В.Н.Сергеенков

Охота на Губернатора

Источник – ЖЖ В.Н.Сергеенкова - http://sergeenkov-v.livejournal.com/

ПРЕДИСЛОВИЕ ПИСАТЕЛЯ К КНИГЕ ПОЛИТИКА

«Охота» – не слишком ли громко сказано? Да и была ли охота?» Эти вопросы наверняка задаст недоверчивый и скептически настроенный читатель, ещё не раскрыв, а лишь взяв книгу в руки. Что ж, «великий и могучий» русский язык позволяет заменить определение, вынесенное на обложку, не столько синонимами в филологическом смысле слова, сколько расшифровками «громкого» слова охота. Автор имел в виду вполне конкретные и целенаправленные действия. От заказанной и проплаченной кампании с истерическими воплями о «красном поясе» и «красном губернаторе» в отдельных «самых независимых» федеральных СМИ и в близком окружении президента Ельцина с попытками откровенных провокаций с целью подставить губернатора и толкнуть его на путь нарушения указаний центра, явно идущих во вред Кировской области. До провалившейся с треском угрозы судебного преследования в связи с грубо сфальсифицированным «делом о подарках» и как апогея всех прежних неудавшихся попыток дискредитации и отстранения от руководства областью – попытки уже прямого физического устранения.

С подробного рассказа об этом покушении и начинается книга экс-губернатора, а правильнее и точнее сказать, первого не назначенного, а всенародно избранного губернатора, да к тому же единственного избранного дважды и отработавшего два губернаторских срока. Угроза, к счастью неосуществившаяся, физической расправы – хотя и страшный, но лишь эпизод в многогранной и многотрудной деятельности высшего должностного лица нашего региона – народного губернатора Сергеенкова. Это звание, разумеется, не официальное – его присвоил Владимиру Ниловичу сам вятский народ. И вдумчивый читатель данной книги, надеюсь, поймёт, что для такой оценки достаточно оснований.

Народность и стала одним из главных качеств кандидата в губернаторы, привлекших моё внимание к нему и сыгравших решающую роль в согласии принять приглашение Владимира Ниловича участвовать в его избирательной кампании на губернаторских выборах 1996 года, а затем после его победы – и в работе администрации Кировской области. Решение первого избранного губернатора назначить меня сразу на две должности (при одной, разумеется, зарплате) – председателя комитета по информационной политике и пресс-секретаря губернатора – было, прямо скажем, неожиданным для многих. Но ещё за год с лишним до этого – во время выборов в Государственную Думу по Кировского одномандатному избирательному округу № 92, в которых я принял участие исключительно с журналистской целью, чтобы изнутри увидеть предвыборное закулисье, мы с Владимиром Ниловичем, расходясь в некоторых идеологических аспектах, обнаружили, как много нас объединяет. От искренней любви к родной Вятской земле и её людям до неприятия политики (если судорожные и безуспешные потуги окончательно не развалить всё и вся можно было назвать политикой) неместного местного руководства во главе с Десятниковым. Тогда по предложению Владимира Ниловича мы и заключили негласное соглашение: сражаться не друг с другом (я-то прекрасно понимал, что с точки зрения политического веса мы находимся «в разных весовых категориях»), а каждый по-своему с теми, кто вёл область и страну к краху. На тех выборах кандидат в депутаты Сергеенков победил, да и я из двенадцати претендентов занял не последнее место. Вятский электорат уже тогда показал, что ждёт перемен к лучшему и надеется в этом на человека, которому отдал большинство голосов.

А к руководству областью В.Н. Сергеенков пришёл ещё в более трудные времена. Молодым, не помнящим по малолетству всей полноты картины, трудно и представить сегодня те «лихие девяностые». У меня же в памяти навсегда останутся наши первые совместные с губернатором поездки в районы области. Не единожды во время таких командировок народ, доведённый до отчаяния прямой угрозой не только обнищания, но и неотвратимого голода, от полной безысходности выходил «на большую дорогу». В одном из районов несколько машин «скорой помощи» перегородили трассу. Окружившие автомобиль Сергеенкова медработники в белых халатах, учителя и прочие примкнувшие к ним бюджетники требовали от только что избранного высшего должностного лица области ответа на главный вопрос: как жить, чтобы выжить? И хотя из гаишной машины сопровождения передали по рации: «Не выходите, мы сейчас расчистим проезд», Владимир Нилович, не раздумывая, вышел в самый центр бурлящей толпы. И начал, перекрывая общий шум и отдельные выкрики (голос ему вполне позволял), разговаривать с людьми, разделяя их тревогу за будущее и не утаивая все трудности настоящего. Его задушевный тон, краткий, но ёмкий анализ сложившегося положения, понятные всем насущные задачи, которые он, как глава бедствующего региона, собирается незамедлительно решать, не просто успокаивали, но и рождали надежду на лучшее. Даже у людей, не получавших зарплаты и пенсии по шесть-семь, а то и более месяцев. И крики стихали, ожесточение спадало, разгорячённые люди постепенно принимали доводы губернатора, начинали проникаться доверием к нему и разделять его веру в то, что «вместе мы найдём выход из кризиса, перетерпим, поработаем и всё поправим». Я был поражён переменой в настроении митингующих, произошедшей на моих глазах буквально за несколько минут. Провожая Владимира Ниловича, они уже желали ему успеха и повторяли выстраданные, идущие от сердца слова поддержки: «Действуйте решительнее – мы с вами!»

Дар убеждения – это, безусловно, эффективное оружие публичного политика. Если уметь им разумно пользоваться. Владимир Нилович умел. Ярким подтверждением этого стала срочная командировка губернатора в Кирс с группой специалистов по настоятельной просьбе делегации градообразующего предприятия «Кирскабель».

Помню многочасовую, бурлящую страстями встречу кабельщиков с Сергеенковым. Положение было аховое: 114 миллиардов рублей кредиторской и 16,5 миллиарда рублей дебиторской задолженности, падение объемов производства до 16 процентов от прежних, потеря рынков сбыта из-за отказа РАО ЕЭС России, бравшего раньше до 80 процентов всей продукции, нехватка сырья. Выступление губернатора было жёстким: «Общая беда по России и у нас в области в том, что крупнейшие предприятия попали в приватизационный капкан. Вы продали 82 процента акций чужакам. И еще продаете. Понимаю, что не от хорошей жизни, а от крайней нужды. Ну, продадите еще на миллион-другой, проедите их за пару месяцев. А где будут работать ваши дети и внуки? Период беспамятства надо заканчивать, пора переходить в решающее наступление по спасению вашего предприятия. Сегодняшний наш разговор должен стать переломным моментом, точкой отсчета новой истории «Кирскабеля».

Владимир Нилович спорил, стыдил – на пределе нервов, полемично, не боясь называть конкретных виновников. «Прямо как Фидель!» – восхищенно воскликнул кто-то у меня за спиной. И разговор, начавшийся с истерики озлобившихся рабочих, постепенно переходил в беседу товарищей, кровно заинтересованных в выходе из кризиса. Не буду перечислять конкретные меры помощи, которые были незамедлительно оказаны предприятию, но падение «Кирскабеля» удалось приостановить. И основа его будущего возрождения была заложена именно тогда, в том кипящем, как вулкан, заводском зале заседаний.

То, что Сергеенков прекрасный оратор (некоторые убеждённо называли его трибуном), я знал и раньше. А за годы совместной работы многократно убеждался в том, что за красотами публичной речи стоит личная твёрдая убеждённость Владимира Ниловича в правильности и необходимости предлагаемых им решений, подкреплённая политическим анализом ситуации и экономическими расчётами. На фоне конъюнктурной беспринципности, а то и демонстративного цинизма многих тогдашних российских политиков горячая и искренняя запальчивость, а порой и категоричность суждений и оценок кировчанина бесила «стоящих у трона». «Выскочки во власти» постоянно настраивали президента Ельцина против «красного губернатора». А губернатор вопреки подписанному президентскому указу о выставлении на аукцион 38 процентов акций Кирово-Чепецкого химического комбината заявлял во всеуслышание: «Борьба за химкомбинат – это для нас настоящая Сталинградская битва». И слово подкреплялось делом. В той битве было всё, как на войне: и артподготовка, отзвуки которой гремели на страницах не только местных, но и центральных российских газет; и обходы с фланга, особенно со стороны Госкомимущества; и лобовые атаки, отражая которые, заводчане шли на митинги и в пикеты; и вызовы в «ставку Верховного главнокомандующего». И (уж поверьте те, кто забыл крутой «нрав» первого президента России) немалое мужество потребовалось кировскому губернатору, чтобы при личной встрече убедить Ельцина отменить свой же указ и добиться передачи девятнадцати процентов акций КЧХК в собственность области. Уникальность подобной «загогулины» эпохи экономического беспредела и всеобщей «прихватизации» поражает и сегодня. Хотя кое-кто сейчас, когда КЧХК обрёл новых хозяев и уже не имеет отношения ни к области, ни к госсобственности, считает ту победу губернатора и заводчан пирровой. В ответ на это напомню о выводах межведомственной комиссии Госкомимущества, созданной по настоянию кировского губернатора правительством Российской Федерации. Она пусть и в весьма осторожной форме с формулировкой «нецелесообразно» согласилась с тем, что нельзя выделять объекты захоронения радиоактивных и токсических веществ из имущественного комплекса КЧХК. И лицам, положившим глаз на лакомый кусок «химического пирога», не удалось осуществить вожделённое: завладеть прибыльным производством, оставив «бомбу замедленного действия», как камень, на шее области. В те напряжённые дни, в перерыве между заседаниями правительственной комиссии я спросил у одного из её членов: «И когда, господин профессор, эта «бомба» рвануть может?» Ответ был прост как правда: «А это уже от вашего губернатора зависит. Если сдаст комбинат, «взрыва» долго ждать не придётся». Тогда не сдали. Помогли грамотно выстроенная стратегия и народная поддержка.

Пожалуй, именно эти два условия и стали решающими факторами вывода области из социально-экономического кризиса, причём в числе трёх первых регионов России наряду с Калужской и Тульской областями. И ещё, конечно же, сформированный губернатором коллектив энергичных и эффективных управленцев, называвшихся сначала администрацией, а затем и правительством Кировской области. Почти все «вышли из народа», став по трудам своим и заслугам представителями советской элиты (не путать с сегодняшней олигархической «аристократией»!) Опыт каждого был залогом будущих общих успехов. Одни начинали свой трудовой путь рабочими в заводских цехах, другие - рядовыми тружениками на колхозных полях и фермах. Затем институт, движение по вертикали власти. Всего добились своим трудом и природным талантом, честностью и умением нести ответственность за порученное дело. Без преувеличения, профессионалов-управленцев такого типа, собранных в единую команду, со времен легендарного председателя облисполкома Н.И. Паузина не было и нет на Вятской земле. Среди них А.Л. Могилюк, А.А. Пинаев, Б.И. Дрождин, Г.А. Пентегов, А.П. Логинов, В.П. Сысолятин, А.В. Перескоков, Г.Ф. Шулятьев, А.М. Помаскин, Г.С. Репин, Н.Г. Бусыгин, И.М. Романюк, В.М. Ожегов, Т.А. Васильева, В.Г. Бакин. Именно этой команде единомышленников предстояла тяжёлая, изнурительная и неотложная работа по спасению нашего края. О ней рассказано в книге, хотя об этом можно и не одну и не две книги написать (надеюсь, по прошествии времени историки сумеют по достоинству и без издержек сиюминутной политической конъюнктуры оценить сделанное). Лишь ещё одна деталь к спору о необходимости борьбы за КЧХК и о весомости победы губернатора. Область, добившись возвращения в госсобственность контрольного пакета акций самого крупного своего предприятия (ведь и в самом деле – едва ли не единственный случай во всей стране!), уже через год за счёт этого увеличила свой бюджет на один миллиард рублей. Так что решительная фраза, не раз повторённая Владимиром Сергеенковым: «Растаскивать область не позволим!» не была голословной. Примеров хватало: взять хотя бы опять же борьбу (точнее слова и не подберёшь) за сохранение в госсобственности 51 процента акций ОАО «Кировский хладокомбинат». Эту историю с экранов Центрального телевидения рассказала всей стране популярная тележурналистка Нинель Шахова. Я, как пресс-секретарь губернатора, помогал её съёмочной группе и запомнил слова ведущей, сказанные в телекамеру: «Редкий оптимистический пример для тех руководителей, что бездарно сдают госсобственность всяким проходимцам». Или ещё показательный пример (таких много, но я упоминаю только о тех, коим был сам свидетелем, а то и участником) – борьба не за сохранение, а уже за возвращение имущества Кирово-Чепецкого гормолокозавода. Все перипетии этой борьбы – в тогдашних моих пресс-релизах и телерепортажах ставшей родной бригады ГТРК «Вятка» (Юрий Авдеев, Владимир Бучин, Анатолий Лапухин), регулярно выпускавшей программу с исчерпывающим названием «Слово и дело губернатора». Лишь подытожу: арбитражный суд по иску губернатора вернул имущество ОАО «Кирово-Чепецкий молочный завод» вместе с хозяйственным блоком от незаконного владельца трудовому коллективу, и уже через год предприятие стало перерабатывать вместо четырёх тонн молока в 35 раз (!) больше.

Окрепшая экономика позволила осуществить главное предвыборное обещание губернатора – усиление социальной помощи населению. За счет областного бюджета в северных районах области вводится дополнительный 35-процентный районный коэффициент, для южных районов коэффициент устанавливается в пределах 15 процентов. Для каждого жителя области выделяется финансовая преференция: 35 процентов затрат на коммунальные услуги компенсируются за счет бюджета. Внушительные льготы вводятся для садоводов. В выходные и праздничные дни устанавливается 50-процентный проезд на всех видах транспорта; выдаются средства на ремонт подъездных путей, на восстановление разворованных линий электропередачи. Горожане тут же возвращаются на брошенные участки. Объем овощной продукции и картофеля увеличивается. Цены на них на кировских рынках самые низкие в Приволжском федеральном округе. Народу такая политика областного правительства по душе. Зайдя в выходной день в автобус, можно было услышать добрую реплику: «Сегодня на дачу опять едем по сергеенковскому тарифу». И уже неудивило то, что электричку, идущую по юрьянскому направлению на дальнее расстояние, где ввели еще более пониженный тариф на проезд, кировчане ласково называли «Ниловной». Постепенно из этих симпатий начал складываться облик политического лидера Вятского края, к которому прочно подошло определение «народный губернатор». Это ощущение народности главы области особенно остро ощущается сейчас, когда он ушел в отставку. В первую очередь потому, что все перечисленные льготы последующая власть полностью отменила. Ностальгия же по доброму прошлому осталась.

В свой первый приезд в посёлок Опарино губернатор встречался с его жителями в районном Доме культуры. Вопросов было много, но сквозным прозвучал один: об обеспечении райцентра питьевой водой. Поселок существовал больше ста лет, много добротного и нужного было построено за эти годы. Но вопрос с водой оставался открытым: население пило болотную воду низкого качества. Результат водного дефицита – самый высокий в области уровень желудочно-кишечных заболеваний.

И вот в разгар экономического кризиса областное правительство принимает решение о строительстве водовода. На его создание выделяется свыше 60 миллионов рублей (в ценах 1998 года). Таких финансовых вливаний в последние 30 лет в районе не осуществлялось. Действительно, по тем временам сумма неслыханная. Опаринский водовод стал стратегическим объектом областного значения, и в 2002 году его строительство было завершено. Без всякого «самообложения»…

За время работы в правительстве области мне по долгу службы (или как мы шутили – по долгу пресс-службы) чаще других приходилось быть с губернатором – на совещаниях, деловых встречах, общественных мероприятиях и, конечно же, в командировках. Не было, наверное, ни одного рабочего месяца без двух-трёх, а то и поболее совместных поездок по районам области. Но хочу рассказать о командировке губернатора, в которой сам я не был. Хотя пришлось о ней писать не только обычные информационные пресс-релизы, но и полемические реплики по поводу всевозможных извращённых интерпретаций и бредовых предположений отдельных журналистов с особо неуёмной фантазией.

Дефолт 1998 года нанёс серьёзный удар по начавшейся вставать из руин экономике области. Но особенно болезненным он был для самых социально уязвимых слоёв населения. Вновь стали расти долги по зарплатам и пенсиям, резко ухудшилась ситуация с безработицей, инфляция душила высоко подскочившими ценами – обычная соль, подорожавшая многократно, мгновенно стала дефицитом. Обострились проблемы «социалки» и в первую очередь – с питанием в детских домах, школьных столовых и больницах. Я видел, как переживает, как ищет возможности помочь людям Владимир Нилович. Во время очередной рабочей поездки в Москву ему удалось познакомиться с руководителями еврейской благотворительной организации «Надежда», активно сотрудничавшей со странами Восточной Европы ещё во времена СССР. Центральное представительство «Надежды» находилось в США. Оттуда и раздался телефонный звонок с сообщением о том, что американцы готовы откликнуться на призыв кировского губернатора и оказать области гуманитарную помощь. Для этого надо было срочно вылетать в Америку для подписания документов.

Улетал Владимир Нилович за океан с тяжелым гриппом. Перед отъездом ему сбивали высокую температуру, зашкаливавшую за 39 градусов, двойными дозами антибиотиков. Собственно, врачи запретили ему в таком состоянии уезжать. Но срыв прилета в установленное время мог привести к потере гуманитарной помощи. И он вопреки всем медицинским запретам полетел…

Миссия в США оказалась удачной. На транспортных самолетах благотворители из «Надежды» доставили в московский аэропорт продукты питания для Кировской области на общую сумму в 35 миллионов рублей (по нынешнему курсу рубля это почти 150 миллионов). Но с доставленным грузом на российской земле вышла заминка. Его нужно было переправлять железнодорожным транспортом в Киров. Необходим целый железнодорожный состав, на оплату которого требуются огромные денежные средства, а их в областной казне нет. Тогда Сергеенков обращается за помощью лично к министру путей сообщения РФ Н.Е. Аксененко, ставшему к тому времени добрым деловым партнером кировского губернатора. Часть расходов по доставке грузов МПС берет на себя, часть выделяют опять же американские благотворители.

Привезенные из Америки продукты питания (консервы, растительное масло, крупы, шоколад) в течение двух недель доставили во все районы области. В первую очередь обеспечили ими детские дома, больницы, приюты, дома для ветеранов, школьные столовые. В некоторых социальных учреждениях гуманитарных продовольственных запасов хватило на целый год. Во многом благодаря этой благотворительной акции Кировская область пережила трудный 1999 год. Нас обошли стороной трагедии, подобные той, что случилась в доме престарелых города Опочки Псковской области, где от голода в течение года умерли 94 ветерана. Такие вот страшные и лихие были времена. Требовалось (не убоимся высоких слов) личное мужество, чтобы, не ссылаясь на «вредность патерналистских настроений», взять на себя всю полноту заботы о сирых и страждущих.

«Беру ответственность на себя». Честно признаюсь: не помню, говорил ли вслух эти слова губернатор, но точно могу утверждать – он брал ответственность на себя. Без страха и колебаний. Порой по нескольку раз на дню. Но ведь и ответственность ответственности рознь. Самая ответственная ответственность (уж простите умышленную тавтологию) – за жизни людей. И в подобной ситуации – промедление смерти подобно.

В начале весны 1997 года, когда пошли талые воды, большая беда обрушилась на жителей города Омутнинска. Возникла опасность разрушения плотины на городском пруду. За плотиной раскинулись корпуса металлургического завода и почти треть городского жилого массива. Последствия трагедии, случись она, трудно было бы измерить. Директор металлургического завода В.А. Кузнецов приехал к губернатору за помощью. Все понимали, что медлить нельзя. Не только Омутнинску, области в целом грозила серьезная техногенная катастрофа. Под водой мог оказаться и огромный участок магистрального железнодорожного пути. А это выход к индустриально развитому северо-востоку области.

На следующий день после встречи с директором завода губернатор с большой группой специалистов выехал в Омутнинск. Были определены финансовые источники реконструкции плотины, в том числе за счет средств областного бюджета. Реконструкцию возложили на мостоотряд-46, график работ определили оптимальный: строители должны были уложиться в шесть месяцев. Установили жесткий контроль. Первый заместитель губернатора А.Л. Могилюк эти трудные полгода начинал свой рабочий день не в правительственном кабинете, а на омутнинской плотине. Работы выполнили в срок. Подвели итоги. Получили интересные данные. Последняя реконструкция плотины, которая длилась два года, проходила в 1956 году. Тогда в её тело положили столько же бетона, сколько за авральные шесть месяцев. Конечно, на строителей действовал психологический фактор возможной опасности. Но главным оставалась блестящая организация строительных работ и твердая дисциплина, ставшая стержнем управленческой деятельности областного правительства.

Однако глобальные масштабные задачи (вроде упомянутых проблем с КЧХК и плотиной Омутнинского пруда) не заслоняли от внимания губернатора забот на чей-то сторонний взгляд пустяковых, мелких, бытовых. Об этом свидетельствовали, пожалуй, лучше всего письма, шедшие на имя Сергеенкова со всех концов области каждый день и не по одному, а порой и не по одному десятку. С просьбами о помощи, а затем через какое-то часто очень короткое время – и с благодарностью за губернаторскую помощь и поддержку. Был создан специальный благотворительный фонд, который постоянно пополняли патриотически ориентированные вятские предприниматели и каждую копейку расходования которого «под микроскопом» проверили досконально по подсказке губернаторских недоброжелателей и по указке «свыше». А вот благодарственные письма проверяющим читать было недосуг. И зря. Целые тома их могли бы служить весомым аргументом в споре с нынешними искоренителями «патернализма» в отношениях власти и народа. Но я процитирую только одно.

«Я обратилась к Вам с просьбой помочь приобрести бесплатный телевизор. И вот по Вашему ходатайству, дорогой Владимир Нилович, цветной телевизор доставили мне прямо в квартиру. Я от души благодарна Вам. Мне 75 лет, и пока я жива, я буду Бога молить за Ваше здоровье… С искренним уважением инвалид детства Ф.С. Арасланова».

Так, может, всё-таки и не «патернализм» это, и не «популизм», и не «менталитет» неправильный, и не… (какие ещё мудрёные термины напридумывали дорвавшиеся до власти демократы от оппозиции, не желая и не умея проявлять заботу о народе), а говоря по-русски, отеческая забота, которая проявляется не в словах, а в делах. Пожалуй, самым красивым материальным воплощением этой отеческой заботы губернатора стал… фруктовый сад. Было общеизвестно, как пристально – и по службе, и по душе – следил Владимир Нилович за деятельностью детских домов, приютов и коррекционных школ. Так случилось, что под особую его опеку попало село Верховонданка Даровского района, а точнее – Верховонданская коррекционная школа-интернат.

Первый его приезд туда был связан со строительством учебного здания. В старом, одряхлевшем от времени, учиться было невозможно. Новую школу построили при активной помощи Сергеенкова. Затем переоборудовали котельную, работавшую на угле: её перевели на древесные отходы. Не стало копоти и грязи. Но проблемными у детдомовцев оставались спальные корпуса. Дети ютились в помещениях полубарачного типа. Губернатор приложил немало усилий, чтобы включить строительство нового спального корпуса в федеральную программу. А чтобы эту позицию закрепить, начальный этап строительства профинансировали за счет областного бюджета. Тут поневоле Москве пришлось согласиться с процедурой софинансирования из центрального бюджета. Сегодня спальный корпус детдома, пожалуй, самое красивое и благоустроенное здание во всем Даровском районе: светлое, теплое, где детям можно в любое время принять душ. Вот что писала районная газета «Слава труду» за 27 июня 2002 года: «В очередной приезд на даровскую землю Владимир Нилович отметил, что за эти годы в Верховонданке вырос целый школьный городок и на глазах преображается не только школа, но и всё село». Символом этого преображения как раз и стал прекрасный фруктовый сад, разбитый в центре села между двумя школами – общеобразовательной и коррекционной. Прежде это место выглядело неприглядно: было изрыто, завалено бытовым хламом и мусором. Губернатор выделил из благотворительного фонда деньги местному колхозу, взявшему на себя обязанность возвести забор и вспахать землю. Тут же, из детдома, Сергеенков позвонил в Кирово-Чепецк. Генеральный директор химкомбината Б.И. Дрождин в качестве подарка на заводском транспорте завез минеральные удобрения; НИИ Северо-Востока послал саженцы яблонь, вишни, сливы, смородины, малины. Ученые-садоводы приехали к ребятам, помогли им организовать агротехнически грамотную посадку фруктовых деревьев. Закладывали и выращивали сад всем миром.

Я мог бы ещё много приводить подобных примеров деятельности губернатора – и «всем миром», и единолично, когда приходилось ему «на самом верху» пробивать необходимые области решения федерального центра. Но доверимся автору, с вниманием и интересом (а кто-то, полагаю, и с пристрастием) прочитаем о том, что сам он счёл необходимым вспомнить, чтобы рассказать нам.

А я хотел бы, воспользовавшись книгой как поводом, сказать о том, как лично мне работалось с губернатором Сергеенковым. Тем более что по этому поводу тоже хватало всяческих домыслов и инсинуаций, да и провокаций. От банальных попрёков местной «жёлтой прессы» («зачем поэт пошёл во власть?!!») до прямых попыток склонить к предательству (один из антигероев этой книги прямо-таки уговаривал: «Бросай ты своего губера, давай к нам – всё у тебя будет»). Даже оплаченную поездку на учёбу и стажировку в США предлагали – у них это, видимо, высшая шкала ценностей. Но я ведь к другому губернатору и не пошёл был. У нас были некоторые, скажем так, расхождения во взглядах, к примеру, на роль в русской истории такого, безусловно выдающегося политического деятеля, как В.И. Ленин. Но это не мешало, несмотря на мой статус подчинённого, нашим товарищеским отношениям. В то же время я до предела напрягал всё же менее, чем Владимиру Ниловичу, присущее мне чувство ответственности, стараясь максимально творчески решать общие задачи. Можно вспомнить такую форму работы со СМИ в дополнение к традиционным, как «День предприятия». В этот заранее объявленный день мы собирали всех аккредитованных печатных и электронных журналистов утром у Серого дома, на специально выделенном автотранспорте они ехали на объявленное заранее предприятие. Там вместе с губернатором и другими руководителями области директор и специалисты предприятия вводили в курс дела: история предприятии, сегодняшнее положение, проблемы и перспективы развития. Всё это происходило в ходе подробнейшей экскурсии по цехам с обстоятельными пояснениями, на рабочем совещании в зале заседаний и завершающей пресс-конференции. Нередко прямо на глазах журналистов принимались судьбоносные для данного рабочего коллектива решения, намечались пути повышения эффективности производства, определялись новые рынки сбыта продукции в других регионах. Всё зримо, наглядно, открыто. Но было и ещё одно «ноу-хау»: всех журналистов кормили обедом в столовой предприятия бесплатно. И каждый руководитель посещаемого объекта старался от души (а возможно, и в рекламных целях популяризации своего ведомственного общепита) блеснуть кулинарными изысками. Руководители области обедали вместе со всеми в общем зале. Годы были трудные – «лихие девяностые», и не единожды мои коллеги-журналисты признавались мне с радостным изумлением: «Давненько так вкусно не ели». Это не было попыткой дешёвого подкупа, как кое-кто из не попавших на «пресс-экскурсию» пытался изобразить. Ведь каждый волен был подавать тему по-своему, главное, чего мы хотели: чтобы написанное и снятое по итогам «дня» шло на пользу и самому предприятию, и всей экономике области.

Слово «креатив» тогда ещё не было на слуху. Но нашу совместную работу по освещению деятельности губернатора и правительства области можно было во многом назвать креативной. Честно скажу: с таким губернатором мне было трудно, но интересно. Владимир Нилович постоянно искал какие-то неожиданные ходы решения сложных задач, не боялся при сильно развитом чувстве ответственности разумного риска, соблюдая (что стоило порой больших нервных усилий и нагрузок) дипломатичность во взаимоотношениях с федеральными структурами, не боялся проявлять (опять же – разумную) независимость, а в решающие моменты (как в борьбе за отмену ельцинского указа по КЧХК) и твердость, и смелость. Правда, порой это выходило ему боком. Особенно после того, как полпредом президента в ПФО был назначен «старый знакомый». Я уверен, именно тогда была дана отмашка к полномасштабной охоте на губернатора… Впрочем – читайте книгу!

Она написана живо, сочно и образно, и хоть это не стихи, но по Твардовскому – «всё понятно, всё на русском языке». Это не мемуары в общепринятом обозначении жанра, скорее, это произведение на стыках разных жанров, где политическая публицистика сочетается с научной методологией и аналитикой. Главное в этой книге – страстная и непоколебимая никакими «свежими веяниями демократии» позиция автора, твёрдая, принципиальная, выстраданная всей жизнью позиция деятельного патриота Вятской земли и всей нашей многострадальной Родины. Вдумайтесь в слова Владимира Ниловича Сергеенкова из его интервью губернаторской поры: «Гражданин России не может не быть патриотом. В противном случае он предаст своих родителей, дедов, прадедов, на протяжении столетий создававших нашу державу… Без конкретных дел, подтверждающих любовь к своей Родине, патриотизма быть просто не может».

Если вы согласны с автором, значит, эта книга для вас.

Валерий Фокин,

секретарь Правления Союза писателей России.

Бросок хищников

На дворе был 1999 год. Четвертый год моей губернаторской деятельности. Временной период не слишком большой, но в нем спрессовались дела и события, оставившие заметный след в истории Кировской области.

Этот четырехлетний рубеж помог нам без особых потерь выйти из системного экономического кризиса, обрушившегося на Россию в тяжелые 90-е годы. Скупые статистические показатели по-доброму поднимали дух кировчан, вселяли уверенность и надежду на стабильное развитие экономики и социальной сферы. Набирали ускорение темпы роста ВРП (валового регионального продукта). К рубежу четырехлетия они составили 16 процентов. Это в 2,6 раза превышало общероссийские показатели. Вырос рейтинг области: по комплексной оценке социально-экономического развития она поднялась среди регионов России с 72-го на 57-е место.

Цифры можно продолжать, но ограничусь общим выводом: большинство предприятий вырвалось из состояния убыточности. Серьезные изменения в экономике, в системе управления, в нравственном климате заметили московские аналитики. Наш рейтинг подняло и то, что Кировская область наряду с Тульской и Калужской областями первой в России вышла из кризиса.

Центр исследований политической культуры РФ трижды в 1998 и 1999 годах проводил опросы общественного мнения. Результаты исследований периодически публиковались в книге «Русский летописец. Мониторинг влиятельных партий и политических лидеров». Рассчитывались первые десять мест. Первым в списке назвали губернатора Кузбасса А.Г. Тулеева. Девятое место закрепилось за губернатором Кировской области. Даже сверхпопулярный в те годы губернатор Свердловской области Э. Россель занял 28-е место, а президент Калмыкии К.Н. Илюмжинов, не сходивший с телеэкранов и газетных полос, расположился на 59-й строчке рейтинга.

Образованная Россия признала качественный скачок в развитии области. Но местных неолибералов, набирающих финансовый жирок олигархов и их идеологическую обслугу – пропагандистов, журналистов, социологов – каждый успех области приводил в ярость. Печатались грязные статьи, распространялись вздорные слухи. Особенно раздражало наших оппонентов усиление государственного регулирования экономикой, резкое сдерживание темпов приватизации крупных предприятий. Острословы и горе-теоретики из стана оппозиции жесткость государственного регулирования окрестили «вятской моделью социализма». А коли появилась мишень, по ней следовало бить. Так здравый смысл наших решений обволакивался словесной бессмыслицей желтой прессы.

Но постепенно информационная вакханалия пошла на убыль. Удар, которого наши противники не ожидали, был нанесен по их измышлениям одним из лидеров российского либерального движения Григорием Явлинским.

Он приехал в Киров как член комиссии Госдумы по противодействию коррупции. Опытный политик и серьезный экономист, Григорий Яковлевич дотошно изучал все, что обычно связано с коррупцией, переворошил сотни документов, встретился с десятками людей.

Антигубернаторская оппозиция жила в предвкушении предстоящего разгрома «вятской модели социализма», якобы являющейся питательной почвой для разгула теневой экономики.

Все ждали пресс-конференции либерального гуру. Мысли, высказанные Явлинским перед журналистами, стали для многих неожиданностью. Больше всего, пожалуй, удивился я. Завершая встречу, руководитель парламентской комиссии заявил: «На Вятке ни губернатор, ни его чиновники не воруют, это редкий случай в нынешней России. Думаю, что у вас нужно учиться искоренять подобное зло».

После приезда Явлинского и его заявления выпады бульварной прессы несколько смягчились. Наступила временная передышка, которую можно было назвать, следуя логике небезызвестного архитектора перестройки, политическим консенсусом между противоборствующими сторонами.

Однако для меня этот душевный комфорт длился недолго. Его нарушил звонок начальника областного управления ФСБ Е.В. Сметанина. Главный чекист просил срочно принять его, чтобы обсудить вопрос, как он выразился, чрезвычайной важности...

То, что сообщил руководитель ФСБ, на долгое время вывело меня из состояния душевного равновесия. Оказалось, что сотрудники ФСБ задержали молодого человека, который подозревался в продаже наркотиков. Поймали же его на бытовом преступлении: неуемный ловелас изнасиловал несовершеннолетнюю девушку. На допросах он сознался в махинациях с наркотиками и неожиданно для следователей заявил, что в 1997 году пытался отравить губернатора области Сергеенкова. Заставили же его пойти на этот преступный шаг люди, которые снабжали парня наркотиками. Так он объяснил свой поступок.

Е.В. Сметанин принес с собой кассету с записью допроса арестованного Эдуарда Левина. Включили телевизор, и на экране появился широколицый блондин с крутыми плечами. От неожиданности я вздрогнул: это скуластое лицо с глубоко посаженными бегающими глазками и толстыми губами, которые, казалось, мешали ему говорить, я уже где-то видел. Но где?

Заметно волнуясь и сбиваясь в ответах на вопросы следователя, арестованный подробно описал события, случившиеся 17 марта 1997 года в фирменном поезде Киров – Москва. Эти события, о которых рассказывал скуластый парень с экрана, глубоко врезались и в мою память. На время тот вагонный кошмар забылся, но молодой человек на телеэкране подробно воспроизводил детали совершенного им преступления.

Полузабытые картины двухлетней давности, как в калейдоскопе, промелькнули в памяти, восстанавливая прошлое.

Меня срочно вызывали в Москву. В тот же день ехал в командировку мой товарищ по работе А.М. Махнев1. Что ж, вдвоем веселее. Поедем в одном купе. Но тут в ход событий вмешался случай. Моя жена получила из столицы телеграмму, что ее брат попал в больницу и находится в тяжелом состоянии. «Я поеду с тобой», – заявила она мне. Честно говоря, не хотелось затевать семейное путешествие. «Бдительные» языки заговорят: «Едва утвердился на губернаторстве, с женой стал разъезжать». Не объяснишь ведь каждому, что у нас такое ЧП, да и жена покупает билет на свои кровные. Но сплетники есть сплетники. В конце концов решили, что в губернаторском купе останется Махнев, а мы с женой расположимся по соседству.

Вагон наполнен знакомыми людьми: едут директора предприятий, ответственные работники госучреждений. Все спешат по делам в столицу. Почти каждого я знаю.

Приветливые, улыбчивые проводницы разносят чай, вручают пакеты с завтраком. Жена заглянула в пакет, полушутливо сказала: «С голоду не помрем, железнодорожные снабженцы все предусмотрели. Даже йогурт».

Перед сном я сходил почистить зубы. Когда возвращался, перед нашим купе увидел рослого блондина. Он стоял у окна. Незнакомец, повернувшись ко мне, неожиданно сказал: «Что-то вы бледный. Может быть, болит голова?» И предложил мне таблетку от головной боли. Вопрос парня меня удивил, от лекарства я, естественно, отказался и вошел в купе. Жена, слышавшая обрывки разговора, спросила, с кем я веду полуночные беседы, не даю людям спать. Иронизируя над собой, я ответил шуткой: «Видишь ли, не успел избраться, а народ заботится о здоровье своего губернатора. Незнакомый юноша предлагает таблетку от головной боли».

Как выяснилось позднее, губернатора, избранного всего пять месяцев назад, мой вагонный попутчик не знал в лицо. Он знал только купе, предназначенное для губернатора. На следующее утро мы с женой позавтракали содержимым пакетов и стали готовиться к встрече Москвы, упаковывать вещи.

Когда сборы закончились, я решил зайти в купе к Махневу, узнать, как он себя чувствует. Постучал в дверь, подергал ручку. Никакой реакции. «Наверное, ушел умываться», – решил я.

Но время шло, а мой сосед не появлялся. Пришлось позвать проводницу с ключом. Однако дверь оказалась запертой изнутри на защелку. После усиленного стука, когда возле двери столпилась группа любопытствующих, Александр Михайлович откликнулся. Он открыл дверь и тут же как подкошенный рухнул на сиденье. Меня поразило его лицо: оно было бледным, без кровинки, как постельная простыня. « Я умираю, – прошептал он слабым голосом – Позовите врача».

Появился испуганный начальник поезда, по радио обратились к пассажирам, есть ли среди них врач. Врачей в поезде не оказалось. Поэтому все заботы по спасению больного легли на мою жену. Она по профессии врач-педиатр, ее обычные пациенты – дети. А здесь какое-то далеко не детское, загадочное заболевание.

Но первую помощь Маргарита Степановна оказала: она сделала Махневу массаж сердца, искусственное дыхание, влила несколько капель корвалола, оказавшегося в ее сумочке. Лицо у больного порозовело, стал прощупываться пульс. Но двигаться самостоятельно он не мог. Пришлось вызвать к поезду «скорую помощь».

Вынесли Махнева из вагона на носилках, он целый месяц провалялся в московской больнице. Доктора поставили ему расплывчатый диагноз: пищевое отравление на фоне сердечной недостаточности. Возможно, я не точен, но что-то в этом роде. Что поел больной необычного, приведшего его к столь тяжким последствиям, узнать врачам не удалось.

О вагонной суматохе и болезни Махнева вскоре забыли. И вот через три года те драматические события, едва не стоившие жизни здоровому человеку, в котором всегда чувствовалась крепость тела и духа, всплыли наружу.

По факту покушения на жизнь губернатора возбудили уголовное дело. Тянулось оно долго, обрастая новыми фактами и деталями.

Эдуард Левин выступал как исполнитель преступления. Круг заказчиков, названный им, проверялся. Они, естественно, отказывались. Киллер приводил детали, которые полностью совпадали с объективной обстановкой, свидетелями которой были я и моя жена, а также пострадавший Махнев.

Приняв Махнева за губернатора, Левин проник к нему в купе, когда Александр Михайлович пошел умываться. Дверь оставалась открытой. Преступник схватил со стола пакет с завтраком, а вместо него положил другой, подготовленный сообщниками. В подложенном пакете находился йогурт, начиненный сильно действующим наркотиком.

Этот йогурт вместе с другими продуктами и съел Махнев. Через несколько минут у него началась агония.

То, что предназначалось мне, досталось моему попутчику. Все могло кончиться трагедией, не окажись рядом моей жены, врача по профессии. В содержании собранных материалов просматривалось одно любопытное обстоятельство. По замыслу заказчиков преступления, смерть выпившего отравленный йогурт губернатора должна была вызвать немалый переполох. К прибывшему на Ярославский вокзал поезду, конечно же, устремились бы журналисты, милиция, сотрудники ФСБ. Чтобы пустить расследование по ложному пути, Левин должен был в суматохе подбросить в карман губернаторского пиджака пакетики с наркотиками. С их обнаружением картина прояснялась: кировский губернатор – законченный наркоман. А какой политический резонанс: вот, оказывается, за какого человека голосовали избиратели! Моральный удар по репутации Сергеенкова, пятно позора на всю жизнь для его семьи, нравственные терзания для единомышленников. Кстати, Левин не стал рассовывать в карманы наркотики, когда убедился, что ошибся с объектом преступления. Позднее он отказался от своих первоначальных показаний. Это осложнило следствие.

В Кирове о мартовском преступлении 1997 года знал узкий круг людей. Мы постарались наложить табу на эти события, чтобы не будоражить общественное мнение. Но земля слухом полнится, и в наш перенасыщенный информацией век трудно сохранить любую тайну, да еще с политической подоплекой.

О покушении узнали московские журналисты. Меня почти силой вытащил на свою программу «Момент истины» популярный телеведущий Андрей Караулов. На мой вопрос, где он взял сведения о преступлении, журналист ответил лаконично: «В компетентных органах». Продолжать расспросы не было смысла.

Коснулся истории с покушением и легендарный российский военачальник, генерал армии В.И. Варенников. В седьмом томе своих воспоминаний «Неповторимое», критикуя нынешние органы власти за попустительство криминальному миру, он вполне справедливо заметил: «В стране спокойно проходит даже чрезвычайное. Например, готовилось убийство губернатора Курганской области Олега Алексеевича Богомолова, а главный организатор этого акта Антошкин на свободе. Уголовное дело по этому вопросу в Курганской прокуратуре «пропало». Такая же ситуация с Аманом Гумеровичем Тулеевым, на которого тоже готовилось покушение. Однако немного посуетились, и на этом закончилось. Доказано, что жертвой киллера (он схвачен и сознался) должен был пасть губернатор Кировской области Сергеенков Владимир Нилович. Однако и здесь тишина».

После тех драматических мартовских событий прошло много времени. Казалось бы, пора стереть их из памяти. Но горечь пережитого не проходит до сих пор. Она продолжает периодически напоминать о себе. Не так давно, на пороге своего шестидесятилетия, скончался А.М. Махнев. Ничем доселе не болевший человек умер от рака желудка. Болезнь одолела его за какие-то полтора-два года. Возможно, причиной стали злополучные наркотики, в огромной дозе попавшие в организм. Ведь в ходе следствия появилась довольно убедительная версия, что эти наркотики были изготовлены синтетическим путем с применением радиоактивных ингредиентов.

Еще один тревожный факт нет-нет да и кольнет сердце. Это загадочная смерть работника областной администрации, хорошо осведомленного о готовившемся покушении на губернатора. Анализируя подобные вещи, криминалисты обычно говорят, что вопросов больше, чем ответов.

Но главным источником тревоги и недоумения, не дающим возможности забыть случившееся, остаются заказчики преступления. Тем более что я их знаю. Они высоко котируются в коммерческо-финансовом мире. Не сегодня-завтра, если возникнут политические предпосылки, без особых усилий проникнут во власть.

Конечно же, допускать этого нельзя. Проблема сращивания власти и криминала становится актуальной не только для отдельного региона, но для страны в целом. Если же быть более точным, она сотрясает основы современной цивилизации на планете, несущейся на всех парусах по извилистому пути глобализации.

К слову, из всей грязи и коварства, которые использовали против меня заказчики преступления, больше всего поражают бесстыдные методы зомбирования сознания исполнителей их воли. Все они построены на гнусной лжи. Это наглядно подтвердил допрос киллера Левина.

Следователь задал ему вопрос, вполне логичный для выяснения мотива преступления: «Как вы согласились на поступок, который мог привести к гибели человека, ничего не сделавшего для вас плохого? Больше того, которого вы даже не знали?» Ответ парня лично меня ошеломил, хотя всякое на своем веку приходилось слышать.

Оказывается, он долго не давал согласия на преступную акцию, выдвигал аргументы, где звучало какое-то подобие нравственных принципов. Но его подельники знали, как надавить на психику морально неустойчивого человека, вставшего на криминальную стезю. Они объяснили ситуацию просто, на понятном ему языке: «Губернатором избрали главаря крупной мафиозной группы, и эти крутые ребята всех конкурентов согнут в бараний рог, все подомнут под себя. Устроят настоящий кошмар в области. Придется всем бежать, в том числе и тебе, торговцу наркотиками». И Левин пошел на преступление, что называется, вооруженный бандитской идеей своих подельников.

Заканчивая пересказ этих событий, я еще раз убеждаюсь в истине, что сущность жизни каждого из нас состоит не только в настоящем и в ожидании будущего, но и в воспоминаниях о прошлом. Но не только в тех воспоминаниях, которые отражены в пожелтевших письмах родных тебе людей, в милых семейных реликвиях, а в памяти о реальном мире, наделенном радостью и тяжелой тоской, верной дружбой и грубым вероломством.

Вечером того тяжелого дня, оставшись один в большом губернаторском кабинете, я многое вспомнил и как бы заново прожил тот отрезок времени, который стал прелюдией недавних мрачных событий. Особенно ярко память воспроизводила годы далеко ушедшей юности, первые шаги в заводском коллективе, студенческую пору, беспокойные комсомольские будни. Те годы тоже не были легкими. В них встречались периоды, когда от несправедливости и людской подлости хотелось выть, как раненому зверю. Но проходило смятение, наступала светлая пора и появлялось убеждение, что пережитые трудности не только не сломили, а закалили характер и укрепили волю. Мрачный провидец Ницше был прав – человек, который выживает в схватке с мерзостью, становится сильнее.

Тревожная молодость

У поколения россиян, родившихся в предвоенные и военные годы, есть одна особенность, роднящая их между собой: у них не было радостного, беспечного детства. Были нищета и голод, которые остались в сознании как черная полоса жизни.

Отец в первые дни войны ушел на фронт, как и большинство мужчин лесного поселка, где мы жили. Но леспромхоз, созданный в годы первых пятилеток, не остановился, не перестал работать. Не снижая объемов, он продолжал поставлять древесину шахтам, заводам и фабрикам, действующим в тылу.

Леспромхоз держался на плечах стариков и женщин, таких, как моя мать. Она трудилась лесорубом. Из всех тяжелых работ на земле эта, пожалуй, одна из самых трудных.

Зимой я часто видел ее с обмороженным лицом. По ночам мать тяжело кашляла: нередко простывала на холодном ветру, от которого слабо защищала старенькая поношенная фуфайка. Возвращалась с работы поздно. Уставшая, измученная, быстро собирала скудный ужин, кормила детей и бежала убирать скотину. За каторжный труд на лесоповале она получала мизер: талоны на обед и хлебные карточки. Семья выживала за счет домашнего хозяйства. Основой благополучия оставалась корова. На нее молилась вся семья, берегла ее как зеницу ока.

Но горе всегда приходит непрошенным. В пойло нашей буренке нечаянно попала неразрезанная картофелина, которой она подавилась. Животное прирезали. К счастью, под нож корова ушла еще живой, поэтому мясо к употреблению не забраковали. Часть продали на рынке, другую по копеечной цене сдали в поселковую столовую.

От возможного голода спас семью мой родной дед. По инвалидности его не взяли в армию, он остался в колхозе, работал там, как и до войны, бригадиром. Дед отдал нам свои сбережения, и вместе с вырученными от продажи мяса деньгами мать купила стельную телку. Вот так выживали в суровое лихолетье.

Наша семья, не преувеличиваю, выстояла за счет твердого характера и какой-то нечеловеческой работоспособности матери. Эпизод, связанный с гибелью коровы-кормилицы, остался в памяти пятилетнего ребенка, видимо, по одной причине. До того страшного для нашей семьи события я никогда не видел мать плачущей. А в тот день, упав на охапку соломы рядом с бьющейся в предсмертных конвульсиях животиной, она даже не плакала, а кричала. Кричала потому, что гибель коровы обрекала ее детей на голод. Успокоилась мать лишь после того, как сосед-кузнец прирезал ее Ласку.

Второй раз я увидел материнские слезы восемнадцатилетним парнем, когда меня, избитого поселковыми бандитами, она привезла в больницу. Ей тогда показалось, что сын не выживет, и крепкая натура, не привыкшая к слезам и хныканью, не выдержала. Повторилась та же давнишняя история.

Больше я у матери не видел ни одной слезинки. Горе, муки и боль она научилась переносить молча. Не зря говорили, что у матери характер, твердости которого позавидует любой мужик.

Невысокая, худенькая, она производила впечатление хрупкого, не очень приспособленного к физическому труду человека. Но впечатление это было обманчивым. По жизни мать отличалась хорошей житейской выносливостью, работала и в лесу, и в личном хозяйстве от зари до зари, не разгибая спины. Нас, детей, с раннего детства приучила к труду. Мы таскали мешками траву, сушили ее и сухое ароматное сено складывали в сарай. Окучивали на огороде картошку, пололи овощные грядки, поливали, мотыжили. В знойную летнюю пору, отбиваясь от комаров и мошкары, когда поспевали малина и земляника, уходили на вырубки, откуда несли корзинами вкусные сочные ягоды. Потом по очереди поспевали грибы, брусника, клюква – и снова в кормилец-лес, в таежные дебри, которые спасали от недоедания людей работящих и напористых.

Основные нравственные принципы с младенческих лет во мне заложила мать. У нас в семье не принято было обидеть человека, оговорить за глаза. Мать не любила ехидных людей, не прощала злобы и зависти. Без фанатизма, но глубоко и безраздельно верила в Бога. Здесь она не терпела иных мнений, назойливых и не совсем взвешенных в пору тотального атеизма. Настояла перед отцом, членом бюро райкома партии, чтобы в церкви окрестить первоклассника сына.

В пору зрелой студенческой юности, когда пришло увлечение философией, я записал в дневник поразившие меня своей исповедальной глубиной и мудростью слова Иммануила Канта: «Одна вещь наполняет душу изумлением – твердый нравственный закон во мне». Лично для себя считаю, что этот нравственный императив, самый важный для человека, в меня заложили не общество, школа или комсомол, а труженица-мать.

Она всегда жила на пределе сил и никогда не жаловалась на судьбу. Трудно было во время войны. В послевоенные годы опять пришлось нести тяжелый мученический крест. Израненный, казалось, живого места на теле не осталось, вернулся с фронта отец. Определился на прежнюю должность начальника лесоучастка. Через год родилась моя сестра. Казалось бы, живи и радуйся. Но снова в семью пришла тревога. Девочка заболела полиомиелитом, ее парализовало. Мне, тогда еще ребенку, переступившему порог первого класса, было невыносимо тяжело смотреть на кричащую от постоянной боли сестру, но еще тяжелее было видеть страдания матери.

Однако горе не ожесточило ее сердце. Она по-прежнему была добра к людям, старалась помочь нуждающимся чем могла. Так, она буквально вытащила с того света японского военнопленного. Он и его соотечественники, оказавшись после войны в советском плену, строили в нашем леспромхозе узкоколейную железную дорогу. Один раз в месяц по разрешению коменданта военнопленные выходили за пределы охраняемой зоны. Цель подобных вылазок была одна – обменять скромные пожитки на продукты.

Однажды в ненастный осенний день один из них постучался в калитку нашего дома. Баба Ариша, родная тетя моего отца, жившая в нашей семье, ввела в квартиру худого изможденного человека в обтрепанной старой шинели. Он продрог от холода, бессвязно бормотал, перемешивая незнакомые слова с русскими. Гость предложил обменять кожаные перчатки на хлеб и сало. Эти слова, видимо, хорошо заученные, он произнес четко. Мать взяла протянутые перчатки, затем повернулась к русской печи, занимавшей половину кухни, достала теплые, только что связанные шерстяные варежки и все это, завернув в тряпицу, положила в карман шинели изумленного гостя. Потом она попросила его снять шинель, усадила за стол. Налила тарелку горячего супа, и пока он ел, зажарила яичницу. Японцу особенно понравился ядреный хлебный квас. Выпив кружку, немного смущаясь, он попросил еще. Перед уходом мать и баба Ариша положили в сумку военнопленного вареные яйца и ржаные перепечи, испеченные на свином сале.

Во время сытного обеда японца разморило. Опершись на руку, он задремал. В это время за стенкой в спальне заплакала больная сестра. Мать с бабушкой вышли, чтобы ее успокоить. Но ребенок не переставал кричать. Мать вынесла сестренку на кухню, чтобы проводить гостя. Плач не прекращался. Неожиданно военнопленный протянул руки к больной девочке и знаком попросил передать ее ему. Мать, как бы автоматически, не вникая в суть происходящего, выполнила желание японца. Он взял девочку на руки, нежно прижал к себе и стал ритмично покачивать. Сестренка неожиданно замолчала. Японец осторожно положил ее в кроватку и начал полушепотом напевать незнакомую мелодию. Девочка уснула, и что всех нас поразило – проспала без крика и слез до утра.

Не чаще одного раза в месяц военнопленный появлялся в нашем доме. Его сытно кормили, набивали сумку едой, и он по установившемуся обычаю проводил свои загадочные сеансы, помогавшие больному ребенку. Что это было – мощная энергетика, которой обладал советский невольник, рожденный в стране Восходящего Солнца, или приемы гипноза, трудно сказать. Но девочка медленно пошла на поправку. Масаи (так звали японца) стал желанным человеком в нашем доме. Мы с радостью ждали его, надеясь на чудо: а вдруг под воздействием восточного колдовства ребенок полностью выздоровеет. Прошел месяц, второй. Японец не появлялся. Ситуацию прояснил отец. Оказалось, военнопленных перебросили на дальний участок строящейся трассы.

На дворе стоял январь, трещали крещенские морозы. Бабушка и мать вечерами с тревогой говорили о нашем друге: не простыл бы. Они как в воду смотрели. В самый разгар холодов Масаи появился в нашем доме. Промерзший насквозь, с воспаленными глазами, в той же полуизношенной шинели, он тяжело опустился на стул. Мать поняла, что японец болен. Измерила ему температуру. Термометр зашкаливал за сорок градусов.

Больного раздели, положили на старый скрипучий диван, главную принадлежность мебельного гарнитура нашей квартиры. Баба Ариша заставила его выпить кружку горячего молока с медом. Соседскую девочку послали за поселковым фельдшером.

Диагноз оказался неутешительным – двустороннее воспаление легких. Все, что было в его силах, фельдшер сделал: ввел пенициллин, прописал необходимые лекарства. Прощаясь, сказал матери: «Боюсь, как бы больной не умер в вашем доме. Хлопот не оберетесь. Самое страшное, что он сильно отощал, его нужно усиленно кормить. Лучше всего поможет куриный бульон».

Утром, едва рассвело, мать зарубила большого рыжего петуха, которого все мы любили за пронзительный голос, будивший обитателей дома при первых проблесках зари. Петушиного мяса не хватило. Пришлось взяться и за кур-несушек. Отец позвонил коменданту и сообщил о болезни военнопленного.

Более полутора недель японец находился на грани жизни и смерти. Когда же немного окреп, его перевели в медсанчасть комендатуры.

Весной, это был 1947 год, началась депортация военнопленных на родину. Масаи пришел проститься. Мать, как и прежде, наполнила его сумку едой, самой лучшей, которая была в доме. Баба Ариша, постоянно всхлипывая, просила беречь себя.

Больше никто из нас японца не видел. Трудно сказать, как сложилась его жизнь на родине, опаленной, как и Россия, страшной войной, испытавшей атомный смерч Хиросимы и Нагасаки. Мы часто вспоминали кроткого, улыбчивого Масаи.

Эти воспоминания матери были приятны, ведь она его выходила, подняла на ноги.

Но об одной истории в нашей семье старались молчать. Она была связана со мной. В три дня, которые я находился на грани жизни и смерти, мать поседела. По свидетельству медперсонала районной больницы, я остался жив благодаря ее заботам. Она выходила меня. Сутками не покидала палату, первые дни кормила с ложечки куриным бульоном, на последние деньги покупала фрукты.

Трагедия произошла после окончания средней школы. Сначала все складывалось благополучно. То, что я не пойду в институт, было решено по-семейному спокойно. Болела сестра, и все средства, которые оставались от затрат на питание и крайне необходимые житейские нужды, шли на ее лечение. Одному отцу справиться с финансовыми трудностями было не под силу. Да и запрограммировали родители мой рабочий период всего на один год.

Все поселковые, кто после школы не поступал учиться и не уходил в армию, шли работать на местный лесозавод. Я не стал исключением, так как иных вариантов просто не существовало. Устроился грузчиком. Другой профессии у вчерашнего школьника в запасе не было. Тягаться с крепкими мужиками, в бригаду к которым меня определили, было нелегко. Уставал так, что, ужиная, прямо за столом засыпал. С непривычки болели руки, ныла спина и будто чугунной тяжестью наливались ноги. Но постепенно я втянулся в рабочий ритм.

Грузчики, ворочающие зимой на ледяном ветру, а летом на изнуряющей жаре шестиметровые хвойные кряжи, люди особые. Побаловаться матерной лексикой, от которой в ушах стоит гул, а после работы до полусознания напиться – для них сокровенная отрада в жизни. Эти соблазны они пытались привить и мне. Материться я так и не научился, пить водку тоже. Даже курить не стал. Но рабочую хватку и сноровку, необходимые для физического труда, освоил, чему был рад всю жизнь. Товарищи по бригаде мой алкогольно-табачный аскетизм восприняли неодобрительно. Сначала вышучивали зло и обидно. Потом привыкли и, учитывая мои семнадцать лет, начали по-своему ценить.

Моя юношеская самостоятельность понравилась начальнику цеха. Он предложил директору леспромхоза назначить новичка-грузчика мастером. С того самого дня началось мое продвижение по трудной служебной лестнице, которое длилось несколько десятилетий. Но на этом пути не было кумовства, корпоративных связей, погони за карьерой, добывания должностей любой ценой. Все достигалось своим трудом, честным отношением к людям и своему делу.

Небольшая должность мастера оказалась трудной и канительной по степени ответственности. Особенно нелегко было переносить ночные смены в зимнее время. В холодном цехе люди мерзли на сквозняках, часто ломались пилорамы и циркулярные пилы.

Но постоянной болью, пожалуй, похлеще зубной, не переставали быть пьяницы и прогульщики. Выделялись среди них бывшие уголовники. Нельзя забывать, что шел 1955 год, всего десять лет назад окончилась война. Изломанных человеческих судеб хватало с лихвой. Некоторые парни, едва достигнув двадцати лет, по два-три раза успевали отсидеть в тюрьме.

Основной причиной преступлений становились факторы социальные: безотцовщина военных лет, нищета в семье, общая неразбериха и неустроенность окружающей жизни. Криминальное прошлое таких людей постепенно растворялось в суете трудовых буден, под воздействием общественных регуляторов, которые применялись в воспитательных целях. Их в советское время было немало.

Но встречались бывшие зэки, оставшиеся неисправимыми преступниками на весь отпущенный им жизненный срок. Позднее я познакомился с серьезным исследованием по судебной психиатрии, написанным итальянским криминалистом Чезаре Ломброзо. Родоначальник антропологической криминологии выдвинул идею существования особого типа человека, предрасположенного к совершению преступлений в силу особых биологических признаков. Интересно описан итальянским ученым самый зловещий персонаж уголовного мира – убийца. У него узкий лоб, глубоко посаженные глаза, худое вытянутое лицо. Всем этим признакам отвечал Васька Терехов, оказавшийся в моем подчинении. В свои двадцать семь лет он трижды успел отсидеть в лагерях. В его послужном списке были разбои, кражи, поножовщина.

Впервые я увидел Ваську в сторожке, где у печки-буржуйки в зимнюю пору грелись рабочие. Было шумно. Отогревшись, люди перекидывались шутками, звонко смеялись. Неожиданно все смолкли. В тесное прокуренное помещение вошел длинный худой мужик, обросший щетиной. Меня поразили его глаза: они злобно поблескивали. А крючковатый нос с хищно вырезанными ноздрями как будто принюхивался к обстановке. Терехов тут же набросился на мастера, тихую милую женщину, которая будто бы занизила объем работ его бригаде. Говорил он нервно, как бы выплескивая из себя слова и сильно шепелявя. За этот дефект его прозвали Васькой-шепелявым. Окружающие Терехова боялись. Особенно сторонились женщины. Васька органически не выносил начальства всех уровней и степеней. Как мастер, я тоже стал объектом его ненависти. К тому же Терехов был законченный пропойца. Считал для себя нормой появляться на работе под градусом. Мне приходилось делать ему замечания, Васька огрызался, в его глубоко посаженных глазах загорались недобрые огоньки.

Я чувствовал: острого конфликта с бывшим уголовником не избежать. Но то, что произошло – не каждому приснится и в дурном сне.

В тот день по графику мне выпала ночная смена. Стояли крепкие январские морозы. В цехе было холодно, и, чтобы согреться, приходилось забегать в бревенчатую сторожку, где круглосуточно топилась печка-буржуйка, от малиновых боков которой полыхало жаром.

Переговорив с рабочими, я пошел в сторожку. На выходе из цеха, в гулкой морозной тишине, отчетливо уловил звуки, которые ни с чем другим спутать нельзя. За эстакадой, в дальнем углу заводской территории, кто-то возился у штабелей с обрезной доской.

Подойдя ближе, я увидел автомашину с прицепом, груженную пиломатериалом. Шофер уже заводил двигатель. Я бросился к кабине, пытаясь открыть дверцу автомашины. Обернувшись, заметил, как за моей спиной метнулись две тени. В одной из них не столько различил, сколько подсознательно угадал долговязую фигуру Васьки-шепелявого. Внезапный удар в лицо чем-то тяжелым – последнее, что я запомнил.

Очнувшись, почувствовал, что замерзаю. Ныло все тело, болела голова. Как выяснилось впоследствии, воры нанесли мне несколько ударов по лицу и голове гаечным ключом, били ногами, сломав два ребра. Лицо превратилось в кровавую маску. В таком виде, очнувшись, я еле дополз до сторожки. К счастью, туда погреться прибежали из цеха женщины. Вызвали из районной больницы «скорую помощь».

На больничной койке я провалялся почти месяц. Первую неделю, самую трудную, мать не отходила от меня.

С Васькой Тереховым пришлось встретиться еще раз, в суде. На скамье подсудимых он и двое его подельников вели себя нагло, в преступлении не признавались. Но доказательства, собранные следователем прокуратуры, не позволили негодяям отвертеться. Терехова осудили на пятнадцать лет.

События студеной январской ночи, едва не обернувшиеся для нашей семьи трагическими последствиями, заставили меня на многое в жизни взглянуть другими глазами. Я стал требовательнее относиться к себе и окружающим, постепенно, не без внутренней борьбы, юношеский романтизм начал уступать место практическим вещам.

Шли последние месяцы моей работы на лесозаводе. Я размышлял над выбором профессии: в какой вуз поступать. Школьной мечтой был геологический факультет университета. Но постепенно мечта стала таять. Не без влияния следователя прокуратуры Сергея Никонова, который вел уголовное дело Терехова. Мы с ним сдружились чуть позднее той неприятной истории. Оказались вместе в литературном объединении районной газеты. Сергей, год назад окончивший институт, писал хорошие стихи, мне нравилась проза, а в творческом смысле больше всего удавались короткие юморески и небольшие рассказы.

Однажды после бурной литературной дискуссии мы с ним долго бродили по опустевшим улицам вечернего поселка. Разговор от проблем литературы незаметно перетек к выбору профессии. В моем юношеском мозгу, как заноза, засела мысль о геологии. Сергей как-то мягко, ненавязчиво предложил подумать о юридической профессии. И не о какой-нибудь бесцветной карьере адвоката или юрисконсульта, а о следственной деятельности. «Здесь тебе и романтика, и выработка характера, – заключил он. – Ну а кроме всего прочего, у тебя есть напористость, ты не из робкого десятка. Это доказала схватка с Васькой-шепелявым. Не каждый сможет ударить по зубам тем, кто зарится на народное добро. А бороться со сволочью кому-то надо. Иначе такие, как Терехов, затопят нас в своем дерьме. Они ведь как коршуны-стервятники – бросаются на слабых, добивают их, наслаждаясь трусостью и малодушием. Сильных же боятся. Знаешь, есть такой закон человеческий, проверенный веками: паразиты страшатся сильных и справедливых. Они им втайне даже завидуют».

Житейская философия Сергея, бесхитростная и в то же время понятная своей приземленностью, на меня действовала. Я все больше подпадал под нравственное влияние этого сильного, уверенного в себе человека. Выбор первой профессии, без сомнения, сделал с его подачи. Документы подал на юридический факультет Пермского университета. Пять студенческих лет пролетели быстро. О них можно, слегка перефразируя, можно сказать словами русского классика: «Счастливые годы, веселые дни, как вешние воды промчались они».

Наступил день, когда государственная комиссия определила судьбу каждого выпускника. Мне предложили на выбор несколько областей. Но, следуя совету Сергея Никонова: следственная работа – и никуда больше, напросился в органы прокуратуры.

В те годы в работниках следствия особенно нуждалась Мордовская АССР. Ее представитель прибыл на распределение, нахвалил свой край, пообещал служебный рост и обеспечение жильем. Для молодого специалиста на первых порах этого вполне хватало.

Прокурорские будни

Мордовские коллеги, работники республиканской прокуратуры, встретили меня приветливо. Предложили несколько районов. Я выбрал самую восточную точку – город Ардатов. Там не хватало двух сотрудников, и весь груз нелегкой работы тащили на себе прокурор и следователь.

Прокурор оказался славным человеком, но с небольшой профессиональной странностью: он на дух не выносил публичной деятельности. Видимо, причиной этой боязни был его маленький рост, которого он стеснялся. Следователь, мой непосредственный коллега, мордвин по национальности, наоборот, отличался мужской статью, был красив, подтянут, нравился женщинам. Александра Петровна, секретарь прокуратуры, уверенно перешагнувшая критический бальзаковский возраст, не скрывала своих чувств к красавцу-следователю, и все понимали, что модные блузки и кофточки, которые менялись ежедневно, терпкие духи, вызывавшие легкое головокружение у присутствующих, толстый слой пудры и яркая помада – все предназначалось ему.

Сам же объект пылкой дамской привязанности бился как рыба об лед, зажатый семейным бытом и заочной учебой, длившейся почти два десятилетия.

Оба, прокурор и следователь, обрадовались появлению нового человека. Холост, молод, в меру здоров. И взвалили на меня то, что сами не успевали сделать или к чему не лежала душа. Прокурор поручил, кроме следственной работы, осуществлять функции государственного обвинения в судах. Мне нравился этот вид публичной деятельности, нравилось и то, что все участники процесса в соответствии с нормами закона обращались к вчерашнему студенту почтительно – «товарищ прокурор». Городок был небольшой, на шумные судебные процессы иногда набивалось столько народу, что негде было стоять, поэтому я скоро стал личностью известной. У меня даже появилось то ли прозвище, то ли нарицательная должность как знак определенного уважения со стороны общественного мнения – молодой прокурор.

Отдав часть своих полномочий, прокурор все сложные уголовные дела тоже стал передавать мне. Признаюсь, и доверие, и такой выбор радовали. Работа все больше захватывала своим ритмом, высокой мерой ответственности как перед государством, так и перед людьми, судьбу которых порой приходилось решать простым росчерком пера. Ровные отношения складывались с председателем народного суда П.П. Никоновой, с оперативными сотрудниками райотдела милиции. Особенно нравился мне начальник уголовного розыска Н.Д. Бодров. Внешне оба суровые, немногословные, но Никонова и Бодров делу были преданы до фанатизма. Их нельзя было склонить к сделке, хотя бы к минутному компромиссу, если это противоречило нормам права. Эти люди не только взятку, чужую пылинку не могли взять.

Бодров прошел войну, получил немало боевых наград. Уже после войны окончил вечернюю школу рабочей молодежи. Дальше учиться не хватило запала. Да и годы поджимали. Когда мы с ним встретились, Николаю Дмитриевичу шел пятьдесят второй год. Отсутствие специального образования Бодров переживал болезненно: над некоторыми тонкостями юридической неосведомленности начальника угрозыска исподтишка подтрунивали молодые подчиненные, которым судьба дала возможность окончить институт.

Но у всех нас, кто занимался практической юриспруденцией, отсутствовал божий дар, каким обладал Николай Дмитриевич. У него был природный талант сыщика.

Повелось так, что все дела по хозяйственным преступлениям шеф передавал мне. Они изнуряли многосложностью: приходилось копаться в скучных статистических отчетах, проводить бесконечные экспертизы: то почерковедческие и бухгалтерские, то биологические и товароведческие. А при хищениях госсобственности всегда возникала нужда отыскать добропорядочных свидетелей. Тут как раз и выручал мой вездесущий Пинкертон. У него на всякий случай, на каждый криминальный эпизод имелась разветвленная агентурная сеть. Через нее он и черпал необходимые кадры. Таким образом, Бодров держал на прицеле все криминальное сообщество. За время его работы главным криминалистом района были раскрыты все преступления, связанные с убийствами, грабежами, разбоями, кражами. Каким диссонансом звучит это в наше время, когда громкие убийства, теракты с многочисленными жертвами, крупные грабежи годами остаются нераскрытыми! Даже те, на которых сфокусировано внимание широких общественных кругов. Одна из причин – выводятся такие сыщики, как Бодров.

Получилось так, что самое крупное преступление в своей следственной практике мне пришлось расследовать в одной связке с Николаем Дмитриевичем. Дело было связано с убийством жителя Казани, который с группой товарищей на протяжении нескольких лет приезжал в наш район на заработки. Все они трудились на химзаводе, доставали там дефицитную краску и занимались в мордовских селах малярными работами. Малярное ремесло и особенно краски ценились высоко. Приезжие получали большие деньги.

В свой последний приезд группа маляров разделилась: двое уехали в Казань, а товарища оставили завершить неоконченный объем работ. Главная же причина задержки состояла в том, что не со всех заказчиков вовремя были собраны деньги. А заработанная сумма по тем временам оказалась внушительной – около двух тысяч рублей.

Вот за этот трудовой капитал и пришлось поплатиться жизнью рабочему-химику. Его труп обнаружил почтальон в двух километрах от села Полое, на крутом взгорье, которое в народе прозвали Лысой горой. Всего полтора километра оставалось от этого места до железнодорожного полустанка, куда шел погибший. Тело убитого лежало на обочине дороги.

На место происшествия выехал участковый уполномоченный. Председатель сельсовета сделал экстренное сообщение в райотдел милиции. Убийство подследственно прокуратуре. На место преступления должен выехать прокурор или следователь. Выбор пал на меня. Нужно немедленно выезжать. Но как? На дворе стоял март, грунтовую дорогу до села развезло. Проехать можно только на тракторе. Сообщение поступило в пять часов вечера. На ночь глядя никакой трактор на ходу в райцентре не найдешь.

Оставался единственный путь, самый близкий, но самый опасный: зимняя дорога, накатанная по льду реки Алтырь. Расстояние немалое – почти тридцать километров. На следственной работе, как на фронте: выигрывает тот, кто не упускает время.

Выехали по речному зимнику на двух лошадях, запряженных в розвальни. Вооружились керосиновыми фонарями. Дорога под мартовским солнцем не успела еще расползтись, беспокоили лишь полыньи, подбиравшиеся к санному пути. На первой повозке разместились оперативник Щеглов и сержант милиции Володя Парамонов, почти двухметровый детина, славившийся недюжинной физической силой. На крупные преступления, где предполагалось задержание опасных преступников, Бодров в опергруппу обязательно включал богатыря. Мы с Николаем Дмитриевичем ехали на второй повозке. Два раза первые сани скатывались в полынью, и каждый такой случай сопровождался отборным матом сержанта Парамонова, оказавшегося превосходным знатоком ненормативной лексики. Очередную порцию мата мы воспринимали как сигнал об опасности и принимали необходимые меры осторожности. В село приехали поздно вечером. Забрали с собой понятых, участкового уполномоченного и направились к месту преступления.

Труп уже окоченел. При первичном осмотре на теле обнаружили множество ножевых ран. Две из них, в область шеи, оказались смертельными. В темноте, при тусклом свете фонарей, в раскисшей грязи искать и фиксировать следы преступления было бесполезно. Оставили эту работу на утро. Вдвоем с участковым остались охранять тело погибшего и беречь следы преступления. Бодров с Парамоновым и Шегловым выехали в близлежащие села: преступников следовало искать по свежим следам.

Ночь прошла тяжело. Дул сырой весенний ветер, пронизывая насквозь легкий полушубок, в который я был одет. Спасла скирда соломы, сметанная невдалеке от дороги. Чавкая в грязи сапогами, мы по очереди с участковым бегали к ней, чтобы согреться.

На рассвете на тракторе приехал судмедэксперт В.М. Барышников. Труп погрузили и увезли в морг. Зафиксировав в присутствии понятых все вещественные доказательства – сгустки крови на земле, гипсовые слепки следов, сфотографировав наиболее важные детали, мы выехали догонять Бодрова.

Застали его в большом мордовском селе Каласево: далеко за пределами района славился каласевский колхоз «Дружба», еще до войны перешагнувший в своем годовом бюджете миллионный рубеж. Колхозы-миллионеры в годы Советской власти были на особом счету: их награждали орденами и знаменами, в первую очередь помогали приобретать тракторы и комбайны, строить дома культуры и школы. Все эти льготы Каласево стороной не обошли. Но в летописи села остался еще один след, о котором не принято было говорить до 1953 года. Точнее будет сказать – до смерти Сталина.

Черноглазый, с белозубой улыбкой, он понравился сельчанам веселым характером. На мордовский манер югослава Иосипа стали звать Иоськой. Поселили военнопленного в доме кузнеца Гарая. Крепкого, коренастого парня кузнец определил в молотобойцы. Научил не только кузнечному делу, но и игре на гармошке. На черноглазого весельчака, освоившего к тому же популярный в народе музыкальный инструмент, стали заглядываться местные красавицы. На сельских праздниках Иоська задушевно пел протяжные песни своей родины, наполненные тоской и любовью. Его красивый голос завораживал, число поклонниц росло. На призывные улыбки девушек воспитанник Гарая отвечал взаимностью, за что ему нередко доставалось от местных парней.

Синяков и шишек любвеобильному парню пришлось перепробовать немало. Наряду с легким флиртом, через который в молодости проходит большинство людей, зрело у Иосипа и большое чувство. Ему нравилась красавица Тося, племянница Гарая. Говорят, что они собирались пожениться. Но наступил 1917 год. Прогремела Октябрьская революция. Ее раскаты дошли до Каласево. Энергичный Иосип торопливо собрал небогатые пожитки и укатил в Петроград. Больше его в селе не видели. А горемычная Тося вскоре родила девочку, как две капли воды похожую на отца.

После окончания школы дочка Иосипа осталась в родном колхозе, где всю жизнь проработала дояркой.

Долгие годы Гарай и Тося ничего не слышали о своем постояльце. И вдруг его имя широко разнеслось по всей планете в разгар Второй мировой войны. Кто бы мог подумать, что каласевский весельчак, военнопленный Иоська, в начале 1941 года возглавит народно-освободительную армию Югославии, станет ее главнокомандующим! Несколько позднее руководителя партизанского движения югославский народ изберет президентом страны, и весь мир узнает о легендарном маршале Иосипе Броз Тито.

После развала социалистического лагеря, связанного с ликвидацией Советского Союза, под ударами сепаратизма рухнет и социалистическая Югославия. Имя Тито, национального героя страны, станет замалчиваться, вытравливаться из памяти народа. Посмертно он разделит такую же судьбу, как в свое время опальный Наполеон, изгнанник пустынного острова Святой Елены.

Вспоминая жизнь Наполеона, русский поэт Николай Соколов еще в середине XIV века написал строки, которые с точностью математической формулы описывают жизненные повороты людей, некогда достигших высот власти:

Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда:

То вознесет его над веком,

То сбросит в бездну без стыда.

Лучше не скажешь об истории взлета и последующего забвения Иосипа Броз Тито.

О Тито и его жизни на мордовской земле я узнал от старика Гарая, в дом которого колхозное начальство поселило нас с Бодровым. Прожили мы у колхозного ветерана полторы недели.

В один из дней у меня до сорока градусов поднялась температура: видимо, ночевка в скирде соломы не прошла даром. Николай Дмитриевич уговаривал остаться хотя бы на сутки в теплой избе, пролечиться, чтобы не получить осложнения. Хозяева отпаивали меня горячим чаем, заваренным на травах, угощали сотовым медом. А словоохотливый Гарай, когда мы остались одни, рассказал волнующую историю о военнопленном сербе, о его несостоявшемся семейном счастье с Тосей, на всю жизнь оставшейся соломенной вдовой.

Суток хватило, чтобы приглушить ангину и сбить температуру. Вместе с опергруппой я снова включился в работу, которая уже через три дня следственно-разыскных действий начала прояснять ситуацию. Свой последний день погибший отрабатывал в Каласево. Все заказчики с ним рассчитались. Об этом в селе знало немалое число людей. Бодров поднял на ноги всю агентуру, мы вместе с ним изучали однотипные дела за последние годы, расследованные и нераскрытые.

На глаза попало убийство трехлетней давности в соседней деревне Настино. Оно числилось в картотеке уголовного розыска нераскрытым. Речь шла о пасечнике, которого ночью в своем доме зарезали ножом.

Стали сверять те события с поступками и делами людей, находившихся на прицеле отдела Бодрова. Тогда по подозрению в убийстве в числе других подозреваемых засветился житель Каласева Петр Паркин. За полгода до этого он вернулся из заключения, на путь исправления не встал: продолжал бражничать, в колхоз работать не пошел, подвизался на случайных «шабашках». Но доказательств о причастности Петра к убийству пасечника не нашли.

У Петра Паркина было два младших брата, Николай и Павел. В селе их считали драчунами и пьяницами. Наше внимание привлек факт с первого взгляда не очень примечательный. В день убийства в сельском клубе проходил молодежный вечер. Непременным участником подобных мероприятий являлся Павел Паркин. Он танцевал в колхозном ансамбле песни и пляски, куда затянула возлюбленная, руководитель самодеятельного хора.

В тот вечер Павла в клубе не было. Выяснилась еще одна деталь: накануне преступления в селе Полое, в магазине, видели Петра Паркина.

Мы с Бодровым приняли решение задержать братьев Паркиных, провести у них обыск. Петр был женат, младшие братья ходили в холостяках и жили с родителями. Обыски результатов не дали. Николая и Павла арестовали, Петра дома не оказалось. Жена сообщила, что муж уехал по делам в Саранск.

Начали допрашивать Николая и Павла. Причастность к убийству они отрицали. Мы понимали, что как воздух нужен Петр.

Его арестовали на следующий день: он скрывался в бане своей любовницы в соседнем селе. Сдался Петр без сопротивления. Обыскали дом любовницы и баню. В предбаннике, под половицей, нашли сумку с деньгами. Алчный убийца после совершенного преступления пересчитал все деньги, заработанные его жертвой, и почти на каждой купюре оставил отпечатки пальцев. Дактилоскопическая экспертиза впоследствии все это превосходно подтвердила.

Петр в отличие от своих низкорослых братьев отличался высоким ростом и крепким сложением. В глаза бросались крупные плечи и мощная шея. И опять этот узкий лоб и длинный, тонкий, похожий на лезвие ножа, нос. Все по типу Ломброзо. «Неистовый Чезаре», как его называли современники, увидев Петра, пришел бы в восторг: его умозаключения подтверждались типажами реального мира, сотворенными из плоти и крови.

При первом допросе Петр злобно, как будто полоснув ножом по лицу, с вызовом посмотрел на меня. Эти суженные глаза-буравчики, налитые ненавистью, на протяжении трех месяцев будут встречать меня почти ежедневно. Встречать на допросах, следственных экспериментах и очных ставках.

Следствию удалось доказать, что два смертельных ножевых ранения погибшему нанес Петр Паркин, а Николай и Павел свалили несчастного маляра на землю и добили ногами.

В отдельное производство выделили эпизод, связанный с убийством настинского пасечника. Под тяжестью улик Петр с Николаем сознались и в этом убийстве. Павла в него они не посвящали.

Верховный суд Мордовской АССР приговорит братьев Паркиных, Петра и Николая, к расстрелу. Павел получил 15 лет лагерей. Но это произойдет через несколько долгих месяцев изматывающей работы, бессонных ночей, тревог и волнений.

Особенно много крови испортит Петр. Наглый, умеющий подчинять своей воле окружающих, он во время следствия сбежит из Саранского следственного изолятора. Такого позорного случая в истории республиканского СИЗО ни до, ни после не случалось. На задержание уйдет неделя. На ноги поднимут всю мордовскую милицию. Своим сокамерникам накануне побега Петр пообещает расправиться с двумя ненавистными людьми – с мальчишкой-следователем, которого, по его словам, можно соплей перешибить, и «старым козлом» Бодровым.

Дело Паркиных имело большой резонанс. Оно утвердило мой статус сложившегося профессионального следователя. Накапливалась уверенность, а вместе с ней появлялось такое качество, нужное для каждой профессии, как самостоятельность и необходимость отстаивать свою позицию.

Через мои руки прошел еще ряд крупных дел, требующих и знаний, и усердия. Вместе с Н.Д. Бодровым мы обезвредили опасную банду рецидивиста Садыкова, перебравшуюся из Башкирии на мордовскую землю. Она до этого по-крупному наследила в Пензе и Чебоксарах. На ее счету числились грабежи, разбои и крупные кражи. Соседи с ног сбились, гоняясь за преступниками. Но Садыков оставался неуловимым.

Перебираясь из Чебоксар в Саранск, банда решила слегка пошалить в небольшом районном городишке, где едва ли их могут засечь. Но капканы на пути обнаглевших бандитов ловко и продуманно расставил вчерашний солдат, скромный начальник отдела уголовного розыска, из железных тисков которого мало кто из преступников выходил невредимым.

В практической юриспруденции нередко бывает так, что преступник задержан, а доказательного материала для передачи дела в суд не хватает. С садыковской бандой пришлось повозиться как раз в этом аспекте. Через пять месяцев (дело продлялось) бандиты предстали перед судом и затем получили длительные сроки наказания.

На ветру крутых перемен

Через несколько дней после суда над бандой Садыкова в Ардатов приехал прокурор Мордовии Беляев. Как выяснилось позднее, он запомнил меня по делу братьев Паркиных, так как поддерживал по нему в Верховном суде республики государственное обвинение.

В конце рабочего дня Александра Петровна, одетая еще элегантнее, чем прежде, пригласила меня к районному прокурору. Самого хозяина в кабинете не оказалось. За столом сидел Беляев, которого в обиходе прокурорская братия Мордовии уважительно называла «главным», вкладывая в это слово и значительность самой персоны, и доброе отношение к его деловым качествам.

Беляев был человеком колоритным во всех отношениях: внешне, как каменная глыба, большой и несколько тучный, он своим ростом заметно возвышался над окружающими. По знаниям, по уровню интеллекта и культуры – в юридической среде Мордовии ему не было равных. Ходили почти легенды о его военном прошлом. На фронте наш главный отличался безрассудной храбростью, очертя голову бросался в бой. Ему везло почти до конца войны. Несчастье случилось в 1944 году, когда его подразделение попало в окружение. Отважного сибиряка тяжело ранило, пришлось ампутировать руку, заменив ее протезом. По характеру он оставался таким же порывистым и решительным, как в те огненные военные годы, когда выметал за пределы Отечества фашистскую нечисть. В послевоенное время взялся за очищение человеческой скверны на родной земле, начавшей залечивать раны и восстанавливать народное хозяйство.

Беседа с Беляевым затянулась до позднего вечера. Он тепло отозвался о моей работе, сказал, что давно присматривается к молодому ардатовскому следователю. Похвалил за дело Паркиных и разгром садыковской банды. И неожиданно, внимательно посмотрев мне в глаза, спросил: «Как думаешь, не засиделся в районных следователях?» И, не дав мне ответить, добавил: «Хочу взять тебя в республиканскую прокуратуру следователем по особо важным делам. По моим предположениям, наравне с убийствами к ним сегодня нужно приравнять экономические преступления. Как грибы после дождя, растут взятки, хищения государственной и кооперативной собственности. Даже кражи – и те пошли вверх. Рост ростом. Но беда заключается в том, что расхитители и взяточники орудуют ловко, так заметают следы, что порой не подкопаешься. Они свою подлую деятельность шлифуют изо дня в день, а мы, криминалисты, пытаемся поймать их и изобличить старыми методами, запущенным в ход еще при царе Горохе. Этим ловкачам из преступного мира нужно противопоставить нового по своему мышлению и профессиональной подготовке работника следствия. Он должен быть человеком творческим, без цеховых предрассудков, которые бытуют в прокурорской среде, независимым в своих убеждениях. Для этой работы нужно готовить нынешнюю молодежь. Думаю в ближайшее время создать в прокуратуре особый сектор по расследованию экономических преступлений».

Опытный криминалист, тонкий аналитик и беспощадный к преступному миру юрист уже в те годы чутко улавливал тенденции сегодняшнего дня, когда вал экономических преступлений обрушится на страну, когда будут брать и давать миллионные взятки, когда огромные заводы и фабрики достанутся отдельным рвачам или хорошо организованным кланам. Беда начнется с нравственного разложения номенклатуры, сформировавшейся в послевоенное время, не прошедшей того очистительного огня, который выжигал корыстолюбие и крохоборство, ставя на первое место государственные интересы.

Позиция Беляева мне пришлась по душе. Трогало в ней его государственное отношение к работе, людям, будущему Мордовии и всей страны. Предложение главного я принял. Не скрою, оно слегка щекотало мое самолюбие, открывая неплохие перспективы служебного роста.

Но беляевскому плану не суждено было осуществиться. О «тайной вечере» в прокуратуре узнали в райкоме партии. Узнали и забеспокоились. Причиной тревоги стала моя общественная работа: на прошедшей конференции я был избран членом райкома комсомола. Более того – меня поставили в список резерва на первого секретаря.

У парторганов той поры существовало железное правило: кадры, необходимые в своем районе, на сторону не отдавать. Через несколько дней после встречи с Беляевым меня пригласили к первому секретарю райкома партии К.А. Бекшаеву.

Лично до этого я с ним не встречался. Но знал о нем многое. Кузьма Алексеевич, если не приземлять его личность, был руководителем незаурядным. Его искренне любили в районе. Это был как раз тот тип народной любви, который завоевывается конкретными делами, чутким отношением к каждому человеку, личной добросовестностью и наличием природного таланта, отшлифованного в институтских аудиториях и закаленного в повседневной практике. Как и прокурор Беляев, он прошел всю войну. Ушел добровольцем в неполные семнадцать лет. После войны окончил пединститут, недолго работал учителем сельской школы, преподавал мордовский и русский язык. Как хорошего организатора его выдвинули на комсомольскую работу. Потом по очереди пошла государственная служба, выборные должности в партийных аппаратах. Пришлось, чтобы лучше знать производство, окончить сельхозинститут.

Ардатовский район, считавшийся в Мордовии по уровню экономического развития середнячком, Бекшаев за десять лет деятельности на посту первого секретаря уверенно вывел в число передовых. Ардатов прогремел высокими урожаями зерновых, рекордными показателями в животноводстве, новыми технологиями возделывания сахарной свеклы, строительством дорог и мостов. Широко развернулось строительство жилья, школ и больниц, домов культуры и библиотек. Под напором властного бекшаевского характера, гармонично сочетающегося с аналитическим умом, район стал активно внедрять внутрихозяйственный расчет. Процесс экономического обновления охватил как промышленные предприятия, так и колхозно-совхозное производство. Ардатовский район стал своеобразной хозрасчетной Меккой, куда потекли со всей России специалисты, решившие внедрить у себя новый прогрессивный метод.

Бекшаева высоко ценило обкомовское начальство. Первый секретарь обкома Г.И. Осипов постоянно, выступая на пленумах и активах, советовал управленцам республики брать на вооружение опыт ардатовцев, подчеркивал в достигнутых успехах района роль К.А. Бекшаева. Он уже давно выделил Кузьму Алексеевича из массы его коллег, как бы поставил впереди всех.

С подачи обкома и лично Осипова заметила Бекшаева и Москва. Его избрали депутатом Верховного Совета СССР. Явление для того времени редкое. Обычно депутатами союзного парламента становились руководители регионов, а остальные кресла оставались за рабочими и крестьянами, интеллигенцией. Но депутатством общесоюзное признание Бекшаева не ограничивалось. Его представили к званию Героя Социалистического Труда.

Известно, что документы на ордена и звания долго идут до места назначения. Как раньше, так и теперь этой труднодоступной высотой остается Московский Кремль.

Пока документы пересылались в Москву, в Мордовии сменилось партийное руководство. Новый первый секретарь П.М. Елистратов начал закручивать гайки. Этот заурядный номенклатурный выскочка стал культивировать подобострастие в чиновничьей среде, насаждать систему подношений. За подобные вольности его попросили с прежней должности – второго секретаря ЦК Компартии Азербайджана. Вытряхивал Елистратова из республики Гейдар Алиев, ставший первым секретарем.

Елистратов за короткий срок снял с работы значительную часть руководящих кадров. Выталкивал наиболее принципиальных, которые в практической работе обычно оказываются самыми дельными.

Пытался подобраться первый секретарь и к Бекшаеву, однако получил отпор. Но насолить любимцу республики сумел по-елистратовски, подло и грязно. Из Москвы отозвали документы на присвоение звания Героя. Объяснили, что нужно их дополнить. Дорабатывать, конечно, не стали. Вместо Золотой Звезды Кузьма Алексеевич получил орден Ленина.

Елистратов еще год-второй покуражился в Мордовии. Но природная склонность к авантюрам подсекла его карьеру. Он переиграл самого себя.

Накануне XXIII съезда КПСС в московской гостинице, находясь под сильным градусом, Елистратов выболтал узкому кругу приятелей задумку, которая возникла у него в голове задолго до этой встречи. Он заявил, что на пленарном заседании выступит против Брежнева и призовет делегатов голосовать против Генсека. Собравшихся коллег попросил поддержать этот смелый призыв.

Проспавшись, несостоявшиеся бунтари на всех парах помчались в ЦК и доложили о готовящейся угрозе «государственного переворота».

Елистратова тут же «обезвредили»: не пустили на съезд. Объяснили, что мордовский секретарь внезапно серьезно заболел. Тут же после окончания съезда назначили пленум обкома, где представитель ЦК доложил, что по состоянию здоровья Елистратов не может руководить республикой.

За отставку надоевшего сибарита и барина члены обкома проголосовали единодушно. Елистратов проиграл карьеру. Но, как ему казалось, выиграл с преемником. Первым секретарем избрали А.И. Березина, его верного протеже, которого он растил и лелеял во время своего секретарства. Елистратов протащил Березина с космической скоростью по всем ступеням мордовской власти – от заведующего отделом обкома до председателя Совета Министров.

С приходом Березина в Мордовии начался тяжелый и гнусный период формирования номенклатурной диктатуры узкого круга партийной элиты. Он совпал с нравственным разложением и политическим авантюризмом всей верхушки КПСС, начиная с ЦК. Это и привело к разрушению великой державы.

Но все эти события произойдут позднее. Пока же я готовился к встрече с человеком, который станет мне и политическим наставником, и настоящим учителем на долгие годы. Разговор, которого я ждал с тревогой, оказался коротким. Бекшаев умел убеждать, и противопоставить его железной логике что-либо равнозначное было нелегко. О службе в республиканской прокуратуре пришлось забыть. Очередной пленум райкома комсомола избрал нового первого секретаря.

Пожелание Кузьмы Алексеевича в мой адрес было коротким, его дружными аплодисментами поддержал зал: «Работай, Володя, так, чтобы нам за тебя не было стыдно. Больше думай о деле, о людях. Не горячись, не принимай опрометчивых решений. Больше советуйся с людьми, опирайся на их мнение».

Работа в комсомоле оказалась беспокойной. Те, кто хулит молодежное движение тех лет, берет большой грех на душу. Особо не резонерствуя в их адрес, хотел бы привести прекрасные слова французского политика Жана Жореса о соотношении прошлого и настоящего: «Мы должны брать из прошлого огонь, а не пепел». Комсомол меньше всего занимался идеологией, накачиванием верноподданнических чувств к своей кормилице – партии. Все было прозрачнее, деловитее и проще. Район строил много пионерских лагерей, в каждом селе и поселке обязательно создавался детский сад, строились футбольное поле и хоккейная площадка для молодежи. Райком партии поручил эти объекты комсомолу.

Напряжение возрастало в летнюю пору, с началом студенческих каникул. В район один за другим прибывали студенческие отряды. Формировали их комитеты комсомола Мордовского госуниверситета и пединститута. Дружили мы и с Казанским строительным институтом: здесь все были заправскими строителями.

Трудились студенты-строители с огромной самоотдачей, качество работ у них всегда оценивалось на «отлично». Высокими были и заработки. За летнюю строительную страду ребята нарабатывали немалый капитал. Дисциплина в отрядах держалась образцовая. Но и молодая вольная жизнь давала о себе знать. После трудового дня ребята успевали сыграть в волейбол, потанцевать на танцплощадках, которые тоже входили в план обустройства сел. Случались застолья и добрые студенческие пирушки. Под гитару, главный музыкальный инструмент стройотрядовцев, пели и комсомольские песни той поры, которые были на слуху у всей молодежи страны, и песни студенческой вольницы, приперченные доброй иронией и молодой удалью. Впервые от казанских молодых строителей я услышал студенческую балладу, написанную в стиле искрящихся юмором застольных песен Роберта Бёрнса:

Коперник весь свой век трудился,

Чтоб доказать земли вращенье.

Дурак, зачем он не напился:

Тогда бы не было мученья.

Вместе с буйным озорством студенческих баллад сельская молодежь получала от стройотрядовцев высокий уровень культуры и тот объем знаний, который не успела им дать общеобразовательная школа. Уверен, деревенские парни и девушки той поры точно знали, кто такой Коперник и над чем он мучился всю жизнь. Говорю об этом еще и потому, что недавно пришлось познакомиться с опросом ВЦИОМа. Его результаты шокируют: свыше тридцати процентов молодых людей России разделяют докоперниковские взгляды, что Солнце – спутник Земли. Это прямое скатывание к естественно-математическому невежеству.

Тревожно, что бюрократическая система образования под корень сводит живую работу с молодежью, которая в прошлом приносила добрые плоды. Конечно, грешить против истины нельзя: в работе молодежных организаций советского периода были и формализм, и надуманные мероприятия, от которых воротило душу. Но положительное и рациональное перевешивало. Об этом не следует забывать, ведь все это создавалось творчеством самой молодежи.

Из того, чем пришлось заниматься районному комсомолу, к несомненному позитиву отношу создание молодежных хозрасчетных подразделений. Прежде чем им заработать, нужно было научить молодых рабочих и колхозников азам экономики. В районе стали возникать школы экономического всеобуча, прошли собрания-диспуты, коротко формулирующие их основную задачу: «Умей хозяйствовать на производстве!» Стартовой площадкой для организации хозрасчетных бригад определили светотехнический завод. Там трудились грамотные экономисты, возглавлял предприятие член бюро райкома партии, Герой Социалистического Труда И.С. Коваленко.

Хозрасчет там, где к его организации приложили ум и душу, начал давать заметные результаты. Резко выросла выработка на каждого члена хозрасчетной бригады. Стал сокращаться производственный брак. Радующим итогом производственных изменений стал резкий рост прибыли. Он укрепил не только финансовое положение предприятия, но и сделал полноценнее заработок молодых рабочих. Почин светотехников подхватила молодежь других предприятий, к хозрасчету потянулись комсомольские организации колхозов и совхозов.

Когда же заканчивался запас экономических идей, приходилось ехать за советом в ЦК комсомола. В Москве по совету цекашников я познакомился с профессором П.Г. Буничем, считавшимся в то время ведущим хозрасчетником СССР. Пройдет несколько лет, и нам с Павлом Григорьевичем придется сотрудничать как депутатам Государственной Думы в комитете по приватизации. Его изберут председателем, я же по предложению своего наставника стану заместителем.

Жизнь функционеров в любом молодежном движении быстротечна. Закончилась и моя деятельность на руководящей комсомольской должности. Правда, случилось это несколько неожиданно.

Прошли очередные выборы в местные органы власти. Все мы, кто относился к руководящему звену, баллотировались в районный совет.

Избирательные кампании советского периода характеризовала главная особенность: они были безальтернативными. Никакого соперничества. В бюллетене один кандидат. Казалось бы, вариант полностью исключал провал. Но в районе случилось ЧП, громко прозвучавшее на всю Мордовию. Второй секретарь райкома партии проиграл выборы. Против него проголосовало почти двадцать процентов избирателей. По политическим стандартам того времени, не получив решающего большинства, он должен был уйти с руководящей партийной должности. Действовал своеобразный механизм демократии, который обязывал прислушиваться к мнению народа. Срабатывал он и во внутрипартийной жизни. Получил на партконференции пять-шесть процентов «против» – и должности секретаря обкома или райкома тебе не видать.

Неудача коллеги на выборах не столько расстроила, сколько озадачила К.А. Бекшаева. Он понимал, что одна из причин провала – солидный возраст заместителя. Нужно было искать альтернативу, делая ставку на молодость претендента. Выбор пал на секретаря райкома комсомола.

Беседа с К.А. Бекшаевым, на которой присутствовал председатель райисполкома Н.Г. Морозов, была короткой. Кузьма Алексеевич, лукаво улыбнувшись мне, кивнул в сторону предрика: «Николай Георгиевич настоятельно рекомендует выдвинуть твою кандидатуру на пост второго секретаря. Я с ним согласен, хотя меня смущает твой возраст. Ты окажешься самым молодым не только в аппарате нашего райкома, но и среди всего секретарского корпуса Мордовии. Психологически к такому положению приспособиться будет не просто. Как бы не сломил тот объем ответственности, который свалится на твои плечи. По депутатским делам мне придется часто выезжать за пределы республики. В это время все полномочия переходят в руки второго секретаря. Но другой кандидатуры кроме тебя я тоже не вижу. Успокаивает меня, что вы дружите с Н.Г. Морозовым, здесь полное совпадение взглядов. Советская и партийная власть будут действовать согласованно».

Я попытался отговорить старших товарищей и не торопиться с выдвижением, дать возможность еще поработать в комсомоле. Но К.А. Бекшаев вопрос считал решенным. Партийная дисциплина в те годы приравнивалась к военной, поэтому возражать не имело смысла. Коротко, но твердо, как это он умел делать, Кузьма Алексеевич перечислил перечень задач, которые на первых порах предстояло осуществить в новой должности. В то, что пленум утвердит мою кандидатуру, Бекшаев и Морозов не сомневались.

Из той встречи, которая круто меняла судьбу, поднимая на высокую ступень власти, я на всю жизнь вынес совет, высказанный Бекшаевым. По нынешним временам он покажется старомодным и наивным. Но для Бекшаева и Морозова, для поколения руководителей тех лет, прошедших войну и послевоенный восстановительный период, это было и смыслом их жизни, и нравственным стержнем, и политическим ориентиром. «Владимир Нилович, - заканчивая беседу, сказал Бекшаев, – прошу о главном, не ищи для себя в партработе никаких привилегий, особенно материальных. Ты знаешь, мы недавно сняли с работы заместителя начальника сельхозуправления за крохоборство: приобретал в колхозах мясо по себестоимости. Парную телятину брал за копейки. А если, не дай бог, попутает лукавый, приходи ко мне, клади заявление на стол без всяких объяснений – отпущу на все четыре стороны».

Вторая Alma Mater

Академия общественных наук изначально создавалась как центр подготовки советской руководящей элиты. Из ее стен вышли многие секретари обкомов и ЦК компартий союзных республик, министры. Здесь учились ответственные работники, составлявшие управленческий костяк стран социалистического блока, начиная от Кубы и заканчивая Вьетнамом. Только в мою бытность в АОН на нашей кафедре учились экс-президент Украины Леонид Кравчук и председатель Совета Министров Молдавской ССР Иван Устиян.

В Академии в то время трудилась, без преувеличения, плеяда выдающихся советских ученых, чьи имена пользовались авторитетом не только в СССР, но и за рубежом. Курс лекций по экономике строительства читал академик Т.С. Хачатуров. Его формулой расчета эффективности производства до сих пор пользуются в мировой строительной практике.

С огромным удовольствием аспиранты-экономисты занимались на курсе профессора А.В. Бачурина. Александр Васильевич в то время являлся первым заместителем председателя Госплана СССР. Принципы экономического анализа и директивного планирования передавал своим слушателям человек, который занимался этим в масштабах огромной державы, вышедшей по всему параметру основных экономических показателей на второе место в мире. Кафедру возглавлял Р.А. Белоусов, ученый, прошедший большой путь практической деятельности на крупных заводах страны и в союзном Госплане. Позднее, почти двенадцать лет, Белоусов трудился помощником председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. Вместе с ним разработал концепцию экономической реформы 1965 года, направленную на развитие самостоятельности предприятий. Реформа заглохла из-за противодействия консервативных сил, составлявших значительную часть Политбюро ЦК.

Какое-то время на кафедре подвизался экономист Г.Х. Попов, будущий мэр Москвы. Нам он читал курс государственного управления. Лекции Попова отдавали излишней схоластикой и теоретизированием. Нам, успевшим окунуться в практическую жизнь, его экономические абстракции казались чужими и ненужными.

Когда-то древнегреческий философ Демокрит предупреждал людей, признающих только практику: «Нет ничего практичнее хорошей теории». Мы это хорошо понимали. Но теоретические опусы Попова были и не хороши, и не практичны. Если научный материал, полученный от Белоусова, укладывался в памяти, как прочный гранит, от рассуждений Гавриила Попова оставалась легкая пыль, которая быстро выветривалась. Мастер фразы, за которой не чувствовалось здравого смысла, Попов и подобные ему деятели либерального толка в переломные 90-е годы оказались на гребне успеха. Они сломали хозяйственную систему страны, а затем бездарно ушли в политическое небытие. В памяти народа о большинстве из них ничего доброго не осталось. Правда, Попов сумел прославить себя наукообразным постулатом об «административно-командной системе» советского государства. Позднее выяснилось, что сочинил его не сам, а «позаимствовал» у Льва Троцкого, крупного политического шулера и авантюриста.

Но Попов среди нашей блистательной профессуры был, скорее всего, печальным недоразумением. В 70-е годы прошлого столетия в экономической среде Москвы огромным авторитетом пользовался академик Л.В. Канторович. В 1975 году ученый получил Нобелевскую премию за разработку теории оптимального распределения ресурсов. В те годы Канторович работал в Государственном комитете по науке и технике. С группой товарищей я попал на факультатив, который вел Леонид Витальевич. Он увлекательно и в то же время просто излагал своим слушателям малоизвестные в то время принципы линейного программирования, знакомил со своей оригинальной методикой определения эффективности капитальных вложений и хозрасчета. Его интересовали также проблемы экономической оценки природных ресурсов и рационального использования труда. В последний день, когда заканчивалась работа научного семинара, Л.В. Канторович подарил мне с автографом свою ключевую работу «Динамическая модель оптимального планирования».

Огромный по объему курс политэкономии вел профессор В.С. Афанасьев. У него были три кумира, выше которых, по его утверждению, в экономической науке пока еще никого не появилось. Чтобы успешно сдать экзамены, нужно было обязательно знать труды этих гигантов. У Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», у Карла Маркса «Капитал», у Джона Кейнса «Общую теорию занятости, процента и денег». Восхищало нас в Афанасьеве даже не то, что он многое знал. А то, что Смита, Маркса и Кейнса он свободно читал на языке их авторов. В запасе у профессора насчитывалось шесть или семь иностранных языков.

Но преподаватели-полиглоты на Афанасьеве не заканчивались. Занятия по английскому вела Н.В. Хруничева. Нина Васильевна прекрасно владела не только английским, но и французским, а также испанским языком. Женщина необыкновенной энергии, остроумная и обаятельная, она импонировала нам тем, что без обычной робости, столь характерной для атмосферы академии, резко говорила о зажравшихся московских чиновниках, в том числе из ЦК. На дух не выносила Суслова, серого кардинала партии. Хруничева в качестве переводчицы часто встречалась с видными деятелями коммунистического и рабочего движения, в составе делегаций ездила за рубеж. Была знакома с легендарной испанской коммунисткой Долорес Ибаррури, с лидером Французской компартии Жоржем Марше. Они, по ее словам, наших партийных догматиков недолюбливали.

Для меня, приехавшего в Москву из глубокой провинции, крестьянского сына по рождению, сначала было как-то непривычно воспринимать преподавателя иностранного языка, дед которой носил дворянское звание. Об этом нам ненавязчиво, как само собой разумеющееся рассказала сама Нина Васильевна. К своему графскому происхождению она относилась с легким юмором, хорошо понимая, что век дворянских усадеб, описанных Тургеневым и Буниным, ушел в прошлое.

Хруничева не воспринимала антисоветизм, которым грешила часть литературно-художественной интеллигенции Москвы. Советскую власть Нина Васильевна высоко ценила. Оказалось, что это осознанное, в какой-то мере выстраданное мнение. Ее отец, крупный инженер-энергетик, критически принял Октябрьскую революцию. Оставаясь стойким патриотом России, в эмиграцию не подался. Но и на службу к большевикам не торопился. В 1920 году Г.М. Кржижановский пригласил его в комиссию по разработке знаменитого плана ГОЭЛРО. Через десять лет (такого мировая практика не знала!) план электрификации страны был выполнен.

Отец Нины Васильевны считал, что буржуазно-крепостническая Россия на работы такого масштаба была не способна. Они по плечу только общественно-экономическому строю, который организует хозяйственную жизнь государства в рамках централизованного планирования. Ироничная, острая на язык, Н.В. Хруничева постепенно стала для нас одним из самых близких людей. Она много ездила по миру, через ее преподавательские руки прошло немало интересных людей.

В начале 50-х годов, вскоре после войны, в ее группу пришла новая аспирантка. Рыжеволосая, с пронзительными умными глазами. Скромная, без всяких претензий на какую-то исключительность. В журнале стояла фамилия аспирантки, от которой Нине Васильевне вначале было как-то не по себе – Светлана Иосифовна Сталина. Светлана училась на кафедре литературы, писала диссертацию по проблемам русского языка. Хруничева, недавняя выпускница пединститута, была ненамного старше своей ученицы. У преподавателя и аспирантки установились добрые отношения. Часто после занятий они вместе шли в уютное академическое кафе. По просьбе прагматичной Светланы говорили только на английском. Болтали и на французском, который дочь вождя изучала еще в школе. Об отце, о кремлевской жизни и ее нравах ничего не говорилось. Иногда Светлана вспоминала о брате, которому в тот день обязательно должна была позвонить.

Расстались Нина Васильевна с дочерью Сталина 5 марта 1953 года. В этот день проходило обычное занятие по английскому языку. Постучавшись, в аудиторию вошел ректор академии Малин. Нину Васильевну поразило лицо вошедшего: его перекосила гримаса боли. Хриплым, сдавленным голосом он сказал, обращаясь к Светлане, что скончался ее отец – Иосиф Виссарионович Сталин. В аудитории наступила мертвая тишина. Сжав ладонями голову, Светлана зарыдала. Затем медленно поднялась и вместе с ректором вышла из аудитории.

Академическая жизнь была насыщенной. Кроме лекций, семинаров, симпозиумов, «круглых столов» по актуальным проблемам экономики и политики, в системе обучения важное место занимала производственная практика в Госплане, на крупных промышленных предприятиях, в региональных органах партийной и государственной власти. Практическая база определялась с учетом научных интересов.

Темой своей диссертации я выбрал проблемы внутрипроизводственного хозрасчета. Экономические новации, связанные с этой темой, интенсивно внедрялись в те годы в Белоруссии и Тамбовской области.

Тамбовчане все силы бросили на подъем сельского хозяйства. Экономический совет по внедрению хозрасчета возглавлял первый секретарь В.И. Черный. Волевой, умный, начавший изрядно «бронзоветь» от всесоюзной известности, он со своим аппаратом, опираясь на трудовые коллективы агропромышленного комплекса, действительно сделал много полезного для развития сельского хозяйства области. Чего стоили могучие животноводческие комплексы, куда за опытом потянулся весь Советский Союз.

Белоруссия в составе СССР была на особом положении. И прежде всего благодаря своему экономическому потенциалу. Наряду с РСФСР и Туркменией она составляла донорское ядро Советского Союза.

Остальные 12 союзных республик оставались на положении реципиентов. Как сейчас принято говорить, считались депрессивными регионами. Жили на подачки центра, финансовые ресурсы которого зарабатывали три республики-труженицы. Но две из них – РСФСР и Туркмения – сидели на нефти и газе. Ни того, ни другого у белорусов не было. Республика крепла и набиралась сил за счет технического прогресса, рациональной организации труда и управления. И конечно же, мощным фактором оставались кадры. Так, как их готовили в Белоруссии, мало кому удавалось в Союзе.

Не случайно и хозрасчет после косыгинской реформы 1965 года начали одними из первых осваивать предприятия Белорусской ССР. Эталоном этого регулятора экономических отношений стал Минский тракторный завод. Нас, группу аспирантов, определили в качестве стажеров в экономический отдел завода, где мы по полной отработали два трудовых месяца. Каждое утро с потоком заводчан проходили в цехи, бригады, на участки. Вместе с экономистами и рабочими считали, сравнивали, искали более рациональные пути совершенствования хозрасчета.

Завершение нашей производственной практики совпало с важным республиканским мероприятием, которого в Белоруссии ждали. Готовился большой актив. Его интрига была связана с предполагаемым приездом Генерального секретаря ЦК КПСС. Брежнев после избрания еще не был в республике. Его визит, кроме всего прочего, связывали с реализацией крупных народнохозяйственных программ, нуждающихся в финансовой поддержке центра.

Нам хотелось побывать на активе, увидеть и послушать нового Генсека, о котором в обществе складывалось положительное мнение. Импонировала биография партийного лидера. Человек прошел путь заводского рабочего, землеустроителя, окончил вечернее отделение института по специальности инженера-металлурга, строил заводы, храбро воевал, получив звание генерала. Его приметил сам Сталин. Правда, главным достоинством молодого партработника, о чем вслух сказал вождь, была мужская красота, которую нельзя было не заметить. Но пытливый взгляд Сталина, возможно, рассмотрел и твердость характера вчерашнего солдата, и пытливый ум инженера, еще недавно варившего сталь на заводах Днепропетровска.

Всё это подогревало интерес к личности Брежнева. С большим трудом, но гостевой билет на актив мы достали. Зал встретил появление Генсека на трибуне добрыми аплодисментами. Первые фразы Брежнев считывает с текста, слегка волнуется. Но постепенно нотки волнения исчезают, голос звучит твердо и уверенно. Оратор говорит свободно, логично выстраивая свою речь, почти не пользуется текстом. И что нельзя было не заметить, выступающий глубоко знал проблемы, о которых говорил.

Через неделю после актива мы поехали в Хатынь, самое скорбное место на белорусской земле. Здесь в 1943 году фашисты спалили деревню вместе с ее жителями. В огне сгорели 149 человек, в том числе 75 детей. Прошли по всему мемориальному комплексу, где каждое название, как заноза, впивалось в сердце: «Кладбище деревень», «Дымы Хатыни». Возложили цветы к скульптуре «Непокоренный человек».

Перед отъездом в Минск зашли в придорожное кафе покушать. В небольшом зале все места были заняты. Но нам повезло. Посетителей кафе, польскую делегацию, привез директор одного из брестских заводов. Нам на его предприятии за время практики тоже удалось побывать. Человек нас не забыл, попросил поставить дополнительный столик.

Разговор с поляками, как мы поняли, шел о прошедшем активе. Кто-то из нас в тон рассказчику, директору завода, похвалил выступление Генсека. Несколько возбужденный этим замечанием наш старый знакомый рассказал, что произошло после актива. Его как члена ЦК Компартии Белоруссии пригласили на официальный ужин, который в честь Брежнева давало правительство республики. Всех присутствующих еще раз удивил Генсек. Даже привел в восторг. Брежнев произнес волнующий тост за Белоруссию и ее народ. Когда утихли аплодисменты, попросил, немного смущаясь, разрешения прочесть несколько стихов Александра Блока. Объяснил: стихи поэта – его слабость. Читал выразительно, вкладывая в каждую строчку как бы свою душу. Ни разу не сбился, все прочитанное помнил дословно. «Мне особенно запомнилось стихотворение, которое, приехав домой, я выучил наизусть, – закончил директор. – Оно как бы о нас, белорусах и прошедшей войне». Слегка покраснев от волнения, он прочитал хрестоматийно известный отрывок из поэтического цикла «На поле Куликовом»: «И вечный бой! Покой нам только снится!»

Образ того Брежнева, крепкого и красивого человека, в котором чувствовалась бьющая через край энергия и твердая воля, врезался в мою память. С годами он начал размываться. Генсек преждевременно стал дряхлеть, навалились болезни. Горько было наблюдать по телевизору за немощным главой государства, почти полушепотом читающего написанные спичрайтерами тексты. Следовало уходить в отставку, не мучить себя и страну. Ведь немало было в истории людей, познавших сладкое бремя власти, которые от нее отказывались.

Мне по душе повествование, переданное древнеримскими историками. Оно полезно не только как исторический факт, но и как нравственный урок для власть предержащих. Особенно для тех, кто впился в нее, как таежный энцефалитный клещ.

Римский император Диоклетиан создал на Аппенинском полуострове доминат, или проще – неограниченную монархию. Стабильность императору досталась нелегко: через разруху и народные волнения. Казалось бы, живи и правь до конца жизни. И вот на пике славы Диоклетиан отрекается от престола. И что непонятнее всего – поселяется в далекой провинции и начинает выращивать капусту, один из главных продуктов питания населения той эпохи. Народ просит вернуться, шлет к императору делегации. Но царственный отшельник неумолим. «Зачем мне империя? – спрашивает он послов. – Посмотрите лучше, какую я капусту выращиваю».

Брежневу и его окружению не хватило житейской мудрости римского императора. Хватит ли ее будущим лидерам России, избравшим путь демократического устройства своего государства? Советская геронтократия долгое сидение во власти объясняла задачами стабилизации. Дескать, оставим кресла – и в стране начнется хаос. Похожие интонации начинают звучать и в сегодняшней России. На вооружение опять берется тупик возможной дестабилизации. Арабские революции, вспыхнувшие весной 2011 года, еще раз доказали истину: лидеры государств, засидевшиеся в президентских креслах, просто надоели своим народам.

Мощная система обмена информацией, ставшая сутью XXI века, выбивает из кресел тех, кто десятилетиями не меняется. В цивилизованных странах сокращаются сроки пребывания во власти. Европейцы с трудом соглашаются избирать одно и то же лицо на второй срок. Нужен другой человек, хочется прогресса, движения вперед, новых идей. Арабские лидеры сидели на своих постах по 30-40 лет. Целые поколения выросли, а президентами оставались те же Мубараки, Салехи, Каддафи, Бен Али.

Минская командировка была последней производственной практикой в графике аспирантской учебы. Началась подготовка к сдаче кандидатских экзаменов. Завершалась работа над диссертацией. С утра до позднего вечера засиживались мы в библиотеках. Ночами же стучали на пишущих машинках: печатали статьи в научные сборники. Статьи должны были появляться в срок, иначе к защите соискатель не допускался. Несмотря на учебную загруженность и бессонные ночи, мы старались не пропустить мероприятий, проходивших в академии.

Популярными у аспирантов были встречи за «круглым столом». Организовывал их профком. А я с первого по третий курс состоял членом этого профсоюзного ареопага: приходилось, кроме всего прочего, организовывать проведение таких встреч. Дело хлопотное, но интересное. Всегда испытываешь удовольствие от непосредственного контакта с известными людьми. Их на сцену большого зала академии поднималось немало. Это были ученые, талантливые писатели, директора крупных заводов, дипломаты. Но две встречи запомнились особенно.

Весной 1972 года за «круглый стол» пригласили Маршала Советского Союза Г.К. Жукова. С утра вся академия гудела, как растревоженный улей. С нетерпением ждали встречи с великим полководцем. Вместить всех желающих зал не смог. Люди стояли в проходах, толпились в коридоре у открытых настежь дверей.

К тому времени Жуков перенес тяжелую операцию. Видимо, серьезно подорвала его здоровье и работа над книгой мемуаров «Воспоминания и размышления». Чувствовалось, что не прошла горечь от внезапной отставки, от затянувшейся на долгие годы опалы. О том времени, о противостоянии с хрущевской кликой он говорил скупо. Непросто ворошить темное прошлое, особенно такому человеку, как Жуков.

После смерти Сталина, вернувшись в Москву с должности командующего Уральским военным округом, он занял пост министра обороны СССР. Авторитет Жукова в народе и армии стремительно рос. Это испугало Хрущева. В октябре 1957 года состоялся пленум ЦК КПСС. На нем приняли решение вывести полководца из состава президиума ЦК и освободить от должности министра обороны. Причина отставки – более чем банальная: маршала обвинили в бонапартизме, в том, что он будто бы вел дело к ликвидации парторганов в армии.

Вступительная речь Жукова была краткой. Лавиной посыпались вопросы. Георгий Константинович на них охотно отвечал. После очередного вопроса, на который он не успел даже отреагировать, произошел небольшой конфуз. На сцену суетливо поднялся невысокий тучный человек (он служил в хозяйственном отделе академии), семенящей походкой подбежал к Жукову и попросил поставить автограф на фотографии военных лет. Оказалось, что нашему хозяйственнику посчастливилось в 1943 году на фронте сфотографироваться рядом с прославленным полководцем. Фотография – обычный фронтовой снимок, каких в ту пору было немало. Но на ней, кроме Жукова и поднявшегося на сцену взволнованного человека, фотоаппарат запечатлел Хрущева.

Маршал, взяв фотографию в руки, брезгливо поморщился. Немного помолчав, он громко сказал, обращаясь к своему фронтовому знакомому: «Уверяю, что со временем вам станет стыдно находиться на снимке рядом с этим недостойным человеком. Я имею в виду Хрущева. Если не возражаете, я разорву ее».

На наших глазах он разорвал фотографию на две части. Зал растерянно молчал. Розовые пятна пошли по лицу напуганного работника академии. Жуков понял реакцию присутствующих и, смягчив свой суровый, властно звучащий голос, тихо произнес: «Не расстраивайтесь, после встречи мы попросим нас вдвоем сфотографировать. В итоге сработает доброе русское правило – третий лишний». Он слегка приобнял фронтовика, и на его скульптурно красивом мужественном лице появилась теплая улыбка.

В тот вечер Жукова долго не отпускали с трибуны. На большинство вопросов гость постарался ответить. Другие не стал озвучивать, как он выразился, по этическим соображениям. С большой теплотой говорил о немногочисленных, но добрых встречах с главой советского правительства А.Н. Косыгиным. Имя Генсека на встрече не произносилось. Было заметно, что никаких контактов между ними не существовало. Очень подробно Георгий Константинович рассказал о маршале Коневе. Напомнил ситуацию, возникшую в начале войны на Западном фронте. Тогда под натиском вооруженных до зубов фашистов армия Конева понесла огромные потери. Сталин и руководители Генерального штаба расценили поражение как личный просчет командующего. В то суровое время Жуков сделал все, чтобы спасти Конева от готовящегося суда.

Напомнил Жуков и о роли Конева в спасении картин Дрезденской галереи. Оказывается (привожу эти факты со слов Жукова), когда войска первого Украинского фронта освободили город, Коневу доложили, что в штольнях обнаружены полотна знаменитого музея, в том числе «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Маршал отдал распоряжение срочно защитить их от разрушения. Вскоре произведения искусства отправили в Москву.

Услышав в тот день в переполненном зале академии рассказ Жукова о спасении сокровищ мировой культуры, я подумал: «Насколько честны и благородны душой были наши великие полководцы. Потому и сумели победить».

О народных дружинах

В самом начале моей работы в Саранске, столицы Мордовии, криминальная обстановка в городе заставляла желать лучшего. Милиция работала ни шатко ни валко. Причина опять же коренилась в кадрах: в органы попало много случайных людей. Были здесь откровенные неучи, мелкого пошиба пройдохи и пьяницы. Пришлось проводить работу с этой неблагополучной категорией людей.

Серьезно взялся за дело заместитель министра внутренних дел Мордовии Д.С. Чекурин, отвечавший за деятельность милиции республиканской столицы. Посвятивший свою жизнь борьбе с преступностью, Д.С. Чекурин во многом походил на Н.Д. Бодрова, моего первого ардатовского наставника, опытного криминального сыщика и благородного человека. Та же настойчивость, железная хватка, непримиримость к разгильдяйству и расхлябанности. Работалось с ним легко, мы понимали друг друга с полуслова.

Жители мордовской столицы, которых серьезно волновали уличная преступность, квартирные кражи и спекуляция, скоро почувствовали изменения к лучшему.

Однако силами одной лишь милиции справиться со шпаной и ворьем было нелегко. Поэтому городская власть мобилизовала хороший резерв – народные дружины. Но их нужно было организовать как единую силу. К тому времени многие из них работали формально, и хорошее дело, не успев разгореться, на полпути гасло.

Решили в первую очередь усилить руководство дружинами. С этого и начали. Командирами заводских дружин были утверждены директора предприятий. Районные дружины возглавили первые секретари райкомов. Начальником городского штаба бюро горкома утвердило второго секретаря. За инициативу мне пришлось расплачиваться собственным временем, нервами и бессонными ночами.

Всплеск энтузиазма в работе народных дружин вызвал цепную реакцию добрых дел в работе с «трудными» подростками. Партком и комитет комсомола пединститута предложили создать педагогические патрули, сформированные из активных студентов, и направить их в «трудные» семьи. Эксперимент удался. С помощью будущих учителей для ребят создавались спортивные секции, кружки по интересам, творческие клубы. Им, вчерашним возмутителям спокойствия в школах и жилых микрорайонах, не оставалось времени для опасного безделья: всё было заполнено мероприятиями, живыми, захватывающими воображение, вызывающими азарт.

Проецируя опыт того времени на события современной российской действительности, хочу в который раз повторить: только государственная система воспитания с опорой на широкий спектр общественных молодежных организаций может сдержать рост подростковой преступности. В условиях деятельности народных дружин, педагогических студенческих патрулей, комсомольских комитетов были немыслимы факты, которые приводят в своих сообщениях сегодняшние телевидение и газеты. Детская преступность потрясает не только своей массовостью, но и немыслимой жестокостью.

Вот несколько публикаций из «Комсомольской правды», которая в прошлом писала о целинниках и стройотрядах, творцах БАМа и Братской ГЭС, о детской военно-патриотической игре «Зарница», и о соревнованиях на приз клуба «Золотая шайба». Учащиеся школ бьют учителей во время занятий, пишет газета. Дети избивают друг друга. Так, девочки-сверстницы из города Якутска несколько часов издевались над восьмилетней школьницей, заставляли ее есть собачьи экскременты. А рядом стояли и гоготали двадцать молодых хулиганов, подбрасывая ногами очередные порции дерьма. Или еще один сюжет из Иркутска. Группа молодых людей, куда вошли учащиеся ПТУ и студент мединститута, одурманенные с чьей-то подачи националистическими предрассудками, хладнокровно и расчетливо убили бомжа, беззащитного шестилетнего мальчишку, покушались на жизнь беременной женщины и больного старика. Но они не просто убивали. Свои преступления сдабривали провонявшей расистской идеологией: «Уничтожай русских». Хотя сами родились в русских семьях.

Это уже последняя черта человеческой дикости. Все здравомыслящие люди понимают: волну подросткового насилия нужно останавливать. Но как? Ответ напрашивается сам собой. Необходимо реанимировать те формы и механизмы защиты детей, которые давали добрые результаты.

Почему нейтрализовали народные дружины? Вспоминаю, как с их помощью в Саранске началась атака на так называемых несунов, мелких хапуг, которые тащили из заводских цехов детали приборов, запасные части, продукты питания с предприятий пищевой промышленности.

Объявили месячник, провели тотальное вылавливание крохоборов, оповестили об этом в прессе. И, как говорили в то задиристое время комсомольские активисты, земля загорелась под ногами правонарушителей. Эффект был настолько велик, что на борьбу с «несунами» в столице Мордовии обратила внимание всесильная «Правда», орган ЦК. В передовой статье, посвященной деятельности народных дружин, наш опыт признавался результативным, и его предлагалось брать на вооружение. В Саранск потянулись любители новаций. Они знакомились с нашим опытом и оставляли добрые отзывы, которые иногда проскальзывали на страницы центральных газет. Дружинников добрая слава радовала, разжигала азарт.

Патрулирование улиц силами дружинников способно серьезно изменить ситуацию на улицах, сломать хребет уличной преступности. Поэтому, учитывая положительный опыт работы дружин в Мордовии, в годы моей работы, не могу не поддержать недавние решения о возрождении деятельности дружин в Кировской области. Уверен, это серьезный удар по преступности.

Мордовская петля

Наша инициатива по созданию народных дружин в столице Мордовии, городе Саранске, получила весьма неожиданное продолжение. Мы объявили месячник, провели тотальное вылавливание крохоборов, оповестили об этом в прессе. И, как говорили в то задиристое время комсомольские активисты, земля загорелась под ногами правонарушителей. Эффект был настолько велик, что на борьбу с «несунами» в столице Мордовии обратила внимание всесильная «Правда», орган ЦК. В передовой статье, посвященной деятельности народных дружин, наш опыт признавался результативным, и его предлагалось брать на вооружение. В Саранск потянулись любители новаций. Они знакомились с нашим опытом и оставляли добрые отзывы, которые иногда проскальзывали на страницы центральных газет. Дружинников добрая слава радовала, разжигала азарт.

Но как сказано в Святом писании, нет пророка в Отечестве своем. Похвала в адрес нашего горкома и персонально в мой адрес пришлась не по нутру первому секретарю обкома А.И. Березину.

Свое недовольство он передал М.Т. Храмову, моему непосредственному шефу. Кстати, после возвращения из Москвы я узнал от одного из влиятельных аппаратчиков, что первый секретарь обкома не скрыл раздражения, узнав о том, что меня приглашали перейти на работу в ЦК.

Березин болезненно цеплялся за власть и делал все, чтобы застолбить в ней себя на неограниченное число лет. Просчитывал все ходы. От конференции до конференции вычислял возможных соперников. Пропаганда в Мордовии подчинялась одной задаче: говорить о делах и результатах только одного человека – Березина. В переводе на политический язык это означало утверждение номенклатурной диктатуры в отдельно взятом регионе страны.

Масла в огонь подлила моя монография по проблемам внутризаводского хозрасчета, вышедшая в местном издательстве. Экономисты предприятий оценили ее положительно. Но факт написания книги партработником, да еще молодым, не понравился Березину. Очередную порцию своего гнева он обрушил на беднягу Храмова, боявшегося его до дрожи в коленях. Березин предупредил первого секретаря горкома, чтобы его подчиненные занимались делом, книг не писали, так как для этого есть Союз писателей Мордовии. Вот так и сказал: «Пусть книги об экономике пишут писатели».

Уколы сверху были неприятны. Но жизнь текла своим чередом, выдвигая на первый план конкретные задачи. Дел в городе было непочатый край. Для их реализации требовалось много времени и энергии. Началось строительство музея имени С.Д. Эрьзи, кукольного театра. В плачевном состоянии находился центральный стадион. Приступили к его реконструкции. Организацию строительства и реконструкцию этих объектов бюро горкома возложило персонально на меня.

Горком во главе с Храмовым работал напряженно. Но окрики сверху, из обкома, стали раздаваться всё чаще. Особенно донимали люди из окружения Березина. Они в приказном тоне требовали решить вопросы предоставления своим родственникам и знакомым комфортного жилья, выделения им легковых автомобилей и дефицитных товаров, которые по спискам выделялись передовикам производств. Особой нахрапистостью отличались те из них, кто рвался на хлебные места, в высокие чиновничьи кресла. Эти наглые притязания я всегда отказывался рассматривать, голосовал против них на заседаниях бюро.

Сопротивление стилю работы Березина и его аппарата постепенно нарастало. Громом среди ясного неба прозвучало выступление на пленуме обкома председателя Саранского горсовета В.Н. Мартынова и эхом разнеслось по всей республике. Предгорисполкома бил республиканское руководство за провалы в экономике, лично Березина критиковал за некомпетентность, чиновничье верхоглядство и комчванство. Свое выступление Мартынов закончил несколько пафосно, но эти его последние фразы стали крылатыми, их передавали полушепотом в чиновничьих кабинетах и на кухонных посиделках. «Вы, товарищ Березин, – срывающимся от волнения голосом говорил городской голова, – парализовали страхом всю Мордовию, особенно это чувствуем мы, жители Саранска. Над нашим городом, образно названным в народе «столицей света», все темнее сгущаются сумерки произвола и номенклатурного самодурства. В республиканских инстанциях не с кем решать вопросы коммунального хозяйства, городского строительства, перспективного развития промышленных предприятий, подготовки кадров для отраслей народного хозяйства. Пора менять обстановку, освобождать с высоких постов бездельников. Да и вам самому нужно подумать об отставке. Это будет лучом света, пробившим сумерки, в которых стерлись черты реальной жизни».

Все понимали, что началась открытая борьба между Березиным и Мартыновым. Понимая, осознавали неравенство противоборствующих сил. Обычно бунтовщиков той поры гнали с должности с помощью проверенных приемов: проводили ревизии, организовывали проверки, фабриковали персональный компромат. В большом хозяйстве города подобных «блох» набрать было не трудно. Многие полагали, что для расправы над Мартыновым Березин использует именно этот метод. Но то, что предпринял взбешенный критикой глава республики, можно смело отнести к дьявольскому искусству, первооткрывателем которого в нашем Отечестве стал Николай Ежов, развязавший репрессии 1937 года. Девиз Ежова сводился к простой формуле: «Сначала оклеветать, потом растоптать».

Мартыновым занялась парткомиссия обкома. Она сфабриковала на него материалы, скорее, похожие на уголовное дело. Председателю горисполкома приписали изготовление анонимного письма антисоветского содержания на имя Брежнева и Генерального прокурора СССР. Техническое исполнение опуса вменили в вину дочери Мартынова, студентке Мордовского госуниверситета.

Мартынов публично выразил недоверие председателю парткомиссии обкома Барсукову, который раздувал мыльный пузырь клеветы. Тогда вопреки всякой логике материал решили передать для расследования мне.

Было понятно, что мною хотят прикрыться. Худо-бедно в республике сформировалось мнение о втором секретаре Саранского горкома как человеке, не умеющем ходить на поводу у обкомовского начальства. Персональное дело у Барсукова я брать отказался. Через несколько дней позвонили из приемной первого секретаря обкома: помощник сообщил, что Березин ждет меня в семь часов вечера.

Обычно барственно-величественный, с надменным выражением лица, Анатолий Иванович встретил меня как близкого ему человека – радушно и по-простецки трогательно. В начале разговора заметил, что внимательно следит за моей деятельностью и по-хорошему радуется добрым результатам. Затем внимательно, как бы оценивающе посмотрев мне прямо в глаза, добавил: «У нас в обкоме уже давно сложилось мнение, что рамки горкомовских обязанностей для вас тесноваты. Вы, несмотря на молодость, вполне сложившийся секретарь обкома».

Беседа закончилась тем, что Березин поручил мне лично завершить персональное дело Мартынова. Изложил он и технологию самой процедуры по дискредитации своего политического противника: я подписываю подготовленный парткомиссией документ со всеми формулировками и выводами, затем докладываю его на бюро горкома. Председателя горисполкома предполагалось исключить из партии, снять с работы и поручить прокуратуре возбудить против него уголовное дело. Жену Мартынова, сотрудницу Ленинского райкома КПСС, к этому времени уже освободили от работы. Дочь как соучастницу преступления, написавшую клеветническое письмо антисоветского содержания, ждало исключение из университета.

Содержание справки парткомиссии привело меня в ярость. Поражало своей откровенной надуманностью заключение почерковедческой экспертизы, подготовленное криминалистической лабораторией местного КГБ. Свои сомнения я высказал Березину и сообщил ему, что почерковедческий материал направляю в бюро судебной экспертизы при Министерстве юстиции РСФСР. Растерявшийся Березин просил не делать этого, не выносить сор из избы. Но я настоял на своем.

Результаты экспертизы были получены на удивление быстро. Вина дочери Мартынова в них полностью отрицалась. Вскоре персональное дело сняли с рассмотрения. Мартынов остался в партии, и ему, чтобы замять конфликт, предложили солидный пост в крупной организации. Не тронули дочь, вернули на работу жену. Березин испугался прослыть мордовским Ежовым – слишком свежи были в памяти разоблачительные документы ХХ съезда КПСС о репрессиях 1937 года. При всей поспешности и надуманности эти решения сдерживали низменные инстинкты номенклатурных владык, дорвавшихся до вершин бесконтрольной власти. В Саранске все понимали, что расправа над Мартыновым не состоялась из-за принципиальной позиции секретаря горкома, и обыватели с нетерпением ждали выпадов против меня со стороны Березина. Ход дальнейших событий подтвердил эти предположения, подвел их к той критической черте, за которой никакое примирение невозможно.

"Собачье сердце"

Отстояв Мартынова, я снова был вынужден ввязаться в драку по поводу судьбы руководителя крупной строительной организации Блиндера. Его обвинили в распространении повести Михаила Булгакова «Собачье сердце».

Несчастный Блиндер признался, что произведение Булгакова, напечатанное на машинке, ему подарил московский журналист, с которым отдыхал в санатории на Кавказе. Приехав в Саранск, машинописный текст «Собачьего сердца» Блиндер передал инженеру своего треста, близкому приятелю. Тот не удержался – сделал еще два экземпляра. Круг читающих расширился. Информация попала в КГБ, оттуда в партийные органы для принятия мер.

Оказывается, повесть Булгакова даже в период оттепели была включена в список антисоветской литературы, и за ее чтение члены партии подвергались жестокому остракизму. Сам же Блиндер совсем не походил на антисоветчика. Его отличали ясный ум и житейская порядочность, преданность делу. Он пользовался заслуженным авторитетом в коллективе. Это, скорее, был ортодоксальный марксист, нежели заплутавший в идеологических дебрях антисоветчик.

Сам я «Собачье сердце» прочел еще в молодые годы, работая в райкоме комсомола. Антисоветчины в повести не заметил, хотя в то время марксистской ортодоксальности во мне хватало. Прочел повесть Булгакова с интересом, наслаждаясь превосходным языком, его изящной, с перчинкой, иронией, колоритным изображением не совсем обычных героев. Признаюсь, образ профессора Преображенского, главного героя повести, до сих пор воспринимаю как личность отрицательную. Думается, и сам Булгаков его не идеализировал, а осуждал. Преображенский – типичный буржуазный интеллигент, добросовестно обслуживающий в период НЭПа богатую прослойку общества. Профессор презирает простого человека. Он прямо говорит: «Да, я ненавижу пролетариат». А чем занимается как врач? Отвратительными вещами. Вместо того, чтобы спасать людей от болезней, вставляет престарелым богачам-развратникам яичники обезьяны, снабжает сексуальной энергией альфонсов и элитных проституток. Как медик, склонен к садизму. В силу этого переделывает собаку в человека, используя труп погибшего алкоголика. Получив человека, он продолжает к нему относиться как к собаке. Всякий врач в силу своей гуманной профессии к таким вещам должен испытывать отвращение.

Примерно в таком ключе я излагал членам бюро свое видение «Собачьего сердца», чтобы отвести удар от Блиндера. Удар действительно нелепый, похожий на самодурство, присущее средневековью.

После моего выступления раздается первая реплика. Член бюро, Герой Социалистического Труда, директор электролампового завода И.С. Коваленко, человек мудрый, с хорошим запасом украинского юмора, замечает, что повесть не читал и судить о ней ему трудно. «Но то, что рассказал Сергеенков, выглядит как хорошая сатира на предприимчивого врача, который забавляется непристойными вещами. Таких ловкачей, как мы знаем по другим литературным источникам, при НЭПе было немало. И я не понимаю, причем здесь антисоветская тема». Остальные члены бюро растерянно молчат. Большинство из них впервые услышали о существовании «Собачьего сердца».

Получив поддержку Коваленко, я внес предложение не наказывать Блиндера за легенду, сочиненную людьми, не совсем подготовленными к восприятию психологически тонкой литературы. Моим оппонентом выступил заведующий идеологическим отделом обкома КПСС. Его аргументация свелась к привычной догме: вопрос о запрете «Собачьего сердца» решен в ЦК КПСС, и рассуждать на эту тему бесполезно. Блиндера исключили из партии, освободили с руководящего поста. В «столице света» появился еще один изгой, чей жизненный путь затерялся в потемках надвигающегося номенклатурно-чиновничьего мракобесия.

Терпеть выходки секретаря горкома, как публично высказался на одном из совещаний Березин, обком был не намерен. Сказано – сделано. Тем более что под ружьем находился всегда покорный и услужливый Барсуков. Этот подобострастный чиновник даже из простых атомов воздуха окружающего человека мог выстроить любой компромат.

Подобную технологию и применил по отношению ко мне верный березинский клеврет. Персональное дело построили на единственном факте двухлетней давности. Событие выеденного яйца не стоило. Оказывается, секретарь горкома посещал Дворец спорта, плавал в бассейне, а деньги в сумме пяти рублей не уплатил. Таково было содержание обвинения, предъявленного мне серьезной обкомовской комиссией.

На деле все обстояло банальнее и проще. Мой сын, пятиклассник, занимался в секции плавания. Вечером после работы я заходил за ним и забирал домой. Тренер, зная, что я в свое время удостоился звания кандидата в мастера спорта по плаванию, предложил разок-другой проплыть по водной дорожке, вспомнить былой спортивный азарт. Обязанности заходить на тренировки за сыном, возложенные на меня женой (она уезжала в Ленинград на курсы повышения квалификации), выполнял не больше месяца. Вернувшись, жена освободила меня от посещений Дворца спорта. Вот и вся история. Почему возникла проблема пяти рублей? Дело в том, что годичный абонемент для посещения бассейна как раз составлял эту сумму.

На бюро обкома мне вынесли выговор без занесения в учетную карточку. Такая лояльная мера наказания – тоже ловкий ход номенклатурных фарисеев. Я мог подать апелляцию в комиссию партконтроля ЦК. Но запись в карточке отсутствовала, жаловаться было не на что. А публично измываться надо мной основания были. Березин и его подручные не упускали возможности, чтобы на очередном партактиве не кольнуть меня злоупотреблением служебным положением. Началась тотальная травля, длившаяся несколько месяцев.

Параллельно со мной начали злобно травить первого заместителя председателя Совета Министров республики А.И. Селютина, заведующего промышленным отделом обкома Л.П. Курьянова. Обоих освободили с занимаемых постов. Дело дошло до того, что один из них стрелялся, пытаясь покончить жизнь самоубийством. Подобного избиения кадров республика не знала с приснопамятного 1937 года.

Я хорошо понимал, что жить и работать в такой обстановке невыносимо. Понимали это и близкие мне по духу люди. Как-то поздно вечером позвонил бывший председатель Совета Министров Мордовии И.П. Астайкин. В республике считали, что Иван Павлович выпестовал Березина, привел его на вершину местной власти. Действительно, став фактическим главой республики, Березин на первом этапе своей деятельности делал вид, что почтительно, по-сыновьи относится к своему наставнику и учителю. Но обуреваемый приступами честолюбия, не терпящий посторонних советов и замечаний, Березин вскоре после избрания рассчитался и с Астайкиным. С помощью ловко подстроенных интриг он поспешно отправил его в отставку.

Астайкин, когда мы с ним встретились, настойчиво посоветовал мне уезжать из Мордовии. Он знал, что я родом из Кировской области, и пообещал созвониться со своим другом, председателем облисполкома Н.И. Паузиным относительно моей будущей работы. Телефонный разговор состоялся, Николай Иванович обещал проявить содействие в работе и в обеспечении жильем. Я позвонил в Омутнинск матери, сообщил, что возвращаюсь на родину, буду работать в Кирове. При этом слукавил, что туда меня переводит Москва: не хотелось жесткой правдой огорчать родного человека.

Тяжелые времена опалы

Возвратившись на родину, я надеялся, что интриги, подсиживание и прямые угрозы расправы останутся в прошлом, утихнет боль от незаслуженных обид, и будет возможность обрести покой, так нужный каждому человеку для нормальной жизни.

В Кирове меня приняли по-доброму. В первые же дни по совету И.П. Астайкина встретился с Н.И. Паузиным. Видел я его впервые. Николай Иванович произвел на меня сильное впечатление. В нем чувствовались большая внутренняя сила, глубокий ум, врожденная интеллигентность.

Он тепло улыбнулся, крепко пожал руку. Попросил рассказать о ситуации, которая сложилась вокруг меня в Мордовии. Выслушал внимательно, пообещал положительно решить вопрос с квартирой. И после небольшого раздумья, с явной горчинкой в голосе предупредил: «Вам будет нелегко и у нас: слишком опасного противника нажили в лице первого секретаря обкома. Он, по всему видно, в покое вас не оставит».

Работу предоставили в структуре обкома партии, в секторе подготовки кадров, учитывая наличие у меня ученой степени кандидата экономических наук. В то время выпускники Академии общественных наук, защитившие в ее стенах диссертацию, в стране ценились высоко. Кроме того, я читал курс лекций по экономике в филиалах Горьковской высшей партийной школы и Всесоюзного финансово-экономического института. Серьезную поддержку и опору нашел в лице секретаря обкома Ю.Г. Карачарова, человека общительного, исключительно порядочного и мудрого. Он тонко чувствовал политическую атмосферу и как мог поддерживал меня. По его инициативе в ряде районов создали постоянно действующие семинары хозяйственных руководителей. Юрий Григорьевич принял мое предложение включить в их учебные программы проблемы внутрихозяйственного расчета, столь близкие мне и по теме диссертации, и по практическим навыкам, приобретенным еще в Ардатове, а затем примененным на саранских промышленных предприятиях.

С хозрасчетной тематикой я объездил всю область. До райцентров добирался на автобусах и на специально присланном автотранспорте, но чаще всего летал на самолетах местных авиалиний. В те годы был популярен «деревенский трамвай», как называли в народе АН-2 («кукурузник»). На нем люди из глубинки перевозили даже коз. В СССР малая авиация пользовалась большой поддержкой государства. Страна переживала авиационный бум: каждый четвертый самолет в мире был советский. В авиапроме работали около 2 миллионов человек, сейчас только 500 тысяч. В Кировской области в дальних районах находилось не по одной посадочной площадке. Рекорд принадлежал Верхнекамью: здесь функционировало четыре мини-аэродрома.

В ягодную и грибную пору взять билет до Кирса, Перервы и Лойно становилось делом почти безнадежным: туда за дарами природы летели тысячи людей. Особенно манило Круглое озеро, знаменитый клюквенный заповедник.

Горбачевская перестройка и гайдаровские реформы под корень свели всю малую авиацию. Аэродромы заросли бурьяном, небольшие деревянные постройки жители растащили на свои неотложные нужды. На территории России исчезло 1000 малых и больших аэропортов. Всего осталось 380, в основном в областных центрах. Для сравнения: в небольшой по размерам Голландии, равной по площади Кировской области, действует 320 аэродромов.

Вездесущие «кукурузники» помогли быстрее познакомиться с родным краем, да и люди ближе узнали меня. Появились близкие по духу товарищи, общие интересы сдружили нас на долгие годы. Среди них – тогдашний первый секретарь Советского райкома партии Л.С. Осипов, человек невероятной энергии и пробивной силы, перед которой трудно было устоять и чиновничьей косности наверху, и повседневному разгильдяйству в собственном районе. Попадало от него и тем, и другим.

Особенно тесно судьба свела с тогдашним председателем Халтуринского (ныне Орловского) района П.Д. Суворовым. Павла Дмитриевича отмечала широта натуры, свойственная русскому человеку, связанному с любимым делом. Он слыл в области как опытный управленец, досконально знающий хозяйственную жизнь своего района. За это его любил народ, с большим почтением к нему относились специалисты промышленных и сельскохозяйственных предприятий. Но особым почетом и уважением он пользовался у людей, занимающихся охотничьим промыслом. Охотники неоднократно избирали его почетным председателем своего добровольного общества, выдвигали на всероссийские и всесоюзные съезды. За меткую стрельбу по волкам (а в одну из зим он уложил 15 хищников), за многочисленные трофеи, добытые в вятской тайге, Суворов был удостоен почетного звания «Лучший охотник СССР». Он показывал мне коллекцию золотых и серебряных медалей, какую нечасто встретишь у спортсменов, неоднократных чемпионов Олимпийских игр и международных состязаний.

Но школы хозяйственного актива, в программу которых включались вопросы внутризаводского хозрасчета, действовали не только в сельских районах. Их организация полным ходом шла и на промышленных предприятиях.

На семинарах по хозрасчету я познакомился с активом шинного завода и комбината «Искож». Искожевцы, без преувеличения, меня покорили. Актовый зал административного здания на таких занятиях набивался до отказа. Подавляющую часть слушателей составляли молодые специалисты. Это были энергичные, очень пытливые люди, из каждого творчество било ключом.

Из среды заводских интеллектуалов заметно выделялся заместитель главного инженера А.Г. Иванов. У него по каждой экономической проблеме была своя позиция, неординарная, с критическим запалом. Он подкупал оригинальностью мышления, точностью вопросов, которые ставил. Зачастую, не удовлетворившись ответом, отвечал сам, как видел и понимал проблему. Бросались в глаза напористость, сила воли и смелость, которая присуща вдумчивым и уверенным в себе людям.

В трудные 90-е годы, разломавшие некогда крепкое народное хозяйство могучей сверхдержавы, больнее всего либеральные реформы ударили по легкой промышленности. Предприятия, выпускающие обувь, ткани, искусственные кожи, закрывались в массовом порядке. Комбинат «Искож» не только выстоял, но и набрал новое ускорение, смог занять важный рыночный сегмент, вытолкнув демпингующий в то время импортный товар. Для меня да и для многих других людей не было секретом, что предприятие держалось на плаву и уверенно двигалось вперед благодаря динамичному характеру Александра Григорьевича, его высокой инженерной подготовке, обширным знаниям в сфере экономики и управленческой деятельности. Закономерным стало и общее мнение коллектива, избравшего Иванова директором предприятия в переломные годы крушения социализма и перехода к капиталистической системе хозяйствования.

Преподавательская работа в финансово-экономическом институте свела меня еще с одним руководителем предприятия, добрые отношения с которым сохранились на долгие годы. Это В.К. Сураев, директор Кировского молочного комбината. Имея образование инженера-технолога, он пошел на штурм экономических знаний. Теоретический курс давался ему легко, чего не скажешь о многих его однокурсниках, тоже руководителях предприятий. Он всегда сдавал оригинальные по содержанию контрольные и лабораторные работы. По глубине исследуемого материала они нередко приближались к рефератам соискателей на звание кандидата наук. Внешне несколько аскетичный, он и внутренне отличался подчеркнуто выверенной строгостью, особой подтянутостью. Молочный комбинат под его руководством вышел на одно из первых мест в своей отрасли и занимает в области ведущее положение.

(продолжение слудует)