, туда уже поздно звонить, — Сидоров взглянул на часы. — Но до утра ждать не хочется. Утром мы должны уже всё подготовить, детали обсудить, людей определить на это дело. Пожалуй, позвоню-ка я одному человечку, у него есть знакомый гримёр на «Мосфильме». Пусть договорится, чтобы нас утром на студии приняли…

В десять часов утра Смеляков приехал на «Мосфильм», получил нож с прячущимся лезвием и пакет искусственной крови. Подробно расспросив, как пользоваться «оружием», он вернулись к себе в отделение.

Болдырев внимательно выслушал Сидорова и Смелякова и предложил задействовать в операции внештатных сотрудников угрозыска, которых никто не знал в лицо.

Через несколько часов состоялось совещание.

— Значит так, товарищи, давайте распишем роли, — сказал Болдырев. — Как только Кокорев и Ложкин выйдут из квартиры в магазин за очередным пузырём портвейна (а они непременно отправятся за винищем, чтобы набраться храбрости перед вывозом трупа), вы устраиваете потасовку и бьёте ножом так, чтобы крови побольше. Ни Кокорев, ни Ложкин мокрыми делами никогда не занимались. По имеющейся у нас информации, своего собутыльника они завалили по пьянке, шмякнув его бутылкой по башке. Так что они обязательно дадут дёру. А мы вышлем по следу группу с собакой. Следы, как вы понимаете, приведут нас в нужную квартиру, где мы и возьмём с поличным Кокорева и Ложкина.

— А что с агентом? — спросил Смеляков.

— Он уйдёт с квартиры, якобы испугавшись, как только Кокорев и Ложкин примчатся после драки возле магазина, рассказывая о поножовщине. Это прекрасный повод для него исчезнуть до приезда милиции… Теперь, товарищи, определяйтесь сами, кто будет с ножом, а кому изображать погибшего. И надо бы как-то отрепетировать это, чтобы всё выглядело по-настоящему…

Ближе к вечеру Кокорев, худощавый мужчина с большим лбом и тяжёлой челюстью, вышел из подъезда и направился к табачному киоску. Он выглядел помятым и нервным. Выкурив папиросу, он долго стоял возле дома, тупо уставившись себе под ноги. Затем из подъезда появился Ложкин, такой же худой и потасканный, но лицо у него было какое-то невинно-детское, почти младенческое, несмотря на густую щетину и заметные морщины на лбу и в уголках глаз. Он тоже выкурил папиросу, и они неторопливо двинулись в сторону винного магазина, негромко переговариваясь. У самых дверей их остановил человек в линялом спортивном костюме с надписью «Спартак» на груди.

— Братцы, третьим не возьмёте? — спросил он, подёргивая щекой.

— Отвали, — Кокорев грубо отодвинул незнакомца.

— А чего так неласково?

Из двери вышел ещё кто-то и, споткнувшись, натолкнулся на Кокорева.

— Мать твою! — выругался споткнувшийся. — Ты чего, сука?

— Да я-то ничего, — неохотно отозвался Кокорев и дёрнул Ложкина за рукав: — Пойдём.

— Я тебе пойду! — возмутился споткнувшийся и вцепился Кокореву в локоть.

— Отстань ты, говнюк вонючий!

— Чего-чего? — злобно прошипел мужчина и без предупреждения влепил затрещину Кокореву. Тот весь сжался от неожиданности и, развернувшись, схватил обидчика за ворот рубашки.

— Ваня, не надо, — встрял было Ложкин, однако Кокорев осадил его взглядом. И тут он получил увесистый тычок кулаком в живот.

— Ах ты, падла, — он чуть согнулся, схватившись обеими руками за живот и тяжело дыша.

— Эй, ты что? Ты кончай это! — закричал стоявший рядом «спартаковец». — Не дури!

— Пошёл в жопу, — огрызнулся задира и сделал неприличный жест.

— Это ты мне? — вдруг нахмурился спортсмен. — Это ты зря. Я ж тебя в порошок сотру.

И внезапно он ринулся на забияку, молотя кулаками что было мочи. Тот отпрянул, закрываясь локтями, затем изловчился и обхватил нападавшего, стиснув его руки. Каким-то невероятным образом ему удалось сделать подсечку, и «спартаковец» рухнул на асфальт. В следующую секунду победитель выхватил из кармана нож и дважды ткнул им в лежавшего у его ног человека.

Кокорев и Ложкин шарахнулись в сторону.

— Ни хера себе!

По асфальту тягуче расплылась кровавая лужица.

— Да ты псих! — заорал Ложкин, выпучив глаза на человека с ножом. — В натуре псих!

Тот застыл в угрожающей позе, исподлобья осмотрел улицу и медленно попятился, отступая от скрючившей на земле жертвы.

— Мотаем отсюда, Ваня, — Ложкин опять потянул Кокорева прочь. Тот рассеянно глядел на корчившееся тело. — Уходим же! Сейчас менты понаедут!

Они сорвались с места и почти бегом бросились наутёк.

Очень быстро перед магазином собралась толпа, но никто не подходил к распростёртому мужчине в спортивном костюме, промокшем от крови. Вскоре появилась милиция, из машины выскочил Смеляков. Затем подъехал фургончик с красным крестом на борту.

— Который с ножом, он вон в ту сторону побежал, — размахивала руками пожилая женщина. — И тут ещё двое были, тоже дрались. Но они в другую сторону умчались, товарищ милиционер. К тому дому, в арку, я видела…

Окровавленное тело уложили на носилки и погрузили в машину скорой помощи.

Смеляков заглянул внутрь:

— Ну как ты, Серёга? — спросил он у «пострадавшего».

— Устал лежать неподвижно. Хорошо, что вы так быстро прикатили.

— Как всё прошло?

— По-моему, они поверили на все сто. Чуть не обделались с перепугу.

— Ну всё, езжай, отмывайся. Я буду группу с кинологом ждать.

Он вылез из машины. И стал опрашивать свидетелей происшествия, как того требовали обстоятельства. Большинство только что стоявших возле магазина людей, отступило и разбрелось по улице. Несколько милиционеров прошли в магазин. Наконец, приехала группа с овчаркой.

— Давай, попробуй пустить собаку, — обратился к кинологу Смеляков, поглядывая на наручные часы. Согласно предварительным рассчётам, Кокорев с Ложкиным уже успели сообщить поджидавшему их на квартире агенту о случившемся и теперь тот должен был уйти.

Поскольку адрес был заранее известен милиционерам, оперативная группа с кинологом и собакой добралась до нужного дома без труда и поднялись на второй этаж. Позвонив в дверь, они стали ждать.

— Кто там? — послышался изнутри встревоженный голос Ложкина.

— Откройте! Милиция!

— Милиция? А что случилось?

— Открывайте! Вы возле винного магазина были с полчаса назад?

— Да.

— Драку видели? Собака привела нас по следу сюда.

— Но мы не дрались…

— Открывайте.

Дверь шумно отворилась. В квартире стоял густой затхлый запах.

— Вы один живёте? — шагнул вперёд Смеляков.

— С соседом. Ваня, глянь-ка, к нам милиция…

Из дальней комнаты высунулся Кокорев. Овчарка дёрнулась и громко залаяла.

— Ой, мать вашу, собаку-то придержите!

— Кто ещё есть в квартире?

— Никого! — в один голос закричали пьяницы.

— Разрешите, — Смеляков решительно отодвинул Ложкина и прошёл по коридору, оглядывая стены со свисавшими всюду лохматыми обрывками обоев.

Овчарка залаяла громче и рванулась вперёд.

— Собаку что-то беспокоит, товарищ лейтенант, — доложил кинолог, натягивая повод.

— Так вы говорите, что никого тут больше нет? — уточнил Смеляков.

Кокорев и Ложкин отрицательно замотали головами.

Кинолог приоспустил повод, и овчарка рванулась вперёд, вынюхивая что-то. Оттолкнув носом дверь в дальнюю комнату, она склонилась перед кроватью и зарычала.

— Что у вас там? — сурово спросил Смеляков.

Хозяева молчали. Виктор опустился на колени и заглянул под кровать.

— Интересненькое дело, — пробормотал он, изображая недоумение. — А говорите, что никого больше нет. Чего ж он у вас под кровать забрался?

— Гражданин начальник…

— Прячется, что ли? Эй ты, вылазь оттуда! — приказал Виктор и постучал ногой по кровати. — Хватит дурака валять!

— Гражданин начальник, — почти плаксиво заговорил Кокорев, поглаживая себя по вспотевшему лбу, — он не вылезет.

— Спит? Перепил сильно?

— Нет… Он не спит… Умер он…

Смеляков повернулся к Кокореву.

— Умер? — он перевёл взгляд на Ложкина. — Вы хотите сказать, что там лежит покойник?

— Так точно, — Ложкин почему-то по-военному вытянулся в струнку, и его детское лицо наполнилось безграничной скорбью. — Мёртвый он.

— Вот тебе и на! — Виктор посмотрел на стоявших в коридоре милиционеров. — Ребята, вызывайте медиков и труповозку… И осмотрите остальные помещения, может, у них ещё сюрпризы есть, может, ещё кто-нибудь завалялся. А вы, граждане, — он поочерёдно оглядел Кокорева и Ложкина, — выкладывайте-ка на стол ваши документы. Паспорта есть?..

 

***

 

В пятницу Виктор заехал в прокуратуру Октябрьского района, чтобы повидаться с Верой.

— Это ты? — удивилась она его внезапному появлению. — Привет. Почему не предупредил? Что-нибудь случилось?

— Ничего, — он пожал плечами. — Просто захотелось увидеть тебя. Ты занята?

— Я всегда занята, как, впрочем, и ты. Мы с тобой — два ишака, которые до конца своих дней будут тянуть взваленную на себя ношу и никогда по собственной воле не бросят её. Но иногда надо и для отдыха время находить.

— Вот я и выкроил часок. Может, пройдёмся?

Вера посмотрела на свой стол, нахмурилась, обдумывая что-то, потом закрыла лежавшую перед ней папку.

— Ты прав, давай заканчивать. Сегодня пятница, у всех нормальных людей рабочий день официально заканчивается на пятнадцать минут раньше. Думаю, что можно позволить себе разок такое послабление, правда? В случае чего скажу, что поехала к вам в отделение по делу.

Пока она складывала документы в несгораемый шкаф и приводила в порядок свой стол, Виктор молча наблюдал за нею, не осознавая, что ему нравилось следить за мягкими движениями девушки. Он не просто смотрел на Веру, он любовался ею.

А из-за спины похрипывал плоский звук старенького радио, и голос диктора, похожий на все остальные голоса советских дикторов, докладывал: «Развернувшаяся подготовка к очередному съезду КПСС — это мощный рычаг подъёма активности трудовых коллективов, ответственная пора в жизни каждой парторганизации, всех коммунистов. Предстоит глубоко и самокритично, с учётом перспективных задач осмыслить достигнутое, взыскательно оценить вклад членов партии в общее дело, ещё более целеустремлённо направить их энергию на дальнейшее развитие социалистического соревнования…»

— Я готова, — Вера остановилась перед Смеляковым.

Он поглядел ей в глаза и почувствовал прилив нестерпимого желания обнять её. Он вздохнул.

— Знаешь, а ты стала другой, — произнёс он.

— Какой?

— Изменилась. Мне кажется, что у тебя волосы потемнели.

— Да я и не была никогда ослепительной блондинкой.

— И глаза изменились.

— Сделались мрачнее? Это я тоже заметила.

— Не мрачнее, — не согласился он.

— Строже? Всему виной работа. Ты и сам не похож на того прежнего юнца. А чего ты ожидал? Что мы не подвластны времени и что будем только хорошеть и веселеть?

Смеляков пожал плечами:

— Но ты вовсе не стала хуже, напротив… Я просто удивился. Посмотрел на тебя внимательно и удивился, что мы так быстро меняемся. А ведь мы ещё совсем молодые. Во что же мы превратимся к старости? Неужели ничего от нас не останется того, что мы представляем собой сегодня?

— Жизнь — это цепь бесконечных изменений, — деловито отозвалась Вера, — и эти изменения рано или поздно приведут нас к смерти. Это естественно.

— Да я не о смерти. Мне вовсе не жаль, что молодость пройдёт. Жаль, что не успеваем осмыслить себя в каждое данное нам мгновение жизни. Время пролетает, а мы спохватываемся, когда остаётся лишь вспоминать… Вот я стою и смотрю на тебя…

— И что? — женское чутьё подсказало Вере, что Виктору хотелось сказать нечто важное. 

— Смотрю и остро чувствую, что мне уже заранее жаль, что вот эти минуты уйдут и уже не повторятся никогда. А мне сейчас так хорошо! Вот ничего же не происходит особенного, а мне хорошо. Просто стоять здесь, рядом с тобой, посреди этого скучного кабинета, видеть тебя, слышать тебя. И поэтому мне хочется вытянуть эти минуты в вечность.

Вера слушала его молча.

— Ты меня понимаешь? — спросил он, испугавшись, что слова его звучат невнятно.

Она кивнула.

— Как сделать так, чтобы время не мчалось? — спросил он.

— Это невозможно.

— Мне даже подумать страшно, что счастье столь скоротечно. Я понимаю, что это звучит странно и даже нелепо… О полном счастье надо бы говорить где-нибудь на берегу моря или на вершине снежного утёса. Я понимаю, но сейчас почему-то так светло, так упоительно радостно на сердце…

Вера, слушая его, внимательно разглядывала лицо Виктора.

— Я думала, что ты проще, — вдруг сказал она. — Странно слышать такие слова от сыщика.

Он окончательно смутился и замолчал. Потом громко вздохнул и добавил:

— Это из-за тебя.

— Что из-за меня? — она чуть склонила голову набок, и её распущенные волосы колыхнулись.

— Мне хорошо, когда ты рядом. Я никогда тебе не говорил об этом…

— Спасибо, — она широко улыбнулась, и Виктора вновь пронзило неодолимое влечение к ней.

— Вера, — он взял её за руку, стиснул её пальцы.

— Что?

Повисла долгая пауза. 

— Вера…

— Пойдём на улицу. Чего мы торчим тут? Или я зря собралась раньше времени? Давай махнём в парк Культуры?

Смеляков кивнул. Скованность исчезла, состояние гипнотического блаженства упорхнуло. Опять до него донёся звук радио, шаги из коридора, монотонный стук пишущей машинки.

— Витя, — заговорила девушка, когда они уже шагали по проспекту.

— Да?

— Ты больше не смотри на меня так.

— Как?

— Ты заставил меня покраснеть.

— Когда? Вера, ты что! Ничего такого!

— Тебе только кажется, что ничего такого. А я почувствовала… Но ведь мы с тобой друзья? Товарищи?

— Конечно, мы друзья, Верочка. И я надеюсь, что наша дружба будет очень долгой. Но ты всё-таки не забывай, что мы с тобой… 

— Что?

— Ты женщина. И ты нравишься мне.

— С каких пор?

— Брось прикидываться! С первого дня нашего знакомства у меня сердце бешено колотится при встрече с тобой…

На её лице появилось выражение удовлетворения.

— Наконец-то ты открылся мне.

— А то ты не понимала! Да, ты мне очень нравишься, — ему вдруг сделалось очень легко от этих слов, будто он сбросил с себя непосильный груз. — Ты мне нравишься, и я не желаю скрывать этого. Хочешь, я во весь голос закричу об этом?

Вера весело посмотрела на него и кивнула:

— Хочу, — в её голове прозвучал вызов.

Смеляков остановился и облизал губы. В голове у него шумело от разыгравшегося в душе восторга. Набрав полную грудь воздуха, он прислушался к себе, к переполнявшим его чувствам, и закричал во всё горло:

— Люди! Люди! Мне нравится эта девушка! Нравится безумно! Слушайте все!

Вера порывисто закрыла обеими ладонями ему рот:

— Хватит, глупый!

— М-м-м… — пробубнил он из-под её плотно сжатых рук.

— И это называется милиционер! — засмеялась она, весьма довольная случившимся. — Сейчас тебя загребут за нарушение общественного порядка.

— Ради тебя я готов на всё, — заверил Смеляков, беря её ладони в свои. — Я буду кричать до тех пор, пока…

Вера выжидательно поглядела на него и прикусила губу:

— Ну? Пока что?

— Не знаю, — признался он. 

— Хорошо, что ты не закричал, пока мы были в моём кабинете, — она потянула его за собой. — Хватит шуметь. Что-то ты раздухарился.

— Влюблённым свойственно вести себя неадекватно.

— А ты влюблён? Об этом ты ничего не говорил, — игриво заметила она.

— Ты успела заткнуть мне рот, — задорно ответил Смеляков.

Вера опять остановилась:

— Тогда скажи, — она скрестила руки на груди и выставила одну ногу вперёд, приняв важный вид.

— Я влюблён безумно.

— Дальше.

— И сейчас мне совсем не страшно признаться в этом, потому что сейчас я счастлив. Ничто не мешает мне сказать это тебе.

— Как это странно, — Вера задумчиво провела рукой по его груди.

— Что странно?

— Друг признаётся в любви.

— Разве тебе не приходилось слышать такие признания раньше?

— Не от друзей… И как же нам теперь быть? Влюблённость часто разрушает дружбу, потому что влюблённость ранима.

— Это не влюблённость, Вера. Я по-настоящему тебя люблю. Каких-нибудь пару часов назад я этого не знал. Теперь знаю.

— Похоже, события разворачиваются с угрожающей быстротой, — она взяла его под руку, и они зашагали дальше. — Надо бы тебе сбавить обороты.

— Верочка, разве я чего-нибудь потребовал от тебя? — словно оправдываясь, спросил Виктор.

— Нет, но ты же сам понимаешь, что любовь — гораздо сложнее дружбы. Слишком много подводных камней. Любовь — не только душа, но и физиология. Мы с тобой уже не дети…

— Ты говоришь так, будто хочешь переубедить меня. Только не надо меня ни в чём переубеждать. Мне хорошо. Для чего тебе менять моё настроение? У меня на работе столько всякой дряни. Разве я не имею права на крохотный кусочек счастья? Я же не претендую на вселенский размах, мне вполне достаточно чисто человеческого, может быть, даже мещанского счастья — видеть тебя, иметь возможность находиться рядом…

— А что ты про работу упомянул? — Вера попыталась деликатно направить разговор в другое русло. — Что у тебя за проблемы?

— Новый участок. Хуже ничего не представишь.

— Какой участок?

— Черёмушкинский рынок. Там краж видимо-невидимо… Знаешь, я туда повадился ходить каждый день. Меня же тамошние проныры не знают ещё в лицо. И уже через неделю я выявил там шайку старушек, промышляющих воровством. Где-то помидорчиков умыкнут, где-то яблочек в сумку себе стряхнут незаметно, а где-то и трёшник с прилавка свистнут. Я тамошним дежурным милиционерам указал на бабулек, мол, утащить они способны всё что угодно. А они мне: «Да знаем мы». И всё. А ведь у меня по Черёмушкинскому рынку заявлений куча лежит. И очень много поступает от иностранцев: кошельки у них вытаскивают, драгоценности всякие снимают… И вот представь себе историю. На днях я наблюдал за теми старушенциями и застукал-таки одну из них. 

— За руку взял?

— Обратил я внимание на одну иностранку. Она мне сразу в глаза бросилась: статная такая, элегантная. И браслет у неё золотой на руке. Этот браслет словно приковал меня к себе. Я прямо прилип к нему взглядом. Так вот эта иностранка остановилась у прилавка с овощами и начала что-то выбирать. А я так и держу глазами её браслет. Знаешь, рука красивая, холёная, с маникюром, пальцы длинные. И этот браслет сверкает — золотой, гибкий, словно тягучий. Ну а краем глаза-то я вижу и всё, что вокруг происходит. Ну и одна из тех бабулек трётся в двух шагах от иностранки. У меня, как только старушка в поле моего зрения попала, внутри всё похолодело. Чувствую, что вот-вот что-то произойдёт. И точно! Бабка мимо этой иностранки юркнула и на какие-то пару секунд закрыла её от меня собой. Ты понимаешь? Не дольше двух секунд я не видел браслета, а когда старушенция отодвинулась, украшения как не бывало! Ну я тут же бросился за бабкой. Пробегая мимо иностранки, я хлопнул её по плечу, крикнул: «Браслет!» и помчался дальше. Старушонка хоть и прыткая, но всё же с моими ногами ей не тягаться. Да и не видела она, что я на неё бросился. А я обхватил её так, чтобы она свою сумочку с продуктами не могла выпустить, и ору во всю мощь: «Милиция! Сюда!» И что бы ты думала? На меня со всех сторон ринулись остальные старухи. Они же увидели, что я их подругу поймал, ну и давай отбивать её. А когда их столько, отбиваться совсем нелегко. Вдобавок, не стану же я их по лицу кулаком лупасить.

— Ну и как всё закончилось?

— В конце концов мы их скрутили и приволокли в комнату милиции. Иностранка туда же прилетела следом за нами. Понятые… Одним словом, вытряхнули мы всё из бабулькиной сумки и обнаружили там браслет. Она в крик: «Не мой! Ничего я не брала! Он сам с руки этой чужеземки сорвался и упал ко мне в сумку!» Ну и так далее. Протокол составили, заявление написали, следователя вызвали. И вот тут началось самое интересное. Следователь отказался возбуждать дело.

— Почему?

— Говорит, что невозможно будет доказать кражу. Нет, твердит, судебной перспективы. Я ему: «Да браслет же у неё же в сумке лежал. Я сам видел, как она сняла его». Он мне на это: «Вы не видели, как она сняла его. Вы видели только, что он исчез с руки иностранной гражданки». Но это же улика. А он мне твердит, что это никакая не улика. И вот мы с ним препираемся так полчаса. Я от бешенства чуть не лопнул. В конце концов прошу иностранку надеть браслет на руку. И начинаю сильно трясти её руку. Браслет, разумеется, не падает, замочек там надёжный. Ну что, спрашиваю следователя, мог он сам упасть? А он в ответ на это заставляет меня расстегнуть браслет одним движением. Я стараюсь, а расстегнуть замок не могу. «Ну и как же бабушка смогла своими ручонками это сделать?» — спрашивает он меня. И я понял, что переломить ситуацию не могу. Ну нет у меня способа доказать бабкину вину. Знать, что это она сняла украшение, знаю, видел это, а доказать не могу.

— И как же?

— Переписал паспортные данные всех старух их той шайки и отправил запросы в ИЦ. Вскоре получил ответ. Оказывается у всех этих божьих одуванчиков по пять-шесть судимостей за кражи. Вот тогда я снова отправился на рынок, собрал всех бабулек в комнате милиции и сказал: «Вот, мамаши, данные на каждую из вас. Если здесь произойдёт хотя бы ещё одна кража, я вас всех упеку за решётку. И теперь уже никто не станет за вас заступаться. Так что лучше вам убраться отсюда по-хорошему». Они поверещали немного и ушли. Представляешь? С того дня их там нет. А постовым милиционерам я велел гнать этих бабулек взашей, если они их увидят на рынке снова.

— И что? Количество краж сократилось?

— Вдвое. Я понимаю, что теперь эти воровки пристроятся на каком-нибудь другом рынке и что я в некотором роде подложил свинью коллегам. Но как ещё я мог поступить? Взять их с поличным почти невозможно. Тот браслет был случайностью… Добился я лишь того, что вытеснил эту воровскую шайку на другой участок. И потому мне тошно от всего случившегося, хотя сам-то я вздохну теперь свободнее…

— Витя, дай мне эти материалы, — задумчиво сказала Вера.

— Для чего?

— Я изучу всё без спешки…

— И что? — Виктор передёрнул плечами. — Всё уж кончено.

— Витя, я всё-таки — помощник прокурора. У меня работа такая — следить за тем, чтобы всё делалось по закону. Дай материалы, я во всём разберусь. Если там есть состав преступления, я смогу возбудить уголовное дело и направить его для расследования в следственный отдел…

Смеляков остановился.

— Вера, почему мы с тобой, встречаясь, обязательно заводим разговоры о работе?

— Потому что мы болеем за свою работу.

Виктор взял её за руку и неуверенно спросил:

— Ты не разу не была у меня в гостях. Не хочешь посмотреть, как я устроился?

Она уловила в его голосе незнакомую нотку.

— Витя, давай чуть позже, не сегодня, — предложила она, осторожно отстраняясь.

— Скоро Олимпиада начнётся. Там уж не до посиделок…

— Придётся много дежурить?

— Всех запрягли. То есть я остаюсь на своём участке, но плюс к этому раз в трое суток буду дежурить на объекте, в гостинице «Спутник». Знаешь, нам специально к Олимпиаде всем пошили костюмы, чтобы все одинаково выглядели.

— Кому пошили?

— Ну, функционерам, сотрудникам спецслужб… Всем, кому на людях работать придётся… В ГДР[13] заказывали.

— Прилично смотрятся?

— Ничего, светло-голубые, то ли полиэстровые, то ли что-то в этом роде. Сколько раз мерку снимали, а пришёл за костюмом — он мне жутко велик, да и не только мне. У нас всё отделение жалуется. И ботинки тоже никак не могут подобрать. Чёрт знает что! А ведь с ранней весны готовились. Наверное, старшие чины всё расхватали сразу со склада. Уж они-то, небось, нарядились так, чтобы сидело как влитое. А нам, операм, досталось то, что осталось…

— Да, начальство у нас у всех очень пронырливое.

— Верочка…

— Да?

— Когда я могу позвать тебя в гости? — робко уточнил Смеляков. Весь его недавний задор развеялся без следа. 

— Витя, не торопи события, — девушка легонько потрепала его по плечу.

— Я кажусь тебе нахальным?

— Если бы казался, я бы так и сказала. Просто не спеши.

— Пойми… Мы знакомы уже давно и всегда оставались только друзьями. Я и помыслить не мог ни о чём ином, но сейчас я чувствую, что во мне… — он замялся, подбирая слова. — В общем, мне с тобой уютно, спокойно, но мне этого мало, Верочка, меня тянет к тебе, и у меня нет сил сопротивляться этому чувству. Я понимаю, что ты можешь испытывать совсем противоположное…

— Ну, раз ты настаиваешь на таком разговоре… Ничего противоположного, как ты изволил выразиться, я не испытываю. Ты нравишься мне, может, даже больше того…

Глаза Смелякова зажглись надеждой.

— Только, Витя, — продолжала Вера, — ты пойми, что когда мужчина и женщина, будучи друзьями, переходят определённую грань и между ними завязываются интимные отношения, то это очень легко может разрушить былую дружбу, когда новые отношения вдруг порвутся.

— Почему они должны порваться? — чуть ли не возмутился Смеляков.

— Ну а вдруг? Эта сфера ведь очень необычна, там всё гораздо тоньше, чувствительнее, болезненнее. Любовная связь может и не сложиться…

— Почему же? — нахмурился Виктор. — Ты полагаешь, что я не подхожу тебе?

— Витя, ничего такого я не говорю, но то давай не будем сейчас об этом…

Разговор скомкался.

— Прости, что я навязал тебе эту тему, — пробормотал Смеляков. — Обещаю больше не…

Она прервала его жестом:

— Не нужно ничего обещать, Вить, — и тут же прильнула к нему, целуя в щёку.

Он не посмел обнять её и принял поцелуй неподвижно.

— Вот ты и обиделся, — грустно улыбнулась Вера. 

— Я не обиделся, — он покачал головой. — Просто я сегодня ясно понял, что мне мало того, что есть. Мне хочется, чтобы ты всегда была рядом. Каждую минуту.

— При наших-то профессиях? — засмеялась она. — Да мы с тобой и собственным временем не очень-то распоряжаемся, а ты говоришь «каждую минуту». Или ты верёвочкой меня к себе привяжешь?

— Тем не менее…

— Ты очень хороший парень, — она перестала смеяться, — и я не исключаю того, что мы и впрямь будем вместе.

— Ты не шутишь?

— Но потерпи. Я сама скажу тебе, когда буду готова. Ладно?

— А ты будешь готова? — Смеляков взял её за плечи.

— Какой ты, оказывается, зануда. Об этой твоей стороне я и не догадывалась. Только больше я не скажу тебе ни слова. И без того уже наболтала лишнего. Наберись терпения.

 

***

 

Олимпиада грянула торжественно и красочно. Москва встретила иностранных гостей чистотой и безукоризненным порядком. В магазинах внезапно появилась кока-кола и финская колбаса, нарезанная и запаянная в пластиковую упаковку, а в табачных киосках стали продаваться настоящие американские сигареты — товары невиданные для Советского Союза. Всюду на улицах трепетали цветные флаги, приветливо улыбался с плакатов смешной олимпийский Мишка — символ Олимпиады-80.

Совместной оперативной группой КГБ-МВД, в составе которой Смеляков дежурил в «Спутнике», руководил офицер госбезопасности, туда же прикомандировывались участковые, постовая служба, уголовный розыск, БХСС и сотрудники КГБ. Группе было выделено два гостиничных номера, один из которых служил дежурной частью, другой — комнатой отдыха. Дежурства проходили в абсолютно спокойной обстановке, никаких происшествий не случалось, да и не могло, пожалуй, случиться из-за обилия спецслужб в столице.

«Валяем здесь дурака, — недовольно размышлял Смеляков, глядя, как члены оперативной группы в течение всего дня играли в шахматы или читали книги. — У меня на участке дел полным-полно, а приходится тут время впустую тратить, баклуши бить. Впрочем, не было бы нас тут в таком количестве, может, и порядка такого не было и чрезвычайные ситуации случались бы».

— Семён Николаевич, — заговорил он однажды с руководителем группы, — почему не создаются какие-нибудь специальные подразделения на случай захвата заложников? Ведь если такое случится, будет очень сложно. Мы же ничего не умеем. Нужны специалисты.

Чекист усмехнулся, раскуривая сигарету:

— Ну во-первых, у вас же создан ОМОН.

— Какой ОМОН?

— Отряд милиции особого назначения.

— Никогда не слышал о таком.

— Есть такой на Петровке. Это боевые ребята. Но только совсем не обязательно нужны такие отряды. Вон капитан Попрядухин, вспомни. Получил героя Советского Союза за то, что в самолёте обезвредил террористов. В одиночку справился! Самбист, мастер спорта, ворвался в самолёт через нижний люк и разоружил бандитов. И никакого спецподразделения… Да ведь у вас каждый день кто-нибудь задерживает преступников. А специалисты есть, уверяю тебя, и в МВД есть, и в КГБ тоже…

Если в «Спутнике» царило спокойствие, то на основной работе Виктор едва успевал справляться с валом обрушившихся на него дел. Каждый день что-то происходило. Конечно, крупных преступлений во время Олимпиады не было, но мелочёвка никуда не делась. Особенно одолевали Смелякова карманники, незримо присутствовавшие всюду. И если на прежнем участке Виктор сталкивался с ними редко, то теперь он отвечал не только за рынок, но также за крупный универмаг и за ресторан, где воры-щипачи очищали карманы зазевавшихся граждан по много раз на день.

«И ведь не увидишь этих проныр, — думал Виктор. — Пётр Алексеич как-то ловко вычисляет их, а я пока не научился…»

Как-то раз Смеляков вместе с Сидоровым стоял в универмаге «Весна», и вдруг Сидоров очень тихо шепнул на ухо Виктору:

— Не оборачивайся. У тебя за спиной в двух шагах карманник. Сейчас будем брать его. Как только он вытащит у женщины кошелёк, я тебя толкну. Ты сразу разворачивайся и хватай мужика.

— Какого?

— Увидишь. Пожилой такой. Там только один мужик, остальные женщины.

Виктор напрягся в ожидании. Вниз по затылку побежала капля пота.

И тут Сидоров легонько пихнул его в грудь.

Виктор развернулся и увидел перед собой невозмутимое лицо пожилого мужчины. Смеляков буквально сгрёб его в охапку.

«Тот ли? — мелькнуло в голове Смелякова. — Тот ли?»

— Держи его, Витя! — угрожающе закричал за спиной Сидоров.

Мужичок забился в крепких объятиях Смелякова, пытаясь высвободить свои руки, но Виктор плотно прижимал их к своей груди, не позволяя вору выпустить кошелёк. Он чувствовал, как металлический замочек больно упирался ему в сосок.

«Здесь, тут он, миленький!»

— Гражданка, у вас украли кошелёк, — загремел Сидоров, тыча пальцем в раскрытую дамскую сумочку. — Всех остальных прошу засвидетельствовать.

— Не я, не я, — брыкался схваченный вор.

— Спокойно, братец, — весело погрозил ему Сидоров. — Витя, а ну-ка освободи его чуток, покажи, что он вытащил у гражданочки.

Смеляков отступил на шаг от карманника. Тот разжал пальцы, и кошелёк упал на пол.

— Мой! — воскликнула женщина. — Товарищи, это мой кошелёк! Ах ты ворюга! Ах ты дрянь такая! 

Она растерянно смотрела на лежавший у ног карманника кошелёк, не решаясь поднять его.

— Вот и славненько, — Сидоров похлопал Виктора по плечу. — Волоки его в кабинет директора. Только крепче держи.

— У меня не вырвется, — усмехнулся Смеляков, всё ещё не до конца осознав, что они взяли вора с поличным.

— Товарищи, пройдёмте с нами, надо составить протокол. 

Пока Виктор шёл по залу, заломив вору руку за спину, и перед ним расступались шушукающиеся покупатели, он снова и снова возвращался к тому мгновению, когда он развернулся и схватил мужчину. И опять в его голове проносился вопрос: «Тот ли?». Это было похоже на испуг, от которого никак не получалось избавиться…

— Я почему-то жутко переволновался из-за этого карманника, — признался он вечером Сидорову.

— Что так?

— Не знаю. До сих пор сердце ёкает. Это как после сна бывает, когда возвращаешься к сцене, где на краю обрыва стоял. Во мне всё нормально, а потом, вспоминая про обрыв, почему-то дух ужасно захватывает. Страшно до смерти. Так и тут: мужик этот попался, а мне всё мерещится, что я мог не того сцапать и, стало быть, упустить вора. 

— Не упустил же, — ухмыльнулся Сидоров.

 

 

***

 

 

Секретно

экз. № 1

 

агент «Корвуазье»                                                                                                                               .

                                                                                                                               место встречи: условленное

                                                                                                             принял: Смеляков.

10.07.80 г.

 

Агентурное сообщение № 89

 

Бар ресторана «Гавана» на Ленинском проспекте иногда посещают молодые ребята, 20-23 лет, по кличкам Андрюха, Кучер и Груздь. Известно, что они нигде не работают, но свободно располагают деньгами. В начале лета Груздь продал в баре транзисторный приемник «Спидола» поляку студенту за 25 рублей. Несколько дней назад Кучер предложил официанту Никифорову Владимиру цветной малогабаритный телевизор «Юность» за 80 рублей, но по какой-то причине сделка не состоялась. Груздь оставил Никифорову свой номер телефона 134-71-43, однако последний выбросил листок с записью в урну.

                                                                                                        Корвуазье.

 

 

Задание:   Продолжайте наблюдение за поведением этой группы лиц. Фиксируйте их контакты. При случае попытайтесь установить с ними контакт. Если появится возможность постарайтесь взять на комиссию предлагаемые ими вещи или запомнить номер (если имеется), либо особые приметы.

 

                    Задание усвоил: Корвуазье.

 

Справка:       А/с на Андрюху, Кучера, Груздя первичное. Фигуранты не известны.

 

Мероприятия: Установить адрес, по которому установлен т.134-71-43. Провести оперативную установку в адресе, с целью установления Груздя. Проверить его по оперативным учётам и на наличие агентурных подходов.

 

Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                              лейтенант милиции В.А. Смеляков.

10.07.80 г.                                                              

 

Справка

Тел. 134-71-43 установлен по адресу: г. Москва, ул. Удальцова, д.48, кв. 516.

В адресе прописаны:

1) Груздиков Виктор Фёдорович, 12.01.1937 г.р., уроженец г. Можайска, Московской обл., пенсионер МВД, ответственный квартиросъемщик.

2) Груздиков Фёдор Викторович, 21.09.1962 г.р., уроженец г. Москвы, работает электриком во 2ом Медицинском институте им. Н.И. Пирогова.

Примечание: ранее в адрес была прописана Груздикова Елена Николаевна.05.08.1937 г.р., уроженка г. Можайска, Московской обл., пенсионерка, выписана из адреса 30.05.1980 г. в связи со смертью.

 

                                                                  Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                              лейтенант милиции В.А. Смеляков.

1.08.80 г.

 

 

***

 

На следующий день после дежурства в гостинице «Спутник» Смелякова вызвал Болдырев.

— Как настроение? Боевое?

— Вполне.

— Я тебя вот по какому вопросу выдернул. Ты все запланированные на обеденное время мероприятия отложи. Я тебе должен представить нашего резидента. Пора тебе агентов передавать, оставшихся от твоего предшественника.

Резидентом был бывший офицер уголовного розыска, проживавший на улице Вавилова, почти напротив Черёмушкинского рынка. Он давно вышел а пенсию, вёл тихую жизнь, не привлекал к себе внимания, не вызывал подозрения у представителей преступного мира, поэтому легко поддерживал связь с агентами, получал от них информацию и сразу передавал её соответствующему оперативному работнику уголовного розыска, чья агентура находилась у него на связи.

— Владимир Петрович, — представился он Смелякову.

Он держался бодрячком, хотя возраст наложил на него свою печать: морщины глубоко изрезали его лицо, кожа на шее провисла, из крупных мясистых ноздрей торчали пучки седых волос. Чуть прихрамывая на правую ногу, Владимир Петрович провёл гостей на кухню.

— Это ему пуля сухожилие перебила, — пояснил Болдырев.

— А вторая здесь прошла, — добавил не без гордости резидент, потыкав длинным узловатым пальцем себе в основание шеи. — Чуть-чуть в сторонку, и мне бы каюк настал. Ха-ха-ха! Значит, Виктор Андреевич, будем работать вместе?

— Будем.

Смеляков с интересом разглядывал  Владимира Петровича. И впрямь никто никогда не подумал бы, что этот сухонький старик был резидентом и имел на связи полтора десятка глубоко законспирированных агентов, от информации которых порой зависел успех многих оперативных мероприятий.

— Присаживайтесь. Я приготовил к вашему приходу крепкий чай. Вчера купил две пачки индийского… Никак не могу привыкнуть, что нет моей Нины Семёновны.  

— Месяц назад он похоронил свою жену, — шепнул Болдырев Смелякову.

— Теперь придётся на старости лет учиться жить в одиночку, — проговорил Владимир Семёнович спокойно, но в глазах его задрожали слёзы.  

Эта сцена произвела на Виктора сильное впечатление. Когда деловые вопросы были обсуждены, и Болдырев со Смеляковым вернулись в отделение, Виктор снова и снова вспоминал о резиденте, но не как о своём коллеге, а как об одиноком человеке. Сразу в голове возникли лица родителей.

«Чёрт меня подери! Я же давно ничего не посылал им! И на последнее письмо матери не ответил. Надо накупить побольше финской колбасы в нарезке, они удивятся, никогда таких упаковок не видели. Отец-то, конечно, скажет, что это баловство, что колбаса должна быть толстыми ломтями нарезана, иначе ей рот не радуется. Но пусть всё-таки побалуются этим сервелатом…» 

Ближе к вечеру к Смелякову пришли две азербайджанки, одной было лет под тридцать, другая казалась совсем молоденькой девушкой.

— Нам сказали заявление написать, — громко начала старшая. — Сказали, что к вам надо..

— У вас что-то случилось?

— Нас обманули, товарищ милиционер!

— Где? Как?

— В магазине «Весна». Подсунули не тот товар. Мы брали итальянские батнички, а нам всучили обыкновенные майки. Самые дешёвые советские майки.

— С рук покупали? — догадался Виктор. 

— Да.

— Понятно. Что же вы так? Разве не понимаете, что с рук ничего покупать нельзя?

— С виду приличный такой мужчина был, — присоединилась к разговору девушка. — Дал сперва посмотреть на кофточки. Мы их пощупали. Очень хорошие кофточки. Очень красивые. Мягкие, нежные, трогать — просто наслаждение.

— Много купили?

— Господи, пять упаковок, — возмутилась старшая. — Хотели в Баку подарки привезти. А тут на тебе! Купили такое…

— Понятно. Мошенников там много. Они это ловко умеют.

— Да, очень ловко. Мы с ним к его машине спустились, он спросил, сколько нам надо, мы расплатились, и он сунул нам пять упаковок. Они закрыты были, заклеены. Мы сразу-то не стали распечатывать их, на улице-то неудобно. Пока лавочку нашли, пока устроились. А когда увидели, что внутри, то просто ахнули! Дешёвые тряпки! Но ведь заплатили-то мы за импортные батники, а не за чёртовы майки, которые и на половую тряпку не сгодятся. Это совсем другие деньги, товарищ следователь.

— Я не следователь, а инспектор уголовного розыска, сыщик.

— Это хорошо, что сыщик, — опять затараторила девушка. — Вы уж нам помогите, товарищ сыщик. Очень просим вас.

— А вы запомнили того мужчину?

— Мужчина, как мужчина, обычный русский мужчина, — пожала плечами старшая.

— У него вот тут над бровью родинка, — воскликнула девушка, — большая родинка.

— Ладно, вот вам бланк объяснения, пишите всё подробно, — распорядился Смеляков. — Что помните, то и пишите. Какая машина, какого этот мужчина возраста, его приметы… Вообще, как можно подробнее о том, что с вами произошло…

Утром Виктор отправился в универмаг «Весна» и расспросил продавщиц, не обратил ли кто-нибудь из них вчера внимания на толкавшегося среди покупательниц мужчину.

— Был тут один, — вспомнила какая-то из продавщиц. — Всё предлагал что-то. На машине приезжал.

— Почему вы думаете, что на машине?

— А я в окно видела. Он тут подцепил двух дамочек с Кавказа и к машине повёл. Машина, как у моего мужа.

— Какая?

—  «Москвич-412» бежевого цвета.

— А номер не запомнили?

— Всего номера не помню, но буквы были: «МКГ».

— Спасибо…

Вычислить машину по заданным параметрам оказалось несложно, и уже через два дня Смеляков появился на квартире владельца «Москвича». Его встретил молодой человек, взлохмаченный, небритый, в линялой тельняшке. Его звали Илья.

«А родинки-то никакой у него нет над бровью», — отметил для себя Виктор.

После недолгого разговора выяснилось, что Илья дважды предоставлял машину своему приятелю.

— Зачем? — спросил Смеляков.

— Ему машина была нужна, а мне деньги. У меня жена сейчас в больнице. С финансами трудно. Я же художник, а профессия у меня такая, что сегодня денег полно, а завтра — фига с маслом. А тут появился Гоша…

— Тот самый приятель?

— Да. И сказал, что ему иногда будет нужна машина. Предложил по двадцатке за каждый день. Двадцать рублей! Разве я мог отказаться?

— А вам не пришло в голову поинтересоваться, для чего вашему приятелю понадобилась ваша машина? Не спросили вы, с какой такой щедрости он вам сразу двадцать рублей выложил?

— Да нет мне дела, чем Гоша занимается. Мне деньги сейчас нужны до зарезу. Разве я мог отказаться?

— Всё с вами ясно, Илья. Так, давайте-ка вы мне напишете объяснение, чтобы задокументировать факт передачи вами автомобиля во временное пользование вашему другу. Как его полное имя?

— Игорь Семёнович Руденко, — проговорил Илья, переминаясь с ноги на ногу.

— Машина сейчас где?

— Во дворе стоит.

— Хорошо. Прошу вас больше никому не давать её.

— Товарищ лейтенант, а что Гоша натворил-то? Я же ничего не знаю.

— Похоже, что ваш дружок — жулик, мошенник. А вы в некотором смысле соучастник его мошенничества. Впрочем, соучастник, похоже, невольный. Ладно, с этим разберётся следователь.

— Послушайте, но я же ни сном, ни духом… Я же не знал ничего!

— Где живёт ваш Гоша? Адрес знаете?

Час спустя Смеляков сидел за столом в квартире Игоря Руденко.

Квартира не отличалась ни изяществом обстановки, ни роскошью. «На дворец крупного воротилы не тянет», — подумал Виктор. Игорь был совершенно подавлен появлением сотрудника уголовного розыска, весь съёжился, облокотившись на край стола.

— Как же вы меня нашли? — растерянно проговорил он, не поднимая головы.

— Видите ли, гражданин Руденко, милиция у нас на высоте. Это про неё только говорят, что она ничего не делает, но вот вы на собственном примере имеете возможность убедиться, что мы раскрываем преступления очень быстро, — сказал, стараясь не выдавать своего торжества, Смеляков.

— Что же теперь будет?

— Статья 147 уголовного кодекса, мошенничество. Серьёзное преступление. В деталях будет разбираться суд.

— Послушайте, я же раньше этим не промышлял.

— Вы полагаете, что я в это поверю? Надо иметь талант, чтобы всучить целую пачку отечественных маек вместо импортных кофточек. И не кому-нибудь впихнуть, не мужику, а бабам! У женщин-то глаза на тряпки ох какие острые! 

— Да дуры они полные! — воскликнул Руденко. Он поднял глаза на Смелякова, наморщил лоб, и чёрная родинка над бровью выразительно шевельнулась, словно жила своей отдельной жизнью.

— А вы так запросто определяете, что представляет собой человек? — усмехнулся Виктор. — Впрочем, что я с вами время трачу. Я вас нашёл, а дальше — не моё дело. Суд определит степень вашей вины.

— Суд… — обречённо пробормотал Руденко. — Неужели нельзя без суда?

Виктор поднялся и развёл руками:

— Любишь кататься, люби и саночки возить. Слышали такую поговорку, гражданин Руденко?

Тот молча кивнул.

И тут Виктора что-то толкнуло изнутри. Такую вселенскую беззащитность источала сгорбившаяся фигура Игоря, такую обречённость, что Смеляков не выдержал.

— Послушайте, Игорь Семёнович, — заговорил он. — Могу предложить вам одно очень лёгкое решение этого дела. Но вам придётся раскошелиться.

— Заплатить? Кому? Штраф? Или лично вам?

— Э-эх! Гражданин Руденко, а я-то решил с вами по-человечески, — махнул рукой Смеляков.

— Простите, товарищ лейтенант… Я просто не понял…

— Не мне заплатить, а женщинам, которых вы обманули. У меня есть их адреса. Если вернёте им почтовым переводом их деньги, думаю, они вас простят.

— Согласен! — Руденко вскочил со стула и едва не бросился к Смелякову, чтобы обнять его, но заставил себя остановиться.

— Вот и хорошо, что согласны. В таком случае я даю вам два дня. Если через два дня не принесёте мне квитанцию и копию телеграммы, в которой вы приносите ваши извинения этим женщинам, то я возбуждаю уголовное дело.

— Господи, да я сегодня же… Я прямо сию минуту…

— Только не подумайте, что вы разжалобили меня. Просто мне не хочется заниматься бумажной вознёй.

— Я сегодня же всё сделаю! — с жаром повторил Руденко.

Виктор чувствовал себя удовлетворённым.

А на следующий день Руденко приехал к нему в отделение и привёз квитанцию почтового перевода.

— Вот и славно! — скупо улыбнулся ему Смеляков. — Будем считать этот инцидент исчерпанным.

— И всё? — уточнил на всякий случай Игорь. — Я могу идти?

— Да. Ступайте, Игорь Семёнович…

Смеляков долго смотрел на квитанцию. Дело было закончено, не успев начаться.

«А здорово он испугался. Только вот не верю я, что он впервые занимался мошенничеством. И пачки у него были аккуратно склеены, и за машину щедро приятелю заплатил, то есть твёрдо знал, какой навар будет у него за день… Нет, парень промышляет этим. Может, не развернулся во всю мощь, но работает профессионально… По какому он адресу живёт? Так-так… Надо предложить его операм из Бауманского отделения, раз он в их районе проживает. Кажется, из него может получиться неплохой агент…»

Смеляков поднял телефонную трубку и неторопливо покрутил диск, набирая нужный номер. Выяснив, кто из оперативников отвечал за участок, где проживал Руденко, Виктор связался с нужным ему сотрудником.

— Заявления этих азербайджанок лежат у меня. Объяснительная от Руденко тоже у меня, — сказал Смеляков. — Так что могу дать тебе всё это добро, если заинтересуешься. А ты уж распоряжайся всем по собственному усмотрению. План по приобретению небось горит? А на этой компре ты легко исправишь эту ситуацию.   

— Дорогой мой, я к тебе сегодня же приеду. Такой подарок! Вы меня порадовали!

— С тебя бутылка.

— О чём разговор! У меня есть классный коньяк.

— Тогда прямо у меня и обмоем. Только я сегодня засиживаться допоздна не могу, потому что мне завтра дежурить. Так что вы постарайтесь не позже семи.

— Буду… Ещё раз спасибо за помощь…

 

***

 

Между тем Олимпиада заканчивала триумфальное шествие по стране. Медали сыпались в копилку олимпийской сборной СССР золотым потоком. Люди радовались атмосфере доброжелательности весёлого праздника и красивого зрелища. В один из тех дней в отделение поступила сводка об оперативной обстановке в городе, где было сказано, что в Москве не зарегистрировано ни одного преступления: ни разбоев, ни угонов автомобилей, ни изнасилований.

«Оно, конечно, понятно, — подумал Смеляков, — нагнали милиции со всей страны! Когда на каждого гражданина приходится по два милиционера, трудно совершить преступление. К тому же основную массу неблагонадёжных лиц выперли из столицы месяца за два до начала Олимпиады. А многие, как я думаю, и сами выехали на время, чтобы избежать неприятностей. Только сводка эта — фикция. У меня за вчерашний день две кражи было в «Ингури», только я не зарегистрировал их, а потому их вроде как и не было. Оттуда и сводка чистенькая получилась. Хотя, конечно, сейчас, во время Олимпиады, обстановка почти райская. Кстати, за «Ингури» надо браться всерьёз. Там кто-то активно шурует, и наверняка не один человек, пора выявить эту братву»…

В воскресенье, 3-го августа, состоялось закрытие Олимпиады. В тот день Смеляков дежурил в «Спутнике». С четырнадцатого этажа он любовался красочной церемонией закрытия спортивного праздника. Перед ним почти как на ладони лежал стадион «Лужники», в заходящих лучах солнца сверкала золотистая чаша для олимпийского огня, обрамлённая лозунгом: «Быстрее, выше, сильнее!», пестрели бесчисленные разноцветные флаги.

Когда небо над Москвой начало незаметно угасать, погружая город в тонкую вечернюю синеву, над стадионом плавно взмыла гигантская кукла Олимпийского Мишки, мягко подталкиваемая яркими лучами прожекторов. Зрелище было завораживающим. Виктора охватила острое, щемящее чувство печали. Казалось, весь город в те минуты был переполнен нежностью и любовью. Откуда-то из репродукторов доносились звуки прямой трансляции со стадиона, Лев Лещенко нежно исполнял прощальную песню: «На трибунах становится тихо… До свиданья, до скорых встреч…». Небо продолжало затухать, и в подкрадывающихся сумерках залитое светом пространство «Лужников» приобретало всё более сказочный вид. Улыбчивый Олимпийский Мишка поднимался выше и выше, постепенно теряясь в розоватой бездне засыпающего небосвода, лучи прожекторов уже не доставали его. А на телевизионных экранах в те минуты проплывали ряды зрителей на стадионе, нескончаемой чередой появлялись умилённые плачущие лица. Все были искренне растроганы и счастливы…

«Вот и кончился праздник, — подумал Виктор. — А у меня его словно и вовсе не было. Теперь-то режим станет поспокойнее, можно будет в следующие выходные наконец-то отдохнуть».

Он подумал о Вере и живо представил её лицо. За время Олимпиады он ни разу не созванивался с Верой, и теперь почувствовал, как сильно ему нехватало её.

«Верочка, милая Верочка…»

А через несколько дней после закрытия Олимпиады из Баку прибыла большущая почтовая посылка на адрес девяносто шестого отделения милиции, но на имя Смелякова, Виктор не сразу догадался, кто был отправителем, несмотря на указанное имя. Он уже успел забыть двух азербайджанок, которым пронырливый гражданин Руденко подсунул советские майки вместо итальянских кофточек. В посылке оказались душистые фрукты.

— Ёлки-палки! — воскликнул Смеляков, стоя над раскрытой коробкой. — Пётр Алексеич, вы только гляньте, что мне прислали: тут персики, абрикосы, груши…

— Это кто ж так расстарался для тебя? — Сидоров, не выпуская из рта дымящейся папиросы, взвесил на ладони большущую грушу, источавшую нестерпимо вкусный аромат.

— Да были у меня как-то две пострадавшие. Это они, видать, в благодарность за то, что я им не только деньги вернул, но и заставил человека, обманувшего их, извиниться перед ними.

— Во! А многие говорят, что народ у нес бессердечный и не умеет ценить нашу с тобой работу.

— Угощайтесь, Пётр Алексеич. Надо ребят позвать, пусть порадуют душу…

— Этак у тебя ничего не останется.

— Всю эту груду мне всё равно одному не одолеть.

— Давай лучше на вечер оставим, откупорим винца и отдохнём на славу…

— Верно, посидим вечером, расслабимся… Кстати, Пётр Алексеич, надоумьте, как мне с «Ингури» грамотно разобраться?

— А что, кражи замучили?

— Регулярно.

— У тебя есть какая-нибудь информация по этому поводу?

— Да, от одного из агентов, которого я получил от своего предшественника, поступила информация, что в «Ингури» постоянно отдыхает группа карманников, которая орудует на 33-м маршруте троллейбуса.

— В таком случае ты свяжись с ребятами из ООПГ[14]. Попроси их помочь. Там ребята толковые. Они с одного взгляда щипачей определяют, карманники — их специализация. Только как всё провернёте, сразу определитесь с тем, как результат будете делить. Они-то наверняка на себя одеяло станут тянуть, но кражи-то на нашей территории и раскрытие их за тобой должны быть. Не забудь всё оформить, а то получится, как тогда с наркотой в «Гаване».

— Ладно, Пётр Алексеич, всё сделаю чин-чинарём.

Виктор невольно вернулся мысленно к недавнему эпизоду, связанному с задержанием продавца наркотиков в ресторане «Гавана». В тот раз к нему поступила информация от его агента, что некто по кличке Муха регулярно сбывает анашу в «Гаване». Сидоров со Смеляковым легко взяли Муху и через него вышли на владельца анаши, на квартире у которого обнаружили пятьдесят килограммов наркотического зелья. Успех был оглушительным, но Виктор забыл застолбить в учётной группе РУВД раскрытие за своим агентом, и карточка на раскрытое преступление пролежала в Управлении долгое время без соответствующей отметки. В конце концов в неё была внесена фамилия опера из районного ОУРа, в результате чего Смеляков и его агент лишились денежной премии. Виктор злился на себя, но ничего поделать не мог… «Что за рассеянность такая? Мозги стали просто стариковские, ничто в голове не держится, всё вылетает!» — ворчал он, не осознавая, что причиной была вовсе не невнимательность, а самая обыкновенная человеческая усталость. Дел всегда хватало в избытке, в памяти приходилось держать колоссальный объём информации и принимать решение одновременно чуть ли не десятку сложнейших вопросов, наступая порой на горло собственной совести и принципам. Всё это не могло не сказываться на нервах, поэтому, когда после высасывающей все жизненные силы работы очередное преступление раскрывалось, Виктор выбрасывал из головы такие «пустяки», как оформление соответствующих бумаг. «Дело сделано, а бюрократия потерпит», — вздыхал он, чувствуя огромное облегчение от сброшенной очередной тяжести. Через день он, разумеется, спохватывался, и заполнял всё должным образом, но в тот злополучный раз, вернувшись с задержания в «Гаване», он напрочь забыл о карточке на раскрытое преступление и вспомнил о своём «проколе» только во время очередного премирования…

Что касается совместной операции с ООПГ в ресторане «Ингури», то она прошла быстро и без осложнений. Человека, запустившего руку в изящную дамскую сумочку, висевшую на спинке стула, взяли с поличным. Виктор был доволен, хотя прекрасно понимал, что карманники, переждав месяц-другой, вернутся в «Ингури», потому что обеспечить беспрерывную работу сотрудников ООПГ там было не реально.

«Пусть хоть временная передышка. Пусть хоть месяц. Будет время сосредоточиться на кое-каких других делах…»

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ОКТЯБРЬ 1980

 

 

МВД СССР                                                                                                  Секретно

ГУВД Мосгорисполкома                                                                            экземпляр №1

Управление оперативной службы

исх. № 5/1120с  вх. № 3/16000с

«17» октября 1980 г

 

 

Оперативная установка

 

на: Груздикова Фёдора Викторовича

      21.10.1962 г. рожд., уроженца г.Москвы,

     русского, проживающего по адресу:

      г. Москва, ул. Удальцова, д. 48, кв.516,

      т. 134-71-43,

      не работающего.

 

 

Груздиков Ф.В. занимает с семьёй двухкомнатную квартиру в 12 этажном кирпичном доме на 3-ем этаже. На площадке расположены ещё три квартиры. Окна квартиры проверяемого обращены во двор, из которых хорошо просматривается вход в подъезд.

В адресе проверяемый проживает с момента заселения, поэтому хорошо известен жильцам дома.

Со школы Груздиков считался трудным ребёнком, часто прогуливал занятия, рано стал курить, употреблять спиртное. В 7 или 8 классе впервые убежал из дома. В связи с чем был поставлен на учёт в детской комнате милиции.

Воспитанием сына занималась мать, Груздикова Елена Николаевна, которая недавно скончалась от онкологического заболевания. Проверяемый мать не воспринимал, был с ней груб, часто устраивал скандалы. Один из источников был свидетелем, когда после очередного скандала Груздиков ударил мать аллюминевой трубкой от пылесоса по голове и убежал из дома. Вернувшийся с работы отец (о нём ниже) вызвал скорую и отправил жену в больницу, где она с сотрясением мозга пролечилась почти месяц.

Отец проверяемого – Груздиков Виктор Фёдорович, 12.01.1937 г.р., уроженец г. Можайска, пенсионер МВД, ранее работал инспектором ГУБХСС МВД СССР, в 1976 году уволен из органов по болезни с сохранением пенсии. Работает в Главном управлении торговли Мосгорисполкома.

Проживающие в доме видят его редко. Как ранее, когда он служил в МВД, так и сейчас Груздиков старший уходит рано, а возвращается поздно, часто после 00 часов. Поэтому  воспитанием сына не занимался. Когда жена жаловалась на поведение сына, отец всегда занимал его позицию и винил во всём свою жену. По мнению источников, неустроенность семейной жизни была основной причиной спровоцировавшей болезнь, которая привела к смерти матери проверяемого.

В настоящее время Груздиков Ф.В. числится работающим во 2-ом Московском медицинском институте, однако соседи его постоянно видят дома в дневное время. По вечерам он уходит вместе со своими многочисленными друзьями и возвращается чаще после отца, как правило, в нетрезвом состоянии.

Из связей Груздикова источникам известны:

- Андрюхин Валентин, 20 лет проживает в соседнем доме № 46, дружит с проверяемым с детства;

- Сошников Алексей, 20—21 год проживает где-то на Ленинском проспекте, учился в одной школе с Груздиковым, дружен с ним с детства;

- Сергей, на вид около 25 лет, где проживает не известно, но как отметил один из источников, он является «заводилой во всех делах компании»;

- Тер-Микалёв Армен Арнольдович, 01.02.1960 г.р., проживает в соседней квартире № 517, дружит с проверяемым с детства.

Родители Тер-Микалёва, оба работают в одном из почтовых ящиков, категорически были прогтив отношений своего сына с Груздиковым. Однако, как отметили источники, Армен продолжает втайне  от родителей посещать его квартиру и принимать участие в их делах.

Материально семья Груздиковых обеспечена хорошо. В квартире добротная деревянная мебель, дорогостоящая радио и телеаппаратура, хрустальная посуда, вся квартира в коврах.

Несмотря на то, что Груздиков младший работает электриком, он свободно располагает деньгами. Недавно соседу из кв. 511 занял 25 рублей. На вопрос, возможно ли вернуть долг через месяц, Груздиков ответил: «Вернёшь когда будут».

Информации, предлагал ли на продажу Груздиков или его связи какие-либо вещи, в процессе проведения установки не получено. На момент посещения квартиры цветного малогабаритного телевизора «Юность» не обнаружено.

 

Начальник отделения 5 отдела

майор милиции                                                                                       В.С. Томазов

 

Начальник 5 отдела

майор милиции                                                                                      О.В. Заверюха

 

«15» октября 1980 г.

 

 

 

***

 

В последних числах сентября Борис Жуков переехал на квартиру к Лене. Её родители улетели в Лондон в долгосрочную командировку.

— Ну теперь нам с тобой вдвоём будет просто шикарно, — сказал он Лене на следующий день после того, как они остались одни. — Давай соберём, что ли, компашку по этому поводу.

— С удовольствием. Ты кого предполагаешь позвать?

— Ну… Надо бы подумать. Чтобы не заскучали за столом…

— А когда?

— Чего тянуть? Давай на ближайшую субботу свистнем всех. Это какое число?

— Пятнадцатое…

— Я прямо сейчас и сяду на телефон. Начну с Верочки Шиловой…

Вера приняла приглашение, но сразу уточнила, что она придёт со Смеляковым.

— О, похоже, что у вас с ним серьёзно, — пошутил Борис.

— У нас с ним как надо, — парировала она.

— Понял и умолкаю, сударыня. Я ведь так и так хотел его звать. Тогда ты сама позвони ему, ладно?

— Не позвоню, а передам при встрече. Он сегодня ко мне в прокуратуру должен заглянуть…

Смеляков приехал первым, поскольку ему было ближе других.

— Я думал, что ты вместе с Верой будешь, — удивился Борис.

— Она сказала, чтобы я ехал один. Она может чуть припоздниться.

Но пришла Вера почти вовремя. Увидев Виктора, она чмокнула его в щёку:

— Привет. 

Жукову сразу бросилось в глаза, что Виктор смотрел на девушку с нескрываемой нежностью. «Тут всё не просто так, — подумал Борис. — Витька, кажется, основательно втюрился. Глаза у него просто по-мальчишески сияют».

— Проходите, чего вы столпились в прихожей! — выбежала к ним Лена.

Вера достала из полиэтиленового пакета туфли и направилась к дивану:

— Как же я устаю в сапогах, люди добрые! В каком поганом климате мы живём! Всё время дожди и грязь. Кажется, что даже если на такси к подъезду подкатить, то всё равно изгваздаешься… Вить, я сейчас, в ванную сбегаю, причёску поправлю…

Смеляков вернулся к книжным полкам, от которых он отошёл, услышав голос Веры. Ему всегда хотелось знать, что люди читают. Всегда хотелось найти что-нибудь новое. Неожиданно увидел «Доктор Живаго».

— Лена, послушай, у вас тут, оказывается, есть «Доктор Живаго»…

— Папа из Парижа привёз. Это какое-то эмигрантское издание.

— Можно посмотреть?

— Конечно. Ты не читал?

— Откуда же я мог взять «Живаго»? Он же почти запрещённый. Вера рассказывала, что Пастернака за этот роман изгнали из Союза писателей.

— Вить, не читай ты эту ерунду, — подошёл к ним Борис.

— Ерунду?

— Не стоит эта книга всего того шума, который вокруг неё создали. Да и не было бы никакого шума, если бы Пастернаку Нобелевскую премию не дали. А дали её только из политических соображений. Уверяю тебя, что «Тихий Дон» и «Хождение по мукам» в сотни раз сильнее, острее и красочнее, чем «Доктор Живаго». Но идеологическая шумиха вознесла «Живаго» на недосягаемую высоту. Революция, со всеми её неоправданными жестокостями, у Шолохова гораздо страшнее. Пастернак — лирик, ему не хватает жёсткости. 

— Дадите почитать? — спросил Виктор.

— Да бери на здоровье, — Борис равнодушно пожал плечами, — только на людях всё-таки не особенно «свети» её… Если хочешь знать моё мнение, то в этом романе гораздо интереснее любовная история и превратности судьбы, так сказать. А некоторые моменты просто удивительно хороши психологически, хотя прописаны, на мой взгляд, не до конца, не совсем точно… Вот послушай, — Борис взял книгу из рук Виктора и стал искать что-то в тексте. — Ага, нашёл… Лариса, главная героиня, совсем ещё молоденькая девушка, стала любовницей богатого мужчины, кажется, он был сперва любовником её матери, я точно не помню. И ты погляди, как Пастернак интересно заметил влияние её сексуального опыта на её мировоззрение. На меня это произвело сильное впечатление. Вокруг уже кипит революция, и приятели Ларисы, обыкновенные подростки, уже втянулись в работу революционного подполья… Да вот слушай: «Мальчики играли в самую страшную и взрослую из игр, в войну, притом такую, за участие в которой вешали и ссылали. Концы башлыков были у них завязаны сзади такими узлами, что это обличало в них детей и обнаруживало, что у них есть ещё папы и мамы. Лара смотрела на них, как большая на маленьких. Налёт невинности лежал на их опасных забавах. Тот же отпечаток сообщался от них всему остальному. Морозному вечеру, поросшему таким косматым инеем, что вследствие густоты он казался не белы, а чёрным. Синему двору. Дому напротив, где скрывались мальчики. И главное, главное — револьверным выстрелам, всё время щёлкавшим оттуда. “Мальчики стреляют”, — думала Лара»… Ну и так далее. Как тебе? Ведь очень точно и ёмко! Понимаешь, она — уже женщина, она познала суть, она познала то, на чём держится всё остальное. А они этого не знают и всё ещё продолжают быть мальчишками, хоть и носят в карманах револьверы. «Налёт невинности лежал на их опасных забавах»! Каково? И это о революции!

— Я должен почитать, чтобы составить собственное мнение, — серьёзно ответил Виктор. — А эта мысль, на которую ты обратил внимание, очень необычна.

— Я считаю, что именно такими местами и силён «Доктор Живаго», — сказал Борис.

Понемногу появились остальные приглашённые.

— Ну что? Не пора ли нам за стол? — бодро спросил Борис.

Он с удовольствием представлял гостей друг другу, живо в двух-трёх словах рассказывая что-нибудь о каждом. Смеляков чувствовал, что Борису хотелось, чтобы все видели бесконечно разнообразный круг его знакомств. А круг и впрямь был широк: журналист из «Известий», сценарист с «Мосфильма», молоденькая гимнастка, музыкант из какой-то полуофициальной рок-группы, двое сослуживцев из МВТ[15]. Вера с Виктором выступали представителями правоохранительной системы. Поначалу ждали, что появится Александр, брат Лены, но так и не пришёл.

— Должно быть, нашёл очередную фотомодель для себя и не в силах от неё оторваться, — предположила Лена.

— Или просто напился, — негромко добавил Борис.

Поначалу, как это нередко бывает в разномастной компании, разговор не вязался, но Борис умело подбрасывал то одну, то другую тему, и гости, заглатывая его наживки, постепенно вовлеклись в общую беседу. Вскоре в комнате стоял оживлённый гул, смех, звон рюмок и бокалов, из больших прямоугольных динамиков лилась ненавязчивая музыка.

  — Слушайте, я тут сон недавно видел, — рассказывал рок-музыкант, вальяжно откинувшись на спинку стула и перекатывая вилку в пальцах, как иллюзионист. — Фантастический сон, сюрреалистический какой-то.

— Все сны немного сюрреалистичны, — вставил сослуживец Бориса, снимая пиджак.

— Шагаю я по Красной площади, — продолжал музыкант, — и вдруг начинаю расти. Ну, знаете, как в кино бывает: всё внезапно начинает уменьшаться, а человек увеличивается до невероятных размеров. И вот уже вижу всё с огромной высоты. И площадь под моими ногами медленно разваливается. То есть не сама разваливается, а от неё отваливаются какие-то куски, огромными ломтями откалываются. И я понимаю, что это куски Советского Союза. Я стою и не могу ничего поделать. Мне хочется плакать, потому что всё рушится, и хочется смеяться, потому что что-то происходит великое. Но самое удивительное было то, что одна моя нога осталась на Красной площади, а другая поехала на отвалившемся куске. И я начинаю разрываться надвое. Вот тут мне сделалось ужасно больно и горько. Я проснулся в такой тоске!

— Любопытный сон, — тихо проговорила Вера.

— А что если он вещий? — усмехнулся журналист.

— А слабо тебе тиснуть статейку про этот сон? — засмеялся Борис.

— Куда тиснуть? В «Известия»? Да меня из газеты в три шеи выпрут, а заодно и из партии попросят. Это же стопроцентная антисоветчина! Такой сон даже из самого премудрого фантастического романа изымут.

— Зря вы смеётесь, — опять заговорил музыкант. — Сон-то тяжёлый был. Может, он не реалистичной, но я почему-то верю, что он имеет прямое отношение к нашей жизни.

— Ещё бы! — гаркнул всё тот же сослуживец Бориса, распуская галстук. — Что может иметь к нам большее отношение, чем Красная площадь! 

— Чего вы прицепились к этому сну? — подал голос другой сослуживец. — Ну мало ли что там во сне. Я вот летаю постоянно. Не бежать же мне из-за этого к психиатру. Я читал, что сны нам даются для того, чтобы мы имели возможность освободиться от сковывающих нас тайных желаний и переживаний.

— Подсознание рвётся наружу?

— Может… Только всё это обычно забывается. Чего бы ни натворили во снах, мы почти никогда не помним об этом.

— Значит, если запоминаем, то сон имеет какой-то особый смысл, — заключил музыкант.

— Костя, ты всё в одну сторону гнёшь. Ну только если сон вещий, — пожал плечами Борис, — то это означает, что наша страна должна рухнуть. Но разве это возможно? Ну есть ли среди нас хоть кто-то, допускающий такую вероятность? Никогда! Диссидентов в стране полным-полно, шпионов тоже, все подгрызают, подтачивают, подпиливают. Уж я-то наслышался от отца всякого и иногда даже в подробностях. Он хоть и не в самых высоких эшелонах КГБ служит, но всё-таки… Нет, братцы, никто и никогда не одолеет машину нашей госбезопасности, никакой силы не хватит, чтобы свалить Советский Союз…

— Слушайте, — спохватился журналист, — я же новый анекдот принёс. Как раз по поводу КГБ…

За первым анекдотом последовал второй, третий, а когда все вдоволь насмеялись, кто-то вспомнил о новой повести Маканина, но оказалось, что остальные её не читали, и тогда беседа перетекла в русло быта, о котором все были осведомлены.

Виктор охотно принимал участие в разговоре, если чувствовал, что было уместно подключиться к затронутому вопросу. Но в основном он наблюдал. Общество было для него новым, необычным. Он затруднился бы сказать однозначно, нравились ему собравшиеся за столом люди, или нет. Он привык к компании более простых людей, к более приземлённым темам, к более тяжеловесным шуткам. Нельзя сказать, чтобы он был скован, но всё-таки что-то мешало ему почувствовать себя «в доску своим» в этой среде.

Мало-помалу общая беседа раздробилась на отдельные разговоры, на каждом конце стола обсуждалось что-то своё. Лена беспрестанно смеялась своим звонким девчачьим смехом, запрокидывая красивую голову и повторяя: «Ой, я уже совсем пьяная». Вера пыталась разговорить гимнастку, но это ей не удавалось, спортсменка только улыбалась, кивала или пожимала плечами, плотно сжав губы, словно боялась собственного голоса. Через некоторое время журналист, устав от собственной идеологической трепотни, обратил охмелевший взор на гимнастку и стал рассыпаться изысканными комплиментами. Девушка продолжала молчать, но улыбка её сделалась более открытой. В конце концов она заявила, что ей пора домой и на настойчивые просьбы журналиста выпить с ней на брудершафт ответила твёрдым отказом: «У меня режим. Мне нельзя».

— Наденька, милая, но это просто недопустимо! Вы бросаете нас в самый разгар веселья. Посидите ещё хоть полчасика с нами! — закапризничал журналист.

— Мне нельзя.

— Тогда вызываюсь проводить вас. Полагаю, что вы мне не откажете, — и он тут же оделся, готовый следовать за гимнасткой хоть на край света.

Когда они ушли, Борис засмеялся:

— Всё, наш писатель погиб. Надя его проглотит и не поперхнётся.

— Проглотит? Да она же ангелочек! Сама невинность! — запротестовал один из его сослуживцев. — Сущее дитя!

— Это дитя… — начал было Борис, затем задумался и продолжил: — она славится своими любовными похождениями не менее самого Казановы. По-моему, во всей нашей сборной нет ни одного мужика, который не провёл ночь в её постели. Вот посмотрите: Лёшка теперь надолго попадёт под её каблучок… 

Разговор ещё некоторое время вился вокруг любовной темы, затем кто-то вспомнил о чьём-то служебном романе, а оттуда речь зашла о работе. Говорили в основном Борис и его сослуживцы. Виктору стало скучно.

— Вера, может, мы пойдём? — предложил он, нагнувшись к её уху. — Уже поздно.

— Да, пора, — согласилась она.

— Ребята, куда вы? — воскликнула Лена. — Мы даже не потанцевали! Сейчас мы что-нибудь заводное включим!

— Ты на часы погляди, — удержала её Вера. — Соседи уже спят. Какие танцы после одиннадцати?

— Ладно, — согласился Борис, выходя из-за стола, — сегодня и вправду поздно для танцев. Но теперь вы уж пожалуйте к нам почаще, — он церемонно поклонился, на его хмельном лице блуждала довольная улыбка. — Милости просим.

Уже в коридоре Вера, прощаясь с хозяевами, вдруг сказала:

— А мы с Витей, между прочим, решили пожениться.

— Правда? — Лена радостно, как ребёнок, запрыгала на месте и бросилась обнимать Веру.

Борис деловито пожал Виктору руку, вкладывая в пожатие и в сопровождавший его проникновенный взгляд максимум теплоты:

— А мы за это не выпили! А ну стоять всем. Сейчас рюмки принесу… Никаких «нет», без тоста за вечную любовь не отпущу…

Виктор посмотрел на Веру и улыбнулся. Произнесённые ею слова предназначались не им, а ему. Это был Верин ответ на его предложение руки и сердца, сделанное ей на прошлой неделе. Она взяла время подумать. И вот ответ дан. Дан при всех, но ни у кого и мысли не возникло, что это ответ, а не принятое совместно решение.

Смеляков шагнул к Вере и нежно обвил рукой её талию. В ответ девушка прильнула к нему и поцеловала в щёку.

— А где будете жить? — спросил Борис.

— Пока в моей халупе, — сказал Виктор. 

— В коммуналке? — Лена почти испугалась. — Вдвоём в крохотной комнатушке?

— Вообще-то я не удивлён, — со смешком проговорил Борис. — Верочка всегда выбирала почему-то жизнь посложнее. Наверное в тебе живёт сердце Павла Корчагина[16]. Я угадал, Вера?

— Угадал, — ответила Вера серьёзно и прижалась к Виктору ещё сильнее.

Смеляков почувствовал вскипевшую в нём волну безудержной радости.

«Милая моя Верочка! Как я тебя люблю!»

Выйдя на улицу, они остановились перед подъездом, и Виктор нежно поцеловал Веру в губы.

— Значит, ты согласна, — проговорил он тихо. — А я, если честно, и не надеялся.

— Давай прогуляемся? — предложила она.

— Куда?

— До твоего дома.

— Ты серьёзно?

— Вполне.

— А как твои? Не будут беспокоиться, что ты не ночуешь дома?

— Я уже взрослая девочка. Сама за себя отвечаю.

— Тебе виднее.

Она взяла его под руку:

— Вообще-то я уже предупредила их, что могу не приехать.

— Когда ты успела?

— У меня состоялся с ними серьёзный разговор перед отъездом сюда. Я объявила, что ты сделал мне предложение и что сегодня я дам тебе положительный ответ. Поэтому я вряд ли вернуть домой.

Виктор слушал её с замиранием сердца. Он никак не мог поверить, что Вера никуда не должна спешить и что эта ночь целиком будет принадлежать им.

Воздух наполнялся холодом. На мокром асфальте жёлтыми пятнами расплывались отсветы фонарей. Изредка проезжали автомобили, поднимая над улицей лёгкую взвесь пыли и воды, и вновь наступала тишина, нарушаемая только звуками шагов двух молодых людей, шагавших в ночи навстречу своему новому счастью.

— Если замёрзнешь, — сказал Виктор, — то давай сразу поймаем машину. Тут ехать — пустяки, но пешком-то долго.

— Нет, хочу пешком, хочу идти рядом с тобой…

Дома они на цыпочках прокрались в его комнату, чтобы не разбудить соседей.

Долго и молча сидели на диване, слушая дыхание друг друга. Виктор обнимал Веру, а она положила голову ему на плечо. Затем их лица потянулись друг к другу, и в ночной темноте почти невидимые лица казались им не лицами, а мутными облаками, заслонившими весь мир. И всё исчезло. Остались только губы, влажные, жаждущие, властные. Они целовались до тех пор, пока не начали задыхаться, и лишь тогда Вера отстранилась от Виктора и прошептала:

— Всё… Хватит поцелуев…

Она быстро разделась.

— Здесь такой ужасный диван, — виновато проговорил Виктор, будто спохватившись и увидев убранство комнаты новыми глазами. — Жёсткий и с какими-то колючими узелками.

— Тем лучше, — разгорячённым шёпотом засмеялась она. 

— Чего же лучше? — начиная смеяться, прошептал он.

— Приятнее будет чувствовать тебя…

— Здесь и ванная грязная, ты к такой не привычна.

— Пытаешься меня отговорить? Сделал предложение, а теперь в кусты?

— Нет, просто мне вдруг стало страшно, что тебе придётся жить в этой жуткой каморке, — громко шептал он, гладя её тело. — Мне и самому-то бывает тут жутко.

— Ничего, милый, я позабочусь, чтобы тебе здесь стало максимально удобно…

Она прижала его к себе:

— А теперь замолчи…

 

***

 

— Привет? Как живётся-можется? — спросил, входя в кабинет, Сидоров.

— Здравствуйте, Пётр Алексеич. Всё нормально.

Капитан опустился на стул, поморщился и подвинул к себе лежавшую на столе свежую газету «Правда». На первой странице виднелся небольшой портрет круглолицего невзрачного человека. «Пленум ЦК перевёл секретаря ЦК КПСС т. Горбачёва из кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС».

— Сегодня какое число? — Сидоров поглядел на газету. — Двадцать второе? Мне завтра ко врачу.

— Что-то беспокоит?

— Язва… Разболелась, понимаешь, сволочь, — проворчал Сидоров, закуривая папиросу.

— Пётр Алексеич, вам же курить вредно, просто никак нельзя.

— А что мне полезно, Витя?

Смеляков замялся.

В следующую секунду дверь распахнулась.

— Витя, давай на выезд. У тебя на участке убийство.

— Вот чёрт! Где?

— Ломоносовский, дом 3.

Убитым оказался хозяин однокомнатной квартиры, отставной полковник авиации.

— Азербайджанец, — доложил Виктору стоявший возле покойника Андрей Сытин. — Мамедов Роман Мамедович, шестьдесят семь лет. Задушен полотенцем. Похоже, что сопротивлялся, потому что на руке есть ссадины… Судя по словам соседей, при жизни был очень даже бодрячок, несмотря на возраст. Регулярно принимал гостей, постоянно приходили молодые женщины.

— К нему? — уточнил Смеляков, кивнув в сторону распростёртого на полу грузного тела.

— У него в холодильнике полным полно выпивки, всяких деликатесов. Всё очень аккуратно разложено. Похоже, мужик был обстоятельный, — Сытин выразительно причмокнул.

— Пальцы уже сняли?

— Заканчиваем, — крикнул кто-то из комнаты. — А на кухне уже сделали, можно всё трогать.

Смеляков прошёл к холодильнику и заглянул внутрь. Там стояло несколько бутылок коньяка и красного вина. На полках лежали банки с красной и чёрной икрой, головка швейцарского сыра, консервы с крабовым мясом и прочая снедь. На кухонном столе Виктор увидел открытую бутылку коньяка и три рюмки.

— Кто-то из своих приходил к нему? — предположил Смеляков.

— Дверной замок не взломан, — сказал Сытин.

— А как обнаружили тело?

— Соседи вызвали милицию, потому что увидели приотворённую дверь. Они позвали Мамедова, но он не откликнулся.

— Ясно. Значит, убийца не плотно затворил дверь.

— Тут нет замка с язычком, дверь не может захлопнуться, её надо обязательно на ключ запереть.

— Кого же он впустил? Соседи никого не видели?

— Нет…

— В квартире что-нибудь подозрительное обнаружили?

— Нет. Всюду идеальный порядок.

— Вить, ходят слухи, что ты жениться надумал.

— Надумал. Уже заявление подали.

— Когда свадьбу гулять будем?

— В декабре распишемся.

Смеляков прошёл в комнату и увидел разобранную кровать. Одеяло было гостеприимно откинуто.

— А ведь Мамедов кого-то ждал, приготовился, — сказал Виктор. —  Надо поискать следы женщины. На рюмке случайно нет следов губной помады?

— Есть.

— Стало быть, женщина была. Или две? А потом возникла ссора. Только вряд ли его задушила женщина.

— Значит, с женщиной пришёл мужчина…

— Соседи не слышали шума? — уточнил Смеляков.

— Ничего не слышали. Здесь стены толстые, звукоизоляция хорошая, не то что в нынешних панельных домах… Кстати, за Мамедовым числится гараж.

— Где гараж? Во дворе?

— Да…

При осмотре гаража были обнаружены пакеты с анашой.

— Мать твою! Тут же несколько десятков килограммов! Вот откуда у старика привычка жить на широкую ногу.

— Может, Мамедов не поделил что-то с кем-то? — размышлял вслух Виктор, вернувшись на квартиру погибшего. — Что думаешь, Вадим?

— Вполне, — согласился с ним стоявший рядом следователь.

— А кровать? Он точно женщину ждал. И женщина приехала.

— Но женщина могла приехать раньше того, кто его убил. И уехать могла раньше.

— Тогда они не сидели бы все вместе за одним столом, — решительно возразил Смеляков. — Нет, приехавшие были вместе.

В эту минуту зазвонил телефон. Смеляков бросился к аппарату и поднял трубку:

— Слушаю, — произнёс он спокойным голосом.

— Можно Романа Мамедовича?

— Его нет. А кто спрашивает?

— Галя.

— Какая Галя?

— Бирюкова. Он знает. А он скоро вернётся? Мы же договорились, что я сегодня приеду. Я звонила, но никто не подходил.

— Роман просил меня встретить девушку, которая приедет, — тут же отреагировал Виктор. — Это о вас шла речь?

— Обо мне. Так я через полчасика уже буду.

— Пожалуйста, к тому времени и сам Роман вернётся.

Виктор положил трубку и посмотрел на Сытина. Тот облизал губы и в свою очередь посмотрел на следователя.

— Будем дожидаться гостью, — сказал Смеляков. — О смерти Мамедова она ни сном ни духом… 

Когда Галя Бирюкова вошла в дверь, на её лице появилась растерянность.

— Я не знала, что будет много народу, — она сделала пару шагов и остановилась, увидев милицейскую форму на Сытине. — Здравствуйте… А что случилось?

— Это вы звонили тридцать минут назад? Вас зовут Галя? — Смеляков узнал голос девушки.

— Да.

— Проходите, пожалуйста, — он указал жестом на кухонную дверь.

— А что, собственно, случилось?

Виктор мягко подтолкнул её на кухню и усадил за стол, с которого уже были убраны следы недавнего застолья.

— Присаживайтесь.

— Да что же произошло? Где Роман Мамедович?

— Галя, мне нужно задать вам несколько вопросов, — Виктор достал своё удостоверение и, раскрыв его, показал девушке.

— Я знала, что добром всё это не кончится…

Она всхлипнула, и её молодое лицо сделалось совсем детским.

— Галя, пожалуйста, расскажите мне всё о Мамедове. Как вы познакомились, часто ли встречались, что вас связывало…

— Роман Мамедоввич очень… Он, знаете ли, очень… Ну…

— Не стесняйтесь, Галя. Называйте всё своими именами. Поверьте, его репутации уже ничто не повредит.

— А что с ним?

— Он убит.

— Господи! Какой ужас!

— Так что вас связывало с ним? Вы начали говорить, что он очень любил… Что? — голос Смелякова звучал мягко, но настойчиво. 

— Женщин… Он просто не мог без женщин… Насколько я знаю, к нему почти каждый день кто-нибудь приезжал…

— И все спали с ним?

— Да, — кивнула Галя, и губы её задрожали.

— Вы приехали за тем же?

Она тряхнула головой, волосы упали ей на лицо, но она не отбросила их. Ей не хотелось показывать свои глаза.

— Он платил вам за ваши визиты?

— Он обязательно дарил мне что-нибудь. Иногда давал деньги. Ну, на подарки… Чтобы мы сами купили себе… Он был очень щедрый… И очень требовательный.

— В чём выражалась его требовательность?

— Он хотел разного… Всякие позы… Ой, я не могу об этом… Не могу… Поймите меня, пожалуйста, — она облокотилась на стол и закрыла лицо руками. — О таком не принято говорить…

— Но ведь вы занимались этим, Галя. Впрочем, я тут не для того, чтобы читать вам наставления. Я собираю информацию, мне нужно как можно скорее найти убийцу. Я должен знать всё. Слышите? Всё! — Смеляков повысил голос. — Рассказывайте! Чего требовал от вас Мамедов?

— Иногда он хотел, чтобы девушек было две сразу. И он заставлял нас брать… Ну не могу я говорить про это! — Галя разрыдалась.

— Он поил вас вином?

— И коньяком, и всякими другими напитками. У него всегда было много выпивки.

— Кто вас привёл сюда?

— Моя подруга.

— Вы кого-нибудь тоже привели в свою очередь?

— Да.

— Вы многих девушек знаете, которые сюда приезжали?

— Многих. Тут и взрослые женщины появлялись… С одной мы изображали мать и дочь. Я должна была сосать её грудь, как младенец. Роман Мамедович очень возбуждался от этого.

— У старика просто сдвинулись мозги… Он предлагал вам анашу?

— Что?

— Курить.

— Я не курю. Меня мутит от табака…

— Понятно. Вот что, Галя, дайте мне все телефоны, которые вы знаете. Я имею в виду людей, которые тут появлялись.

— У меня их не так много. Я же не со всеми дружила…

— Вы называете это дружбой?

— Ну… Вы понимаете…

— Я-то понимаю. А вот понимаете ли вы, что кто-то из ваших подруг мог стать убийцей или соучастницей убийства? — Смеляков хмуро посмотрел на Галю.

Она подняла глаза и выглянула из-за упавших на лицо густых волос.

— Я ничего не знаю про это, — испуганно произнесла она. — Клянусь, я ни при чём…

— Галя, — Смеляков поднялся и сунул руки в карманы, — попытайтесь вспомнить что-нибудь странное в поведении кого-нибудь из тех, кого вы знаете. Знаю, что тут всё странное, но всё-таки. Может, кто-нибудь из девушек о чём-то вам сболтнул. Мне трудно даже предположить, о чём вы разговариваете между собой, поэтому вы уж попытайтесь сами…

— Моя подруга Инна как-то обмолвилась, что к Мамедову ходит беременная женщина.

— Беременная?

— Да.

— Вы её знаете?

— Нет, но Инна может знать…

Смеляков почему-то сразу почувствовал, что беременная женщина имела прямое отношение к убийству. Если не сама, то кто-то из её окружения. Возможно, муж, отец, брат…

Виктору пришлось встретиться не только с Инной, но и со многими другими наложницами Мамедова, но никто из них не был лично знаком с беременной женщиной, посещавшей отставного полковника.

И вот в одной из бесед с очередной девушкой он услышал имя Настя.

— Настя поначалу с головой отдалась этим развлечениям, — рассказывала Смелякову его собеседница, — но потом вдруг решила порвать с Романом.

— Давно это было?

— Месяцев пять назад.

— Это вы привели её к Мамедову? — уточнил Виктор.

— Она меня! И не одну меня. Потому-то и не понятно мне, чего она вдруг передумала. Ей же нравилось.

— Может, заболела? Или семейные обстоятельства?

Девушка пожала плечами:

— Не знаю.

— Она замужем?

— Да.

— Давно?

— Три года.

— Может, муж о чём-то стал догадываться?

— Всё может быть.

— Дайте мне телефон этой Насти…

Смелякова будто кто-то подгонял. «Она решила порвать с Мамедовым. Настя! Мне нужна Настя!»

Он дозвонился до неё только на следующий день. Услышав, что он из уголовного розыска и что ему нужно побеседовать с ней, Настя тускло произнесла: «Приезжайте».

Она была очень мила. Если бы Виктор не знал, что она за деньги занималась сексом со стариком, то он бы без колебаний сказал, что у Насти были ангельские черты. Он сразу обратил внимание на её круглый живот.

— На каком вы месяце? — спросил он.

— На шестом, — равнодушно прозвучал её голос.

— Вы знакомы с Мамедовым?

— Я знакома с разными людьми.

— Анастасия Петровна, не уклоняйтесь, пожалуйста, от ответов.

— Чего вы ждёте от меня? — вдруг выпалила она. — Раз вы приехали ко мне, значит, знаете, что я знакома с ним.

— Вы состояли с ним в интимных отношениях? 

Она дёрнула щекой.

— Состояла…

Потом тяжело глянула на Смелякова и погладила свой живот:

— Вот мои с ним отношения.

— Это его ребёнок?

— Его… Зачем вам это знать? Это не интересно…

— А что интересно?

— То, что его возбуждал мой живот, — её губы болезненно скривились.

— Анастасия Петровна, вы хотите сказать, что он вступал с вами в связь, когда вы уже были в положении?

— Вступал… Послушайте, давайте я расскажу вам всё сразу. Мне будет легче… Тяжело носить это в себе…

— Я слушаю.

— Вы, как я понимаю, всё знаете, ну, о его развлечениях, иначе не приехали бы ко мне… Я была одной из самых его любимых, если так можно сказать. Конечно, никакой любви там не было, но как иначе назвать… Он предпочитал меня другим. Я возбуждала его. Всё время возбуждала… А когда я обнаружила, что забеременела, то поняла, что не могу продолжать больше. Муж почему-то сразу решил, что ребёнок не его. Начались скандалы… Я поначалу ещё ходила к Роману. Там и выпивка, и музыка, и секс безостановочный. Легко можно забыться… Но потом сказала ему, что больше не приду. Он долго искал меня, в конце концов нашёл мой телефон, стал звонить сюда. Я боялась, что он наткнётся на мужа, пришлось снова пойти туда. А он увидел мой живот и просто чуть не рехнулся от восторга. Быстро, говорит, ко мне в кровать! И я снова стала бывать у него. А живот-то растёт! Но Роману будто этого только и хотелось. У него мой живот вызывал какое-то нездоровое возбуждение. Он любил прямо в него потыкаться…

Настя замолчала и тяжело вздохнула. Виктор внимательно смотрел на её осунувшееся лицо, обуреваемый противоречивыми чувствами. В его голове никак не укладывалось то, что рассказывала ему сидевшая перед ним молодая женщина. Его ум отказывался принимать услышанное. Милая, нежная, длинноволосая, с мягкими чертами лица, похожая на мадонну, эта будущая мама никак не могла быть тем сексуально озабоченным существом, в историю которого он погружался всё глубже и глубже.

Настя снова вздохнула.

— В конце концов произошло то, что и должно было произойти, — проговорила она и устало наклонила голову набок. 

— Муж?

— Да, он выследил меня… А когда я возвратилась домой и заявила, что ходила в женскую консультацию, он просто назвал адрес: Ломоносовский проспект, дом один. Отпираться было бессмысленно. Я всё рассказала ему… Тогда он ушёл и в течение трёх дней не появлялся дома. А когда пришёл, то был совершенно холоден. Внутренне холоден. От него веяло смертью. Он велел мне позвонить Роману и сказать, что я приеду. Мамедов, конечно, обрадовался…

— Что дальше? Он открыл вам дверь? Он видел вашего мужа?

— Сначала вошла я, затем, пока дверь ещё не закрылась, ворвался муж. Роман сразу смекнул, в чём проблема. Он ведь знал, что я замужем, с самого начала знал… Ну, попытался успокоить моего… Налил всем коньяку… Говорил долго, очень долго… Я видела, что он перепугался не на шутку… И вот только мне показалось, что мой муж стал успокаиваться, как Мамедов вдруг возьми и ляпни, что он даст нам кучу денег. Вот тут всё и началось…

Настя закрыла глаза и некоторое время сидела неподвижно, сделавшись похожей на восковое изваяние.

— Как ваш муж убил его?

— Набросил ему на шею кухонное полотенце и свалил на пол. Роман так громко ударился головой о паркет! Это было противно! И страшно!

— Его тело нашли в коридоре, — уточнил Виктор.

— Муж зачем-то поволок его в комнату, но бросил на половине пути. Потом он схватил меня и погнал к кровати: «Это тут вы кувыркались? Тут он тебе брюхо накачал?»… И стукнул меня несколько раз. А потом затих и долго лежал возле кровати, будто и сам умер. Затем поднялся, взял меня за руку и повёл прочь оттуда… Вот и всё…

— Где он сейчас?

— На работе. Он токарь высшего разряда. Часов в восемь будет здесь.

— Анастасия Петровна, я должен вызвать группу. Вам муж будет задержан, вы тоже. Думаю, что уже завтра утром, а то и сегодня у меня на руках будет санкция на ваш арест…

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. НОЯБРЬ 1980

 

Когда из 64-й горбольницы поступила телефонограмма, Смеляков уже собирался идти домой.

— Витя, это по твою душу, — сказал дежурный, протягивая телефонограмму.

— Что там?

— Ножевое ранение.

— А при чём тут я?

— Пострадавшего подобрали возле «Ингури». Твой участок.

— Мать вашу! Придётся переться в больницу.

Ехать никуда не хотелось, потому что на улице уже хорошенько приморозило, было скользко, лежал снег, дул пронизывающий ветер.

«Что б вы все сдохли!» — воскликнул мысленно Виктор, не обращая своё пожелание сразу ко всем, кто лишал его личной жизни. Он потянулся к телефону и набрал номер Веры.

— Алло, Верочка, езжай домой. Свидание отменяется. Меня в больницу выдёргивают, кого-то ножом порезали… Понятия не имею. Хотелось бы быстро закончить, но может и не получиться… Ты же сама знаешь… — Смеляков мучительно вздохнул и зажмурился. — Нет, не жди, я могу зависнуть основательно. Езжай домой. Я тебе позвоню…

Пострадавшего звали Вагир Касумович Аббасов. Виктор почти сразу вспомнил его. Аббасов принадлежал к ленкоранской[17] группировке, среди своих был известен под кличкой Бомба, торговал наркотиками, имел две судимости и прочее, прочее…

— Бомба… — со злобной усталостью прошептал Смеляков. — Какого хрена ты свалился на мою голову именно сегодня?

Несколько минут назад бившийся в окно холодный ветер с липким снегом казался Виктору мелочью, не достойной внимания, потому что ему — Виктору — предстояла долгожданная встреча с Верой. Но теперь тот же самый снег вызвал прилив чуть ли не бешенства, потому что сквозь него надо было прорываться не ради того, чтобы увидеть нежные женские глаза, а чтобы допрашивать ненавистного Бомбу…

Аббасов был мужчина тридцати лет, среднего роста, крепкого сложения. Он был бледен, медленно шевелил пересохшими губами, но сразу стал утверждать, что никто на него не нападал и ножом не бил.

— Никто меня не бил… Я сам упал… Не было никакого ножа…

— Вагир, какой смысл отказываться от очевидного? — Смеляков понемногу раздражался. — В медицинском заключении написано чёрным по белому, что у тебя проникающее ножевое ранение в области живота.

— Откуда мне знать, зачем так написали? Никто не дрался! Почему надо драться? Никто меня не бил…

— Откуда же у тебя порез?

— Упал я…

— На нож? — с трудом подавляя раздраже, угрюмо ухмыльнулся Виктор. Ему уже изрядно надоело упорство Аббасова.

— Нет, гражданин начальник, не на нож… На шампур!

— На шампур? — Смеляков взъерепенился. — Ты меня за полного идиота принимаешь, что ли?

— Зачем за идиота? Я правду говорю. Вышел из «Ингури», пьяный немного был, не устоял на ногах и упал в сугроб, — раненый даже легонько взмахнул руками, желая показать, как он поскользнулся, но тут же лицо его перекосилось от боли, и он бессильно упал на подушку.

— Вот что, Бомба, — Виктор поднялся со стула, — кончай валять дурака… Хочешь, я сам расскажу тебе, как всё произошло? Ты спихнул кому-то наркоту возле «Ингури», но клиент твой решил не платить тебе и пырнул тебя ножом. Разве не так?

— Гражданин начальник, никто меня не бил. Мамой клянусь.

— Сукин ты сын, Бомба, раз смеешь матерью клясться! — Виктор порывисто нагнулся к Аббасову, и слюна с его губ мелко осыпала лицо азербайджанца. — Мразь ты вонючая!

— Зачем ругаться, гражданин начальник?

— Ладно, — Смеляков распрямился и устало потёр глаза рукой. — Не хочешь говорить правду, я настаивать не буду. Пусть будет шампур… Если хочешь правду, то мне на вас на всех наплевать! Да пусть вы друг друга до последнего человека перережете, я только радоваться буду, мать вашу!.. Но у меня, Бомба, тоже есть проблемы, которые мне надо решать. И эти проблемы называются словом «раскрываемость», поэтому мне от тебя так или иначе нужно объяснение. Если хочешь, то пиши, что упал сам. Пиши, что напоролся на шампур. Пиши какую угодно чушь, но мне от тебя нужно объяснение. Вот тебе бланк, завтра я заеду и заберу твоё объяснение. Понял?

— Конечно, гражданин начальник. Я всё сделаю, — Аббасов выпучил глаза, стараясь придать лицу убедительное выражение.

Выйдя из палаты, Виктор снял выданный ему белый халат и вернул его медицинской сестре, дежурившей в коридоре. Машинально посмотрев на часы, он отметил время. «Битый час на него потратил, а всё в пустую. Завтра откручу ему яйца, если он не напишет объяснение…»

Но утром Аббасова в палате не оказалось. Никто из врачей не мог объяснить, куда он подевался.

— Тут он был. Перевязку ему минут тридцать назад делали…

— Но теперь-то его нет! — ругался Смеляков. — Сбежал он, что ли?

— Сбежал? — испугалась сестра и бросилась проверять вещи Аббасова.

— Ну?

— Вещей нет… Господи, как же так? Он и впрямь удрал!

— Вот уголовная морда! Ну что за тварь! Лишь бы с милицией не иметь дела! — Смеляков яростно саданул кулаком по стене.

Испуганная медсестра бросилась к заведующему отделением. Стук её каблучков эхом расплылся по гулкому коридору.

Виктор яростно потёр лицо ладонями. Его одолевал сон, глаза слипались.

— Вот сучье вымя! — Смеляков всё ещё топтался на месте, стоя посреди коридора, не в силах смириться с тем, что Бобма исчез. «Надо что-то делать. Надо искать какой-то выход», — судорожно размышлял он. Смириться с исчезновением Аббасова он не мог.

Час спустя Виктор появился на Черёмушкинском рынке в надежде встретиться с главой ленкоранской группировки, известным под кличкой Чича. Он нашёл его в компании нескольких азербайджанцев. Они курили, притопывая ногами из-за холода, и весело смеялись, окутанные клубами пара. Поймав взгляд Чичи, Виктор поманил азербайджанца пальцем. Ленкоранец что-то сказал своим собеседникам, они замолчали и быстро разошлись в разные стороны, шумно переступая через сугробы.

— Чича, мне нужен Бомба, — хмуро проговорил Смеляков.

— Он же в больнице, — развёл руками азербайджанец.

— Он сбежал оттуда.

— Неужели? — Чича сделал удивлённые глаза. У него было широкое лицо, сытое, холёное. Чёрные усики тонкой полоской обрамляли верхнюю губу. — Зачем же он ушёл из больницы? И куда он делся?

— Вот ты мне и скажи.

— Я? Почему я должен знать?

— Слушай, Чича, давай начистоту, — Смеляков почувствовал, что раздражение вот-вот хлынет через край.

— Я же и так начистоту, — азербайджанец театрально приложил руки к груди.

— Заткнись, — Виктор смотрел на него исподлобья. — Мне наплевать, кто и по какой причине пырнул Бомбу, хотя причина мне известна. И мне плевать, сдохнет он от ранения или нет, сдохнет он здесь или в зоне, когда его упекут туда. Мне на всех на вас плевать, Чича! Твой друг Бомба интересует меня лишь постольку, поскольку его неприятная история зафиксирована в официальной телефонограмме. Мне надо прикрыть это дело. Просто прикрыть. Понимаешь? Сейчас это — моя головная боль. И единственное средство от этого головной боли — объяснение от Бомбы.

— Что я могу сделать, начальник? — Чича сунул руки глубоко в карманы тёплой куртки и переступил с ноги на ногу.

— Передай мои слова Бобме. Пусть он принесёт мне объяснительную записку. Мне ничего больше не нужно от него. Ты меня понимаешь, Чича? Он вчера сказал мне, что просто споткнулся и упал в снег, а в сугробе, на его несчастье, оказался брошенный шампур.

— Ах вот как всё случилось! — сочувственно причмокнул губами Чича.

— Будем считать, что именно так оно и произошло, — Смеляков нетерпеливо постучал ногой о ногу и поднял воротник пальто, чтобы хоть немного укрыться от пронизывающего ветра. — Меня не заботит, кто именно ткнул Бомбу пером. Все вы одинаковы для меня. И мне нет дела до того, кто порежет его в следующий раз. Я понимаю, что Бобма, если выкарабкается, непременно достанет своего обидчика. Но мне и до этого нет дела! Пусть так! Режьте друг друга! Может, так вы и передохнете все, изведёте друг друга собственными руками… Наркоманы, торгаши, воры… В общем, Чича, ты меня понял.

— Я поговорю с людьми… Может, кто знает, где сейчас Вагир, — сказал Чича неуверенным голосом и пожал плечами.

— Хватит пороть чушь! Мне нужно объяснение Бомбы. И у меня нет времени ждать.

— Но где я найду Бомбу? — продолжил было Чича.

— Там, где вы его спрятали! — рявкнул Виктор. — Слушай, если через два часа у меня на столе не будет этой бумаги, я приезжаю сюда с опергруппой и загребаю всю вашу ленкоранскую компанию. Ты меня понял? Я изыму ваши паспорта и выпру всех вас скопом из Москвы за нарушение паспортного режима. Выпру по вашему месту прописки, мать твою! И уверяю тебя, что вам не скоро удастся вернуться сюда, там с вами церемониться не станут.

— Начальник, зачем так торопишься? — Чича глубоко вздохнул и обвёл задумчивым взглядом шумную рыночную толпу. 

— Я человек дела, Чича. У меня каждая минута на счету.

— Я тоже деловой человек, начальник. Почему ты злишься на меня? Дай мне полчасика, попробую выяснить, куда мог подеваться наш Бомба.

— Через два часа я жду от него объяснение.

— А что надо написать?

— Если он утверждает, что напоролся на шампур, то пусть так и напишет: «Я, такой-то и такой-то, мать его, при падении в сугроб, где торчал шампур, нанёс себе увечье…» Ну и всё в таком духе. Запомнил?

— Как не запомнить? Я всё запомнил. Я всё сделаю… А паспорта не надо забирать у нас. Мы спокойно работаем здесь, не нарушаем законов… 

— Это ты спой кому-нибудь другому… Ладно, я поехал. Через час жду бумагу…

— Через два часа, начальник, — поправил Чича.

— Я засекаю время, — Смеляков постучал пальцем по наручным часам и, проталкиваясь сквозь толпу, двинулся к выходу. «Суки поганые! Жечь вас надо калёным железом! И руки всем рубить, кто украл хоть раз! А ещё лучше стрелять на месте!» Виктор никак не мог справиться с раздиравшей его злобой. Чувства требовали выхода, а выхода не было. Ему хотелось задушить всех азербайджанцев, осевших на его участке и занимавшихся торговлей наркотиками, хотелось бить их в лицо, топтать ногами, слышать звук ломающихся хрящей и костей… «Чёрт возьми, до чего же я ненавижу их всех!»

В назначенное время у него в кабинете появился Чича. Расстегнув тёмно-коричневую дублёнку, азербайджанец барским жестом достал из внутреннего кармана сложенный вдвое листок и положил его на стол перед Смеляковым. Виктор прочитал написанное и кивнул.

— Хорошо. Будем считать вопрос закрытым, — лениво проговорил он.

Ему уже хотелось, чтобы Чича не принёс объяснение Бобмы к назначенному часу. Ему хотелось тряхнуть всех ленкоранских дельцов и коленом под зад выпереть их из Москвы. Ему хотелось изъять их паспорта, порвать их, сжечь, лишить этих кавказских воров всех прав, пусть это даже шло в разрез с законом… Но он лишь кивнул и отпустил Чичу.

«Вот уходит главный воротила на моём участке. Весь Черёмушкинский рынок “ходит под ним”, но мы не можем прищучить этого мерзавца, у нас нет весомых доказательств. Да, ему кланяются, да, вокруг него крутятся всё, связанное с деньгами. От него зависит так много! Но у нас нет ничего, кроме оперативных данных. Только информация агентов… И вот он спокойно уходит от меня. Он одет в дорогущую дублёнку, у него шикарные башмаки, у него туго набит кошелёк. Надо бы спросить, откуда у него всё это… А на самом деле и не надо ничего спрашивать, нужно просто выгнать его взашей… Или застрелить, как бешеную собаку… Ненавижу его лоснящуюся рожу! Ненавижу! Даже в мороз он не перестаёт лосниться, потому что жиром переполнена каждая его клетка…»

Виктор обхватил голову руками и несколько раз сильно дёрнул себя за волосы.

— Ты что?! — спросил он вслух. — Совсем сдурел, что ли? О чём ты думаешь?

Он резко встал из-за стола и подошёл к радио, прибавил звук и долго стоял, уткнувшись лбом в стену и вслушиваясь в лившуюся из динамика симфоническую музыку.

«Мне хочется выпить…»

Он оглянулся на свой стол. Несколько серых картонных папок лежали одна на другой и требовали его внимания.

«Ладно, пора браться за работу. От одно дела я сегодня избавился. Но как же много их у меня осталось!»

 

***

 

— Что это такое? — спросил Смеляков.

— Видеомагнитофон, — ответил Борис. — Тесть прислал из Лондона.

— Что за видеомагнитофон?

— Показывает кино, записывает кино.

— Как так? Как можно записывать кино?

— Так же, как и музыку. Такая же магнитная лента, — с видом знатока объяснил Борис.

— Не верю. Не может такого быть.

— Последнее слово техники, — важно пояснил Борис, очень довольный тем, что вызвал в Смелякове бездну удивления. — Технический прогресс не стоит на месте. — Он взял в руки какую-то коробку и вытряхнул из неё что-то прямоугольное. — Вот кассета.

— Дай-ка взглянуть, — Виктор осторожно повертел видеокассету, осматривая её со всех сторон. — И на ней записан фильм?

— Да, — Борис засмеялся и поднёс кассету к прорези на передней панели видеомагнитофона. Аппарат, будто живой, втянул кассету в себя, издал лёгкий гул, внутри у него что-то задвигалось, зашелестело, затем замолкло. — Теперь жмём на пульт…

На экране телевизора появились несущиеся машины, кто-то стрелял, крича по-английски.

— Ничего себе! — воскликнул Виктор. — Вера, ты видела?

— Да, просто чудо, — ответила Вера, глядя в телевизор.

— А теперь вот, — Борис выключил фильм и вставил другую кассету. — Демонстрирую, как он записывает, — он что-то перещёлкнул. — Любую телевизионную программу можно сохранить для себя навечно. Вот сейчас показывают новости… А вот я снова включаю магнитофон… И мы видим то, что минуту назад было в эфире.

Смеляков был потрясён. Вера тоже не отрывалась от телеэкрана. Борис торжествовал, а Лена весело смеялась, радуясь произведённым эффектом.

— Слушайте, ребята, — заговорил Виктор после долгой паузы. — У меня такое ощущение, что я только что в космосе побывал. Вера, ну скажи, неужели ты не чувствуешь, что это нечто запредельное?

— Да, — она кивнула, — настоящая фантастика. И ведь это бытовая техника…

— Охренительные деньги стоит, — доложил Борис.

— Оно понятно…

— Но скоро это будет в каждом доме. В Японии такая техника уже в порядке вещей.

— В каждом доме, — медленно повторил Смеляков. — А у нас телефоны далеко не в каждой квартире. И коммуналки вместо отдельной жилплощади.

— Ну что, Вить, — хитро засмеялся Жуков, — есть у капитализма преимущества перед нашим строем?

Виктор промолчал. Всё это время он сидел на корточках перед телевизором, теперь он поднялся и направился к дивану, где сидели Вера и Лена. С минуту он смотрел на девушек, но не видел их, взор его устремился в неведомые пространства.

— Витя! — позвала Вера.

Он моргнул и вернулся мыслями в комнату.

— Да, это невероятно, — прошептал он.

— Ты представляешь, что теперь будет? — воскликнул Борис.

— Что?

— Вспомни, что у нас творится в кинотеатрах во время недели зарубежного кино. Давка, в очередях надо часами отстаивать, спекулянты продают билеты за бешеные деньги… А теперь берёшь кассету, втыкаешь её в видик и смотришь любой фильм. Даже запрещённый! — Борис многозначительно поднял указательный палец. — И никто тебя не проконтролирует!

— Ой, Боренька, — подала голос Вера. — О чём ты говоришь? Когда ещё у нас эта техника станет общедоступной? Лет через десять-двадцать, а то и позже.

— Быстрее, гораздо быстрее, — убеждённо ответил Жуков. — Теперь в нашем мире всё сдвинется, всё пойдёт по-другому. Помяните моё слово…

— Видик… — повторил Виктор, пытаясь осмыслить услышанное. — Видик… Слово-то какое… Так это, братцы, не просто технический прорыв. Это совсем другое…

 

***

 

Вера лёгкими шагами вбежала в комнату и впрыгнула в кровать, на ходу сбрасывая халатик.

— Бр-р-р… Холодно! — она прижалась к Смелякову.

— Мне показалось, что я слышал шарканье Гвоздыкинских тапочек, — сказал Виктор, указывая глазами на дверь и подразумевая соседа.

— Ага, мы с ним чуть лбами не столкнулись, — хихикнула Вера, поёживаясь.

— Чёртова коммуналка!

— А мне представляется, что это вполне даже райский уголок.

— Райский уголок?

— Ага.

— Ты даже в ванную не можешь спокойно сходить после того, как мы…

— Ничего ты, милый, не понимаешь. Всё это даже почти романтично…

— Романтичные соседи по коммуналке. Ха-ха!..

— Красавица прячется от разбойников, старается прошмыгнуть мимо них незаметно, отправляясь к живительному источнику… 

Смеляков крепко обнял Веру и грустно вздохнул:

— Как жаль, что у меня нет возможности дать тебе другую жизнь.

— Ты ничего не понимаешь. Ты и дал мне другую жизнь.

— Не понимаю.

— Я жила в шикарных апартаментах в Нью-Йорке. И у родителей я жила как у Христа за пазухой. Мне нужно другое. Мне хочется пройти с самого низу до самого верху самой. Неужели ты до сих пор этого не понял?

— Ты уже говорила об этом, но…

— Что «но»? — Вера внимательно смотрела на потолок, где колыхались мутные тени голых ветвей, отброшенные стоявшим напротив окна бледно-голубым светом фонаря.

— Мне кажется, что ты говоришь всё это только для того, чтобы подбодрить меня. Ведь мне в действительности очень неловко из-за того, что моей жене придётся жить в таких условиях… Как только подумаю, что через две недели мы станем мужем и женой, а жить придётся вот тут, в этой теснотище…

— Когда-нибудь всё изменятся. Я даже уверена, что это произойдёт скоро.

— А я не уверен. У меня вообще настроение только поганится, никакого просвета…

— Что с тобой, милый? Ну почему ты всё время подавлен? — она повернулась к нему и положила на него колено, гладкое, нежное, родное. 

— Устал… Мне кажется, что я начинаю терять над собой контроль.

— Работа замучила?

— Меня может вывести из равновесия любая мелочь… Верочка, ну ответь мне… — он замолчал, затаился в себе, только пальцы его руки продолжали легонько поглаживать её голое бедро.

— Что ответить?

— Ты же умная…

— Ах ты подлиза, — она вытащила руку из-под одеяла и щёлкнула Виктор по носу.

— Объясни, почему вся система у нас построена шиворот-навыворот. Она не способна эффективно работать по одной причине: у нас неправильные критерии оценки нашей работы.   

— Что ты хочешь сказать? — Вера подняла голову и оперлась на руку.

— Я долго размышлял над этим и вот к чему пришёл: у нас всё оценивается по успехам, а надо оценивать работу по недостаткам. Жалобы людей и должны быть критерием работы милиции.

— По-твоему, жалоб нет? Жалобы постоянно поступают. Потому и прокуратура существует. Мы же — орган надзора за законностью.

— Я не о том, Вера. Ты не понимаешь меня… — Виктор раздосадованно махнул рукой и сел в кровати, громко вздохнув.

— А ты формулируй точнее. — Вера буравила взглядом ему в спину.

— Жалоба жалобе — рознь.

— В каком смысле?

Смеляков задумался, собираясь с мыслями.

— У нас всё надо переделать, чтобы работа стала эффективной, — начал он медленно. — У нас работа  правоохранительных органов, как впрочем, и всего государственного аппарата оценивается неверно, потому что оценивается по статистике, которая является лишь вспомогательным элементом для оценки какого-то явления. У нас же статистика возведена в ранг главного критерия! Но ведь это — худшее из того, что можно было придумать, Вера. Наше руководство гонится в первую очередь за хорошей статистикой, а не за хорошей работой. А вот если бы работу милиции контролировало общество, то есть обычные люди, обыватели, то тогда бы не было этой порочности по сокрытию преступлений, по улучшению показаний работы. Нужна обратная связь, Вера!

— Я всё-таки должна повторить тебе, дорогой, что жалобы поступают, — сказала Вера. — И нам удаётся справляться с нарушениями… Ты, может, забыл про тот случай, когда ты поймал за руку старушонку, снявшую золотой браслет с иностранки?

— На Черёмушкинском рынке? Прекрасно помню.

— Мне же удалось докопаться до сути, и следователю тому врезали так, что мало ему не показалось. Он же просто отмахнулся от реальных фактов! А я сумела возбудить дело и передать его в следственный отдел.

— Ты помощник прокурора, Верочка. Тебя все боятся как огня. Перед тобой всюду ступеньки языком вылизывать готовы. И случай с тем следователем доказывает как раз мою правоту. Ведь если бы ты не захотела сама разобраться в материалах, никто бы и не почесался. А разобраться ты захотела лишь потому, что близко знакома со мной… Нет, нужна другая система. Оценивать работу надо по жалобам населения, по недовольству людей. Это самый действенный контроль. Ведь ради них и для них мы — инструмент государственной власти —и должны существовать…

— Ты не учитываешь, что жалобы можно прятать, как сегодня прячутся многие заявления граждан.

— Если бы на самом верху решили исправить систему и там прямо сказали бы, что работа всех ведомств будет оцениваться по жалобам населения, то всё бы изменилось в корне. Вот представь себе ситуацию. На заседании Политбюро ЦК КПСС принимается решение, что вся работа госаппарата отныне будет оцениваться по количеству жалоб от населения. Министр внутренних дел на коллегии, в свою очередь, объявляет это решение перед министрами внутренних дел республик и перед начальниками управлений внутренних дел краёв и областей. Те, в свою очередь, доводят новые требования до начальников райотделов и горотделов внутренних дел. И так до исполнителя… Понимаешь? Оценка всей работы, исходя их жалоб! Статистике же отводится та роль, которая ей и полагается по её сути, то есть чисто техническая, вспомогательная. Таким образом, в случае жалоб со стороны людей на кого-либо из оперов, например, на меня, мой непосредственный начальник обязан принять соответствующие меры. Если же он ничего не сделает, то жалоба идёт выше, и тогда вышестоящее начальство оторвёт голову моему начальнику. А если и это начальство не отреагирует, то жалобу подают ещё выше. И так до самого верха. И каждый начальник всегда будет знать, что он обязан удовлетворить жалобу, иначе он лишится погон… Лишь при таком раскладе к посетителю, пришедшему с жалобой, будут относиться уважением, как, скажем, в Нью-Йорке относятся к клиенту в дорогущем магазине…

— Ты наивен.

— Нет, — Смеляков нахмурился. — Просто надо начать рассматривать жалобы как инструмент для исправления недостатков. Любая поступившая от населения жалоба — повод для того, чтобы бить в набат. Жалобы необходимы для того, чтобы понимать, в какую сторону направлять силы и внимание. По жалобам должны определяться слабые места в работе. Понимаешь? Слабые места! Нормальный человек укрепляет слабые места, а не взбучку устраивает за недосмотр.

— Кажется, я начинаю понимать, о чём ты говоришь.

— Наконец-то! Я уж подумал, что совсем разучился говорить.

— Дело не в том, что ты разучился говорить, а в том, что вопрос этот очень сложный, его в двух словах не сформулируешь.

— Да-с…

— Чтобы что-то сдвинулось с места, нужна политическая воля, Витя. Только ведь бюрократы не заинтересованы, чтобы ситуация изменилась в лучшую сторону. Бюрократы должны быть просто винтиками хорошо отлаженного механизма, а они превратились в самостоятельную прослойку цивилизации и живут самостоятельной жизнью, как паразиты. Знаешь, у некоторых людей и животных в кишках живут такие паразиты, которые высасывают из организма всё, что в него поступает, всю еду, соки. Они истощают организм до предела, но умирать ему всё-таки не дают, потому что без живого организма они сами погибнут. Вот бюрократы, по-моему, и есть такие паразиты. И ничего с ними не поделать.

Вера замолчала.

— Но не сидеть же нам сложа руки! — Виктор опять лёг, уставившись в потолок. — Кто-то ведь должен начать говорить вслух! Кто-то должен начать вскрывать эти нарывы, очищать страну от гноя, иначе мы просто скатимся чёрт знает куда… Прости, я опять завёл речь о работе. Вот дурак! Лежу рядом с любимой женщиной, а рассуждаю чёрт знает о чём…

Он порывисто повернулся к ней, уткнулся в её волосы и почувствовал, как у него началась кружиться голова от прилива нежности.

— Прости, Верочка, прости меня за моё постоянное нытьё…

— Витенька, дурашка ты мой… Я же всё понимаю. Ты просто болеешь за дело. Если бы все так относились к работе, то давно всё изменилось бы в лучшую сторону…

Он прижался ртом к её губам и долго лежал без движений, затем оторвался от неё и прошептал:

— Вера, я тебя люблю…

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ДЕКАБРЬ 1980

 

— Ну что, мальцы? Готовы? — Сергей Кучеренков бросил окурок в снег и придавил его башмаком.

Перед ним, сонно моргая, стояли Груздиков, Сошников и Валентин Андрюхин — троица, отобранная им для «проверки на вшивость». Груздиков и Сошников успели основательно продрогнуть, дожидаясь Андрюхина, и теперь переминались, постукивая ногой о ногу. Ночь была морозная и ветреная. Кучеренков взглянул на наручные часы. «Почти половина третьего. Пора начинать, не то уснут посреди дороги…»

— Может, ещё по стакану, Кучер? — спросил негромко Алексей Сошников.

— А тебе не хватит?

— Я уж протрезвел давно, — заверил Алексей, но Кучеренков прекрасно видел, что хмель вовсе не выветрился из Сошникова.

«Дрейфит парень, — подумал Сергей. —  Ладно, дам ему ещё глотнуть. Авось смелости прибавится. У Груздя нервы-то покрепче. Впрочем, в бой он особо не рвётся, хотя готов на любое дело пойти, только бы в моих глазах мужиков себя показать… Ладно, поглядим на этих орёликов…»

Кучеренков извлёк из внутреннего кармана зимнего пальто закупоренную бутылку портвейна и двумя ловкими ударами ладони по донышку заставил пробку вылезти из горлышка.

— По глотку, не больше, — твёрдо произнёс Кучеренков. — А то уснёте там…

— Не бойсь, Серёга, не уснём, — с вызовом отозвался из-за поднятого воротника Груздиков.

Андрюхин молчал, зыркая испуганными глазами по сторонам.

— Пей, Андрюха! — Груздиков передал ему вино, и Андрюхин жадно сделал три больших глотка.

— Этак ты всё вылакаешь, — вырвал у него бутылку Сошников.

Кучеренков оглянулся. На тёмной заснеженной улице никого не было видно. «Удачная погодка. Снежок метёт вовсю».

За углом его ждало такси. Он дал водителю пять рублей и велел подождать, пообещав ещё столько же сверх счётчика.

— Сумки взяли? — спросил Кучеренков.

— Всё при нас, — Груздиков похлопал себя по карманам, где лежали свёрнутые кульками клеёнчатые хозяйственные сумки.

Кучеренков давно приглядывался к комиссионному магазину на Ленинском проспекте. Там можно было поживиться самой разной импортной техникой: от калькуляторов до магнитофонов. Но Кучеренков велел своим новоявленным помощникам брать только часы и калькуляторы. «Это легко вынести, а с магнитофонами — сплошной геморрой. Вы меня поняли? Ничего крупного! Только часы и счётные машинки! Ясно?» — наставлял он парней. 

— Айда, что ли? — произнёс Груздиков, поёживаясь.

— Андрюха, — Кучеренков вперил пронзительный взгляд в Валентина Андрюхина, — ты останешься у дверей на стрёме. Если что — крикнешь нам. И не трясись, ты ни в чём не участвуешь, просто прогуливаешься. Ясно?

Валентин кивнул.

Через минуту они подошли к двери магазина, Груздиков достал массивный гаечный ключ и наработанным движением своротил навесной замок.

— Вот и вся недолгая. — Он довольно хохотнул себе под нос.

— Намастачился ты, — похвалил Кучеренков.

— Тренировался, — гнусаво пояснил Фёдор.

— А внутреннюю дверь ковырять не будем, — сказал Кучеренков. — Вышибай стекло. 

В глухой ночной тишине звон стекла показался невыносимо громким даже сквозь опущенные уши меховых шапок.

— Опля! — почти прокричал Груздиков, врываясь в магазин. 

— Не ори, — осадил его Кучеренков. — Бегом направо, увидите счётные машинки — сгребайте всё с полок. Выбирать некогда… Варежки не снимать!

Кучеренков проследил, как подельники, в мутном свете уличных фонарей похожие на призраков, почти бесшумно ринулись в отдел «Электронно-счётных машинок». Размытые человеческие тени поплыли по стенам, изламываясь на полках и прилавках. Сам Сергей, хорошо изучив расположение товаров в магазине, метнулся в отдел «Часы». Тут его ждало настоящее богатство: даже десяток советских часов «Слава» и «Полёт» по 50—60 рублей были хорошим уловом, а уж японские «Сейко» или «Касио» по 150—200 рублей, которых на прилавке тоже было предостаточно, обещали шикарную жизнь в ближайшем будущем.

Он подставил сумку и принялся сбрасывать в неё часы без разбора. Когда полки и прилавок опустели, он быстрым шагом вернулся к предбаннику, возле которого сгорбившаяся фигура Андрюхина.

— Груздь! Сошка! На выход! Быстро!

Налётчики торопливо бросились к своему главарю.

— Там ещё осталось кое-что, — сказал надрывным шёпотом Сошников.

— Уходим! — оборвал его Кучеренков.

Хрустя битым стеклом, они выбежали из дверей. Ленинский проспект спал, убаюканный тонким завыванием ветра и клубящимися под фонарями снежинками.

— Теперь все в разные стороны, — скомандовал Сергей. — Сумки дайте мне. Дня через два созвонюсь с вами…

Он поспешно свернул на боковую улицу и почти бегом направился к ожидавшему его такси.

— Прости, шеф, задержался малость, — запыхавшись, извинился он перед водителем и плюхнулся на заднее сиденье.

— Сейчас куда?

— На Новаторов…

На улице Новаторов у Кучеренкова жила подруга — Сима Литвинова, женщина лет тридцати, опытная во всех отношениях, не раз помогавшая ему сбывать краденные вещи. Квартира на Проспекте Вернадского, куда Наталья Кутузова привела к нему знакомиться Груздикова и Сошникова, принадлежала какому-то вечно отсутствовавшему геологу, и опытный преступник ни при каких обстоятельствах не повёз бы туда взятые в магазине вещи. Он ещё не до конца доверял Груздю и Сошке, а уж Андрюхе тем более…

— Привет, дорогой, — Сима отперла почти сразу, словно стояла за дверью и ждала появления Кучера. Одетая в яркий шёлковый халат до пола, она выглядела весьма эффектно. — Полный прядок?

Он протянул ей две тяжёлые сумки и широко улыбнулся:

— Всё в ажуре, Симочка. Можем обмыть.   

— Дашь взглянуть?

— Если хочешь, — он снял пальто и увидел торчавшее из внутреннего кармана горлышко бутылки. — Чёрт, забыл про пузырь.

— Пацанов поил, что ли?

— Пришлось. На улице такой колотун! Да и взбодрить их надо было. 

Он достал бутылку и посмотрел, много ли осталось вина.

— Не волнуйся, дорогой, — женщина погладила его по плечу, и широкий рукав с красными китайскими розами мягко колыхнулся. — У меня есть коньяк. Нечего тебе бормотуху лакать.

Но Кучер всё-таки сделал большой глоток из горлышка, запрокинув голову.

— Хорошо! — крякнул он и прошёл в комнату.

Сима высыпала на стол содержимое сумок и склонилась над краденым, опираясь локтями о стол.

— Ого! Часы на любой выбор… Женские есть? — Она разгребла рукой груду часов и разочарованно пропела: — А женских часиков-то ни фига нет. Вот чёрт!

— Брось, у тебя же есть классные часы, — Сергей остановился позади неё. — Я тебе месяц назад подарил.

Женщина обернулась и хитро посмотрела на него прищуренными глазами.

— А ты меня ни с кем не спутал, дорогой? — Она ухмыльнулась, увидев, как он нахмурился.

— Разве я не тебе дал те крохотные, которые на цепочке? Ах, ну да! — вспомнил он и засмеялся.

— Ты всё ещё встречаешься с этой Наташей?

— Она нужна мне. Не злись, не ревнуй, Сима, — примирительно произнёс он.

— Нужна! Скажи на милость! И чем только тебя приворожила эта девчонка? Неужто я хуже? — Она повернулась и вызывающе распрямилась. Резко потянув шёлковый пояс, она распахнула халат и выставила вперёд тяжёлые голые груди. — Серёжа, неужели её сиськи лучше моих?

— Сима, твой товар вне конкуренции, но поверь, что Наташка мне нужна для дела. — Кучеренков притянул женщину к себе и поцеловал в шею.

— От тебя бормотухой разит. Поди в ванную, умойся и зубы почисти. — Она легонько оттолкнула его от себя и запахнула халат. — Я нарежу салями… Икру будешь с коньяком?

— Только коньяк, — ответил Кучеренков, отступая от Симы. — Только коньяк. Безо всего. И спать…

— Безо всего?

— Ну уж нет! — Он опять привлёк к себе женщину и крепко стиснул её груди. — Сначала я твоих яблок поем вдоволь…

 

***

 

В помещении 114-го отделения милиции царила повседневная суета: безостановочно звонили телефоны, шелестели бумаги, раздавались раздражённые голоса сотрудников и нетерпеливый ропот посетителей, слышались чьи-то всхлипывания и невнятная пьяная брань, с громким металлическим скрипом распахивалась входная дверь, ей вторил голос дежурного: «Закрывайте же! Чего холод напускаете!»… 

Конкин, заместитель начальника отделения по уголовному розыску, шагал по коридору, рассеянным взглядом скользя по лицам посетителей.

— Ну что? — спросил он, остановившись перед Агаповым Сергеем, оперативником отделения. — Никаких концов?

— Нет.

Конкин распахнул дверь в свой кабинет и кивком головы пригласил оперативника к себе. Оба были серьёзно обеспокоены случившейся на их территории кражей из комиссионного магазина.

— Под самый конец года! — с досадой проговорил Конкин и остановился перед столом. — Нам это всю картину портит! Агапов, ты понимаешь, что нельзя нам это дело «вешать»?

— Николай Иванович, — оперативник уныло посмотрел в замёрзшее окно, — это ведь комиссионный магазин. Товара унесли на семь с половиной тысяч рублей! Как мы такую кражу не покажем?

— Она всю статистику испортит, — Николай Иванович упёрся обеими руками в стол.

— Понимаю.

— Мало понимать, Сергей… Ты вот что… — Конкин повернулся к подчинённому. Пальцы нервно теребили подхваченный со стола карандаш. — Давай хотя бы на время попытаемся замять это дело. Подготовим бумагу, что, по нашей информации, эту кражу инсценировали сами работники магазина, чтобы списать с её помощью недостачу и подмести свои финансовые хвосты. Прими для этого агентурное сообщение от надёжного агента и отправь материал в ОБХСС. Я договорюсь с начальником, пусть помурыжит у себя его некоторое время. А потом, через несколько месяцев вернёт его нам, а мы вынесем постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. 

Агапов кивнул. «Славно у начальства мысль работает. Столько головной боли сразу снимается».

— Действуй, Сергей.

Агапов повернулся и вышел из кабинета.

 

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЯНВАРЬ—АПРЕЛЬ 1981

 

 

Секретно

экз. № 1

 

агент «Корвуазье» 

                                                                                                     место встречи: условленное

                                                                                                             принял: Смеляков.

31.01. 1981 г.

 

 

Агентурная записка №14

 

Выполняя задание по разработке ранее неизвестных Андрюхи, Кучера и Груздя, источник сообщил, что после длительного перерыва в баре ресторана «Гавана» вновь появился Кучер с девушкой по имени Наташа. В ресторане находились до закрытия. Много пили, танцевали. Перед закрытием Наташа обратилась к источнику с просьбой достать «дурь». Так как агент имел задание установить контакт с указанными лицами, через известных ему сбытчиков наркотиков он приобрёл для Наташи 10гр. анаши за 25 рублей после чего под предлогом знакомства с Наташей агент попросил у неё телефон. Это не понравилось Кучеру, который готов был устроить скандал. Однако агенту удалось его успокоить. Извинившись перед Кучером, он, в качестве примирения, предложил распить бутылку кубинского рома за свой счёт. К концу вечера Кучер предложил агенту Наташу за 25 рублей, от чего он отказался. Но, заметив на руке у Кучера японские часы «Сейко», спросил не может ли он достать такие же. Кучер взял у агента телефон и пообещал на днях позвонить. Перед уходом из ресторана. Наташа, явно обиделась на Кучера за его предложение, незаметно передала агенту записку со своим номером телефона 431-19-37. Со слов источника часы «Сейко» на руке у Кучера были белого металла с зелёным циферблатом. Рисунок прилагается.

 

 Задание: Агенту дано задание через несколько дней позвонить

Наташе и пригласить её в один из центральных дорогих ресторанов, после чего                 попытаться установить с ней тесные отношения, не раскрывая их перед Кучером. Если последний выйдет на агента с предложением купить часы, согласиться, оттягивая время для якобы сбора денег. При этом постараться запомнить как можно больше особенностей предлагаемых часов.

 

Справка: а/с на Кучера повторное, проводятся мероприятия по установлению его личности. Сообщение на Наташу первичное.

 

Мероприятия: Установить Наташу, проверить её по оперучётам, провести оперативную установку по месту жительства. Продолжить работу по установлению Кучера. Описанные агентом часы «Сейко», находившиеся у кучера проверить по картотеке похищенных вещей.

 

Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                                                                 лейтенант милиции В.А. Смеляков.

31.01.1981 г.

 

Справка:  Телефон 431-19-37 установлен по адресу: г. Москва, пр-кт Вернадского, д. 101, кв. 410. В адресе прописана Зимина Анна Тихоновна, 10.11.1920 г.р., уроженка г. Орджоникидзе, пенсионерка.

               Часы «Сейко», с описанными агентом приметами, по картотеке похищенных вещей не значатся. Справку наводила сотрудник картотеки Пиманова.

 

Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                                                                 лейтенант милиции В.А. Смеляков

20.02.1981 г.

 

 

 

 

***

 

 

Секретно

 

Расписка

 

Я, «Корвуазье», получил в качестве материальной помощи 15 (пятнадцать) рублей.

 

12.02.1981 г.                                                                                                        Корвуазье

 

 

 

Справка

 

12.02.1981 г. агенту «Корвуазье» выдана материальная помощь в размере 15 (пятнадцать) рублей для посещения ресторана «Узбекистан» с неизвестной по имени Наташа, разрабатываемой по группе лиц, подозреваемых в совершении преступлений и употреблении наркотиков.

 

 

Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                                                                          лейтенант милиции В.А. Смеляков.

 

Расход денег по ст. 9 Сметы МВД СССР в сумме 15 (пятнадцать) рублей подтверждаю.

 

Зам. Начальника 96 о/мил.  г. Москвы

капитан милиции Ф.Ф. Болдырев.

12.02.1981 г.

 

 

Расход денег по ст. 9 Сметы МВД СССР утверждаю.

 

Зам. Начальника Октябрьского РУВД

г. Москвы полковник милиции

М.И.Воробьёв.

20.02.1981 г.

 

 

***

 

Секретно

экз. № 1

агент «Корвуазье»

место встречи: условленное

принял: Смеляков.

15.02.1981 г.

 

 

Агентурное сообщение № 48

 

Выполняя Ваше задание по установлению контакта и развитию отношений с Наташей, знакомой Кучера, мною, после нескольких телефонных разговоров с девушкой, было предложено ей сходить а ресторан. Наташа без колебаний согласилась. В ресторане, в процессе застолья, удалось выяснить следующее: девушка приехала в г. Москву из г. Орджоникидзе в прошлом году поступать в театральное училище им. Щукина. Но на экзаменах провалилась. Решила остаться в г. Москве до следующего года и пробовать поступить ещё раз. Поселилась на квартире у своей двоюродной тетки, которую зовут Аня. С Кучером познакомилась в прошлом году в ресторане «Гавана», зовут его Сергей. О нём Наташа говорила с неохотой, чувствуется, что побаивается. Чтобы не вызвать подозрения у Наташи, больше к разговору о Сергее не возвращались. Лишь однажды Наташа упомянула его по фамилии Кучеренков. После ресторана я проводил девушку до дома, который расположен на пр-кте Вернадского, д. 101, расстались  у подъезда. Договорились созваниваться. У Наташи я заметил красивую импортную зажигалку «Ронсон», рисунок которой прилагаю. Стоимость её 50-70 рублей. Звонков от Кучера (Кучеренкова)  по поводу часов не было.

                                                             Корвуазье.

 

 

Задание:   Продолжайте поддерживать отношения с Наташей, в процессе  которых устанавливайте её связи, их адреса, телефоны. В осторожной форме постарайтесь выяснить чем занимается эта группа лиц.

 

                    Задание усвоил: Корвуазье.

 

Справка:       А/с на Кучера (Кучеренкова) Сергея поступали ранее, фигурант устанавливается. Сообщение на Наташу повторное, адрес местожительства установлен: пр-т Вернадского, д. 101, кв. 410. Проводится его оперативная проверка.

 

Мероприятия: Продолжить работу по установлению личностей Кучеренкова и Наташи. Проверить по картотеке нераскрытых преступлений зажигалку «Ронсон» с указанными агентом приметами.

 

Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                              лейтенант милиции В.А. Смеляков.

15.02.81 г.                                                              

 

Справка:      В паспортном столе 116 о/м по адресу: пр-кт Вернадцкого, д. 101, кв. 410 кроме Зиминой Анны Тихоновны, временно была прописана с 25.05.80 г. по 25.08.80 г.  Кутузова Наталья Сергеевна, 1963 г.р., уроженка г. Орджоникидзе, прописана там же, ул. Кирова, д. 81. Цель пребывания в г. Москве: поступление в ВУЗ. После 25.08.80 г. прописка не продлевалась.

                        Зажигалка  «Ронсон»  по картотеке похищенных вещей не значится. Справку наводила Пиманова.

 

                                                                  Инспектор УР 96 о/мил. г. Москвы,

                                              лейтенант милиции В.А. Смеляков.

02.03.81 г.

 

 

 

***

 

Наташа проснулась поздно, когда уже совсем рассвело, и сквозь приоткрытую дверь увидела женскую фигуру. Это была не тётка, а кто-то другой, но до боли знакомый. Женщина сидела за столом, придерживая голову рукой, и о чём-то думала. Затем она встала и вышла на кухню.

Наташа выбралась из кровати и, вдев ноги в потрёпанные тапочки, приоткрыла дверь в соседнюю комнату. Тётка сидела за столом и задумчиво смотрела в окно, где сияло весеннее солнце и под ласковым нажимом тёплого ветерка покачивались ветки деревьев с набухающими почками.

— Тётя Ань, а чего это?.. Кто это у нас? На маму похожа…

Тётка повернулась и едва заметно и невесело кивнула.

— Что? — Наташа не поняла.

В следующую секунду из кухни появилась грузная женщина. Наташа, похолодев, узнала мать. Та остановилась и некоторое время молча разглядывала дочь.

— Ну, здравствуй, милая.

— Мама? А как ты вдруг здесь? — Наташа робко шагнула к матери, испытывая смутное чувство тревоги. После провала на экзаменах тётя Аня уже несколько раз заводила с ней разговор о том, что надо готовиться более усидчиво и глубоко, что бесконечные гуляния ни к чему хорошему не приведут, но Наташа отмахивалась. Ей нравилась её жизнь, а театр понемногу перестал интересовать.

— Мама? — повторила она растерянно. — Ты надолго?

— Нет. Тебя возьму и сразу обратно.

— Меня? Куда?

— Домой, в Орджоникидзе… Чем от тебя пахнет? А ну не вороти лицо, дыхни…

Девушка плотно сжала губы и отвернулась.

— Перегаром разит, — констатировала мать. — Стыдобища! Увидел бы тебя в таком виде кто-нибудь из наших… Рожа вся опухла, глаза не смотрят. Срамота! Вот почему ты ни одного тура пройти не смогла! Ах ты… Ты чем же тут занимаешься, милая?

— Мам…

— Что «мам»?! Не мамкай!

И тут женщина хлёстко шлёпнула всей ладонью дочери по щеке. Наташа отпрянула, схватилась за вспыхнувшее лицо и сжалась.

— Мама… — простонала она сквозь слёзы.

— Поздно плакать! Всю семью опозорила!

— Тетя Аня, всхлипнула — девушка из-за рассыпавшихся волос, — зачем же вы маму вызвали?.. Ну зачем?

— Затем, что ты совсем от рук отбилась, а у меня нет сил сладить с тобой, Наташенька, — грустно проговорила тётка. — Я к тебе всей душой… Помогала тебе, с людьми интересными знакомила. А ты… Бросила всё… Врёшь мне постоянно, что на занятия к репетитору ходишь, а сама пьяная возвращаешься… Как же можно? 

— Эх ты, — сказала упавшим голосом мать.

— Ну ведь имею я право на отдых! — выпалила Наташа.

— Отдыхать хочется? А чем же ты так перетрудила себя, доченька? — с горечью спросила мать. — Гляжу я на тебя, и страшно мне делается… Чего-то я не досмотрела. Ошиблась где-то. И как теперь быть? — И вдруг, закачавшись из стороны в сторону, взвыла во весь голос: — Не дам тебе сгинуть! Не дам! Ты ж моя кровинушка! Я ли не вскармливала тебя, я ли не баюкала тебя, я ли не учила добру? Зачем же ты превратиться в дрянь хочешь, доченька?

— Мама!

— Клава! — воскликнула тётя Аня. — Успокойся!.. Да что ж такое происходит?

— Да я уж успокоилась, — вытирая лицо, ответила Наташина мама и громко вздохнула, садясь на стул. — Знать, не про нашу семью столичная жизнь, вертеп этот треклятый! Всё, дочка, собирайся.

— Так сразу? — Наташа прикусила губу.

— Сразу. Билеты у меня уже есть.

— Но… Мне надо кое с кем попрощаться… У меня друзья…

— Обойдутся! — женщина решительно хлопнула рукой по столу. — Или не всё ты с ними выпила, бесстыжая?

— Мама!

— Прекрати душу травить своим жалостливым голосом! Научилась всяким актёрским штучкам! Со мной номер не пройдёт. Это вот Аня терпеливая, — она мотнула головой на сестру, — а я ждать не стану. Взгрею как следует, если что… Так что ты, Наталья, складывай вещички…

 

***

 

— Пётр Алексеич, — Смеляков устало облокотился о заваленный бумагами стол, — я за помощью, как всегда.

— С чем не управляешься? — Сидоров раскатисто откашлялся в кулак и затянулся папиросой.

— Да замучили меня поиски некоторых вещиц.

— Выкладывай. Будем разбираться.

— Мне уже несколько раз от агента поступала информация о дорогостоящих импортных часах, радиотехнике и зажигалке, — начал Виктор, пытаясь сосредоточиться. — Информация есть, подробное описание есть, сто процентная уверенность есть, что вещи краденные, но по картотеке похищенных вещей они не проходят. Либо не заявлял никто (а о пропавших часах «Сейко» вряд ли владелец умолчал бы), либо это дело кто-то из оперов «под задницу» положил.

— Часы «Сейко»? — переспросил Сидоров. — Да, это из дорогих. А почему думаешь, что ворованные.

— Спихнуть их пытался один парень.

— Может, спекулянт? Или собственные?

— Не похоже. Не того полёта птица. Чую, что группа там целая. Я даже начал нащупывать выход на него… Но девчонка, через которую к нему можно было подобраться внезапно уехала из Москвы.  

— Приезжая была?

— Да. В театральный хотела поступить, но загуляла. Теперь мать её забрала домой.

Сидоров выпустил дым через ноздри.

— Мда… Ну что тебе посоветовать, Витя… Жди.

— Я жду. Дел и кроме этого навалом.

— Впрочем, ты попробуй через девочку ещё раз. Теперь уже по месту её жительства. Куда, говоришь, мать увезла её?

— В Орджоникидзе.

— Вот туда и направь задание на её разработку. На всякий случай. Авось повезёт. Может, добросовестный опер попадётся…

 

 

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. 1982

 

Два года пролетели почти незаметно. Один день переливался в другой. Вечер цеплялся за ночь, утро — за день. За ворохом служебных бумаг время растворилось. Казалось, жизнь превратилась в один нескончаемый рабочий день, переполненный срочными выездами на места преступлений и написанием бессмысленного количества бумаг.

Набираясь опыта, Смеляков заматерел настолько, что в его взгляде порой появлялось что-то животное, хищное. Прежний мальчишка, доверчивый и наивный, исчез без следа.

— У тебя выработалась настоящая хватка, — с одобрением сказал ему как-то Сидоров.

— Всё от вас, Пётр Алексеич. Если бы не вы, я бы ничего не умел…

— Брось, Витя, уж я-то знаю, у кого что откуда берётся. Некоторым хоть под нос суй, но они всё равно ни хрена не видят, потому что им наплевать. А ты землю роешь будь здоров! Только такие и нужны угрозыску…

— Спасибо за похвалу, Пётр Алексеич…

— А что «спасибо»? Хвалить можно и попусту, язык ведь без костей. Только я не пустые слова говорю. У тебя дела настоящие, результаты налицо. Ты — сыщик что надо!

Об успехах Смелякова говорили на совещаниях, нередко ставили в пример, хотя время от времени слышалась в его адрес критика за строптивый характер и пристрастие «рубить правду-матку», что порой преподносилось завистниками как неуживчивый характер. И всё же людей, уважавших Виктора, было больше, чем хулителей. Он имел право гордиться высокими оценками и радовался бы своим успехам, если бы не усталость…

С каждым днём её накапливалась всё больше, и мало-помалу она заполнила Смелякова до предела. Виктора всё время клонило в сон; порой он засыпал с открытыми глазами, стоя в набитом троллейбусе или сидя за столом у себя в кабинете, заполняя бумаги своим ровным мелким почерком. Но никто не замечал этого. Большинство его коллег страдало повышенной раздражительностью, поэтому редко кто обращал внимание на сорвавшуюся с губ Виктора резкость.

— Давай опрокинем по стопарю, старик, — слышалось в конце рабочего дня, когда в отделении смолкали шаги посетителей.

— Глаза слипаются, — Смеляков яростно тёр лицо руками.

— Сейчас махнём и сразу взбодримся…

Вечерний стакан водки стал своего рода традицией для Виктора. Но он не позволял себе засиживаться за столом допоздна. Его тянуло домой, к Вере, хотя и она тоже нередко задерживалась на службе до полуночи.

К лету 1982 года самочувствие Смелякова резко ухудшилось. Он регулярно жаловался на сердце, страдал бессонницей и по ночам подолгу сидел на кухне, куря сигарету за сигаретой. Работа стала вызывать отвращение, мир приобрёл тёмно-серую окраску, и даже воскресные дни не могли взбодрить Виктора. Сопротивляясь беспощадному давлению работы, он понемногу терял силы, ослабевал, расставался с былым задором и жаждой знаний. Если Вере удавалось вытащить Виктора в гости, он только ел и пил, не принимая участия в разговорах. Интерес к жизни катастрофически угасал…

Однажды он посмотрел на себя в зеркало и не узнал собственного лица. Ему померещилось, что на него взирал незнакомый человек. Утомлённые глаза были холодны и тусклы, губы жёстко сжаты, уголки рта низко опустились. Лицо выражало непреодолимую угрюмость.

«Неужели это я?» — не поверил Виктор.

Бреясь, он видел себя в зеркале ежедневно, но будто не замечал этого лица. Он смотрел лишь на мыльную пену и на движения бритвенного прибора. Лицо же в целом, с присущими ему ужимками, взглядом, характером, было будто скрыто какой-то пеленой. Виктора не интересовало ни собственное лицо, ни всё его существо вообще. Виктор давно уже вёл себя, словно робот, машинально выполняя утренний ритуал: скупо целовал Веру и торопливо проглатывал завтрак, думая только об очередном происшествии, непременно ожидавшем его на службе.

И вот он вдруг увидел своё отражение и оцепенел.

«Неужели это я? — повторил он и поморщился, по лицу пробежала волна презрения и испуга. — Ну и взгляд! Если у меня постоянно такая рожа, то… Чёрт возьми! Пожалуй, Верочке со мной сейчас не сладко. А ведь у неё тоже хренотень всякая в прокуратуре… Бедная моя девочка…»

Работа «на земле» незаметно пропитала его цинизмом, переполнила раздражением, выдавила из сердца веру в добропорядочность, затопила такой ненавистью к людям, что порой боялся сам себя. Теперь он вдруг увидел лицо того Смелякова, в которого он превратился, бегая в шкуре сыщика по извилистым тропинкам уголовного розыска. Он не ожидал увидеть себя таким. Он не подозревал, что уголовный розыск сомнёт его. «Витя, — вспомнил он слова Сидорова, сказанные, как теперь казалось, тысячу лет назад, — нельзя держать сердце нараспашку и встречать мир с открытой душой, потому что тебя тогда раздавят. Идеалистам не место в нашей системе. Слишком суровые условия, Витя, слишком много грязи. Я тебе уже не раз повторял, чтобы ты не впускал в себя окружающее дерьмо, а ты не прислушиваешься… Вот у тебя и сдают нервишки. Ты должен всё видеть, понимать, не брать это внутрь себя! Возьми себя в руки, иначе просто задохнёшься. Ты и так уже — комок голых нервов»… Эти слова, всплыв из глубин памяти, нагнали на Виктора холодящую тоску.

«Господи, что ж такое! А ведь я и впрямь был наивным идеалистом, надеялся исправить мир, навести порядок… И вот что из этого получилось: окрысился на весь мир… Пётр Алексеич сто раз прав. Надо брать себя в руки. Я совершенно раскис, превратился чёрт знает во что…»

— Вера, — он быстрым шагом прошёл в комнату, стирая полотенцем мыльную пену с лица.

Жена ещё лежала в кровати. Было воскресенье.

— Вера, — он мешком плюхнулся возле неё.

— Ты решил не бриться?

— К чёрту бритьё!

— Что случилось, милый?

— На кого я похож?

— На уставшего мужика.

— Я серьёзно!

— На обалдевшего от работы опера.

— Мне показалось, что на меня из зеркала выглянул сумасшедший… Я испугался, — признался Виктор и вдруг схватился рукой за левый бок.

— Опять прихватило? — Вера тут же вскочила, отбрасывая одеяло.

Виктор медленно, ссутулившись и пригнув голову к груди, присел на край кровати. Вера опустилась перед ним на колени, озабоченно всматриваясь в лицо мужа.

— Ничего, отпустит… — прошептал он.

Уже не первый раз Смелякова стискивало в левом боку. Боль была то острой и быстрой, наносила тонкий жгучий укол и исчезала, то вдруг накатывала понемногу и заполняла давящей тяжестью всю область вокруг сердца, держала долго, угрожающе. Поначалу Виктор не обращал на это внимания, отмахивался, но боль стала приходить чаще и схватывала иногда с такой беспощадностью, что Смеляков начал страшиться приступов, чувствуя себя во время них абсолютно беспомощным.

— Слушай, давай-ка ты покажешься врачу. Пора уже, — решила Вера. 

— Какому врачу?

— Кардиологу.

— Времени нет…

— Найди, иначе плохо кончится…

«Плохо кончится, — мысленно заворчал Виктор. — Уже кончилось. Уже никаких сил не осталось. Не понимаю, на чём держусь. Нервы ни к чёрту, собак готов на любого спустить по малейшему поводу. Сам себе удивляюсь, никогда не был таким… Куда подевался прежний я? Разве могут люди так меняться?»

Но к доктору он всё-таки сходил: Вера заставила. Она обладала талантом убеждать мужа сделать всё так, как она считала нужным. Правда, это касалось только семейных отношений. К работе он и близко не допускал её. «У тебя, Верунчик, своих забот хватает», — отмахивался он и замыкался в себе. 

— Значит, сердечко пошаливает? — врач пощупал пульс, прослушал Виктора, изучил кардиограмму. — Нет, милый человек, это усталость. Вегетососудистая дистония. Вам отдыхать надобно. Слышите меня? А сердце у вас крепкое, надёжное, за него не беспокойтесь.

— Отдыхать? — спросил безучастно Виктор.

— Именно! Возьмите отпуск и срочно поезжайте куда-нибудь на море. А если говорить ещё серьёзнее, то вам надо работу менять. Угробите вы себя на вашей службе.

— Менять? Легко сказать, — хмыкнул Виктор. — На что я поменяю её?

— Моё дело — дать рекомендацию, молодой человек, — сказал доктор, — а вы уж сами думайте, что делать. Вот вам рецепт, это препараты для поддержания тонуса и кое-что для стабилизации давления. Но это так — лёгкая профилактика, даже не косметический ремонт. Вам же надо внести существенные коррективы в вашу жизнь.

— Если бы всё зависело от меня…

 

***

 

В конце марта, во время очередного дежурства по отделению, Смеляков сидел за столом, пролистывая газету. Дверь распахнулась, на пороге появился начальник угрозыска РУВД. Увидев Носова, Виктор быстро поднялся, чтобы поприветствовать его.

— Сиди, сиди, — остановил его Носов. — Дежуришь?

— Да, — ответил Смеляков.

— Я вот тоже, ответственный от руководства в районе… Хорошо, что я тебя застал здесь.

— Что-нибудь случилось, Владимир Сергеевич?

— Всегда что-то случается, жизнь у нас такая… Расскажи, как у тебя дела?

— Нормально. Работаю, — Смеляков неопределённо пожал плечами. Ему не хотелось заводить речь о своей усталости.

— Должен тебе сказать, что из тебя получился отличный опер. Но только вот что я думаю, Виктор…

Смеляков напрягся. «Что ещё за новости? Сейчас чем-нибудь огорошит».

— Пора тебе двигать отсюда, — проговорил Носов, неопределённо кивнув куда-то в угол кабинета. 

— В каком смысле?

— Хочу тебя к себе в район взять, — объявил Носов.

Виктор не поверил своим ушам.

— Вы серьёзно, Владимир Сергеевич?

— Абсолютно. Пора тебе организационно-управленческой работой заняться. Поставлю тебя на квартирные кражи.

— Спасибо…

На этом работа «на земле» завершилась. В начале июля Виктор перешёл работать в РУВД. Позади осталась нескончаемая суета, хождение по улицам, осмотры мест происшествий, опросы подозреваемых, составление протоколов, муторные беседы с потерпевшими, попытки отказать им в возбуждении дел… Внезапно началась тихая работа в кабинете, размеренная, спокойная, такая непохожая на переполненную нервным напряжением жизнь сыщика. За нагрянувшим спокойствием Виктор не сразу осознал, что из его работы ушло главное, что создавало особую нервозность — необходимость бороться не с преступностью, а за статистику.

Последовавшие несколько месяцев размеренной рутинной работы привели Смелякова в себя. К нему вернулось былое спокойствие, на лице вновь заиграла улыбка. Вера была счастлива…

 

***

 

Десятого ноября 1982 года, в день советской милиции, умер Брежнев Слухи о его смерти возникали уже не раз, но генеральный секретарь ЦК КПСС снова возникал на телевизионных экранах, опять с трудом двигал челюстями, невнятно произнося длинные речи о борьбе за мир и разрядке напряжённости, снова смотрел на всех с трибуны спокойными глазами из-под пышных бровей, торжественно сверкал висевшими на груди золотыми звёздами, награждал кого-нибудь, троекратно целовал по-отечески. Казалось, Брежнев будет возглавлять страну вечно. Пока его видели, всё шло своим чередом и оставалось незыблемым. Ничто не менялось и не могло поменяться. Но история не признаёт вечных политиков, и «дорогой товарищ генеральный секретарь» вдруг всё-таки умер, повергнув многих граждан страны в растерянность. Незыблемость рухнула. Смерть Брежнева обещала перемены. Но какие? По стране прокатилась волна траурных партийных и комсомольских собраний, радио не переставало говорить о величайшей утрате, постигнувшей весь советский народ. Москва вроде бы продолжала жить обычной жизнью, но в воздухе чувствовалась некоторая напряжённость, словно разлилось в атмосфере что-то приглушающее, из-за чего хотелось говорить чуть тише и слышать чуть больше. Хмурая осенняя погода наложила свои дополнительные мазки на печальное событие.

В день похорон Смеляков находился дома после ночного дежурства, поэтому смог в спокойной обстановке посмотреть прямую трансляцию похорон Брежнева.

Гроб с телом Брежнева долго везли из Колонного зала на Красную площадь. Процессия была многочисленная и пышная. Виктор сидел перед телевизором и жадно вглядывался в изображение. Сердцем он чувствовал, что перед его глазами разворачивается по-настоящему важное историческое событие. Вернее, само событие — смерть — уже произошло и уже произвело, вероятно, движение рычагов, за которыми последует очередное движение истории. Но величественные похороны были отражением этого события: склонённые к земле красные знамёна, скорбные лица в нескончаемой колонне провожающих, тусклый блеск генеральских погон, мутный серый воздух, хмурая пирамида Мавзолея.

Смеляков потянулся за сигаретой и закурил, не отрывая взора от экрана. На душе было муторно. Нет, он не ощущал беспокойства, просто всё его существо чувствовало, что из привычной жизни ушло навсегда нечто фундаментальное. Брежнев был не просто генеральным секретарём КПСС, не просто главой государства, он был важнейшей составной частью страны, неотъемлемой частью жизни каждого. Отсутствие его лица и его голоса означало окончание огромного отрезка времени. Для Смелякова этим отрезком времени была значительная часть его жизни…

 Прозвучали прощальные речи, и к покойнику наконец-то подошли прощаться родственники.

—  Ну вот и всё, —  сказал Виктор.

Когда гроб с телом Брежнева опустили в могилу позади Мавзолея Ленина, послышался громкий удар.

«Уронили! Надо же!» — мелькнуло в голове Виктора, но уже в следующую секунду он понял, что донёсшийся с экрана телевизора звук был не стуком тяжёлого гроба о холодную землю, а далёким раскатом орудийного салюта.

Камеры показали панораму города. Отовсюду понеслись заводские гудки.

Из-за окна послышались пронзительные стоны автомобильных гудков, слившихся в бесконечный вой, от которого повеяло угрожающей тоской. Город содрогнулся от этого минутного похоронного воя, залившего всё пространство.

Затем наступила тишина. Вернее, тишины не было, просто вернулись привычные шумы, но после долгого и почти сумасшедшего рёва автомобильных клаксонов нормальные звуки стали казаться почти неслышимыми.

— Вот и всё, — повторил Смеляков.

 

***

 

В конце года неожиданно последовали очередные кадровые перестановки. Носова назначили заместителем начальника РУВД, и он стал подыскивать на своё место замену.

— Анатолий Николаевич, — энергично говорил он в телефонную трубку, разговаривая с Егоровым, начальником отдела МУРа по борьбе с умышленными убийствами, — дайте кого-нибудь из своих, а то ведь пришлют какую-нибудь тёмную лошадку.

— А кого я тебе дам, Владимир Сергеич? У меня, думаешь, люди без дела сидят? — было слышно, как Егоров откашлялся в сторону. — Или у меня очередь кандидатов на твоё освободившееся кресло?

— Но не могу я позволить, чтобы начальником ОУРа стал случайный человек!

— Ладно, говори прямо, на кого ты намекаешь? 

— Отдай Калинина, куратора нашего.

— Ишь ты куда замахнулся! У тебя губа не дура, — строго крякнул из трубки Егоров. — Калинина ему подавай! 

— Я ж не лично для себя, Анатолий Николаевич. Для общего дела… Да и для Калинина польза, всё-таки рост по службе.

— Для общего дела… А я кого получу на его место?

— Подыщете кого-нибудь

— А ты мне своего человека из оперов дай. Даже двух!

— Как двух? — ахнул Носов. — Почему же двух-то?

— Потому что я тебе муровца отдаю, Владимир Сергеич. А за муровца надо как минимум двух людей из райотдела дать. Это справедливая сделка. Или ты не согласен?

Носов вздохнул и сказал:

— Согласен.

— Только ты мне лучших отдай. Понял? И не вздумай подсунуть кого-нибудь из ненужных тебе. Я всё проверю, ты же меня знаешь, Владимир Сергеич…

— Ладно.

— Самых толковых дай мне, — повторил Егоров. — Самых-самых! Им в МУРе работать, а не где-нибудь на задворках отсиживаться.

— Да понял я, Анатолий Николаевич…

Одним из тех, кого Носов отправил на Петровку, оказался Смеляков. Так случился очередной поворот в его стремительной милицейской карьере.

 

 

 

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

 

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

М У Р

 

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЯНВАРЬ 1983

 

— Виктор! Здравствуйте! — Тамара Александровна отступила, пропуская Смелякова в коридор. — Давненько вы не навещали меня. Всё дела не позволяют?

Она жила всё в той же коммунальной квартире, пропахшей луком и стиральным порошком, куда в течение долгого времени Виктор приходил заниматься к Тамаре Александровне Щёлоковой английским языком. Тогда она просила, чтобы он приходил к ней на занятия обязательно в милицейской форме, чтобы его вид приструнил распоясавшихся соседей.

Последний раз Смеляков навещал Тамару Александровну несколько месяцев назад. Сейчас он взял с собой Веру.

— Знакомьтесь, Тамара Александровна, это моя жена.

Вера протянула руку и назвала своё имя.

— Очень приятно, — Тамара Александровна пожала ей руку и засеменила в свою комнатку. — Славная вы пара. Проходите.

— У вас всё по-прежнему, — заметил он, немного смущаясь.

— А что здесь может измениться? Только я… И не в лучшую, к сожалению, сторону. В моём возрасте в лучшую сторону уже никто не меняется…

«К сожалению, — мысленно ответил Виктор. — И в глазах нет ни малейшей искорки бодрости, только усталость, хотя моему приходу вы рады. Бедная Тамара Александровна. Неужто жизнь настолько беспощадна к вам?»

Голова её заметно подрагивала при ходьбе, но в ней всё ещё угадывалась былая горделивая осанка.

— Я приготовлю вам чаю, Виктор.

— Давайте я всё сделаю, — предложила Вера.

— Нет уж, друзья мои, позвольте мне поухаживать за вами. Не так часто я принимаю гостей. 

— И всё же я помогу, — сказала Вера. — Мы принесли батон отличной копчёной колбасы и коробку конфет. Вы любите «Осенний вальс»?

— Вкусные конфеты.

В довершение Виктор достал из портфеля ещё бутылку шампанского.

— Похоже, мы будем пировать! — воскликнула Тамара Александровна. — Но чайник я всё же поставлю…

Они проговорили весь вечер и не раз возвращаясь к теме милиции.

— Я прекрасно понимаю ваши волнения в связи с переходом в МУР, Виктор, — покачивала головой старушка. — Вы успели, наверное, так утомиться на прежней работе, что ничто уже не вселяет в вас оптимизм.

— Не знаю, Тамара Александровна, — он пожал плечами. — Вообще-то я уже несколько месяцев отработал в районе. Там спокойно, по подвалам рыскать не надо… Да и вообще. Но как-то всё уж быстро закрутилось: из отделения в район перебросили, теперь вот в МУР предлагают. Работа там, конечно, более осмысленная, более серьёзная и в навозе нет нужды копаться.

— Не покопавшись в навозе, Виктор, нельзя вырастить сад, — глубокомысленно заметила Тамара Александровна. — Знаете, я никогда не относилась к симпатией к карательным органам… Были в моей жизни определённые моменты, когда весь белый свет становился не мил от одной мысли, что повстречавшийся на улице какой-нибудь сотрудник НКВД не случайно остановил на тебе свой взгляд. Страх — штука отвратительная. И паника тоже. А ведь одно время мы жили, еженощно вздрагивая от любого звука, раздавшегося ночью во дворе: ждали, что могут прийти с арестом. Мой второй муж был главным врачом городской больницы после войны, и мы ждали ареста лишь потому, что в прессе муссировалось так называемое «дело врачей». Очень страшно было. До безысходности страшно… Так что к органам государственной безопасности и внутренних дел я не испытываю симпатии. Но с другой стороны, я прекрасно понимаю, что без этой работы не сможет существовать ни одно государство. Поэтому очень важно, чтобы там работали люди чистые.

— Тамара Александровна, — воскликнул Виктор, — да как же можно остаться чистым, ковыряясь в этой грязи! Не замараться, не измениться внутри себя!

— Витя, — сказала Вера мягко, — ты так говоришь, будто сам чуть ли не в последнего гадёныша превратился, работая в отделении. Ты же остался нормальным человеком.

— Вера, ты вспомни, на кого я стал похож «на земле-то»! Я спокойно разговаривать разучился. У меня от человеческого лишь оболочка была. Остальное — оголённые нервы. Меня любое замечание приводило в бешенство, я на людей с кулаками готов был бросаться.

— Но ведь не бросался, — ответила Вера.

— Да, это очень трудно оставаться человеком, ежедневно соприкасаясь с мерзостью. Но возможно, — строго проговорила старушка. — Всё зависит от воспитания, от образованности человека. Заметьте, я сказала: не от образования, а от образованности. Вы понимаете, о чём я говорю?

— Не совсем. Разве может человек, получивший образование, оставаться необразованным? — у Виктора на лице застыло наивно-растерянное выражение, и Вера улыбнулась, увидев его глаза. Её не переставало удивлять, насколько наивным оставался Виктор в некоторых вопросах, несмотря на то, что угрозыск давно должен был превратить его в абсолютного циника.

— За долгое время, пока я работала преподавателем, я видела многих людей, которые пришли необразованными в учебное заведение и ушли такими же, хотя и получили диплом.

— Но ведь они получают знания.

— Знания, дорогой мой, похожи на книги, расставленные на полках. Один живёт в окружении этих книг и даже не догадывается, что его окружает, хотя он сам купил всё это литературное богатство. Другой всё прочитал, многое запомнил и даже умеет процитировать что-нибудь, но на самом деле ничего не понимает; прочитанное продолжает стоять внутри него такими же отдельными от него книгами, хотя он знает, где что написано. Этот человек грамотен, но мало что понимает. Он просто носит с собой всё, что ему довелось узнать, но знания его по своей сути мертвы. А есть те, которые из самой крохотной капельки информации умеют выжать всё без остатка и осмыслить её, впитать в себя, чтобы информация стала живой, действенной. Они умеют мыслить широко, а не формально цитировать прочитанное и зазубренное однажды… Вот таким людям я бы доверила любую работу…

«А я какой?» — подумал Виктор.

 

***

 

Когда Егоров, начальник 2-го отдела МУРа, попросил у Носова дать ему двух лучших оперов из района, себе он намеревался взять только одного. Другого же планировал отдать в отдел, где была вакансия, так сказать, радел за ближнего. Так Смеляков попал к Иванову Виктору Александровичу, начальнику 3-го отдела МУРа. Этот отдел занимался борьбой с разбоями, грабежами, кражами и мошенничеством государственного имущества.

Иванов прочитал личное дело Смелякова и удовлетворённо кивнул головой:

— Что ж, личное дело у тебя хорошее, — сказал он, закрыв папку. — Судя по твоим аттестациям, ты достаточно активно раскрывал преступления, работал с агентурой. Парень ты, похоже, толковый. Мы тебя возьмём. Думаю, что никаких препятствий не возникнет. Сам-то ты настроен на работу?

— Ещё бы!

Иванов взглянул на часы и поднялся из-за стола:

— Для начала я тебя должен представить заместителю начальника МУРа, который курирует наш отдел. Зовут его Юрий Михайлович, фамилия Полонский. Мужик он строгий, любит за загривок потаскать, но без перегибов. Наверняка начнёт тебе вопросы задавать, устроит вроде экзамена, хотя это больше для того, чтобы просто показать тебе, что нужно ещё многое осмыслить. Ясно же, что всего ты знать ещё не можешь…

Вопросы в кабинете Полонского посыпались сразу. На Виктора накатилось даже нечто вроде паники, столь знакомой студентам, когда их начинают спрашивать материал, «которого им не преподавали».

— А вот расскажи-ка ты мне, что такое оперативная комбинация, — Полонский прищурился, разглядывая Смелякова, и невозможно было понять, что сквозило в его взгляде: издёвка или желание выяснить, насколько сообразителен новичок. — Как ты понимаешь?

Смеляков смутился. «Что за вопрос? Как я могу объяснить то, что вполне понятно? Чего он хочет услышать?» 

Раньше он никогда не задумывался над подобными вещами. Теоретизировать он не любил. Подумав немного, он сказал:

— Использование сложившихся обстоятельств для реализации той информации, которая у нас имеется.

— Не совсем точно ты рассуждаешь, — Полонский откинулся в кресле. — Оперативная комбинация — это использование реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств в реализации оперативной информации. Понял? Заруби себе на носу. Пригодится в дальнейшем.

«Реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств», — мысленно повторил Смеляков, пытаясь понять, куда клонил начальник. А Полонский тем временем уже задавал другой вопрос, также поставивший Виктора в тупик, а затем — ещё и ещё. Смеляков совсем уже оробел, и тут Иванов сказал:

— Парень он толковый, поднатаскаем его, Юрий Михайлович.

Полонский кивнул:

— Хорошо, оформляйте его.

И лицо у него было такое, будто и не поставил он Виктора только что в неловкое положение своими вопросами.

— Смутил он тебя? — улыбнулся Иванов, когда они уже шагали по коридору.

— Да уж…

— Не робей. Всё в порядке, — сказал Иванов. — Сейчас я тебя познакомлю со старшим оперативной группы, где ты будешь работать. В группу входят три человека: старший опер и два опера у него подчинении. Опергруппа курирует двенадцать районов в городе, каждый опер — по три района.

Они вошли в кабинет.

— Это старший оперуполномоченный Алексей Петрович Максимов, — Иванов указал на сидевшего за столом мужчину лет сорока пяти. — Он возглавляет опергруппу, где ты будешь работать.

Максимов встал.

— Алексей Петрович, — назвался он и пожал Смелякову руку.

— Виктор, — ответил Смеляков.

— Ну вот, майор, ты ему расскажи всё подробно, когда должен приходить и куда, проведи по зданию, покажи, где канцелярия, машбюро, где учётная группа наша, — Иванов с беспокойством взглянул на наручные часы. — Словом, познакомь со всеми… А мне пора…

Он ушёл, а Максимов, потянувшись, спрятал лежавшую на столе бумагу в выдвижной ящик и посмотрел на Виктора.

— Это всё завтра. Сейчас уже шесть. Ходить по этажам уже поздно. Давай зайдём в пельменную, на Петровском бульваре, и там без суеты обо всём поговорим.

На улице сыпал мягкий густой снег. Белые хлопья витали в воздухе, словно заигрывая с прохожими. Иногда лёгкий ветерок подхватывал снежинки и взвихривал их вверх, кружа под жёлтыми сгустками света фонарных столбов.

— Хорошо сегодня, спокойно, — говорил Максимов, глубоко вдыхая морозный воздух. — В такую погоду приятно пройтись, послушать, как снег скрипит под ногами… Нам сюда.

Он указал на дверь пельменной. Стёкла её витрин были наполовину покрыты толстым слоем льда и снега, и только в середине, где мороз не успел дорисовать своих причудливых узоров, различались мутные контуры посетителей. С внутренней стороны витрин висели две крупные снежинки, вырезанные из белой бумаги и прилепленные конторским клеем на стекло по случаю Нового года. В помещении клубился пар, люди разговаривали громко, смеясь и перебраниваясь, кто-то шумно крякал, заглатывая очередной пельмень, обильно сдобренный горчицей, тяжело дзынькали массивные пивные кружки, гремели металлические ножки отодвигаемых стульев. Пробравшись к буфетчице, Максимов взял две тарелки с пельменями и пару кружек пива.

— Помоги, — кликнул он Смелякова.

Виктор донёс пиво, и они устроились за угловым столиком. Максимов достал из внутреннего кармана чекушку водки «Пшеничная» и живо разлил её по пивным кружкам.

— Ну вот, можем приступать, — констатировал он, подмигивая Смелякову. — Давай-ка за знакомство…

Сделав большой глоток и стряхнув пивную пену с губ, он сразу начал говорить:

— Что такое МУР? — Максимов подался вперёд и почти вплотную приблизился к Смелякову. — Это организация, где собраны самые высококвалифицированные кадры. Это ты должен запомнить сразу, чтобы понять всю меру ответственности, которая ложится на тебя, на муровца. Тут честь милицейского мундира ценится очень высоко. Попадаются, конечно, разные люди, каждого человека через лупу не рассмотришь. Случаются и ошибки в подборе кадров, и ошибки эти дорого нам обходятся. Но в основном тут работают настоящие профессионалы, хотя добиваться, чтобы в МУР приходили исключительно грамотные сыщики, отнюдь не просто. В районе ведь никто не хочет расставаться с хорошими сотрудниками. Они же стараются втюхать нам кого похуже, хорошие работники им самим нужны. Хорошие работники везде нужны… В Управлении девять отделов, в каждом — в среднем по пятнадцать человек. Работа строится по определённым направлениям: убийства, грабежи и разбои, кражи и наркомания и так далее. Понял?

Виктор кивнул.

— Значит так, — продолжал Максимов, — приходить на службу ты должен в девять тридцать, потому что без пятнадцати десять начинается совещание у начальника отдела, где изучаются сводки по городу и решаются основные вопросы по работе отдела. Словом, это ты сам увидишь. Главное не опаздывай. С самого начала приучись не опаздывать и приходи вовремя… В отделе у нас работает всего двенадцать человек, плюс к этому начальник отдела и его заместитель. Один из наших оперов занимается аналитикой, а остальные одиннадцать курируют районы. Преступлений в городе по нашей линии совершается не так уж много, потому что времена медвежатников ушли, сейчас сейфы почти никто не ломает. Но иногда всё-таки случается и такое. Слышал, небось, не так давно из Ереванского банка увели полтора миллиона рублей? Виксаныч за задержание бандюков получил орден Красного Знамени. Понял?! И здесь без МУРа не обошлось…

Смеляков мысленно присвистнул: не часто в мирное время награждали таким орденом. Авторитет начальника отдела подскочил в его глазах сразу не невероятную высоту.

— На настоящий день, — продолжал Максимов, — у нас есть несколько серьёзных преступлений. Во-первых, кража с продовольственной базы в Бауманском районе, там украли чёрную икру на пятнадцать тысяч рублей, статья 93 прим, хищение в особо крупных размерах, расстрельная статья, как ты понимаешь. Сейчас на базе работает наша оперативная группа. Другое крупное дело — разбой на кассу РСУ: налетели, связали сторожиху и унесли всю зарплату. Но тут уже есть зацепочка: Иванов узнал в этой сторожихе жену Генки-Сиськи .

— Генка-Сиська? — переспросил Смеляков, улыбнувшись.

— Подельник Монгола. Про Монгола слышал? Крупная фигура в криминальном мире. Крёстный отец, если так можно выразиться… Ну вот Виксаныч узнал эту сторожиху, ведь это он в начале семидесятых банду Монгола разрабатывал и всех их посадил. Им тогда дали от семи до пятнадцати лет. Монгол уже откинулся, Генка-Сиська тоже должен на волю выйти. И версия у нас по этому делу такая: Генка-Сиська кого-то из своих корешей, с кем на зоне мотался, прислал к своей бабе, ну, к сторожихе то есть, чтобы она указала что и как провернуть. Так что мы пока эту версию отрабатываем… 

Время за разговором пролетело незаметно.

— Ну вот, — подвёл черту Максимов, когда пиво было выпито, — завтра я тебя представлю всем-всем: в секретариате, машбюро и так далее. Познакомлю тебя с сотрудниками отдела, а затем поедем по районам, представлю тебя руководству РУВД, кого ты будешь курировать.

 

***

 

Утром Смеляков уверенно вошёл следом за Максимовым в кабинет Иванова, где собрались сотрудники отдела. Кто-то сидел на диване, кто-то — на стульях. Иванова ещё не было.

— Добрый день, — бодро поздоровались они.

— Это наш новый сотрудник, — сказал Маскимов. — Пришёл он к нам из октябрьского РУВД. Будет работать в моей группе. Так что знакомьтесь: Смеляков Виктор Андреевич.

Виктор кивнул.

— Вот свободное место… — указал на стул худощавый, с большим носом, сотрудник, сидевший за отдельным столом. — Меня зовут Владимир Иванович, фамилия Савчук. Я — заместитель начальника отдела.

Раздалась команда:

— Товарищи офицеры!

Все разом поднялись, на несколько мгновений сделалось шумно и оживлённо, пока отодвигались стулья, затем наступила тишина. Иванов двигался быстро, решительно. Окинув всех быстрым цепким взглядом, он поздоровался, занял своё место и спросил:

— С новым сотрудником познакомились? Ну и хорошо, — и без лишних слов начал читать сводку по городу.

Смеляков за свою жизнь успел выслушать много сводок. Когда он впервые шёл на пост в ООДП, то был ещё совсем юнцом и не имел ни малейшего представления о размахе преступности. Зачитанная перед тем дежурством сводка по городу ошарашила его. Он не подозревал, что Москва кишела бандитами и шпионами. Но за пять лет работы он свыкся с этим. Затем он услышал первую для него сводку в отделении милиции, и она поразила его не меньше. Оказалось, что информация, которую доводили до сведения постовых в ООДП, была лишь тонюсеньким срезом с огромной навозной кучи уголовного мира. Теперь же он услышал то, что показалось ему неразгребаемой помойной ямой преступности.

«А ведь я немало повидал, знаю по чём фунт лиха! — размышлял он, глядя на своего начальника. — У меня на участке столько творилось, что не дай бог кому из простых граждан узнать про это. Ну тут! В масштабе города! Можно просто сойти с ума!» 

Но ещё больше его поразила вторая часть сводки — раскрытые преступления по городу. Их было много, и они тоже отличались масштабом. Смеляков жадно слушал, и с каждой минутой стиснувшее его поначалу отчаяние отступало, и он расправлял плечи, наливаясь чувством гордости и причастности к могучей семье сыщиков.

— … эта группа воров задержана, — читал Иванов, — у каждого по пять-шесть судимостей. Изобличены в совершении двадцати пяти квартирных краж за минувший год!.. Сотрудниками Второго отдела МУРа в процессе проведения оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий задержан гражданин Алфёров Николай Романович, подозреваемый в разбойном нападении на квартиру антиквара Жданова. У его сожительницы изъята часть вещей, похищенных с квартиры Жданова…

Так начался первый день.

Покидая кабинет, сотрудники отдела пожимали Смелякову руку, представлялись, желали успеха. Никогда прежде Виктор не слышал так много «ни пуха ни пера» и никогда не чувствовал себя так спокойно и почти уверенно. Доброжелательность обстановки сделала своё дело.

— Витя, — окликнул его Максимов и подвёл к коренастому человеку с непослушными рыжеватыми волосами. — Познакомься. Это член нашей опергруппы капитан Веселов Игорь Владимирович. Ну, вы ещё успеете поговорить, а сейчас пойдём в секретариат, представлю тебя девочкам, в канцелярию заглянем…

Знакомясь с организацией труда на новом месте, Смеляков обнаружил, что в МУРе всё было совсем не так, как в отделении милиции. «На земле» он был просто волком, не только всё время вынюхивавшим что-то и безудержно гнавшимся по следу, но и злобно оскалившимся в неустанной борьбе за свои интересы. «На земле» приходилось всё делать самому. В МУРе же всю мелочёвку делали вспомогательные структуры.

Находившись по бесконечно-длинным коридорам, Смеляков в конце концов вернулся вместе с Максимовым в кабинет их группы. Игорь Веселов что-то вычитывал в раскрытой перед ним толстой папке и покачивал головой.

— Продвигается? — спросил Максимов.

— Да тут такая труха, если честно, что просто мутит… Куда они все раньше смотрели?

Веселов принялся рассказывать о деталях весьма жуткого дела, но при этом сыпал шутками, и казалось, что он излагал сюжет какого-то французского кинофильма, где всё было несерьёзно, хотя направо и налево летели пули и на каждом шагу бились сталкивавшиеся автомобили. Игорь производил впечатление человека несерьёзного, любил побалагурить, подтрунивал над всеми, любил потискать женщин. Но все, кому довелось с ним работать, знали, что за всей этой лёгкостью и кажущейся поверхностностью в общении скрывалась холодность трезвого ума. Про Веселова говорили, что для него не бывает безвыходных ситуаций и что он в самом трудном положении оставался невозмутимым и принимал единственно правильное решение.

 

***

 

Большинство сотрудников МУРа ехали на работу через станции метро «Горьковская»[18] и «Пушкинская», а оттуда пешком шли по Петровскому бульвару до знаменитой Петровки. Это было величественное зрелище — плотный поток людей в милицейской форме и гражданской одежде заполонял тротуары, и в те минуты казалось, что город населён только милиционерами. Фуражки, погоны, блестящие пуговицы на серых и зелёных шинелях — всё это нескончаемой лавиной оплывало кинотеатр «Россия»[19] с обеих сторон, втекая в тесное пространство бульвара. Гомон голосов, шум шагов и хруст снега под ногами перекрывали гул проезжавших автомобилей, а над клокочущей человеческой массой вился в морозном воздухе густой пар и сигаретный дым. Разглядывая шагавших людей, Смеляков узнавал некоторые лица. Работа «на земле» не раз приводила его на Петровку, поэтому кое-кого из сотрудников МУРа он знал в лицо.

— Смеляков! — услышал Виктор чей-то голос.

Обернувшись, он увидел капитана Шкурина, того самого капитана, который когда-то учинил ему разнос за недопустимое свободомыслие на комсомольском собрании.

— Здравствуйте, — кивнул Виктор, не испытывая ни малейшей радости от встречи. 

Шкурин протянул руку, и Смелякову пришлось пожать её.

— Как дела, сыщик? — капитан вывернул шею, стараясь заглянуть Виктору в глаза.

— Всё хорошо… А вы сюда по делу?

— Да я ведь теперь тут лямку тяну, — бодро и, как показалось Виктору, с подчёркнутой важностью ответил капитан, — в Управлении по политико-воспитательной работе. Меня почти одновременно с тобой перевели… Кстати, скажу тебе прямо, я был против твоей кандидатуры. Нет в тебе идеологического стержня. Я хорошо помню нашу с тобой беседу, Смеляков. А вот ты, похоже, всё позабыл и мыслишь по-старинке… А ведь я оказался прав. Видишь, что происходит в наших рядах? Партия очищается от негативных элементов. Пришло время, и партия дала приказ начать перемены. А ты бежал впереди паровоза, не слушал меня.  

— Лично я не вижу никаких настоящих перемен. И вообще не понимаю, что сейчас происходит. Перетряска какая-то, а по сути ничего не меняется. Кадровая чехарда. Одних людей убирают (кстати, вовсе не худших), на их место ставят других, которые порой и не знают специфику нашей работы. Только видимость перемен, а самую гниль-то никто не трогает.

— Ты опять за старое! Умнее других себя считаешь? А вот я думаю, что старшие товарищи сами знают, с чем надо бороться в первую очередь, — Шкурин начал раздражаться, радушие покинуло его. — Я же говорил, что нельзя переводить тебя в МУР! Все в районе только дифирамбы тебе пели, чуть ли не лучшим опером во всём розыске называли! Ну, допустим, силён ты в своём деле, однако политически ты абсолютно не соответствуешь требованиям времени! Не схватываешь главного, не понимаешь основного! Сейчас придут новые люди, новые кадры, всё изменится, всё будет хорошо!

Смеляков не отвечал, шагал молча.

— Ладно, — уже у ворот МУРа капитан примирительно похлопал Виктора по плечу, — не дуйся. Я же лично против тебя, как человека, ничего не имею, хоть и критикую твои взгляды. Только за дело радею… 

— Я вас понимаю, товарищ капитан.

— Что ты заладил: «товарищ капитан» да «товарищ капитан». Я к тебе на «ты», а ты продолжаешь мне «выкать». Давай запросто, на «ты», Смеляков. Мы ж почти в равных должностях. Можем по-простому. Меня зовут Владислав. Ты, небось, и не помнишь. 

Виктор и впрямь не помнил имени Шкурина, в памяти сохранилась только его многозначительная фамилия.

— Что ж, пусть на «ты», — кивнул он.

— Ты заходи ко мне, потолкуем с тобой на эту тему. С твоими мыслями в МУРе работать нельзя. На каком ты этаже?

— На четвёртом.

— А я на третьем устроился. Заходи ко мне в Управление, кабинет 342.

— Ладно, как-нибудь загляну.

— Да не «как-нибудь», а побыстрее, Смеляков. Ты меня понял? В каком ты кабинете?

— В 431-м…

Тут Шкурин увидел кого-то и, прощально махнув Виктору рукой, бросился в сторону, громко здороваясь и стараясь подстроиться под шаг идущего и почти не обращавшего на него внимания человека в форме подполковника.

Поднявшись на этаж, Виктор встретил в дверях кабинета Максимова.

— Как настроение? — спросил Алексей.

— Прекрасное, — ответил Смеляков и улыбнулся, неприятный осадок от разговора со Шкуриным как рукой сняло. — Тут хочется работать. И главное, что здесь не придётся больше заниматься очковтирательством.

— Не придётся? — Максимов сделал кислое выражение лица. — Рано радуешься, Витя. Не торопись, столкнёшься ещё с этой казуистикой не раз. Просто у нас статистика раскрываемости присутствует несколько в другом виде. От статистики никто уйти не может. И повлиять на неё мы не можем. И каждый раз, когда всплывают «плохие» цифры, начальник отдела вызывает тебя и вставляет тебе по полной программе: «Что-то статистика в этом районе у нас фиговенькая. В чём дело-то? А ну поезжай и разберись на месте. Валяй к начальнику ОУРа, спроси у него»… Но мы же все «на земле» работали, знаем, откуда ноги растут у этой статистики. И знаем, что у начальника ОУРа и без наших вопросов голова болит из-за этой грёбаной статистики…

— А я-то уж понадеялся, что здесь этого нет, — горько ухмыльнулся Смеляков.

— Все мы в одном котле варимся… Но есть одна отдушина. Здесь можно заниматься серьёзными делами, — успокоил Максимов. — Другое дело, что обстановка нынче в МУРе сложная.

— Почему?

— Потому что в стране обстановка непростая. Такие ситуации периодически случаются, но крайне редко. Сильных перетрясок в МУРе не было со времён Хрущёва.

— А что происходит-то? — не понял Виктор.

— Перетряска кадров. Как только после смерти Брежнева генсеком стал Андропов, он сразу убрал Щёлокова с поста министра внутренних дел. Ты же знаешь, что между МВД и КГБ отношения давно не в меру натянутые. Об Андропове, хоть он и бывший председатель КГБ, многие отзываются хорошо, говорят, он толковый мужик, но только это не убавило его рвения почистить командные высоты в МВД. И начал он пихать всюду своих людей. На место Щёлокова поставил Федорчука, председателя КГБ, а этот, в свою очередь, потащил к нам своих людишек… У нас их «двадцатипятитысячниками» прозвали, как в своё время называли коммунистов, посланных на заре советской власти в деревни для проведения коллективизации. Те были специалистами на фабриках и заводах, но ни хрена не смыслили в сельском хозяйстве, а эти специалисты контрразведки ни шиша не понимают в милицейском дерьме. У нас теперь всюду на руководящих постах в МВД сидят чекисты, вплоть до районных управлений дошли, но «на землю» всё-таки не опустились. Наверное, что б не мараться, не влезать в грязь.

— Если не поработать «на земле», — подхватил Смеляков, — то в нашем деле ничего понять невозможно.

— Вот и я про то же… А вообще-то чекисты пришли в ГУВД, как завоеватели на чужую территорию. Не знаю, как они намерены работать тут. Они же в нас настоящих врагов видят. Уже состряпали громкое показательное дело.

— Какое дело?

— На двух сыщиков, — Максимов вздохнул, — за то, что они якобы ставили перед своими агентами задачу подбирать домушников, давали им наводки на квартиры, они их взламывали, а сами по горячим следам их брали, поскольку знали наверняка, чьих рук это дело. В общем, возбуждено дело, могут запросто посадить. Словом, происходит чёрт знает что!.. Руководство наше стоит до последнего, потому что в действительности никакого нарушения закона там не было, просто агент был отличный и работал исключительно хорошо. А они вон как всё перевернули! С ног на голову поставили! Недавно потребовали провести партсобрание и исключить их из партии. Все единодушно проголосовали против. Сейчас этот вопрос вынесен по требованию Гришина[20] на бюро горкома. Вот такие пироги…

— Как же быть?

— Дёргаться не надо, время всё расставит на свои места. Мы просто должны выполнять нашу работу… Видишь ли, разница между чекистами и милиционерами заключается в том, что мы находимся в непосредственном соприкосновении с преступностью. Они же являются в своём роде вторым эшелоном. А теперь пришли к нам, потому что кто-то бросил идею, будто милиция не справляется со своими задачами. Посмотри, что происходит в Москве: дело Соколова, дело Трегубова. Нам говорят: милиция не справилась с этой задачей, а КГБ сумел взять преступников! Но только такие разговоры — от лукавого. Уж я-то знаю ребят из УБХСС, которые работали по тем делам. У них материалов было — груды. Но никто же не позволял им реализовать те материалы, потому что Соколов, Трегубов и иже с ними — советская номенклатура. А мы — ГУВД — являемся структурным подразделением Исполкома Мосгорсовета. И кто же позволит нам заваливать наших же начальников? Для этого должна поступить команда с ещё более высоких кресел. А КГБ — контора более свободная в этом смысле. У них строгое подчинение по вертикали. Они не замыкаются на местную власть… 

— Почему же так получилось, что МУР более зависим?

— С Хрущёва пошло. Он то сливал вместе госбезопасность с милицией, то снова разъединял их. Перетряски шли постоянные. А в связи с тем, что шла борьба с пережитками культа личности, то Хрущёв решил поставить карательные органы под советский и партийный контроль. Поставить-то поставил, но почему-то МВД попало просто под каблук исполкомам, а гэбэшники каким-то образом остались в стороне, хотя все кошмары репрессий — именно их рук дело. И вот теперь КГБ — самостоятельная структура, так сказать, вооружённый отряд партии, а мы с тобой входим в структуру Моссовета и превратились в инструмент прогнившей бюрократии и теневых дельцов. Сейфы ломятся от оперативных материалов, а сделать мы ничего не можем. Вот отсюда и рождаются разговоры о коррумпированности МВД. А как оно может не быть коррумпированным? Рыба-то гниёт с головы. А у нас голова — советская номенклатура. Когда исполкомовские начальники на местах чудят, то милиция тут бессильна. Вот такая ситуация у нас сложилась… В каждой губернии своя законность… К нам сейчас пришёл из московского управления КГБ полковник Бугаев Алексей Прохорович — заместителем начальника ГУВД по оперработе. Посмотрим, что из этого выйдет… Но я лично думаю, что они, если они люди умные, то они, разобравшись во всём, будут делать то же, что и мы… К сожалению, бытие определяет сознание. А те, которые постараются идти напролом, тех система просто выдавит. Но кое-что они уже привнесли, — Максимов скептически ухмыльнулся, — теперь мы с тобой не инспекторы уголовного розыска, а оперуполномоченные… Вернули нам старое название должности…

Виктор в задумчивости потёр лоб и посмотрел в окно.

На балкон третьего этажа в доме напротив, вышел, неуверенно ступая, старик в накинутой на плечи шубе. Закрыв глаза, он взялся за перила и переминался так с ноги на ногу некоторое время, вслушиваясь у шум улицы. Возле него стоял молодой человек и бережно придерживал за локоть, то и дело поглядывая на старика и поправляя на нём то меховую шапку, то воротник шубы.

— Знакомое лицо, — сказал Смеляков. — Кто это?

Максимов повернулся к окну и увидел старика, окутанного морозным паром.

— Ильинский, — привычно пояснил он. Судя по тону, он уже привык отвечать на один и тот же вопрос посетителей. — Игорь Владимирович Ильинский.

— Актёр? Тот самый?

— А что тебя удивляет? Он здесь живёт, в 1-м Колобовском переулке. Его балкон прямо напротив нашего окна. Будешь лицезреть его ежедневно. 

— А кто рядом с ним?

— Кто-то из его студентов. Они постоянно вокруг него. Ещё не раз увидишь, как они выгуливают старика. Поздороваешься с ним бывало, а он ничего не слышит, пожалуй, и не видит тоже. Шагает еле-еле. А студенты за него отвечают, улыбаются, раскланиваются, отвечают на вопросы.

— Да, совсем старый, — произнёс Смеляков, продолжая разглядывать легендарного актёра, который довольно жмурился выглянувшее зимнее солнце. Наблюдая за Ильинским, Виктор улыбнулся: «Вот он стоит передо мной, немощный, слепой, дряхлый, а я помню его неугомонным живчиком по немым ещё фильмам. Такой плотненький был попрыгунчик. Он считался чуть ли не русским Чарли Чаплиным, его целовала Мэри Пикфорд… Вот он, живой дух минувшего века, свидетель эпохи первых кинокартин, первых автомобилей, первого радио. Как странно, что он сейчас рядом со мной, всего лишь по другую сторону переулка. Иногда мне кажется, что с такими людьми физически невозможно соприкоснуться, потому что они принадлежат другому миру, почти ненастоящему. И всё же вот он, знаменитый Игорь Ильинский… И уже совсем не похожий на себя прежнего…»

 

 

 ***

 

В тот вечер Виктору выпала редкая удача. Игорь Веселов сумел раздобыть неожиданно где-то четыре билета в «Ленком» на «Юнону и Авось». Билеты появились настолько внезапно, что он, вертя их в руках, остановился перед Смеляковым и растерянно проговорил:

— Вить, представляешь? Вот подфортило-то. Четыре билета на «Юнону» в «Ленком». Надо кого-то позвать.

— Позови меня с женой, — тут же среагировал Смеляков. 

— Держи, — Веселов протянул ему два билета. — А мне надо кого-нибудь из девчонок вызвонить. Кого же позвать-то?.. — его лицо сделалось сосредоточенным. — Тут кого ни свистни, на «Юнону» ведь любая помчится. Нужно прикинуть, как этим лучше воспользоваться…

Спектакль был громким во всех смыслах этого слова, посмотреть его мечтали все. Смеляков дозвонился до Веры и сообщил ей о планах на вечер.

— Ты как? Пойдём? — спросил он. — Или у тебя какие-нибудь дела допоздна? 

— Ты что, Витя! Да я все дела брошу, раз можно на «Юнону» сходить. Только вот переодеться не успею. Придётся обойтись без вечернего платья.

— Да и я не во фраке…

Весь день прошёл под знаком предвкушения грядущего удовольствия. Веселов со Смеляковым просидели на работе «под завязку» и со службы направились прямо в театр. До «Ленкома» было ещё далеко, а на улице уже то и дело слышался вопрос: «Лишнего билетика не найдётся?». Чем было ближе к театру, тем чаще звучал вопрос. Перед дверьми колыхалась плотная, подвижная, похожая на живой организм толпа желающих попасть на спектакль. Они кидались на каждого, кто опускал руку в карман за билетом, облепливали со всех сторон, отталкивая друг друга и наперебой тараторили: «Не продадите билетик?». Многие пришли сюда давно и успели продрогнуть на морозе, но продолжали терпеливо ждать. Кутаясь в поднятые воротники, они зорко следили за всеми, кто приближался к театру, надеясь первыми увидеть того, у кого вдруг окажется лишний билет. Страсть москвичей к театру могла сравниться разве что со страстью к футболу.

Сначала Виктор увидел Веру. Она вынырнула из тёмной человеческой массы и помахала рукой.

— Это моя жена, — представил он её Веселову.

— Очень рад, — приветливо улыбнулся Игорь. — Давно ждёте?

— Нет, я всё точно рассчитала. Минут пять назад приехала.

— А вот и Натусик, — обрадовался Веселов, заметив в толпе свою знакомую. — Сейчас я вас познакомлю.

Он исчез на несколько секунд, а когда вернулся, то вёл под руку эффектную крашеную блондинку. Волосы у неё были причудливо уложены на голове, и она, чтобы не испортить причёску, оставила голову непокрытой. 

— Это Натусик, — представил он её, и блондинка улыбнулась, показывая крупные ровные зубы.

— Вы все в милиции работаете? — спросила она.

— Все, — кивнула Вера, чтобы не вдаваться в подробности.

— Очень мило! — блондинка захлопала в ладоши.

— Пойдёмте внутрь. Заглянем в буфет, выпьем шампанского… А вообще мне уже не терпится попасть в зал…

Спектакль их ошеломил. С самых первых минут на зал опускалось какое-то колдовское облако света и музыки, к которому, несмотря на условность декораций, примешивалось ощущение соприкосновения с далёким прошлым, просочившемся в зал вопреки всем законам природы. В левом углу зала, прямо перед сценой расположились рок-музыканты с электронными инструментами и мощной ударной установкой. Первая же мелодия, с невероятной громкостью обрушившаяся на зрителей, заставила Смелякова вздрогнуть. Музыка заполнила каждую клетку его существа, вывернула наизнанку и будто смешала со всем тем, что происходило на сцене, превратив его на время спектакля из человека в некую бестелесную субстанцию, сотканную из неуёмных чувств. Иногда ему казалось, что он видел себя со стороны и слышал, как охватившие его переживания пульсировали в пространстве, став частью музыки и частью метавшихся на сцене людей. Виктор наблюдал за собой и поражался, насколько, оказывается, он был подвержен влиянию искусства.

«Я сопереживаю им, — удивлялся он, жадно следя за актёрами, — хотя твёрдо знаю, что всё это не настоящее. И тем не менее они втянули меня в это лицедейство. Сердце моё колотится учащённо, я ловлю каждое их слово. И я боюсь приблизиться к концу. Не хочу, чтобы это прекращалось. Пусть оно продолжается вечность… Чёрт возьми, неужели мы все — дети в душе? Неужели нам мало настоящей жизни? Почему сердце с такой готовностью отдаётся красивой музыке, песням, танцам? Почему позволяет заворожить себя? Может, театр важнее настоящей жизни?»

— Сильно, — сказал он, когда после спектакля зрители вывалили лавиной на улицу, восторженно делясь впечатлениями.

— Я поначалу чуть не умерла, — призналась Вера. —  Очень громко. Музыка ударила, как взрыв. У меня все внутренности завибрировали.

— Ленкомовцы всех за пояс заткнули, — задумчиво произнёс Веселов. — Надо же так сделать! Всё тут на месте. Ничего не выбросишь. И музыка, и стихи, и режиссура… Никогда не видел в театре ничего такого, чтоб вот так продирало до глубины души. — Веселов обнял за плечи Натусика. — Как тебе?

— Потрясно.

— Я иду и пытаюсь понять одну вещь, — заговорила Вера. — Ведь Караченцев и Шанина поют очень плохо. Но насколько же всё тонко сделано, что помощь музыкантов совсем незаметна.

— Какая помощь? — не понял Веселов.

— Они же берут на себя особо трудные места. Они подключаются везде, где Караченцев не может взять нужную ноту или где Шанина не справляется. Исключительно тонко построено. Ты вот даже не заметил этого.

— Не заметил, — признался Веселов и посмотрел на свою спутницу. — А ты заметила, Натусик?

Блондинка отрицательно качнула головой, но не проронила ни звука.

Они остановились возле ступеней, ведущих в метро.

— Ну что? Прощаемся? — спросил Веселов.

— Спасибо за билеты, — Виктор пожал ему руку. — А вы разве не на метро?

— Прокатимся на такси, — Веселов обнял свою подругу. — Не хочется после такого душевного подъёма трястись в метро.

— Может, мы тоже? — Виктор посмотрел на Веру. — На машине нам тут рукой подать.

— Давай, — согласилась она, — пусть праздник будет до конца…

Возвратившись домой, они всё ещё продолжали обсуждать «Юнону и Авось».

— А ведь о такой любви никто ещё не рассказывал, — Вера подошла к зеркалу и принялась изучать своё лицо, будто пытаясь обнаружить что-то новое.

— А как же Ромео и Джульетта?

— Там никто никого не ждал в течение сорока лет. Они умерли вместе, — возразила Вера. — А в «Юноне» любовь воплотилась в ожидание. Представь только, какова сила преданности Кончиты, что она продолжала ждать Резанова так долго. Никакой надежды уже не оставалось, а она ждала. Если бы он приехал к ней лет через пятнадцать-двадцать, он был бы уже стариком, а уж через сорок… Неужели она даже не думала об этом?  

— Странная штука — любовь…

— Мне сейчас пришла кощунственная мысль: а нужна ли такая любовь людям? — Вера почти испуганно взглянула на мужа. — Витя, зачем такая любовь? Кому она приносит пользу?

— Писателям, — усмехнулся он. — О чём ещё можно так красиво рассказывать в книгах?

— А если серьёзно? Ведь людям лишь мучение достаётся из-за столь сильных чувств.

— Ладно ещё, если речь идёт о настоящих чувствах, — ответил он. — Тут можно понять, ведь чувства сродни болезни, от них так просто не отмахнёшься, не отделаешься в две секунды. А вот если дело просто в примитивной твердолобости?

— То есть?

— Ну вот обещала она ему ждать, к примеру, и ждёт только потому, что обещала. Слово дала. Понимаешь? Воспитана она так: держать данное слово, даже если в этом нет никакой необходимости. Мораль обязывает. Что если Кончита элементарно боялась нарушить данное Резанову слово? Набожна была… Мы же не знаем, как оно в действительности было.

— Не знаем, — согласилась Вера, — мы наслаждаемся красивой сказкой. И верим этой сказке. Значит, хотим в душе, чтобы такие чувства были возможны. «Аллилуя любви!»… Как хорошо они пели!

— Как ты думаешь, почему искусство обладает силой? Почему оно завораживает?

— Потому… — Вера задумалась, — потому что оно говорит искренне. Я имею в виду настоящее искусство, а не примитивные агитки… Впрочем, искусство не бывает ненастощим. Просто оно разное, многоликое…

— Но ведь не всё оказывает такое сильное воздействие, не каждая книга, не каждый фильм. Те же самые актёры в других ролях могут быть совсем неинтересны. И эта же самая история может быть скучна и бесцветна в другом исполнении… Почему? 

— Не знаю. Сколько разных есть формулировок гениальности, только вот ни одна из них не является рецептом. И скольких людей учат в институтах мастерству литератора, режиссёра, актёра, а вот подлинных талантов всё равно получается мало. Я не знаю ответа. Полагаю, что и не один специалист не даст исчерпывающего ответа. Просто что-то гениально, а что-то заурядно…

Следующее утро показалось Виктору на редкость блёклым. Вчерашний душевный подъём после «Юноны и Авось» ушёл, уступив место внутреннему опустошению. В памяти продолжали плавать тени вчерашних ярких красок, эхом звучали отголоски песен, продолжала манить колдовская атмосфера театра, а за окном гудел Ленинский проспект, окутанный мутью выхлопных газов и мокрой пыли, поднятой из-под колёс мчавшихся автомобилей. Было ещё темно, жёлтые фонари высвечивали грязные сугробы и чёрные ветви деревьев, согнувшиеся под тяжестью снега. С улицы веяло неуютностью, и вся жизнь вдруг сразу стал неуютной.

«Пора на работу», — Виктор посмотрел на часы.

— Ты что-то невесёлый нынче, — Вера поставила перед ним тарелку с яичницей.

— Вспомнилось кое-что, — буркнул он.

— А ты вспомни вчерашний спектакль. Воскреси вчерашнее чувство удовольствия.

— Легко сказать. Если бы я мог забыть обо вех служебных проблемах, то вполне возможно, что смог бы последовать твоему совету…

— Витя, у нас с тобой проблемы примерно одинаковые, так что кончай нудеть.

— Слушай, вас гэбэшники сейчас тоже одолевают?

— Они всегда всех одолевают.

— Я не про это… В угрозыске сильная перетряска кадров, а под это дело много всяких ярлыков вешают на милицию, — Смеляков подцепил вилкой ломтик яичницы и отправил его в рот. — Понимаешь, в МУРе сейчас происходят сильные кадровые перестановки. Пришло много чекистов. Это было бы не так плохо, если бы они не начали войну против наших ребят. Почти травлю устроили.

— Ты сейчас о чём-то конкретном? — Вера села напротив Виктора и придвинула себе чашку с чаем, неторопливо размешивая сахар.

— Да, возбудили несколько дел, обвинив сыщиков в том, что они искусственно создают обстоятельства для совершения преступлений и тем самым как бы провоцируют преступников. Понимаешь? Обвиняют в том, что их агенты в действительности являются наводчиками. То есть агенты указывают ворам на квартиру, а милиция лишь дожидается, когда после этого удобнее взять преступников. И теперь гэбэшники устроили в МУРе чистку, потому что менты, с их точки зрения, занимаются провокацией… Понимаешь, если исходить из того, что оперативная комбинация — это использование реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств в реализации оперативной информации, то всегда можно, оценивая работу оперативника, найти определённую долю его вины. Слишком уж тонка грань между искусственно созданными и реально сложившимися обстоятельствами. Можно без особого труда подтасовать факты, и гэбэшники именно этим сейчас и занимаются.

— Ты думаешь, это просто продолжение прежней вражды между КГБ и МВД?

— Да. Если бы они и впрямь боролись с недостатками системы, то не устраивали показательных процессов, не рубили бы вершки сорняков, а добирались бы до корней. Тем более, что в преступлениях обвиняются одни из лучших сыщиков. Но ведь система им не позволит добраться до сути, и они это прекрасно понимают, поэтому и занимаются показухой. Я убеждён в этом…

— Убеждён? — переспросила Вера.

— Они ведь как рассуждают: если ты знаешь, что человек идёт на преступление, то ты должен предупредить преступление.

— Об этом говорят все каноны нашего уголовного права, — согласилась Вера. — В идеале работа правоохранительных органов должна быть направлена прежде всего на профилактику, а не на наказании за преступление.

— Вот именно, — кивнул Виктор, проглатывая последний ломоть яичницы и подвигая к себе чашку. — Кстати, КГБ так в основном и работает. У них это вполне получается. Поэтому они перебросили всю схему работы госбезопасности на милицию. Но не всё так просто! Они требуют, чтобы информация агента использовалась для предотвращения преступления. А как, скажи на милость, мы можем это сделать?

Вера пожала плечами:

— Не знаю, Витя. Ты работаешь в сыске, у тебя большой уже опыт, тебе и карты в руки.

— Ты посуди сама, Верочка. Вся наша агентура — те же воры. Это не сотрудники милиции, а обыкновенные воры, которых мы завербовали, чтобы они «сливали» нам информацию. Они варятся в той среде, дышат одним воздухом со всеми остальными урками. И когда кто-то просит их дать «наколку» на квартиру, они делают это. Они подсказывают, где лучше грабануть. Они не могут отказать в этом, потому что они сами — урки и живут воровством. Они — полноценная часть воровского сообщества. Перестань они заниматься этим, они станут там никому не нужны и потеряют всякую связь с воровским миром. Для них дать «наколку» — это норма, естественное движение души, если так можно сказать. Но поскольку они работают на нас, они тут же сообщают об этом нам. И вот к этому-то чекисты как раз и прицепились. По их логике, опера не предотвратили преступление, о предстоящем совершении которого им было уже известно. И они называют обычную нашу оперативную комбинацию провокацией!

— Потому что с их точки зрения, ваш агент является составной частью милицейского аппарата, а не частью криминального мира, — попыталась как-то объяснить Вера. — У них ведь так и есть.

— Вот только не нужно этого! Ты прекрасно всё понимаешь. Банда есть банда. Она живёт грабежами и воровством. Если мы не дадим ей обчистить одну квартиру, она нагрянет на другую. Зато взяв их с поличным, когда у нас имеется информация от агента, мы нейтрализуем преступную группу, имея на это все основания… Да, подсовываем мы им агента. Да, он подсовывает им квартиру. Да, мы берём их на этом. Но такова наша работа… Если уж новое руководство хочет навести порядок, то пусть меняет главное, от чего страдает вся система МВД: сокрытие преступлений ради хорошей статистики…

— Витя, ты помнишь, как однажды задержанный азербайджанец обвинил тебя в том, что ты подбросил ему наркотики?

— Помню. Только при чём тут это?

— При том, что мы говорим об очень тонкой грани. В угрозыске всё зависит от конкретного человека. Один подбросит, чтобы вернуть улики, от которых преступник пытался избавиться. Другой подсунет улики и невиновному, чтобы только дело «раскрыть» и лишнюю «галочку» получить, выслуживаясь. Честный сотрудник остановится у черты, за которой начинается должностное преступление, и ни при каких обстоятельствах не переступит через неё. А если он негодяй? При раскрытии преступления на кон ставится человеческая судьба! Сделать человека преступником легко, потому что многие легко оступаются. И агент тут может сыграть решающую роль… А вот как не дать человеку оступиться? 

Виктор вздохнул: «Она права. Нет предела совершенству в работе. Надо искать новые пути… Но с другой стороны — вал преступности, погоня за раскрываемостью… Всё это не даёт возможности работать тонко, продуманно, не торопясь. Как научиться видеть за сводками судьбу человека, пусть оступившегося, совершившего даже тяжкое преступление? Для этого нужно уметь понимать и прощать. А где взять силы?»

 

***

 

Максимов, дежуривший в оперативно-следственной группе по городу, вернулся с выезда мрачный. Войдя в кабинет и сев за стол, он принялся раздражённо выдвигать и задвигать ящики стола, но только смотрел в них, ничего не доставая оттуда.

— Алексей Петрович, что-нибудь стряслось? — поинтересовался Смеляков, переглянувшись с Веселовым.

— Да Федорчук этот, что б ему…! — негромко огрызнулся Максимов. — На место преступления ему, видите ли, захотелось выехать. Любопытство заело!

— И что?

— И полное дерьмо из этого вышло.

— Да ты толком скажи, Петрович, включился в разговор Веселов, бросив подшивать толстенное дело.

— Теперь нас в полную сбрую нарядят.

— Не понимаю.

— Портупею заставят носить и форму, когда на место преступления выезжаем.

— Что за чушь!

— Вот тебе и чушь, — оскалился Максимов.

— Да что случилось-то? Чего вдруг нас по полной форме заставят одеваться? Опер на месте преступления никак не может появляться в милицейской форме. Встречаться с агентурой, отрабатывать жилой сектор, работать по горячим следам…  Работа должна быть оперативной, скрытной…

— Мало ли что должно быть… Федорчук спустился сегодня с опергруппой в подвал, где труп лежит. А там воды аж по щиколотку. Я тоже с ними был. Ну, местный опер хотел что-то в дальнем углу посмотреть, а добраться туда только вплавь можно. Он попытался аккуратненько, на цыпочках пробраться… Вот тут Федорчук и гаркнул на него: «Что за бардак! Чего вы там колупаетесь? Вы на место преступления выехали или на прогулку? Почему не в сапогах, мать вашу!» И пошло-поехало. Вышли мы на улицу и он устроил всем разнос. Сказал, что уже завтра будет приказ о том, что на место преступления оперативники должны выезжать в форме и непременно в сапогах.

— И никто возражать не стал?

— Кому? Федорчуку?

— Но ведь все прекрасно понимают, что это глупость и даже больше того: опер в милицейской форме на месте преступления превращается просто в статиста. Он работать не может…

— Все всё понимают, — процедил Максимов, — но никто не хочет коленом под зад получить, пока перетряска кадров идёт. Хвосты поджали… А перед этим он уже отличился: дал команду, чтобы на место преступления выезжали руководители: от руководителей главка до начальника отделения милиции. И на любую кражу теперь съезжается человек по двадцать начальников, которым и делать-то нечего, потому что иные у них заботы и обязанности. Я как увидел эту толпу, просто ахнул!..

— Чушь какая-то, — сказал Веселов.

— Каждый должен заниматься своими делами, — ворчал Максимов, — все преступления начальнику главка не для чего знать. Все преступления должен знать зам начальника по уголовному розыску отделения милиции. Если он считает нужным поставить в известность руководство о каком-то серьёзном преступлении, то идёт к начальству и докладывает. Для этого в конце концов сводки существуют. А теперь такая сумятица началась…

— А ребята из наружного наблюдения вообще с ума сходят из-за нововведений, — добавил Веселов.

— Игорь, а с наружкой-то что? — недоумённо спросил Смеляков. — И там, что ли, всё по-новому?

— Федорчук привёл в милицейскую наружку своего человека из КГБ. Там тоже начали всё пересматривать, прививать свои порядки. Но специфика-то у нас другая! Совсем разная!  Чекисты даже не понимают, как надо работать за жуликами, потому что они у себя работают с профессионалами. Они ориентированы на закладку тайника, на выемку тайника, на выявление проверочных маршрутов и всевозможных скрытных сигналов. То есть для них важно, по какой улице объект идёт, где и в течение какого времени стоит, где и когда бросает окурок и так далее. Всё это важно. Остановка объекта возле фонарного столба означает, что он может считывать какой-то знак, поставленный связником на этом столбе. А в милиции такого нет, уголовникам это не нужно. Урки — не шпионы… И наших ребят теперь заставляют в сводках указывать всё на гэбэшный манер: по какому маршруту объект двигался, где бросил папиросу, у какого столба остановился… Мне иногда начинает казаться, что КГБ просто задавить нас хочет, изничтожить. Ты слышал, что они ещё одну структуру у себя создали? Новую, против нас направленную.

— Какую структуру? И почему ты говоришь, что против нас?

— Потому что она занимается контрразведывательным обеспечением деятельности милиции. Чёрт знает что! — воскликнул Максимов. — Мы, оказывается, представляем огромный интерес для иностранных спецслужб. У нас все опера возмущаются, а нам твердят, что без такой структуры сейчас никак нельзя… 

— Но это же бред.

— Бред, — кивнул Максимов. — А главное: обидно… Ребята, помню, от злости, что нас чуть ли не за врагов народа принимают, гром и молнии метали. Мы за чекистов шпионов ловим, а они нас под колпак контрразведки сажают!

— Каких шпионов?

— Да на моей памяти троих заловили, — сказал Веселов. — И недавно был случай… К Саше Бузыкину, одному из наших оперов, поступила информация. Жена жаловалась на мужа, что он её избивает, много пьёт, нервный стал и озлобленный. Видела у мужа пистолет. Саша встретился с ней, поговорил по душам, расположил к себе и, как только представилась возможность, пришёл к ней домой, чтобы посмотреть на пистолет. Но стол, где хранилось оружие, был заперт. Быстренько вызвали специалистов, отперли замок, нашли пистолет. Взяли мужика с поличным. А он, когда в камеру попал, всё недоумевал, почему его милиция сцапала, а не гэбэшники. Он агенту, который с ним в камере сидел, говорит: «Чего они меня сразу на Лубянку-то не потащили? Мудрят что-то». Слово за слово, ну и выяснилось, что он работал на секретном предприятии на Варшавском шоссе, был завербован американцами. В столе у него вместе с пистолетом хранилась уйма всяких шпионских причиндалов. Но милиция же не понимает в таких делах ничего. Обратили внимание только на пистолет, а не на фотоплёнки и прочую мелочь… А уж когда он раскололся, что на американцев работает, тут мы его и передали чекистам… Вот такая история. А теперь нам говорят, что нас надо разрабатывать. «Почему?» — спрашиваем мы. И слышим в ответ, что завербованный сотрудник милиции — очень сильный инструмент в руках иностранных спецслужб. Он ведь легко может провести оперативную установку на интересующий объект, и наружное наблюдение выставить с помощью милиции за объектом, и телефон прослушать и так далее. Но что-то я не сталкивался с тем, чтобы к кому-то из наших ребят подкатывали иностранцы. И уж если бы такие устремления западных разведок были, то уж давно кого-нибудь повязали и изобличили. А учитывая долгое противостояние КГБ и МВД, Андропов уж не преминул бы громкогласно поведать об этом, Но почему-то не слышно ничего о таких случаях… Хотя среди самих чекистов — тьма-тьмущая и завербованных и перебежчиков…

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ. АПРЕЛЬ 1983

 

— Егорушка, что ты такой насупленный? — спросила Евдокия Григорьевна.

Егор Фомин, демобилизовавшийся прошлой осенью, уныло смотрел в кухонное окно на парочку голубей, громко курлыкавших на карнизе.

— Милуются, — сказала Евдокия Григорьевна, проследив взгляд сына. — У птиц тоже любовь, как и у людей.

— Любовь, — с тоской в голосе пробормотал Егор. 

— Ты что же пригорюнился, сынок?

— Да всё нормально, мам… Всё путём…

— На работе сильно устаёшь?

— Да чего там уставать-то? Баранку крутить — дело нехитрое.

Фомин работал водителем троллейбуса. Месяца два после демобилизации он отдыхал, наслаждаясь ровным течением беззаботной гражданской жизни, но затем пришлось подумать о трудоустройстве. Родной дядька привёл его в троллейбусный парк, где работал сам.

— Неохота весь день за рулём сидеть, — признался ему Егор.

— А какие у тебя планы? Девок-то, небось, вдоволь уже пощупал после армии? Пора и делом заняться. Или ты учиться надумал? Может, высшее образование хочешь получить?

Егор отмахнулся:

— Да ну его. Не по мне это.

— Верно. Пусть в институты идут головастые, наша семья из простых, из трудового народа. Водительские права-то у тебя ведь есть? Мать сказывала, ты в армии получил? Слышал я, что на хорошем счету ты там был.

— На хорошем…

Поначалу работа понравилась ему, затем как-то быстро наскучила. Миновала зима, и тёплое весеннее солнце, оживившее природу, заставило Егора посмотреть на мир новыми глазами. Он с какой-то ужасающей ясностью вдруг осознал, что вся его дальнейшая жизнь будет связана с этим троллейбусом и что ничего другого уже не случится, никаких перемен ждать не стоит.

«Всю жизнь крутить эту чёртову баранку! До старости! А на пенсии буду похваляться, как я честно жил и трудился, — подумал он. — Неужели же ничего не будет, кроме этого троллейбуса? Ну, женюсь я на Зойке, родим детей, съездим несколько раз в Крым по путёвке…И всё? Никаких других радостей?» 

Эти и другие подобные им мысли стали одолевать его и доводили порой до крайней точки упаднического настроения. Как-то раз он обмолвился об этом Зое Самохиной.

— И что тебе не так? — непонимающе спросила она. У неё были восхитительные серые глаза и аппетитные губы. И ещё Егора приводили в восторг её ноги: они были крепкие, длинные, гладкие. — Не понимаю я тебя. Все так живут, Егор. Ты оглянись, вокруг. Никто не валяется на пляже целыми днями, разве что дети во время летних каникул. Но ведь мы уже не дети. Приходится трудиться. Зато отпуск есть. На Западе, говорят, вообще люди не отдыхают, у них страшная эксплуатация. Там только буржуи шикуют. А у нас все равны.

— Не все. Я вот проезжаю мимо универмага «Сокольники», так вот там есть ювелирный магазин, — негромко сказал Егор. — Люди покупают украшения, такими деньжищами швыряются!

— И ты сможешь покупать, — улыбнулась Зоя. — Ты же хорошие деньги зарабатываешь Двести рублей. И у меня неплохой оклад. А вот подруга моя оканчивает институт, инженером будет, так ей всего сто двадцать рублей дадут. Представляешь? Так что ж ты грустишь?

Зоя отличалась какой-то неудержимой жизнерадостностью. Ещё в школьные годы она снискала славу самой громкой хохотушки в классе и самой большой оптимистки. Никто ни разу не видел её без улыбки на лице. Никогда она не рассказывала никому о своих трудностях, хотя одноклассники знали, что семью её раздирали скандалы, отец крепко пил, мать тоже увлекалась портвейном да ещё и к чужим мужикам иногда уходила чуть ли не на неделю. После школы Зоя сразу пошла на швейную фабрику, поселилась в общежитии. Егора Фомина она дождалась, сохранив ему верность. Многие парни увивались за ней, заглядываясь на её спортивную фигуру, но никакие посулы не заставили её изменить Егору. Она отдалась ему в последнюю ночь перед его уходом в армию и поклялась дождаться его.

Он любил её по-мальчишески нежно и отчаянно. Её верность стала для него знаком высшего человеческого достоинства, и Егору нестерпимо хотелось отблагодарить Зою.

«Но как? Что я могу дать ей?» — не раз спрашивал он себя.

Когда же он вдруг обратил внимание на ювелирный магазин, мимо которого проезжал ежедневно, в сердце его зародилась пугающая мысль. Он не сразу признался себе в том, что магазин с кольцами, серьгами и брошками сделался для него символом «настоящей» жизни.

«Я должен дать Зойке такую жизнь», — снова и снова твердил он себе, толком не понимая, о какой жизни он думал.

Но однажды Егора словно молнией ударило.

«Ограбить», — проговорил он одними губами, глядя на витрину ювелирного магазина.

В тот же вечер он постучал в окно Стёпы, которого знал по средним классам школы и который попал в колонию из-за угона автомобиля.

— Тебе чего, Фомин? — из окна высунулась белобрысая вихрастая голова.

— Ты один дома? 

— А что?

— Поговорить надо бы…

— Батя есть, но он дрыхнет. Принял на грудь и теперь храпит вовсю. Нам не помешает. Заходи…

Егор долго сидел на продавленном диване в тесной комнатушке Стёпы и смотрел в пол, не решаясь заговорить.

— Чего мнёшься, Фомин? — спросил Стёпа.

— Понимаешь, мыслишка у меня бродит… К тебе пришёл…

— Зачем?

— Посоветоваться… Ты вроде как… — Егор смутился.

— Что «вроде как»?

— Ты же срок мотал.

— Ах вот ты про что…

— Знаешь эту жизнь.

— Воровскую, что ли? — ухмыльнулся Стёпа. — Я байки травить не люблю.

— Не за байками я пришёл… Дело есть…

— Какое? Ты, Фомин, выкладывай, раз пришвартовался возле меня. Не тяни волынку…

— Магазин я приглядел, — тихо произнёс Егор.

— Магазин? Грабануть хочешь?

— Ювелирный.

Стёпа присвистнул.

— Каждый день мимо него проезжаю, — торопливо стал объяснять Егор. — Троллейбус мой останавливается прямо напротив их витрины. Витрина огромная, сквозь стекло всё внутри видно: где какие прилавки, где какие лоточки. Словом, поглядел я на это дело и решил, что надо брать.

— Ну ты и шустрый, Фомин, — Семён неуверенно покачал головой.

— А что? Думаешь, трудно? Там всё из стекла. Подойду, шмякну фомкой, ссыплю всё в сумку и дам дёру, — запальчиво сказал Егор.

— Сразу видно, что ты человек далёкий от таких дел.

— Чего это видно?

— Если бы всё так просто решалось, то магазины бы каждый день подчистую вытряхивали. Нет, Фомин, так просто ювелирку не взять. Присмотреться надо.

— Да я уж присмотрелся.

— Из троллейбуса? — Семён засмеялся, и смех его оскорбил Егора.

— Зря ты зубы скалишь.

— Да ты не дуйся, Фомин. Я просто над неопытностью твоей… 

— Сейчас неопытен, но со временем наберусь чего надо…

— Значит, решил твёрдо? Что ж, тогда так: раз ты подписываешь меня на это дело, то я схожу поглядеть на твой магазин. А после покумекаем… Выпить хочешь?

Егор сглотнул.

— Наливай, — кивнул он. Трудный разговор состоялся.

 

***

 

После очередного совещания Иванов попросил задержаться группу Максимова.

— Вот что, братцы. Во втором отделе у Семёнова есть очень важная информация о готовящемся ограблении ювелирного магазина. Начальник МУРа поручил нам заняться этим делом. Поэтому переговорите с Семёновым. Он вам передаст всю информацию, а вы подготовьте план её реализации. План доложите мне…

Коля Семёнов сидел в своём кабинете, низко склонившись над столом и что-то негромко, но очень внушительно объяснял кому-то по телефону. Увидев Максимова и его сотрудников, Семёнов торопливым жестом указал на стулья и проговорил в трубку:

— И чтобы этой муры я от тебя больше не слышал! Не для того мы работаем, чтобы допускать подобное! Всё… Завтра вернёмся к этому вопросу…

Он бросил трубку на рычаг и вздохнул.

— Да-с… — произнёс он задумчиво и потёр висок. Затем он поднялся и пожал всем руку. — Привет!

— И тебе того же, — ответил Максимов. — Шеф сказал, что у тебя для нас что-то есть. Выкладывай.

— Мне вчера мой человечек информацию слил, — начал Семёнов. — Взбрело в голову одному пареньку долбануть ювелирный магазин. Думал он про это, думал и в конце концов решил взять кого-нибудь в помощники, потому как в одиночку ему стрёмно на это идти. И притопал прямо к моему агенту…

 

***

 

— Братцы, — Веселов потянулся, откинувшись на спинку стула, и крякнул,  — а ведь уже настоящая весна. Теплынь какая!

— Почки на деревьях начинают пробиваться, — добавил Максимов.

— Сегодня видел нескольких девчонок совсем в лёгкой одёжке. Чёрт возьми, откуда они вдруг берутся по весне? Откуда вдруг вылезают такие?

— Какие? — уточнил Смеляков.

— Хорошенькие, — аппетитно произнёс Веселов. — Зимой таких не увидишь, хоть все глаза прогляди. А сейчас на каждом повороте взгляд цепляется за какую-нибудь куколку. Вот деревья стояли голые и непривлекательные, а тут начали зеленеть, хорошеть, и с женщинами такое же чудо происходит. Весной они охренительно хорошеют. Прямо-таки дух захватывает.

— Это в тебе гормоны говорят, — прокомментировал Виктор.

— Не гормоны, а любовь к жизни! — парировал Веселов. — А жизнь откуда берётся? От женщин, старик. В этом мире всё идёт от женщин. Помните, как в том анекдоте? «Я сегодня подрался из-за любимой женщины», — рассказывает мужик. «С кем?» — спрашивает приятель. «С женой!».. Да, из-за них, братцы, мы совершаем подвиги, из-за них делаем глупости… Возьми хотя бы этого художника.

— Какого художника? — спросил Смеляков.

— Ну которого вчера грабанули в центре Москвы, — напомнил Веселов, —бриллиантовое колье у него забрали. В сводке сегодня об этом было…

— И при чём тут художник?

— Деньги ему нужны были. Тоже, небось, для женщины. Чтобы цветами её осыпать…

— Можно подумать, что все преступления из-за женщин, вступил в разговор после долгого молчания Максимов. — Кстати, разбой этот — ЧП высшей пробы! В самом центре Москвы!

Речь шла о том, что некий художник Колосов решил продать бриллиантовое колье старинной работы и даже нашёл покупателя (какого-то азербайджанца), но боялся идти на встречу с ним один. Возможно, Колосов подозревал что-то или не доверял до конца покупателю. Так как он был в приятельских отношениях со своим участковым милиционером, он пошёл к нему и попросил его поехать на встречу вместе. «Понимаешь, деньги-то большие, боюсь я, — объяснил Колосов. — Да и не умею я продавать драгоценности. Может, поможешь? Поедешь со мной? Я тебя отблагодарю, Володя». Участковый Владимир Лугов поначалу упрямился, но Колосов всё-таки уговорил его, нажимая на то, что «настоящие мужики не бросают друзей в беде». Лугов согласился, хотя понимал, что фактически совершает должностное преступление. То ли Колосов слишком большие деньги пообещал ему, то ли та самая «дружба» сыграла свою роковую роль. Но так или иначе они отправились на встречу с азербайджанцем на личном «жигулёнке» Лугова. Вдобавок участковый ещё и табельное оружие прихватил…

На условленном месте к ним в машину подсел покупатель-азербайджанец, но не успели они ничего даже обговорить, как возле них резко остановилась «волга», и оттуда выскочили два человека. «Уголовный розыск! Документы! Быстро!» — один из них показал удостоверение. Они скрутили покупателя, объявив ему, что он задержан за проведение незаконной сделки, и тут же поволокли его в «Волгу». Колосов потерял дар речи и был не в силах произнести ни слова. Лугов же полез за своим удостоверением: «Ребята, в чём дело? Я сотрудник милиции! Куда вы тащите его?» В ответ раздалась грубая брань: «Не рыпайся, козёл! Не срывай операцию, не то начальство твоё тебе яйца оторвёт». Всё развивалось настолько стремительно, что он не сразу обстановку не оценил. Зато когда «Волга» рванула с места, он вдруг понял, что это произошёл самый настоящий налёт.

Лугов вытащил пистолет, выстрелил им вслед, но они скрылись. 

Позже он сказал: «Головой ручаюсь, что один из тех налётчиков — действующий сотрудник угрозыска, либо раньше работал в розыске». На вопрос: «Почему» участковый ответил: «Манера поведения, то, как удостоверение показывает… Не объяснить такие вещи. Но я убеждён. Потому-то, я и купился. Если бы это были не менты, я бы их раскусил. Глаз у меня намётанный».

— Да, история, — сокрушённо покачал головой Смеляков, вспомнив утреннюю сводку.

— Интересно, а что бы Лугов сделал, если бы не купился на их ксиву? — задумчиво спросил Максимов. — Сунул бы им ствол в лицо сразу? Стрелял бы?.. Нет, в такой обстановке сразу не сообразишь. Вот если бы ждали кого, комбинацию разработали, тогда можно и на курок нажать. А тут ничего бы он не сделал… Ну, показалось ему, что они не настоящие менты, и что? Ведь только показалось! Доказательств никаких!.. А ведь история дурно пахнет.

— Ещё как дурно, — согласился Семёнов. — Если там на самом деле кто-то из милиции подвязался, то в нашей конторе полетит ещё не одна голова. И всё это пойдёт в копилку чекистам. Они нас с говном сожрут.

 

***

 

— Ну, проходите, — Лена распахнула дверь и приветственно махнула рукой, приглашая Смеляковых внутрь. Она выглядела свежо, от неё исходила безудержная энергия молодого организма. Волосы, стянутые в два хвостика, весело подрагивали при каждом её шаге и делали её похожей на школьницу.

Из комнаты вышел Борис.

— Привет, ребята… Слушайте, тут такая история…

— Чего ты кривишься? — спросила Вера, чмокнув его в щёку.

— Да мы вроде только вас пригласили, а утром позвонили мои предки и обещали нагрянуть. Так что компания получится не совсем, может, удачной.

— Брось, — Лена дёрнула мужа за рукав, — у тебя мировые родители! — и быстро добавила, повернувшись к гостям: — Они у него замечательные. Совсем свои. Никогда не мешают.

— А мы и не против, — заверила Вера. — Ленусь, говори, чем помочь. Что-нибудь нарезать?

— Всё уже готово. Проходите в комнату…

Родители Бориса сразу понравились Виктору.

Николай Константинович, пятидесятитрёхлетний мужчина, смотрел доброжелательно, улыбчиво, но во всём его облике, как показалось Смелякову, сквозило нечто неуловимое, что выдавало в нём чекиста. То ли особая подтянутость (но вовсе не военная выправка), то ли умение расположить к себе собеседника и заставить его раскрыться без утайки, то ли способность беззаботно смеяться, не теряя при этом нити разговора и оставаясь сосредоточенным на главном в беседе. Впрочем, старший Жуков и не скрывал своей принадлежности к КГБ. Иногда рассказывал какую-нибудь байку из своей жизни, и невозможно было понять, имело ли это место в действительности или же то был просто анекдот.

Галина Сергеевна тоже производила приятное впечатление. У неё было мягкие черты лица, правильные, неброские. Но взгляд Смелякова прежде всего остановился на её шее. «Удивительная шея! Что в ней особенного? Не пойму, но глаза так и возвращаются к ней». Галина Сергеевна в основном молчала, едва уловимая улыбка не сходила с её лица.

Лена заметно изменилась, Смеляков сразу обратил на это внимание. Её прежняя очаровательная раскрепощённость приобрела какую-то новую окраску, в словах и жестах её стало проявляться желание привлечь внимание мужчинам, хотя Лена и раньше не могла пожаловаться на отсутствие этого внимания. Раньше она флиртовала легко, с оттенком невинной весёлости, теперь же заигрывания с мужчинами перешли какую-то допустимую границу и стали временами казаться навязчивыми. Все знали, что Лена упивалась своей молодостью и красотой и жаждала, чтобы исходившее от неё очарование пьянило всех. Однако, ластясь по-кошачьи к мужчинам, она отпугивала их. Она без стеснения заигрывала со всеми.

«Возможно, Лена и раньше была такая? — размышлял Виктор, разглядывая девушку. — Она всегда хотела понравиться, всегда была напориста в этом, всегда немножко выставляла себя напоказ. Взять хотя бы тот случай, когда мы были в гостях у её брата; она же сгорала от нетерпения показать мне фотографию, где была запечатлена в голом виде. Сумела преподнести всё под соусом изящного искусства, но в действительности жаждала одного — приковать к себе взор. Просто сейчас она преодолела некий девичий рубеж, стала больше женщиной, в её облике нет теперь былой невинности, она сделалась самкой. Красивой, шикарной, обольстительной, но всё-таки самкой. Интересно знать, куда это приведёт её?»

Несмотря на это наблюдение, Виктор не мог не отдать должного Лене в том, что она была замечательной хозяйкой. Застолье получилось вполне домашним. Разговор легко перетекал с одной темы на другую. Вера и Лена снова и снова возвращались к воспоминаниям своего детства. Мужчины несколько раз выходили курить на кухню, рассказывали анекдоты про несвоевременно вернувшегося из командировки мужа, про Чапаева, про Брежнева. Атмосфера располагала к расслабленности, серьёзных тем никто не затрагивал, и Виктору стало казаться, что он по-настоящему отдыхал душой.

За чаем как-то незаметно разговор вышел в русло будущего.

— Андропов стар, — сказал Борис. — Сколько бы ты не хвалил его, папа, твой Юрий Владимирович долго не сможет править страной. Кто займёт его место? Черненко? Он едва дышит. Когда выступает с трибуны, то в микрофон только его сипение слышно… Или Гришин?

— Есть люди и помоложе, — ответил Николай Константинович сыну и добавил чуть тише: — Не мы решаем судьбу страны.

— А должны решать мы! — резко возразил Борис.

— Это пустой разговор, — сухо оборвал его отец.

— Николай Константинович, вы же чекист, — вдруг не то спросил, не то констатировал Смеляков.

— Ну…

— Вы, кажется, в Московском Управлении работаете? Можете объяснить мне кое-что?

Жуков неторопливо поднялся из-за стола.

— Покурим? — предложил он. — На балконе постоим?

Николай Константинович направился к балкону, прихватив с журнального столика пачку «Явы». Смеляков последовал за ним. На улице было тепло, лёгкий ветерок приятно оглаживал раскрасневшиеся от спиртного лица мужчин. По Ленинскому проспекту с шумом неслись машины. Солнце висело низко над лесным массивом, раскинувшимся по ту сторону проспекта, и далёкие фигурки людей на опушке напоминали нарисованные персонажи мультфильмов — настолько ярко и чётко были очерчены их контуры и невероятно длинными были их вытянувшиеся по земле чёрные тени.

— Вы наверняка знаете, что в МВД сейчас сильные кадровые перестановки, — начал Виктор.

— Об этом все знают.

— Хороших специалистов пот топор подводят…

— Так уж и под топор? — Жуков выпустил дым через ноздри.

— На некоторых уголовные дела возбуждены, — уточнил Смеляков. — Но без реального на то основания.

— А ты прямо-таки в курсе всех деталей? — с холодной иронией спросил Жуков.

— Николай Константинович, дело не в том, в курсе ли я, — серьёзно проговорил Смеляков, — а в том, что у нас все говорят о подтасовках. КГБ ведёт настоящую войну против милиции.

— Не мы с тобой развязали эту войну, Витя, — сказал Жуков, задумчиво глядя в темнеющее небо. — Зато мы с тобой носим погоны и выполняем приказы, и ты не хуже меня понимаешь, что это значит.

— Но ведь людей незаслуженно травят, — тихо продолжил Виктор. — Буквально на днях очень сильный конфликт разгорелся. Против Сухарева, одного из лучших работников и руководителей МУРа, возбудили уголовное дело! Чекисты обвиняют его в том, что он помешал Комитету госбезопасности реализовать оперативные материалы против группы высокопоставленных валютчиков.

— Ах, вот ты про что. Да-да, была такая история. Ваши ребята арестовали половину той группы да и немало нашей агентуры попалось, — Жуков сбил кончиком пальца пепел с сигареты и проследил, как невесомая табачная труха заколыхалась в воздухе, медленно опускаясь к земле. 

— Я понимаю, что чекисты обиделись…

— Обиделись? Да у нас в Управлении такие страсти кипели из-за этого! Гришин вызывал к себе руководство «на ковёр», чуть ли не благим матом орал: «Милиция таких воротил сажает, а куда КГБ смотрит?». Со всех, кто был связан с тем делом, теперь стружку снимают, вот они и пытаются вывернуться, оправдываются, сваливают вину на кого угодно. И в первую очередь — на МВД. Ваши сыщики сработали классно, но помешали, как это нередко случается в параллельных структурах, нашим ребятам. А наши, если говорить честно, не особенно и торопились, хотя имели на руках все материалы.

— Почему? Ведь нарушение закона было налицо!

Жуков помолчал с минуту и пояснил:

— Между КГБ и МВД есть существенная разница. У вас, в милиции как работают: получил информацию и тут же реализовал её, получил — реализовал, получил — реализовал. Вы преступников цапаете по возможности сразу. А чекисты, получая информацию, совсем не торопятся реализовать её. Нам важно выявить, кто с кем связан и какую информацию из этого можно ещё надоить. С нас ведь за раскрываемость никто не спрашивает. Мы можем годами разрабатывать кого-нибудь, подбирать себе источник, строить комбинации, оперативные игры. Вроде бы на гражданина А у нас уже вполне хватает материалов, но он сейчас тесно общается с гражданином Б, который занимает высокий пост где-нибудь в МГК КПСС, так что пока лучше гражданина А не трогать, чтобы не спугнуть гражданина Б, потому что он может пригодиться для какой-нибудь комбинации. И мы ждём, придерживаем материалы, накапливаем их. Они же никуда не денутся. Конкретные и быстрые шаги нам приходится принимать лишь в отдельных случаях, когда нужно что-то срочно пресечь, сорвать операцию, например, по передаче секретных документов иностранной разведке или что-то ещё в этом роде… Цели, задачи да и возможности у КГБ и МВД разные, а методы, в общем-то, одни. Вот зачастую и топчемся мы с вами на одном пятачке, наступаем друг другу на ноги.

— Никогда не задумывался над этим, — признался Смеляков. По его голосу стало ясно, что он был обескуражен услышанным.

— Конечно, есть в нашей работе то, что сильно отличает комитет от милиции, — добавил Жуков.

— Что именно?

— У нас во многом усилия направлены на профилактику преступления. Понимаешь? Нам важно не допустить совершения преступления, потому что если мы провороним преступника и не пресечём его действия, то можем, например, потерять государственные секреты —  научные, военные и прочие. И если мы позволим передать эти секреты иностранным спецслужбам, то сколько потом не наказывай изменника родины, секретность выданной информации уже не вернёшь. А уголовный розыск, в основном, работает на раскрытие совершённого преступления. Вы можете взять вора только после того, как он где-то что-то украл. При этом есть возможность возместить убытки, а то и просто вернуть краденое…

— Это верно, — согласился Виктор, краем глаза разглядывая Жукова. Николай Константинович принадлежал к тому типу людей, который всегда вызывал уважение у Виктора.

— Предупредить преступление — намного ценнее и для государства и для человека.. В нашей системе, ну в госбезопасности, склонность к профилактике корнями уходит в пятидесятые годы. Тогда многое менялось в работе после разоблачения культа личности. Чекистам сильно ударили по рукам, чтобы пресечь недозволенные методы ведения следствия. Вот и начали мы работать на профилактику. Так что нет худа без добра, — проговорил Жуков, попыхивая сигаретой, и посмотрел на Виктора. — Вот если бы вы тоже научились работать на профилактику, то многих преступлений можно было бы реально избежать… Но у вас специфика другая…

— Другая, — опять согласился Смеляков. — Выходит, что эта специфика мешает строить нам нормальную жизнь?

Жуков пожал плечами:

— Нам многое мешает. А больше всего амбиции наших руководителей. За то страдали, страдаем и будем страдать.

— Звучит безрадостно, — сказал Виктор. — Неужели вы намекаете, Николай Константинович, что между милицией и госбезопасностью навсегда останется вражда?

— Только ты особо не болтай об этом, Витя, потому что это может для тебя плохо кончится. Это ведь не склока между обыкновенными людьми. Тут схлестнулись две могучие системы, со всем их оснащением, со всем их вооружением, со всеми их пристрастиями. И что очень важно — за каждой из этих систем стоит их прошлое, полное обид и желанием отомстить друг другу. Слишком много человеческих амбиций и слишком мало государственного мышления. Руководители обязаны быть государственными мужами, а не хапугами и склочниками.

Лицо Жукова сделалось жёстким, губы утончились, напряглись.

В тот вечер Виктор не раз возвращался мысленно к этому разговору. «Профилактика… — вертелось у него в голове. — А как к ней подступиться? Провести с человеком, задумавшим преступление, профилактическую беседу? Смешно!.. Но ведь если чекисты научились так работать, то и мы можем… Взять хотя бы этого Фомина, который хочет ограбить ювелирный магазин. Я внимательно изучил его личное дело: парень вполне нормальный, в армии был на хорошем счету. Просто помутнение на него нашло какое-то. Нельзя на него за это всех собак спускать… Вот если бы с ним какую-нибудь профилактическую работу провести… Но как? Как?!»

 

***

 

Максимов что-то искал в выдвижном ящике своего стола.

— Алексей Петрович, — заговорил Смеляков, — нельзя нам допускать, чтобы Егор Фомин шёл на ограбление.

— А что ты предлагаешь? — Максимов взглянул на него.

— Да не надо ничего предлагать, Петрович, — сказал Веселов, громко отодвинул стул и вышел из-за своего стола. — Пусть пойдёт в магазин. Обложим всё со всех сторон, а как только Фомин высыпет драгоценности в сумку и выйдет на улицу, мы его повяжем.

— Нельзя, — повторил Смеляков. — А вдруг он с оружием будет? Начнёт метаться, натворит дел со страху!

— Возьмём побольше людей, — Веселов пожал плечами. — На такое дело нам дадут.

— Виктор правильно говорит, — задумался Максимов. — Нельзя тут оплошать. Надо пораскинуть мозгами. Два дня уже прошло, как у нас эта информация, а мы никакого плана для её реализации не подготовили! Иванов торопит!

— Петрович, ты не прав, — Веселов, казалось, обиделся. — Мы работаем. Личность парня установлена: Фомин Егор Захарович, шестьдесят третьего года рождения, в прошлом году демобилизовался, служил в десантных войска, судимостей нет, вот его фотографии…

— А ты говоришь обложим и повяжем, — хмыкнул Максимов. — Он же десантник! 

— Ну насчёт «повяжем» я фигурально выразился. — Веселов театрально передёрнул плечами. — Не обязательно ведь шум там поднимать, посадим наружку ему на хвост…

— Мы-то, может, и не поднимем шуму, а вот он вполне может. Молод он и горяч, из десанта большинство парней с расшатанными нервами возвращаются. Да и приучают их там действовать решительно… Что слышно от агента? Как его? Василёк, что ли?

— Василёк, — повторил Смеляков агентурную кличку Стёпы. — Семёнов попросил, чтобы он сообщал каждый день, какие у Фомина родятся идеи. Дали ему установку тянуть время, мол, такое дело следует осмыслить, разузнать, когда в магазине побольше людей и всякое такое. Велел ему сказать Фомину, чтобы он сам не совался в магазин, иначе примелькается. Словом, держим под контролем, приблизили милицейский пост ко входу в ювелирный отдел…

Недели через полторы Стёпа-Василёк сообщил, что Егор Фомин впал в депрессию.

— Боится он, — сказал Василёк. — Потому и силы из него уходят. Он ведь по натуре не вор. Решиться вроде бы решился, но на словах, а в действительности у него на это куража нет никакого. Но и отступать теперь ему нельзя, потому как он себя раскрыл передо мной. Я ему о разных сложностях рассказываю, а он киснет. Если б сразу, то он и один пошёл туда, но ведь поговорил со мной и почуял, что опасно… Через страх не всякий умеет переступить…

Получив эту информацию, Максимов приободрился.

— Похоже, наш клиент сдулся. Есть шанс, что он откажется от своей затеи.

— А если не откажется? — спросил Смеляков.

— Я всё-таки думаю, что надо его брать, — сказал Веселов.

— На каком основании?

— Не сейчас, — взмахнул руками Веселов. — Брать, если он всё-таки решится на ограбление.

— Игорь, сейчас у Фомина тяжёлое состояние. Он способен на неадекватные поступки. Вдобавок, он десантник.

— Но и мы не цыплята какие-нибудь. Обложим всё так, что муха не пролетит. Как только он хапнет ювелирку, мы его и накроем с поличняком. Пикнуть не успеет.

— И засветим тем самым агента, — добавил Смеляков.

— Дело тонкое, братцы, — заметил Максимов, — промашек быть не должно. Тут и деньги крупные, и человеческая жизнь. Кстати, и судьба самого Фомина. У него ни судимостей, ни чего-либо подобного. А тут загремит сразу на несколько лет.

— Вот если бы остановить парня, — предложил Смеляков.

— Как остановить-то? Он только и твердит: золото, драгоценности. Красиво жить захотел, перед девчонкой своей хочет хвост распушить, — Веселов чиркнул спичкой и закурил. — Брать его надо! И точка!

— Сейчас у него только умысел. За это мы взять его не можем, — решительно возразил Максимов. — Он вообще не готовится пока к ограблению, никаких шагов не предпринимает. Вот наш агент ходит, наблюдает и якобы просчитывает ситуацию, но делает-то он это по нашей просьбе.  Сам Фомин-то ничего не делает. А на стадии умысла состава преступления нет. Его обвинить не в чем. Парадоксально, но в данный момент покушение на совершение преступления — в наших действиях. Это мы предложили агенту взять на себя миссию по изучению места совершения преступления. И если мы, держа Фомина под наблюдением, доведём его до совершения преступления, то налицо будет провокация, — Максимов выразительно посмотрел на своих подчинённых. — Мы получим как раз то, из-за чего сейчас гэбэшники такой вой подняли и шмон у нас устроили. Мы не можем допустить ещё одного дела, где нас обвинят в подталкивании людей к совершению преступления. На этот счёт у меня сомнений нет. Так что давайте думать.

— Ну тогда отговаривайте его, убеждайте, — сказал Веселов.

— Ага, придём к нему с поклоном. «Здрасьте, гражданин Фомин. Дошло до нас пренеприятнейшее известие, что вы замышляете нехороший поступок. Хотим предупредить вас и всё такое прочее», — Максимов криво улыбнулся. — Чёрт возьми, ну как мы можем остановить его?.. Давайте думать.

— Да тут нечего думать, Петрович, — Веселов выпустил через ноздри табачный дым.

— Послушайте, — Смеляков начал размышлять вслух, — Василёк сказал, что Фомина угнетают возможные осложнения, и мне почему-то кажется, что Фомин колеблется. Возможно, он и отказался бы от затеи, да ложное чувство гордости не позволяет ему… Как же — сам предложил, а теперь на попятную? Нужно создать ситуацию, при которой он и авторитет свой не потеряет перед своим корешем и от замышляемого преступления откажется.

— Мысль интересная, — произнёс Максимов. 

— А что если прислать к Фомину какого-нибудь авторитетного урку, который постепенно склонит его к отказу от совершения преступления? — предложил Смеляков.

— Что-то я не слышал, чтобы махровый уголовник хоть раз наставил новичка на путь праведника, — Веселов состроил ехидную рожу. — Это, братцы, из области фантастики. 

— Нам надо попробовать сработать в данном случае на профилактику, — продолжал настаивать Смеляков. — Послушайте, вчера у меня состоялся разговор с одним чекистом…

И он вкратце передал суть беседы с Николаем Жуковым.

— Ого! Новые веяния начинают приживаться в наших стенах! — опять ехидно подал голос со своего места Веселов. — Ай да чекисты! Не тратят время попусту, обрабатывают наших парней даже в свободное от работы время!

— Витя, а ну давай подробнее эту мысль, — Максимов свёл брови.

— Фомин ни хрена не знает о преступном мире. Он вообще ничего не знает. Только что пришёл из армии. Опыта никакого. Только разбирать и собирать автомат умеет… Пусть Василёк приведёт к нему кого-нибудь, представит как офигительного авторитета в преступном мире, а тот начнёт баланду травить насчёт зоны, вспоминать о своих ходках. Что-нибудь пострашнее. И пусть надавит на то, что рано или поздно вор попадается. Обязательно попадается! Да так пусть расскажет, чтобы у Фомина отпала охота превращаться в вора. 

— Так-так, — задумался Максимов, — а ты ведь в нужном направлении мыслишь, Витя. Очень интересный ход может получиться.

— А я знаю, кого привести к Фомину на встречу, — воскликнул Веселов. — Есть у меня один агент. Кличка Угрюмый… Рожа, татуриовки, шрамы, голосина хрипатый. Да там одни татуировки чего стоят! У него всё исколото. Даже на веках вытатуировано: «ЗЛО». Жуткий мужик. Я без стакана не могу с ним разговаривать, страшно — аж кишки трясутся…

— А как же ты завербовал-то его? — искренне удивился Смеляков.

— Влил в себя поллитровку и завербовал, — Веселов от души расхохотался.

— Да треплется он, — Максимов тоже засмеялся. — Он тебе ещё и не такого понарассказывает.

— А я и впрямь поверил, что настолько страшный, — улыбнулся Виктор.

— А что значит «ЗЛО»? — спросил Виктор.

— «За всё легавые ответят»… Угрюмый на самом деле жуткий, — Веселов сделался серьёзным.

— Так, ребята, — проговорил Максимов, потирая руки. — Задумка отличная. Думаю, что надо её раскручивать. Тут, правда, есть одна большая техническая трудность: придётся расшифровывать одного агента перед другим. Санкцию надо получить на это от высокого руководства. Ну да ладно. Подготовим план реализации оперативной информации и доложим наверх. Думаю, проблем не будет.

 

***.

 

Василёк закрыл за собой дверь и мотнул головой на продавленный диван:

—Сядь, Егор, перетереть надо кое-что.

— Ты что хмурый такой? — Фомин извлёк из кармана сигареты и закурил, бросив спичку в высокую консервную банку, служившую пепельницей.

— Вот что я тебе скажу. Сложное всё-таки дело, ну, ювелирный твой. Боюсь, что я уже примелькался там. Рожу мою сразу заметят, когда мы на дело отправимся.

— А раньше ты чем думал?

— Тем же самым! Помолчи, дай сказать!.. Ладно, допустим, как-нибудь провернём… А потом? Что потом делать? Куда мы спихивать будем золото? Это тебе не джинсы, не часы, соображаешь?.. Ю-ве-лир-ка!

— Фигня. На рынок пойдём. Мало ли мест!

— Ты, Егор, мало в этом кумекаешь. На рынке тебя в два счёта скрутят. Там ментов на одном квадратном метре столько, сколько тебе и не снилось… Нет-нет, надо своего барыгу искать. Только у меня нет никого. Я же золотом никогда не занимался.

— А найти сможешь?

— Подумаю… Знаешь, я на зоне с одним очень авторитетным мужиком сидел. Он в Москве хорошо известен среди блатных. Схвачено у него, как я понимаю, всюду. Попробую с ним пошептаться эту тему.

— А он не захочет в долю войти? — Фомин с опаской посмотрел на Василька.

— Хер его знает. Только вот что я тебе скажу: у меня дурное предчувствие насчёт этого магазина…

За окном внезапно потемнело и посыпал снег.

— Мать твою! — воскликнул Фомин и подошёл к окну. — Ты глянь, Двадцать третье апреля! И какой снежище! — вскликнул Фомин.

После тёплых солнечных дней снежные хлопья, оседавшие на ветви деревьев, усыпанные сочными зелёными почками, и серое небо, словно опустившееся к самой земле, произвело гнетущее впечатление на Егора.

— Давай, связывайся со своим авторитетом. Надо уже действовать. У меня нервы на пределе, — Егор бросил недокуренную сигарету в банку и бездумно уставился на груду окурков.

Погода испортилась основательно. По улицам растеклись коричневые лужи, с утра до вечера моросил дождь со снегом, дул ветер. Москвичи, переодевшиеся было в летнее, поспешно натягивали на себя тёплые куртки и пальто. Наиболее отчаянная молодёжь продолжала ходить в лёгкой одежде и без головных уборов, но холод взял своё. Опять поднялись воротники, опять появились шарфы.

Через два дня часов в восемь вечера Егору позвонил Василёк.

— Минута есть? Бери ноги в руки и дуй в «Морковник». Знаешь пивнушку на углу?

— Что за спешка, Семён?

— Не спешка, только я тебя весь день вызваниваю. С человеком хочу познакомить.

— С каким?

— С тем самым, мать твою!

— А ты откуда?

— Оттуда! Чего ты вопросы задаёшь? Из автомата звоню, уже третью двушку трачу! Мы с Бурым уж час тут кантуемся.

— Я на работе был…

— Быстро вали сюда. Он уже уматывать собирается, грозит башку отвинтить мне за то, что я попусту вызвал его…

— Иду…

Внезапно Фомина охватило сильное волнение, даже руки задрожали.

«Бурый», — повторил он имя таинственного «мужика». Кличка как кличка, в школе тоже был Мишка Бурый, из самых заядлых хулиганов. Но сейчас это имя произвело на Егора Фомина магическое действие: это была кличка авторитетного вора…

В третьесортной пивнушке, окна которой были наполовину заделаны гофрированным пластиком нелепого жёлтого цвета, уже горел свет. Две длинные синеватые лампы, облепленные паутиной и прошлогодней мошкарой, громко гудели и помаргивали время от времени, словно намереваясь погаснуть. За мокрыми столами, усыпанными хлебными крошками и рыбной чешуёй, тесно толпились раскрасневшиеся посетители; одни пили из кружек, другие — из полулитровых стеклянных банок, третьи наполняли для себя сразу трёхлитровую банку, чтобы не стоять в очереди дважды, и отхлёбывали пенное пиво и наслаждаясь собственной сообразительностью. В воздухе терпко пахло чем-то нестерпимо кислым, сквозь плотный гул голосов слышалось чьё-то хриплое возмущение: «Пусти! Я тебе не пацан, чтобы со мной так… Налей, мать твою! Имею право! Я за вас, сосунков, кровь проливал!».

Егор сразу увидел Степана, стоявшего за столиком в дальнем углу. Вернее, сначала он увидел стоявшего рядом с Васильком человека. «Бурый», — понял он и застыл на месте, объятый животным ужасом и не в силах оторвать взгляда от тяжёлого лица мужчины. Над левой бровью Бурого виднелся глубокий шрам, вторая бугристая борозда тянулась от верхней губы до середины щеки. Мощные челюсти лениво перемалывали что-то. Глаза почти не виднелись под низко нависшими бровями, только изредка в глубине глазниц угрюмо вспыхивал мутный огонь зрачков. Издали Егору почудилось, что руки Бурого были в синеватых сетчатых перчатках, но приглядевшись, он понял, что никаких перчаток Бурый не носил, а причиной густого синюшного узора на руках была татуировка, сплошь покрывавшая кожу.

За соседним столом никого не было: пространство было почтительно освобождено, пьянчуги отступили подальше от Бурого, чувствуя в нём грозную и мрачную силу уголовного авторитета.

Василёк взмахнул рукой, подзывая Егора. Рядом с Бурым он выглядел так же смешно и жалко, как вертлявый шакал возле могучего Шерхана из мультфильма «Маугли».

— Топай к нам! — позвал Василёк.

— Привет, — неуверенно поздоровался Егор.

— Это Бурый, — представил Василёк своего угрюмого собутыльника. — Знакомься.

— Егор, — представился Фомин.

Уголовник промычал в ответ что-то невнятное и ощупал Егора давящим взглядом.

— Сколько тебе лет, пацан? — спросил он, закончив жевать воблу и вытащив синей ручищей из рта обглоданные рёбрышки рыбы.

— Двадцать.

— Видишь… — он надолго замолчал и принялся неторопливо пить пиво. — Я отсидел больше, чем ты живёшь.

Фомин не нашёлся, что ответить на эти слова.

К их столику юрко вильнул тощий мужичонка с блестящей лысиной.

— Позволите угостить беленькой? — сладко предложил он и услужливо согнулся, вперившись в Бурого.

— Поставь, — Бурый указал глазами на стол, и мужичонка проворно вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылку водки. Едва заметным движением головы Бурый велел ему скрыться, и тот, чуть ли не сияя блаженной улыбкой, мгновенно исчез в толкучее пивнушки.

— Ну вот, — произнёс Василёк, откупоривая водку, — обмоем встречу.

— А ты пока пива ещё притарань, — буркнул ему Угрюмый и словно уснул на несколько мгновений, застыв без движений и закрыв глаза. На его опущенных веках Егор увидел татуировку «ЗЛО». Почему-то эти криво написанные буквы произвели на него жуткое впечатление.

— Я мигом, — сказал Василёк, подхватил пивные кружки и ринулся к прилавку.

— Ювелирный хочешь тряхнуть… — заговорил Угрюмый, когда они остались вдвоём. — Дружок твой растолковал мне твою задумку.

— И как… как вам кажется?..

— Ну для начала я тебе скажу вот что. Возьмут тебя на второй же день.

— Почему это? — опешил Фомин.

— Если я правильно въехал в тему, то ты работаешь на троллейбусе, проезжаешь мимо магазина каждый день. Так?

— Так…

— Самым мозговитым себя считаешь? — Бурый мрачно ухмыльнулся. — Салага ты незрелая. Ментов держишь за безмозглых козлов, а они в первую очередь начнут шерстить, кто мог глаз положить на этот ювелирный. И всех водил троллейбусных, автобусных и прочих, которые мимо витрин шпарят, в первую очередь проверят. Таксистов тоже. Всех, кто работает по соседству и всё такое…

Фомин прикусил губу.

Гремя полными кружками, с которых стекала густая пена, вернулся Василёк:

— Ну как вы тут?

— Объясняю твоему корешу, что дурак он, — проговорил Бурый, повернувшись к Васильку. — И ты дурак, раз сразу не объяснил, что вас за жопу возьмут при таком раскладе… — он зыркнул на Егора, отхлебнул пива и равнодушно сказал: — Заруби на носу, что после твоего магазина к тебе нагрянут очень скоро… Где живут, там не гадят, пацан. Разве ж можно идти на такое глупое дело? Возьмут фотографии всех водителей, предъявят свидетелям, и — гуляй Вася! На третий тебя вычислят, это уж как пить дать…

— Как же быть? — подавленно спросил Фомин.

— Нужно покумекать. Да и узнать надо, чей это магазин…

— А чей он может быть? — удивлённо встрял Василёк. — Государственный.

— Это ты так думаешь, паря. Сейчас так не делается… Через многие государственные магазины идут товары очень солидных людей. Деловых людей. Понимаешь?.. Ладно, пацаны, я выясню, что к чему, а дня через три сойдёмся, обтрясём это дело ещё разок. Но ты, — Бурый ткнул татуированным кулаком Васьлька в плечо, — попомни, что я с тебя за услугу спрошу, когда время придёт…

Он кивнул на водку, и Василёк торопливо разлил её содержимое по кружкам с пивом.

— Ну, что ли, дрогнем? — бесцветно спросил Бурый и, не дожидаясь ответа, медленно влил в себя всю кружку.

— Опа! — прокомментировал Василёк.

— Всё, — уголовник громко поставил кружку на стол, промокнул рукавом губы и, не проронив больше ни звука, двинулся к выходу. 

— О каких деловых людях он говорил? — повернулся Фомин к Васильку.

— О теневиках.

— Не понимаю.

— Теневая экономика. Слышало такое выражение? Цеховики и прочее…

— Слышал что-то, — неуверенно ответил Фомин.

—  «Что-то»! — передразнил Василёк и добавил презрительно: — Люди миллионами ворочают. Знать надо… А ещё воровством хочешь заниматься!

— Я не хочу этим заниматься, — огрызнулся Фомин, — только один раз.

— Все занимаются «только один раз». А потом ещё «только один раз». И ещё. А затем на зону «один раз», а там ещё и ещё… Ради одного раза и начинать не для чего…

— Ребятки! — возле них вынырнул невесть откуда лысый мужичок, угощавший Бурого водкой. — Вижу, с уважаемым  человеком ручкаетесь. Ежели что, уж не побрезгуйте моей компанией. Вдруг помощь моя для чего-нибудь потребуется, ась? Могу любой замок откупорить с полплевка. Поспрашивайте здесь, когда потребуюсь, Мышака… — Он погладил себя по вспотевшей лысине и заискивающе улыбнулся. — Понимаю, у вас свои дела, я и не напрашиваюсь, ребятки. Но в случае чего спрашивайте Мышака. Тут меня многие знают… А с таким человеком, — он кивнул на дверь, где скрылся Бурый, — я завсегда готов работать…

— Я поговорю, — холодно ответил Василёк, и мужичок, поблёскивая лысиной и понимающе кивая, скрылся в толпе.

Во второй раз Угрюмый-Бурый пригласил Василька и Фомина в пивную недалеко от станции метро «Сокольники», наотрез отказавшись появляться на месте их предыдущей встрече. 

— Не по нутру мне тамошняя тошниловка, — пояснил он. — Здесь мне спокойнее.

— А там что? — спросил Фомин.

— Любопытных много, ушей оттопыренных тоже, — неопределённо объяснил уголовник. — Но не в том суть… Разговор у нас будет короткий… Сматывайте вашу затею, пацаны.

— Чего так? — чуть ли не обиженно произнёс Василёк.

— Тухлое дело. Если не менты повяжут вас, то придавят с другой стороны.

— Кто придавит? — шёпотом спросил Фомин. От близости Угрюмого его начало мутить. Тигриные глаза уголовника выворачивали его наизнанку, от вида жутких шрамов на лице в животе Егора всё сжималось в холодный комок.

— Это магазин одного очень серьёзного человека, — очень тихо сказал Угрюмый. — Никому нельзя туда соваться. Если не схлопочете перо в бок, то будете всю оставшуюся жизнь горбатиться на него, на зоне и на воле.

— Накажет? — уточнил Василёк, делая испуганные глаза.

— Найдёт и либо порешит вас, либо возьмёт рабами. А найдёт обязательно. Под ним половина блатных ходит.

— Неужели такое бывает?

— Бывает, паря, — рыкнул Угрюмый и ухмыльнулся, показывая зияющую дыру на месте первого зуба. — У нас всё бывает… Как в сказке…

— Мать твою! — тускло проговорил Фомин и сплюнул. — Неужели я зря голову ломал?

— Можешь и шею сломать… Пойдёмте-ка, пацаны, раздавим пол литра. Слышь, Стёпа, — он подмигнул Васильку, — притарань нам по кружечке пивка. А беленькая у меня с собой имеется, — уголовник постучал себя по груди, и под курткой звякнула бутылка. Угрюмый оскалился: — Сердце греет…

— Значит, забыть надо про магазин? — спросил упавшим голосом Фомин, пока Василёк отсутствовал.

— Это уж твоё дело, паря, — рыкнул Угрюмый. — Только я бы, услышав совет бывалого человека, отказался бы от этой сраной затеи. Охота тебе, что ли, свободу на лагерь менять?

— Но ведь не все попадаются…

— Знаешь, каждый из нас начинал одинаково. Я тоже считал себя самым ушлым, думал, что никто меня за яйца не прихватит. А вот сцапали, и не смог я выскользнуть. Глупость меня поманила, я и заглотил крючок. Только вот сорваться с него мне уже не удалось… Одна ходка, другая, третья… И вот нормальной жизни у меня и не получилось. Ты думаешь, что урки — народ счастливый? Нет, паря, это мы только друг перед другом щеголяем, деньгами сорим, когда есть чем сорить. Как на духу скажу тебе: тухло нам живётся. Каждому хочется, чтоб дом был, баба надёжная, детки швыркали туда-сюда. Зона ничего этого не даёт. Только зубы вышибает да хребет ломает.

— Чего ж вы не порвали с этим? — проговорил Фомин.

— Не смог… Помнишь, как в песне: «Меня засосала опасная трясина»… Это про меня. И про него, может, — Угрюмый кивнул на вернувшегося с пивом Василька. Тот глупо хихикнул. — Поначалу кажется, что легко отвязаться от всей этой швали, а получается, что западло. Увязаешь по уши раз и навсегда… Тебе тут денег мало? А на зоне их вообще не будет. Там вообще ничего не будет, кроме режима и бесконечных шмонов. Там на ментовские порядки ещё и воровские законы накладываются, паря, а они покруче будет, чем тутошние сопли. А провинишься перед паханами, тебя опустят.

— То есть? — не понял Егор.

— В очко поимеют, — равнодушно пояснил Угрюмый.

— Как так? — в животе Фомина похолодело.

— Очень просто: вставят и попользуются тобой вместо бабы. А то ещё по кругу пустят. А потом ты станешь считаться неприкасаемым, и никто с тобой после этого не посмеет даже разговаривать, шарахаться от тебя будут все, кроме таких же опущенных. Но если ты вдруг нарушишь закон, то тебе заточку под ребро всадят.  Хочется тебе такого?

— Нет, — искренне признался Фомин.

— Мне бы такое рассказали в своё время, так я бы ни за какие коврижки не пошёл воровать. Только у меня наоборот получилось: падла одна меня всё заманивала, красивую жизнь обещала. И понеслось… Мне шестнадцати ещё не исполнилось, а я уже в колонию отправился. А у малолетних всё куда чернее, у малолеток мозгов совсем нет, всё на надрыве, без тормозов. Там уж ежели бьют, то до озверения. Если издеваются, то так, что потом в петлю только и остаётся башку сунуть. А вышел я, когда мои бывшие дружки уже в армии тарабанили, а то и в институте были. Чего пялишься? Думаешь, у меня не было таких, кто теперь в люди выбился? Были, паря, разные у меня приятели были, только многим я теперь ни в жисть на глаза не покажусь, потому как стыдно… Да, пацан, стыдно и горько… Один-одинёшенек остался. Куда сунуться? С кем хотя бы покурить? Меня после моей отсидки нормальные люди сразу сторониться стали. Пришлось искать тех, с кем в колонии время коротал. А у них жизнь общая, выбор привычный. Опять кража, опять ходка. Только теперь уж подольше… Так что ты погляди на меня и покумекай, надо тебе такое?

— На зону не хочется, — Фомин отрицательно мотнул головой. — Страшно там…

— Когда привыкнешь, то не страшно. Но до тех пор ночами не спишь. Там ночами своя жизнь: винище тайком вносить и наркоту тоже, виртухаям башлять, сукам глаза выкалывать и языки отрезать…

— Каким сукам? — подавленно спросил Фомин.

— Суками там называют тех, кто у ментов в стукачах бегает, — равнодушно пояснил Василёк.

Угрюмый плеснул водку в пиво. Когда он снова заговорил, Фомин уже почти не воспринимал его рассказ в форме конкретных слов; всё, что он слышал, постепенно превращалось в какую-то вязкую удушливую массу, наваливалось на него, как клокочущая людская толпа, тянула в разные стороны, кричала в уши, вырывала волосы, выворачивала руки. Слова Угрюмого залили окружающее пространство тяжёлой болотной топью, впрыснули в сердце Егора Фомина ужас, затопили его сознание истерично бьющейся мыслью: «Подальше от этого человека! Подальше от них всех! К чёрту эту затею! Буду жить, как жил раньше!»

От пива с водкой и от нервного напряжения Егор быстро размяк, глаза смотрели затравленно и понуро.

— Тебе, похоже, хватит, — заметил Василёк. — Отведу его до хаты.

— Валяй, — уголовник почти ласково пошлёпал волосатой ручищей Фомина по щеке: — Ты, паря, подумай над моими словами, не гони без надобности…

Егор кивнул тяжёлой головой и, держась за Василька, неуверенно двинулся к выходу.

На улице он остановился, расстегнул пальто и принялся жадно дышать.

— Стёпа, — проговорил он наконец, — а ведь мы с тобой настоящие бараны. На волоске висели. Вон что Бурый твой сказал: взяли бы нас на второй день… И туши фонарь! Зона!

Последнее слово он произнёс со смешанным чувством ужаса и благоговения.

— Зона! — повторил он пьяно. — Там ведь, Стёпа, оказывается, нам бы с тобой в задницу вставили… Да ты и так знаешь. Какого ж хрена ты мне всё это сразу не выложил?

— А ты про зону не спрашивал.

— Ё-моё… Чуть не влип… Вот же чуть же не влип я с этими бирюльками… Слушай, Стёпа, этот мужик… Он хоть и вор, а всё-таки че-ло-ве-ек. Есть всё-таки у них там человеки… Он же мне, можно сказать, глаза открыл… Я про зону-то никогда толком не слыхивал ничего… А ты молчал… Пугать не хотел меня? Да?.. Эх, Стёпа… Ноги меня не держат… 

— Давай выкурим, что ли? — предложил Василёк, продолжая поддерживать Егора. — Так ты что? Решил плюнуть на магазин-то?

— А ну всё это на хер, старик!.. — Фомин с удовольствием затянулся и стащил с головы кепку и, замахав ею над головой, воскликнул с восторгом: — Как хорошо-то! Ты только глянь, как всё хорошо! И поддали мы славно… Может, ещё винца рванём?

— Тебе уж хватит. Совсем чего-то развезло тебя.

— Это на радостях.

— На каких радостях?

— Что жить буду на свободе… Знаешь, даже думать страшно о том, что могло случиться… Как вот на краю обрыва постоял, а теперь оглядываюсь и представляю, как едва не сорвался вниз… А теперь бужу жить! Дышать буду! С Зойкой моей буду кувырвкаться вдоволь… Знаешь, какая она у меня? Огонь-девка!.. На неё все уже в школе заглядывались, ухажёров было тьма. Только Зойка ни с кем… Меня ждала, понимаешь?.. Хорошо… Мать твою, до чего же хорошо жить!..

— Ладно, глотку-то не дери особо, а то вон дружинники морды свои воротят в нашу сторону. Топаем домой…

— Почему мы дальше собственного носа не видим?

— Не видим? — переспросил Василёк.

— Жизнь-то хороша, а нам всё мало, всё чего-то ещё надо… Глупые мы… До чего ж мы, человеки, глупые, не понимаем своего счастья…

 

***

 

Максимов вернулся от Иванова очень довольный. Бросив папку на стол, он потыкал в неё пальцем и сказал:

— Начальство в восторге. Иванов сказал, что за всё время его работы в МУРе такие комбинации встречал редко. Великолепно! Разного плана операции, говорит, были у него, но так гладко не проходила ни одна.

— Чертовски приятно, когда руководство хвалит, — Веселов потянулся, откинувшись на стуле.

Максимов посмотрел на Смелякова:

— Иванов сказал, что это можно прямо сейчас выкладывать в качестве одной из важнейших тем практических занятий с операботниками в городе. Так что, Витя, с тебя бутылка.

— Почему с меня? — хмыкнул Смеляков.

— Потому что всё вышесказанное адресовано фактически тебе. С твоей подачи мы закрутили всю комбинацию.

Виктор улыбнулся и скромно отмахнулся:

— Да ладно уж…

Но в душе он чувствовал себя весьма польщённым.

Весь день его не отпускала мысль о том, что произошло нечто очень важное: работа была выполнена, никто не пострадал.

«Значит, всё-таки можно заниматься профилактикой преступлений, можно не только предотвращать их, но и поддержать оступившегося человека, не дать ему упасть… Если бы не разговор с Жуковым, то не было бы сейчас за нами этой удивительной победы… Зря всё-таки у нас так огульно чекистов ругают. Наши как-то уж больно в штыки восприняли все их нововведения. Я понимаю, что всем обидно, особенно опытным сыскарям, когда их начинают уму-разуму учить. Но ведь КГБ — могучая организация, и держится она не на штыках и не на запугивании населения. У чекистов накоплен колоссальный опыт, за ними — годы истории, мы обязаны перенять у них лучшее, что они умеют. Разумеется, не все там похожи на Жукова, хватает и сволочей. А разве у нас, в милиции, нет подонков? Да полным-полно! Есть и такие, которые мать родную продадут, лишь бы выслужиться. Так ведь людей, готовых по трупам шагать, всюду хватает. А тех, которым честь мундира замарать — раз плюнуть, таких и того больше. Взять хотя бы историю с бриллиантовым колье. Ведь и вправду орудовали милиционеры! Страшно подумать, но сыщики, прикрываясь погонами, в действительности занимались разбоем!»

Виктор вспомнил, как им зачитали в утренней сводке, что в налёте на художника, решившем продать бриллиантовое колье, участвовал заместитель начальника по уголовному розыску 17-го отделения милиции. Вспомнил, как тяжело все восприняли эту информацию. До последнего все надеялись, что бандиты только выдавали себя за милиционеров и что никто из сотрудников правоохранительных органов не замешан в том наглом налёте.

«Значит, всё же надо нас шерстить время от времени, — горько размышлял Виктор. — И не только нас, а всех. Но ведь если начать такую практику, то это заведёт чёрт знает куда. Знаем мы, что такое партийная чистка…»

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МАЙ — ИЮЛЬ 1983

 

Майские праздники отгремели громкой музыкой репродукторов, красочными шествиями трудящихся, военным парадом. Позади остались волны алых знамён, красные гвоздики, сияющие лица и красочные транспаранты с призывами к торжеству коммунизма.

После напряжённых дни дежурства Смеляков с удовольствием отдался безделью первого же выходного дня.

— Какие там у вас новости? — спросила его Вера.

— Пятнадцать сотрудников милиции оказалось за решёткой, — констатировл он безрадостно.

— Это по делу о том злосчастном бриллиантовом колье? Об ограблении художника в Даевом переулке?

— Да. Из 17-го, 15-го и 64-го отделений милиции. У нас уже гадают, чьи головы полетят. Только и разговоров о новых кадровых перестановках… Смутное время…

— Витя, что ты как маленький? При чём здесь время? Ты же прекрасно знаешь, что такое творилось всегда. Проблема не во времени,  а в людях вообще. В психологии. В психике…

— Нашла что сказать, — неохотно возразил Виктор, прекрасно сознавая, что жена права. Но на сердце лежал камень, и Виктору хотелось разговором, пусть даже пустой болтовнёй, освободиться от тяжести. — «Психика»! Так можно на любой вопрос ответить.

— А ты что хотел от меня услышать? Развёрнутый ответ на тему, почему начальник одного из отделений милиции превратился в бандита? Тебя это интересует?

— И это в частности. Я занимаюсь раскрытием преступлений, но не могу понять природу преступлений. Почему люди воруют, убивают… Ну, скажем, насчёт убийств мне более или менее ясно: человек чувствует себя загнанным в угол и идёт на крайнюю меру… Или же в бесконтрольном порыве ярости убивает. Но кража и ограбление — другое дело. Тут нет отчаянья. Тут жадность какая-то. Этим людям всегда всего мало. Почему?

— Я тебе уже ответила: займись психологией. Влезь в неё поглубже.

— А дальше? Исправить-то я ничего всё равно не смогу.

— Тебя интересует вопрос «почему» или вопрос «как изменить жизнь»?

— Для начала хотелось бы узнать причину. А уж изменять жизнь не я должен. Я — сыщик. Моя функция — искать и находить преступников.

— А кто будет изменять жизнь? — лицо Веры сделалось жёстким, глаза смотрели требовательно. — Кто будет воспитывать детей, чтобы они «правильно» мыслили? Это тоже твоя работа. Мы с тобой — неотъемлемая часть государства, причём такая часть, на которую возложены куда более серьёзные и ответственные задачи, чем на какого-нибудь директора завода. Мы-то с тобой и являемся одними из главных воспитателей общества. И перед нами, помимо наших непосредственных обязанностей, стоит задача сделать так, чтобы люди не шли преступление.

— Легко сказать… Мы уже столько говорили с тобой на эту тему…

— И будем говорить снова и снова, потому что для тебя это больной вопрос и для меня тоже.

— Как отвадить людей от преступлений? Ужесточать законы?

— Ужесточение ни к чему не приведёт. Даже при самых суровых режимах преступность никуда не девается. В сталинские времена были уголовники и в гитлеровской германии их было пруд-пруди. И на зоне строго режима тоже совершаются преступления. Но ведь не все становятся преступниками. Вон сколько людей порядочных! — Вера взмахнула рукой, словно охватывая  безбрежное пространство за стенами квартиры. — И далеко не у всех в голове роятся мысли о воровстве… Одних останавливает страх перед возможным наказанием, другим просто не позволяет совесть. И тех, которые следуют голосу совести, ничто не способно своротить с выбранного ими пути. Они живут с твёрдым знанием своей правоты; хотя это, наверное, всё-таки не знание, а что-то иное, может, что-то божественное…

— Какое ещё божественное? — нахмурился Виктор. Он не любил слово «Бог» и его производных. За этим словом ему всегда мерещилось что-то психологически неправильное, что-то обманывающее, что-то шарлатанское. — Я уже не первый раз слышу от тебя про Бога.

— Во-первых, не цепляйся к словам, — одёрнула его жена. — Во-вторых, о Боге я совсем не говорила. Я пытаюсь рассуждать о врождённом чувстве правоты в людях. Но я не знаю, как это объяснить. Этого никто не знает. Я говорю «божественное», потому что не в силах дать другого определения этой стороне человеческой природы. Дело в том, что есть вещи незыблемые, вечные, которые произрастают из самой земли, входят в человека с молоком матери… Даже не так, совсем не так… Не они входят в нас, а мы вступаем в их мир: в мир ощущений. Видишь ли, я убеждена, что мораль — от ума, а совесть — от природы, от Бога…

— Ты опять!

— Опять, потому что надо как-то назвать то, чего мы не умеем объяснить. Я тебе не про старичка с палочкой твержу, воспевая которого надо лоб разбить о церковный пол. Я тебе про силу Природы, силу Жизни, силу Возрождения говорю. И хватит таращиться на меня, Витя, как на идиотку! Я не богословием занимаюсь, между прочим, а вполне конкретными материальными проблемами, как и ты, но ведь есть что-то выше нас, больше нас, значительнее нас. Ты понимаешь? Химические и физические процессы, происходящие в наших организмах и вокруг нас, зарождение и развитие мыслей — всё это строго упорядочено, всё это продумано и точно взвешено, хотя нам кажется, что всё происходит стихийно и что человек открывает какие-то новые законы. Нет, Витя, всё давно существует именно так, как оно есть, со всеми своими «непознанными» законами и «тайнами».

Он недовольно дёрнул плечом:

— И ты полагаешь, что это сделал Бог?

— Я не думаю, что это сотворил Бог, но я считаю, что это и есть Бог. Если тебя коробит это слово, придумай другое, — с готовностью кивнула Вера. — Я не стану возражать.

— Ничего я не стану придумывать… И вообще не понимаю, почему тебя так привлекает эта тема… Бог! Взбрело же тебе в голову! Без пяти минут прокурор, а о Боге разглагольствуешь!

— Будь добр, дорогой, выбирай слова, — строго произнесла Вера. — Я не разглагольствую, а разговариваю с тобой. Если тебе что-то не нравится или ты не способен чего-то понять, то скажи об этом прямо. Раздражает тебя моя постановка вопроса, так и признайся в этом. Ты недоволен чем-то, я вижу, только не сваливай причину твоего недовольства на меня, милый…

— Прости, Верочка, просто я не люблю всяких таких рассуждений, — Смеляков наклонился и поцеловал жену в шею.

— Каких «таких»? — она отклонилась от него.

— Мне кажется, что всё это бесполезной тратой времени, просто воду в ступе толчём. Не нужно никому вдумываться в то, чего невозможно осознать…

— Глупый ты, — она вздохнула. — Пугают тебя какие-то вещи, останавливают. Так, кстати, с большинством в нашей стране. Впрочем, и во всём мире тоже так. Я же хочу, чтобы ты за горизонт научился заглядывать, а ты к словам придираешься… Слово «Бог» его, видите ли, испугало…

— Да не испугало меня ничего! Ты и сама в Бога не веришь.

— А я тебе вовсе не про веру толкую, не о религии говорю. Речь о другом.

— Да ни о чём нет речи! — начал раздражаться Виктор.

— Что ты злишься на пустом месте? Ты хочешь, чтобы я говорила только то, что тебе нравится? Не выйдет, милый мой!

— Не переворачивай всё с ног на голову…

— Это ты переворачиваешь. Мы спокойно говорили, и вдруг ты начал выходить из себя. А причина — всего лишь слово, которое ты не приемлешь. Мы даже не о религии говорили,  о преступности, но ты взял и прицепился к одному единственному слову!

Она возмущённо поднялась со стула и вышла из комнаты, хлопнув за собой дверью. Виктор услышал, как Вера прошла на кухню.

«Дурак, — выругал он себя. — На пустом месте устроил сцену… Надо уметь молчать. Мало ли что мне не по вкусу… И что я в самом-то деле придрался?»

Он медленно опустился на диван и удручённо свесил голову.

Дверь в комнату распахнулась.

— На твою долю заваривать чай? — услышал он голос жены. 

Посмотрев на Веру печальными глазами, он кивнул, затем рывком встал и проговорил:

— Верочка, извини… Болван я, честное слово.

— Болван, — кивнула она. — Хорошо, что не злобный болван, а то бы я за тебя никогда не пошла.

Он невесело улыбнулся:

— Спасибо на добром слове.

— Ты не забыл, что вечером нам идти к Жуковым?

— Забыл, — он виновато развёл руками.

— Ты о чём-нибудь, помимо работы, умеешь думать, Витя?

— Умею, — он шагнул к жене и привлёк её к себе. — О тебе постоянно думаю.

Его руки скользнули вниз к её бёдрам.

— Пусти! — тихо, но строго сказала она. — У меня чайник на плите…

— Слушай, а чего вдруг Жуковы пригласили-то нас? — Виктор отпустил Веру.

— На фильм зовут, — подсказала она.

— Ах да! — вспомнил Смеляков и шлёпнул себя ладонью по лбу. — Точно! Борька говорил, что это какой-то редкий фильм.

—  «Последнее танго в Париже» Бертолучи.

— Точно! Лена про этого режиссёра что-то рассказывала, вроде, известный он очень.

— А за фильм этот, Витя, могут впаять несколько лет.

— Ну да?

— Уже был такой случай, — сказал Вера. — Владельца видеомагнитофона обвинили в том, что он устроил притон, показывал порнографические фильмы.

— Так это порнография? — растерялся Смеляков. — На кой чёрт мы идём смотреть её? 

— Никакая не порнография, — успокоила его Вера. — Главную роль исполняет Марлон Брандо, а он в западном кинематографе — фигура масштабная. Очень серьёзный фильм. По нашим советским меркам, конечно, секса в этом фильме выше крыши. Но надо же нам знать культуру своих врагов, чтобы знать, как против неё бороться и бороться ли против неё вообще, верно? — она улыбнулась.

— Ты уже смотрела его?

— Нет, книгу читала. У родителей брала. Там были фотографии из фильма. На Западе это принято: если книга экранизирована, то у неё внутри обязательно вклеен блок фотоснимков из фильма…

 

***

 

«Последнее танго в Париже» пробудило в Смелякове противоречивые чувства, обеспокоило откровенностью сцен и выплеснутых на экран эмоций. Впрочем, Виктор сразу согласился, что это был изысканно снятый фильм, только вот изысканность его показалась ему какой-то патологичной.

— По-моему, я ничего не понял, — признался он.

— Это не имеет значения, — Борис махнул рукой в ответ и закурил. — Ты лучше скажи, понравилось или нет.

— Пожалуй, понравилось, — признался Виктор. — По крайней мере, впечатление сильное… Но сумбурное… Словно не про людей… Вернее, про нездоровых людей.

— Вот-вот. Они и есть нездоровые. Одинокие и опустошённые. У них мозги сдвинулись на этой почве. Ничего не осталось за душой, только сексу хотят, другого общения они уже не понимают, — закивал Борис. — Мне кажется, что такие фильмы у нас надо первым экраном показывать, а не по мозгам давать за их просмотр. Тут же открытым текстом говорится, что Запад протух, скукожился. Мы «Последнее танго» должны поднять как знамя…

— Но здесь же сплошной секс! — возразил Виктор.

— И что? — вмешалась Лена. — Тебя, Витька, секс всегда пугал.

— Вовсе не пугал. Не надо вешать на меня ярлыки. Я не ханжа. Просто у нас есть общепринятые нормы морали…

— Да иди ты со своими общепринятыми! — воскликнул Борис и поднялся из кресла, чтобы взять со столика бутылку. — Кто их принимал? Уверяю тебя, что не общество… Тебе коньячку плеснуть? 

— Да.

Борис наполнил рюмку Смелякова и повернулся к женщинам:

— Вам?

— Мы выпьем ещё вина, — отозвалась Вера.

— Нам всем навязывают, как думать и о чём думать, — продолжил Борис. — Центральный Комитет партии решает за нас, что нам можно и чего нельзя. Какие-то старые, простите, пердуны со слипшимися мозгами указывают нам, что такое хорошо и что такое плохо. У них никаких желаний не осталось, они всё давно профукали, пропили и проели, им всё надоело, кроме власти, им ничего другого не нужно, потому-то они лезут к нам с запретами. Раз им, считают, не нужно, стало быть, и всей стране не нужно. А вот я хочу, чтобы такие фильмы появились в наших видеопрокатах. Понимаешь, Витя, хочу! Почему я не имею на это права? А у нас не то чтобы таких фильмов, у нас видеотек-то на всю Москву штуки три наберётся. Да и то не видеопрокат, а позорище какое-то. Я на Арбат заглянул в тамошнюю видеотеку и увидел такую очередюгу, каких за колбасой не бывает. Вдобавок там, оказывается, чтобы фильм взять на прокат, надо такую анкету заполнить о себе, что ахнуть можно! Вплоть до модели видеомагнитофона требуют указать. Просто Лубянка какая-то, а не видеосалон. А выбор — всего сотни полторы отечественных фильмов и мультфильмов. Удавиться от тоски можно.

— Но всё-таки фильмы должны быть понятными, — сказал Смеляков.

— Кому? Всем? Нет, Витя, когда искусство понятно всем, оно превращается в лозунг на плакате.  Искусство должно производить впечатление! И чем это впечатление сильнее, тем лучше. А понимать тебе не обязательно. Важно чувствовать! 

— Нет, Боря, понимать надо, — начал возражать Виктор.

— Ты помнишь фотографии моего брата? — заговорила Лена.

— Помню.

— Разве тебе надо понимать их? Разве ты задаёшься вопросом, почему женщина сидит в той или иной позе? Или почему велосипед лежит в луже? Ты вообще ни о чём не спрашиваешь, ты только смотришь и воспринимаешь.

— Ну, пожалуй, — нехотя согласился Виктор. — Только кино и книги отличаются от фотографии. Там всё наглядно, а здесь звучат мысли! Люди на экране общаются, а я не понимаю, о чём они говорят!

— Не понимаешь потому, что их невозможно понять! — со смешком ответил Борис. — Они муторные, бестолковые, бесполезные.

— Но зачем нужно рассказывать про них? — настаивал Виктор.

— Затем, что они такие! Если бы фильм был про психиатрическую больницу, ты бы не задавал такой вопрос. А эти двое, которые встречаются в пустой квартире, опустошены жизнью. Секс для них — единственная возможность забыться. На остальное им наплевать.

— Не знаю, — Виктор пожал плечами. — Может, ты и прав.

— Главное, Витька, чтоб ты не считал такой фильм крамольным и чтобы ты за это людей за решётку не швырял.

Смеляков смутился:

— Да я и не собираюсь… Я и пришёл-то, чтобы собственными глазами увидеть. А то разговоры всякие ходят…

— Да не разговоры это, Витя, а настоящая охота на ведьм, — злобно оскалился Жуков. — Людей сажают за то, что у них дома хранится «запрещённое» кино. Их волокут в кутузку «за хранение порнографии», а потом «эксперты» начинают оценивать, порнуха это или высокая эротика. Господи, да если и вправду у них дома порнографические фильмы хранится — что с того? Какой урон государству или обществу? У себя дома человек может заниматься чем угодно. Я понимаю, когда речь идёт об оружии. Тут спорить не стану, опасность есть: напьётся хозяин ствола и начнёт палить с балкона… Но эротический фильм-то? Да пусть самый откровенный, пусть там хоть целая толпа свальным грехом занимается! Какой от этого вред государству? 

Виктор молча посмотрел на Веру. Она легонько улыбнулась ему.

— Ты тоже так думаешь? — спросил он, и она пожала плечами в ответ: «Может быть».

— Неужели ты после просмотра «Последнего танго» считаешь себя преступником? — продолжал гнуть свою линию Борис, наливая Смелякову очередную рюмку. — Разве ты стал хуже? Разве ты теперь готов броситься в объятия иностранных разведок? Или ты готов на какие-нибудь иные мерзкие поступки?

— Нет.

— Тогда почему наши генералы от идеологии считают такие фильмы опасными? Не знаешь? Зато я знаю, — Борис постучал себя кулаком в грудь.

— Почему?

— Потому что они в действительности не эротических фильмов боятся, а неконтролируемого потока западной культуры в нашу страну. А теперь западная культура (и в основном не лучшие её образцы) хлынет к нам вот на таких носителях, — Жуков потряс видеокассетой перед Смеляковым. — Помнишь, что Ленин говорил про кино? Важнейшее из искусств! Кино посмотришь и получишь импульс! Не надо скрупулёзно изучать книги, выискивать там формулировки, лозунги, идеи. Ничего теперь не надо. Толпа начнёт хавать американское кино и заглатывать картинки красивой жизни. И никакими запретами теперь этого не остановить…

— Да? — задумчиво спросил Смеляков. — Тогда, пожалуй, всё-таки должен быть какой-то заслон. Нужно сито, чтобы очищать этот поток от грязи. Кино, как и всё остальное искусство, должно пробуждать возвышенные чувства, а не провоцировать в людях самое низменное, что в них есть.

— Согласен, — Борис пригубил коньяку и вальяжно откинулся в кресле, — надо сеять разумное, доброе, светлое. Но талантливое произведение не всегда повествует о доброте. И не всегда показывает только платоническую любовь. И почему, скажи мне на милость, кто-то должен решать за меня, смотреть мне про эту неплатоническую любовь или не смотреть? Кто и почему имеет право разрешать мне что-то или запрещать? Я понимаю, очень многие готовы взять на себя миссию судьи и возьмутся за эту работу с  превеликой радостью. Но скажи мне, кто из людей умеет смотреть на мир трезво и принимать решение объективно? Никто! Поэтому когда у руля власти стоит кто-то один, подчиняя своей воле всех, рождается диктатура! И диктатор заставляет всех плясать под свою дудку. Вот в чём весь фокус. И судьи, решающие, правильные ты читаешь книги или неправильные, тоже выражают только его — диктатора — волю… Нет, пусть уж каждый из нас сам решает для себя, что ему кушать и как думать…

— Но ведь воспитывать кто-то должен, — возразил Виктор. — Детям ведь надо прививать вкус. Сам по себе вкус не возьмётся вдруг ниоткуда.

— Не возьмётся, — согласился Борис, хмельно улыбаясь. — Вкус должен народиться в процессе эволюции. А революции со всеми последующими инквизициями способны привить только уродливость людям. 

— Да… — Смеляков достал очередную сигарету. — Во многом ты прав. Но в главном ошибаешься.

— В чём же?

— Без воспитания нельзя. Вкус, конечно, со временем у человека выработается сам, но государство должно привить начатки этого вкуса. Дать ориентиры. Иначе будет катастрофа. У государства должно быть лицо, должен быть характер, должна быть мораль. И тут ты меня никогда не переубедишь. Разумеется, никто не имеет права лишать меня возможности свободно мыслить и делать мой личный выбор. Но мой личный выбор не должен мешать жизни общества.

—  «Личный выбор»! — Жуков фыркнул. — В нашей стране у тебя нет права на личный выбор.

Он налил себе коньяку и указал на видеомагнитофон:

— Вот личный выбор. Символ личного выбора! Смотрю то, что хочу смотреть, а не то, что предлагает мне наше чёртово телевидение! Но кто у нас позволит такой выбор? Партия хочет власти над душами и умами людей и никогда не разрешит нам свободного выбора! 

— Думаю, ты ошибаешься, Боря, — сказала вдруг Вера. — Мир меняется, ничто не стоит на месте…

— Надеешься на лучшие времена? — усмехнулся Борис.

— Надеюсь, — она ответила ему мягкой улыбкой. — Но разваливать ничего не хочу, потому что лучшее может прийти, как ты правильно заметил, только с эволюцией, а не с революцией…

 

***

 

 

Секретно

Экз. №1

Начальнику 3отдела МУРа

Подполковнику милиции

тов. Иванову В.А.

 

Направляю Вам для дальнейшего оперативного использования информацию в отношении гр. Кутузовой Н.С., поступившей из ОУР МВД Северо-Осетинской АССР.

Инициатор запроса оперуполномоченный УР Смеляков В.А. переведён в 3 отдел МУРа для дальнейшего прохождения службы.

Приложение: на 1 листе.

 

Начальник 96 отделения милиции Октябрьского РУВД г. Москвы

майор милиции                                                                                          Н.А. Ядыкин

 

«23» мая 1983 г.

 

 

 

Секретно

Экз. №1

Начальнику  96 отделения милиции

г. Москвы

майору милиции

т. Ядыкину Н.А.

 

В соответствии с Вашей ориентировкой на Кутузову Наталью Сергеевну, 1963 г.р., уроженку г. Орджоникидзе, проживающую г. Орджоникидзе, ул. Кирова, д. 81, не работающую, ОУР МВД СО АССР проведён комплекс оперативных мероприятий, в результате которых была установлена причастность проверяемой к организованной преступной группе наркоторговцев.

20.04.1982 г. в г. Беслан Кутузова Н.С. была задержана при попытке сбыть 1,5 кг анашт проводнику поезда Москва — Баку.

16.11.1982 г. Кутузова Н.С. осуждена народным судом по ст.224 ч.III УК РСФСР к 5 годам лишения свободы.

13.03.1983 г. направлена для отбытия наказания в ИТУ №163/2 г.Можайск, Московской области.   

 

Начальник ОУР МВД СО АССР

полковник милиции                                                                   В.Н. Попов

«5» мая 1983 г.

 

Исп. Молдован С.Н.

Экз.№1 в адрес

Экз.№2 в литерное дело «Кальян»

печ. НМ

черновик уничтожен

 

 

«Надо же! — удивился Смеляков, перечитывая ответ на давнюю ориентировку в отношении Кутузовой. — Сколько времени утекло с тех пор, и вдруг привет из забытого прошлого».

Он снова пробежал глазами по бумаге.

«Значит, барышня в данный момент отбывает наказание. Что ж, было бы грешно не воспользоваться таким удобным случаем. Что-нибудь полезное из неё обязательно можно будет вытянуть. В зоне все они становятся удивительно болтливыми. С тоски это, что ли, у них?.. От этой девочки вполне можно получить полезную информацию. Надо направить задание на её разработку».

Виктор посмотрел на фамилию исполнителя, напечатанную в левом нижнем углу документа.

«Молдован… Молодец Молдован! Спасибо тебе, что работаешь честно. Не оставил без внимания мою ориентировку. Теперь ещё одно дело, возможно, будет распутано. Спасибо тебе, опер!»

 

 

***

 

 

Секретно

Экз. №1

Начальнику ИТУ №163/2

ГУВД Мособлисполкома

Подполковнику вн. службы

Тереховой З.Н.

 

ЗАДАНИЕ

 

Прошу Вас взять в активную агентурную разработку заключённую Кутузову Наталью Сергеевну, 1963 г.р., осуждённую по ст.224 ч.III УК  РСФСР 16.11.82 г. Бесланским народным судом Северо-Осетинской АССР к 5 годам лишения свободы.

По имеющейся у нас агентурной информации Кутузова Н.С. в 1981 году проживала в г.Москве у своей тётки Зиминой Анны Тихоновны, прописанной: пр-т Вернадского, д 101, кв.410, где поддерживала тесные отношения с группой лиц, подозреваемых в совершении краж.

В состав группы входят:

1. Груздиков Фёдор Викторович, 1962 г.р., уроженец г.Москвы, электрик 2-го Московского мединститута им. Н.И.Пирогова

2. Андрюхин  Валентин Сергеевич, 1961 г.р., уроженец г.Москвы, не работающий

3. Сошников Алексей Юрьевич, 1961 г.з, уроженец г.Москвы, не работающий

4. Тер-Микалёв Армен Арнольдович, уроженец г.Москвы, не работающий

5. Неизвестный по имени Сергей, кличка «Кучер».

 

В процессе разработки прошу выяснить следующие вопросы:

1.      Известны ли разрабатываемой какие-либо эпиходы преступной деятельности группы.

2. Роль каждого участника, их связи.

3. Места хранения и сбыта похищенного.

4. Остались ли у Кутузовой какие-либо вещи, подаренные членами группы.

Особое внимание в процессе разработки прошу уделить установлению личности «Кучера» и его роли в группе.

 

Начальник 3 отдела МУРа

подполковник милиции                                                                               Иванов В.А.

 

«6» июля 1983 г.

 

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. СЕНТЯБРЬ 1983

 

В августе из-за громкого дела в отношении сотрудников Свердловского РУВД, совершивших разбой вместе с азербайджанскими бандитами и отобравшими бриллиантовое колье у художника, начались очередные крупные перестановки кадров в МУРе. На пенсию отправили Полонского. Многие начальники отделов МУРа были переведены заместителями начальников районных управлений. В их число попал Иванов, назначенный заместителем начальника РУВД Свердловского района.

Егоров, с лёгкой руки которого Смеляков попал на Петровку, был назначен заместителем начальника МУРа и стал курировать отдел по убийствам и третий отдел, переименованный после всех кадровых сотрясений в пятый. Начальником нового пятого отдела стал Алексей Александрович Плешков, работавший раньше начальником отдела по малолеткам.

— Вот так укрепляются кадры, — сказал Максимов своей группе после представления им нового начальника отдела, который, впрочем, прекрасно знал специфику работы. 

— Теперь начнём жить по-новому, — язвительно заметил Веселов. — Мыслить будем правильно, от ошибок избавимся раз и навсегда.

— Кончай трепаться, — огрызнулся Максимов.

— А чего ты набычился, Петрович? — не утихал Веселов. — Всё путём! Скажи спасибо, что нас не разогнали. Дед мой рассказывал, как после ареста Берии начали выметать всех подряд из милиции. Дед мой капитаном был, а вышвырнули его на улицу, даже спасибо не сказав. Он до пенсии простым сторожем дорабатывал.

— Ну, знаешь, не те времена нынче, — как-то понуро и без внутренней убеждённости ответил Максимов.

— Времена всегда одни и те же, — Веселов перевёл взгляд на Смелякова и подмигнул ему.

Повисла пауза.

— Завтра моему Петьке в школу, — почему-то проговорил Максимов. — Первый раз в первый класс.

— Да, уже осень подкралась, — проговорил задумчиво Смеляков. — Лето пролетело, а я и не заметил его. Так вся жизнь промчится.

— Говорят, на пенсии время медленно тянется, — вставил Веселов. 

— Нам с вами до пенсии ещё пахать и пахать, братцы, Скучать не придётся, забот хоть отбавляй, — успокоил Максимов и посмотрел на Смелякова. — Витя, у тебя потомство намечается?

Виктор улыбнулся:

— Похоже, намечается…

— Скоро?

— Мы только в самом начале пути.

Максимов понимающе кивнул и наставительно потряс пальцем в сторону Веселова:

— А ты, Игорь, так и сгинешь в омуте своих бесконечных баб. И не останется после тебя никого.

— Откуда ты знаешь, Петрович? — засмеялся Веселов. — Может, у меня по всей стране ребятишки прыгают? Я как в командировку отправляюсь, так обязательно девчонкой какой-нибудь там обзаведусь. Так что я вполне мог настругать себе потомство.

— Несерьёзный ты мужик, — Максимов покачал головой. 

— Очень даже серьёзный, Петрович. А не женюсь я потому, что мне свобода передвижения дороже семейного уюта. Да и баб я слишком люблю, чтобы удовлетвориться лишь одной. Как подумаю, что нельзя будет пощупать очередную красотку за задницу из-за того, что я супружески окольцован и буду постоянно ходить под домокловым мечом аморалки… Нет, мужики, я свободой моей дорожу превыше всего. Может, когда-нибудь созрею, но не сейчас.

— Смотри, не упусти своего счастья, — сказал Максимов.

 

***

 

Следующее утро встретило их небывалой суетой.  

— По коням, мужики! — Максимов положил телефонную трубку на рычаг.

— Что за спешка? Что стряслось?

— Военторг обчистили! Руководство уже всех на уши поставило!

Смеляков и Веселов переглянулись.

— Обчистили? Совсем?

— Что лишние вопросы задаёте? Плешков только что от Егорова вернулся. Так что вставайте, пойдём к Плешкову, выслушаем подробности…

Подробности оказались такие. Утром уборщица увидела разбитое окно между лестничными площадками. Окно всегда было закрыто решёткой и по этой причине, видимо, не стояло под сигнализацией. Однако оказалось, что грабителю не составило особого труда разбить стекло фомкой и с её же помощью выломать решётку. Пройдясь по этажам, грабитель взял четыре чемодана с прилавка и набил их всевозможными товарами, особенно уделив внимание часам и ювелирным изделиям. В общей сложности из универмага было похищено товаров на двадцать тысяч рублей.

Егоров на совещании сказал, сдвинув брови, что раскрытие этого преступление — дело чести, поэтому раскрыто оно должно быть в кратчайшие сроки. Таких крупных ограблений не случалось давно, и дело было поставлено на партийный и министерский контроли.

День прошёл в разъездах.

— Так, братцы, — сказал Максимов поздно вечером, усевшись напротив Смелякова и Веселова, и посмотрел на наручные часы. — Что мы имеем на данное время?

— В результате первичных оперативно-розыскных мероприятий на месте преступления, — начал докладывать Смеляков, — найден свидетель.

— Кто?

— Жариков Никодим Степанович, пенсионер, окна его квартиры выходят во двор Военторга. Обычно он просыпается рано, часов в пять утра. Услышал движок автомобиля, выглянул в окно и увидел такси.

— Номер не запомнил?

— Только цифру «5» и букву «Т», — ответил Смеляков.

— Уже хлеб. Поскольку все такси идут под буквами ММТ или ММЛ, думаю, что сделать выборку по таким данным в ГАИ будет делом одного дня. Пара сотрудников справится с этим легко.

— Второе, — продолжил Смеляков. — Найден очень чёткий отпечаток пальца на стекле. Грабитель, разбил фомкой стекло, но один кусок, такой треугольный, видимо мешал ему влезть, свисал из рамы сверху. Вот он его рукой аккуратно и вытащил. Отпечаток большого пальца левой руки, очень хороший. Эксперты проверяют его по следотеке нераскрытых преступлений. Наконец, третье. Там же найдена газета «Правда», в которой преступник принёс фомку. На газете карандашом написан число «25».

— Номер квартиры?

— Да, всюду ведь вручную расписывают газеты по адресам. В издательстве нам сообщили, что этот конкретный номер мог быть направлен в следующие почтовые отделения. Вот их номера, Алексей Петрович. По Московской области таких почтовых отделений всего четыре и в Москве несколько десятков.

— Что ж, — Максимов подвинул к себе листок бумаги, — по-моему, не так плохо для начала…

На следующий день, едва войдя в кабинет, Смеляков сразу попал под прицел пристального взгляда Макксимова. Алексей Петрович сидел, прижимая телефонную трубку к уху, и что-то записывал. Пальцем свободной руки он поманил Виктора к себе.

— Всё, — наконец сказал он и, бросив трубку на рычаг, подвинул лист бумаги к Смелякову. — Таксиста нашли. Игнатюк Василий Романович. Витя, дуй к нему в таксопарк, у него сейчас смена должна закончиться, так что хватай его, как только он появится, и выжми из него максимум деталей. Сразу перезвони нам, чтобы мы знали, куда он клиента повёз от Военторга. Мы команду дадим на отработку адреса. А потом тащи этого таксиста сюда, чтобы составить фоторобот.

— Еду, — Смеляков быстро встал, проверил, есть ли в кармане сигареты, и покинул кабинет.

Из окна служебного автомобиля Виктор смотрел мелькавшие дома и неторопливо прогуливавшихся людей и размышлял: «Вот опять еду на задание, а люди живут, ни о чём не подозревая. Как могут сосуществовать эти два мира: криминал и нормальная жизнь? Где-то кого-то убивают, насилуют, грабят, это происходит совсем рядом, иногда даже за соседней стеной, но большинство людей не подозревает об этом, а если и знает, то всё-таки быстро забывает о преступлениях и о всевозможных угрозах своему благополучию. Неужели же сила жизни настолько мощнее страха? Человечество, зная о преступниках, всё-таки не рвёт их на куски, требует гуманного отношения к ним. Почему? Ведь если бы с ними обращались, как настоящим с мусором, всё могло бы давно измениться к лучшему… Нет, пожалуй, не могло, потому что преступностью пронизано всё насквозь. Почти каждый из нас совершает какое-то преступление, порой очень мелкое (перейти дорогу на красный свет или выкурить тайком сигарету в детстве), а иногда и вполне серьёзный проступок. Все мы в чём-то виноваты, все не без греха. Должно быть, поэтому люди и требуют снисходительности к преступникам, ибо легко представляют себя на их месте. Только за самые жестокие и ужасные преступления народ согласен карать беспощадно. Пожалуй, только за убийства готов ответить тем же, а вообще-то люди легко прощают…»

Таксист Игнатюк сразу вспомнил пассажира, которого посадил у Военторга.

— В котором часу это было? — спросил Смеляков.

— Около пяти утра… Да около пяти, точнее не скажу. Остановил меня молодой парень, лет двадцати пяти.

— Как выглядел?

— Обычный. Как все сейчас: рубаха светлая, брюки расклешённые, волосы не так чтобы очень длинные, но довольно-таки вихрастый. Лицо? Простое, обыкновенное, ничего примечательного.

— При встрече опознали бы его?

— Хрен его знает, — Игнатюк неуверенно пожал плечами. — Если случайно столкнулся бы, то не узнал бы, нет, не узнал бы, а если специально вглядываться, то хрен его знает…

— Ладно, пусть так. Потом вернёмся к этому вопросу. Куда вы повезли его, Василий Романович?

— Он сказал, что ему надо на вокзал. Зарулили мы во двор, там у него стояли четыре чемодана. Погрузились и поехали. Приехали на Киевский вокзал, я помог ему выгрузиться, он сразу нанял носильщика. Вот и всё.

— Он точно на вокзал пошёл?

— Я за ним не следил, но вроде на вокзал. А на что ему носильщик-то, если не на вокзал идти?

— Ясно. Спасибо, Василий Романович. Я сейчас позвоню к себе, передам им всё, что вы мне сообщили. А затем я попрошу вас поехать со мной.

— Далеко?

— На Петровку.

— Да я же всё вам рассказал. Ничего другого не вспомню.

— Нам фоторобот его нужен.

— Вряд ли помогу вам. Я ж говорю: вряд ли узнал бы его.

— У нас хорошие специалисты, они помогут.

— Что ж… — таксист крякнул. — Устал я, конечно, после смены, но раз надо…

На следующий день одна из следственных групп приступила к работе по почтовым отделениям. Почтовикам показывали копию, снятую с найденной в Военторге газеты с написанным номером квартиры «25», сличали образцы почерка работников, которые расписывали газеты по адресам. Экспертам было крайне трудно определить почерк по двум всего цифрам, учитывая, что женщин, расписывавших газеты по адресам, набралось несколько десятков и некоторые из них, нервничая под пристальными взглядами милиционеров, невольно изменяли свой почерк. В результате эксперты оставили около десяти сотрудниц, чей почерк показался им схожим с написанным на газете номером квартиры. Теперь сыщикам предстояло обойти все двадцать пятые квартиры по отобранным адресам, где выписывалась газета «Правда». Адресов оказалось бесконечно много, так как «Правду» выписывали почти повсеместно.

Действовать приходилось решительно. Входя в квартиру, эксперт из районного отделения проверял отпечатки. Поскольку отпечаток пальца, обнаруженный на месте преступления, принадлежал мужчине, женщин не беспокоили. Однако большинство жильцов днём находились на работе, поэтому вечером сыщики отправились по многим адресам повторно. Проверка отпечатков пальцев по следотеке нераскрытых преступлений ничего не дала, но с другой стороны, это значительно сузило круг поиска. Теперь стало ясно, что преступление, если отпечаток принадлежал злоумышленнику, совершило лицо ранее не судимое и не имевшее приводов в милицию.

Вторая группа отрабатывала вокзал. Преступник мог приехать на Киевский вокзал лишь для отвода глаз, но вполне мог жить по Киевскому направлению.

— Чемоданы он взял из Военторга, — сказал Егоров на заседании оперативного штаба. — Так что фотографии их мы раздали всем нашим сотрудникам для ориентировки. Что-то подсказывает мне, что этот парень просто оставил их на время в камере хранения. Надо прочесать там всё вдоль и поперёк… Но это не означает, что не надо отрабатывать подмосковные почтовые отделения по Киевскому направлению. Опросите всех работников и бригадиров электричек, покажите фоторобот и фотографии чемоданов…

На третий день в штаб поступила информация, что в двух автоматических камерах хранения обнаружены разыскиваемые чемоданы.

— Что ж, это хорошо, что мы их нашли, — Егоров потёр руки и посмотрел на членов оперативного штаба. — Срочно пометьте их изотопами. Установите в зале камеры наблюдения, пусть наружка будет готова сесть на хвост всякому, кто придёт за чемоданами. Вполне вероятно, что грабитель придёт за ними не сам, а подошлёт кого-нибудь. Придётся идти за ним, смотреть, куда он нас приведёт. Сразу брать нельзя ни в коем случае…

На следующее утро появился молодой человек и достал из одной камеры два чемодана.

Переговоры в эфире на частоте групп наружного наблюдения тут же активизировались.

— Двести двадцать пятый, вижу его… Направляется к дверям… Подхватывайте его у лестницы…

— Я двести двадцать пятый, вас понял… Принимаю объект… Двести тридцатый, встречайте нас, идём через зал… Много людей, очень много людей… Чёрт возьми, поезд прибыл, тут просто столпотворение…

— Двести двадцать пятый, уточните, где объект… Не слышу вас…

— Двести тридцатый, подхватывайте его на выходе…

— Не слышу, где вы? Где вас ждать?

— Двести тридцатый, принимай его на выходе из зала…

— Не слышу тебя…

— Твою мать, где же он? — выругался один из разведчиков наружного наблюдения

— Не вижу его.

— Двести двадцать пятый, уснул ты там, что ли? Груз уже вышел с вокзала?

— Двести тридцатый, что у вас происходит? — послышался голос начальника группы.

— Мы, кажется, потеряли его!

— Что? Вы спятили?!

— Я двести двадцать пятый, я довёл его до выхода, а там он как растворился в толпе. Прибор перестал фиксировать излучение изотопов…

— Ищите, мать вашу! Ищите чемоданы!..

— Его нет…

Полтора десятка разведчиков наружного наблюдения метались среди вокзальной толчеи в бессильной злобе.

Весть о том преступник ушёл из-под носа у наружного наблюдения была подобна взрыву бомбы.

— Как ушёл?! — не поверил Егоров.

— Так получилось, — развёл руками начальник службы наружного наблюдения, он выглядел совершенно растерянным и подавленным. — Ума не приложу, как такое могло произойти. Лучших ребят туда направил… То ли связь сбой дала, то ли ещё что-то… Я разберусь…

— А изотопы? Разве сигнала не было? Куда техники смотрели? Нельзя разве сигнал было поймать? Какого рожна чемоданы-то помечали?

— Прибор, к сожалению, действует на небольшом расстоянии. Иначе люди облучаются. 

— «Пооблучаются»! — передразнил Егоров, сжав кулаки. — Наше счастье, что там ещё два чемодана остались и что преступник должен вернуться за ними. А если бы он забрал сразу всё и скрылся? Вы понимаете, что означает наш сегодняшний провал? Катастрофа! Дело стоит на партийном и министерском контроле, а мы так опростоволосились! В лужу сели! Как пацаны неопытные!.. Вы хоть сфотографировали его?

— Да, вот снимки…

— Молодой, нормальное лицо, в общем похож на фоторобот, — Егоров внимательно разглядывал фотографии. — Значит, явился сам, никаких сообщников у него нет. Ведёт себя спокойно, но всё-таки напряжение чувствуется в нём…

— Мы его всё равно достанем, — вступил в разговор Плешков. — Ребята продолжают рыскать по адресам. Осталось несколько десятков не проверенных квартир. Сегодня или завтра мы так или иначе доберёмся до него.

— Уже добрались! — рявкнул Егоров. — Этот парень был практически у нас в руках, Алексей Александрович! Впрочем, эти претензии не к вам, — Егоров стрельнул глазами в старшего бригады службы наружного наблюдения. — Ладно, хватит локти кусать. Надеюсь, вы там обложите теперь всё так, что и муха не проскользнёт.

— И муха не пролетит, товарищ полковник!

Через два дня утром в кабинете Плешкова появился Шкурин.

— Здравствуйте, товарищи, — вежливо улыбнулся он.

— День добрый, — равнодушно кивнули ему в ответ оперативники, занятые своими мыслями.

— Проходите, Владислав Антонович, — поздоровался Плешков со Шкуриным. — С чем пожаловали?

— Да вот хочу поприсутствовать у вас на политзанятиях, — ответил капитан.

— Понимаете, Владислав Антонович, — заговорил Плешков, — в связи с напряжённой оперативной работой по одному из контрольных дел я принял решение перенести занятия на несколько дней.

— Вот как? — Шкурин обвёл всех прожигающим взором. — А я категорически против. Категорически! Я понимаю, что у вас есть важные дела, товарищи, на то здесь и МУР. Только нельзя же из-за этого отказываться от идеологической работы! И хочу напомнить, что график проведения политзанятий может изменять только руководство Главка! Так что я считаю, Алексей Александрович, что вы тут занимаетесь самоуправством.

По кабинету прокатился недовольный ропот.

— Не понимаю вас, товарищи, — Шкурин покачал головой. — Почему такое несерьёзное отношение к политзанятиям? Вы так вздыхаете, словно я вас на каторгу отправляю. Я буду вынужден доложить об этом руководству.

— У нас неотложных дел полным-полно, — громко сказал Смеляков.

— Виктор, мы с тобой уже не раз беседовали на эту тему, — произнёс Шкурин таким тоном, будто он со Смеляковым чуть ли не каждый день встречался и спорил о важности политического образования. — Ты всегда отличался не достаточно серьёзным отношением к идеологическим мероприятиям, всегда ты старался увильнуть, прикрываясь работой.

— Слушай, капитан, — вспылил Смеляков, — ты поаккуратнее со словами! Я работать в розыск пришёл по собственному желанию! И не смей говорить, что я прикрываюсь работой! Это такие как ты только прикрываются, а на самом деле ничего не делают. А для меня моя работа важнее всего!

— Товарищи! — Плешков бросил исподлобья строгий взгляд на Смелякова и похлопал ладонью по столу, призывая к тишине.

В эту минуту раздался телефонный звонок. Плешков взял трубку и через мгновение вскочил:

— Зацепились? Теперь только не упустите. Господом Богом заклинаю вас! Только не упустите его!

Смеляков нетерпеливо поднялся и посмотрел на Максимова:

— Идём?

Тот перевёл взгляд на Плешкова, затем вновь повернулся к Смелякову и сказал негромко:

— Потерпи малость.

— Но ведь там… — Виктор растерянно развёл руками. — Да ведь…

И тут на него накатила удушающая волна тоски. «Сумасшедший дом! На раскрытие преступления брошены все силы, в прошлый раз разыскиваемый оторвался от наружки, у всех нервы сдают, а нам, видите ли, надо не делом заниматься, а на полизанятиях штаны просиживать. Это, оказывается, важнее всего…»

Он медленно опустился на стул.

Капитан Шкурин выдержал паузу, дождавшись полной тишины, и взглянув в свой блокнот, начал говорить о недавнем постановлении Политбюро и о необходимости повышать дисциплину. Виктор не слушал его, погружённый в свои беспокойные размышления.

Когда через пятнадцать минут Шкурин спросил, есть ли у кого-нибудь вопросы, все отрицательно покачали головами.

— Плохо, товарищи, очень плохо, — на лице капитана Шкурина появилась разочарованное выражение. — Вопросы должны быть, потому что тема совсем не простая. Получается, что вы не вникли в суть…

— Мы-то вникли, капитан, просто у нас срочное мероприятие, — ответил Максимов. — Не до разговоров нам сейчас, потому что наружка выявила преступника. Вот мы и сидим как на иголках. Понимаешь? Земля под ногами горит!

— Каждый из нас занимается своим делом, — строго сказал Шкурин. — И запомните, что нет дел ненужных. Если партия считает необходимым подковывать граждан политически, то никто не имеет права отмахиваться от такого дела. А вы, сыщики, тем более обязаны быть сознательными.

— Может, закончим уже? — Смеляков поднялся. — Мы тебя честно выслушали, капитан, теперь нам пора за дело приниматься.

Но Шкурин не желал смириться с тем, что его выступление было воспринято как неизбежное зло, которое надо перетерпеть. Он жаждал воспользоваться случаем и доказать важность своей миссии.

— Ты, Смеляков, слишком ерепенишься. — Капитан положил блокнот на стол. — Я только что говорил о важности дисциплины. И политзанятия в МУРе — часть сложного процесса укрепления дисциплины в рядах милиции. Это ты должен усвоить раз и навсегда. Без укрепления дисциплины невозможно повысить социалистическую законность. А без социалистической законности нам с вами грош цена.

Максимов вдруг усмехнулся и с некоторой иронией спросил:

— А что, собственно, это такое?

— Социалистическая законность? — серьёзно уточнил капитан. — Во-первых, это неукоснительное соблюдение законов всеми государственными органами, должностными лицами и гражданами. Во-вторых, это неотвратимость наказания за нарушение закона.

— А главное, — злобно усмехнулся Смеляков, — побольше пыли в глаза пускать и побольше громких разговоров на эту тему.

Плешков поёрзал на стуле и искоса взглянул на Шкурина. Капитан решил не заметить брошенной Виктором фразы.

— А вот я думаю, — вступил в беседу Веселов, — что если социалистическую законность рассматривать как неотвратимость наказания, то самое строгое соблюдение этой законности было при Сталине. В те годы не смотрели на ранги, карали всех подряд, на нарх мог оказаться каждый. А сейчас…

— Прекратите молоть чепуху! — Шкурин потерял хладнокровие. — И хватит о Сталине! Партия осудила куль личности и случившиеся в тот период перегибы! Сейчас мы боремся за строгое соблюдение закона, ваши слова… Не нужно демагогией заниматься! Наши законы — самые гуманные!

— Гуманные или не гуманные, — проговорил Смеляков, — разве дело в том, как их назвать? У нас нарушен принцип законности. И нарушаем его все мы, как должностные лица, так и органы в целом.

— Да ты в своём ли уме, Смеляков? — Шкурин залился пунцовой краской.

— Повседневным очковтирательством мы как раз и наносим непоправимый ущерб основополагающему принципу советской уголовной политики — неотвратимости наказания да и всем остальном принципам…

Плешков опустил глаза и тихонько вздохнул. «Только этого мне не хватало, — мрачно подумал он. — Идеологический спор с политуправлением! В нынешней-то обстановке!»

Шкурин вскочил, охваченный яростью:

— Да вы что?! Мы о дисциплине говорим! А вы… Вместо того, чтобы проводить линию партии в жизнь, вы тут устроили рассадник беспринципности!.. Ну вы у меня попляшете!

Он почти выбежал из кабинета. Хлопнувшая дверь заставила всех вздрогнуть.

— Виктор, — Плешков утомлённо посмотрел на Смелякова, — зачем тебе это? Чего ты добился? Нажил лишнего врага?

— Мы с ним давно враги, Алексей Александрович.

— Но ведь ты такими разговорами не изменишь систему.

— От пустозвонов надо избавляться, — грубо ответил Смеляков.

— Не будь мальчишкой… Ладно, давайте теперь к нашим непосредственным делам…

По сообщениям службы наружного наблюдения, неизвестный снова объявился на Киевском вокзале, вёл себя спокойнее, шагал неторопливо, на лице его застыло выражение торжества.

Наружное наблюдение в этот раз работало настолько плотно, что сотрудники передавали объект чуть ли не из рук в руки. В конце концов молодой человек привёл их в восьмиэтажный дом близ метро ВДНХ. Номер квартиры, куда вошёл был 25.

Получив эту информацию, Плешков немедленно вызвал к себе Веселова и Смелякова.

— Ну что, братцы, похоже, мы добрались до развязки… Срочно езжайте на его квартиру, — распорядился Плешков. — Наружка передаст его вам. Туда же подвезут постановление на производство обыска…

Смеляков повернулся к Веселову

— Поехали? — спросил тот.

— Да. Подождём около его дома, успеем выкурить по сигарете, пока нам подвезут постановление…

Они сели в служебную «Волгу» и вздохнули.

— Ну что? — спросил водитель.

— Рули на улицу Бориса Галушкина. Там будем ждать наших.

После безостановочных поисков ожидание возле дома преступника погрузило Виктора в какое-то неожиданно-сказочное состояние. Напряжение достигло предела, но вместе с тем оно смешивалось с подкатившим состоянием спокойствия, которое ещё не наступило, но вот-вот должно было заполнить весь организм, потому что дело было сделано. Шелестевшая вокруг золотистая сентябрьская листва умиротворяла. Виктор вышел из машины и облокотился на багажник, глядя куда-то вдаль. Мимо прошли две школьницы в коричневых форменных платьях, звонко щебеча о чём-то своём, нестерпимо важном. Возле Смелякова остановилась серая дворовая кошка и, задрав голову, стала негромко мяукать, не то рассказывая что-то, не то спрашивая. Виктор улыбнулся, докуривая сигарету.

Через несколько минут подкатила машина со следователем, который привёз все необходимые документы.

— Ну что? — спросил Веселов, выбираясь из «Волги». — Пошли? Интересно, этот парень любит нежданных гостей?

— Посмотрим.

Они неторопливо поднялись по лестнице. Все молчали, словно наслаждаясь предвкушением предстоявшей сцены. Веселов надавил кнопку звонка.

В коридоре послышались шаги, повернулся ключ.

— Вам кого? — за дверью стоял уже знакомый по фотографиям парень.

— Гражданин Аксёнов?

— Да…

— Антон Сергеевич?

— А вы кто?

— Мы из уголовного розыска.

Аксёнов побледнел. Смеляков никогда прежде не видел, чтобы у человека так сильно менялось лицо. Ему показалось, что у парня каким-то невероятным образом вытащили из головы если не весь череп, то уж лишили лицо всех мышц. Щёки и губы Аксёнова потеряли в считанные секунды форму и обвисли, как мокрая тряпка. Глаза ввалились и потускнели.

— А что случилось? — почти неслышно прошептал парень.

— Хотим с вами познакомиться, если вы не против, гражданин Аксёнов, — бодро проговорил Веселов.

— Я против, — тускло отозвался он и взялся рукой за стену, чтобы не потерять равновесия.

— А вы не гостеприимны, — покачал головой следователь и протянул Аксёнову постановление на производство обыска.

— Сами покажете или нам придётся искать? — спросил Смеляков.

— Не надо искать, — прошептал парень. — Проходите.

В комнате на столе и на кровати были разложены все четыре чемодана.

— Наслаждаетесь видом своих сокровищ? — усмехнулся Веселов.

— Как же вы так быстро нашли меня? — выдавил из себя парень, понемногу приходя в себя. Теперь на его лице отражался не столько испуг, сколько озадаченность. — Как так быстро?

— Мы-то быстро, гражданин Аксёнов, а вот вы в ближайшие пятнадцать лет никуда торопиться уже не будете, — ответил Смеляков.

— Мне что, пятнадцать лет дадут?

— Может, меньше…

И тут он тяжело плюхнулся на стул, не удержавшись на внезапно подкосившихся от слабости ногах.

 

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ. ОКТЯБРЬ 1983 — ЯНВАРЬ 1984

 

 

 

Секретно

экз. № 2

 

Агент «Монд»                                                                                          приняла: Демидова

                                                                                                                                19.10.83 г.

 

 

Агентурное сообщение № 41

 

По ранее полученному заданию сообщаю, что з/к Кутузова очень замкнута. На контакт идёт неохотно. О своих делах говорить не хочет. Очень подавлена тем, что попалась на «дури» и оказалась в местах лишения свободы. Ни с кем в отряде отношения не поддерживает, держится обособленно, из-за чего служит объектом насмешек, а иногда и откровенных издевательств.

Несколько дней назад у неё возник конфликт с з/к Коростылёвой по кличке «Короста». Последняя заставила её стирать своё бельё, а когда Кутузова вернула ей чистое, затеяла скандал из-за того, что чулки оказались рваные. Когда скандал разгорелся и «Короста» хотела избить Кутузову, несколько з/к вступились за неё.

Благодаря этому удалось наладить отношения с Кутузовой.

«Монд»

 

Задание: Вам дается задание закрепить хорошие отношения с з/к Кутузовой Н.С., взять её под свою опеку и вызвать к себе доверие.

Задание усвоила «Монд».

 

Справка: з/к Кутузова Н.С. осуждена по ст. 224 ч.3 УК РСФСР на срок 5 лет л/с. Разрабатывается по заданию УУР ГУВД Мосгорисполкома. Инициатор разработки оперуполномоченный Смеляков В.А.

 

Мероприятия: копию а/с направить инициатору разработки. 

 

Ст. оперуполномоченный оперчасти

ИТУ-163/2 УИТУ ГУВД Мособлисполкома               ст. лейтенант вн. службы Демидова

 

19.10.83 г.      

 

 

***

 

Секретно

экз. № 2

 

Агент «Монд»                                                                                            приняла: Демидова

                                                                                                                                     23.11.83 г.

 

Агентурное сообщение № 58

 

Выполняя задание по установлению доверительных отношений с з/к Кутузовой сообщаю: в течение месяца постепенно удалось привязать к себе разрабатываемую и завоевать её доверие. За этот период Кутузова рассказала, что попалась на попытке продать «дурь» проводнику поезда Москва — Баку. Как это получилось, не понимает, занималась этим давно, где-то полгода и канал был налажен ещё до неё сожителем – осетином Шавлоховым Сергеем, с которым она познакомилась после возвращения из Москвы, при покупке дозы. Постепенно Шавлохов привлек её к сбыту «дури», а за это давал бесплатно анашу и немного денег. По её делу проходил и сам Шавлохов с другими сбытчиками.

О своём московском периоде жизни рассказала, что в 1980 г. приехала поступать учиться на актрису, но провалилась. Домой, в Орджоникидзе не поехала, осталась в Москве у тётки, якобы готовиться для поступления в следующем году. Московская жизнь увлекла её. Однажды  в одном из ресторанов познакомилась с парнем по имени Сергей. Стала с ним сожительствовать. Он помогал ей деньгами. Научил курить «дурь». Потом сказал, что если хочет и дальше жить беззаботно должна познакомиться с двумя-тремя молодыми парнями и привязать их к себе, а дальше он скажет, что с ними делать. Она согласилась. Однажды познакомившись в ресторане с молодыми ребятами, она стала с ними сожительствовать поочереди, а потом познакомила с Сергеем. По его же просьбе фактически подтолкнула на совершение кражи из магазинов. Упоминала только о краже радиотехники из телеателье. Потом за ней приехала мать из Орджоникидзе  и увезла домой. Кутузова считает, что матери накапала на неё тётка, которая видела, что она нигде не работает, в институт не готовится, а только прогуливает материны деньги. Из Орджоникидзе Кутузова звонила Сергею и интересовалась, как идут дела, хотела сбежать обратно в Москву, но познакомилась с Шавлоховым и осталась. Сейчас жалеет. Сергей в телефонном разговоре сказал, что их дела процветают, фирма набирает обороты и ей причитаются с этого проценты. Ведь она стояла у истоков. Кутузова считает, что если бы во время уехала из Орджоникидзе, сейчас бы не сидела.  

«Монд»

 

Задание: продолжайте поддерживать доверительные отношения с з/к Кутузовой. В осторожной форме попытайтесь выяснить более полные данные на Сергея и ребят, которых она с ним познакомила, а так же места совершения краж этой группой лиц.

                                                                                         Задание усвоила: «Монд».

 

Справка: а/с на з/к  Кутузову Н.С., осужденную по ст. 224 ч.3 УК РСФСР на 5 лет л/с поступало ранее. Разрабатывается по инициативе оперуполномоченного УУР ГУВД Мосгорисполкома Смелякова В.А.

 

Мероприятия: копию а/с для проверки и опериспользования  направить инициатору разработки.

 

Ст. оперуполномоченный оперчасти

ИТУ-163/2 УИТУ ГУВД Мособлисполкома                  ст. лейтенант вн. службы Демидова

 

23.11.83 г.

 

***

 

Секретно

экз. № 2

 

Агент «Монд»                                                                                          приняла: Демидова

                                                                                                                         23.01.84 г.

 

Агентурное сообщение № 12

 

Работая по ранее полученному заданию в отношении  з/к Кутузовой сообщаю, что удалось узнать фамилию Сергея и примерное место жительства в Москве. Живёт в районе метро Коньково, фамилия Кучереннов. Одного из знакомых Кутузовой, которого она познакомила с Кучеренновым зовут Юрий, проживает в районе гостиницы «Спорт», там же проживают и остальные. О Юре Кутузова вспомнила потому, что с ним ей больше всех нравилось проводить время в постели. Она так и сказала: «Если бы Юру, хоть на часок сюда».

Так же Кутузова рассказала, что Кучереннов ей подарил зажигалку и часики. Думает, что они с каких-то краж. Где сейчас зажигалка, не помнит. А часики продала на рынке, когда вернулась в Орджоникидзе, т.к. очень нужны были деньги. 

 

«Монд»

 

Задание: продолжать работу по установлению мест совершения краж группой Кучереннова в Москве, состава группы и ролей её участников, а также мест сбыта похищенного

Задание усвоила: «Монд».

 

Справка: а/с на  Кутузову Н.С., осужденную по ст. 224 ч.3 сроком на 5 лет л/с по УК РСФСР, поступало ранее. Разрабатывается по заданию оперуполномоченного УУР ГУВД Мосгорисполкома Смелякова В.А.

 

Мероприятия: копию а/с направить для проверки и опериспользования инициатору разработки.

 

Ст. оперуполномоченный оперчасти

ИТУ-163/2 УИТУ ГУВД Мособлисполкома                   ст. лейтенант вн. службы Демидова

 

23.01.84 г.      

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ФЕВРАЛЬ 1984.

 

Девятого февраля 1984 года в Кремлевской больнице в Москве скончался Андропов. Плохое состояние здоровья генерального секретаря ЦК КПСС давно служило поводом для пересудов, поговаривали, что Андропов был прикован к постели и подключён к какому-то аппарату, называемому искусственной почкой, хотя толком никто не представлял, что собой представлял этот аппарат и существовал ли он в действительности. Простые люди любили поговорить о личной жизни высших партийных чиновников, с особым азартом обсуждая здоровье главы государства. Генеральный секретарь ЦК КПСС — фигура, стоящая на недосягаемом для абсолютного большинства пьедестале, почти мифическая личность, и потому все человеческие качества генсека становились предметом нездорового интереса. Какой он, вождь необъятной страны, в действительности? Что за человек? В обращении ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета министров СССР к коммунистической партии и советскому народу Юрий Владимирович Андропов был назван «выдающимся деятелем ленинской партии и Советского государства, пламенным патриотом социалистической Родины, неутомимым борцом за мир и коммунизм». Появилось и заявление «От Комитета государственной безопасности СССР», в котором недавние коллеги и подчинённые Андропова связывали с его именем «творческое развитие ленинских принципов в деятельности органов и войск КГБ». Заканчивалось послание торжественными словами: «Глубоко скорбя по поводу тяжёлой утраты, мы заверяем Центральный Комитет родной коммунистической партии, Советское правительство в том, что коммунисты, весь личный состав органов и войск КГБ будут и впредь верным боевым отрядом партии, сделают всё для того, чтобы надёжно обеспечить государственную безопасность нашей великой Отчизны».

Для прощания с телом Андропова и для участия в его похоронах, съехались со всех концов света великое множество высоких делегаций. Одиннадцатого февраля тело Андропова было выставлено в Колонном зале Дома Союзов. Сначала пришли работники аппарата ЦК КПСС, а с трёх часов дня был открыт доступ для широкой публики. Смеляков отправился в Колонный зал с делегацией от МУРа. Нескончаемый поток людей по двое тянулся по лестнице, увитой гирляндами из хвои. Из-за постоянно распахнутых дверей воздух наполнился холодом. Стены зала были задрапированы чёрными и красными полотнищами, люстры и зеркала спрятаны под чёрной тканью, в воздухе плавал густой запах прощальных венков и живых цветов, у изголовья покойного склонились знамёна. Негромко, но по-кладбищенски надрывно звучала похоронная музыка. Смеляков отметил, что это была не запись, а настоящий симфонический оркестр, расположившийся в левой стороне зала. Гроб располагался слева по ходу зрителей на украшенном венками постаменте и был ярко освещен электрическим светом. У передней стенки постамента стояла специальная подставка с пурпурной подушкой, на которой были укреплены государственные награды Андропова. Бросив на них беглый взгляд, Смеляков удивился, что наград оказалось на удивление немного. По сравнению с Брежневым, чья грудь сияла настоящей кольчугой из орденов, Андропов казался настоящим скромником. Яркий свет позволял хорошо рассмотреть его лицо, и Виктора поразила застывшая на этом лице тень жестокого страдания, которое проступало даже сквозь искусно нанесённый грим. 

«Значит, болезнь была тяжёлой, — отметил Смеляков. — Он был прикован к койке, но продолжал руководить страной. Хорошо ли это? Гуманно ли по отношению к нему да и по отношению ко всем нам? У руля власти должны стоять только крепкие люди, которых не терзает боль и которые могут всё внимание сосредоточить на политической и хозяйственной деятельности…Кто же придёт на смену Андропову?»…

Этим вопросом задавалась вся страна.

Ответ последовал быстро. Тринадцатого февраля, в понедельник, Пленум ЦК КПСС назвал имя нового генерального секретаря. Им стал Константин Устинович Черненко. Это известие произвело эффект взорвавшейся бомбы. Черненко не пользовался авторитетом ни в партии, ни в обществе. Это был человек без какого-либо потенциала: ни политического, ни административного, ни силового. Вдобавок, он был слаб физически, страдал эмфиземой лёгких и производил впечатление ходячего трупа. На похоронах Андропова он говорил едва слышным голосом, со всхлипываниями и задыхаясь. Такой человек не имел право на верховную власть.

— Это же позор на весь мир! — сказал Смеляков, когда через несколько дней после похорон Андропова приехал с Верой в гости к Жуковым. — Стыдобища!

— А ты чего ожидал? Молодого красавца с мозгами Энштейна и Маркса одновременно? — спросил Борис, наливая вино в бокалы. — Нет, Витя, наше государство скомпрометировало себя окончательно. Отныне всюду теперь будут уверены, что социализм — скопище престарелых маразматиков.

За столом сидел и старший Жуков.

— Николай Константинович, — повернулся к нему Смеляков, — а вы что думаете?

— Печально, что так получилось. Хотя это, конечно, не на долго. Впрочем, теперь всё не на долго.

— То есть? — не понял Виктор.

— Теперь мы покатимся в пропасть, — сказал Николай Константинович. — Советский Союз обречён. 

— Почему? — Смеляков поковырял вилкой у себя в тарелке.

— Из-за беспомощности КПСС. — Жуков достал сигареты и, глянув на женщин, спросил: — Не возражаете, если я закурю?

Никто не возражал.

— Наша партия одряхлела, — продолжил Николай Константинович. — Все чувствуют необходимость перемен, но никто не решается сделать ни шага. Только казённые слова. Но это и понятно. Старикам трудно решиться на что-либо. Я обычно не соглашаюсь с Борей в его категоричных суждениях, но в данном случае должен признать его правоту. Поставив Черненко во главе СССР, наша страна скомпрометировала себя так, что мы вряд ли когда-либо сможем добиться к себе уважения. Власть должна быть энергичной. А то, что мы получили на сегодняшний день, это просто катастрофа…

— И причина кроется в нашей партийной элите, — добавил Борис. — Нужны молодые руководители, со свежими мыслями, уверенные в себе.

— Вроде тебя? — Виктор усмехнулся.

— А что? Уж я бы навёл порядок!

— Боюсь, что ты в первую очередь разрушил бы завоевания социализма, — проговорил Николай Константинович.

— Это не лучшее из того, чем может гордиться человечество. — Борис скептически улыбнулся. — Весь остальной мир живёт без этих завоеваний.

— Весь остальной мир живёт по законам джунглей. Там, дорогой мой, одна ценность — деньги. И высшая цель там — личный успех.

— Разве это плохо? Или ты хочешь сказать, что у нас никто не жаждет успеха?

— Успех бывает разный, — возразил Жуков-старший. — Капитализм не позволяет людям развиваться. Когда общество начинает молиться на деньги, оно опустошается. Это моё твёрдое мнение.

— Папа, прекрати эту идеологическую пропаганду! Люди имеют право на богатую и красивую жизнь. Это не преступление.

— Зато путь к ней чаще всего преступен.

— Ну ты хватил!

— Виктор, — Николай Константинович повернулся к Смелякову, — скажи мне, почему люди идут на преступления? Не ради ли этой самой пресловутой красивой жизни?

— В основном из-за неё, — согласился Виктор. — Хотят получить побольше за один раз, а потом подольше шиковать на ворованное. 

— Вот тебе и ответ, — Николай Константинович перевёл взгляд на сына. — А капитализм и его так называемый свободный рынок — это узаконенное воровство.

— Папа, ты передёргиваешь. — Борис беззлобно улыбнулся. Ему явно нравилась дразнить отца. — По-твоему, свободным предпринимательством занимаются только обманщики?

— В большинстве случаев. Бизнес не бывает честным. Одна из сторон всегда в проигрыше. Взаимовыгодность возможна только там, где нет стремления поживиться за чужой счёт.

— Ну… — Борис встал из-за стола. — Ты заявляешь это столь безапелляционно, что дальнейший спор не имеет смысла.

— А я и не спорю.

— Но в споре рождается истина!

— Брось, Борька. Ничего в споре не рождается, кроме раздражения и гнева.

— Но как же докопаться до истины, если не в споре?

— Обсуждать, искать, предлагать…

— Вот я и предлагаю: пора с социализмом заканчивать, — настаивал Борис. —Надо всё у нас перекроить!

— Это в нашей стране уже было, — отрицательно покачал головой Жуков-старший. — До основания мы уже всё разрушали. И потом долго бродили по колено в крови, нищие и обозлившиеся на всю планету, пока не нашли относительно разумного социального устройства.

— Очень хорошо, что ты употребил слово «относительно». Кое-что у нас есть, конечно, что достойно уважения. Но этого мало. В мире существует много такого, что мы можем и обязаны позаимствовать. Не нужно изобретать велосипед.

— Ты опять про капитализм? Нет, дорогой мой, он красив лишь со стороны.

— Согласен, есть у него и отрицательные стороны. — Борис сделал успокаивающий жест рукой и прошёлся вдоль стола. —  Я же не говорю, что надо цапать оттуда всё подряд. Нужно подойти к этому делу с умом…

— Мы вообще ничего не сможем взять оттуда, — ответил ему отец.

— Почему? — изумился Борис.

— Потому что там, на Западе, всё строилось веками. Оно там на своём месте, на своей почве.

— Папа, о чём ты говоришь?! Брось! Какая почва? Почва для экономических законов всюду одинакова. Если нашим людям дать возможность развернуться…

— То они создадут здесь государство, в котором будут править воры! — оборвал сына Николай Константинович. — Если к нам впустить законы капиталистического рынка, то у нас прежде всего начнётся передел собственности, а это означает, что крупнейшие государственные предприятия вмиг перейдут в частные руки.

— Что же тут плохого?

— То, что при классическом капитализме хозяевами становятся не в один миг, а в результате кропотливого труда. Предприниматели там создают своё производство. Прибегают при этом к помощи бандитов и всякой прочей мрази, но всё-таки трудятся, из кожи лезут вон. Никому в мгновение ока там не упало в руки уже существующее гигантское хозяйство. Никто там не стал владельцем фабрик и заводов ни с того ни с сего. А у нас попытаются захватить государственные предприятия и сделать их частными. Уверяю, что у нас никто не пожелает начинать свой бизнес с нуля! У нас постараются просто уворовать то, что уже есть!

— С таким подходом можно что угодно свести на нет, — в  голосе Бориса послышалось раздражение. — В любом хорошем начинании при желании отыщутся отрицательные стороны.

— Пока я никаких начинаний не вижу, — ответил Николай Константинович. — И дай-то бог, чтобы никаких радикальных перемен подольше не было. Пусть всё происходит постепенно. Только постепенно! Никаких внезапных поворотов! Иначе мы на долгие годы провалимся в средневековую разнузданность… 

— Средневековая разнузданность? — Борис растерянно обвёл всех взглядом. — Вы слышали? Папа, да ты посмотри на этот стол!

На столе стояли в основном заграничные продукты, которыми родители Лены регулярно снабжали молодую семью. Обычно они присылали сладости, гранулированный кофе, ликёры и сигареты, но время от времени из Парижа приходили «сувениры» с дорогим сыром, бужениной, ветчиной. Борис любил похвастать перед гостями этими продуктами, непременно выносил их сначала в упаковке — красивой, яркой, аккуратной. «Это вам не кусок негнущейсч бумажищи, в который у нас и колбасу заворачивают, и бельё в прачечной упаковывают. Это вам не первобытная серость», — приговаривал он.

— Вижу я твой стол, — спокойно ответил Николай Константинович.

— Если это плоды — средневековой разнузданности, то что ты скажешь о наших магазинах? — возмущённо воскликнул Борис. — Чтобы купить вонючую колбасу или сосиски в обыкновенной универсаме, тебе надо прилавок с боем брать. Раздавить могут, затоптать! Вот уж где средневековье! Тухлая картошка, консервы с морской капустой и пакетики с творогом, похожим на понос… Нет уж, я выбираю плоды, как ты выразился, средневековой разнузданности. Мне они больше нравятся. И уж если придётся мне вдруг жить при диких законах джунглей, то я-то сумею выжить и победить…

Этот вечер оставил в душе Смелякова тяжёлый осадок. Ему не понравилось то, что говорил Борис, и не вдохновило сказанное Жуковым-старшим.

«При чём тут капитализм? Зачем говорить о том, чего у нас нет и быть не может? Какой-то маразматический спор. Бессмысленный, бесполезный, угнетающий… Да, у нас надо многое изменить. Только не Борису же принимать решения! Такому как он только дай шашку в руки… Не понимаю, почему он живёт в СССР, если его настолько всё не устраивает. Ведь эмигрируют же люди на Запад. Стало быть, ему тут удобнее. Ещё бы! Папа — чекист, тесть — дипломат, они всегда поддержат, прикроют, отведут беду в случае чего… Нет, Боря не революционер, но если бы что-то началось, то он бы в стороне не остался. И боюсь, что друзей своих он бы легко оттолкнул. А то и по трупам их прошёл бы… Чёрт возьми, что у меня за мысли? Всё ведь в общем-то нормально, спокойно, войны нет, пули не свистят. Почему людям всегда чего-то не хватает?..»

Виктор чувствовал себя подавленным. Вера молча смотрела на него, но вопросов не задавала.

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. АПРЕЛЬ 1984

 

В колонию, где отбывала наказание Наталья Кутузова, Смеляков приехал ближе к вечеру. Погода стояла мягкая, ярко-красный солнечный диск опускался к горизонту, и колючая проволока над высоким забором выглядела в сочных розовых красках заката почти как ажурная вязь узора. Стоя у окна отведённого ему кабинета, Виктор задумчиво смотрел на прогуливавшихся во дворе женщин.

«Каждая из них могла быть счастливой. Каждая могла любить и быть любимой. Но они выбрали иной путь. И этот путь привёл их сюда, на зону. И никакой благостный пейзаж заката не превратит проволоку с мощными металлическими шипами в украшение. Никакое солнце, несмотря на свою неподражаемую красоту, не превратит зону в курорт, потому что здесь — ад, хотя и здесь (в окружении бессмысленной жестокости и насилия) живут и улыбаются люди. Впрочем, не уверен, что их можно назвать людьми. Зона низводит подавляющее большинство людей до животного состояния…».

Дверь за его спиной отворилась.

—  ОсУжденная Кутузова прибыла по вашему приказанию, — проговорил певучий девичий голос, делая стандартное для мест заключения ударение на букву «у» в слове «осужденная».

«Почему они все говорят так? И ведь не только осуждённые. Весь здешний персонал от нижних чинов до высших. Своего рода шик — шик уголовников, шик трагической неграмотности, шик переставленных местами ценностей, шик скотской клановости…»

Смеляков повернулся к вошедшей. Перед ним стояла девушка среднего роста, весьма миловидная, несмотря на всю неухоженность и усталость, характерную для всех женщин колонии. Её затравленные глаза лежали в глубоких тёмных кругах — несмываемой печати утомлённости.

— Здравствуйте, Наталья Сергеевна, присаживайтесь, — сказал Виктор доброжелательно.

— Спасибо, гражданин начальник. — Девушка послушно опустилась на стул и уставилась в дощатый пол.

— Курить хотите? — Смеляков подвинул к ней пачку «Столичных».

Она коротко взглянула на него и кивнула.

— Спасибо.

— Небось только «Беломор» тут глушите?

— Это в лучшем случае…

— Устали здесь?

Она молча пожала плечами.

«А ведь и впрямь хороша. Могла бы настоящее счастье какому-нибудь мужику составить. Нет же, парится на зоне. И всё из-за чего? Красивой жизни захотелось? Лёгких денег? Так ведь не было у неё красивой жизни-то. Выпивка была дармовая и нескончаемая, пацаны всякие. Только ведь это всё — дешёвка. Ничего хорошего и по-настоящему красивого она так и не получила, связавшись с ворами. Приучили её к анаше, привыкла она под кайфом ходить — вот и всё, чего добилась. А ведь мечтала актрисой стать, театр любила, по-своему, но всё-таки любила. Но оступилась, а сил подняться не хватило. Так и покатила вниз. Вряд ли теперь ей удастся вернуться к своей прежней мечте. Слабые люди не поднимаются…»

— Наталья Сергеевна, я к вам по делу, — сказал Смеляков.

Она кивнула и чиркнула спичкой, закуривая.

— Можно ещё взять? — Она выпустила дым, задула спичку и робко указала глазами на сигареты. — Впрок?

— Можно, — разрешил Виктор.

Щелчком пальцев она выбила из пачки ещё пару сигарет.

— Да вы всю пачку возьмите, — Смелякову стало грустно. — С подругами поделитесь.

— Спасибо, — гражданин начальник.

— Есть подруги-то? Или все на воле остались?

Она неуверенно пожала плечами. Откуда возьмутся подруги в царстве одиночества и бесконечного унижения, где запросто могут убить за пачку чая? Мир, в который она попала, был ужасен.

— Да и на воле-то были небось не настоящие подруги, — предположил Виктор.

— А где они, настоящие-то? — отозвалась без энтузиазма девушка и мотнула головой, отбрасывая упавшую на глаза прядь сальных волос.

— Наверное, если бы вы в театральный всё-таки поступили, были бы хорошие друзья сейчас, а не эти, — Виктор указал глазами на окно.

— Теперь уж поезд ушёл, — с убийственным равнодушием сказала Наташа.

— Ну, зря вы так… Изменить жизнь к лучшему никогда не поздно.

— Это вам только так кажется. Я себя знаю. У меня нет будущего, — она усмехнулась. — Чего не смогла прежде, того и теперь не смогу. Да вы, гражданин начальник, за меня не переживайте. У меня тут новая жизнь началась. Раньше об одном мечтала, нынче — о другом. Теперь для меня главное — жратва, тепло и чтобы не работать. — Она показала ему покрытые коричневыми мозолями руки. 

— Не могу не переживать… Вы мне почти как родная, Наташа, — лукаво улыбнулся Смеляков.

— С чего вдруг такая честь? Я вас и в глаза-то никогда не видела.

— Я же о вас давно знаю.

— Ну?

— Ещё с тех пор как вы с Груздиковым и всей его компанией знакомство водили.

Она присвистнула:

— Откуда вы про них знаете?

— Я же сказал, что давно интересуюсь вами. Стало быть, и окружение ваше мне известно.

— Забавно. — Наташа задумчиво посмотрела на тлеющий кончик сигареты.

— Было бы забавно, если бы наша беседа происходила где-нибудь на московском бульваре, где мирно щебечут птицы и пенсионеры играют в шахматы на скамейках, и мы бы вспоминали наших общих хороших знакомых. Но сейчас нас окружает колючая проволока, и ничего забавного в этом нет… Но ваши московские приятели меня всё-таки интересуют. Что вы можете поведать о них?

— Весёлые ребята, — хмуро проговорила она.

— Чего же в них весёлого? Это они вас к «травке» приучили?

Она подумала и уточнила:

— Не они, а Серёжа…

— Кучер?

— Он самый… Такой… — она сощурилась, пытаясь представить перед собой Кучеренкова, — классный мужик…

— Чем же он вас, Наташа, так очаровал? Обыкновенный ворюга.

Она пустила дым через ноздри:

— Обыкновенный? Нет, гражданин начальник. Обыкновенные сидят, а Кучер всегда на воле… Нет, он не из обыкновенных. И он очень… щедрый.

— Легко быть щедрым, когда даришь не своё, — мягко парировал Виктор.

Пристально посмотрев на Смелякова, девушка спросила:

— Вы ко мне по его душу пришли?

— А Груздь? — в свою очередь спросил Смеляков. — Если следовать вашей логике, то он тоже не обыкновенный. Он тоже не сидит…

— У Груздя размаха нет…

— Ясно, — Виктор понимающе кивнул. — После возвращения в Орджоникидзе вы с кем-нибудь из них общались? Контакт поддерживали?

— Звонила иногда… Редко… Но не из дома, а с телеграфа, чтобы мать не знала… Я ведь хотела опять в Москву ехать, но попалась с анашой.

— А для чего в Москву собирались? Ещё разок в институт попытаться?

— Нет, про это я думать забыла, — девушка досадливо отмахнулась. — Просто захотелось в Москву. Хотя бы ненадолго. У нас-то такая глухая тоска по сравнению со столицей… Впрочем, сидя здесь, начинаешь понимать, что самая скотская жизнь за этими стенами — уже рай…

— Значит, в Москву вы собирались, чтобы опять за воровство взяться?

— Я не воровала, гражданин начальник!

— Но в ресторане «Гавана» на широкую ногу с Груздиковым, Кучеренковым и Сошниковым гуляли? И в интимных отношениях со всеми тремя состояли, ведь так?

— И что? Мало ли с кем я чего… — Она сделала равнодушное лицо, но в её глазах Смеляков заметил удивление.

— Наташа, послушайте меня внимательно.

— Да слушаю я, — она зажгла очередную сигарету.

— Кучеренков, Груздиков и Сошников занимаются воровством. Вы об этом были осведомлены и хоть косвенно, но принимали участие в их делах. Вы понимаете, чем это может обернуться для вас?

— Я тут ни при чём! — воскликнула она. — Не надо мне чужого шить!

— Ни при чём? А откуда тогда у вас зажигалка «Ронсон» взялась и часики? Откуда у Кучера часы «Сейко»? Вы же знали, что всё это и многое другое было украдено! Значит, вы состояли с ними в преступном сговоре. 

— Нет! Клянусь, я ни при чём! — её глаза широко раскрылись.

— Наташа, вы получили срок за наркотики. Но за соучастие в тех кражах вы получите ещё, причём гораздо больший. Дела ведь у них серьёзные. Лет на десять, если не больше потянут.

— Но я же никакого отношения не имела к их делам, гражданин начальник! — девушка подалась вперёд всем корпусом и стукнула себя в грудь. — Я ни про что не знаю… Ну, только про ателье по ремонту, что ли, радио аппаратуры краем уха слышала.

— Про которое ателье? — Смеляков спросил спокойно, не подав вида, что этот предмет разговора остро заинтересовал его. И тут же бросил собеседнице наживку: — Это которое на проспекте Вернадского или которое на Ленинском?

Ни о каком ателье он и понятия не имел, вопрос задал на всякий случай, будто у него имелась информация о нескольких кражах. Но Кутузова «клюнула».

— На Ленинском, что ли, точно не помню. Сошка с Груздем тогда, кажется, в первый раз на такое дело пошли. Напились у меня дома, а на следующий день хвалились, что телевизор и что-то ещё умыкнули из ателье…

— Когда это случилось?

— Кажется, в восьмидесятом… Весной где-то… Давно это было, я уж почти забыла всё…

— Ну уж и не помните! Девушка с таким очаровательным личиком должна обладать не менее замечательной памятью.

Наташа горько усмехнулась:

— Кончилось тут моё очарование. В этом клоповнике от человека только кожа да кости останутся. И мозги скоро в труху превратятся… 

— Если будете вести себя примерно, то окажетесь на свободе раньше. 

— Слыхала я эту песню…

— Я вам, Наталья Сергеевна, не песни пришёл петь, а по делу разговаривать. И за свои слова отвечаю… Давайте же вернёмся к вашим приятелям. О чём они вам рассказывали ещё?

— Ни о чём. Потом они с Кучером напрямую общались. Я только развлекала их помаленьку. Так что я, гражданин начальник, я к тем кражам никаким боком, — продолжала Кутузова.

— Тут я с вами не соглашусь, Наталья Сергеевна. — Смеляков покачал головой и строго свёл брови. — Подарки вы от них брали и о том, что вещи краденые, вы знали. Взять хотя бы зажигалку «Ронсон». Ни Сошникову, ни Груздикову такая вещица не по карману, но вы приняли от них ту зажигалку. И как ни крути, получается, что вы сообщница. Так что придётся вам отвечать за это по всей строгости.

— Какого чёрта! Я не собираюсь за чужие дела отдуваться!.. — в глазах девушки заметался огонь панического страха. — С меня уже хватит! Досыта здешней баланды наелась!.. Пожалуйста, не надо меня к делу Кучера приобщать…

— Как же без этого?

— Гражданин начальник! Я всё расскажу, что знаю. Я вам помогу!.. Только не могу я уже здесь! Если срок добавят, то удавлюсь! И так уж из последних сил тяну. Жизни здесь нет! 

Смеляков вздохнул и встал.

— Кстати, — спросил он, — а зажигалка «Ронсон» у вас?

Наташа удручённо махнула рукой.

— Пропала. Кто-то спёр её у меня в Орджоникидзе.

«Жаль, — подумал Виктор. — Одно вещественное доказательство пропало…»

Пройдясь из угла в угол, он остановился за спиной ссутулившейся девушки и сказал, подчёркивая голосом важность своих слов:

— Дело в том, что я не могу просто так оставить вас в покое, Наталья Сергеевна. Если вы согласитесь помочь мне, то тогда можно подумать, как помочь вам выпутаться из всего этого. Но если нет…

— Да я помогу вам! С радостью помогу!

Смеляков видел, что Кутузова на самом деле была рада рассказать всё, что от неё требовалось. Любой разговор с кем-нибудь, кто пришёл с воли, был для неё настоящей радостью, так как вырывал из чёрной трясины повседневной тоски. Наталья готова была теперь говорить сутки напролёт, только бы как можно дольше не возвращаться в барак, где женщины с татуировкой на лицах провоняли махоркой и в их жёлтых глазах не проглядывалось ничего, кроме животной тупости. 

Виктор грустно улыбнулся и вернулся за стол.

— Что ж, — сказал он глубокомысленно. — Я подумаю, как вам помочь…

— Как угодно, гражданин начальник. На всё соглашусь, только бы ни минутки лишней не торчать в зоне…

— Вы упомянули, что звонили Груздикову и Кучеренкову до того, как попали сюда.

— Да.

— Они о своих делах что-нибудь рассказывали?

— Кучер говорил, что ребята стали работать серьёзнее. Но ничего конкретного.

— Кучер у них главный?

— Да.

— Своими планами делился с вами?

— Нет.

— Наташа! — Смеляков пристально посмотрел девушке в глаза и в очередной раз отметил: «А ведь очень хороша эта чертовка». Придав голосу доверительную интонацию, он сказал: — Давайте сделаем так. Вы напишете мне всё, что знаете об их прошлых похождениях. Что-то я знаю, чего-то не знаю. Мне нужна полная картина тех лет. Согласны?

— О чём речь! Мне бы только тут ни дня лишнего не торчать! — вырвалось у неё. Затем она понурилась и замолчала. Просидев с минуту молча, Наташа подняла голову, и Виктор увидел слёзы в её глазах. — Боже, как хочется вырваться отсюда. Обрыдло тут до чёртиков!..

— Мне нужно, чтобы вы изредка, скажем, раз в два-три месяца звонили Кучеренкову или кому-нибудь из их компании. Они ведь не знают, что вы получили срок?

— Ничего не знают.

— Очень хорошо.

Через несколько минут Смеляков уже шагал по коридору, вполне удовлетворённый результатами разговора. Кутузова дала ему номер телефона Сергея Кучеренкова, теперь можно было приступить к активной работе по этой группе.

Капитан Зуева, начальник оперативной части ИТУ, синеглазая молодая женщина, синеглазая, с высоким лбом, тонким носом, тонкими же губами, старавшаяся держаться по возможности строже, подняла голову от бумаг на столе. В отличие от большинства женщин, зелёная форма и погоны были ей к лицу.  

— Всё в порядке, товарищ капитан? — спросила Зуева и провела ладонью по гладко зачёсанным и собранным на затылке волосам. — Успешно?

Он кивнул и устроился на скрипнувшем стуле перед письменным столом. В кабинете горел верхний свет, за окном лежала кромешная тьма. За спиной Зуевой висела фотография Дзержинского в массивной раме, выкрашенной под бронзу. На облупившейся стене зелёного цвета эта рама смотрелась нелепо и смешно. Стекло, закрывавшее фотографию «Железного Феликса», было сильно засижено мухами.

— Всё окей, как выражаются проклятые капиталисты. — Виктор улыбнулся. — Не угостите ли чаем, Татьяна Сергеевна?

— С удовольствием, — Зуева воткнула обтрёпанный провод электрического чайника в розетку и полезла в шкаф посмотреть, нет ли у неё печенья или каких-нибудь леденцов. — Вам с сахаром?

— Давайте перейдём на «ты», — предложил Виктор. — Мы с вами в одном звании, вполне можем говорить на равных.

— Давайте, — живо согласилась женщина, лицо её просветлело. Появление столичного гостя заметно скрашивало серые будни. Она захлопнула лежавшую на столе папку и поставила её в шкаф. На столе появились две чашки, коробка с кусковым сахаром и блюдце с раскрошившимся печеньем. — К сожалению, ничем другим побаловать не могу. — Зуева виновато пожала плечами.

— А ничего и не надо. Хочется просто крепкого и сладкого чая… Таня, я побеседовал с Кутузовой и должен сказать, что это хороший материа… Вербуй её.

— Вербовать? — начальник оперчасти повернула голову к загудевшему чайнику.

— Тебе она здесь пригодится для работы. Поверь мне, она готова. Не откладывай это в долгий ящик, Таня.

— Надо подумать.

— Ты её готовь к вербовке, собирай потихоньку материал, а заодно задействуй её в разработке моей группы, которой я занимаюсь на воле. Пусть Кутузова вспоминает всё, что может. А ты мне пиши. Как можно больше пиши, Таня.

— Не люблю я писаниной заниматься, — призналась Зуева, смущённо улыбнувшись.

— Без этого в нашем деле никак нельзя.

— Знаю, — она вздохнула.

А через какое-то время, по моей команде, ты дай возможность Кутузовой позвонить в Москву своим дружкам. Меня интересуют прежде всего Кучеренков.

— Отсюда позвонить?

— Они не знают, что она получила срок, — пояснил Виктор. — Разумеется, звонки должны проходить под твоим контролем. Понимаешь?

— Как не понимать!

— Кутузова для меня — единственная ниточка к целому, возможно, вороху краж. Я очень рассчитываю на тебя, Таня. — Он обаятельно улыбнулся. — Ты моя надежда… Кстати, тебе очень идёт форма. И глаза у тебя становятся от неё зеленоватыми.

Зуева слегка покраснела.

— Они у меня легко цвет меняют: то серые, то голубые, то в зелень уходят… Зависит от окружающей среды. Вот стены и рубашка зелёные, и глаза зеленеют… — Зуева поспешила отвести взгляд и встала, чтобы заняться кипятком. Оправив рубаху и юбку, она остановилась перед чайником и стала ждать, чуть наклонив голову. 

 

***

 

В Москве Виктор первым делом попытался выяснить, что за кража произошла в ателье по ремонту радио техники. Прежде всего он отыскал это ателье и переговорил с директором — крупной женщиной, с двойным подбородком, мелкими глазками и жалобным выражением лица.

— Да, была у нас кража, — сказала она, предлагая сыщику стул. — В восьмидесятом году была. Вы присаживайтесь, товарищ капитан, у меня тут тесновато, но мы разместимся. Может, чаю хотите?

— Спасибо, не надо, Генриетта Давыдовна. Когда произошла кража, вспомнить можете?

Директор некоторое время смотрела задумчиво в потолок и беззвучно шевелила губами, затем сказала:

— В мае, вскоре после праздников,— ответила директор. — Крайне неприятная история.

— Всякая кража неприятна.

— Но тут ведь воров не нашли. А деньги за пропавшие вещи надо клиентам выплачивать. Пришлось из премиальных брать и самим скидываться. Очень неприятно было.

— А почему не нашли воров?

— Да никто особо и не старался. Пришёл ваш коллега, пожилой такой, равнодушный, перегаром разит… Поспрашивал и ушёл. Я несколько раз звонила в милицию, справлялась, а мне в ответ: «Ждите»…

— Он что же, даже заявления у вас не взял?

— Ничего не взял. Никаких протоколов не было, ничего не было. Поспрашивал и всё.

— А что пропало?

— Телевизор «Юность», какой-то отечественный магнитофон и импортный «Панасоник». Очень дорогой магнитофон, вы же понимаете.

—  Переносной телевизор «Юность»? — уточнил Смеляков. — Красного цвета? 

Генриетта Давыдовна надула губы и уставилась на сыщика.

— Так вы в курсе? Да, переносной и, кажется, красного цвета. Но теперь уж точно не скажу, всё-таки четыре года прошло. А почему вы знаете про «Юность»? Нашли-таки? Почему ж никто не сообщил? — возмутилась она, и всё её крупное тело заколыхалось. — Вот ведь безотвественность!

— Не нашли ничего, Генриетта Давыдовна. К сожалению, ничего не нашли и, судя по всему, не искали. Но теперь я этим занимаюсь вплотную…

— Было бы очень разумно наказать, товарищ капитан, не только тех, кто у нас вещи украл, но и тех, кто свою непосредственную работу по их поимке не стал выполнять!

— Это уже в компетенции прокуратуры… Что ж, спасибо вам за информацию. Особенно за телевизор «Юность».

— Знаете, как говорят евреи? — засмеялась директор. — Спасибо мало, а три рубля как раз…

Сразу из ателье Смеляков направился в 110-е отделение милиции, на территории которого располагалось ателье.

Заместитель по розыску встретил его настороженно.

— Кража из ателье по ремонту радиотелевизионной аппаратуры? Я в восьмидесятом году здесь не работал.

— А кто из оперов за этот участок отвечал?

— Василенко. Был у нас такой. Два года как выгнали его из органов. А я два года назад сюда пришёл. Про Василенко легенды ходили в связи с его пьянством. Все мозги пропил, не делал ни хрена.

— Ясно.

— В архиве вряд ли что сохранилось, если был отказной. А Василенко скорее всего отказал, если исходить из того, что вам рассказала директор ателье.

— Вряд ли. Он даже заявления не взял.

— Ну тогда нет смысла искать следы этих материалов, — сказал зам по розыску.

— Ладно, — решил Виктор, — тогда поступим следующим образом. Посылайте в ателье опера, который закреплён за этим участком. Пусть возьмёт у директора приёмного пункта заявление, а также объяснения у всех работников ателье, кто помнит хоть что-нибудь о той краже. И если представится возможность, то надо найти потерпевших, я имею в виду клиентов того ателье. Может, кто-нибудь даст приметы пропавшей аппаратуры, может, техпаспорт на магнитофоны остался… Словом, собирайте весь возможный материал. Надеюсь, дня за четыре управитесь?

 

***

 

Было уже около десяти вечера. Смеляков полулежал на кровати и проглядывал газету.

— Витюша, давай сходим на выставку. — Вера осторожно прилегла рядом и обняла мужа за шею. Он с удовольствием почувствовал, как её упругий круглый живот, становившийся день ото дня больше и больше, упёрся ему в поясницу.

— Что за выставка?

— Сегодня мне Ленка Жукова звонила. Похвастала, что у Сашки будет персональная выставка в Горкоме графиков.

— У какого Сашки?

— У брата её, фотографа. Помнишь его?

— Конечно, помню. Любопытный мужик. — Виктор отложил газету. — Так у него что, дела в гору пошли?

— Его с прошлого года во «Внешторгрекламу» взяли работать. Это солидно. Он там и с шубами, и с бриллиантами, и со всяким прочим богатством работает. Плакаты с его фотографиями выходят, календари.

— Ишь ты! Ладно, сходим, — пообещал Виктор и поцеловал жену в лоб. — Тебе нужны хорошие впечатления. — Он погладил Веру по животу и улыбнулся.

— Мне нужны очень хорошие впечатления, — поправила она.

— Фотографии у Александра могучие, от них сильное впечатление остаётся.

— Это мне и нужно. Сильно и яркое впечатление. Я вроде только ушла в декрет, а уже начинаю изнывать от безделья. Как всё-таки ужасно, что мы так привязаны к своей работе. Ведь есть же люди, которые обожают бить баклуши. 

— Мы с тобой, к сожалению, не из таких. А ведь однажды, Верунчик, придётся уйти на пенсию, представляешь?

— Не представляю. Тоска, должно быть, смертная…

Из угла комнаты негромко звучало радио. Крепкий дикторский голос напоминал слушателям о близком празднике — дне рождения Владимира Ильича Ленина, основателя Советского государства. Иногда строгая интонация чуть подкрашивалась радостными тонами: «Коммунисты и трудящиеся всех стран вновь и вновь обращают свои взоры и мысли к Ленину, к его теории и практике, к тому великому, что создано его гением революционного борца, мыслителя и государственного деятеля. Никто из живших на земле не сделал так много для людей, для трудящихся, как Ленин. Карл Маркс и Фридрих Энгельс превратили социализм из утопии в науку. Ленин воплотил теорию социализма в жизнь…»

Смеляков поднялся с кровати и выключил радио.

— Слушай, Верунчик, мне нужно возбудить одно уголовное дело по старой краже. В восьмидесятом году был взломан приёмный пункт ателье по ремонту радиотелевизионной аппаратуры. Опер ни хрена не работал, замял дело. А у меня по агентурным сообщениям проходили некоторые из тех вещей. Сейчас новый опер из 110-го отделения собирает все материалы заново. Нужно возбудить уголовное дело… Ты сейчас в декретном, сама ничего уже не сможешь сделать, но, может, договоришься с кем-нибудь из своих в прокуратуре? 

— Договорюсь. Завтра же позвоню Стёпе Морозову, он парень толковый. Пусть твой опер прямо к нему подходит со всеми документами…

 

***

Секретно

Экз №1

МВД СССР

ГУВД Мосгорисполкома

Управление оперативной службы

исх. №91150с вх. №5/18000с

«25» мая 1984 г.

 

 

ОПЕРАТИВНАЯ УСТАНОВКА

на: Кучеренкова Сергея Петровича,

01.06.57 г.р., уроженца г.Москвы,

проживающего по адресу:

г.Москва, ул. Островитянова, д. 8, кв. 84,

тел. 331-43-19,

не работающего.

 

Проверяемый занимает однокомнатную квартиру, расположенную на третьем этаже двенадцатиэтажного дома. На площадке расположены ещё три квартиры. В квартире Кучеренков прописан один с 1977 года. Ранее вместе с ним проживала бабушка, но она умерла, оставив квартиру внуку.  Родители его проживают в районе гостиницы «Спорт» на улице Удальцова. Как отметили источники, проверяемого часто посещают его сверстники, ведут себя спокойно. Беспокойств соседям не доставляют. Сведениями о месте работы проверяемого источники не располагают. Одевается Кучеренков в добротные дорогостоящие вещи. Свободно тратит деньги. Один из источников отметил, что часто видит его подъезжающим к дому на такси или частной а/м. Другой источник сообщил, что Кучеренков учится в аспирантуре, поэтому большую часть времени проводит дома. Как-то при посещении его квартиры он видел какой-то сложный прибор и массу различных деталей к нему.

Квартира проверяемого обставлена современной мебелью, которую он вместе с родителями поменял после смерти бабушки. Каких-либо компрометирующих материалов в процессе проведения оперативной установки не получено.

Выявить какие-либо связи Кучеренкова не удалось.

 

Приложение: план-схема квартиры № 84.

 

Начальник отделения 5-го отдела                                   майор милиции В.С. Томазов

Начальник 5-го отдела                                                    майор милиции О.В. Заверюха

«23» мая 1984 г.

 

 

***

 

В Горкоме графиков на Малой Грузинской улице было людно, как всегда в день открытия любой выставки, звучала негромкая музыка из кассетного магнитофона, лилось многозначительное воркование голосов. Лена, одетая в короткое белое платье, издали помахала рукой Смеляковым.

— А где Боря? — поинтересовалась Вера, увидев, что Лена одна.

— Его не будет. Помчался на деловую встречу. — Лена вскинула голову, и в ушах сверкнули крохотные бриллиантовые серьги.

— У него разве ненормированный рабочий день? — удивился Виктор.

— Нет, — усмехнулась Лена. — Мосты наводит. Собрался работу поменять.

— Любопытно. И куда же он нацелился?

— В Моссовет… Да чёрт с ним! — Лена сделала независимое лицо, блеснула красивыми глазами и, вклинившись между Верой и Виктором, подхватила их под руки. — Не хочет приходить — его право… Вы уже Сашу видели? Вон он, в дальнем конце зала. Все возле него сегодня так и вьются…

Лена увидела кого-то и, ускользнув от Смеляковых, затерялась в гулкой человеческой массе.

Вокруг Александра толпились посетители. Заметив Веру и Виктора, фотограф улыбнулся и, раскланиваясь направо и налево, шагнул им навстречу. Поздоровавшись, он указал на возникшего у него за спиной человека средних лет, с беспокойно-воодушевлёнными прозрачными глазами, причудливо взъерошенной шевелюрой и торчащими из ноздрей пучками волос. 

— Знакомьтесь. Это Леонид Латынин, поэт, — представил его Александр.

Латынин в свою очередь похлопал по плечу стоявшего возле него молодого человека:

— А это Володя, он комсомольский работник и жутко стесняется этого. Но он пишет чудесную музыку и замечательно играет на гитаре.

— Сидоров, — представился Володя, протягивая руку.

— А вы по какому профилю, если не секрет? — спросил Латынин, обращаясь к Смелякову и сдержанно улыбаясь. 

— Я в МУРе работаю, — ответил Виктор.

— Почему-то мне, глядя на ваше лицо, сразу подумалось, что вы сыщик, — проговорил Латынин.

Виктор пожал плечами и осторожно обнял Веру.

— Неужели у сыщиков какие-то особенные лица? — удивился Смеляков.

— Нет, но вокруг вас что-то такое реет… невидимое…

— А я думал, что я вполне обыкновенный, — улыбнулся Виктор. — Вы уже осмотрелись тут?

— Да, уже побродил. Есть потрясающие работы… Вам раньше доводилось видеть фотографии Александра?

— Приходилось. И они меня околдовали, — признался Смеляков. — Мы с Верой бывали несколько раз у Саши в мастерской.

— Что ж, не хочу мешать вам, наслаждайтесь, — Латынин молитвенно сложил ладони и сделал пару шагов назад, но через несколько минут он вдруг вырос за спиной Веры: — Проситите, Вера, вы ждёте ребёнка? Я угадал?

— Да, — кивнула она, и её рука невольно скользнула к выделяющейся округлости живота.

— Тогда позвольте я сделаю вам скромный подарок. — Он торопливо достал из кармана пиджака небольшую книжку в мягкой обложке. — Мои стихи. Сейчас я вам надпишу… Это подарок… В знак восхищения. У вас, Вера, удивительные глаза.

— Прокурорские? — засмеялась она.

— Почему прокурорские?

— Потому что я — помощник прокурора.

— Нет, у вас глаза Музы…

Вера и Виктор бродили по залам, изредка обмениваясь короткими репликами, и наслаждались великолепием чёрно-белых фотографий. Кленовые листья, подёрнутые паутиной, женская грудь с каплями молока на ней, растрескавшиеся брёвна с прильнувшим к ним гибким девичьим телом, порхающая на ветру ажурная занавеска, сказочно-прозрачная речная вода и застывшие в её стеклянных глубине рыбы — ничто не повторялось на снимках, запечатлённый Александром мир был бесконечно разнообразен.

Через некоторое время к ним присоединилась Лена и указала на большой женский портрет.

— Это Сашкина последняя любовь. Грозится на ней жениться, — доложила Лена. — Только ничего не получится. Он баб слишком любит, чтобы на какой-то одной остановиться. Слишком уж он богемный... Ой, что это у тебя, Верунчик? Книжка? Латынин подарил? С дарственной надписью? Лично тебе? Позволь взглянуть… Да, Леонид Александрович любит женщин. И необычайно красиво говорит о них. Он, скажу вам, удивительный человек. Как-нибудь зазову вас всех к нам. Рассказчик он мировой. И весь, знаете, пропитан поэзией. Слушаешь его и буквально проваливаешься в его ощущения. Умеет он это. Талантливый человек… Он недавно принёс Сашке рукопись своего романа. Я тоже прочла. Называется «Гримёр и Муза». Знаешь, я потрясена была. Странный роман, жутковатый, навороченный. Фантасмагория какая-то. Если честно, то я не совсем его поняла. И думаю, что его не издадут у нас.

— Почему?

— Не знаю, — Лена пожала плечами. — Во-первых, там сильный сексуальный фон. А во-вторых, роман всё-таки о государстве, о том, как всех под единый шаблон стараются скроить.

— Политический?

— Скорее притча… Слушайте, давайте шампанского выпьем? Сашка обещал ящик выставить. Тебе-то можно? — Лена указала глазами на живот Веры.

— Только один глоток, — улыбнулась Вера.

— А мне можно два глотка, — сказал Виктор. — Я временно за двоих.

— Я вам так завидую, ребята, — пропела Лена. — Мне жуть как хочется ребёнка, но Боря пока против… Да и сама я почему-то боюсь…

Они неторопливо двигались к Александру. Проходя мимо комсомольского работника, который пришёл с Латыниным и в ту минуту безучастно смотрел на изображение обнажённой женщины, они услышали его голос:

— Бесполая фотография, абсолютно бесполая…

 

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ИЮНЬ 1984

 

Рождение дочери потрясло Смелякова до глубины души. Сморщенное розовое личико загипнотизировало Виктора. Едва прибежав с работы, он бросался к дочке и подолгу стоял над кроваткой, рассматривая её.

— Неужели?.. — бормотал он и поворачивался к жене, взглядом моля её о поддержке. — Как это возможно? Неужели это наше? Неужели это мы сделали?

Когда возник вопрос об имени, Виктор и Вера почти в один голос ответили: «Саша».

— Сашенька, Сашуля, Шурочка, Александра Викторовна…

Иногда, когда Вера кормила дочь грудью, Виктор пристраивался на краешке стула напротив жены и смотрел на неё, как заворожённый. В его сознании никак не могло укладывалось, что совсем недавно этого крохотного существа не было на свете. Переполнявшие чувства и роившиеся в голове мысли приводили Виктора в состояние полного замешательства: «Что за чудо! Что за волшебство! Вот она лежит у Верочки на руках, дышит, сосёт молоко, барахтает ручонками и ножками. Но откуда она взялась? Из чего соткана? Как это возможно, что человек получается совсем из ничего? Да, анатомия, биология, природа… Но ведь всё равно это необъяснимо! Ничего не было, только какое-то почти неосязаемое нечто, сгусток моих клеток перетёк в тело Верочки, и началось сотворение… Сотворение! Из слизистой массы получился живой человечек! И этот человек — часть меня! Плоть от плоти!.. Вот говорят, что чудеса только в сказке случаются. Ан нет, вот оно — чудо из чудес. Да такое, которому объяснения никто не даст. Что там генетики и биологи! Куда им с их узкопрофильными мозгами. Они только формулы придумывать горазды, а по сути ничего объяснить не способны…  Не было человека, а теперь он есть, крохотный, смешной, ни на что ещё не способный, но всё-таки человек. И человек этот будет расти, приобретать собственные черты лица, собственный характер, чтобы однажды превратиться в женщину. И всё это — из ничего! Как такое возможно?»

Глядя на кормящую жену и припавшую к её тяжёлой груди малышку, Виктор никак не мог отделаться от тревожного чувства, что он соприкоснулся с непостижимым и что это непостижимое поглотило его душу. Всё в жизни имело своё объяснение, всё можно было растолковать, но не появление человека на свет… «На свет Божий, — подумал Виктор и поёжился. — Да, только в такие мгновения начинаешь подозревать, что и впрямь есть нечто по-настоящему Великое и Необъяснимое, чего наш разум не в силах охватить, сколько бы мы ни старались. И нет этому имени… Божественное — разве что этим словом назвать всю глубину и необъятность произошедшего? Но и это слово ничего не даёт в понимании, потому что оно — лишь очередная словесная формула, не более того… Выходит, что самого главного-то я осмыслить не могу. А кто может?»

Незадолго до родов Вера привезла от родителей книгу Элизабет Хейч «Посвящение». Это была ксерокопия текста, отпечатанного на пишущей машинке, как обычно распространялись самиздатовские книги.

— А что, в нормальном виде её не достать? — поинтересовался Виктор.

— Такие книги у нас никогда издавать не будут, — ответила Вера.

— Почему? Антисоветчина?

— Нет, это о реинкарнации.

— О переселении душ?

— Да. У нас такая литература под запретом — Хейч, Раджнеш, Гурджиев и прочие.

— Надо почитать. — Виктор взял прошитые суровой ниткой машинописные листы и заглянул в середину книги.

— Сначала дай мне, — потребовала Вера.

Она прочитала «Посвящение» очень быстро, а затем перечитала её с самого начала, подолгу изучая какие-то места.

— Блестящее произведение, — серьёзно сказала она, давая оценку книге. — Но слишком уж всё сказочно…

Виктор тоже одолел «Посвящение» в один присест, не отрываясь от книги всю ночь. Поспать ему удалось лишь пару часов, поэтому утром он заявил с напускной строгостью:

— Чёрт бы побрал твою Хейч! — и демонстративно бросил подшивку листов на подоконник, где лежали стопками толстые журналы.

— Не понравилось?

— Наоборот. Я всю ночь не мог оторваться от этой… сказки!

— Но ведь хороша сказка?

— Хороша, — согласился Смеляков. — Глубокая вещь, философская… Наверное, правильно назвать эту книгу притчей, да?

— Рада, что тебе понравилось, милый. Тебя надо время от времени отрывать от нашей действительности.

— Да, от нашей действительности это книга уносит далеко. И мне кажется, я понимаю, почему такие вещи у нас запрещены. Если поверить во всю эту… мистику, то все наши социалистические соревнования, марксистско-ленинские теории и вообще все так называемые основополагающие стороны жизни становятся мелкими и пустыми. Если человек поверит в вечность и в переселения душ, то его никакими идеологическими оковами не удержать. Такой человек неуязвим. Кто искренне примет к сердцу эти сказки, тот станет абсолютно свободным…  Скажи, а тебе это близко?

— Мне это нравится.

— Но ведь ты не веришь в переселение душ? — напористо спросил Виктор.

— А в светлое будущее я верю? В коммунизм я верю? — спросила в ответ Вера. — А ты веришь? Ты когда-нибудь задавался вопросом, во что каждый из нас в действительности верит? Мы ведь для чего-то работаем, на расходуем свою энергию, чего-то постоянно ждём. Но если за всем этим нет веры, то получается, что жизнь наша пуста, ей не хватает главного наполнителя — духовности.

— У меня есть вера, — улыбнулся Виктор и нежно обнял жену, — и другой мне не надо.

— Вера во что?

— Просто Вера. Ты то есть!

— Эх ты… — Она засмеялась.

В течение нескольких дней он ходил под впечатлением «Посвящения». Книга была написана очень простым языком, в ней отсутствовало то, что обычно нравилось Виктору в литературе — красочность. Но при всей простоте изложения она обладала необычайной силой, увлекала в какие-то неведомые пространства, раскинувшиеся за пределами привычного сознания. Обилие всевозможных духовных практик, о которых говорилось в «Посвящении», заставило Виктора почувствовать безбрежность мира и присутствие непостижимой тайны в каждом уголке бытия. Нет, Смеляков вовсе не проникся теологическими идеями, но дыхание непостижимого всё-таки окутало его. Дня на три его душа наполнилась совершенно незнакомыми ему вибрациями, он смотрел на мир другими глазами.

Сейчас, погружённый в созерцание жены, прижавшей дочку к груди, Виктор внезапно ощутил, как его захлестнула обжигающая волна необъяснимого восторга. Ему почудилось, что на несколько коротких мгновений ему открылась истина. «Верочка произвела Сашеньку из себя, из своего тела. Она сотворила, соткала её из собственной плоти, — успел подумать он в доли секунды. — И она продолжает творить её, кормя её собой. Она вливает себя в неё! И вот мой ребёнок наполняется своей матерью! Кто же из них кто? Кто присутствует в ком? Верочка просто светится любовью. Я физически чувствую исходящие из неё потоки нежности. Но ведь нежность вовсе не материальна. Как же мы чувствуем её? А любовь?.. Тайна… Как это удивительно!»

— Что с тобой, Витя? — окликнула его Вера.

— Ничего, — он вздрогнул и вернулся в реальность. — Задумался… Любовался тобой… Вами обеими… 

Он хотел сказать что-то ещё, но сдержался. Распирающее чувство радости перехватило ему горло, и Виктор лишь улыбнулся.

— Жаль, что я сыщик, — произнёс он через несколько минут, когда удушающее волнение отступило.

— Почему? Ты начинаешь разочаровываться в своей профессии?

— Нет. Но я только что понял, что моя профессия лишает меня многих удивительных сторон жизни. Я должен оставаться прагматиком, чтобы выполнять мою работу. А мне только что было нестерпимо хорошо и счастливо…

— Разве это плохо?

— Но мне вдруг захотелось, чтобы это состояние длилось вечно… А в таком состоянии невозможно работать. Я только что понял, что блаженство отнимает работоспособность…

— Вить, у нас, оказывается, хлеба нет.

— Сейчас слетаю в булочную.

— Да тебе уже на работу пора.

— Не беспокойся, успею. Я мигом…

Он быстрым шагом вышел из комнаты, на ходу надевая пиджак и проверяя, в кармане ли кошелёк. Спускаясь по лестнице, Виктор пытался вернуть почти уплывшее ощущение блаженства. «Тайна… Нежность, любовь», — мысленно повторял он, но чувство, пережитое им несколько минут назад, не воскресало. Остались только слова, за которыми почти ничего не стояло. «Ничего, ничего, — бормотал он, — никуда не денется… Верочка здесь, Сашулька тоже, значит, будет и то самое… Не знаю, как и обозвать его. Экстаз? Восторг? Блаженство? Чёрт его знает… Пожалуй, всё-таки блаженство. Но какое! Я словно увидел всё изнутри и одновременно со всех сторон и сам был тем, что видел. Что же это? Как это объяснить? Как охватить разумом? Эх…»

Подгоняемый мирскими заботами, Смеляков мчался в ближайшую булочную, убегая всё дальше и дальше от непостижимого состояния всепоглощающего единения, которое ему посчастливилось испытать, глядя на жену и ребёнка. Мысли его понемногу возвращались к работе, он успокаивался и не догадывался, что те несколько мгновений, которые столь глубоко пронзили всё его существо, были самыми яркими в его жизни и что отныне он, сам того не понимая, будет сверять все свои чувства по этим мгновениям, притаившимся где-то в бездне его души.

 

***

 

— Витя, — Максимов сделал торопливый жест, — ты пообедать успел?

— Да.

— Это хорошо, потому что мы срочно выезжаем.

— Что стряслось?

— Нападение на инкассатора. Скончался на месте.

— А у меня сегодня свидание, — с досадой проговорил Веселов. — Что это такое, Петрович? Как только с женщиной договорюсь, так обязательно что-то внеочередное наваливается! Они ж будут думать, что я специально увиливаю. — Он вертел телефонную трубку в руке, пытаясь дозвониться куда-то. — Опять занято… Что у них там?.. Алло! Будьте добры Ингу…

— Игорь, долго не объясняйся, — поторопил его Максимов. — Машина уже ждёт.

— Хорошо, уже бегу… Алло, Инга? Это я… Слушай, беда у меня. Срочный выезд. Ты уж извини… Ой, ну что ты сразу начинаешь! Прекрати! Одна сходишь в этот раз… Мне некогда, пока… Да ничего я не грублю! Просто я тебе русским языком говорю, что у меня срочный выезд, а ты сразу про то, что я тебя бросаю… Хватит же! Я позвоню вечером, только поздно, когда освобожусь…

Он расстроенно посмотрел на стоявшего в двери Смелякова.

— Классная баба, но вот обидчивая до чёртиков, — посетовал Веселов. — По любому поводу слёзы пускает. Терпеть не могу женских слёз, они меня убивают… Надо с Ингой заканчивать, иначе все нервы мне вывернет наизнанку.

— Поехали, — позвал Виктор, — не то Петрович нас вывернет…

Как вскоре выяснилось, в инкассатора стреляли из револьвера. Нападавшего никто разглядеть не успел, поэтому примет никаких не было.

— Будем искать револьвер, — сказал Максимов и выразительно посмотрел на Смелякова.

Вся работа по сбору информации об оружии, хлынувшая со всей Москвы, легла на плечи Виктора. В работу оперативной группы, как это всегда бывает в чрезвычайных случаях, были вовлечены самые разные структуры. Каждый день изымалась масса незаконно хранившегося у граждан оружия, но интересовавший сыщиков револьвер так и не обнаружился. Объять одним махом все имевшиеся на вооружении револьверы было просто невозможно. Револьверы состояли на вооружении у ВОХР[21] и инкассаторов, так что предстояло проверить все подразделения вневедомственной охраны Москвы и области, каждый объект, где были вохровцы, а также другие структуры, где имелись на вооружении револьверы, изъять все револьверы для проведения баллистической экспертизы — работа колоссальная. 

Под вечер третьего дня в караульном помещении железнодорожной станции «Перерва» обнаружилась недостача одного револьвера. Начальник караула, шестидесятилетний Иван Кузьмич Щукин, пришёл в ужас, когда его носом ткнули в пустой ящик.

— Где револьвер, дед?

— Да ведь на месте был. Я же принимал. Вот в книжке записано.

— Но револьвера-то нет.

— Нет.

— И где он?

— Не знаю. Должен быть, — старик часто моргал подслеповатыми глазами и нервно подёргивался всем телом.

Долгие допросы не дали результатов. Было принято решение задержать Щукина на трое суток по статье 122 УПК  по подозрению в краже револьвера.

Когда Смеляков встретился с Иваном Кузьмичом на Петровке, в ИВС[22], Щукин выглядел подавленным и беспомощным.

— Да не виноват я, — мямлил он свистящим голосом и шмыгал носом.  

— Иван Кузьмич, давайте разбираться без суеты, — сказал Виктор. — У вас числятся трое в карауле: Терентьев, Лазарев и вы. Оружие пропало на днях, иначе вы бы уже давно спохватились. Верно я рассуждаю?

— Верно, — потряхивал седой головой Щукин.

— А когда он исчез?

— Исчез-то? Ну, ежели Терентьев должен был вчера заступать, а револьвера нема, а в прошлый раз он с ним ходил, то получается, что двое суток назад был он на месте…

— Вот смотрите, в тетради написано вашей рукой, что вы приняли у него револьвер.

— Написано, — соглашался Щукин.

— И куда же делся револьвер? Вы сами его в ящик убираете?

— Сам.

— И ключ у вас?

— У меня…

Так продолжалось долгих два дня. На утро третьего Смеляков, изрядно измученный бестолковостью допроса, начал всё с начала.

— Иван Кузьмич, давайте поступим следующим образом. Мы сейчас отправимся к вам на работу и на месте будем шаг за шагом воспроизводить всё, что было…

Виктор заставлял несчастного старика вспоминать, какой рукой он брал оружие, куда при этом поворачивался, что говорил, что ему отвечали, кто где стоял в ту минуту…

— Не могу, не помню, — жаловался Щукин и смотрел на Виктора влажными старческими глазами. — Совсем не держит ничего голова. Если бы я, милок, знал, что оно так получится, я бы, конечно, всё запомнил, но я же не знал…

— А вы всё-таки припоминайте. Вот вернулся с поста Лазарев… А где был Терентьев? Ему же заступать после Лазарева.

Лазарев был таким же замшелым стариком, как и Щукин, поэтому помнил тоже мало. Терентьев же оказался молодым парнем и на допросе сразу сказал, что он спал до возвращения Лазарева с поста. Спал в служебном помещении.

— Ну да, спал он, вот тут лежал, — Щукин указал на продавленный диванчик, заваленный старыми газетами.

— А Лазарев где был?

— Вот здесь перед столом остановился, как водится. Я, значит, тетрадку повернул ему… Вот-с…

— Дальше? Вы, Иван Кузьмич, вспоминайте, не торопитесь. Нам это обязательно надо выяснить.

— Понимаю, не маленький. Револьвер всё-таки!.. Положил я вот так, значит, авторучку… Нет, сперва сам расписался в получении, затем уже положил её… А револьвер вот так взял… Нет, не так… Лазарев мне протянул его, а я взял… Да, да, точно, взял и убрал в ящик…

— Покажите, как вы это сделали. И что Терентьев в это время? Сказал что-нибудь? Проснулся уже?

— Терентьев-то? Вроде проснулся… А-а-а… Вспомнил! 

— Что?

— У него, кажись, ремень через плечо был. Точно ремень!

— И что?

— Так ремень же с кобурой! Он, стало быть, со своим револьвером спал, что ли? — Щукин растерянно заморгал. — Точно! Ромка с кобурой лежал на диване. Он когда с поста вернулся, я спал. Ну и он сам тоже спать улёгся. Всё, вспомнил… Я, значит, когда Назарыча, ну то есть Лазарева на пост отправил, уснул. А он, Ромка, пришёл, значит, и лёг с револьвером, потому что я спал и он не мог сдать оружие. Ключи-то от ящика у меня только…

— Получается, что вы не убрали оружие в ящик?

— Получается, что не убрал, — печально кивнул дед. — Стало быть, во всём я виноват. Спать-то мне не полагается. И с караульными на пост я должен ходить, чтобы менять их. А они сами у меня туда и обратно ходят… Кругом виноват!

— Эх, Иван Кузьмич!

— Виноват. Правильно, значит, меня и арестовали.

— Так Терентьев на пост отправился с двумя револьверами?

— Получается, что так. Я ему выдал револьвер, который мне Лазарев сдал. А Ромка, значит, и свой не сдал, и чужой прихватил… Эх, сукин сын…

Приняв к сведению всё, что удалось выжать из вконец расстроенного старика, Смеляков отправился к Роману Терентьеву.

Молодой человек вытаращил глаза:

— А я тут при чём? Нет, товарищ следователь, у Кузьмича пропал револьвер, пусть он и отвечает!

— Во-первых, гражданин Терентьев, я не следователь, а оперуполномоченный. А во-вторых, пропало не у Кузьмича, а из вашего караульного помещения. Взять мог кто угодно. И вы в том числе.

— А с чего такого я вдруг должен был его взять? Зачем мне пушка?

— А Щукину зачем?

— Мало ли…

— Вот и вы, Роман Семёнович, по той же причине могли присвоить…

— Я не брал.

— А Иван Кузьмич вспомнил, что в тот злосчастный день вы спали с кобурой, готовясь заступить в караул. То есть ваше оружие было при вас. Ведь когда вы вернулись с поста, Щукин спал.

— Да не брал я ничего! И в книге роспись Щукина есть о том, что я всё сдал.

— Верно, — кивнул Смеляков. — Но расписались вы в том, что сдали оружие, уже тогда, когда получили револьвер Лазарева, так сказать, задним числом…

— Нет, товарищ милиционер, не надо меня в это впутывать.

— А вы уже впутались. Я вынужден задержать вас на трое суток по подозрении в хищении оружия.

— На каком таком основании?

— На основании статьи 122 УПК. Так что собирайтесь. Придётся вам погостить в изоляторе временного содержания. Закон это позволяет. Тем более, что из этого револьвера, по нашей информации, убит инкассатор.

— Вот чёрт! Да не знаю я ничего! — Терентьев побледнел.

В камере с Терентьевым работали два агента. Один был юркий, говорливый, молодой. Он из кожи лез вон, чтобы расположить к себе Терентьева, много рассказывал о себе и своих корешах, с которыми успел помотать срок.

— Ты, Рома, меня не бойся. Мы тут все — братишки друг другу. Откройся мне, старичок, может, я помогу чем-то. Знаешь, отсюда и маляву на волю можно перебросить, чтобы шепнуть кому надо что надо…

— Отстань.

— Не веришь, браток? Брезгуешь дружбой Кости-Сахара? Зря, милый. Костя-Сахар никому плохого не сделал. Ему делали, обманывали, душили, пером щекотали, всякое было. Но сам я — чистейший кристалл! Зря  не веришь мне…

Второй лежал на лавке молча и почти всё время дремал. Он выглядел усталым и безразличным к окружающему миру, этот сорокапятилетний мужик, заросший седой щетиной по всему лицу. Иногда он лениво, как лев, поворачивал большую голову к слишком разговорчивому сокамернику и негромко, но весомо произносил: «Ша! Уймись, шестёрка!», после чего Костя-Сахар замолкал на некоторое время, забившись в угол. Однако терпения у него хватало не на много. Через тридцать минут он снова начинал тараторить, вызывая в Терентьеве бурное раздражение. Атмосфера изолятора давила на него, Роман чувствовал себя затравленным.

На второй день, когда Костю-Сахара увели на допрос, Терентьев подсел на краешек койки, где лежал, задумчиво глядя в потолок, второй сокамерник.

— Послушайте… Вы понимаете… Я не знаю, как вас величать…

— А тебе и не надо знать ничего. Зачем тебе моё имя?

— Для знакомства. — Терентьев растерялся. — Всё-таки вместе тут… А поговорить-то хочется… Я же в первый раз…

— Первый — не последний…

— Вот этого не надо… Вы поймите, я ужасно напуган… А этому, — Терентьев указал глазами на дверь, за которой скрылся Костя-Сахар, — этому я не верю… Он стукач. Я слышал про таких.

— Стукач, — согласился мужчина. — Тут любой может стукачом быть. Верить никому нельзя.

— Но невозможно же в себе замкнуться… Понимаете… Как вас звать?

— Хомут, — хрипловато промычал мужик.

— Хомут?

— Так друзья называют.

— А по-нормальному?

— Это и есть нормальное погонялово. Ты привыкай. По паспорту тебя теперь никто не кликнет. Прилепится к тебе в зоне кличка, она и станет навсегда твоим именем.

— Почему в зоне?

— Отсюда только одна дорога — срок мотать. Маленький или большой, это уж от разного зависит…

— Послушайте… Хомут, скажите…

— Ты меня на «вы» не зови, не привык я. Тошнит меня от интеллигентности такой. Мы с тобой теперь товарищи по камере, значит, на равных баланду хлебаем. Уважение в нашем мире не через «выканье» будешь выказывать. Но этому тебя на месте обучат.

— Хомут, но ведь я ничего не совершил!

— Но сидишь тут? — мужчина лениво рассмеялся. — Ладно, дай соснуть маленько.

— Хомут, я боюсь… Подскажи…

— Чего подсказать?

— Как мне быть? Слышь, на меня хотят убийство инкассатора повесить.

— На тебя? — Хомут с презрением оглядел Терентьева. — Жидковат ты для мокрухи.

— Вот и я про то… Но дело тут в том, что я ни при чём… Однако на меня это хотят повесить из-за ствола…

— А при чём тут ствол?

— Я в карауле работаю, а у нас револьвер пропал…

— А инкассатора из того револьвера шлёпнули? Верно кумекаю? — Хомут приподнялся на локте.

— Не знаю. — Тереньтев пожал плечами.

— А чего ты дрейфишь, если ты не при этих делах?

Роман понурился:

— Понимаешь, из нашей караулки револьвер-то… я свистнул.

— Ты? На кой хер?

— Чёрт его знает!..

— Ну так если он у тебя, как же из него могли инкассатора замочить?

— В том-то и дело, что он не у меня. Я его сразу спрятал… И теперь боюсь, что кто-то мог найти его…

— И пойти с ним на дело? — подвёл итог Хомут. — Это запросто.

— Но ведь тогда на меня всё свалят. Согласись, что украсть ствол — одно, а убить человека — совсем другое… А если из этого револьвера и впрямь убили инкассатора? Как докажу, что не я сделал это? Револьвер-то из нашей конторы. И раз меня сюда сунули, стало быть, подозрения какие-то есть, что это я его упёр… Ой, как мне плохо, Хомут! Просто блевать хочется от тошноты. Всего выворачивает, колотит…

— А спрятал ты его надёжно? — поинтересовался после долгой паузы Хомут.

— Вроде бы… В старом доме, неподалёку от моего дома, на чердаке… Но ведь набрести кто-то всегда может…

— Может, — согласился сокамерник.

Лязгнул дверной замок, и в камеру вошёл ссутулившийся Костя-Сахар.

— Вот суки, — сплюнул он, — просто все жилы вытянули своим занудством. Колись им да колись. А вот не расколюсь! Сами пущай дакапываются до правды-матки… Ну, брательники, как вы тут? Скоро баланду принесут? Похаваем здешнего дерьма?..

На третий день Терентьева вызвали на очередной допрос. В уже знакомом ему после двух допросов кабинете, где стоял стол и привинченный к полу стул, было тихо. Роман усталым взглядом обвёл голые стены, и его глаза остановились на двух кнопках, предназначенных для срочного вызова охраны.

— Ну-с? — в двери появился Смеляков. — Как самочувствие, гражданин Терентьев?

«Совсем сник парень. Сейчас расколется», — решил Виктор, изучая измученное лицо Терентьева.

Роман наклонился над столом и машинально попытался подвинуть привинченный к полу стул. Губы его дрогнули.

— Чёрт, — прошептал он и отпустил стул.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, — донёсся едва слышимый ответ. — Ничего не случилось, если не считать всего этого. — Роман обвёл глазами кабинет.

— Ну тут вы только себя должны винить, гражданин Терентьев, — с заметной грустью в голосе сказал Смеляков.

— Да уж…

— Хотите признаться?

— В чём?

— Разве вам не в чем? Давайте я помогу вам, Роман Смёнович. Вы хорошо помните тот день, когда пропал револьвер?

— Да.

— Как же вы помните его, если утверждаете, что не знаете, когда оружие исчезло?

Терентьев промолчал.

— Ладно. — Смеляков кивнул. — Давайте по порядку… Вы собрались на пост, взяли записанное за вами оружие и револьвер Лазарева, выданное вам по ошибке. Щукин никогда никого из вас на место не выводил, вы сдавали пост в караульном помещении, вопреки инструкциям.

— И что? — Терентьев смотрел в пол.

— А потом, когда вы вернулись с поста, вы спокойно сдали своё оружие, а второй ствол так и остался у вас в кармане… А дальше уж совсем ужасно. Украденное оружие требовало действия. Как у Чехова: если в пьесе на стене висит ружьё, то оно обязательно должно выстрелить. Револьвер жёг вам руки, и вы решились на ограбление.

— Нет!

— Что «нет»? Чего уж теперь отпираться? Дело сделано, придётся отвечать строго по закону. Захотели быстро и легко нажиться? Пошли даже на убийство!

— Я никого не убивал! Никого не грабил!

— А инкассатор?

— Не убивал я инкассатора! — Терентьев истерично заколотил ладонями по столу. — Револьвер украл, но не стрелял ни в кого! Вообще не стрелял из него! Можете проверить! 

— Как?

— Есть же баллистическая экспертиза! — продолжал кричать молодой человек. — Проверьте! Проверьте всё что надо! Господи, ну не могу я уже тут! Хватит же! Отпустите!

— Где вы спрятали оружие, гражданин Терентьев?

— На чердаке… Я могу показать… — По лицу Романа струился обильный пот. 

Смеляков глубоко вздохнул:

— Зачем же тебе револьвер?

Терентьев молча передёрнул плечами.

— Приключений на свою голову искал? — спросил Виктор.

Терентьев опустил голову и внезапно громко, со вхлипываниями зарыдал.

— Кому давал его?

— Нет!

— А если подумать?

— Да никому! Ни единая душа не в курсе! Клянусь! Чем угодно могу поклясться… Разве только кто-то наткнулся на него там…

— Если кто-то наткнулся на него, то дела твои совсем плохи. Впрочем, они и так совсем не блестящие…

Изъятый револьвер отдали на экспертизу, и Виктор, почти уверенный в том, что именно из этого оружия был убит инкассатор, испытал глубокое разочарование, увидев результаты экспертизы.

— Не тот ствол! — озадаченно хмыкнул Максимов.

— Не тот, — удручённо согласился Виктор. — А я уж губы раскатал…

— Признаться, я тоже решил, что мы вышли на след, — сказал Максимов. — Что ж, продолжай копать дальше…

— Столько времени грохнулось, — пожаловался Виктор, — и всё зря.

— Ничего себе зря! А пропавший ствол? Ты ж револьвер вернул! Чего раскис-то?

— Да… — Виктор неопределённо махнул рукой.

Ещё через два дня была обнаружена нехватка револьвера на киностудии имени Горького.

— Где начальник караула? — Виктор без энтузиазма приступил к опросу вохровцев.

— В отпуск уехал, — доложил Евгений Самуилович, грузный мужчина с пышными усами, замещавший отсутствовавшего начальника.

— Давно?

— Нет… — Евгений Самуилович замялся. — Но чтобы точно сказать, надо по календарю проверить.

— Внезапно, что ли, собрался? — уточнил Виктор.

— Отпуск у него только в августе намечался.

— А как он объяснил? Почему вдруг решил ехать?

— Не знаю, — заместитель виновато пожал плечами, перелистывая жёлтые странички перекидного календаря. — Лето всё-таки…

— Ну так как давно он отсутствует?

— Восемь дней… Пришёл, серьёзный такой чего-то, озабоченный. Ну и сказал, что надо ему по семейным обстоятельствам на пару недель отлучиться. Взял за свой счёт…

«Восемь дней, — подумал Виктор. — То есть уехал он после нападения на инкассатора. На следующий же день после нападения взял отпуск…» 

— Куда поехал?

— Он не сказал, но обычно отдыхает в деревне. Мать у него в деревне живёт, в Малаховке.

Смеляков тут же позвонил на Петровку. Трубку взял Веселов.

— Алло, Игорь? Кажется, я вышел на след. Записывай: Тропарёв Антон Александрович. Вероятно, в настоящий момент находится в посёлке Малаховка. Дай команду, чтобы приняли меры к задержанию. Может быть вооружён…

 

***

 

Вера встретила Виктора горячими щами.

— Как это ты подгадала к моему приходу?

— Если честно, то я думала, что ты до ночи проторчишь. Это я на завтра готовила.

— А я сейчас тарелочку наверну с преогромным удовольствием, — он сел за стол на кухне.

— Как дела?

— Наконец-то взяли мужика, который инкассатора убил.

— Кто ж это?

— Начальник ВОХР студии Горького. И револьвер при нём, и деньги. Баллистическую экспертизу только завтра проведут, но он уже дал показания. Отпираться не стал…

Из комнаты послышался плач ребёнка.

— Сашенька! — Вера сунула Виктору в руку алюминиевую ложку. — Ты ешь, я сейчас…

Виктор поводил ложкой в тарелке, размешивая сметану, зачерпнул щей и с наслаждением отправил полную ложку в рот. Затем отломил кусок чёрного хлеба и промокнул губы. Из комнаты соседей доносился звук телевизора, кто-то хохотнул, прошлёпали чьи-то босые ноги, и на пороге кухни появился приземистый мужичок с острым торчащим животом. Одёргивая майку, спускавшуюся поверх просторных «семейных» трусов, мужичок прошмыгнул в туалет, успев улыбнуться Смелякову и бросить: «Вечер добрый, Виктор Андреич». Виктор положил ложку на стол и пошёл в свою комнату. Вера держала дочурку на руках и тихонько напевала, почти нашёптывала:

— Баю-бай… Баюшки-баю…

— Как она? — спросил Виктор, поглядывая на Сашеньку из-за плеча жены.

— Приснилось что-нибудь, вот и закричала. Уже спит…

Смеляков обвёл уставшими глазами тесную комнатёнку.

— Я говорил с руководством насчёт отдельной квартиры. Обещали, но просили пока потерпеть.

— И потерпим, — улыбнулась Вера.

Виктор поцеловал её в шею.

— Не понимаю, как ты управляешься, — вздохнул он. — Ребёнок, стирка, стряпня… Да ещё тебе с работы названивают постоянно, консультируются. Они, что ли, не могут сами? Безголовые совсем? У тебя ж дома забот невпроворот…

— Ты не болтай, а иди ешь! Щи остынут! — в полголоса велела она.

— Иду, иду…

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. МАРТ—АВГУСТ 1985

 

Глава государства сдавал на глазах. Поговаривали, что Черненко без конца глотал таблетки, много времени проводил в комнате отдыха, где у него стоял дыхательный аппарат, и будто бы не раз жаловался, что нагрузка генерального секретаря была не для него и что он с трудом справлялся с работой. В сентябре его срочно отвезли в новый санаторий в Кисловодск. Позже по этому поводу мрачно шутили: «Вошёл туда своими ногами, а вынесли на носилках». Здоровье Черненко резко ухудшалось. После Кисловодска врачам удалось ненадолго привести Константина Устиновича в себя, но фактически с декабря 1984 года он почти безвыездно находился в ЦКБ[23].

Народ почти никак не реагировала на это. Народ жил своей жизнью, потеряв всякий интерес к Олимпу партийной власти. После смерти Андропова, который попытался взяться за наведение порядка с помощью «закручивания гаек» в дисциплине, чем успел изрядно напугать многих, аморфный Черненко напоминал Брежнева в последние годы его правления, когда пульс страны бился вяло и обречённо. Как и прежде, награждали победителей соцсоревнования, на улицах около полупустых магазинов стояли длинные очереди, на бесконечно долгих партсобраниях обсуждали вопросы борьбы за мир и за разоружение, в переполненных электричках в Москву мчались из окрестных областей граждане, чтобы купить колбасу в столице, потому что в их родных посёлках и городах даже обыкновенная варёная колбаса превратилась в недосягаемую роскошь. Зато партийная элита по-прежнему жила особняком, в своём небольшом, но вполне налаженном коммунистическом обществе, ради которого милиция наглухо перекрывала движение на улицах, когда длинные чёрные «ЗИЛы», называемые в народе «членовозами», отвозили руководителей страны на их подмосковные дачи, где без устали трудились сотни слуг и на каждом шагу располагалась вымуштрованная охрана.

Черненко умер в марте 1985 года. В полдень 10 марта он потерял сознание, а вечером у него остановилось сердце. Смерть, которую все давно предвидели, страну не взволновала и не огорчила. Немощные старцы из Политбюро уходили один за другим, и люди устали от пышных похорон у кремлёвской стены. За три года Советский Союз страна расстался с тремя генеральными секретарями.

Уже на следующий день утром заседало Политбюро. Слово взял Михаил Горбачёв и сказал об умершем Черненко: «Болезнь у него действительно была тяжелая. Мы сами это видели. Врачи, конечно, старались помочь больному, но терапевтические меры не привели к положительному результату. Очень тяжело сознавать, что среди нас нет Константина Устиновича». И тут же перешёл к главному вопросу: «О генеральном секретаре ЦК КПСС»… 

Вскоре страна узнала, что Михаил Сергеевич Горбачёв стал новым генеральным секретарём ЦК КПСС.

 

***

 

— «В связи с тяжёлой утратой Центральный комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР, Совет министров СССР обращаются к коммунистам и советскому народу, — читал Максимов, развернув перед собой газету «Правда», — с призывом ещё теснее сплотиться вокруг ленинского Центрального комитета партии и его Политбюро. В коммунистической партии Советского Союза трудящиеся нашей страны с полным основанием видят руководящую и направляющую силу советского общества»… И прочее, прочее… — Максимов отложил газету. — Теперь хоть молодой пришёл.

— Горбачёв-то? — спросил Смеляков со своего места.

— Таких молодых генсеков у нас ещё не было. Может, возьмётся за дело. Надоело это болото. Только хуже и хуже с каждым днём. Можно вообще ничего не делать, а нам будут во все уши трубить, что «завтра будет лучше, чем вчера».

— А-а-а… Да, молодой. Только мы ж всё равно не знаем, что и как. У них там, наверху, свои понятия о жизни и реформах. Начнут ещё энергичнее на партсобраниях руками размахивать. Они ведь ничего другого не умеют — только говорить.

— Не веришь? — Максимов подвинул к себе папку с документами.

— Во что? В перемены к лучшему? Пожалуй, уже нет, — ответил Виктор, поколебавшись. — По мне, пусть каждый для начала будет выполнять свою работу добросовестно и поменьше кричать об этом. И пусть перестанут пудрить нам мозги на политзанятиях. Вот тогда что-нибудь непременно сдвинется с места. И тогда я поверю в возможность перемен.

— Согласен, — Максимов кивнул.

В эту минуту на столе Смелякова зазвонил телефон.

— Слушаю…

— Виктор? Здравствуй, это Таня Зуева…

Смеляков сразу узнал голос начальника оперчасти ИТУ-163/2.

— Рад слышать тебя, — бодро отозвался он. — Как твои дела?

— Как всегда. Нового и интересного у нас тут мало. Я вот по какому вопросу. Кутузова вспомнила, что в одном из разговоров с Кучеренковым он упоминал о каком-то комиссионном магазине где-то на Ленинском проспекте. Сейчас ей кажется, что речь шла о намечавшейся краже. 

— Когда это было?

— В восьмидесятом.

— Спасибо.

— Я хотела сразу сообщить тебе. Может, это что-то существенное.

— Спасибо, Танечка, огромное тебе спасибо…

— Чем-нибудь порадовали? — спросил Максимов, когда Виктор положил трубку.

— Надеюсь, что порадовали.

— И что же это за Танечка такая тебя радует интересными телефонными звонками? — спросил Веселов со своего места и подмигнул Максимову.

— Есть одна… Капитан Зуева.

— О! Прямо-таки капитан! — Веселов откинулся на стуле. — Хорошенькая?

— Голубоглазая.

— Блеск! Всегда мечтал познакомиться с голубоглазым капитаном. Или этот твой личный кадр, Витёк?

— Этот кадр занимает должность начальника оперчасти ИТУ под Можайском. Далековато будет для свиданий.

— Далековато, — согласился Веселов. — Но на карандаш надо взять. Мало ли какие дела заведут туда…

Не откладывая вопрос о возможной краже в комиссионном магазине на Ленинском проспекте, Смеляков занялся розыском этого магазина. Уголовного дела он не обнаружил, но сама комиссионка отыскалась без труда.

— Была у нас кража. — Директор, дородная женщина с выбеленными волосами, смотрела на Смелякова с удивлением. — Очень крупная кража. В декабре 1980-го… А почему вы вдруг заинтересовались? Нас тут проверяли ой-ой-ой как! Почему-то решили, что мы всё инсценировали. 

— Инсценировали? — в свою очередь удивился Смеляков.

— Ну, прямо этого никто не говорил, но вскоре начались проверки, ОБХСС просто замучил…

— Но уголовное дело было?

— Нет. Отказали. Мурыжили, мурыжили нас и в конце концов отказали. Ищем, говорили, ищем, но ничего нет…

— Так, так…

— А нам ведь пришлось выплачивать людям, сдавшим вещи на комиссию, деньги. Один клиент, представьте себе, целых два года потом заглядывал к нам, всё интересовался не нашлись ли его часы «Сейко». У него прямо-таки какой-то сдвиг на этих часах был. Так, говорит, досадно, что их украли. Переживал очень… 

Этот разговор заставил Виктора призадуматься. Удивительным образом вторая кража, к которой была причастна группа Кучеренкова, всплывала из небытия. Этих преступлений будто и не существовало, хотя они были серьёзными, особенно из комиссионного магазина. Пропало множество часов, счётных машинок и разной мелочи вроде заграничных зажигалок…

«Часы, зажигалки… Неужели я выхожу на тот самый “Ронсон” и те самые Часы “Сейко”? Неужели я смогу нащупать то, что ускользнуло от меня пять лет назад?» — думал Виктор, направляясь в 114-е отделение милиции.

Конкин, заместитель начальника отделения по уголовному розыску, после того, как ему стало понятно, о чём шла речь, посмотрел на Смелякова почти обиженно:

— Ты что же, Смеляков, с претензиями или по старой памяти, по-товарищески?

— Я не ругаться пришёл. Что было, то было.

— А что было? — продолжал недовольно бухтеть Конкин.

— Магазин взломали под самый Новый год, вам это всю статистику портило. Я всё это понимаю.

— Конечно, портило! Ещё как портило!

— Вот вы и придумали спихнуть всё это в ОБХСС, а через несколько месяцев совсем замяли дело… Только меня не эта сторона вопроса интересует. Мне нужны люди, совершившие кражу. У меня есть серьёзные основания подозревать кое-кого. Я понимаю, что прошло три года и материал об отказе в возбуждении уголовного дела уничтожен. Но мне нужно, чтобы вы по новой собрали все материалы по этому делу. Кто из оперов занимался комиссионкой?

Конкин почесал затылок:

— Агапов.

— Он здесь?

— Сейчас на выезде.

— Как появится, пусть первым делом займётся этой кражей. Изымите из бухгалтерии документы, повторно возьмите заявления, словом, поднимите мне все материалы. Ясно?

— Ясно. —Конкин угрюмо кивнул.

— И не тяните. Мне нужно, чтобы через неделю — это крайний срок! — уголовное дело по этой краже было возбуждено. Если будете тянуть резину, то я гарантирую вам крупные неприятности…

— Какие неприятности? Слушай, только не надо мне угрожать! Мы получили информацию от агента и на основании этой информации передали всё это дерьмо в ОБХСС. А потом уже и вынесли отказной. У меня всё чисто…

— Ладно, я не первый год в розыске, знаю все уловки. Я и сам много чего делал. К тебе лично у меня претензий нет. Но ты мне срочно восстанови весь материал, потому что есть люди, которых я смогу наконец прищучить. И не ерепенься. Я ни тебе, ни твоим операм не желаю неприятностей. Понимаешь? Просто мне нужно всё сделать как можно быстрее.

Конкин вздохнул

— Понимаю…

Виктор был удовлетворён, хотя понимал, что к настоящему моменту многое кануло в Лету, украденные вещи давно нашли новых хозяев.

 

***

 

В апреле Максимов перешёл в МВД СССР, а через месяц «перетащил» к себе и Веселова. Смеляков стал старшим оперуполномоченным и возглавил оперативную группу, в которую, помимо него, вошли два новых пришедших в отдел сыщика: Михаил Самохин и Михаил Лукашин. Самохин до недавних пор занимал должность начальника отделения милиции, а Лукашин попал в МУР после высшей школы милиции и уже успел поработать некоторое время: из числа выпускников высшей школы милиции были отобраны лучшие, чтобы заполнить новые штатные единицы, образованные в Управлении после реформы.

— А я уж начал беспокоиться, как мне одному управляться, — улыбнулся Смеляков, знакомясь со своими подчинёнными. — Вы как раз вовремя, ребята. Дело нам с вами дают пренеприятнейшее.

— Да в розыске, мне кажется, и не бывает приятных дел, — сказал Самохин.

— Это верно, но тут вдвойне неприятное, потому что вчера ночью в 9-м отделении милиции произошла кража. Зарплату из сейфа унесли. Пять тысяч рублей.

— Ни фига себе! — воскликнул Самохин.

— Бухгалтер, Семёнова Людмила Георгиевна, выдала половину зарплаты, а поскольку половины народу на месте не было, оставшиеся деньги убрала в сейф. Опечатала его, как положено, но утром денег там не оказалось. Бухгалтера, конечно, уже задержали на трое суток… Так что дело деликатное. Либо бухгалтер взяла деньги, либо кто-то из тех, кто был в отделении в ту ночь… Ты, Миша, отправляйся в ИВС, поработай с гражданкой Семёновой, — сказал Виктор, посмотрев на Самохина, — а ты, — Смеляков повернулся к Лукашину, — поезжай в 9-е отделение, это Кунцевское РУВД, и составь мне график: кто где был и что делал там минувшей ночью. Распиши всё поминутно! Понял?

Лукашин кивнул.

Через два часа в кабинет вернулся Самохин и решительно подвинул стул к столу Смелякова.

— Виктор Андреевич, это не она!

— Ты про бухгалтера?

— Да, про Семёнову. Не могла она, нутром чувствую, что не могла. Да с ней и разговаривать невозможно, она в полуобморочном состоянии всё время.

— Мне тоже думается, что она ни при чём, но…

— Муж у неё — командир кремлёвского полка. Солидная семья, уважаемая. Какого рожна ей красть из собственного сейфа, понимая, что в первую очередь подозрение падёт на неё?

— Миша, я всё понимаю, но не имеем мы права отпустить её сейчас. Надо разбираться. Возвращайся к ней и попытайся выяснить, может, она что-нибудь необычное вспомнит. У женщин, знаешь, глаз особый. На рабочем месте — как на трюмо с духами и прочей косметикой. Там кто-нибудь что-нибудь сдвинет, они сразу примечают…

— Жаль мне её.

— Такая у тебя работа, Миша. Ты с Семёновой помягче поговори, растолкуй ей всё…

— Ладно…

Вечером появился Лукашин.

— Есть новости? — спросил Виктор.

— Есть! — На лице Михаила сияла победная улыбка.

— Выкладывай, чему радуешься…

Оказалось, что в злосчастную ночь в 9-м отделении находилось, помимо дежурного, три человека выездного экипажа, которые постоянно видели друг друга, и ещё один кинолог, который спал на втором этаже. Его звали Константин Шорохов.

— Дежурный сказал мне, что когда поступил вызов, — возбуждённо докладывал Лукашин, — то он попытался дозвониться в комнату, где ночевал Шорохов, по прямому телефону. Звонил он минут пять, а тот всё не брал трубку.

— Так, так…

— Тогда дежурный решил подняться к нему. Шорохов ждал его в двери того кабинета, где он спал. На вопрос, почему не подошёл к телефону, Шорохов ответил, что не слышал. Но мне это объяснение кажется неправдоподобным. Не услышал звонка, который в самое ухо ему орал! А потом вдруг проснулся! Что-то тут не так.

— Молодец, Миша, — похвалил Смеляков. — Сразу нашёл, за что зацепиться. А где сейчас этот кинолог? С ним удалось поговорить?

— Нет.

— Почему? Он на выезде?

— Его просто нет.

— То есть как нет?

— Вот так и нет, — Лукашин развёл руками. — В общежитии сказали, что Шорохов собрал рюкзак и куда-то уехал. Вообще-то сегодня у него выходной.

— Подождём до завтра, когда появится.

— Виктор Андреевич, я вызвал в отделение эксперта, чтобы он осмотрел помещение, где спал Шорохов… 

— Правильно. Что-нибудь нашли?

— На столе обнаружена пыль. Эксперт предполагает, что это мелкие крошки металла. Он взял образец для исследования.

— Металлическая, говоришь?.. Он мог пилить ключ, подтачивать болванку под нужный размер. Посмотрим, что покажет результат анализа. Если в замке обнаружатся следы металла, идентичного этой металлической пыли, то это означает одно — Шорохов подбирал ключ… Впрочем, это пока только догадки. Предъявить ему мы ничего не можем. Да и задержать мы его пока не вправе…

Время шло. Сыщики терпеливо ждали результатов анализа, занимаясь параллельными делами.

— Что там с этой проклятой кражей? — торопил Плешков.

— Работаем, Алексей Александрович, — успокаивал начальника Смеляков. — Есть версия.

— Одна?

— Зато очень вероятная…

— Ты, Виктор, давай, не тяни. История, сам понимаешь, неприятная. Семёнову, бухгалтершу эту, продержали три дня… А меня за это время чекисты звонками замучить успели. Муж её всех на уши поставил. Невинного, говорит, человека в камеру запихнули…

— Алексей Александрович, мы в рамках закона действовали. 122-я статья…

— Да знаю я! Ладно, иди работай…

Константин Шорохов объявился на пятый день после кражи. Перед руководством своим повинился, объяснил, что уехал к невесте в Обнинск на выходной день, а там загулял, выпил лишнего, затем ещё…

«Надо его хорошенько прощупать, — размышлял Смеляков. — В Обнинск-то он и впрямь мог к невесте ездить, и напиться мог — дело нехитрое. Любой мужик всё это разыграет перед бабой… Но улик-то никаких против него нет. Что делать?»

— Надо его в кутузку, — решительно сказал Самохин.

— На каком основании? — резонно возразил Лукашин.

— За дисциплинарный проступок, — решил Смеляков. — Иного повода нет. Он же самовольно уехал, службу прогулял. А там подсадим к нему кого-нибудь из наших, чтобы раскрутить его… Я пойду к Плешкову, а он пусть идёт с рапортом к зам начальника главка, к Бугаеву. Надо получить санкцию на дисциплинарный арест…

Бугаев внимательно прочитал рапорт и долго думал, молча глядя на Плешкова.

— Арестовать на пять суток? — произнёс он наконец.

— Так точно.

— Для проведения его внутрекамерной разработки?

— Да, — и Плешков тут же уточнил, хотя это уже было указано в рапорте: — У нас есть серьёзные основания подозревать его в краже денег из сейфа.

— А почему вы, подполковник, думаете, что Шорохов расколется? С какой такой радости он признается в совершении кражи?

— Может и не признаться, — согласился Плешков. — Но иного способа я сейчас не вижу. Прямых улик против него нет. Даже если металлическая пыль в замке окажется идентичной той, которая изъята со стола в кабинете, где он спал. Кабинет-то принадлежит оперсоставу. Мало ли кто из них пилил. Нет объекта вменения… Попытаемся разыграть партию психологически и выведать, куда он спрятал деньги. Будут деньги, будет и улика.

Бугаев опять замолчал, перекатывая по столу карандаш.

— Что ж, попытайтесь, — проговорил он через некоторое время. — Раскрыть это преступление — дело чести для нас. А то дожили — свои же воруют у своих да так нагло!.. Действуйте.

К арестованному Шорохову на второй день поместили Мишу Самохина. Опытный сыщик легко разговорил кинолога, пожаловался на судьбу-злодейку, порассказал о своих любовных похождениях, но дал понять, что о самом важном говорить не хочет.

— Да чего ты мнёшься? — ворчал Шорохов. За сутки, проведённые в камере, он изрядно истомился в одиночестве и жаждал общения. Он готов был говорить сам без умолку и слушать о чём угодно. — Чего у тебя стряслось-то? Как тебя угораздило сюда попасть?

— Да не хочу я об этом…

— Брось, Мишаня. Я не пойму тебя, что ли? Сам же тут парюсь!

— Разве ты паришься, старик? Тебя пожурят и оставят в покое. Ну, в крайнем случае, выговор влепят за прогул. А у меня совсем другое. Если бы я рассказал тебе, ты бы понял, как я вляпался.

— Да как же я пойму, если ты не делишься со мной?! — почти возмущённо воскликнул кинолог.

Самохин отворачивался, шарил по карманам и шёпотом ругался на отсутствие курева.

— Да чего ты так дёргаешься? — не понимал Шорохов. — На сколько тебя сюда засунули?

— Не знаю я! — в отчаянии воскликнул Миша.

— Как можно не знать этого?

— Вот так! Я же пистолет упёр!

— Как упёр? Откуда?

— У приятеля… Ну получилось так, чёрт попутал…

— Что получилось-то? — недоумевал Шорохов.

— Костя, понимаешь, возвращаюсь я с дежурства, захожу в комнату, а там на кровати портупея лежит, ну, как полагается, кобура с «макаровым»… Мы же вдвоём с Васькой Зотовым живём. Это его пистолет был. Васька-то душ пошёл принять, а шмотки так и бросил на кровать… Ну вот…

— Что?

— Взял я пистолет тот, вот что! Понимаешь, вдруг решил, что нельзя упускать такой случай. Его и спихнуть можно кому-нибудь и вообще… Словом, схватил его и прочь из комнаты. Васёк-то вышел из душа, а ствола нет! И всё бы мне ничего, но следы остались от башмаков моих мокрых. Наследил я, мать их! Ну и взяли меня за одно место… Вот такая хреновая история вышла. И сколько мне париться, я даже не предполагаю.

— Да, поганенькая история, — тихо согласился Шорохов.

— Я, конечно, сразу повинился, стал лепить горбатого, что пошутил и что-то про то, что проверить хотел, как быстро можно такое дело раскрутить… Глупо! Всё страшно глупо! Понимаю… Но всё уже сделано… Кончено… И стыдно! Просто места себе не нахожу из-за этого стыда! Было б военное время, на фронт бы попросился, чтобы кровью позор смыть. Но сейчас-то что делать?

— Да, вляпались мы с тобой, — вздохнул Шорохов.

— Тебе-то что! Разве ты вляпался!

— Это ты просто не знаешь, что у меня в действительности, — брякнул в сердцах кинолог. — Даже думать страшно…

— Ты о чём?

— Да так… — Шорохов хлопнул раскрытой ладонью себя по груди. — Вот тут всё горит от страха…

— Не понимаю, — почти равнодушно сказал Самохин и лёг на койку лицом к стене.

— Ты чего отвернулся? Разговаривать не охота?

— А что разговаривать-то?!

— Нет, ты погоди, Мишааня, — Шорохов сел рядом. — Ты пойми, что ведь у меня тоже беда… Мне тоже плохо…

Самохин упорно молчал и только громко вздыхал время от времени.

— Видишь ли, старик, — продолжал Шорохов, — меня ведь тоже стыд гложет. Страх и стыд, не знаю, чего во мне больше… Я же преступление совершил, может, поужаснее твоего…

Самохин медленно повернулся к нему. Минут пять он молча смотрел в глаза сокамерника.

— Против своих пошёл, — едва слышно сказал Шорохов.

— Чего? Ты о чём говоришь-то? Как это против своих? Тебя иностранцы, что ли, прихватили? Завербовали?

— Нет, — Шорохов испуганно отмахнулся. — Нет, я не предатель Родины… — И тут же скис. — Но я не лучше…

— Да чего ты натворил-то? Теперь уж говори, а то душу растеребил.

— Деньги я украл.

— У кого?

— У своих… Зарплату взял. Пять тысяч рублей.

— Ни хрена себе! Это у кого ж такая зарплата?

— Ты не понял. Я сейф вскрыл…

Шорохов долго молчал, глядя в пол. Самохин не торопил, ждал.

— Я сейф вскрыл, где зарплата лежала для наших ребят. Я в 9-отделении работаю… Знаешь, однажды подумал, что можно легко умыкнуть оттуда, если на ночь там остаться. Никто ж не увидит…

— Как умыкнуть? Ты же не медвежатник. Надо и ключ подобрать… да и опечатано ж всё!

— Фигня. Ключ я от другого сейфа взял, там все замки похожи. Чуток подшлифовал напильничком… А печать ведь из пластилина. Бритвой срезал её аккуратненько, затем обратно прилепил. Пришла кассирша, дёрнула ниточку, попортила печать и всё… Только плохо мне теперь. И страшно, что придут ко мне… Придут за мной… И тебе говорю об этом только потому, что поделиться надо с кем-то, кто поймёт. А у тебя ситуация тяжёлая, ты поймёшь…

— Да уж… А деньги куда подевал? Это же сумма огромная! — сочувственно проговорил Самохин.

— Деньги я в Обнинск отвёз. У меня там невеста. Только она ничего не подозревает. Я у неё в вытяжной трубе спрятал… И теперь боюсь, как бы кто туда не влез… Ох, хрен чёртов! И тут боюсь, и там боюсь… И стыдно перед всеми. Перед Светкой тоже…

— Это невеста?

— Она самая… Она ж говорила всегда, что за честность меня полюбила… А я такое натворил!

— Да уж… — грустно повторил Самохин, а мысли его уже устремились в завтрашний день. «Теперь прогуляемся с Шороховым в Обнинск и при понятых изымем… Всё будет шито-крыто. А Шорохова мне жаль. Терзается парень. Только уж вор он и есть вор, пусть и слабохарактерный. Вот она — страсть к наживе, стремление жить богаче других…На что только людей не толкает эта страсть! Через себя готовы переступить…»

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДЕКАБРЬ 1985

 

— Ну вот что, ребята, — Плешков хлопнул руками и с воодушевлением потёр ими друг о друга. Утренняя «пятиминутка» закончилась, можно было обсудить и неслужебные вопросы. — Похоже, начинаются новые времена.

— И в чём это выражается? — полюбопытствовал Смеляков.

— Вчера был я в Доме политпросвящения МГК КПСС. Выступал там Ельцин.

— Новый секретарь Московского горкома партии?

— Да. Ельцин собрал там весь партийно-хозяйственный актив и руководство ГУВД и вставил всем по первое число. Всё-таки Горбачёв молодец. Если он на все ключевые посты поставит таких, как Борис Николаевич, у нас много чего круто изменится. Ельцин прямо с места в карьер ринулся: престиж социализма в Европе катастрофически падает, нам надо в срочном порядке поднимать экономику, бороться с преступностью…

— А мы разве не боремся? — спросил Лукашин. — Он бы заглянул к нам сюда, убедился бы собственными глазами, что мы не просиживаем штаны попусту.

— Вы не слышали его выступления, товарищи, иначе бы сами поняли. Надо, говорит, наказывать виновных, независимо от их рангов. Ткнул пальцев в кого-то из секретарей райкома: если вы, говорит, совершите преступление, то будете отвечать по всей строгости закона наравне с любым другим гражданином. Мы все равны! Хватит делить общество на касты! Неприкасаемых быть не должно!

— Вот когда увижу это на деле, тогда и поверю, — проворчал Лукашин. — А пока это только слова. Красивыми фразами у нас бросаться умеют.

— А я верю, что с таким руководством мы прорвёмся, — парировал Плешков. — Борис Николаевич всех там встряхнул. Представляете, поднимает кого-то из секретарей райкома и спрашивает, как зовут его участкового. Тот, разумеется, пожал плечами, мол, знать не знаю. Ельцин его чуть ли не в порошок стёр: должны знать такие вещи! Пригрозил на следующем заседании всех секретарей опросить. Кто, говорит, не будет знать своих участковых по имени, пеняйте на себя.

— Во даёт! Алексей Александрович, но это же очевидная глупость, — засмеялся кто-то из сыщиков. — Ну как секретарь райкома может знать по имени-отчеству всех участковых. Ельцин просто понятия не имеет, сколько в районе участковых. Несколько сот человек! Да и зачем это нужно? 

— Вот я и говорю, что трепотня всё это, — опять пробурчал Лукашин. — Устроят сейчас повсеместно показушную встряску да и кончат на этом.

— А я уверен, что на этом не кончится, — убеждённо сказал Плешков. — Борис Николаевич произвёл на меня положительное впечатление. Конечно, не обойдётся без некоторых перегибов, но мой нюх подсказывает, что Ельцин далеко поведёт нас…

 

***

 

Сергей Кучеренков поднял стакан с водкой и залпом выпил содержимое.

— Вот что, братва, — сказал небрежно, — пора заканчивать с глупостями.

Он поставил стакан на стол и откинулся на диване. Сидевшие за столом Груздиков и Сошников переглянулись, недоумевая. Тер-Микалёв, устроившийся с ногами в углу дивана, никак не отреагировал на слова Кучеренкова.

— С какими глупостями пора завязывать? — спросил Груздиков и потёр свой расплющенный нос.

— Хватит твой институт трясти. Пора заняться серьёзными делами, — проговорил Кучеренков.

— Серьёзными? — промычал Груздиков.

— Серёга, да ты чё? Мы из Пирогова за один только первый раз вынесли всяких приборов на пять тысяч рублей! — Алексей Сошников влил в себя водку из своего стакана и уставился на главаря. — Эти ж преци… как их там… зи…

— Прецизионные, — подсказал угрюмо Груздиков.

— Вот именно, они самые… — кивнул Сошников. — Они ж бешеные бабки стоят! Мы три раза выносили их, Кучер. Три раза махом тысяч по пять рубликов брали! Чего ж ты обижаешь? Ты, кажись, доволен был… А теперь вдруг говоришь: «Серьёзным делом»… А это, что ли, не серьёзно всё было? Нет, Федька, ты слышал его? — Сошников возмущённо толкнул Груздикова в плечо. Тот молча сунул в рот сигарету и, мягко щёлкнув зажигалкой, закурил.

За последние два года банда Кучеренкова семь раз проникала в медицинский институт имени Пирогова, где Фёдор Груздиков работал электриком, и совершала кражу дорогостоящего электронного оборудования. Бывали случаи, когда Груздиков и Сошников совершали и более мелкие кражи из этого института. Сам Фёдор не брезговал и личными вещами сотрудников.

— А про кардиологический центр ты забыл, что ли, Кучер? — Груздиков вперился взглядом в Кучеренкова. — Там видеомагнитофоны были ого-го какие! Три агрегата, каждый на тридцать тысяч рубликов потянул. — Фёдор потянулся к бутылке и, плеснув себе водки, добавил: — А то, может, и больше… Никто ж не в курсе, сколько ты получил за них.

— Что?

— Мы тебе на слово верим. Мы приносим товар, а ты спихиваешь его и даёшь нам бабки…

Кучеренков жёстко сложил губы и постучал пальцем по стакану.

— Ты вроде как не доверяешь мне? — каким-то змеиным, словно придушенным голосом спросил он.

— А я не прав? — дёрнул щекой Груздиков. — Или мы все поровну получаем?

— Каждый получает столько, сколько должен, — злобно повысил голос Кучеренков. — Я придумываю, что и где взять! И я сбываю все шмотки! Хочешь сам заниматься этим? Валяй!

— Не хочу…

— Вот и хватит об этом… А если кто будет недоволен, то я за горло никого не держу. Пусть недовольные уматывают! 

— Никаких недовольных нет, — миролюбиво произнёс Сошников и похлопал Груздикова по плечу. — А Федька наш всегда пургу начинает гнать, когда выпьет лишнего.

Фёдор дёрнул плечом и сбросил руку приятеля:

— Отвали!

— Вот и славненько, — Кучеренков холодно улыбнулся. — Стало быть, насчёт серьёзной работёнки возражений нет?

— Ты, Серёга, конкретно скажи, о чём базар, — спокойно проговорил из своего угла Тер-Микалёв. — Лёха прав: нельзя так словами бросаться… Мы с тобой и по твоей указке на разное дело ходили: и квартиры трясли, и магазины потрошили, и всякое прочее было. И про кардиологический центр Груздь верно напомнил. Рискованное было мероприятие: не поликлинику какую-нибудь и не институт Пирогова тряхнули, где не сразу и спохватятся, что куда подевалось.  Серьёзное учреждение обчистили, можно сказать, союзного значения центр. Аппаратура — новьё из Англии, за валюту закупили. Но мы гладко сработали. Менты небось всё прошерстили, а мы всё на воле…

— Сплюнь! — рявкнул Сошников.

— Вы меня не так поняли, — чуть смягчив тон, сказал Кучеренков. — Вы классно работаете, но барахло это медицинское залёживается у нас. И порой залёживается подолгу. На все эти аккумуляторные батареи и разные приборы трудно найти покупателя. Вот сколько у тебя, Сошка, дома лежит сейчас этих самых штуковин, ну преци…цизи… хрен их выговоришь…

— Две.

— Полгода уже лежат! И никому мы их впарить не можем, потому что слишком специфический товар. И всякий раз отдаём мы его по дешёвке. Выходит, что вы зря головой рискуете, пацаны… Нет, надо по-другому. Я же о вас пекусь … 

— Чего ты хочешь, Кучер? Куда клонишь?

— Надо чистые деньги брать.

— Что?

— Кассу! — Кучеренков хищно улыбнулся. 

Из туалета донёсся шум спускаемой воды, и через минуту в комнату вошёл, шаря осоловелым взглядом Валентин Андрюхин.

— Ну чё? — спросил он, зевая. 

Груздиков посмотрел на него исподлобья и сказал:

— Кучер предлагает кассу брать.

— Кассу? — хмыкнул Андрюхин. — Мы ж не гангстеры. Да и кто умеет?

— Научимся, — рявкнул Кучеренков и вытащил из кармана пистолет. — Вот! — Он с победным видом положил оружие перед собой на стол.

— Ни хрена себе! — выдохнул Сошников.

— Выходим на широкую дорогу, — громко провозгласил Кучеренков.

— А справимся, Серёга? — Андрюхин облизал губы.

— Вы и квартиру когда-то первый раз брали, — напомнил главарь.

— В квартире никто не стреляет. А касса — дело другое. Там сигнализация, охрана, — веско заметил Андрюхин, и Груздиков кивнул головой: «Вот именно!»

— Забудьте про сигнализацию, — прошипел Кучеренков и налил себе ещё водки. — Я всё обмозговал.

— Тогда выкладывай, — поторопил его Тер-Микалёв.

— По Золотому Кольцу давно не катались?

— Это что такое? — не понял Груздиков.

— Малые города вокруг Москвы: Ярославль, Ростов и прочие всякие, — ухмыльнулся Кучренков. — Ты, Федя, похоже, вообще ни крена не знаешь…

— Что надо, то знаю!

— Ладно… — Кучеренков закурил. — Я предлагаю брать сельские сберкассы. Сигнализацией там не пахнет, охрана — в лучшем случае глухая и слепая старушенция, до милиции всегда далеко. Угоняем машину, катим туда, вскрываем сейф и всё в шляпе! А главное — сразу наличные, ничего продавать не надо.

— А как сейф вскрывать? — уточнил Тер-Микалёв.

— Плёвое дело. Автогеном разрежем.

— А ты умеешь? Или ещё кого искать будем?

— Я после школы на стройке работал, со сваркой дело имел, — сказал Кучеренков. — Автогеном разрежем.

— Сам резать будешь? — спросил Сошников. 

— И тебя поднатаскаю. Или тебе слабо?

— Мне ничто не слабо, — развязно ответил Алексей и потянулся за водкой.

— Все должны научиться всему, — подвёл итог главарь. — И отмычками орудовать, и с автогеном управляться, и с пистолетом тоже.

— С пистолетом? — удивился Тер-Микалёв. — Это ещё зачем?

— Ствол рано или поздно может сгодиться…

 

***

 

В столовой на Петровке было тихо. Лукашин сидел напротив Смелякова и, задумчиво тыкал вилкой в дымящуюся сосиску, изогнувшуюся возле кучки жёлтого картофельного пюре.

— О чём размышляешь, Миша? 

— Да вот, Виктор Андреевич, пришла в голову странная мысль.

— Поделишься?

— Работаю я розыске совсем чуть-чуть, можно сказать, ничего ещё по-настоящему не видел. Но на душе как-то тягостно.

— Почему?

— Столько людей, столько судеб! За один день можно соприкоснуться со столькими жизнями!

— Да, этого в нашей профессии предостаточно, — Виктор поболтал гранёным стаканом, взбалтывая компот. — Пока до нужного человека доберёшься, с сотней-другой ненужных столкнёшься. И у каждого свои беды, заботы, неприятности…

— Вот это и давит, — сказал Лукашин. — Мне начинает казаться, что во мне всё это не вмещается. Слишком всего много, чтобы переварить. Ведь они — эти чужие мне люди — всё-таки влезают в меня; хочешь, не хочешь, а боль их просачивается в меня. Услышишь что-нибудь на допросе — и вот тебе зарубка на сердце. Поначалу-то и не заметишь ничего, но через некоторое время количество переходит в качество, и начинает в душе что-то незнакомое и копошиться, и то и чужеродное… У вас было такое?

— Было, но понемногу прошло… Или просто я сжился с этим? Слился? Сделался частью всего этого? Не знаю. Но теперь уже не тяготит.

— Сделаться частью этого? Впрочем, я понимаю. Женщины застревают в детях и растворяются в них без остатка, а мужчины — в работе… А что такое работа? Что для человека должно быть важнее — работа или всё остальное, что лежит вне работы? Если всё остальное, то человек будет несчастен, ведь мы почти всё время на службе. Не любить её, не хотеть её — значит ненавидеть подавляющую часть того, чем заполнена жизнь. По сути такие люди должны ненавидеть собственную жизнь. А ведь таких много…

— Очень много.

— Сталкиваясь с ними, я теряюсь. Они пусты, они не могут себя посвятить ничему. Я этого не в силах понять. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Мне интересно… Но иногда мне делается не по себе от обилия информации. Поговоришь с кем-нибудь, и вдруг мир переворачивается с ног на голову. Думаешь: как такое возможно и как люди вообще живут после того, что с ними происходит? А вот живут же… Пытаюсь осмыслить, переварить, утрясти, а оно только складывается кольцами где-то в глубине меня, сворачивается, затаивается, а потом вдруг как раскрутится ни с того ни с сего, вжарит по мозгам в самый неподходящий момент. И прям-таки почва из под ног уходит…

Смеляков понимающе кивнул и подцепил чайной ложечкой кусочек сухофрукта со дна стакана.

 

***

 

— Можно капитана Смелякова?

— Я у телефона. — Виктор сразу узнал голов Татьяны Зуевой. — Слушаю тебя, Таня.

— Только что Кутузова говорила с Кучеренковым.

— Что-нибудь удалось выяснить?

— Кучеренков зовёт её в Москву.

— Зачем?

— Говорит, что соскучился. Обещает роскошную жизнь. Слушай, я записала дословно его слова. Потом пришлю всё официально, а сейчас послушай, тебе надо обязательно услышать это. Вот что сказал Кучер: «У нас тут такие дела начались — ахнешь! Приезжай, сама увидишь. Скоро я буду червонцами сортир оклеивать. Принцессой тебя сделаю. В шампанском купаться будешь…»

— Так и сказал?

— Слово в слово.

— Спасибо.

Смеляков положил телефонную трубку на рычаг.

—  Пора за Кучеренкова браться всерьёз, — проговорил задумчиво Смеляков. — Если у него на самом ли деле бешеные деньги завелись, то надо срочно выяснить откуда. «Червонцами сортир оклеивать»… Вряд ли тут пустое бахвальство…

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. МАРТ 1986

 

Кучеренков стоял возле окна и цепким взглядом ощупывал каждую деталь на неосвещённой зимней улице. Сквозь натянутый на голову чулок невозможно было различить черт его лица, но там, где были глаза, различались два холодных блика. Придавленный тугим капроном нос делал облик бандита ужасным.

На дальнем конце посёлка тускло мерцала жёлтая лампа на покосившемся столбе. За спиной Кучеренкова гудело синеватое пламя автогена. Это пламя было единственным источником света в помещении сельской сберкассы. Красной шипучей полосой расползался под огнём расплавленный след на толстой металлической дверце сейфа.

Связанный сторож с наглухо замотанным ртом смотрел на бандитов слезящимися глазами и время от времени издавал глухое мычание. Фёдор Груздиков сидел на корточках возле входной двери, привалившись к ней спиной. Скатав нижнюю часть натянутого на голову чулка и освободил от этой маски рот, Фёдор курил.

— Сосни пока, дед, — отвечал на невнятный зов сторожа Сошников и продолжал разрезать автогеном металлическую дверцу сейфа. 

— Долго ещё? — бросил через плечо Кучеренков.

— Не гони, Кучер, успеем…

С улицы донёсся слабый гул автомобиля.

— Тихо, пацаны! — скомандовал Кучеренков. — Едет кто-то.

Армен Тер-Микалёв и Валентин Андрюхин приникли к другому окну.

— Что там, Валёк? — Сошников не отрывался от своей работы.

— Не видно ни хрена, — выдохнул Андрюхин.

— Опа! — опять подал голос Сошников. — Я закончил. Принимайте работу.

Андрюхин и Тер-Микалёв бросились к вскрытому сейфу, от которого едко пахло сваркой. В темноте кто-то наткнулся на отвалившийся кусок металла и выругался.

— Вот хрень! Да посвети ты, не видно ж ни фига! 

Вспыхнуло пятнышко фонарика, метнулось по стене, брызнуло бледным лучиком в окно и, опять пробежав по дощатой стене, упёрлось в сейф, выкрашенный в нелепый зелёный цвет.

— Денежки! — с удовольствием крякнул Андрюхин.

— Баьло! — Тер-Микалёв по своему оценил пачки купюр, появившиеся в квадратном отверстии. 

— Сошка, а ты круто намастачился резать железо! — похвалил Андрюхин. — Аккуратненько у тебя получается.

— Чего аккуратненько-то? — громко заговорил молчавший до сих пор Груздиков. — Даже отсюда видно, что он целую пачку прижёг!

— Ерунда, брат. — Тер-Микалёв выразительно шевельнул своим крупным носом и успокаивающе похлопал Сошникова по плечу. — Самую малость подпалил с краешку. Никто на это и смотреть не станет. Деньги ведь чем хороши: грязные они или чистые, мятые или гладенькие, порванные или подгорелые — они всё равно деньгами остаются. 

— Кончайте фонарём шуровать! — рявкнул от окна Кучеренков. — Складыайте бабло в сумку. А ты, Армен, завязывай языком трепать. Развёл философию!.. Уходить пора. Не нравится мне тут.

— Чего не нравится? — нагло усмехнулся Армен и подсветил снизу своё затянутое капроном лицо. — Рожа моя не нравится?

— Выруби фонарь, мать твою!

— Угомонись, Кучер, — Тер-Микалёв щёлкнул кнопкой фонаря, и помещение провалилось в кромешную тьму.

— Ну?

— Готово.

— Пошли…

Входная дверь отворилась со скрипом, и морозный воздух ударил Грузикову в лицо.

— Ух бляхя-муха, хорошо-то как! — Фёдор набрал полную грудь холодного воздуха и щелчком отбросил зажатый между пальцами окурок.

Изнутри послышалось металлическое громыхание — Сошников волок по полу баллон с газом.

— Да брось ты его здесь, — посоветовал Армен. — Что ты каждый раз после дела таскаешь за собой эту бандуру?

— Не каждый, а когда газа полно остаётся, — ответил Сошников, выходя на улицу.

— Эй, а ну стой! — раздался резкий окрик.

— Чёрт! — выпалил Кучеренков, начавший было стаскивать чулок с головы, застыл в дверях. — Я же говорил, что кто-то едет.

Чуть в стороне от сберкассы стоял с выключенным двигателем припорошённый снегом «УАЗ», возле которого маячила фигура в милицейском тулупе.

— Мент! — сдавленно крикнул Кучеренков.

Фигура в тулупе шагнула, громко скрипнув снегом, к сберкассе.

— Кто такие? Стой, кому сказано!

— А пошёл ты, сука легавая! — Тер-Микалёв выхватил пистолет из бокового кармана и выстрелил навскидку.

— Армен, не надо! — Валентин Андрюхин рухнул в снег и, отклячив зад, пополз по направлению к их «жигулёнку».

Милиционер, встреченный выстрелом, растерялся. Этот усатый капитан возвращался домой из Александро-Невска, где у него рос внебрачный ребёнок, и остановился перед зданием сберкассы только потому, что ему показалось, что внутри мелькнул луч карманного фонарика. Он успел лишь вылезти из своей машины, как из сберкассы один за другим стали выходить члены банды Кучеренкова. Велев им остановиться, капитан никак не ожидал, что ему ответят выстрелом. Преступники ему встречались разные, но по большей мере они были обычными алкоголиками, ломавшими в пьяной драке мебель, колотившими своих жён или же выбивавшими друг другу зубы. За свою долгую милицейскую жизнь капитан ни разу не участвовал в задержании серьёзного преступника и уже давно свыкся с мыслью, что в его родном захолустье никогда не происходит ничего опасного. Любой хулиган здесь всегда мгновенно реагировал на милицейскую форму и повиновался голосу капитана беспрекословно.

И вот выстрел…

Секундная вспышка, звонкий щелчок пули по корпусу «УАЗика», громкий хруст снега под множеством ног… Сколько было преступников, капитан толком не понял. Контуры их фигур, бросившихся к стоявшему неподалёку «жигулёнку», расплывались во тьме.

«Один из них упал», — успел подумать капитан, отбегая к своей машине и ковыряясь замёрзшими пальцами в кобуре.

Те-Микалёв выстрелил снова и, нагнувшись, схватил Андрюхина за ворот:

— Вставай, козёл!

Валентин, чувствуя непреодолимую слабость в ногах, никак не мог подняться. Страх парализовал его. А стоявший рядом Армен с пистолетом в руке пугал ещё больше. Скрытое чулком лицо казалось чёрным.

— Ну же! — Тер-Микалёв пнул Валентина ногой в бок. — Быстрее!

— Стой! Стрелять буду! — донеслось со стороны «УАЗика».

Армен сочно выругался и нажал на курок в третий раз. Появившийся из-за машины милиционер качнулся. Это Андрюхин разглядел отчётливо.

— Ты убил его, — прошептал он.

В следующую секунду послышался ещё один выстрел, и Андрюхин увидел при свете молниеносной вспышки пистолет в руке капитана. Что-то с невероятной силой ударило Валентина в бедро и перевернуло на спину. Андрюхин зажмурился. Вспышка выстрела ярким пятном продолжала стоять в его глазах, понемногу угасая и окрашиваясь в пунцовый цвет. 

— Ты что? — Тер-Микалёв склонился над Валентином.

— Не знаю… Больно…

Подбежал Кучеренков.

— Ты мента завалил, кретин! — рявкнул он Армену.

Тер-Микалёв обернулся:

— Андрюху, кажется зацепило.

— Сильно? Куда попало?

— Хрен его знает. 

— Тащи его в «жигуль»!

Уложив Андрюхина на заднее сиденье, они вернулись к неподвижному телу капитана и забрали его оружие.

— Армен, садись в «УАЗ», поедем на двух машинах, — решил Кучеренков. — И быстрее, быстрее!..

 Минут через двадцать оба автомобиля остановились на опушке леса.

— Вот что, пацаны, переносите Андрюху в «УАЗ», — заговорил Кучеренков, обращаясь к Сошникову и Груздикову. — Берите «жигуль» и езжайте дальше до станции и пересаживайтесь на электричку. Справитесь?

— Да.

— И запомните, что ехать вам надо не вместе.

— Не бойсь, не в первый раз… А ты что?

— Мы с Арменом подумаем, куда везти Андрюху. С пулевой дыркой не всюду сунешься. Но на милицейском «УАЗе» у нас больше шансов проскочить…

 Едва Груздиков и Сошников скрылись, Кучеренков подошёл вплотную к Тер-Микалёву и посмотрел ему прямо в глаза.

— Ну?

— Чего нукаешь? — Армен выдержал колючий взгляд главаря.

— Андрюха без сознания…

— Видел…

— У тебя есть надёжный доктор?

— В Москве есть один.

— Отпадает… Там нас на первом же посту заметут…

— Что делать будем? — Армен закурил.

— И на хрена ты из пушки палить начал? — Кучеренков покачал головой.

— Ни на хрена… — Армен медленно подошёл к машине, распахнул дверцу и заглянул внутрь. — Бредит…

— Нам его девать некуда, — произнёс Кучеренков, и в его голосе Тер-Микалёв услышал приговор Валентину.

Армен долго стоял возле машины, не поворачиваясь и вслушиваясь в собственные ощущения. Сердце стало колотиться медленнее и будто даже тише. Армен нащупал в кармане рукоять пистолета, стиснул её и разжал пальцы. Слегка оглянувшись, он проговорил, тяжело ворочая языком:

— Кучер, слушай, я не палач…

— А я?

— Не смогу прикончить Андрюху… Мы же с ним столько лет вместе…

— Хватит сопли пускать, — оборвал его главарь.

— Стреляй сам, если сможешь… — сказал Тер-Микалёв ещё глуше.

— А если не сможем, то нам намотают по полной катушке, — прошипел в ответ Кучеренков. — Если Андрюху найдут живым, из него вытрясут всё… 

— Стреляй сам, — повторил Армен и понуро отошёл от машины.

Кучеренков сплюнул и покопался в кармане, ища сигареты. Не найдя ничего, он позвал Тер-Микалёва:

— Дай курнуть.

Тот протянул помятую пачку.

— Хреново всё получилось, — сказал Армен.

— Уж как получилось… Зато денег взяли кучу…

— Ты помнишь, как я в прошлый раз сторожихе вмазал пистолетом по черепу?

— Ну? — Кучеренков поёжился и выпустил густое облако дыма.

— Андрюха тогда испугался. Сказал, что на мокрое дело не подписывался.

— Помню…

— Я обещал ему, что больше этого не повторится. И вот повторилось, только ещё хуже… В такое говно вляпались. Мента пришили…  

— Ладно…  — Кучеренков решительно бросил окурок в снег и полез в машину.

Андрюхин лежал поперёк кресел и безучастно смотрел в потолок. В темноте различались только его блестящие глаза и слюна в приоткрытых губах. Его тяжёлое дыхание раненого наполняло машину нестерпимым напряжением.

— Андрюха, — проговорил Кучеренков, присаживаясь рядышком. — Ты как?

Валентин не ответил. Он продолжал громко дышать, и сквозь сипение прорывалось рваное постанывание.

— Андрюха, — Кучеренков подвинулся и переложил голову Валентина себе на колени, — ты знаешь, мы глубоко вляпались… Выбора у меня нет, понимаешь?..

Он погладил Валентина по голове.

— Так уж получается… — Кучеренков достал пистолет и приставил его к груди Андрюхина. — Я всё сделаю быстро… Прямо в сердце…

Валентин вдруг шевельнул головой и поднял глаза, стараясь увидеть сидевшего рядом с ним человека. Взгляд его сделался осмысленным.

— Серёга…

— Что?

— Ты меня не бросишь?

— Не брошу… — он погладил Валентина по голове и ощутил ладонью взмокшие волосы.

— А что это? — Андрюхин медленно повёл непослушной рукой и хотел понять, что упёрлось ему в грудь.

— Это ничего… Ты спи…

Кучеренков снова погладил его по голове и нажал на спусковой крючок.

При звуке выстрела стоявший возле машины Армен закрыл глаза и прикусил губу. Затем он громко вздохнул и посмотрел в тёмное небо. Впервые в жизни небо показалось ему таинственным. «А вдруг там и вправду кто-то есть и сейчас наблюдает, чем мы тут занимаемся?»

— Достань канистру. — Голос Кучеренкова вернул его в действительность.

— Зачем тебе канистра?

— Надо сжечь всё это. — Кучеренков мотнул головой на «УАЗ». — Андрюху не должны опознать…

 

***

 

— Умер он, умер, — холодно сказал Кучеренков, обводя тяжёлым взглядом собравшихся в комнате. — Не дотянул. 

— Почему не дотянул? — тихо спросил Сошников, наливая водку в стакан.

— Потому что крови много потерял, — пояснил Тер-Микалёв.

— Вы думаете, что нас во всех больницах с распростёртыми объятиями ждали? — оскалился Кучеренков. — Искали мы долго… Вот он и кончился…

— Где вы его оставили? — Сошников залпом осушил стакан.

Тер-Микалёв и Кучеренков переглянулись, и Армен проговорил с пугающей внятностью:

— Сожгли вместе с машиной.

— Что?

— Так было надо, пацаны, — тяжело выдохнул Кучер.

— Надо?

— Иначе легавые пришли бы к вам, к его корешам, а там и мой след бы взяли. Теперь же концы в воду… На войне как на войне. И хватит панихиду разводить! Мы с вами, братцы, на такую дорогу вышли, где никаких сюсюканий нет и быть не может. А теперь мы ещё и кровью повязаны. Нам всем вышка светит, так что отныне все средства для нас хороши, чтобы выжить. Ясно?

 

***

 

 

Секретно

Экз. №1

17.03.86 г.

место встречи

я/к «Смирнова»

приняли: Плешков

Смеляков

 

 

Агентурное сообщение № 81

 

Два дня назад в баре ресторана «Гавана», после длительного перерыва вновь появились Кучер и Груздь. Оба были изрядно выпивши, громко смеялись, не обращая внимания на посетителей и администратора. Кучер потребовал от бармена 5 бутылок рома «Гавана». После отказа подошёл к администратору, дал ему 50 рублей (десятирублёвыми купюрами) и попросил уговорить бармена отпустить им с собой 5 бутылок рома. Поскольку администратор всегда был в хороших отношениях с Кучером, он попросил отпустить ром. После этого оба ушли. Купюры, которыми расплачивался Кучер, слегка подпалены с краю, где барельеф Ленина. Такое впечатление, что они находились в одной пачке, которая была подожжена. Три купюры прилагаются.

«Корвуазье»

 

 

Задание: продолжать наблюдение за поведением Кучеренкова, Груздикова и других членов группы. При малейшей возможности попытайтесь установить контакт с кем-либо из членов группы и развить его.

Задание усвоил: «Корвуазье»

 

Справка: Информация на Кучеренкова Сергея Петровича, 01.06.57 г.р., уроженца г.Москвы, не работающего, проживающего: г.Москва, ул. Островитянова, д. 8, кв. 84, тел. 331-43-19,      разрабатывается по агентурному делу «Хищники». По этому же делу разрабатывается второй фигурант — Груздиков Фёдор Викторович, 21.09.62 г.р., уроженец г.Москвы, в паспортном столе числится электриком во 2-м Московском мединституте. 

 

Ст. оперуполномоченный 5 отдела МУРа                                   капитан Смеляков

 

«17» марта 03.86 г.

 

Мероприятия: Учитывая, что указанные в а/с купюры могли быть обожжены при пожаре, вскрытии каких-либо хранилищ с деньгами и т. п., необходимо:

1. Сделать выборку всех подобных случаев в стране за последние полгода.

2. Купюры направить в НТО ГУВД на исследование. 

3. Для выявления связей и мест посещения Кучеренкова установить за ним наружное наблюдение.

 

Начальник 5 отдела МУРа                                               подполковник А.А. Плешков

 

«17» марта 03.86 г.

 

***

 

— Владимир Иванович, — Плешков посмотрел на своего заместителя, — возьми-ка на контроль дело «Хищники».

Сидевший напротив него подполковник Савчук кивнул.

— Виктор тебе подробно всё изложит, — продолжил Плешков, указывая глазами на Смелякова. — Мы вчера провели на явочной квартире контрольную встречу[24] с его агентом и получили важную информацию. У Виктора на этот счёт есть кое-какие соображения. Агент настаивал на срочной встрече, говорил, что информация очень интересная, важная. Мне надо было самому услышать, о чём идёт речь… Встреча оказалась полезной. Толковый агент, очень полезный… Так что Виктор тебе всё изложит, а ты уж удели этому делу побольше внимания. Тут, похоже, серьёзные вещи намечаются.

— Что ж, Витя, выкладывай, что там у тебя за «Хищники». — Савчук внимательно посмотрел на Смелякова. — Впрочем, пойдём ко мне в кабинет. У Алексея Александровича и без нас тут воздух клубится…

Виктор быстро ввёл Савчука в курс дела и сказал:

— В том, что компания Кучеренкова совершает преступления, сомнений у меня нет. Поэтому я завёл агентурное дело на них. Сейчас уже установлены две крупные кражи, совершённые в 1980 году. Деньги у Кучера шальные, он ими швыряется направо и налево, значит, он продолжает воровать. Недавно я получил новую информацию о замышляемом ими крупном деле. А теперь ещё появились и купюры с подпалёнными краешком. При каких обстоятельствах вообще можно испортить банкноту? Одну — как угодно, любая случайность может быть. Но денег-то опалённых много. И пламя не сожгло их. Это возможно только в том случае, если купюры лежали плотно друг к другу, иначе бумага бы сгорела. Плотно друг к другу? Пачка? Банковская упаковка? То есть взяли из…

— …из кассы, — докончил Савчук, — из сейфа. Вскрывали автогеном.

— Вот об этом и я подумал! Но в Москве за последнее время не было ничего подобного. По сводкам ведь ничего такого не проходило.

— Не проходило, — подтвердил Савчук.

— Следовательно, надо искать в области или ещё дальше… Придётся сделать запрос через МВД…

— Если начать раскручивать это через МВД, то они обязательно под себя всё загребут. Раз Кучеренков шурует не по Москве, то это уже не наша епархия. МВД непременно под себя всё заберёт… Это ЧП всесоюзного масштаба, Витя!

— Чёрт! Мне это межведомственное соперничество поперёк горла стоит… Владимир Иванович, Кучеренкова должен повязать я. — Смеляков нахмурился. — Слишком давно эта сволочь передо мной маячит. Не могу я так запросто отказаться от этого дела… Разрешите я сначала сам прощупаю. А уж когда мы всё сами раскрутим, там пусть хоть кто присоединяется… А я для начала с Максимовым созвонюсь. Может, он по своим каналам в МВД выяснит, где и что произошло недавно.

— Петрович теперь сам на МВД горбатится. Думаешь, он захочет в пользу Петровки играть?

— Надеюсь, что по старой дружбе поможет.

— Что ж, рискни…

Виктор долго раздумывал прежде чем позвонить Максимову. Наконец решился.

— Петрович, здравствуй…

— Витька? Как дела?

— Кручусь помаленьку.

— Ты, я слышал, теперь старший группы?

— Да…

— Слушай, ты по какому вопросу? Что-нибудь срочное? Или так просто? А то мне бежать надо.

— Петрович, мне бы кое-какую информацию надо…

— Спрашивай…

— Мне нужно выяснить, не было ли в ближайшем обозрении налёта на сберкассу где-нибудь в области? А если точнее, то меня интересует вскрытый с помощью автогена сейф…

Через два дня Смеляков встретился с Максимова и получил от него все подробности о недавнем налёте на сберкассу в городе Ряжск Липецкой области и о гибели милиционера, пытавшегося остановить преступников.

— Сторож не смог составить фоторобот, потому как бандиты закрыли своими головы чулками, — сказал Максимов. — Это уже второе ограбление сберкассы. До этого была ограблена сберкасса в городе Торопец Калининской области[25], а в январе в посёлке городского типа Старогорьево Тамбовской области. Я тебе всё написал, вот материалы. Судя по почерку, орудует одна и та же группа: чулки, автоген…

— Понятно, — протянул Виктор.

— Что тебе понятно?

— Да так…

— Ладно, я хоть чем-то тебе помог?

— Думаю, что да…

Вечером он составил справку для руководства, в которой говорилось: «По информации ГУУР МВД СССР в период с января 1986 по март 1986 зарегистрировано три разбойных нападения на сберкассы Тамбовской, Калининской, Липецкой областей. Преступники не установлены, проводятся оперативно-розыскные мероприятия».

— Да-с… Шустрые ребята, — проговорил Савчук, прочитав справку.  

— И опасные, — добавил Виктор.

— Не только опасные, но ещё и с головой. Судя по имеющейся у нас информации, заправляет у них Кучеренков. Да, мозги у него работают славно. И наглый он до чёртиков. Глянь, что удумал: не по Москве и даже не по Подмосковью орудует, а подальше уезжает, где милиция слаба, неактивна. И даже не в соседних областях, а ещё дальше уезжают.

— Калининская всё-таки соседняя, — поправил Виктор.

— Да, соседняя с Московской, но Торопец-то этот вон где, на другом почти конце области. Тут, Витя, видна особая тактика этого Кучера… Как обстоят дела с наружным наблюдением?

— С понедельника начнут работать.

— Очень хорошо. Нам сейчас нужно активизировать разработку. Нужно немедленно ставить его квартиру под технику. Без прослушки мы никак не узнаем об их планах. А нам нужна конкретная информация. Кучеренков этот, судя по всему, парень головастый и времени зря не теряет. Раз в месяц он совершает налёт. Конечно, в этот раз они могут повременить, затаиться на некоторое время, потому как милиционера убили в Ряжске. Но нам упускать нельзя ни минуты… Что у тебя ещё есть?

— Я проверил счета Кучеренкова. Вот выписки. Деньги у него лежат в двух сберкассах. На одном счету четырнадцать тысяч рублей, на другом — двадцать.

— Замечательно. То есть хорошего тут в действительности ничего нет, потому что почти наверняка вышли на банду. Но ты пойми, Витя, что если мы, обладая такой информацией и зная, что ГУУР МВД работает по этим преступлениям, не доложим вовремя наверх, то начальство с нас три шкуры спустит. 

— Владимир Иванович, нельзя наверх докладывать раньше срока. Отберут у нас всё подчистую, — беспокойно возразил Смеляков. — А потом мы же не знаем наверняка, что это их рук дело, — слукавил он.

— Без тебя понимаю. Но и тянуть никак нельзя. Нам нужно узнать от Кучера, когда они намечают очередной налёт. Узнать наверняка! Слышишь меня? И тогда мы уж не выпустим его из рук. И тогда мы смело можем докладывать наверх…

 

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. АПРЕЛЬ 1986

 

— Тридцать пятый, я тридцать восьмой, — негромко проговорил в рацию старший бригады наружного наблюдения, как только Кучеренков появился в дверях подъезда. — Груз[26] покидает контейнер[27], направляется в вашу сторону. Одет в тёмно-синюю пластиковую куртку, джинсы, на ногах кроссовки. Принимайте его.

— Я тридцать пятый. Груз принял…

Кучеренков шагал вальяжно, лениво поглядывая по сторонам, держа руки в карманах распахнутой куртки и перекатывая языком сигарету из одного уголка рта в другой. Остановившись на кромке тротуара, он вытянул руку и стал «голосовать».

— Я тридцать пятый. Груз остановил пятый[28] — «Москвич-412», квитанция[29] «МКВ-16-12»… Двигается в сторону центра…

Как только в эфире прозвучала информация о том, что Кучеренков сел в машину и поехал в сторону центра, к его подъезду подошли два человека незапоминающейся наружности. На одном был лёгкий бежевый плащ, на другом — короткая куртка. Они курили и непринуждённо о чём-то разговаривали. Потоптавшись возле дверей, они бросили окурки, придавили их каблуками и, продолжая беседу, зашли в подъезд.

Едва за ними захлопнулась дверь, они быстро поднялись на третий этаж и остановились перед квартирой №84. Мужчина в плаще надавил на кнопку звонка. Никто в квартире не отозвался. Он снова позвонил и прислушался, приложив ухо к двери.

— Никого. Можно вызывать ребят.

Его напарник достал из внутреннего кармана куртки рацию и поднёс её ко рту.

— Можно начинать…

— Вас понял, — отозвался в эфире другой голос.

Через несколько минут у подъезда остановился автобус «Ремонтно-строительного управления», из него вышла бригада рабочих с вёдрами, щётками, кистями и забрызганными краской чемоданчиками. Они неторопливо поднялись по лестнице на третий этаж. Это была бригада технической службы КГБ — специалисты по установке прослушивающих устройств.

Смеляков, обеспечивавший безопасность технарей в подъезде, в очередной раз поразился, насколько сложным было проведение любой операции по установлению прослушивающих устройств на квартире разрабатываемого. В такой операции всегда участвовали три службы: инициатор разработки, служба наружного наблюдения и техническая служба КГБ, которая отвечала непосредственно за установку техники в квартире. Каждая из этих групп работала на разных волнах в эфире, и их переговоры между собой следовало строго упорядочить, чтобы не происходило никаких сбоев в работе, для чего переносными радиостанциями МУРа были обеспечены группы КГБ и наружного обеспечения.

Виктор нервно поёжился. Самохин протянул ему сигарету:

— Закурите, Виктор Андреевич?

— Нет, не хочется…

Минут через пять специалист с отмычкой открыл дверь.

Старший группы сообщил по рации:

— Мы внутри. Действуем по плану.

— Я пятьсот десятый, держу подъезд под наблюдением. Работайте спокойно…

— Ставим на кухне и в комнате, ближе к столу, но не за диваном, чтобы не приглушался звук, — принял решение старший технической группы. — Начинаем…

В комнате и на кухне были ловко отвёрнуты плинтуса, и «рабочие» достали из своих непрезентабельных чемоданов электрические дрели. Работали молча.

На кухне негромко говорило радио. Как и большинство москвичей, Кучеренков не отключал его, и из радио непрерывным потоком лилась то музыка, то новости.

— Мешать будет, — посетовал кто-то из «технарей».

— Если звук ровный, то ничего страшного. Главное, чтобы не было бум-бум-бум. Хуже всего, когда кто-то по столу пальцами стучит, — ответил другой, налегая на дрель.

— Сделано! — донеслось с кухни.

В просверленные отверстия были помещены крохотные микрофоны, после чего плинтуса вернулись на своё место.

— Как слышите нас? — спросил старший группы, усевшись за кухонный стол.

— Первый микрофон в норме, звук чистый, — откликнулась рация.

Старший прошёл в комнату:

— Как слышишь меня?

— Порядок. Идеально.

— Хорошо…

— Я пятьсот десятый, движение у подъезда, входит мужчина. Будьте поаккуратнее, — послышался голос Смелякова по МУРовской станции.

— Понял тебя, — старший группы повернулся к товарищам: — Проверьте ещё раз, чтобы всё было на своих местах.

— Всё в порядке.

— Тогда ждём. Там посторонние, — он кивнул на входную дверь.

Из подъезда донёсся звук лязгнувшей металлической двери, затем загудел лифт.

— Можете выходить, всё чисто, — доложила рация.

Старший группы кивнул:

— Выходим…

Старший группы ещё раз обошёл квартиру, придирчиво осматривая места, где работала его группа. Всё было убрано, подметено, протёрто. Никаких следов постороннего пребывания.

— Всё, — кивнул он и вышел.

Ещё некоторое время ушло на то, чтобы запереть замок входной двери, после чего вся бригада неторопливо вышла из подъезда, и автобус «Ремонтно-строительного управления» увёз «рабочих» прочь, не возбудив ни у кого во дворе даже тени подозрения.

 

***

 

Радиоприёмник, включённый на минимальную громкость, едва слышно сообщал строгим голосом диктора:

— Самое существенное, на чём сегодня необходимо сосредоточить всю силу партийного воздействия — это достижение понимания каждым человеком остроты переживаемого момента, его переломного характера… Повернуть общество к новым задачам, обратить на них решение творческий потенциал народа, каждого трудового коллектива — таково первейшее условие ускорения социально-экономического развития страны… 

В дверь кабинета громко постучали. Савчук оторвал взгляд от лежавшей перед ним бумаги и сказал:

— Входите!

На пороге появился Смеляков.

— Разрешите, Владимир Иванович?

— Я же сказал: заходи!

Виктор сел напротив начальника. Из радио донёсся призывный лозунг:

— Ленинским курсом — вперёд по пути коммунистического созидания!

— Если мешает, то прикрути его, — разрешил Савчук, метнул быстрый взгляд на радио. — К ленинскому юбилею готовятся. Всё слова и слова… Я поначалу подумал, что Горбачёв и впрямь что-то переменить решил, но похоже, что ничего кроме разговоров не происходит… И колбаса пропадает из магазинов вместе с хлебом… У тебя что?

— Насчёт Кучеренкова.

— Есть информация?

— За семь дней наружного наблюдения удалось выявить только одну связь Кучеренкова. Он трижды ездил на улицу Новаторов, дом 3.

— Это, можно сказать, часто.

— Да, — согласился Виктор. — Там проживает некая Сирафима Григорьевна Литвинова. По всей видимости, она его любовница. Но мне кажется, что одними интимными отношениями тут дело не ограничивается. Возможно, Литвинова имеет отношения к его преступлениям. Может, хранит краденые вещи, может, сбывает их.

— Всё это надо проверить.

— Ребята уже занимаются этим…

 

***

 

— Братва, наметил я следующую точку, — Кучеренков поставил на стол бутылку коньяка.

— Опять у чёрта на рогах? — спросил Сошников, потягиваясь. — Серёга, почему ты не можешь отыскать что-нибудь поближе? Ну ладно ты против того, чтобы мы по Московской области шуровали, так ведь ты и против соседних областей. Обязательно ещё дальше надо тащиться каждый раз? Тут под боком — тьма сберкасс. На кой лях огород городить?

— А ты не понимаешь? — Кучеренков сковырнул пробку с бутылки. — Никому в голову не придёт никогда искать нас в Москве, если мы в Брянской или Орловской области грабанём кассу. А орудовали бы мы у себя под боком, нас давно уже вычислили бы, это уж как пить дать.

— Ты по сути давай, — грубовато оборвал его Тер-Микалёв. — Конкретно говори, не тяни.

— А ты чего суетишься, Арменчик? — Кучеренков даже не повернулся к Тер-Микалёву, произнося эти слова. — Мы собрались конкретную тему перетереть, а ты погоняешь меня. Если у тебя есть другие дела, то я не держу.

— Извини, — Армен виновато скривил тонкие губы. — Просто сорвалось с языка. Не выспался я.

— Это тоже тема для разговора, братцы, — главарь налил в стаканы коньяк. — Когда на дело пойдём — что вы все ни в одном глазу! Чтоб даже запаха не пахло ни от кого! Сделаем работу — вот тут хоть в зюзю ужритесь, а до этого — ни-ни… Груздь, к тебе это в первую очередь относится. Усёк?

— Далеко поедем?

— В город со скромным названием Жуковка.

— Где ж ты такой выкопал?

— В Брянской области. Кассу я посмотрел. Место тихонькое, всё пройдёт как по маслу. — Кучеренков повернулся к Груздикову. — Что с машиной? Есть что на примете?

— Как только скажешь, так можно брать. Ты только определись, заранее тачку увести надо или в тот же день. Дай отмашку.

— На сборы у нас три дня, включая сегодняшний. Работать будем в пятницу, утром надо выехать из Москвы. Значит, в ночь с четверга на пятницу надо добыть машину.

— Сделаю, — кивнул Груздиков.

— Как только возьмёшь машину, — продолжал Кучеренков, — поедешь к Сошке, смените номер, погрузите баллон и всё остальное железо. И проверьте, чтобы с автогеном проблем не было. В пятницу вы вдвоём двигаете по Калужскому шоссе. Вдвоём, ясно.

— А вы?

— Мы с Арменом на утренней электричке до «Суходрева» поедем. Там и будем ждать вас. Дальше уже все вместе.

— А где мы будем искать этот сраный «Суходрев»? — недовольно спросил Груздиков.

— По карте посмотри. Станция «Суходрев». Мы там в буфете будем ждать вас. Если никаких задержек не случится, то к одиннадцати утра мы будем в «Суходреве».

— Какие могут быть задержки? — спросил Сошников.

— Не знаю. Я когда маршрут проверял, электричка простояла в Наре почти сорок минут. То ли ремонт там, то ещё какая-то хрень. Так что в случае чего ждите нас в течение часа. Если мы с Арменом не появляемся, то валите обратно в Москву…

Кучеренков каждый раз повторял одну и ту же схему: Груздиков покидал Москву на угнанной машине один или с Сошниковым. Остальные присоединялись к ним по дороге. Расчёт был прост: если машину остановят при выезде из Москвы, то пострадает не вся банда. 

— Вопросы есть?

— Нет вопросов, — Сошников залпом опорожнил стакан.

— Сегодня пьём в последний раз. Завтра уже сухой закон, пацаны. Всем ясно?

— Ясно…

— Груздь, ты мне в четверг насчёт машины сразу отзвонись, понял?

— Чего ж не понять? Да ты не беспокойся, всё будет путём. Не в первый раз… Ставь второй пузырь, что-то душа горит…

Кучеренков усмехнулся и вытащил из шкафа сразу две бутылки.

— Ну что? За дедушку Ленина? Всё-таки у него нынче день рождения, — предложил Тер-Микалёв.

— Наливай.

— А если бы революции не было, то были бы сейчас вокруг нас сплошные буржуи, — мечтательно протянул Груздиков. — Можно было бы каждого второго трясти на улице.

— Если бы революции не было, — сухо заметил Кучеренков, — то ещё не известно, были бы мы на свете.

— Это почему же?

— Потому что наши мамки батрачили бы от рассвета до заката, рожали бы в овраге, а мы бы, может, не выжили при таких родах.

— А мой отец из княжеского рода, — сказал Армен.

— Заливаешь! — крякнул Груздиков.

— Я никогда не заливаю! — мгновенно озлобился Тер-Микалёв. — Если бы не революция, мы бы с тобой за одним столом никогда не сидели.

— Вот за это вас, буржуев и помещиков, мы и ненавидели! — огрызнулся Груздиков.

— Хватит бодаться из-за пустого, — оборвал их. — Тоже мне князья и революционеры выискались! Наливайте, хряпнем по полной!

 

***

 

Телефонный звонок поймал Смелякова в двери, когда Виктор уже собирался уходить.

— Капитан Смеляков слушает…

Звонили из технической службы КГБ.

— Только что под техникой прошла информация, что они собираются брать кассу в городе Жуковка, это где-то в Брянской области.

— Когда?

— В пятницу утром выезжают из Москвы.

Виктор внимательно, испытывая нарастающее нетерпение, выслушал всю информацию и стремглав помчался к Савчуку.

— Владимир Иванович!

— Чего ты такой взмыленный?

— Боялся, что уже не застану вас. Только что звонили чекисты.

— Насчёт Кучера?

— Да.

— Ты присаживайся, чего топчешься?

Виктор подвинул стул и, набрав побольше воздуха, выпалил:

— В пятницу, двадцать пятого, будут брать кассу!

— Где?

— В Брянской области. Выдвигаются утром. Двумя группами. Кучер и Тер-Микалёв отправляются утренней электричкой и едут до «Суходрева». Я ещё не посмотрел карту, но думаю, что это с Киевского вокзала.

— Да, с Киевского. Калужское направление.

— Груздиков и Сошников едут на машине. Груздиков должен угнать автомобиль в ночь с четверга на пятницу. Похоже, у него есть уже что-то на примете, так как он уверенно сказал, что сделает всё легко. Наверное, у него всегда имеется что-то на примете. С Кучером они встречаются на станции «Суходрев» и оттуда едут уже все вместе.

— Брянская область… Как ты сказал? Жуковка? Я и названия такого не слыхал. Дай-ка карту посмотрим… Так… Где ж он тут? Маленький должен быть, если они работают по предыдущей схеме. А то и вовсе посёлок городского типа. Ага! Нашёл… Так… Скорее всего через Брянск поедут. Но могут через Рославль. Жуковка-то лежит почти посередине между Брянском и Рославлем.

— Вряд ли через Рославль. От Брянска всё-таки чуть короче получается. А им и так весь день трястись. Им бы только-только к закрытию сберкассы успеть.

— Знаешь, это мы с тобой уж не в своё дело суёмся. Передавай информацию в МВД. Наступил момент реализации. Ты эту банду выявил, ты её задокументировал, ты свою разработку довёл до логического конца. Дальше держать эту информацию при себе мы не можем. Пусть ГУУР берёт на себя руководство всей операцией. Теперь уж это не наша головная боль. Пусть координируют работу, обеспечивают группу захвата… Я сейчас свяжусь с Чеботарёвым, начальником отдела ГУУР, он возглавляет штаб по раскрытию всех этих преступлений, скажу, что у нас банда, которая проходит по нашему агентурному делу, готовит разбойное нападение в Брянской области. И пусть он занимается организацией всей этой работы и возглавляет оперативную группу, которая будет заниматься задержанием Кучеренковской банды.

Виктор напряжённо смотрел на Савчука.

— О чём думаешь? — спросил начальник.

— Неужели мы наконец возьмём их?..

 

***

 

По платформе станции «Суходрев» бегала крохотная взъерошенная собачонка. Время от времени они усаживалась, запрокидываясь набок, и принималась яростно чесать себя за ухом, затем резко вспрыгивала и торопилась дальше, быстро перебирая коротенькими ножками. Добегая до конца платформы, она тявкала пару раз и поворачивала обратно.

В белом здании станции, в небольшом зале ожидания с обшарпанными коричневыми стенами, выстроилась небольшая очередь в билетную кассу, возле которой на фанерном щите висело расписание электричек и многочисленные бумажки с объявлениями. На грязном цементном полу распластались растоптанные конфетные фантики и использованные билеты. Кучеренков и Тер-Микалёв стояли возле буфета, отгороженного от посетителей мощной железной решёткой, и выбирали, что купить.

— Решётка у вас прямо-таки тюремная какая-то, — пошутил Армен, протягивая продавщице деньги.

— Иначе нельзя, — недовольно пояснила краснощёкая продавщица, вытирая руки о фартук. — Тут только отвернёшься, как сразу норовят слямзить что-нибудь с витрины. Вон их сколько, глазастых и на дармовщинку охочих, — она кивнула в сторону группы подростков, развалившихся на перекошенных стульях у противоположной стены. — Милиции на всё плевать! В стране перестройка, а милиция делать ничего не хочет. Что ж мне, своими кровными расплачиваться за украденный шоколад, что ли?..

— Да вы не волнуйтесь так, — вежливо проговорил Тер-Микалёв. — Всё наладится. Всё у нас будет хорошо.

— Ничего у нас не будет! Потому как живём в дерьме и не хотим ничего другого! Потому как мозги нам всем законопатили всякой чушью! И не надо таращиться на меня! Имею право говорить! Нынче гласность всюду, за правду не наказывают!

— Да я и не таращусь, — спокойно сказал Армен, — просто жду когда вы мне товар отпустите.

— Говорите, что вам надо…

— Мы хотели чаю сладкого и по булочке.

— Какие булочки?

— Рогалики вон те…

— Так и надо говорить. А то булочки, видите ли, им подай. Рогалики это вам не булочки! Может, карамельку к чаю? Возьмите карамельки на сдачу.

— Ладно, пососём вашу карамельку…

Они взяли едва тёплый чай в гранёных стаканах и отошли в угол зала.

— Молодые люди, сигареткой не угостите? — остановилась возле них женщина в сильно обвислой серой кофте, длинной шерстяной юбке и туго повязанном на голове клетчатом платке. 

Кучеренков достал из кармана пачку.

— О, «Столичные»! Спасибочки! — Женщина торопливо сунула сигарету в рот, нервно моргая из-за крупных очков в роговой оправе. — А спичек не найдётся?

Кучеренков мягко щёлкнул зажигалкой, и женщина благодарно закивала. Суетливо кланяясь, она засеменила к двери. Она не успела выйти из здания станции, как возле Кучеренкова появился подросток в поношенном тренировочном костюме.

— Куревом не поделитесь? — деловито поинтересовался он сиплым баском.

Кучеренков отхлебнул из своего стакана и спросил:

— Вы тут все у нас будете стрелять?

— А чё? — Паренёк шмыгнул носом. — Жалко, что ли? У вас вон целая пачка.

— Держи… И пацанам своим сразу прихвати, а то чаю не дадите попить спокойно…

— А ну кончайте курить! — крикнула буфетчица из-за своей чугунной решётки. — Устроили тут курильню, понимаешь! Брысь отсюда!..

— Я семнадцатый, груз прибыл, находится в здании станции. Продолжаю наблюдение.

Минут через десять Кучеренков и Тер-Микалёв неторопливо вышли наружу, держа руки в карманах.

— Я семнадцатый. Груз покинул здание станции. Движется по направлению к автостоянке перед станцией. Ведёт себя спокойно, нервозности не чувствуется.

— Я десятый, остался на повороте. Дополнительный груз прибыл к станции, квитанция — ММЮ-15-20. Повнимательнее там…

— Я семнадцатый, жду дополнительный груз…

Минуло не более пяти минут, и к станции медленно подкатил, переваливаясь на ухабах, «Москвич» серого цвета. Дымя сигаретой из окна высунулся Груздиков.

— Здорово, мужики, — поприветствовал он приближавшихся Кучеренкова и Тер-Микалёва.

— Я семнадцатый. Дополнительный груз прибыл, — прокомментировал их встречу голос в эфире.

Кучеренков придирчиво осмотрел машину и постучал ногой по колёсам.

— Что за драндулет? — Он метнул недовольный взгляд на Груздикова. — Развалюха совсем. Ничего получше не было? Нам ещё трястись и трястись.

— Извини, старик, — угрюмо ответил Груздиков. — Другого ничего не нашлось.

— Ладно, доберёмся, — заговорил Армен. — Как прокатились?

— Мировая прогулка, — ответил Сошников с заднего сиденья.

— Спать охота, — по-прежнему без энтузиазма сказал Груздиков.

— Пусти-ка за баранку. Ты уже нарулился. Валяй к Сошке назад.

Кучеренков сел на водительское кресло, Тер-Микалёв устроился рядом.

И опять в эфире зазвучали голоса разведчиков.

— Я семнадцатый, груз движется в вашем направлении. Грузчики, принимайте…

— Я десятый, вас понял. Принимаю…

 

***

 

Надвигалась гроза. Пространство от горизонта до горизонта налилось мелкой дрожью, загудело каким-то низкими, почти неуловимыми тонами, от которых всё завибрировало. По небу медленно прокатилась волна грома, за ней — другая, затем ещё и ещё. Раскаты звучали по-разному: то с оглушительным треском, то с гулким рыком, то просто шумели, перекликаясь сами с собой, будто грохочущие булыжники, перекатывающиеся из одного края небосвода к другому.

— Шикарная погодка, — проговорил Кучеренков, поглядывая из окна автомобиля на низкие тучи.  

— Чего хорошего? — мрачно спросил Груздиков. Он с детства испытывал суеверный страх перед грозой.

— Обожаю дождь, обожаю молнии… Сейчас вдарит как следует! — Кучер крутанул руль, сворачивая с шоссе на просёлочную дорогу.

Полыхнула молния. Груздиков зажмурился, в теле дрогнуло сердце. Фёдор поёжился и уставился в пол. Сошников краем глаза поглядел на приятеля.

— Чего насупился? — спросил Алексей.

— Выпить хочется. Настроение поганое.

— А чего поганое-то?

— Хрен его знает. — Груздиков передёрнул плечами. — Живот подводит.

— Сейчас быстренько кассу оприходуем, и настроение мигом выправится, — заверил Кучеренков, не отрывая взгляда от дороги.

По крыше автомобиля забарабанили крупные капли.

— Началось!

— Сейчас всю дорогу размоет, — проворчал Фёдор. — Увязнем на обратном пути.

— Не увязнем.

— Ты погляди на эту грязищу. Тут и без дождя только на тракторе впору ездить, а уж теперь просто болото станет, — продолжал бухтеть Груздиков.

— Слушай, Груздь, ты чего сегодня такой? — начал раздражаться Кучеренков.

— А ничего… Кошки скребут на душе… Нехорошо мне как-то…

— Мы на дело идём, — грозно напомнил Кучеренков. — Кончай канючить! Сейчас всем настроение обосрёшь! Надо было тебя в Москве оставить… Тебе хорошая жизнь не на пользу, Груздь. Размяк ты, киснуть стал часто. А мне такие напарники не надобны. Раньше ты покрепче был.

— Да, Федька, я тоже заметил, — заговорил Тер-Микалёв. Он находился на переднем сиденье и за всю дорогу не произнёс ни слова.

— Чего заметил? — Груздиков вспыхнул. — Ты-то чего лезешь?

— А у нас все имеют право голоса, — осадил его Кучеренков. — И если ты стал жидковат от обилия коньяка, то мы имеем право тебе указать на это. А вот у тебя нет права обижаться. Если ты мужик, то проглоти и сделай выводы. Ясно?

— Ясно…

— Вот и славненько… Теперь уж нам близко…

Дождь усилился, и «дворники» уже не справлялись с потоком воды, обрушившимся на лобовое стекло. Машина несколько раз застревала в рытвинах, но после натужного рёва двигателя всё-таки выбиралась из жидкой западни размытой деревенской трассы.

— Может, переждём? — предложил Сошников.

— Да уж приехали… Вон впереди маячат дома. Это уже Жуковка…

Автомобиль, преодолев гигантскую коричневую лужу, покрытую пузырящейся коричневой пеной, притормозила возле низенького строения сельского магазинчика с потрескавшейся серой стеной.

— Слышь, Кучер, дай-ка я, что ли, сигарет куплю, — попросил Тер-Микалёв. — А то ведь потом некогда будет, а курить захочется. Это уж как пить дать.

— Ладно, сбегай, — согласился Кучеренков, посмотрел на наручные часы и добавил: — Армен, мне тоже возьми… Лёха, а ты вылезай и двигай в сберкассу. Вон тот домик, видишь?

— Может, переждать? — опять предложил Сошников. — Дождина такой! Насквозь промокну.

— Пошёл! — рявкнул Кучеренков, и его лицо сделалось злым. — После просохнем. Сейчас не до нежностей, мать вашу!.. На часы посмотри, мать твою! Сейчас уж закрывать будут! Да что с вами со всеми сегодня?! Делом заниматься не хотите? А коньяк в ресторанах жрать всегда готовы! А ну возьмите себя в руки.

— Кучер, не ори, — устало огрызнулся Груздиков.

— Лёха, — Кучеренков мотнул головой по направлению к сберкассе, — быстро! Заглянешь внутрь, как обычно, и выйдешь на крыльцо, если там тихо.

Тер-Микалёв и Сошников выбрались из «Москвича». Армен тут же скрылся в магазине, а Сошников побежал через улицу, шлёпая по лужам и втягивая голову в плечи. В мутном дождливом воздухе было видно, как Алексей поскользнулся на единственной ступеньке перед входом в сберкассу и ударился плечом о дверной косяк.

— Похоже, ногу подвернул, — прокомментировал Кучеренков.

— Ты только не стреляй его за это, — мрачно пошутил Груздиков. — А то одного хромоногого ты уже порешил.

— Не пори чушь, Груздь… Андрюха был серьёзно ранен. Не мог я его с пулевым отверстием к доктору тащить, понимаешь ты это?

— Понимаю, — кивнул Фёдор, не отрывая взгляда от дверей сберкассы, куда, прихрамывая вошёл Сошников, — я всё понимаю: и пулю, и нож, и что угодно другое… Только вот ты меня больше никогда слабаком не называй. — Голос Груздикова зазвучал глухо и свирепо. — Я при пацанах промолчал, но это последний раз. Ты, Кучер, очень уж командовать полюбил. В следующий раз я с тобой иначе разговаривать буду, если ты ко мне так…

— Успокойся, у меня и в мыслях не было обидеть тебя. Просто встряхнуть хотел. — Сергей быстро посмотрел на Фёдора и протянул ему руку. — Без бля… Я ж по-настоящему только тебе доверяю…

Фёдор лениво пожал протянутую руку.

— Замётано…

— А вон и Сошка появился, — Кучеренков откинул рукой волосы со лба. — Вроде показывает, чтобы ехали туда… Где Армен-то? Чего он там застрял с этими сигаретами?

— Давай к сберкассе. — Груздиков шлёпнул Сергея по плечу. — Пока выгружаться будем, Армен подгребёт к нам.

Кучеренков согласился и надавил на педаль. Машина, переваливаясь на неровностях и всплёскивая грязной водой, подкатила к Сошникову.

— Там только баба одна сидит, — доложил он, просунув голову в окно «Москвича», и добавил: — Молодая, хорошенькая. Если заартачится, жаль будет ей череп проламывать.

Кучеренков ничего не ответил и молча вышел из машины. За ним под дождь выпрыгнул и Груздиков.

— Мы с Груздем идём внутрь, — сказал Кучеренков, — а ты пока баллон с газом доставай. Справишься? Как нога?

— Справлюсь. Армен поможет.

Кучеренков и Груздиков достали из карманов чулки и, быстро натянув их на головы, бегом ворвались в сберкассу.

— А ну тихо! — скомандовал Фёдор и вытащил пистолет.  

Сидевшая за деревянной стойкой молодая женщина оторопело уставилась на ствол оружия.

— Чего вам? — шёпотом спросила она и облизала губы.

— За деньгами пришли, красавица. — Кучеренков мрачно хохотнул. — Где сейф? Ключи есть?

— Да нет никаких денег, — испуганно отозвалась женщина. — Не привезли ничего…

— Это мы разом проверим. Ты встань-ка, повернись ко мне задом.

— Зачем?

— Живо! Руки тебе свяжу.

— Не надо, пожалуйста, не делайте мне ничего, — залепетала она.

Кучеренков оглянулся и выругался:

— Где Армен? Что б у него хер на лбу вырос!

И повернув к Груздикову своё обтянутую коричневым чулком голову, он приказал:

— Покарауль тут, я пацанов потороплю, а то не чешется никто.

Он решительно вернулся к двери и, столкнувшись там с Сошниковым, выглянул наружу. Через улицу, спотыкаясь, мчался Тер-Микалёв.

— Ты где застрял, падла хренова?

— Да они закрываться хотели, никак не продавали…

—  «Не продавали»! Мать твою! Как на курорт приехали! Еле ноги переставляете! Иди туда, помоги Сошке, он ногу подвернул. Да не забудь чулок напялить… Я пока верёвку достану…

Он сел в машину и пошарил рукой под сиденьем, где, как ему казалось, лежал моток бельевой верёвки.

— Куда они его сунули, сволочи?

Кучеренков привстал и перегнулся через спинку кресла. Глаза его уловили какое-то движение за задним стеклом, почти непроглядным из-за струящейся воды. Он застыл на несколько мгновений, звериным чутьём уловив надвигавшуюся опасность.

— Что б вы…

Ещё не успев толком понять, что так обеспокоило его, Кучеренков повернул ключ в замке зажигания и завёл машину.

«А может, это лишь нервы?» — спросил он и заставил себя выглянуть из окна.

То, что он увидел, поставило точку всем его всколыхнувшимся сомнениям. Вдоль улицы по направлению к сберкассе бежало несколько человек. В мокром тумане различались очертания переваливающегося «УАЗика».

«Менты! Обложили, суки! Подловили!»

В следующее мгновение из-за угла сберкассы вынырнуло два человека с пистолетами в руках. Один из них что-то прокричал Кучеренкову, но у Сергея словно уши заложило: пропали все звуки, в голове осталось только оглушительное биение сердца и шум вскипевшей крови. Он впился руками в руль и до упора вдавил педаль газа. «Москвич» прыжком сорвался с места, едва не сшиб кого-то в плаще, возникшего из плотной стены дождя, и помчался, подскакивая, из посёлка. На повороте он едва не опрокинулся, но вырулил и скрылся.

— Ушёл гад! — с досадой воскликнул милиционер в плаще.

Остальные милиционеры рассредоточились вдоль здания сберкассы, заняли позиции возле двери и окон.

— Кучер! — Из двери высунулся Груздиков. Он услышал надсадный рёв двигателя и ринулся к выходу, чтобы понять, что происходит. Его беспредельное возмущение поведением главаря банды смешалось с накатившим испугом. — Твою мать?! Ты куда сорвался, хрен собачий?!

Мгновением позже ловкие руки свалили Фёдора лицом в жидкую грязь и выхватили пистолет.

— Лежать!

И тут Груздикова будто прорвало. Он взвыл от обиды и злости.

— И ещё этот ваш дождь! Это сраный дождь! — ревел он, утопая щекой в луже.

Группа захвата стремительно ворвалась в помещение сберкассы и захватила Сошникова и Тур-Микалёва, не оказавших сопротивления.

Лёжа на полу, Армен смотрел широко раскрытыми глазами на окруживших его сотрудников милиции и никак не мог взять в толк, что происходит. «Повязали! — крутилось у него в голове. — Повязали, скоты! Но как? Как это случилось?! Откуда свалились на нас эти легавые?!» Он увидел, как один из милиционеров подошёл к кассирше и бережно обнял её за плечи.

— Как ты, Мила?

— В порядке.

Милиционер нагнулся над Тер-Микалёвым и каким-то нечеловеческим голосом произнёс:

— Если бы её хоть пальцем тронули, я бы вас прямо здесь пристрелил, — и такой безудержной животной силой хлынуло от милиционера на Армена, что он похолодел.

— Да всё ведь нормально, Андрей, — успокоила оперативника женщина.

— Нормально, только вот Кучер смылся, — и Андрей сильно ударил Тер-Микалёва ногой под рёбра.

— Андрей! Остановись! — воскликнула она.

— Раздавил бы их всех, как тараканов!

 

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. СЕНТЯБРЬ 1986

 

 

 

На тусклом телевизионном экране колыхалась взбудораженная толпа, в самой гуще которой виднелся улыбающийся человек в шляпе. Это был Михаил Сергеевич Горбачёв, в очередной раз совершавший незапланированную «вылазку в народ».Советские люди ещё не привыкли к тому, что руководитель государства мог вот так запросто остановить свой кортеж и выйти из машины, чтобы напрямую поговорить с простыми гражданами и услышать от них наболевшее. Все галдели, наседали, протягивали руки, стремясь потрогать Горбачёва.

— Михаил Сергеевич! Михаил Сергеевич! — кричали наперебой десятки голосов.

Все что-то спрашивали, но в общем шуме вопросы терялись.

— Давайте спокойнее, товарищи, — попросил Горбачёв, счастливо улыбаясь. — Давайте по порядку.

— Михаил Сергеевич, построже спрашивать с руководителей-коммунистов! — прорвался вперёд широколицый мужчина.

Горбачёв глубокомысленно кивнул и взмахнул рукой, призывая собравшихся к вниманию.

— Я считаю так: ко всем надо предъявлять повышенные требования. Но руководители и коммунисты должны понимать, что к ним требования должны быть удвоены. То, что мы начали в стране, будем начинать с партии. Главное — активность. Надо отбросить малейшее проявление инертности. И прежде всего, партия должна быть ближе к народу, знать его нужды, держать руку на пульсе жизни народа… Хочу спросить у вас, вы за настоящую перестройку? Или пусть она потихоньку идёт?

— За перестройку!!! — Толпа колыхнулась в едином порыве. — Менять всё нужно!

Виктор отвёл глаза от телевизора. За репортажем он не следил. Мысли его унеслись далеко, он был целиком поглощён завтрашним днём.

С того дня как были схвачены подельники Кучеренкова, а сам он невероятным образом ускользнул и исчез в неведомом направлении, Виктор не переставал думать о матёром, хитром и чутком бандите.

— Не может такого быть, чтобы мы не отыскали его! — снова и снова повторял Виктор. — Такие силы брошены на его поиски! Такая мощь! Не верю, что он исчезнет и избежит кары!

Генеральная прокуратура проводила расследование, МВД осуществляло оперативное сопровождение уголовного дела, но поскольку Кучеренков оставался в розыске, Смеляков продолжал работу по своему агентурному делу, разыскивая главаря банды. Квартира Кучеренкова по-прежнему находилась на прослушивании, телефон тоже. За всеми адресам, где Кучер мог объявиться — будь то его родители или семьи арестованных дружков — велось наблюдение. Но Смеляков не надеялся, что опытный преступник сунется в какое-либо из этих мест. По-настоящему он надеялся только на один адрес — улица Новаторов, дом три, где проживала Серафима Литвинова.

Савчук тоже склонялся к мысли, то Литвинова — единственная реальная зацепка, через которую можно выйти на Кучера.

— Ставь её телефон на прослушку, — распорядился Савчук.

— Это мы сделаем, Владимир Иванович. Только мне думается, что Кучер не станет ей звонить. Он же понимает, что мы обложили его со всех сторон. Раз мы устроили засаду в сберкассе, значит, мы за ним следили плотно и наверняка знали о его замысле. Он не мог не догадаться, что мы слушали разговоры в его квартире. Он этого не знает наверняка, но может догадываться. А если он допускает, что мы долго сидели у него на хвосте, то могли выявить и его связи. У Литвиновой он светился часто, стало быть, не рискнёт к ней пойти и не станет ей звонить.

— Рассуждаешь ты верно. Но не поставить телефон под технику мы не имеем права. Кроме того, необходимо взять под контроль её корреспонденцию. Бандиты хоть и много чего знают о наших методах работы, но им и в голову не придёт, что мы можем и почту их отслеживать. Думаю, что Кучер скорее всего свяжется со своей подругой с помощью какой-нибудь почтовой открытки. Не станет он звонить по телефону, тут я с тобой целиком согласен…

И вот неделю назад, после четырёх месяцев томительного ожидания, Литвина получила короткое письмо: «Сима. Приезжай в Щербинку 20 сентября. Буду ждать в кафе “Солнышко” в девять утра». Был ли это Кучеренков? Или связник?

Чтобы не обнаружить себя раньше времени, было решено установить наружное наблюдение было установлено возле кафе «Солнышко». Савчук усилил опергруппу Смелякова ещё тремя сотрудниками. Всё было готово. Нетерпение Смелякова достигло предела. «Завтра мы его накроем! Обязательно накроем! Не можем мы позволить ему снова уйти. Это было бы вне всякого разумения. Обязательно возьмём! Скрутим во что бы ни стало. И с “Хищниками” будет покончено!»

Уснуть Виктор не смог. Чтобы не мешать Вере и дочке, он всю ночь он просидел на кухне с погасшей сигаретой в зубах. В голове плавали какие-то разрозненные воспоминания, иногда возникали картины детства. Почему-то перед глазами возникли родители. Он ясно увидел, как мама кормила его кашей с ложки — сцена из далёкого, почти нереального детства, источавшего запах яблок и скошенной травы. Он настолько провалился в ту сцену, что даже ощутил вкус каши во рту. Это была гречневая каша, сваренная на молоке и подслащённая. Так умела готовить только мама. 

«Чего это я? Откуда вдруг отчётливое видение? Может, предчувствие чего-то плохого? Может, это знак? Нет, никаких предчувствий у меня нет. Только нервозность. А почему я думаю, что это не предчувствие? Никогда раньше я не видел ничего подобного… Детство вернулось ко мне. Почему? И такое яркое… Мама… Почему вдруг мама? Надо бы позвонить им… На всякий случай… Нет, нельзя. Ни в коем случае! Незачем зря тревожить стариков. Да и что я скажу им? Что приснилась мне мама? И что? Кашей кормила меня… Чего я прицепился к этому сну? Это ведь был просто сон…»

Виктор вытащил изо рта размякшую сигарету и смял её.

«И почему я решил, что это был не сон, а какое-то видение? Я просто уснул за столом и не заметил этого… Уснул… И увидел детство — самое беззаботное время моей жизни. Всё, из чего оно складывалось, это настоящие крупицы счастья. Разбитые колени, локти, ссоры с дружками, падение с обрыва на велосипеде — это счастье, потому что за этим не скрывалось никакой подоплёки, никаких тайн, никаких задних мыслей, никакой корысти. Всё было душевно чисто и понятно, даже если и накатывала порой обида на кого-то. Как всё было славно! И как всё потом стало совсем по-другому…»

Он поднялся, зажёг газовую конфорку и поставил чайник с водой. Внезапно на него накатило абсолютное спокойствие…

Из дома он вышел пораньше и прогулялся по Ленинскому проспекту до самого метро.

На работе его уже ждал Миша Самохин.

— Ты чего в такую рань, Миша?

— А вы?

— Не спалось.

— И мне не спалось, — признался Самохин.

— Побалуемся чаем?

— Я за ночь почти целый чайник выдул, — улыбнулся Миша. — В меня больше не влезет.

Виктор устроился за столом и посмотрел в окно.

— Все ещё спят, — проговорил он тихо, глядя на соседний дом.

— Суббота.

— Все ещё спят… Иногда мне становится так странно…

— Почему?

— Странно, когда вдруг понимаю, что никто нас не видит, не чувствует нашей работы… Все спят, у всех своя жизнь… А мы собираемся сейчас на задание, пытаемся решить важные проблемы, оградить людей от опасностей, о которых никто даже не подозревает… Вот это мне странно…

— Люди и не должны знать об этих опасностях.

— Ты думаешь?

— Каждый живёт своими заботами, выполняет свою работу. И никто из нас не знает секретов и тонкостей этой работы. Нам показывают кино — мы видим только конечный результат. Нас везут на метро — мы пользуемся только конечным результатом чьего-то очень напряжённого труда. Мы ловим преступников — и люди пользуются результатами нашей работы, даже не представляя, что эта работа была сделана. Если бы мы обо всём знали, то не могли бы, думаю, жить счастливо и спокойно. 

— А ты счастлив, Миша?

— Да… Знаете, Виктор Андреевич, сегодня промаялся всю ночь, вспоминал всякую ерунду, глупости, которые мне вроде бы мешали жить, и понял, что я счастлив и что всё, что было (в том числе и всякие дурацкие неприятности), оно и составляет в конечном счёте счастье. Да, я счастлив. И сегодня я ушёл из дома с ощущением абсолютного счастья. Поглядел на Ольгу мою, на дочурок, поцеловал их и ушёл с лёгким сердцем… 

В кабинете бесшумно появился Лукашин.

— Ты как призрак двигаешься. Ни звука не издаёшь. — Самохин протянул ему руку. — Привет. У тебя даже дверь не скрипит.

— Всегда мечтал быть Чингачгуком, — засмеялся Лукашин. — Вы когда пришли-то? Ночевали, что ли, здесь?

— Не спалось, а дома торчать уже не было сил, — признался Смеляков и встал.

Пройдясь по кабинету туда-сюда, он остановился и засмеялся:

— Между двух Михаилов стою.

— Это на счастье, — ответил Лукашин.

— Хорошо бы пораньше всё закончить сегодня. — Самохин потянулся. — Я уже давно девчонкам обещал выбраться в Парк Культуры. На колесе обозрения хотят покататься.

— Если оперативно сработаем, то успеешь, — проговорил Виктор.

— Не пора ли нам выдвигаться? — Лукашин посмотрел на наручные часы.

— Погоди, сейчас Климов Володя подойдёт со своими ребятами. Савчук нам его опергруппу в качестве подкрепления выделил.

— Классно! Володька — мировой парень…

 

***

 

Погода была пасмурная. Густой туман лежал на полях и слизывал очертания деревьев.

— Ты только глянь! — произнёс Самохин, всматриваясь в наползавший туман.

Верхняя кромка лесного массива ещё различалась тёмной зелёнью с золотистыми проблесками кое-где, но книзу лес истаивал в белой пелене. Кое-где в поле из белёсой дымки поднимались неясные контуры пышных берёз и тополей, выступали полупрозрачные рисунки деревенских домов. Туман полз, словно живой молочный сгусток, растёкшийся по окрестностям, шевелящийся, ленивый; он медленно стекал на дно многочисленных оврагов, налипал на берегах речушек, клубился под мостами. 

— Красотища! — то и дело восхищался Самохин.

— Удивительное спокойствие, — поддакивал Лукашин.

Машины наружного наблюдения мчались параллельно движению электрички. Автомобиль опергруппы Смелякова ехал «на хвосте», поддерживая с коллегами связь по рации.

Когда добрались до Щербинки, небо немного просветлело, тучи начали рассеиваться.

— Ну вот, — обрадовался Лукашин. — Теперь веселее будет. А то просто как в кино: декорация для создания соответствующей психологической атмосферы. Ещё бы гром с молниями…

Виктор кивнул. Из соседней машины вышел Климов и закурил. Смеляков подмигнул ему, не переставая вслушиваться в переговоры разведчиков по рации. Внезапно оживилась рация в автомашине.

— Пятьсот десятый, как обстановка? Пятьсот второй просит доложить ситуацию, — донёсся голос дежурного по МУРу.

— Пока расставились на месте. Ждём. Вряд ли удастся взять его тут. Кафе кишит людтми. Будем информировать по Меере развития событий.

— Ладно, сейчас доложу…

Как только голос дежурного смолк, появился старший бригады наружного наблюдения и вполголоса сообщил:

— Приняли…

Кучеренкова было хорошо видно сквозь огромное окно кафе, на стекле которого жёлтыми буквами тянулась изогнутая надпись «Солнышко». Он сидел за столиком прямо возле окна, просматривая всё пространство кафе. Литвинову он приметил сразу, но не подал ей никакого знака. Войдя в кафе, она осмотрелась, поправляя густые тёмные волосы, остановила взгляд на Кучере и двинулась к нему, огибая столики на пути. Некоторое время она стояла перед Кучеренковым, невесело улыбаясь, затем скинула лёгкий голубой плащ, бросила его на спинку стула, села и одёрнула короткую юбку. На щиколотках и икрах Литвиновой различались мелкие тёмные пятнышки — при переходе улицы она забрызгала ноги.

— Я двадцатый, Груз находится в кафе…

Несколько минут спустя к столику Кучеренкова подошла официантка.

— Что будете заказывать?

— Два кофе с мороженым. Вина ведь вы не дадите?

— Вы же знаете, товарищи! — почти обиделась официантка. — Сейчас идёт борьба с пьянством. Нам категорически запрещено подавать спиртное.

— Ладно, несите кофе…

Официантка подходила к ним ещё дважды, что-то уточняя.

— Я пятнадцатый. Груз собирается покинуть кафе.

— Пятнадцатый, как он держится?

— Напряжённость чувствуется. Смотрит настороженно.

— Тринадцатый, принимайте их…

— Я тринадцатый, принимаю…

— Будьте осторожны…

Кучеренков и Литвинова шли довольно быстрым шагом. Женщина иногда останавливалась, что-то резко говорила Кучеру, он отмахивался, и они шагали дальше.

— Двадцать второй, я семнадцатый, принимайте груз возле булочной…

— Я двадцать второй, принимаю…

— Десятый, будьте готовы принять их в конце улицы…

— Вас слышу, мы уже на месте…

Смеляков напряжённо следил за продвижением Кучеренкова.

— Вот сволочь! Он будто специально ходит там, где побольше народу. Просто ныряет в толпу! Миша, ты видишь? — Виктор вытер вспотевшие ладони о брюки.

— Вижу, — сказал Самохин. — Надо было на выходе из кафе брать его.

— Там дети вокруг шныряли, — произнёс Климов. — Если бы он стрелять начал, то ужас что началось бы!

— Куда они идут?

— К нему на хату, наверное…

Когда Кучеренков замедлил шаги возле двери подъезда, одной рукой прижимая к себе Литвинову, в двух метрах от них остановилась двигавшаяся им навстречу плотно сбитая женщина с авоськой, в которой виднелся хлеб. Тяжело дыша, она расстегнула ворот и рукой отёрла шею.

— Это грузчица наша, — едва слышно проговорил начальник бригады, словно отвечая на застывший в глазах Смелякова вопрос.

Кучеренков потянул на себя дверь и вошёл в подъезд. Литвинова скользнула следом. Выждав секунд десять, в подъезд прошла и женщина с авоськой.

— Надо вызывать спецназ, — решил Смеляков. — В доме мы его сами не возьмём.

По радиостанции он связался с дежурным по МУРу.

— Кальчуга! Я пятьсот десятый! Передай пятьсот второму, что нужны тяжёлые!  

— Вас понял, нужны твам яжёлые, — отозвался дежурный.

Минут пять спустя из подъезда опять вышла уже знакомая сыщикам женщина с авоськой. Возле двери она столкнулась с интеллигентного вида дамой, что-то сказала ей, видимо извиняясь за свою неловкость, и неторопливо двинулась прочь. Интеллигентная дама, поигрывая зонтиком, свернула за угол.

— Двадцатый, я одиннадцатый, груз находятся в квартире номер пятнадцать на третьем этаже…

— Понял тебя, одиннадцатый…

Виктор посмотрел на часы.

— Спецназ доберётся сюда минут через сорок. — Повернувшись к Самохину, он сказал: — Пойдёмте в подъезд. Мало ли что… Миша, позови Володю…

Вчетвером они неторопливо прошли в дом и осторожно поднялись к квартире пятнадцать.

Это был старый пятиэтажный дом, без лифта, с узкими лестничными клетками. В подъезде витал густой запах плесени и экскрементов, на грязных стенах всюду чернели пятна от затушенных сигарет, примитивные неприличные рисунки и криво выведенные матерные слова.

Климов и Самохин поднялись на пролёт выше и устроились на замусоренном подоконнике мутного окна. Смеляков с Лукашиным заняли позицию пролётом ниже, чутко вслушиваясь во все звуки, разносившиеся по подъезду.

— Кто-то картошку жарит, — прошептал Лукашин, двигая ноздрями.

— Как ты сквозь здешнюю вонь картошку учуял? — так же шёпотом удивился Смеляков.

— У меня всегда было обострённое обоняние…

Наверху чиркнула спичка. Климов закурил. Самохин, осторожно ступая и стараясь не хрустеть попадавшими под ноги крошками грязи, спустился к квартире Кучеренкова и приложил ухо к двери. Затем перегнулся через поручни и посмотрел вниз, где ждали Смеляков и Лукашин.

— Вода в ванной шумит, — одними губами сообщил он.

— Вода?

— В ванной… — и так же осторожно Миша вернулся наверх.

— Мыться, что ли, собрались они? — спросил он приглушённо.

— Подмыться, — прошипел в ответ Климов и ощупал спрятанный под пиджаком пистолет.

— Резонно…

В эту минуту Сима Литвинова стояла в задумчивой позе, прислонившись к старому платяному шкафу спиной, и глядела на неприбранную кровать. Снятый плащ она держала в руке.

— Серёжа, — позвала она скрывшегося в ванной Кучеренкова.

— Чего? Сейчас я…

Он появился в комнате, оголённый до пояса. Вытирая вафельным полотенцем подмышки, он приблизился к женщине.

— Ты будешь мыться?

— Серёжа, ты непременно хочешь?

— Я соскучился, Сима, истосковался. — Он припал губами к её шее.

— Зачем нужна такая жизнь? Сколько ты будешь прятаться?

Он принялся торопливо расстёгивать её блузку, но никак не мог справиться с многочисленными крохотными пуговицами.

— Где ты такую дрянь отыскала? Что за шмотки?

— Самый писк, между прочим. — Её голос прозвучал тускло. — Ты в одежде никогда ничего не смыслил. Только на ценники смотрел.

— Сима, раздевайся! — Жадным поцелуем он заставил её замолчать.

— Хорошо, пусть по-твоему. — Она высвободилась. — Только быстро. Мне не хочется здесь оставаться. У меня сегодня не для нежностей настроение.

— Сима…

Она сбросила с себя всё и шагнула по направлению к ванной, но Кучеренков схватил её, крепко сдавив тонкое запястье.

— Не надо… Хочу, чтоб твой запах был…

— Глупый. — Серафима издала грудной смешок и прижалась к Кучеренкову.

Он грубовато обнял её и, подхватив одной рукой, бросил на кровать. Нетерпеливое возбуждение переполняло его. Тело дрожало, источая жар. Едва успев сбросить с себя джинсы, он навалился на женщину и быстрыми точками вторгся в неё…

Потом они некоторое время лежали. Женщина едва касалась пальцами его живота. Кучеренков, расслабившийся и подобревший было сразу после совокупления, теперь опять понемногу мрачнел.

— Сима, я должен уехать, иначе меня скрутят. 

— Тебе надо было сразу уехать. Не понимаю, чего ты ждал.

— Не знаю… Но без тебя не хочу…

— Серёжа, не смеши. У тебя девок полно всяких.

— Сима, ты же знаешь, что все они — дешёвки. Я только тебя хочу по-настоящему. Другие мне нужны на пять минут, а ты… На всю жизнь… Поедешь со мной?

— Куда?

— В Одессу. Там есть люди. Можно отлежаться. Спокойно. И на солнце…

Он порывисто поднялся и стал одеваться, путаясь в штанинах. Серафима тоже встала. Постояв чуть-чуть посреди комнаты, она погладила себя по бёдрам, скользнула руками по налитым грудям.

— Значит, только я нужна тебе… — Она запрокинула голову и собрала волосы на затылке.

— Нужна.

— Ой ли…

Она подобрала с пола одежду и стала приводить себя в порядок.

— У тебя тут и свет какой-то тусклый. Как в берлоге. Я даже лицо себе нормальное не сделаю при таком освещении.

— Тебе ничего не нужно делать с собой, Сима… — Кучеренков мрачнел всё больше. — Так что? Поедешь со мной?

— Я должна подумать… — Она выпрямилась перед ним.

— Ты уже уходишь?

— Да. Ты всё сказал, Серёжа, объяснился. Теперь мне надо подумать.

Она подошла к двери и нащупала замок.

— Подожди, он заедает. — Кучеренков прижал женщину спиной к двери. — Сима…

— Что? — Она смотрела ему прямо в глаза.

— Мне без тебя тошно. Вся жизнь тебе принадлежит.

— Это ты врёшь, милый. Но я тебя тоже люблю. И ты знаешь это. Но я не жена декабриста. Не требуй от меня многого. Я просто баба, которая хочет красивой жизни.

— Женой декабриста ты не станешь. Если меня возьмут… А меня не возьмут. Я не дамся живым.

— А жить в бегах? Это почти что в ссылке.

— Сима…

— Открывай. Я поеду… Обещаю подумать насчёт Одессы…

Кучеренков повернул замок, и металлический щелчок гулко отозвался в подъезде…

Климов первый среагировал на зазвучавшие возле двери голоса и приготовился действовать. Быстро перегнувшись через перила, он посмотрел вниз. Лукашин стоял один и напряжённо глядел на него. Несколько минут назад Смелякова по рации вызвали в машину.

— Что случилось? — недовольно спросил Виктор.

— Пятьсот второй просит срочно связаться…

— Савчук прочит связаться, — сказал Виктор Лукашину. — Сейчас вернусь…

Лукашин знаками Климову, что Смеляков ушёл. Климов понимающе кивнул.

За громким двойным поворотом замка послышался металлический звук повернувшейся дверной ручки. Климов медленно шагнул вниз. За его спиной шёл Самохин. Лукашин бесшумно, как охотник, стал подниматься по лестнице.

Кучеренков появился в дверях, обнимая Литвинову. Женщина стояла к нему лицом, и он продолжал целовать её в губы. Но тень от окна заставила его насторожиться. Увидев посторонних, явно направлявшихся к двери, Кучеренков стиснул зубы и со всей силы отшвырнул Серафиму от себя, старясь бросить её на уже совсем приблизившегося Климова. Женщина от неожиданности даже не вскрикнула. Она вообще не успела понять, что произошло.

Кучеренков стремительно захлопнул дверь.

— Стой! Милиция! — пронзительно крикнул Самохин и выхватил пистолет.

Миша выпростанной рукой постарался не дать двери закрыться, и она защемила ему пальцы. Замок не защёлкнулся, зато в ответ на слова Самохина тут же раздалось два выстрела. Из двери вылетели две щепки, пули тупо чмокнулись в противоположную стену.

— Мать твою! — Климов отпихнул опрокинувшуюся на него перепуганную Серафиму и выдернул из-под пиджака пистолет. Литвинова, всё ещё не очень соображая, что произошло, приподнялась на коленях и прижала кулаки к груди. По растерянно-испуганному лицу пробежали тени десятка противоречивых чувств.

— Кучеренков, прекрати! — Самохин прижался к стене и потянул дверь. Она поддалась. —Бросай оружие!

— Он не сдастся! — завизжала Серафима и замотала головой. — Он сказал, что нипочём не сдастся!

— А куда ему деваться? Кучер, хватит! — Самохин пнул приоткрывшуюся дверь ногой и сделав два предупредительных выстрела вверх. С потолка посыпалась штукатурка. 

— Всё, мужики! Всё, мать вашу в задницу! — долетел до сыщиков голос бандита. — Ваша взяла, суки легавые!

Самохин быстро проскользнул внутрь. За ним в квартиру метнулись Лукашин и Климов. Вбежав в неосвещённую комнату, Самохин успел подумать: «Вот тварь! Свет вырубил!» и увидел мужской силуэт на фоне серого оконного проёма.

«Сейчас спрыгнет», — решил Михаил и крикнул:

— Стой, не двигайся! Стрелять буду!

— Всё, ребята! Всё! — сдавленно прорычал Кучеренков. — Ваша взяла!

За спиной Самохина послышалось громкое дыхание Лукашина:

— Осторожно, у него что-то в руке…

Кучеренков взмахнул рукой, и небольшой округлый предмет покатился по полу.

— Граната! — выдохнул Лукашин. 

В то время, как сыщики пытались ворваться в квартиру Кучеренкова, Смеляков разговаривал с Савчуком по стационарной автомобильной рации, сидя в машине, припаркованной неподалёку от дома.

— Спецназ через пять минут будет у вас, — говорил Савчук. — Они спрашивают, кто старший группы и где им выгружаться. Встреть и объясни обстановку…

— Хорошо…

Его ухо уловило громкие хлопки.

Виктор замолчал, прислушиваясь, и перевёл взгляд на старшего бригады наружного наблюдения, находившегося возле него, спрашиывая у него глазами: не почудилось ли, не померещились ли хлопки? Затем он быстро посмотрел на подъезд, а после этого машинально взглянул на наручные часы. Секундная стрелка безумно мчалась вперёд. Виктор поёрзал на кресле, внезапно ощутив навалившуюся на него тяжесть и какое-то необъяснимое удушье.

— Пятьсот десятый, ты меня слышишь? — проговорила рация.

— Да…

В ту же минуту в окне третьего этажа полыхнуло жёлтое пламя на, а секундой позже разда лся взрыв. Брызнуло стекло…

— Поздно… — проговорил Виктор, ещё ничего не успев осознать.

— Пятьсот десятый, не понимаю тебя!

— Поздно! — Виктор почти крикнул в ответ и бросился из машины к подъезду.

Ему показалось, что он покрыл расстояние от машины до подъезда в доли секунды и с той же невероятной стремительностью взлетел на третий этаж. Куски стекла из вышибленного окна ещё продолжали сыпаться на растрескавшийся тротуар, а Виктор уже перепрыгивал через сжавшуюся в комок Литвинуову возле квартиры Кучеренкова…

Разглядеть что-либо в дыму, заполнившим неосвещённую комнату, было невозможно. Покачиваясь и припадая на ногу пятился Лукашин.

— Миша! — воскликнул Смеляков.

Лукашин рухнул ему на руки и запрокинул голову. По его лицу густо текла кровь.

— Помоги ребятам… — прошептал он и слабо махнул рукой вперёд. — Ребятам…

Виктор положил его на пол и, растерянно обводя мутное пространство глазами, увидел неподвижное тело Самохина. Самохин лежал рядом, схватившись за живот обеими руками, и порывисто дышал. Кучеренкова не было видно — он вывалился в окно при взрыве.

— Володя! — Смеляков упал на колени возле Климова, острые куски стекла впились ему в ноги. — Володя!

Климов не отвечал, из разбитой головы, пузырями шла кровь. Виктор бросился к Самохину.

— Ранен?

— Не-е-ет… — просипел Самохин. — У-у-би-ит…

Бледный свет из окна блеснул на растекавшейся по полу крови…

 

***

 

Рано утром Смеляков поехал домой к Самохину, чтобы поговорить с женой, а теперь уже вдовой Миши Самохина.

«Как об этом говорить? — думал он. — Какими словами?.. Никогда не приходилось делать этого… Говорить о его героизме? О том, что он вёл себя мужественно до конца? Что находился в полном сознании, когда его положили на носилки и везли в больницу? О том, что умирал молча?.. Не знаю, как и о чём сказать. Не умею… Столько лет в уголовном розыске, а такое случается впервые…»  

Он поднялся по лестнице, тяжело переставляя ноги. Хотелось оттянуть страшную минуту.

Он остановился перед дверью и долго стоял, не решаясь надавить на мягкую кнопочку звонка.

«Всё. Надо…»

Когда дверь открылась, он увидел большие женские глаза. Они были полны ожидания.

— Здравствуйте, Оля.

— Здравствуйте, Виктор, — за её спиной появились две девочки лет десяти. Они встали по обе стороны мамы и взяли её за руки. В коридоре стояли на полу два приготовленных к завтрашнему дню школьных портфеля.

Виктор вздохнул.

— Что-то случилось? — спросила твёрдым голосом Ольга после затянувшейся паузы. — Что-то с Мишей?

— Да.

— Что-то плохо?

— Да.

— Очень плохо?

Смеляков кивнул и посмотрел на девочек.

— Оля, давайте пройдёмся, — предложил он глухим голосом, — и поговорим…

Она повернулась к дочерям:

— Я немного прогуляюсь с папиным товарищем. Ладно? А потом будем пить чай…

Они вышли на улицу и долго молчали. Это молчание угнетало Виктора, но он никак не мог заставить себя говорить. Быть вестником смерти — тяжёлая миссия. Ольга то и дело поглядывала на Смелякова, но не решалась ничего спросить. Она уже понимала, с каким известием появился Виктор, однако спросить прямо не находила в себе сил.

Наконец Смеляков собрался с духом и рассказал о вчерашних событиях в Щербинке.

— К сожалению, я бессилен что-либо изменить. — Тяжесть на сердце Смелякова становилась всё ощутимее.

— Я была готова к этому, — ответила Ольга. — Я была готова к этому каждый день.

— К такому нельзя быть готовым, — подавленно возразил Виктор.

— Можно, Виктор… Мы все готовы к такому, просто надеемся, что именно нас оно минует… А вот не миновало…

Некоторое время они стояли на месте. Ветер тащил по влажному асфальтут жёлтые листья.

— Скажите… — Ольга боязливо взяла Виктора за руку. — Скажите… Он быстро умер?

— Быстро…

— Быстро… И всё сразу изменилось… В одно мгновение…

— Простите меня, Оля…

Она погладила Виктора по плечу, и казалось, что хотела подбодрить Смелякова.

— Тут вашей вины нет… Тут работа… А теперь уж что… Теперь уж всё… А что остальные? Как они?

— Лукашин и Климов в больнице. Врачи прилагают все силы, но ничего не обещают…

Виктор набрал полную грудь воздуха и медленно, словно избавляясь от неимоверной тяжести, выдохнул.

— Вот так… — Он обречённо покачал головой.

— Что уж теперь? Теперь всё… — повторила Ольга, и губы её задрожали.

В эту самую минуту Миша Лукашин умер на больничной койке от ран…

— Теперь уж всё… — будто прошептали гонимые ветерком опавшие листья. 

 

***

 

Нескончамемый поток милиционеров тянулся в траурный зал, где стоял гроб с телом Михаила Самохина. Каждый милиционер нёс красную гвоздику. Виктор, стоя неподалёку от гроба и пытаясь задавить в себе подкатывавшие слёзы, смотрел на Ольгу и сидевших возле неё дочерей. Наташенька молча сидела, а Танечка прижималась к гробу и, с трудом дотягиваясь до лица Миши Самохина, бережно трогала его лоб и щёки. Она не понимала, почему папа не реагировал на неё, почему лежал в украшенном красными и чёрными лентами ящике, почему проходившие мимо милиционеры все до одного выглядели подавленными. Девочка нежно прикасалась к холодной голове отца, словно пытаясь осознать происходившее с помощью чувств, ибо разумом постигнуть случившееся она не мгла…

Потом было кладбище и прощальные речи. Небо затянулось серой пеленой, накрапывал едва заметный мелкий дождик. Кое-где виднелись раскрытые чёрные зонты, но в основном никто не обращал внимания на погоду. Ольга стояла у изголовья, закутанная в тёмный платок, неподвижная, с провалившимися глазами, безучастная ко всему. Лишь изредка она прижимала к себе такуюже молчаливую Наташеньку, по щекам которой прозрачными струйками бежали бесконечные слёзы. А Танечка снова и снова подходила к гробу и опять и опять ощупывала похолодевшей ручонкой голову папы. В её глазах стояло недоумение.

— Прощай Миша, — прощзвучали последние слова. — Ты будешь всегда рядом с нами…

И начали прощаться.

Мужчины целовали Самохина в лоб, а Танечка пристально смотрела на них, не желая отодвигать свою ручонку от папиного лица, и всё не понимала, что происходит. Не понимала, что что ей оставалось видеть это любимое лицо считанные минуты.

Ольга потянула дочь к себе…

И вдруг, когда над угнетающей тишиной кладбища послышался стук молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба, раздался пронзительный крик девочки:

— Не надо! Не надо! Папочка! Папочка!

Танечка вырвалась из державших её рук и бросилась к гробу.

—Не надо! Не надо!

Кто-то подхватил её, стараясь остановить, но она пробивалась туда, где тяжёлое дерево в алых и чёрных лентах навсегда скрыло её отца.

— Не надо!

Её схватили и подняли на руки, но она билась и извивалась, пытаясь высвободиться. И не было в мире ничего страшнее этого прощального крика беспомощного и смертельно раненого существа. Таню несли прочь, а она сотрясалась всем телом, выгибалась, жаждая вернуться туда, где только что видела папу. Казалось, что она была сильнее всех тех, кто удерживал её. Она рвалась, билась, тянулась, поднявшись над их скорбными и растерянными головами, как знамя необъятного горя, как символ отчаянья, как знак неугасимой боли…

 

 

ЭПИЛОГ

 

Листья под ногами громко шуршали.

Смеляков остановился перед могилой Самохина и долго смотрел на этот огромный холм красных гвоздик.

— Миша, я пришёл…

Смеляков вынул из-за пазухи большой газетный свёрток и достал из него бутылку водки и гранёный стакан.

— Уже сорок дней тебя нет с нами… А послезавтра пойду к Лукашину… Так и буду ходить между вами, между двумя Мишками. Вы сказали, что это на счастье…

Виктор наполнил стакан и поставил его на верхушку могильного холма.

— Выпей со мной, Миша… И прости, что так получилось…

Он сделал большой глоток прямо из бутылки.

— Пусть земля будет тебе пухом, Миша… Спи спокойно… А мы тут будем драться… Ох, что-то не так в этом сволочном мире. Что-то очень сильно не так, если в милиционеров начали швырять гранаты… Знаешь, брошенная в вас граната — плохой знак… Это знак грядущих перемен… И что же это за чёртовы перемены такие?

Он присел на чугунную ограду соседней могилы и, запрокинув голову, влил в себя ещё изрядную порцию водки.

Из мутной глубины его памяти на него стала медленно надвигаться гудящая толпа, в гуще которой живо жестикулировал подвижными рукми широко улыбавшийся мужчина. На его огромной сияющей лысине багровой кляксой темнело родимое пятно. Сгустившаяся масса людей восторженно восклицала что-то, сыпала вопросами, а мужчина с готовностью отвечал и всё время улыбался.

— Так что, хотите, чтобы перестройка шла по-настоящему? — различил Смеляков его слова. — Хотите настоящих перемен?

— Пусть по-настоящему! — восторженно взревела толпа. — Хотим перемен! Хотим решительных перемен!

Рёв голосов нарастал, превращался в раскатистый гул, напоминавший приближение урагана. Виктор зажал уши руками, прячась от бурлящего звука толпы, но тише не стало.

— Требуем перемен! — захлёбывались голоса, перебивая друг друга. — Перемен!..

 

 

Сентябрь 2004 — июль 2005

 


[1] Отдел по охране дипломатических представительств.

 

[2] Социалистическая Федеративная Республика Югославия.

 

[3] Щ ё л о к о в Н. А. — министр МВД СССР в 1966—1982 гг.

 

[4] Изолятор временного содержания.

 

[5] В 1979 году в Афганистане победу одержала Народно-Демократическая Партия Афганистана во главе с Тараки. Весной 1979 года на территорию Афганистана (по просьбе руководства НДПА) из СССР тайно была переброшена небольшая группа Советских войск, которая обеспечивала в основном безопасность нового главы государства и его окружения. В октябре 1979 года в результате дворцового переворота и физического устранения Тараки к власти пришёл Амин, ближайший соратник Тараки и помощник по партии. Внутриполитическая обстановка в Афганистане резко обострилась из-за того, начались жестокие политические репрессии. После всестороннего изучения обстановки в Афганистане высшим советским руководством было принято решение устранить Амина и поставить более предсказуемого лидера. 25 декабря 1979 года Советский Союз начал ввод «ограниченного контингента» советских войск на территорию Афганистана. 27 декабря 1979 года спецподразделения КГБ СССР «Гром» и «Зенит» совместно с «мусульманским» батальоном и 9-й паашютно-десантной ротой МО провели операцию по штурму дворца Амина, в результате которого последний был ликвидирован.

 

 

[6] Строгий выговор.

 

[7] В партию не принимали сразу, предварительно нужно было «доказать своё право быть достойным вступления в КПСС». Срок пребывания в кандидатах не был строго фиксированным и для каждого кандидата мог продолжаться разное время, но был обязательным для всех желающих вступить в партию.

 

[8] Московское Академическое Хореографическое Училище.

 

[9] Профессионально-техническое училище.

 

[10] Монета достоинством в две копейки, необходимая для того, чтобы позвонить по городскому телефону-автомату.

 

[11] «Понизу» — информация от внутрикамерного агента в изоляторе временного содержания ОВД и следственного изолятора.

 

[12] О У Р — отлед уголовного розыска РУВД.

 

[13] Германская Демократическая Республика.

 

[14] Отдел оперативно-поисковых групп МУРа.

 

[15] Министерство внешней торговли.

 

[16] Персонаж романа Николая Островского «Как закалялась сталь».

 

[17] Ленкорань — город в Азербайджанской ССР.

 

 

[18] Ныне станция метро «Тверсксая».

 

[19] Ныне кинотеатр «Пушкинский».

 

[20] Г р и ш и н — первый секретарь Московского городского комитета КПСС, член Политбюро ЦК КПСС.

 

[21] В О Х Р — вооружённая охрана при Управлении вневедомственной охраны ГУВД г.Москвы. Как правило, туда набирались гражданские лица, которым выдавалась форма установленного образца; на важных объектах охрана была вооружённой. Прообраз нынешних ЧОПов (Частных охранных предприятий).

 

[22] И В С — изолятор временного содержания.

 

[23] Центральная клиническая больница.

 

[24] К о н т р о л ь н а я  в с т р е ч а — инструкцией в агентурной работе предусматривается, что начальник периодически осуществляет с подчинённым контрольные встречи с агентурой для проверки, насколько эффективен агент и правильно ли ведётся работа с ним.

 

[25] Ныне Тверская область.

 

[26] Г р у з — на языке зашифрованных разговоров по радиостанции у оперативных служб — объект наблюдения.

 

[27] Контейнер — квартира.

 

[28] П я т ы й — такси или астный извоз.

 

[29] К в и т а н ц и я — номерной знак.