ИСТОРИЯ ОДНОЙ ОШИБКИ
Париж.
Четырнадцатое июля,
В палату
депутатов день назад
Опять Рейно и Даладье вернули,
И даже хлопали
им, говорят,
Неистовствовали
правые скамейки
И средние — до
Блюма и семейки.
Так было во
дворце вчера.
Ну, а на улице
с утра
По праздничной
жаре бульваров
Идут потомки
коммунаров,
Идут Бельвилль и Сен-Дени,
Идут окраины
Парижа.
Стою в пяти
шагах и вижу,
Как голосуют
тут они,
Как поднятыми
кулаками
Салют Торезу
отдают:
— За большинство не бойся!
Тут
Оно, за левыми
скамьями!—
По всей бульваров
ширине
Идет Париж,
ворча угрюмо:
— Рейно к стене!
— Даладье к стене!
— И к чорту Леона
Блюма!
***
Леона Блюма?
Вдруг я вспоминаю
Майданек,
грязный, очень длинный двор,
Тряпье и пепел,
серые сараи
И нестерпимый
сотый разговор
О том, кого,
когда и как сожгли
Вот в этой печи
— вон она, вдали.
Вдруг двое из стоящих во дворе
Упоминают, что
встречали Блюма
Здесь в прошлом
августе, нет, в сентябре.
— А что потом?
— Как всех, сожгли без шума,
Они описывают мне
его.
Все сходится до
удивленья быстро.
Леона
Блюма?" — Да.— Того? — Того.
Премьер-министра?
— Да, премьер-министра
И я, к стене
барака прислонясь,
Пишу о смерти
Блюма телеграмму.
Майданек. Серый
день. Зола и грязь.
Колючих
проволок тройная рама.
***
Париж. Бушует
солнце. Целый жгут
Лучей каштаны
наискось пронзает.
Парижские
окраины идут,
Живого Блюма
громко проклинают.
Я был наивен.
Он остался жив,
А я не понял, в
смерть его поверя,
Что Гитлер,
жизнь такую сохранив,
Открыл фашизму
в будущее двери.
Ну, пусть, не
двери — все же щель в дверях.
О, нет! Таких не морят в лагерях,
Не гонят в
печь, не зарывают в ямах,
Таких не
вешают, как нас — упрямых,
Таких не жгут,
как — коммунистов— нас.
Таких
спокойно копят про запас,
Чтоб вновь, как
фокусник, в министры прямо!
На случай вдруг
проигранной войны
Такие им
для Мюнхенов
нужны,
А если дали в
тюрьмах поскитаться им,
Так это только
так — для репутации.
Какой-то
сумасшедший мне солгал,
А я поверил! Да
в своем уме ли я?
Что б мог сам
Гитлер выдумать умелее,
Когда б в Париж
он Блюма не послал?
Как хорошо стоять
на мостовой
Парижа, зная,
что сто тысяч рядом
Предателя уже
проткнули взглядом!
А если так — чорт с ним, что он живой,
Когда по всей
бульваров ширине
Весь день Париж
идет, ворча угрюмо:
— Рейно к стене!
— Даладье к стене!
— И к чорту Леона
Блюма!
Константин Симонов
Другие стихи К.Симонова: